Опасные удовольствия

Глава 13

Доктор ушел, и они остались одни. Стояла необыкновенная тишина. Колин засунул спинку стула за ручку двери и подумал, что это стало уже привычкой.

Повернувшись, он увидел, как Мэдлин сползает по стене, у которой она стояла, на пол.

Колин смотрел на нее. В этот момент, сидя у стены в полутемной комнате с пистолетом ее умершего мужа на коленях, Мэдлин не была похожа на женщину, которая перехитрила и подкупила британских солдат, обвела вокруг пальца многотысячную толпу и английское правосудие, чтобы украсть с эшафота его жалкую, но, несомненно, привлекательную шкуру. Она казалась маленькой, взъерошенной и бледной. Колин даже предположить не мог, что сейчас происходило в ее сердце и в голове. Но она напоминала ему человека, которому разбередили старую рану и он стоически переживает это: дышит сквозь боль, зная, что это пройдет, и веря, что силы вернутся.

«Слишком много маленьких», – сказал тогда доктор похитителю трупов. Такова была жестокая правда, и Колин знал это. Дети так часто умирали от всяких болезней, что семьи облекли свое горе в форму религиозной практичности: на все воля Божья. Почти все семьи, знакомые Колину, были большими, и почти в каждой знакомой ему семье имелась маленькая могилка на семейном кладбище, включая его собственную семью. А еще было много вдов.

Земля ушла из-под ног Мэдлин Гринуэй пять лет назад. Она потеряла все, что любила, все, что имела, все сразу.

Колин с трудом сдерживался, чтобы не подойти к ней и не погладить по голове, успокоиться самому, ведь теперь он хорошо знал, какие мягкие у нее волосы. Ему хотелось устроить суматоху в этой комнате, открыть все баночки, заглянуть в них, возможно, пожать руку мистеру Паллатайну или притвориться и как бы заново познакомиться с миссис Гринуэй. Но он не был уверен, оценит ли это Мэдлин. Йен бы рассмеялся. Оливия, возможно, тоже. Луиза отругала бы его. Может, просто поговорить о чем-нибудь?

– Вы считаете его сумасшедшим? – спросил Колин. – Я имею в виду доктора Огаста.

– Немножко, – подняла на него глаза Мэдлин, – как любого гения.

– А он гении? – Колин почувствовал укол ревности. Он бы тоже хотел быть в чем-нибудь гением. – Вы слышали, он сказал, что у меня еще семь жизней? Вы верите, что он хотел убить меня сегодня вечером?

Мэдлин задумчиво склонила голову набок:

– Трудно предугадать чьи-либо действия, мистер Эверси. Ему есть что терять: семья, карьера. Думаю, он считает, что справедливо поступил с вами. У него очень четкое и уникальное чутье на правильное и неправильное. Возможно, вам просто повезло, и вы попали в «правильную» категорию.

– Вы считаете, что он был прав, когда выслеживал мистера Паллатайна? Или когда решил покупать трупы?

– Не знаю. Но я точно знаю, что он блестящий врач, и подозреваю, что многие люди, преуспевающие в своем деле, вспыльчивы и одержимы. Все, что он делает, он делает ради своей профессии. Я думаю, он хороший человек. И потом, я не знаю ни одного человека, у которого бы не было секретов и была абсолютно чистая душа.

Как и у него самого, если уж на то пошло. Кроме, может быть, Луизы Портер. «Интересно, – подумал Колин, – что там еще может быть в прошлом Мэдлин Гринуэй?»

– Он… был добр к вам? – Колин задал этот вопрос, зная, что этим может спровоцировать более вспыльчивые односложные ответы. Он старался, но безуспешно убрать мягкость из своего голоса, потому что чувствовал, она не потерпела бы жалости. Он не мог представить, что сказал бы доктор Огаст молодой женщине, которая была больна, а ее семья умирала от оспы и которая теперь продолжает жить, когда все, что она любила больше всего на свете, погибло. Он вовсе не был джентльменом, этот доктор Огаст.

Мэдлин долго молчала. Колин решил, что она не услышала его вопроса или не поняла. Наконец Мэдлин заговорила:

– Ему не надо было быть добрым, мистер Эверси. Ему надо было быть профессионалом в своем деле. Он не был… злым. Он делал для нас все, что мог. Он делал это в интересах медицины, отчасти в интересах собственного «я» и потому, что он действительно заботится о человечестве. Но он не служитель церкви. Он лечит наши тела, а не наши души. И когда я выжила, а мой муж и мой ребенок умерли… – Мэдлин замолчала, словно собирала силы для ответа, – я уверена, доктор Огаст тоже страдал, по-своему. Он вовсе не бесчувственный, просто его трудно понять, и потом, это было давно, – добавила она, – пять лет назад.

Колин замер, словно ему только что передали в руки что-то очень хрупкое. Он не был уверен в том, что ему хочется знать всю историю миссис Гринуэй, потому что это означало, что он еще больше окажется втянутым в жизнь миссис Мэдлин Гринуэй. И хотя он не сомневался в том, что хочет оказаться в ее объятиях хотя бы на полчаса своей жизни, это было совсем другое. В конце концов, он не удержался:

Пять лет – это не очень давно. Ватерлоо было пять лет назад, а иногда кажется будто вчера.

Колин заметил, как одна рука Мэдлин медленно сжалась в кулак. «Наверное, ей хотелось закрыться в своей раковине и побыть одной хотя бы несколько мгновений», – подумал он. А тут он со своими разговорами и напоминаниями.

– Это было давно, – ровным голосом повторила Мэдлин.

Словно эти слова могли еще дальше отодвинуть все пережитое.

– У вас есть кто-нибудь из родственников?

– О да, несколько разбросанных по свету кузин. Но ни с кем из них я не сблизилась. Мой муж и мой сын были моей семьей.

Значит, она одна. Колин нутром прочувствовал это слово, холодное и твердое, как кусок мрамора с острыми краями. Одна. Семейные отношения могут быть сентиментальными и неожиданно сложными. Он подумал о своем брате, Маркусе, который однажды спас ему жизнь и который, возможно, ради любви к женщине попытался избавиться от него. Колин прогнал эту мысль. Несмотря ни на что, семья была тем, что удерживало его в этом мире. Он не смог бы прожить без нее.

– Как вы стали наемницей, миссис Гринуэй?

– Мистер Эверси, вы когда-нибудь выбираете выражения? – рассмеялась Мэдлин. Колин тоже улыбнулся. – Хорошо, я расскажу вам. Я занялась этим случайно и преуспела в этом деле, мистер Эверси. После смерти мужа денег не осталось, болеть – дорогое удовольствие. Поскольку я тоже долго болела, я потеряла магазин. Мы занимались продажей сыров. Я была в долгу как в шелку: Меня ждала долговая тюрьма. Но я знала Крокера, который покупал у нас сыры для «Логова тигра». Как-то он рассказал мне об одной проблеме. Надо было вернуть какому-то джентльмену ожерелье, принадлежавшее его жене, которое он подарил любовнице. Я подробно изложила план, как в таком случае действовала бы я. Я всегда хорошо планировала, поэтому наш магазин всегда процветал. И… меня наняли, чтобы вернуть это ожерелье. Хотите – верьте, хотите – нет, но есть такой тип мужичин, которым все равно, кто выполняет работу, до тех пор пока она выполняется. Но это доведенные до отчаяния мужчины. Мне повезло, я вернула ожерелье. Это… вскружило голову. О моей ловкости стало известно другим, у меня появились задания. Я расплатилась с долгами и никогда не переставала работать. Было интересно. Выгодно.

– Опасно. – И это слово лишь отчасти характеризовало ее работу.

– Да, – подняв на него глаза, тихо произнесла Мэдлин.

Колин вздрогнул, осознав ситуацию. Ей было все равно, она рисковала. После того как Мэдлин потеряла все; это был и заработок, и панацея от горя.

Колин подумал о себе, когда он болтался на оборвавшейся решетке, бормоча молитвы и перебирая ногами в воздухе. Его тогда спас оказавшийся рядом садовник. Он снял его, не дав разбиться насмерть, и спас от лорда Малмси, который мог его убить. А мясистый кулак Крокера в переносном смысле спас Мэдлин Гринуэй от свободного падения с ее оборвавшейся решетки.

Никто не знал лучше, Колина, как счастливая жизнь может вдребезги разбиться.

«Я преуспела в этом деле». Но Колин думал о той Мэдлин Гринуэй, которая положила монетку в башмак мальчишки, о ее нежных руках, которые обрабатывали раны почти незнакомого ей человека, вспомнил о плохом порохе в ее пистолете. Он знал, что женское начало в ней гораздо сильнее духа наемницы. И что это, в конечном счете, приведет ее к гибели.

Ценно поэтому она должна как можно скорее оставить это занятие.

Но ведь сейчас он сам был причиной, по которой она не могла все бросить. Она потратила весь свой аванс, спасая его. Он не стал бы винить ее, если бы, глядя на него, она видела только те пресловутые сто фунтов, которые, по слухам, обещали за его поимку.

Стояла тишина, было слышно, как капает и шипит воск свечи, очевидно, из-за легкого ветерка, гулявшего по кабинету. Надо было плотнее закрыть окно. Мистер Паллатайн поблескивал в своем углу и стал казаться более общительным.

«Неужели это только лишний раз доказывает, что человек ко всему привыкает», – подумал Колин.

– Миссис Гринуэй, может, сравним наши пистолеты? Мой – больше. – Колин показал свой пистолет.

– А мой – красивее. – Мэдлин улыбнулась, поняв его намек.

Снова наступила тишина. Колин старался не смотреть на нее, но это было трудно, поскольку ее привлекательное лицо было самым интересным объектом в этой комнате. Любовь, печаль и испытания лишь подчеркнули ее необыкновенную красоту. За эти годы ее характер приобрел… свой рельеф. Местами он был крутым, неровным и закрытым, где-то – мягким, как холмы Суссекса. Колина как-то странно влекло к нему, он чувствовал себя исследователем.

Но ему хотелось сделать что-нибудь толковое. Если бы Мэдлин Гринуэй была одной из его сестер, Женевьевой или Оливией, которые склонны плакать или бурлить от переполнявших их чувств, когда их что-нибудь беспокоило, он мог бы обнять ее за плечи. Будь она Луизой, он предложил бы ей носовой платок и свое плечо или прогулку по холмам, розыгрыш. Все это обычно успокаивало ее.

Но Мэдлин Гринуэй была сильной. Интересно, знала ли она, как быть слабой. Похоже, прошло уже много времени с тех пор, как она могла себе это позволить. «Я буду сильным для тебя».

Эта мысль лишила его спокойствия. Он не был уверен, что сила такого рода когда-либо требовалась от него. Каждая женщина в его жизни, включая Луизу Портер, несмотря на ее благородную бедность, всегда относилась к безопасности как к чему-то само собой разумеющемуся. Она была неотъемлемой частью их жизни в обществе. Колину же хотелось присесть рядом с Мэдлин, заключить ее в объятия, потому что был уверен: то, что начинается с утешения, заканчивается физической близостью. Мэдлин контролировала себя, но эту способность она воспитала в себе, тогда как чувственность была присуща ей от природы. И если Колин являлся гением в чем-то, так это в понимании того, когда женщина готова капитулировать, и в способности уговорить ее сделать это. Потом еще этот слух о вознаграждении в сто фунтов, который, несомненно, звучал соблазнительно для Мэдлин Гринуэй. Колин считал, что сможет укрепить ее преданность, занявшись с ней любовью.

Он представил, как приступит к этому: запрокинет шелковистую голову Мэдлин и коснется губами ее губ. Сладкий скрытый вкус глубин ее рта, ее языка. Пальцы медленно спускаются по нежной коже шеи к лифу, освобождая грудь для его ласк. Он медленно опрокидывает ее на разложенное одеяло, поднимает платье, глядя в ее темные глаза, пока устраивает свое изголодавшееся тело у нее между бедер. Она обнимает его затлею, крепко прижав к себе.

Раскаленный жар заполнил его вены, и Колин прикрыл глаза. Господи. Как давно это было. Очень давно.

Он постарался дышать ровно, чтобы успокоиться, и принял решение.

Колин сунул руку в карман сюртука, прислонился к стене и, скользнув по ней, присел примерно на расстоянии фуга от Мэдлин. Сжатые руки он положил себе на колени.

Она искоса посмотрела на него и едва заметно улыбнулась.

– Покажите вашу руку, миссис Гринуэй, – попросил Колин.

Она вопросительно посмотрела на него:

– Зачем?

– Ну… сделайте это. Хочу прочесть что-нибудь но вашей ладони.

Она недоверчиво хмыкнула, но протянула руку.

Колин осторожно вложил в нее хрустальный пузырек с лавандовой водой. Мэдлин замерла и смотрела на него почти испуганно.

– О! – В этом звуке были и изумление, и смех, и удовольствие. Восхитительный звук! Услышав его, Колин знал, что совершенно поразил ее и что она впервые с тех пор, как он ее увидел, забыла о своей осторожности. Для Колина это был самый лучший подарок, который он когда-либо получал.

– Я стащил его у графини.

На мгновение показалось, что Мэдлин потеряла дар речи. Пламя свечи падало на грани пузырька, заставляя их вспыхивать ярким светом. Мэдлин была очарована. Потом самообладание вернулось к ней.

– Воровство. Восхитительно с вашей стороны.

– Это – самое меньшее, что я мог сделать. Вы купили мне прелестную шляпу.

Некоторое время они сидели в тишине, любуясь маленьким пузырьком.

Затем Мэдлин медленно повернула к нему голову, ее улыбка погасла. Их взгляды встретились, и Колин снова почувствовал, как его, словно огонь, обожгло острое, непреодолимое желание. Сейчас. Он должен сделать это сейчас. Взять в ладони ее лицо и…

Он вдохнул, выдохнул, борясь с охватившим его желанием, и медленно отвернулся. Оба помолчали еще некоторое время. Потом Колин сцепил пальцы и вытянул обе руки вперед.

– Будем делать это по очереди, – командным голосом заявил он.

Мэдлин резко повернула голову в его сторону, рассердившись, как и ожидалось, на его командный тон.

– Что будем делать по…

– Спать, – договорил за нее Колин. Пауза.

– Ваша очередь – первая, – настойчиво, что опять же было вполне предсказуемо, сказала Мэдлин.

Колин сделал вид будто обдумывает ее слова.

– Хорошо, – согласился он с притворной вежливостью. – Не трогайте мой пистолет, пока я буду спать.

– Я даже не буду мечтать об этом, мистер Эверси.

Каждый из них остался доволен. Колин улыбался, расстилая одеяло, Мэдлин тоже не скрывала легкой улыбки. Колин был несказанно рад, что ему удалось вновь дать почувствовать Мэдлин ее силу.

Колин завернулся в одеяло и растянулся прямо на полу кабинета, оставшись в одних чулках на ногах. Он надеялся, что от них не исходит сильного запаха, поскольку Мэдлин придется ночевать в одной с ним комнате.

– Вам лучше разбудить меня на дежурство, – предупредил он.

– Разбужу. – Теперь в ее голосе слышалось изумление.

Колин смотрел на Мэдлин через неплотно закрытые веки. Она сидела тихо, он видел ее профиль, прямой нос, мягкие губы. Он притворился спящим, даже дышал глубоко и ровно, чтобы иметь возможность просто смотреть на нее.

Мэдлин сидела не шелохнувшись, только поворачивала в руках хрустальный пузырек и восхищалась блеском стекла в свете свечи. Его грани сверкали подобно зеркалам, которыми контрабандисты посылали сигналы кораблям. Потом она открыла пузырек, понюхала, коснулась пальцами горлышка, потом шеи и осторожно закрыла его.

Прошло еще некоторое время, и Колин увидел, как она косточками пальцев трет глаза. Свет свечи подсказал ему, что косточки пальцев оказались мокрыми и блестели, как хрустальный пузырек.

Разве мог Колин уснуть после этого?