Осень отчаяния

Глава 59. Любовь зла

Мама собиралась переночевать у своей сестры Кристины, но Паша уговорил остаться у него. Накупил гору пирожков и потащил маму домой. Шла она неуверенно, медленно, взяла Пашу под руку и выглядела такой слабенькой, всё время казалось, что она оступится или вдруг её унесёт резким порывом ветра.

На улице начал срываться первый робкий снежок. Осенью уже давно не пахло. В тот день, когда ушла Инга, ударил мороз, и сразу повеяло зимой. Сейчас было темно, тихо и холодно, словно город затаился в предвкушении зимы. Все ждали снега, а он был такой скромный и нерешительный, что никак не хотел сыпаться. Лишь иногда пролетали одинокие снежинки, словно дразнились. Хотелось уже поднять голову к небу и взять снег на слабо: "И это всё, на что ты способен?"

– Ты что же нараспашку и без шапки? – покачала мама головой, когда они вышли.

Паша нацепил капюшон и сразу же застегнулся: он соскучился даже по маминым нравоучениям, хоть раньше ни одну её просьбу с первого раза не выполнял. Но больше он не будет её нервировать. Про болезнь они не говорили, зато Паша принялся задорно болтать без умолку обо всём: про ТикТок, про тренировки, про Тимоху, про папу. Рассказывал всю дорогу до дома и продолжил уже на их кухне. Теперь он проявил гостеприимство и заботливо сделал маме зелёный чай.

– Зря ты папе не рассказала, он бы точно пару почек тебе отдал. Да он бы весь свой костный мозг выкачал ради тебя. Даже фуру бы свою продал!

Паша отчаянно пытался развеселить маму, но почему-то чем больше она смеялась над отцом, тем больше плакала, хоть и сквозь смех:

– Фуру нельзя, фура – это святое!

В их семье это уже стало мемом. Папина фура считалась вещью неприкосновенной и осквернять её было нельзя, но Паша и мама часто подкалывали отца, что он любит свою фуру больше, чем семью.

– Знаешь, насколько он скучает? Он до сих пор носит ту майку, которая на нём была в тот день, когда ты ушла. Там уже дырок больше, чем самой майки. Может, позвонишь ему, скажешь, что жива, чтобы он хотя бы переоделся.

– Я так надеялась, что он начнёт новую жизнь, – мама покачала головой. – Но я не могу ему просто позвонить. Так тоже нельзя. Когда только научился жить без человека, а он воскресает, и не факт, что надолго. Я бы и тебе не решилась никогда рассказать, если бы не зависела от тебя. А твой отец – такой человек, он не может бездействовать, а для меня он ничего не сможет сделать, будет ещё больше маяться.

– О, да! Он свою фуру уже, наверное, по десятому разу всю по винтикам перебрал. Мне кажется, у него в детстве не было лего и машинок, и он никак не может наиграться. Со мной он так не занимался, как с ней. Про меня вообще забывал, прикинь?!

– Он всегда считал тебя слишком самостоятельным, – мама вздохнула. – Я предлагала ему отвезти тебя к бабушке с дедушкой в Хабаровск, чтобы ты один не оставался. Он сказал, что разберется сам.

Мама так вздохнула, что Паша уже пожалел, что ляпнул это. Про запои отца и свои периоды вынужденного голодания умолчал – не хотел тревожить маму.

– Кстати, да. Он же предлагал мне поехать в Хабаровск, я и забыл. Он хотел меня тогда одного на поезд посадить, но я отказался.

Мама цокнула:

– Шесть суток! Ребенка, одного! Очень похоже на Сашу. Он всегда забывал, что ты всего лишь ребёнок.

– Я заметил, – рассмеялся Паша.

Потом Паша решил сменить тему и принялся рассказывать про сборы и соревнования. Вдруг вспомнил страшный случай, когда они всей комнатой ночью сбежали из спортивного лагеря на речку:

– Что такое двухметровый забор для гимнастов: звучит как вызов! А там до реки километров пять, ночную пробежку устроили. Вода холодная, темень, но полезли все. И Ванёк с нами полез, а, гад, не сказал, что плавает плохо, и шёл-шёл, и хоба исчез. Вот это мы пересрались, там просто резко дно обрывалось, он на дно и ушёл, а выплыть на поверхность не мог. А ночь, не видно ни хрена. Ныряли, как полоумные, но вытащили его, никому потом про это не рассказывали.

– Слава Богу! – мама даже выдохнула.

– Да-а-а, – Паша поджал губы, он тогда страшно испугался, и сейчас раскаялся. – Это же была моя идея искупаться ночью.

Мама цокнула, снова вздохнула и закатила глаза: он её не удивил, ведь самые дурацкие и опасные идеи всегда исходили от Паши.

И почему-то вдруг вспомнилось, что Инга тоже не умеет плавать, а Паша обещал её научить, но до бассейна в ноябре они так ни разу и не дошли. Он чуть улыбнулся, когда подумал про Ингу, не терпелось рассказать про неё маме. Его сегодня словно прорвало, так много хотелось рассказать. Мама сидела на кухне, на диванчике, и, подперев подбородок рукой, участливо слушала, смеялась и улыбалась или, наоборот, переживала.

– У меня же есть девушка. Инга! И она самая красивая! Я должен вас обязательно познакомить как-нибудь! – Паша пересел к маме и открыл телефон, листал фотографии от последних снятых селфи до снимков из Сочи и показывал Ингу, а у самого сердце щемило от этих кадров, он очень скучал.

Маме Инга понравилась, она улыбалась:

– Красивая девочка. Яркая и весёлая, как ты. Я бы хотела с ней познакомиться.

– Я придумал! Мы к тебе в Питер приедем, когда ты будешь себя получше чувствовать. Если хочешь, конечно.

К ночи стало заметно, как мама устала. Ещё Тимоха с тренировки приехал, тоже начал болтать. Паша уложил маму в своей комнате, а сам остался на кухне с ноутбуком. Хорошо, что Тим составил ему компанию, потому что Паша боялся, что не справится со всеми нахлынувшими эмоциями: их было слишком много даже для него. Рассказал другу про мамину ситуацию.

– Жесть, конечно, – Тим сочувственно поджал губы, а потом начал искать решения. – Но если мы хоть что-то можем сделать, надо сделать. Донора найти, врача какого-нибудь лучшего, кто не открестится. Может, ей деньги нужны?

– Донором я могу подойти, но пока мне восемнадцать не исполнится, нельзя. Тупые законы!

– У Яны надо поинтересоваться, может, она знает, как это обойти. В общем, не парься, что-нибудь придумаем.

Когда Тимоха ушёл спать, Паша ещё долго сидел за столом, читал про донорство костного мозга. А потом, среди ночи на автомате открыл страничку Инги и написал ей. До зуда хотелось поделиться с ней историей мамы, очень хотелось поговорить именно с Ингой, ведь она лучше всех понимала Пашу.

«Не спишь? Надо поговорить».

И удивился, потому что оказался в чёрном списке. Следом написал в мессенджер, но там тоже был забанен. Потом вскочил и начал расхаживать по кухне: «Инга, Инга, Инга…» Похоже, она решила выдрать Пашу с корнем. Он даже позвонил, но Инга заблокировала его везде. Это оказалось очень обидно, а ведь он сам поступил с ней так же. Почувствовал вину, даже поморщился: он нагрубил Инге, обматерил, специально хотел сделать ей больно. Сделал, молодец! И теперь чувствовал себя гадко.

Инга, конечно, без разрешения влезла в святая святых Паши, подставила его, но оказалась права: ему нужно было найти маму. И сейчас он понимал, что её поступок точно не заслуживал того ушата грубости, который Паша на неё вылил. Хотелось даже поехать к ней, но будить среди ночи всю её семью было явно плохой идеей. Обычно, когда он подъезжал, писал, и Инга сразу выбегала к нему, а сейчас написать не сможет: его никто не ждёт. Инга была нужна ему, и сейчас даже не как самая любимая девушка на свете, а как близкий и понимающий человек, с кем он хотел разделить свою боль.

Зато Паша написал Яне и попросил повлиять на Ингу, потому что им срочно надо поговорить. И очень надеялся, что Инга за два дня ещё не успела содрать любовь к нему, как лейкопластырь. Только Яна, видимо, спала и ничего не ответила.

Учёбу на следующий день Паша благополучно прогулял, хотел помочь маме с её делами и составлял везде компанию. Опять болтал без умолку, но под конец внезапно осознал, что мама теперь так быстро устаёт. От него устаёт: от его болтовни, суеты, непоседливости и громкости. И Паша замолк, замедлился, старался для неё быть мягче и спокойнее. И с какой-то тоской снова проводил на вокзал. Вдруг понял: чтобы сберечь маму, нужно избавить её от своего общества, либо сильно его ограничить. Меньше шума, меньше смеха, меньше движения и суеты – всего того, из чего Паша состоял. Так хотелось снова почувствовать себя рядом с ней ребенком. Но Паша уже вырос, стал большим, высоким, сильным, теперь он сам может позаботиться о маме. Он смотрел на неё и не думал больше об обидах, о тоске; он думал только о том, как сделать так, чтобы маме стало лучше, как помочь. И как глупо обижаться, когда самый дорогой человек может умереть.

Она обняла его на прощание и тихо проговорила:

– Всё будет хорошо, Пашенька, но носи, пожалуйста, шапку, хотя бы в мороз.

– Если ты от этого выздоровеешь, готов носить шапку даже летом!

Проводив маму, Паша помчался к институту Инги, рассчитывал перехватить её после занятий. Купил по дороге букет орхидей, и прождал, наверное, полчаса, но она так и не показалась.

Яна Паше ответила ещё утром, что его просьбу поговорить и разблокировать передала, даже скрин прислала с ответом Инги:

«Мне так хреново сейчас, что не хочу с ним разговаривать».

Стоя у её института, Паша снова набрал Яне:

«Где Инга?»

«Дома. Болеет. Я завтра останусь у Тима, попробую её уговорить приехать».

«Что с ней? Чем болеет?»

«Говорит, отравилась, второй день плохо, поэтому лучше к ней не суйся. Она точно не настроена общаться».

Хотя Паша уже был на полпути к дому Инги, снова попросил Яну замолвить словечко хотя бы вытащить его из бана, но это снова не сработало. Яна выступала посредником в их разговоре и явно хотела, чтобы Паша с Ингой помирился, но в итоге даже она написала:

«Инге, правда, очень плохо, поговорите потом, как она выздоровеет».

Но Паша всё равно припёрся к Инге, но её мать его не впустила, сказала, примерно то же, что и Яна:

– Она только уснула, не веришь, зайди. Всю ночь страдала. Не буду её будить.

Паша отдал букет и попросил, чтобы Инга ему позвонила, и поехал на тренировку, чтобы отвлечься. Рука за неделю уже поджила, и можно было понемногу давать на неё нагрузку. Паша так надеялся, что после тренировки Инга его разблокирует, но ничего не изменилось. А утром получил сообщение от Яны:

«Паш, Ингу ночью забрали в больницу, у неё острый аппендицит. Я после пар к ней поеду. Если хочешь поговорить, то поехали со мной. Она пока молчит, наверное, ещё не отошла от наркоза. Как она мне напишет, я тебе сообщу».

Паша спросил номер больницы, знал, что Яна освободится только к вечеру, не хотелось так долго ждать. Яна лишь коротко написала: «Не обижай её, пожалуйста».

Он слишком беспокоился, и из-за этого время, будто издеваясь, тянулось мучительно долго. Только на середине третьей пары Яна снова написала:

«Инга очнулась, но она против того, чтобы ты приезжал. Не хочет тебя видеть». И виноватый смайлик.

Паша выругался, он уже весь извёлся, и так долго ждал, когда Инга выздоровеет, не был готов ждать снова. Может, Инга больше вообще никогда не захочет его видеть, а Паше жизненно важно с ней помириться. Да хотя бы просто увидеть её, поговорить. Стребовал с Яны номер палаты, по дороге заехал домой, забрал её вещь и снова купил для Инги орхидеи и её любимую шоколадку в сиреневой упаковке. Надеялся, что любимые цветы поднимут ей настроение. Паша был полон решимости всё вернуть, извиниться, верил, что Инга его легко простит, и всё у них будет как раньше.

Но, зайдя к ней в палату, где лежали ещё три пожилые женщины, Паша чуть не вышел назад, настолько там была гнетущая атмосфера: полумрак, обшарпанные стены, люминесцентные лампы горели через одну и мигали, как в фильмах ужасов. Инга лежала отвернувшись к стене, не обернулась, не посмотрела, когда он поздоровался со всеми. Паша сел на край её кровати у ног и осторожно поинтересовался у женщины на соседней койке:

– Она спит?

Та покачала головой и тихо проговорила:

– От неё только недавно ушли парень с девушкой.

На тумбочке стояла бутылка воды, и лежал букет красных роз. У Инги звякнул телефон, она потянулась рукой, разблокировала, посмотрела, кто написал, и снова отложила в сторону. К Паше и не думала поворачиваться.

– Инга, ты как?

– В мире бывших сегодня, что ли, день открытых дверей? – грубо заговорила она. – Уже второй воскрес!

Паша посмотрел на розы, неужели Артём уже был у неё? Напрягало, что Инга даже не поворачивалась, но Паша понимал, что заслужил. И знал, что чем сильнее колкости Инги, тем ей больнее.

– Тебе очень плохо?

– Какая проницательность! Не видишь, кайфую тут! – Инга наконец-то повернула голову к Паше: взгляд несчастный, щёки и глаза впалые.

Она жутко похудела, выглядела болезненно. У Паши сжалось сердце, захотелось подхватить её на руки и унести куда-нибудь далеко-далеко, где ей будет хорошо и не больно.

– Я извиниться пришёл, – тихо проговорил Паша.

– Извиняйся и вали, – отрезала она.

– Принёс тебе, – Паша положил на тумбочку орхидеи и протянул большую подарочную коробку.

Он специально заехал домой и забрал эту вещь, которая принадлежала Инге, он бы туда ещё и положил своё сердце, если бы мог. Женщины в палате, которые до этого тихо переговаривались, вдруг резко притихли.

Инга с трудом повернулась к нему и кивнула на коробку:

– Что там? Пять килограмм кильки? Забери себе, мне нельзя ничего есть, – она потянулась к бутылочке и сделала глоток, коробку не взяла. Лицо Инги было очень напряжено, она иногда слегка морщилась.

– Прости меня. Я мудак. Наговорил тебе всего.

– Извинения приняты. Свободен!

– Инга, я…

– Паш, – резко перебила она. – Мне ночью вспороли живот, вытащили из меня все внутренности, отрезали полкишки и запихнули всё назад. Последнее, что я сейчас хочу – это выяснять отношения. Поэтому просто иди на хер!

Инга сейчас очень напоминала Тима в «эти» дни, друг всегда становился такой же вредный, отталкивал и посылал всех, но Паша не оставлял его одного, и Тим, когда приходил в себя, даже был за это благодарен и извинялся за грубость. Так что Паша даже не думал уходить. Он поставил коробку сбоку от Инги и беззаботно принялся болтать обо всём:

– Узнаю Ингаляцию, раз злишься, значит, идёшь на поправку. Там ночью снежок шёл, правда, всё потаяло. Мне аппендицит в одиннадцать вырезали, плохо помню уже, но тоже в больничке чилил, приятного, знаю, мало. Но ты поправишься, плохо только первые дни, когда есть ничего нельзя. Я тогда не знаю из-за чего меня накрыло, вроде семечки со шкурками не ел. А ты, наверное, кильки вместе с банкой налопалась…

– Паш, слушай, – Инга перебила и чуть смягчила усталый взгляд. Паше было до слёз её жалко: такая худенькая, напряжённая и измученная. – Мне до одури хочется клубники, прям умру, если не поем. Можешь мне купить? Только побыстрее.

Паша аж подскочил, готовый привезти Инге хоть целый грузовик клубники, если ей станет легче:

– Больше ничего не нужно?

– Воды ещё, больше ничего, – Инга прикрыла веки и чуть поморщилась.

– Я мигом!

Паша реально побежал по коридору, спустился в холл больницы и чуть не снёс в дверях Артёма с Кирой. Уставился на Киру, метнул нахмуренный взгляд в Артёма. Они протиснулись все разом в холл больницы, чтобы не перегораживать путь. И тут Паша увидел у Киры в руках прозрачную пластиковую коробку с клубникой. И выругался от догадки: Инга не хотела никакой клубники, сама же сказала, что ей ничего нельзя есть: так она хотела спровадить Пашу.

Он выхватил у Киры клубнику из рук:

– Сорян! Я тебе потом верну, а сейчас мне она нужнее! – и побежал назад в хирургическое отделение.

Слышал в спину возмущённый окрик Киры. Артём даже среагировать не успел. Паша просто влетел в палату, Инга опять лежала, отвернувшись к стенке. Он плюхнулся на кровать и положил клубнику перед носом Инги и выдохнул, он успел запыхаться от быстрого бега:

– Добыл!

Инга повернула к нему голову, ни капли радости во взгляде, лишь усталость и напряжение:

– Уже что, изобрели телепортацию? Как ты так быстро? – она протянула Паше клубнику назад: – Поставь пока на тумбочку.

И опять отвернулась:

– Паш, сорян, но я что-то перехотела клубнику. А можешь добыть мне манго?

В это время как раз в палату вошли Кира с Артёмом, и Кира выдала Пашу:

– Инга, прости. Мы купили тебе клубнику, но её отобрал Паша.

– Да тут у неё уже новый коварный план, – хмыкнул Паша. – Она просто хочет, чтобы вы свалили.

– Умнеешь прям на глазах, Паш, – проворчала Инга. – Могу тобой гордиться! Но я хочу, чтобы свалил именно ты!

– Ладно, мы пойдём, не будем тебе мешать, – тихо добавила Кира.

– Кир, ты единственная, кого я рада видеть, – смягчилась Инга.

– Ладно, котик, поправляйся. Мы, правда, поедем, – поджал губы Артём, а потом посмотрел на Пашу, как всегда с презрением: – Тебе тоже лучше уйти.

И это «котик» всколыхнуло в Паше жуткую ревность, хотелось стереть Артёма в порошок. Паша вскочил и резко выдал:

– Я сам решу, когда мне уходить!

Они стояли рядом с кроватью Инги.

– Пошли в жопу, оба! – Инга проговорила это с закрытыми глазами и снова отвернулась к стене.

Кира схватила под руки и Артёма, и Пашу и потащила на выход:

– Инга, выздоравливай и обязательно пиши, если что-то нужно.

Кира так и держала Пашу под руку и отчитывала, что нужно оставить Ингу в покое до самого выхода. Он молчал, как и Артём. На улице стали у входа, и Кира посмотрела на Пашу и натянуто улыбнулась:

– Теперь всё будет нормально, она под наблюдением врачей, скоро поправится.

– От аппендицита ещё никто не умирал, – выдал Паша.

– У Инги аппендицит лопнул и перерос в перитонит, и она могла умереть, если бы ещё дальше тянула. Её еле спасли, – Артём посмотрел прямо в глаза Паше, долго и неотрывно, но сжал челюсти и весь напрягся. Он явно ненавидел Пашу, и это было взаимно. – Вы оба без мозгов, и это чуть не убило Ингу.

Паша выдохнул, почувствовал укол вины. Откуда Артём это всё узнал? Либо Инга ему рассказала, либо поговорил с врачом. Артём посмотрел на Киру:

– Поехали? Или останешься с Пашей?

– Я с тобой. Мне завтра на работу. Пока, Паш! – Кира вновь виновато улыбнулась, и они пошли к парковке.

Паша махнул Кире, а Артём даже не соизволил попрощаться. Как только они исчезли из виду, Паша опять поднялся к Инге. Сначала нашёл лечащего врача, принялся расспрашивать про состояние Инги, как ей помочь и когда она выздоровеет, но врач его просто прогнал, не воспринял всерьёз. Паша начал приставать к медсёстрам, расспрашивая обо всём, но те тоже лишь отмахнулись, правда, одна прямо сказала, что лучший уход можно оплатить.

Это минимум, который Паша мог сделать для Инги: оплатить отдельную палату и дать денег медсестре, которая пообещала, что уколет Инге обезболивающее, раз та так мучится.

Паша снова зашёл в палату, женщины разом замолчали, Инга вновь лежала спиной и переписывалась с кем-то в телефоне. Паша сел у неё в ногах и тихо спросил:

– Что я ещё могу для тебя сделать?

– Уйти.

Вылитый "поломанный" Тимоха. У Паши уже выработался иммунитет к грубостям друга, значит, уходить точно нельзя:

– Я через полчаса уеду на тренировку, придётся тебе меня потерпеть. Манго я принесу тебе завтра, обещаю. Медсёстры сказали, что сегодня тебе можно только пить понемногу. Тебя сейчас переведут в отдельную палату. Но я… на самом деле пришёл тебе сказать, что нашёл маму.

Инга обернулась и приподняла брови:

– Вы поговорили? Ты простил её?

Паша кивнул и продолжил:

– Она живёт в Питере и лечится от рака. Она нас бросила, потому что ей не дали надежды, что она может вылечиться. Просто хотел тебе рассказать.

Сделав брови домиком, Инга вздохнула:

– Я тебе говорила, что у всего есть причина. Мне очень жаль.

– Может, не всё так плохо. Она жива, и у неё появилась надежда. Я даже могу ей помочь. Не могу держать это в себе. Прости, что так не вовремя всё это вывалил. Тебе точно не до меня и моих проблем. Прости, вообще за всё… я бы очень хотел, чтобы мы помирились, и вытащи меня, плиз, из бана.

– Ты же понимаешь, что больше не будет как раньше?

– Будет лучше! Куда лучше! Я постараюсь. Я всё понял!

– Ты сказал, что тебе меня может заменить любая проститутка. И я для тебя лицемерная шкура.

– Мы уже выяснили, что я мудак, который не следит за словами. Я был не прав. Хочешь, можешь меня побить, когда выздоровеешь.

Инга тихо засмеялась и поморщилась:

– Не смеши меня, мне больно смеяться и нельзя, могут швы разойтись.

– Если смеёшься, значит, идёшь на поправку. Я очень соскучился, правда, – Паша запустил руку под одеяло, нашёл там ледяную стопу Инги. – Опять ноги холодные!

И принялся ей их массировать и согревать. Инга улыбнулась, блаженно прикрыла веки. Она обожала, когда Паша грел и разминал ей ноги, сразу расслаблялась, даже могла задремать от удовольствия.

– Я знаю, как тебя задобрить. Знаю, конечно, и другие способы, но мы тут не одни, – Паша бросил взгляд на женщин, которые явно грели уши от их разговора.

Бледные щёки Инги чуть порозовели. Она улыбнулась ещё шире, а потом открыла глаза и чуть прищурилась:

– Мне два месяца нельзя заниматься сексом, и вообще никакой физической нагрузки.

– Пофиг.

Инга приподняла брови:

– Хотя я ошиблась, врач сказал три месяца. Даже нет! Полгода!

Паша расхохотался, а потом осёкся, стал серьёзнее:

– Значит, полгода буду лишь массировать тебе ножки. Я найду способ сделать тебе приятно по-другому. Ты забыла, я же волшебник, и знаю, что ты любишь, – Паша достал из рюкзака чистые носки и нацепил их на согретые ножки Инги.

Было совершенно всё равно, что сорок третий размер на её тридцать шестом смотрелся, как гольфы. Инга вообще обожала Пашину одежду: постоянно надевала его футболки, толстовки, даже шорты, утопая в них. Пусть теперь пополняет коллекцию ещё и носками.

У неё в глазах мелькнули слёзы, она поджала губы. А Паше так хотелось сказать Инге всё: как он её любит, как она ему дорога, что он хочет быть только с ней, и что она вообще самая-самая. И он больше не хочет, чтобы было, как у Тима с Яной или у его родителей. Он хочет, чтобы у них всё было по-другому, по-своему, со своими ошибками и проблемами. Главное, чтобы что-то было, возможно, не всегда будет легко, как в ноябре, но Паша готов бороться, готов меняться.

– Инга, я не знаю, как правильно тебя любить, но я очень хочу заботиться о тебе. А ещё я хочу, чтобы ты мне рассказывала обо всём, что с тобой происходит: потеют ладошки, болит живот, панические атаки или ноет зуб, да хоть геморрой размером с кулак. Чтобы не стеснялась признаться, не стыдилась и знала, что меня ты этим не отпугнёшь. Я хочу быть рядом с тобой, особенно когда тебе плохо. – Паша уже надел ей носки, накрыл ноги одеялом и придвинулся ближе, взял маленькую прохладную ладошку Инги в свои руки. – Знаю, что бываю невыносим, и меня порой несёт, но я постараюсь тормозить. Правда, когда нет тормозов, это сложно, но я согласен разбиваться об тебя. Ты выдержишь. Да и ты тоже знаешь, как меня вырубить. Ты, наверное, меня знаешь даже лучше, чем я себя, и при этом не отказываешься. За это я тебя и люблю. Прости, что обидел. Я действительно готов бороться за тебя, даже с собой. Дай мне шанс всё исправить.

У Инги по щекам потекли слёзы, она их быстро утирала свободной рукой и шмыгала носом:

– Прости и ты меня, я, правда, хотела как лучше. Но я такая дура, и вечно всё порчу. А ещё у меня теперь будет жуткий шрам через весь живот, и такое отпугнёт даже тебя.

– Поверь, мне пофигу. Я буду любить тебя и со шрамом. Но если тебе не понравится, то сделаем татуировку, будто оттуда чужой вылезает, – Паша скорчил Инге зловещую морду.

– Ты такой дурак!

– Зато твой дурак.

Инга рассмеялась сквозь слёзы и снова поморщилась, Паша забыл, что веселить её сейчас нельзя. Инга плакала, значит, ещё не успела вырвать Пашу с корнем из сердца, значит, не поздно всё вернуть. Он сжал её ладошку крепче:

– Я же говорил, что хочу разделить твою боль, я бы её даже забрал, если б мог.

– Знаешь, чему меня научил перитонит? Что боль терпеть нельзя. Боль – это не всегда плохо, это всего лишь сигнал, что нужно что-то сделать. А я пила пачками обезбол и ждала, когда пройдёт, и чуть не умерла. Когда обезболивающее уже не действовало и температура начала зашкаливать, пришлось скорую вызвать. Мне так плохо и страшно было…

В это время в палату заглянула Яна, прервала их разговор. Следом ещё пришла медсестра, которая обещала отдельную палату. Паша донёс туда Ингу на руках, она стала совершенно невесомой:

– Ты такая лёгкая. Мне кажется, у тебя в аппендиксе хранилась пара кирпичей. Даже если ты разучишься ходить, буду носить тебя на руках, я это обожаю!

Паша чмокнул Ингу в губы и поехал на тренировку. Но выйдя на улицу, решил найти окна палаты Инги и помахать ей. Когда сориентировался, где её палата, то увидел открытый клочок асфальта на дороге под фонарём. Сначала хотел написать простое признание в любви, но в итоге старательно вывел баллончиком под её окнами: «Ингаляция, любовь зла!» Ещё раз напомнил Яне, чтобы Инга не забыла вытащить его из бана и выглянула в окно.

Зато сразу понял, что прощён, и его послание получено. Инга прислала ему ответ:

«Ко мне любовь, похоже, особенно зла, потому что я полюбила самого придурковатого из козлов».