Опасные удовольствия

Глава 6

Рядом с дверью виднелись крючки, предназначенные для развешивания кастрюль, фартуков и всякой ерунды, которую можно было повесить на них. Колин отыскал метлу, сунул ее за крючки, практически заперев дверь на засов. Стул он придвинул к столу.

Мэдлин чувствовала себя неуютно в комнате с единственным выходом. Она осмотрелась, заметила окно, прикинула в уме его размеры. Подошла, толкнула его, и окно немного приоткрылось, впустив поток пропахшего доками воздуха. Мэдлин прикрыла его и выдохнула. Она поняла, что сможет быстро выбраться из комнаты, правда, она не была уверена насчет Колина Эверси, если до этого дойдет. Ну что ж, ее представление о чести может меняться, напомнила она себе.

Ей пришло на ум, что несколько лет назад, когда она входила в комнату, ей даже в голову не приходило оценивать возможности входа и выхода. Вряд ли другие женщины рассматривают комнаты с этой позиции. Она не сомневалась, что сейчас Колин Эверси следил за ней взглядом; красивое лицо не выдавало его мыслей, только восхищение. Мэдлин отказывалась думать о тех женщинах, к которым он, несомненно, привык. Безупречная Луиза Портер, графиня, изысканные дамы полусвета.

Кроме всего прочего, она сомневалась в том, что существуют женщины, подобные ей.

Колин тоже обошел комнату. Он заглянул в корзину с луком, выбрал три луковицы и начал ими жонглировать. Его таланты росли с каждой минутой.

– Итак, миссис Гринуэй… – Он продолжал жонглировать луковицами, – Меня поразило, насколько комфортно вы ощущали себя на Сент-Джайлз-стрит. Сбыт краденого и все такое прочее. Вам явно знакомы законы преступного мира, вы владеете сленгом.

Мэдлин слушала молча, оценивая его тон: четкий, ироничный, невозмутимый, заинтересованный. Он явно к чему-то клонит.

Луковицы еще несколько раз взлетели в воздух. Мэдлин следила за ними, ей трудно было оторвать глаза.

– Вам, похоже, и здесь, в доках, уютно.

– Задавайте свой чертов вопрос, мистер Эверси, – сказала Мэдлин.

Колин хмыкнул при слове «чертов», продолжая жонглировать луковицами.

– Хотелось бы знать, что у вас за «работа»? В какой области вы совершаете преступные действия? Наверняка это что-то утонченное, если вам нужен «посредник». Убийства в пабах – не для вас.

Все это Колин произнес шутливым тоном, но слова с напряжением срывались с губ. Мэдлин с опаской посмотрела на него, напомнив себе, что она не знает этого человека – он не предсказуем.

– Строго говоря, я не преступница. Я… разработчик. И еще я берусь, скажем так, за деликатную работу для тех, кто может позволить себе заплатить за нее.

– Понятно. Значит, вы – наемница.

Мэдлин не нравилось это слово. Но сейчас она впервые поняла, что это слово как нельзя лучше характеризует то, чем она занимается.

– Как вам будет угодно, – сухо ответила Мэдлин.

– Я считал, что наемница должна разбираться в порохе.

Его слова задели Мэдлин за живое.

– Уверяю вас, я меткий стрелок. Просто порох… оказался неудачным.

– Вы могли сегодня умереть, – задумчиво произнес Колин.

– Благодарение Богу, я спасла вас, чтобы вы имели возможность спасти меня.

Колин издал хрюкающий звук, надо полагать, это был смех.

Мэдлин раздражало, что Колин жонглирует луковицами, поскольку атмосфера в комнате накалилась до предела, Мэдлин с трудом сдерживалась, чтобы не выстрелить по одной из луковиц.

Если бы только порох был хороший. Мэдлин решила, что теперь настала ее очередь задавать вопросы.

– А почему вы спросили Крокера о чулках?

– Утром нам необходимо нанести визит на Гросвенор-сквер. Я знаю, кому принадлежат эти чулки. Точнее, чей это лакей. Это лакей графа Малмси. Граф что-нибудь значит для вас?

– Нет, – бросила Мэдлин. – Я знаю о существовании графа и графини, вот и все. Вряд ли для вас они значат больше. Я слышала о каком-то полуночном набеге.

Колин загадочно улыбнулся:

– Вы поклонница моих подвигов, о которых сообщалось в газетах, миссис Гринуэй?

Мэдлин промолчала, но это не значило, что ей нечего было сказать. Продолжая жонглировать луковицами, Колин сказал:

– Выходит, тот, кто хотел вашей смерти, хотел, чтобы я был жив.

– Ваша семья? – предположила Мэдлин.

При этих словах Колин перестал жонглировать и резко повернулся к ней, подхватывая по одной луковице согнутой в локте рукой.

– Моя семья способна на неординарные поступки, но они ни за что не наняли бы вас для моего спасения, чтобы потом хладнокровно убить вас. Мой отец вообще не нанял бы женщину, – сказал Колин, отчеканивая каждое слово.

Колину не нравился собственный тон, но он сделал это сознательно, вложил в слова достаточно презрения, чтобы убедиться, что глаза Мэдлин Гринуэй засверкали от гнева. Разозлить кого-то еще, в частности эту необыкновенно сведущую, почти неприступную женщину, оказалось весьма приятно, как бы странно и нелепо это ни звучало. Колину хотелось, чтобы кто-нибудь срочно освободил его от чувства собственной ярости и разочарования. Он устал от переполнявших его эмоций, от перемещения из одного замкнутого пространства в другое.

Он также подозревал, что у этой женщины есть гордость и эта гордость заставит ее говорить.

– Мне бы хотелось, чтобы вы знали, мистер Эверси, что для того, чтобы освободить вас сегодня, потребовалось много времени и мастерства. Я не оставила следов, ведущих ко мне.

Его подозрения подтвердились.

– Значит, палач, который связывал мне руки… – подсказал ей Колин.

– Подкуплен. Через других людей, неизвестных мне. Все в Ньюгейтской тюрьме живут на взятках. Сделать это было достаточно просто. Если знаешь как.

– Конечно, – с сарказмом кивнул Колин, – если знаешь, как это сделать. Палач попросил меня упасть на колени около пятого стражника. И это было…

– Когда поднялся дым, он скрыл вас от солдат и толпы, и другие мои помощники, те, что несли вас…

– Надеюсь, им тоже заплатили?

– Конечно. Так вот, им удалось стащить вас с эшафота под завесой дыма и, воспользовавшись хаосом и неразберихой, доставить в условленное место. Они стояли впереди всей толпы. Этим людям и еще химику, разработавшему комбинацию дымовой завесы, заплатили больше всех, но не сказали, зачем все это делается.

Боже мой! Да перед ним – Веллингтон[2] в юбке. Все произошло так, как было спланировано. Эта стройная вспыльчивая темноволосая женщина отвечала за каждый его вздох.

– Это Крокер предложил вам это сделать? – Колин постарался сказать это спокойно, когда ощущение нереальности происходящего, словно дурманящий газ, стало проникать в его мозг.

– В определенных кругах, скажем так, общеизвестно, что Крокер знает каждого, кто за деньги готов сделать все, что угодно. Когда он получил письмо от анонима, в котором сообщалось, что необходимо выполнить весьма деликатное дело, он организовал мне частную встречу с данным лицом, которое затем попросило меня спасти вас. Я договорилась о вознаграждении в сумме двести пятьдесят фунтов, причем сто фунтов выплачивались немедленно. Лакей, очевидно, принес эти деньги Крокеру, который взял свой процент. Остальное я потратила на подготовку.

– Значит, вы видели того, кто вас нанял?

– О нет, встреча была тайной. Я разговаривала с ним, пока он стоял в тени. Обычно так и делают.

– «Обычно так и делают», – повторил Колин. – Если происходит встреча. – В том, что сделала Мэдлин, ничего обычного не было.

– Упреждая ваш вопрос, хочу сказать: он говорил как джентльмен, но шепотом. И в этом шепоте не было ничего примечательного. У меня нет ни малейшего представления о том, кто он такой на самом деле. Я даже не уверена, что узнала бы сейчас.

Кто, кроме его семьи, так настойчиво хотел спасти его?

– Мог кто-нибудь пострадать сегодня? Взрывы…

– Нет, – холодно оборвала его Мэдлин. – Во всяком случае, не от взрывов. Они были малой взрывной силы, рассчитанные лишь на шум и дым. Стратегически спланированный шум и дым, устроенные парнями, которым я заплатила из собственного кармана, но опять же не напрямую. И все ради вашего спасения, мистер Эверси. Полагаю, нам не стоит учитывать покалеченные лодыжки и апоплексические удары в толпе, как сказал Крокер.

– Или что кого-то растоптали, – с мрачной иронией добавил Колин. – Не будем это учитывать.

– Ваше беспокойство о тысячах людей, которые пришли повеселиться, глядя на вашу казнь, весьма трогательно, мистер Эверси.

– Я думаю, не все они пришли порадоваться этому.

– Я бы не была так уверена, – не без сарказма заметила Мэдлин.

И эти слова по какой-то непонятной причине заставили Колина улыбнуться и притупили острое чувство ярости. Ей, как и ему, тоже не доставляло удовольствия находиться здесь. Удовольствие Колину доставляло то, что он жив. Она была готова дать отпор, и у нее это хорошо получалось. Он хотел борьбы, и она предоставила ему такую возможность. Колин был в полном изнеможении.

– Вы не особенно стараетесь, чтобы очаровать, не так ли, миссис Гринуэй? – принялся рассуждать Колин. Он повернулся, чтобы высыпать луковицы в корзину.

– Очарование, мистер Эверси, обойдется вашей семье в дополнительные десять фунтов, когда я верну вас в целости и сохранности.

– В таком случае, если не возражаете, я хотел бы ознакомиться с меню предлагаемых услуг.

Колин повернулся к ней как раз в тот момент, когда на ее лице, как молния, сверкнула улыбка. Ослепительная и искренняя. Она исчезла слишком быстро, поразив Колина до глубины души. Через несколько секунд он сообразил, что неприлично долго пялится на нее, затаив, дыхание. Об улыбке теперь напоминал только мягкий свет в ее глазах и порозовевшая кожа:

– Сколько вы берете за забавный анекдот? – торопливо добавил Колин, потому что очень хотел снова увидеть ее улыбку. Для вящей убедительности он улыбнулся сам одной из тех улыбок, которые обычно заставляют краснеть даже самых пресыщенных дамочек. Он подумал, что сейчас весьма кстати сказать ей, что он никогда еще не видел таких красивых глаз, как у нее. Мэдлин изучала его, слегка вздернув подбородок. Как будто ей необходимо было перевести то, что он сказал, на свой собственный язык.

– О! – Она произнесла это так, словно пришла к неутешительному выводу. – А сейчас вы будете говорить лестные слова о моих глазах, правда? Они как бархат, да? Полуночные небеса? Глубокие, как омут?

Колин едва удержался, чтобы не сделать шаг назад. Она прекрасно справлялась с ним.

– Не угадали, миссис Гринуэй. Ваши глаза совсем не похожи на полуночные небеса и уж тем более на глубокий омут. Вы преуспели в искусстве скрывать свои эмоции, в чем, как я полагаю, в некоторой степени вам помогает ваш высокий лоб. Должен сказать, что он у вас большой, но, как мне кажется, это вас не портит. У вас строгие, пусть и хорошей формы, брови, мягкая линия рта, ваша кожа отражает свет, как жемчуг хорошего качества. Спросите любую женщину, с которой я встречался, и она вам скажет, что если я и разбираюсь в чем-то, так это, как отличить хороший жемчуг от плохого. Ваше лицо – сплошной контраст, миссис Гринуэй, и это помогает вам производить впечатление загадочности. Но ваши глаза, в конце концов, всегда подводят вас, если вы недостаточно осторожны. Они у вас мягкие, как сердцевина цветка, и когда вы улыбаетесь, в их глубине вспыхивают крошечные звездочки.

Колин испытал невероятное удовольствие, когда увидел, что Мэдлин оторопела. Он и сам оторопел, если уж на то пошло. Какая-то взрывоопасная комбинация усталости, ярости и сдерживаемого обаяния, как гейзер, вытолкнула из него все эти слова, рассчитанные на обычный женский ум. Одному Богу известно, как отреагирует на них Мэдлин, ведь она не обычная женщина.

Прошло мгновение, во время которого Колин наслаждался своим триумфом и продолжал смущать Мэдлин пристальным взглядом.

– Ну что ж, мистер Эверси. – Ее голос был слабым, но твердым, и Колин ощутил и восторг и сожаление одновременно. – В свою речь вы вложили много сил. Вам следует поблагодарить меня за то, что я вдохновила вас. Иначе ваша способность очаровывать могла истощиться со временем.

– Все это вы истолковали как способность очаровывать? Это хороший знак.

Еще одна вспышка заразительного веселья в глазах, еще одна едва заметная улыбка. Он не выдумал эти крошечные звездочки в ее глазах; мягкий свет действительно сверкал в их глубине, когда она улыбалась. Момент был неустойчивый и, возможно, очень кратковременный, но Мэдлин Гринуэй оказалась обезоруженной. По собственному опыту Колин знал, что следующий этап – завоевание. Он знал это также хорошо, как знал, как заряжать мушкет, блефовать в карты и избегать кредиторов. Но сейчас он просто хотел получить превосходство над женщиной, как это и обычно бывало.

– Расскажите мне, кто вы есть на самом деле, миссис Гринуэй, – воспользовавшись моментом, сказал Колин.

Мэдлин прищурилась, потом выпрямила спину, изящно и безошибочно устанавливая дистанцию.

– Какой мне нужно быть, такая я и есть, мистер Эверси. Вы не первый и не последний, кого этот факт интригует. Или интересует больше всего, добавила бы я.

Это был толчок, который, возможно, взывал к его сообразительности или должен был спровоцировать его дальнейший интерес. Колин оптимистично поставил на второе.

В это мгновение кто-то толкнул дверь, и оба вздрогнули от неожиданности.

Радуясь поводу отвести взгляд от Колина Эверси и возможности собраться с мыслями, Мэдлин направилась к двери и вытащила метлу из крючков. Дверь со скрипом приоткрылась на несколько дюймов, и в комнату просунулась крупная волосатая рука с жестянкой. Мэдлин выхватила жестянку, рука взмахнула в знак признательности и исчезла. Мэдлин закрыла дверь и снова продела метлу в крючки.

Кто-то, чей почерк не отличался старательностью и четкостью, иначе говоря, кто-то, кто редко писал, сделал на жестянке надпись: «зверобой». Скорее всего жена Крокера. Они были гнусной парой и вполне могли подать пирожки с начинкой из кошки (этот слух будет жить вечно), но в этой жестянке с маслом зверобоя было что-то уютное и домашнее.

Она повернулась к Колину, который молча наблюдал за ней.

– Нам нужно осмотреть ваши лодыжки, мистер Эверси. Потому что я не допущу, чтобы ваша походка замедляла наше передвижение.

Колин округлил глаза и замер. Сначала ей было приятно поразить его, вывести из равновесия, точно так как он вывел из равновесия ее, доказать: я тоже наблюдательна, мистер Эверси. Потом его лицо исказила гримаса. Потрясение? Стыд? Затем оно снова стало непроницаемым.

Несколько мгновений он стоял, потом, ни слова не говоря, сел на стул и стал стягивать сапог.

Прошла почти минута, но сапог так и оставался у него на ноге. Колин Эверси бросил взгляд на Мэдлин и продолжал стягивать сапог.

Какой-то рефлекс, порожденный нетерпением и старыми воспоминаниями, заставил Мэдлин опуститься на колени, обхватить обеими руками сапог и потянуть его.

На мгновение оба замерли.

Потом Мэдлин медленно подняла голову, встретились взглядом с парой сверкающих зеленых глаз, увидели вызывающе выгнутую бровь, но не произнесла ни слова.

И лишь потом Колин Эверси очень медленно выпрямил ногу. Мэдлин едва сдержала улыбку; он напоминал человека, который протягивает руку к подозрительной, живо реагирующей на все собаке, чтобы она ее обнюхала. Мэдлин сильно потянула сапог, зная, как плотно он облегает ногу и как его снять. Скоро он оказался в ее руках, и она отставила его в сторону. Колин осторожно протянул ей вторую ногу, и вскоре второй сапог оказался в руках Мэдлин.

Как только сапоги были сняты, она выстроила их в линию, чтобы полюбоваться выполненной работой. Затем подняла глаза на Колина. Он смотрел на большой черный горшок, висевший на стене напротив него. Сжатие челюсти, легкий румянец на скулах, явно не от напряжения. Неужели он стыдился того, что принял ее помощь и она стала свидетелем его уязвимости? Возможно, он пытался бороться с воспоминаниями о том, что был закован в кандалы.

О безмятежности, с которой Колин Эверси пребывал в тюрьме, слагали легенды. Если верить газетам, он сыпал остротами, словно великодушный король, который разбрасывал монеты крестьянам, А англичане обожают лихих преступников, которым незнакомо уныние.

Впервые Мэдлин задумалась, чего стоило Колину это щегольство. «Я знаю, это не шутка», – подумал он.

Мэдлин ждала, не желая торопить его. Колин вздохнул, поспешно закатал штаны до колена сначала на одной ноге, потом – на второй и положил руки на колени.

Он сделал еще один вздох и наклонился, чтобы снять чулки, медленно, осторожно, сначала один чулок, потом второй.

Мэдлин почувствовала странное покалывание вдоль позвоночника, увидев его обнаженные икры. Слишком поздно она поняла, что Колин Эверси в конце концов взял над ней верх.

Она уставилась на его ноги, и жар охватил ее плечи, шею и щеки. Господи, но ведь это просто ноги. Они есть у каждого мужчины, не считая инвалидов, потерявших одну ногу. У Колина были длинные лодыжки, которые переходили в выпуклость твердых икр, покрытых курчавыми черными волосами. На одной голени виднелся рубец с неровными краями. За этим явно крылась какая-то история. У мужчин всегда хватает шрамов и историй. Мэдлин слегка нахмурилась, глядя на эти, бесспорно, красивые икры ног, ругая себя за проявление слабости. Всколыхнувшиеся чувства напомнили ей, что она все-таки женщина. Причиной ее неровного дыхания и горящих щек были не только голые мужские ноги. Что-то в этой неловкой, по-домашнему интимной ситуации, в заботе о ком-то, в знании того, что у него есть шрам, горьковато-сладкой болью отозвалось где-то под ребрами.

Мэдлин не осмелилась поднять глаза на Колина, потому что видела, что он все понял.

Она увидела бледно-голубые дорожки вен, бегущих по ноге, и сосредоточила внимание на них. Но потом представила себе, как ее взгляд скользит от икры вверх к внутренней шелковистой поверхности бедра, где хорошо развиты мышцы, потому что половину жизни он провел верхом на лошади.

На каждой лодыжке была стерта кожа шириной с кольцо кандалов. Без лечения раны начнут сочиться, произойдет заражение, и Колин заболеет. Понятно, что его повесили бы задолго до того, как воспалились бы эти раны, поэтому никто бы даже не подумал посмотреть, что там творится под кандалами. Но если он выдержит поиски, за которые они взялись, напоминание о том, что он был в тюрьме, останется с ним на всю жизнь: две стертые полосы на лодыжке. Возможно, даже шрамы.

Мэдлин попыталась снять крышку с жестянки с банки. Она не проронила ни слова, делала свое дело, чтобы больше не конфузить его и чтобы успокоить собственные эмоции. Но руки немного дрожали.

– Ваш шейный платок, – произнесла Мэдлин.

– Мой платок…

Колин потянулся через стол и выудил из узла с вещами мягкий белый квадрат шелка, расправил его и, помогая себе зубами и пальцами, разорвал его на две полоски. Участвуя в войне, он имел представление о том, как накладывать повязки. Два куска шелка он передал Мэдлин, как два белых флага капитуляции.

Открыв банку с мазью, Мэдлин увидела там отпечатки других пальцев. Она зацепила приличное количество мази, вздохнула и легкими движениями принялась смазывать его истертые лодыжки.

Колин Эверси сидел не шелохнувшись, только натянутая мышца выдавала его напряжение. Мэдлин слышала его учащенное дыхание. Кожа под кончиками ее пальцев была горячей. Она уже почти забыла удовольствие, получаемое от вида мужских фигур: какие они все крупные, с твердыми мускулами и широкой костью под удивительно мягкой кожей. И повсюду эта кудрявая обильная растительность. Она занимает так много места. Особенно у этого мужчины.

Но там, куда она положила мазь, волос не было вообще. Мэдлин сосредоточилась на работе, прислушиваясь к дыханию Колина. Учитывая, что она стояла перед ним на коленях в весьма неоднозначной позе, его молчание удивляло ее. Видимо, не может оторвать взгляда от открывшегося ему зрелища.

Мэдлин украдкой взглянула на Колина и с удивлением увидела, что он сидит с закрытыми глазами. На его щеках по-прежнему играл румянец, а пальцы крепко уцепились за колени. Мэдлин подумала, что это никак не связано с болевыми ощущениями.

Видимо, к нему давно не прикасалась женщина. Интересно, он думает о том же, о чем и она? Возможно, он представляет себе, что к нему прикасаются руки совсем другой женщины.

Мэдлин снова посмотрела на лодыжку. Господи, ее совсем не интересует Колин Эверси. Она, как за спасательный круг, взялась за полоску шелка, осторожно забинтовала рану и надежно закрепила концы. Как будто тем самым остановила неверный ход собственных мыслей.

Мэдлин снова погрузила пальцы в баночку с мазью и переключилась на вторую лодыжку.

– Вы делали это раньше, – тихо произнес Колин.

Мэдлин подняла глаза и увидела, что на лице застыло открытое и непринужденное выражение. Румянец исчез. Чувство стыда или гнева покинуло его, либо он сам с ним справился.

– Раз или два я делала нечто подобное, – призналась Мэдлин.

– Крокер называл вас миссис Гринуэй.

– Называл. – Мэдлин позволила себе ироничные нотки в голосе. «Не переступай черту», – предупреждал ее тон.

И она надеялась на это.

– И мистер Гринуэй есть?

Напрасная надежда.

Мэдлин промолчала. Но что интересно, Колин Эверси не повторил вопроса.

– Я никого не убивал, – сказал он тихо. Как будто решил, что именно по этой причине она отказывалась разговаривать с ним.

– Это меня не касается, мистер Эверси. – Мэдлин закончила обрабатывать рану. Должно быть, ему было очень больно при ходьбе, но он и глазом не моргнул. Если бы она не заметила его походки, он наверняка не пожаловался бы ей.

Таковы мужчины.

– Вас это не касается? Вам безразлично? – Он спросил это таким тоном, словно преступлением было не убийство, а безразличие Мэдлин.

– Не имеет значения.

– Но вас это волнует, – настаивал Колин. Мэдлин села на пятки и подняла руки, чтобы предотвратить все вопросы.

– Мистер Эверси…

Конечно, ей не безразлично. Она просто не хочет думать об этом. Не хочет, чтобы Колин Эверси что-то для нее значил. И еще не хочет, чтобы он думал, будто что-то для нее значит, потому что такие мужчины, как Колин Эверси, непременно воспользуются этим. Она хотела, чтобы он так и остался всего лишь очередным заданием для нее; она хотела, чтобы на этом все кончилось. Чтобы она не вспоминала больше об Англии.

Но сейчас перед ней человек, отчаянно нуждающийся в ком-то, кто его выслушает.

Позже она будет проклинать эту минутную слабость, по слова сами слетели с губ; она почти физически ощущала их, как будто бусины посыпались е нитки.

– Расскажите мне, что случилось.

Колин молчал. Мэдлин понимала, что молчит он из благородства. Дает ей шанс забрать свои слова обратно.

Мэдлин забинтовала лодыжку, закрыла жестянку с мазью и в ожидании села на пятки.

– Хорошо, – тихо начал Колин. – Начну с самого начала, миссис Гринуэй. С Луизы. Луиза Портер… Луиза – женщина, на которой я намерен жениться, если вы помните. Я знал это с тех пор, как помню себя. Когда нам было девять лет, я знал, что мы предназначены друг для друга. Несколько недель назад Луиза мне сказала, что ее отец вряд ли благословит наш брак, потому что я, как вы проницательно заметили, миссис Гринуэй, хоть я и сын Эверси, но денег у меня нет. Но у меня есть дар тратить их.

– Я наслышана.

У Колина слегка дрогнули уголки губ.

– Мы с Луизой… поссорились. Это очень странно, потому что мы никогда не ссоримся, и к тому же глупо. Думаю, это была моя ошибка. Я рассердился, уязвили мою гордость. Я никогда не делал ей официального предложения, но мне и в голову не приходило, что она может выйти замуж за другого. Но ей было необходимо в ближайшее время выйти замуж. В тот момент мне казалось, что очень важно обратить на себя внимание, и я сломя голову помчался из Пеннироял-Грин в Лондон.

– Я читала, что только так вы всегда и перемещаетесь.

– Вы многое обо мне читали, миссис Гринуэй.

– Это было занимательное чтиво, лучше, чем внушающие ужас романы.

– Занимательное! – Казалось, Колину понравилось такое определение. – Так или иначе, я пил прямо на этом постоялом дворе, пил много. Я захаживаю сюда, парни считают это забавой. Хорас Пил… – Колин посмотрел на Мэдлин, ожидая ее реакции.

– Хорас Пил? Человек с собакой на трех лапах?

– Ну да! – возмущенно подтвердил Колин. Ее слова служили лишним доказательством того, что Хораса знал каждый. – Хорас тоже был. Я помню, он закурил трубку. Глупая вещь, потому что там ужасающая смесь табака. Я купил ему выпивку. Мне нравится Хорас, он то и дело смеется, а остальные чувствуют себя вполне остроумными. Мы и собачке его, по кличке Снап, дали сделать глоток прямо из кружки, потому что к тому времени уже изрядно нагрузились сами. И… Роланд Тарбелл был, конечно.

– Конечно, – словно эхо, сухо повторила Мэдлин. Роланд Тарбелл обязан был присутствовать, чтобы его убили.

– Роланд Тарбелл. – родственник семьи Редмондов из Пеннироял-Грин со стороны миссис Редмонд. О мертвых плохо не говорят, но он очень неприятный тип, хоть это и уважаемая семья. Мою семью с Редмондами связывает много, как бы это сказать, событий. Все началось с кражи коровы, так, по крайней мере, они утверждают.

– Я слышала, что это был поросенок.

Колин коротко рассмеялся.

– Несомненно, это было что-то с копытами. Но это старая, уходящая корнями глубоко в древность вражда, И Роланд… он сказал что-то… унизительное… о моей сестре Оливии.

Колин произнес это с явной отчужденностью. «Интересно, – подумала Мэдлин, – он до сих пор не может простить пренебрежительное отношение к сестре, несмотря на смерть того человека».

– Я был пьян, – признался Колин. – Я бы вызвал его на дуэль, как бы глупо это ни было. Но он… – Колин поднял голову, глаза смотрели в никуда, и рассеянно коснулся рукой подбородка. – Он ударил меня. – В его голосе сквозили нотки удивления. – Сильно. Я поднял кулак, чтобы ответить ему, и мог бы разделаться с ним, но Бог помог мне, и в отблесках пламени камина я вовремя увидел этот нож. Роланд был абсолютно безумный. – Теперь голос Колина звучал тихо. – Он подошел ко мне.

Я отступил в сторону, он поскользнулся на луже пива, и больше мне нечего добавить к этой истории. И как я уже сказал, о мертвых нельзя говорить плохо, но этот идиот упал на собственный нож, пытаясь убить меня.

Повисла тишина. Колин посмотрел вниз, на Мэдлин, но она была поглощена услышанным, переваривая это в мозгах, и ничего не могла сказать.

– Я перевернул его, но он был уже мертв. Я думаю, что смерть наступила мгновенно. Каждый знает, что нельзя вытаскивать нож из глубокой раны, если хочешь, чтобы раненый выжил. Я был достаточно благоразумен, чтобы не трогать его. Но я коснулся ножа рукой, и именно в этот момент меня увидели полицейские: моя рука на рукоятке ножа, торчавшего из груди Роланда Тарбелла. Но клянусь Богом, миссис Гринуэй… – Колин сделал паузу, и когда заговорил снова, его голос звучал устало и беспощадно, слова, которые он повторял не один раз, звучали четко. – Я не вонзал ему нож в грудь.

Тяжесть этих слов запала в душу Мэдлин. Она знала Колина Эверси всего один день; слышала его голос и смех; видела, как он реагирует на обстоятельства, как осторожно относится к людям… Она переживала тот вечер, как будто это происходило сейчас, ощущала тот ужас и нереальность происходящего. Мэдлин судорожно вздохнула.

Его объяснение было поверхностным, но абсолютно правдоподобным. Произошло то, чего она боялась: история из его уст звучала совсем иначе, чем та, которую она читала в газетах.

Увидев, что ей не хочется говорить, Колин продолжил:

– Хорас Пил и его собака видели все случившееся. Хорас пытался рассказать полицейским в тот вечер, что я не имею к этому никакого отношения, что произошел несчастный случай, что Роланд Тарбелл сам напоролся на нож. Хорас все это видел собственными глазами. Но исчез, как только началось судебное разбирательство. Если, конечно, не принимать в расчет слов пьяницы, который утверждает, будто он видел, как ночью после убийства Хораса увезли на огненной крылатой колеснице. Уверен, все это вы слышали. Остальные свидетели сказали, что видели меня рядом с телом, рукой я держался за нож, и что была борьба. Остальное вы уже знаете.

Оба подскочили, когда кто-то снова толкнул дверь.

Сообразив, что она стоит на коленях перед Колином Эверси, Мэдлин так резко вскочила на ноги, что у нее закружилась голова. Она подошла к двери и вынула метлу. Дверь со скрипом приоткрылась, и послышался шипящий шепот:

– Не забудьте, я хочу, чтобы вы ушли до рассвета.

За этими словами в щель просунули узел, который с мягким хлопком упал на пол: одеяла. Следом пропихнули еще несколько узлов поменьше.

– Бог в помощь, – прошептал Крокер, и дверь закрылась.

Мэдлин просунула метлу через крючки и собрала узлы, исследуя мешочек с порохом, бумажный кулек пуль для пистолета нужного калибра, потому что у Крокера был точно такой же карманный пистолет, спички, кремень, завернутый в бумагу пирог с мясом и три четверти головки сыра. Крокер добавил еще бурдюк с водой, проявив таким образом расточительное гостеприимство.

Мэдлин сразу же разломила пирог с мясом пополам, большая половина досталась Колину, который, к ее удивлению, не протестовал. Оба набросились на еду и ели в полной тишине.

Она собирала крошки со стола в подставленную ладонь, когда Колин резко встал. Мэдлин подняла голову и увидела, как он поднимает мешки с мукой и укладывает их на пол, пытаясь сотворить из них что-то типа лежанки. Может, из-за того, что она устала контролировать свои мысли, не позволяя им выбиваться из привычного русла, Мэдлин вдруг ощутила странный покой, зачарованная движениями его плеч под рубашкой, широкой спиной, сужающейся к талии, и длинными ногами.

Теперь она поняла, что он делал: он устраивал постель.

Она прикинула, что длинные ноги Колина Эверси будут свешиваться с этого сооружения, но ее тело прекрасно поместится на нем.

И все же она была не готова лечь спать, не приняв мер предосторожности, к тому же наедине с этим мужчиной. А это значит, что она готова не спать вообще.

– Постель готова, – повернулся к ней Колин. – Вы можете воспользоваться ею, а я буду дежурить. – Он потянулся к ее пистолету.

Мэдлин подвинула пистолет на середину стола и накрыла рукой.

– Я буду дежурить, – спокойно возразила она. Колин Эверси опять замолчал. Потом выпрямился во весь свой рост и пробуравил Мэдлин пристальным взглядом.

Тупиковая ситуация. Колин не доверял Мэдлин, Мэдлин не доверяла Колину. Спустя мгновение уголки губ Колина скривились в ухмылке, но в глазах смеха не было.

Он даже не мигал, глядя на нее, а Мэдлин была уверена, что способна смутить взглядом.

Мэдлин изучала Колина, пытаясь разглядеть полезные детали. У него была прекрасная прямая осанка, как у любого солдата, но Мэдлин показалось, что он пошатывается. Нет, ей не показалось, его действительно пошатывало. Под глазами легли тени, а вокруг губ появились морщинки. Лицо вытянулось и побледнело, в глазах видны были красные прожилки. Он, видимо, не спал ни одной ночи, после того как несколько недель назад попал в Ньюгейтскую тюрьму, его мучила боль в нотах.

Он был истощен, и до настоящего момента ему помогала держаться сила, рожденная страхом, яростью или тревогой.

Мэдлин воспользовалась этим:

– Вам необходимо прилечь.

Колин внимательно посмотрел на нее, Мэдлин заметила, как вспыхнули его зрачки. По его лицу она поняла, какие эмоции пробудили в Колине ее слова, и с силой сжала кулаки, чтобы не покраснеть от мысли о том, что он, мог себе нафантазировать.

Через секунду на его лице осталось только изумление. Он был слишком умен.

– Почему вы предлагаете мне прилечь, миссис Гринуэй?

Этот вопрос Мэдлин восприняла как оскорбление. В нем не было даже намека на флирт. Только подозрение.

– Я должна знать, удобно ли будет спать на этих мешках всю ночь, – как ни в чем не бывало ответила Мэдлин, но прозвучало это не очень естественно.

– Забавно, вы не производите, впечатления принцессы.

– Вы ранили меня, мистер Эверси. – Мэдлин театральным жестом ткнула себя рукой в грудь. Глаза Колина проследили за движением ее руки, и, он не мог отвести взгляда от ее груди. Вот так-то лучше. – Просто я хотела узнать, может быть, вы, предпочтете спать на стуле, потому что по мешкам ползают всякие насекомые, а может быть, и грызуны, и вы хотите, чтобы они ползали не но мешкам, а по мне, поскольку производите впечатление принца.

Это была неправда. Колин подозрительно сощурил глаза, ее слова не убедили его, но он вздохнул и удовлетворил ее желание. Присев на край импровизированной кровати из мешков с мукой, он широко развел руки в стороны. Убедилась? Теперь Мэдлин оставалось только ждать.

И недолго, как оказалось. Скоро в его остановившемся взгляде появилось слабое удивление, рассеянность… Тело понемногу становилось мягким и податливым.

Потом словно невидимые руки потянули Колина, и он стал медленно клониться назад, пока, наконец, не улегся на мешках, как в уютной колыбели. Завтра утром на мешках останется след от его тела.

– Теперь, – отрывисто сказала Мэдлин, – я буду считать до десяти. – Она сидела на стуле, подавшись вперед, поставив локти на колени и не сводя глаз с Колина. – И если ваши глаза на счет десять по-прежнему будут открыты, я позволю вам дежурить.

Последовала долгая пауза. Его голос словно преодолевал долгий путь из страны снов, прежде чем с губ могли слететь слова.

– Почему вы… вы… дьяволица, – бормотал Колин, то ли обиженно, то ли восхищенно.

– Один… – промурлыкала Мэдлин. – Два…

Видно было, что Колин изо всех сил старается не закрывать глаз, но тщетно.

– …три… четыре…

У Колина, как рыба выброшенная на берег, дернулась рука и тут же замерла. Глаза оставались закрытыми, ресницы прикрывали темные тени под глазами. Напряжение покинуло его лицо, ноги и руки постепенно тяжелели. Он глубоко вздохнул.

– Черт бы… вас…

Больше Колин Эверси не произнес ни слова. Он крепко спал.

На губах Мэдлин заиграла торжествующая улыбка. Дьяволица будет дежурить сегодня ночью.

Удивительно, но охрана мешков с картошкой, луком и сбежавшего преступника оказалась скучным делом.

Слабый свет лампы отбрасывал на стены причудливые тени от домашней утвари. В помещении было душно, но ближе к рассвету станет прохладно, и Мэдлин радовалась, что у них есть одеяла.

Дыхание Колина было глубоким и спокойным, этот звук мог бы убаюкать Мэдлин, не будь она бдительна. Если бы она закрыла глаза, то представила бы себе совершенно другое место и время и другого мирно спящего мужчину. И по этой причине тоже она не осмелилась закрыть глаза.

Она смотрела на Колина, потому что он, бесспорно, был самым интересным объектом в этой комнате. За крепким и выносливым телом мужчины, каким он был сейчас, она разглядела очертания долговязого мальчишки, каким он должен был быть, перед тем как развернулись его широкие плечи и лицо утратило юношескую округлость. Но с таким лицом и глазами, как у него, Колин Эверси никогда бы не казался неуклюжим.

Во сне его руки были открыты и невинны. Интересно, какой рукой он воткнул нож в Роланда Тарбелла. Непохоже, чтобы эти длинные спокойные руки были способны на нечто подобное.

Мэдлин подумала о Луизе Портер. Почему, если Колин любит эту женщину, он так опрометчиво делится своими переживаниями?

«Понятно», – с горькой усмешкой сказала себе Мэдлин: оказалось, что достаточно было произнести одно предложение – расскажите, что случилось. Она произнесла его, и он рассказал. И как переплетаются ремешки h корзинке для кошек, так и люди привязываются друг к другу с помощью признаний. И теперь из-за одного этого предложения миллионы других вопросов о нем ждут своей очереди.

Мэдлин положила голову на руки. Обычно такую роскошь она позволяла себе только на короткое время. Но груз собственных мыслей оказался вдруг слишком тяжелым, чтобы могла выдержать ее шея. Ей хотелось принять ванну, она мечтала о своем лавандовом мыле и… о зеркале.

Мысль о зеркале рассердила ее. Мэдлин хорошо знала, что у нее особая красота; это было еще одно ее оружие, и до недавнего времени она не страдала тщеславием. Но Колин Эверси посмотрел на нее совершенно иначе. По сути, он увидел ее всю насквозь.

Мэдлин тоже хотелось увидеть то, что увидел он. Она хотела знать, не отпечатались ли на ее лице события нескольких прошлых лет. Неужели она не смогла их рассмотреть?

И хотя величайшая сила Мэдлин заключалась в том, что она женщина, и это обеспечивало ее выживание до настоящего времени, она прекрасно понимала, что это являлось и ее величайшей слабостью. Она была предельно осторожна, чтобы защитить эту брешь в своей броне. Мысли о будущем помогут ей в этом.

Она встала и осторожно прикрыла Колина одеялом. Он даже не пошевелился, но ей показалось, что он едва заметно улыбнулся во сне.