От греха подальше

9

Виктория была в шоке. Роун видел это по ее глазам. Но вскоре она пришла в себя от неожиданного потрясения.

— Я не верю, — наконец произнесла она.

— Это правда.

— Объясни.

Он глубоко вздохнул. Все, что произошло несколько лет назад, он помнил так, будто случилось это вчера. Он помнил все подробности, но рассказывать о трагедии… Однако, если надо… Пусть лучше она уйдет и оставит его в покое…

— Я был в Австралии, — неожиданно для себя начал рассказывать Роун, — снимал там Большой Барьерный риф для журнала «Нейчэ», и Ким приехала навестить меня. Мы с ней никогда не были особенно близки, сказывалась разница в возрасте и во взглядах на многие вещи, и я подумал, что наконец, побыв вместе, мы сможем лучше узнать друг друга.

Роун говорил, невидящим взглядом уставившись в темноту и перебирая в памяти щемящие душу картины. Так ребенок переворачивает камни, чтобы получше рассмотреть мелкие извивающиеся создания, которые прячутся под ними.

— Я занимался подводной съемкой и захотел показать ей всю ту красоту, которую сам видел. Она была хорошей пловчихой, но боялась плавать в океане. Пару дней я уговаривал ее, обещая, что ничего с ней не случится, ведь с ней буду я. Наконец она согласилась. Теперь-то я знаю, что поддалась она на мои уговоры только потому, что не хотела казаться трусихой. Сначала мы поплавали в спокойной бухточке, и когда она освоилась, перебрались на глубоководье. Для ныряльщика-новичка это было непростым испытанием, но у нее все получалось так хорошо, что мне и в голову не приходило волноваться за нее. Я действительно верил, что ничего не может случиться, пока рядом с ней я — старший брат, опытный и сильный, который всегда сможет уберечь ее от опасности.

Роун замолчал и взглянул на Викторию. Она сидела, подавшись вперед, чтобы лучше слышать его тихий рассказ. Он чувствовал нежный, едва уловимый аромат — запах, присущий только ей одной.

— Мы опустились на глубину семидесяти футов [6], и тогда неожиданно в легкие Ким попала вода. Она подала мне знак, что задыхается, и инстинктивным движением устремилась вверх, чтобы поскорее оказаться на поверхности. Но я остановил ее, опасаясь последствий кессонной болезни. Контролируя скорость, мы поднимались медленно, и она крепко держала меня за руку… Мы уже преодолели большую часть расстояния до поверхности океана, когда я почувствовал, что ее пальцы ослабили хватку. А когда мы наконец вынырнули, лицо Ким было синим и она не дышала. Она была без сознания. Я вытащил ее на песок и начал делать искусственное дыхание, но…

— Она умерла… — Виктория почти шепотом закончила фразу. — Так быстро?

— Мне так не казалось.

Виктория встрепенулась, пытаясь осмыслить услышанное.

— Я уверена, что в твоей жизни это самые страшные минуты.

— Самыми страшными они были для Ким. Лучше уж я убил бы ее выстрелом в голову…

— Роун, это неправда, и ты сам прекрасно это знаешь, — резко возразила Виктория.

— Я знаю только одно — я допустил идиотскую ошибку, а расплатилась за нее ни в чем не повинная Ким. — Он спрятал лицо в ладонях и невнятно пробормотал: — Боже мой, она была еще ребенком.

— Это был несчастный случай. Только так ты должен воспринимать случившееся. Ни о чем другом ты не должен думать.

Он с силой ударил кулаками себя по коленям.

— Я вообще ни о чем не думал, черт побери! Я оставил без внимания ее страхи. Я проигнорировал все правила безопасности, потому что был слишком уверен в себе, верил в собственную силу и непобедимость, в то, что никакое несчастье не посмеет даже помаячить у меня перед носом.

— Но, Роун, мы все хотя бы раз в жизни страдаем от неверных суждений. Мы иногда принимаем решения, о которых потом сожалеем, но это вовсе не значит, что мы плохие люди.

— Неужели? А ты когда-нибудь приняла решение, которое стоило кому-то жизни?

Она вдруг замолчала, и он подумал, что сумел убедить ее в своей правоте. Но когда она наконец заговорила, голос ее зазвучал глухо и так тихо, что он едва разобрал слова:

— Я решила переодеть обувь, прежде чем побежать к отцу и предупредить его о торнадо. Те две или три минуты и стали для него роковыми.

За три года, прошедшие со дня трагедии, Роун не встретил никого, кто бы мог понять или хотя бы попытался понять то, что он пережил, когда погибла Ким. Он выслушивал банальные соболезнования, оставаясь равнодушным к утешениям и пропуская мимо ушей все объяснения знакомых и друзей по поводу случившегося — все старались облегчить его состояние, помочь избавиться от гнетущего чувства вины. Но он продолжал жить с твердым убеждением в том, что никто не понимает, насколько он виноват.

И вот теперь рядом оказалась Виктория Дрисколл, которая поняла его потому, что пережила нечто подобное — решение сменить обувь стоило жизни ее отцу. По крайней мере, ей так казалось.

Роун поднял голову, и взгляды их встретились. Его охватило сильнейшее волнение, возбуждение, от которого замирает сердце и дух перехватывает. Это магическое влечение, необъяснимое влияние, которое оказывала на него Виктория, были сильнее сексуального желания, когда-либо испытанного им. И все же он не мог решиться окончательно растопить последний ледок, преодолеть последнее расстояние, словно между ними разверзлась бездонная пропасть.

Он ведь обещал — будь он проклят! — что не дотронется до нее. Один раз он уже подвел ее и больше не позволит себе…

— Роун, — голос Виктории был робок, как голос девочки-подростка. — Тебе не надо быть джентльменом сегодня вечером, если ты этого не хочешь…

Несколько секунд он смотрел на нее в полном недоумении. Внезапно смысл сказанного дошел до его сознания, и слова Виктории напугали его так, что возбуждение, жгучее желание, неотступно владевшее им, почти исчезло. Почти.

Поцеловать ее казалось ему слишком неожиданным, слишком серьезным проявлением своей благодарности. Он боялся, что, прикоснись он к ней или попытайся обнять, Виктория растворится во мраке, словно туманное облачко. Поэтому он несмело протянул к ней руку и погладил по волосам, рассыпавшимся по плечам, а не, как обычно, заплетенным в косу и свернутым в пышный узел на затылке. Ее волосы были мягкими как шелк. И сама Виктория тоже была здесь — реальная, как порог, на котором они сидели. Неужели только прошлой ночью он мечтал о том, чтобы вот так запросто прикоснуться к ее волосам?

Она взяла его руку и прижала ладонь к своим губам — мягким и нежным, — и этот жест должен был бы ранить его прямо в сердце, но вместо этого его охватила волна неистового желания.

— О, Вик, что ты делаешь со мной! — прошептал он. — Я не заслуживаю счастья.

— Не говори так. Все уже в прошлом. Ты хороший парень и заслуживаешь любви.

«Ты заслуживаешь любви». Имела ли Виктория в виду любовь физическую или же более глубокие чувства? Говорила о своем к нему отношении или ощущала лишь физическое влечение? Но зачем раздумывать над смыслом сказанного, если она столь трогательно предлагает ему себя?

С трудом сохраняя остатки спокойствия, Роун взглянул на ее влажные розовые губы и принял решение, которое — он это точно знал — могло изменить всю его жизнь. Он наклонился к ее манящим губам, запустил пальцы в волну волос и наконец заключил девушку в объятия.

Как и в первый раз, поцелуй был страстным, жгучим и почти до боли настойчивым. Но сейчас Роун не собирался останавливаться или отступать. Сегодня она будет принадлежать ему. И даже если завтра она пожалеет об этом, никто не сможет отнять у него ни эту ночь, ни воспоминания о том, что они с Викторией поняли друг друга, и она всем сердцем откликнулась на его боль.

Она обняла его за шею, и ее руки, словно пугливые птицы, коснулись его обнаженной спины. С пронзительной остротой ощущая каждый ее вздох и каждое движение, он еще сильнее впился поцелуем в ее губы, проникая языком в бархатную мягкость ее рта.

Она таяла в его объятиях, прижимаясь к нему. Велюровый халат коснулся его обнаженной груди, когда Виктория чуть приподнялась, чтобы еще теснее прильнуть к нему.

— Ох, Вик, — простонал он, уткнувшись губами в ее щеку. Она отдавала себя без остатка, полностью, и ему оставалось только брать — принимать ее дар, не сомневаясь в его искренности. Но он не хотел торопиться, он жаждал доставить ей удовольствие, хотя уже с трудом сдерживал свое возбуждение. А она все еще была одета.

Он дернул пояс ее халата, полы распахнулись, и его нетерпеливые руки тотчас сомкнулись на талии, а затем двинулись вверх и нежно накрыли ее груди поверх ночной рубашки.

Она порывисто вздохнула, а он коснулся пальцами набухших твердых сосков.

— М-может, мы зайдем в дом? — задыхаясь от наслаждения, спросила Виктория.

Целуя ее шею, он тихо шепнул:

— М-м, ты боишься, что твоя мама увидит нас из окна своей спальни?

— Нет, но здесь слишком холодно без одежды, а я хочу раздеться.

Как это ему в голову не пришло, что она может замерзнуть? «Ты всегда был эгоистом, — бранил себя Роун, — всегда думал сначала о собственных потребностях и удовольствиях и только потом… Ладно, не сегодня, черт возьми…» Сегодня он подарит Виктории ночь любви, какой она прежде не знала.

Поднявшись, он подхватил ее на руки. Поцеловав девушку с такой страстью, что изумление на ее лице сменилось блаженством, он внес Викторию в дом, ногой захлопнул дверь и, не останавливаясь, прошел в темную спальню.

Поставив Викторию на ноги, он пошарил рукой по стене, ища выключатель ночника у изголовья кровати. Комнату залил мягкий свет. Двуспальная кровать была аккуратно застелена, краешек белого кружевного покрывала подчеркивал голубизну одеяла. Одним рывком он сорвал одеяло с постели, которую они с Викторией так старательно застелили днем. Теперь Роун испытывал удивительное наслаждение от сознания того, что сегодняшней ночью он сможет осуществить фантазии, которые совсем недавно мучили его в этой комнате.

Ему хотелось рухнуть на эту чистую, ароматную кровать, увлекая Викторию за собой, но удивление на лице девушки заставило его одуматься. «Не торопись», — остановил он себя. Виктория может испугаться или, хуже того, почувствовать к нему отвращение, если он набросится на нее, как разгоряченный жеребец.

Расправив ворот ее халата, он с нежностью посмотрел ей в глаза, взял в ладони ее лицо и стал покрывать его поцелуями — медленными и трепетными, наслаждаясь каждым прикосновением губ к изумительно нежной коже. А она… она вся словно горела ласковым, жарким пламенем. Прильнув к нему, она впилась ногтями в его голые плечи, ритмично потирая ступней его ногу.

Он провел ладонями по ее шее, просунул руки под халат, раскрыл полы и обнажил ее плечи. Халат упал к ногам, и Виктория отшвырнула его в сторону с той непринужденностью, которая еще несколько минут назад казалась ему немыслимой, и ответила на его дерзкий взгляд таким же смелым взглядом. Он быстро снял с нее ночную рубашку и застыл, любуясь мягким изгибом ее бедер и изящной грудью — нежной, матовой, с набухшими, отвердевшими розовыми сосками. Он наклонился и коснулся губами восхитительного бутона.

Виктория задрожала, порывисто вздохнула, застонала, колени у нее подогнулись и, не заключи ее Роун в свои крепкие объятия, она бы не удержалась на ногах.

— Ох, подожди, — сказал он, опуская ее на кровать. Роун испытывал благоговейный трепет, пораженный тем, как она откликалась на его ласки. — Никогда еще женщина не падала в обморок в моих объятиях, и я не знаю, что делать.

Она посмотрела на него влажными глазами и робко улыбнулась.

— Со мной тоже никогда не случалось ничего подобного. Наверное, это из-за слишком больших эмоциональных переживаний. Такие перегрузки мне не по силам.

Он негромко рассмеялся.

— Дорогая, мы еще не начали перегружаться. — Он расстегнул свои джинсы, наблюдая за выражением ее лица. Глаза ее заметно округлились, когда она увидела его мужскую плоть. Завороженно смотря на него, она не произнесла ни слова.

Сбросив одежду, он медлил, представляя, как она сейчас ляжет, освободив ему место рядом с собой. Но она так и осталась сидеть неподвижно, и он понял, что Виктория ждет его подсказок. Ему захотелось узнать, действительно ли она так неопытна или испытывает неловкость из-за того, что с ней происходит. А может, до сих пор не желает поверить, что сейчас с ней вместе он, Роун?

Он приподнял ее и уложил под одеяло. Затем обошел кровать и лег с другого края.

— Ты не боишься, правда?

— Конечно, не боюсь, просто немного нервничаю, — призналась она. — У меня не было времени, чтобы привыкнуть к мысли, что окажусь с тобой в постели. Я к этим вещам отношусь серьезно…

Он положил руку ей на живот и стал поглаживать медленными, кругообразными движениями. Виктория замолчала.

— Не бойся. Я никогда не причиню тебе боль, — прошептал Роун. — И спешить не надо. Куда нам спешить?

Она закрыла глаза, предаваясь наслаждению. Никогда еще простое прикосновение не казалось ей столь возбуждающим. Ей хотелось лежать так всю ночь, ощущая эти прикосновения.

Но Роун определенно не собирался довольствоваться лишь этой непритязательной лаской. Он принялся дразняще водить кончиками пальцев по ее руке от плеча к ладони и обратно, поглаживать шею, лицо, наконец коснулся груди, и Виктория почувствовала, что больше не вынесет этой муки наслаждения.

Но каждый раз, когда она тянулась к нему, сгорая от желания самой дотронуться до его сильного, натренированного тела, Роун отклонял ее ласки, отстраняя руку и мягко убеждая расслабиться и позволить ему доставить ей удовольствие. А ей… ей было слишком хорошо, чтобы настаивать и спорить с ним.

Когда он снял с нее трусики, она уже была готова отдаться ему и попыталась привлечь его к себе, но он опять упрямо воспротивился.

— Ну ты и завелась, — рассмеялся он.

И она не отрицала, надеясь, что он не будет позже дразнить ее и подшучивать над ней из-за этой несдержанности, но сейчас ее это нисколько не беспокоило.

Он погладил каштановые завитки в низу ее живота.

— Я не хочу торопить события. Я хочу быть уверен, что ты…

— Я очень хочу тебя, — произнесла она сквозь сжатые зубы. Она была готова умолять его утолить это мучительное желание.

Роун окинул ее пристальным взглядом.

— Вот ты какая, — восторженно прошептал он.

— Роун… — Она понимала, что спорить с ним бесполезно — он всегда следовал собственным побуждениям, — но впервые ей нравилось то, что он делал.

— Повтори еще раз, что ты хочешь меня, — прошептал он, касаясь ее сокровенного места.

Но она уже не могла говорить и лишь простонала его имя.

Он убрал руку.

— Мне нравится, как ты произносишь мое имя, — сказал он, перемежая слова жаркими, требовательными поцелуями. — Твой голос возбуждает меня. Всегда возбуждал, с того самого момента, когда я впервые услышал его.

Она раздвинула ноги, а он закрыл глаза и замер в предчувствии сладостного мига соединения.

Когда он проник в нее, все ее ощущения сосредоточились в том месте, где находился горячий источник ее желания. Она вдруг почувствовала, что стремительно погружается в бурное море удовольствия, и почти сразу же достигла его глубины — столь божественной, что ей показалось, будто она может умереть.

Она все еще блаженствовала на волнах экстаза, когда Роун сделал несколько сильных толчков, застонал, и тело его застыло в напряжении. Этот порыв был таким неистовым, таким неожиданно быстрым, что на мгновение снова увел Викторию на вершину сладострастия, но постепенно она все же стала успокаиваться и тихо рассмеялась.

— Вот что бывает, если меня завести!

— Похоже, себя я завел еще сильнее. Полежи минутку спокойно, — попросил он, когда она попыталась изменить позу. — Тебе некуда спешить.

— А я и не спешу.

Он поцеловал ее в лоб и убрал с лица влажные волосы.

— Ты восхитительная женщина, — с восторгом заявил Роун.

Смущенная его восхищением, Виктория промолчала. А он продолжал говорить ей о том, какая она изумительная женщина, описывая ее достоинства в выражениях, которые становились все более и более откровенными и подчеркнуто детальными. Очень скоро она подхватила его игру и стала расхваливать его мужественность, отмечая исключительные качества любовника. При этом она ничуть не преувеличивала. Весь ее прежний сексуальный опыт — не очень-то, в общем, большой — казался незначительным и пресным по сравнению с бурным физическим и эмоциональным союзом с Роуном.

Он пошевелился внутри нее, и она хотела возразить, не собираясь отпускать его. Но это шевеление превратилось в мягкий толчок, потом еще один и еще…

— Это невозможно, — прошептала она.

— Разве?

Было совершенно очевидно, что он полностью восстановился. Виктория закрыла глаза, поддаваясь его ласкам и двигаясь вместе с ним. Он дождался, когда она поднимется на вершину наслаждения, а затем присоединился к ней.

Виктория не знала мужчин, которые бы обладали такой выносливостью. К рассвету она совсем обессилела. Они любили друг друга, потом засыпали на короткое время, затем опять занимались любовью. Роун будил ее снова и снова, лаская ее грудь и живот.

Теперь он спал, и она поборола искушение еще раз предаться страсти. Нелва вставала рано, и Виктории не хотелось, чтобы мать увидела, как она выходит из гостевого коттеджа в халате в час, когда солнце уже взошло.

Взъерошив Роуну волосы, она сказала:

— Иди ко мне и поцелуй меня крепко.

— М-м… как прикажешь, — сонным голосом произнес он и обнял ее.

Она обхватила его руками за шею и раскрыла губы для поцелуя, чувствуя, как тело ее наполняется сладкой истомой. Рука Роуна потянулась к ее груди, но она удержала его.

— Можно подумать, что ты хочешь насладиться этим сразу на всю жизнь.

— Конечно. Вспомни, сколько времени мы потеряли, сколько ночей провели в мотелях в разных номерах…

Она поежилась и отстранилась.

— Роун…

Он прервал свои попытки еще раз заняться с ней любовью и посмотрел ей в глаза.

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось, за исключением того, что уже поздно…

Он улыбнулся в ответ, напомнив ей зловредного мальчишку.

— О, если только это…

Он наклонился и сжал губами ее сосок, и она не сопротивлялась. Его ласки казались ей такими знакомыми, словно они были любовниками годы, а не часы.

Но на сей раз она не могла позволить ему зайти слишком далеко — с каждой минутой небо становилось все светлее.

— Мне хорошо с тобой, Роун, но я действительно должна идти, — сказала она, подчеркнуто выговаривая последние слова, несмотря на вновь вспыхнувшее в ней желание. — Я не хочу, чтобы мама узнала.

— А почему нет? — Он потрогал языком ее ухо. — Ты уже большая девочка.

— Для моей матери я все еще маленькая девочка. — Она попыталась сесть. — Время уходит, и карета вот-вот превратится в тыкву. Золушке пора возвращаться домой.

— Значит, все кончено? — спросил он вдруг потускневшим, бесцветным голосом. — Я снова становлюсь джентльменом?

Виктория убрала его волосы с лица.

— Ты хочешь сказать, должны ли мы вернуться к отношениям чисто дружеским? — Она рассмеялась. — Ты с ума сошел? Ты думаешь, что я смогу забыть лучшую ночь в моей жизни и пойти дальше, ни разу не оглянувшись? Почему ты так слабо веришь в свое сексуальное обаяние? — Она внимательно посмотрела на Роуна и следующую фразу произнесла, обдумывая каждое слово: — У нас впереди еще много дней совместного путешествия. — Она не сказала — много дней совместной жизни.

На лице Роуна появилась улыбка.

— Иногда ты чертовски удивляешь меня, Вик. Я уже был готов к тому, что ты снова поведешь себя неприступно и будешь настаивать, чтобы мы забыли о случившемся.

— Я бы никогда не смогла забыть. Не-важно, что… — Она замолчала, а затем спросила: — Хочешь поехать сегодня в город?

Роун несколько удивился столь внезапной перемене темы, но виду не подал.

— Конечно, почему бы нет? А зачем?

— Я подумала, что мы могли бы заехать в аптеку…

— А-а… Боже мой, Вики, я даже не предполагал… ты хочешь сказать, что ты не…

Она покачала головой и удрученно пожала плечами.

— Наверное, нам надо было обсудить это раньше. Утешает лишь то, что у меня очень регулярный цикл…

Он закрыл ей рот поцелуем.

— Я не хочу тебя слушать. Не будем заранее делать из мухи слона. Сегодня обязательно поедем в аптеку.

С большой неохотой она заставила себя встать с постели, оставив Роуна нагим, распластавшимся поверх одеял, с довольной, как у кота, физиономией. Ну конечно!

На самом деле она еще раньше задумывалась о том, что ей необходимо принять меры предосторожности. Но поскольку ничего уже нельзя было достать в столь поздний час и не желая отказываться от своей затеи, она выбросила эту мысль из головы. Виктория не думала, что могла забеременеть этой ночью, но кто даст гарантию, что это не так? Странно, но вероятность родить ребенка от Роуна совсем не огорчила ее.

Последующие три дня были самыми счастливыми в жизни Роуна. Они с Викторией наслаждались простыми радостями обитателей фермы. Одолжив у соседей двух лошадей, они скакали верхом по вспаханным полям, делали домашнее мороженое, кормили цыплят и собирали яйца. Роун и бровью не повел, когда Нелва заставила их прополоть цветочные клумбы возле дома, заявив, что они должны отработать свое пропитание.

Воспоминания о трагической смерти сестры посещали Роуна все реже, а когда он все же думал о Ким, душевная боль была не столь острой, как прежде, и чувство вины казалось менее гнетущим. Может, он когда-нибудь заслужит прощение? Целительное воздействие солнца и свежего воздуха, а также то, что Виктория приняла его полностью, со всеми его проблемами и недостатками, способствовали душевному спокойствию. Как бы то ни было, Роун чувствовал себя лучше, чем когда-либо за последние три года.

Поздними вечерами, сидя на пороге гостевого домика, Роун ждал Викторию. Каждый раз он боялся, что она не придет, что передумает, поняв все безрассудство близких отношений с таким мужчиной, как он, с человеком, который не в состоянии создать с ней счастливую семью. Но каждый вечер она приходила, и они занимались любовью, пока не обессиливали настолько, что не могли пошевелиться. К четвертой ночи Роун вынужден был признать, что достиг пределов своей мужской удали. Они лежали рядом, уставшие и удовлетворенные, но вместо того, чтобы погрузиться в сон, Виктория решила, что им необходимо поговорить. О них.

Это был тот самый момент, которого страшился Роун, потому что у него не было готовых ответов на ее вопросы.

— Ты знаешь, все это было как во сне, — сказала Виктория. — Мне совсем не хочется просыпаться.

— Мне тоже. Но грозы тебя зовут, не так ли? — В этот вечер она больше, чем обычно, уделила времени работе с компьютером, и Роун догадался, что в атмосфере начались волнения.

— Прогноз снова выглядит обещающим. Амос даже не затруднил себя подсказкой, но я думаю, что завтра самым перспективным местом будет Миссури. Естественно, никто не заставляет нас уезжать отсюда…

— Мы не можем гостить у твоей матери бесконечно. Она была более чем гостеприимна, но, наверное, уже порядком устала от нас. Кроме того, в этом году у тебя, возможно, последний шанс наблюдать за торнадо, и я не собираюсь тебя удерживать. Ведь в пути у нас с тобой все равно будут ночи, правда?

— Угу…

Он тотчас же встрепенулся:

— Похоже, ты не очень в этом уверена.

— Понимаешь, я боюсь, что, когда мы уедем отсюда, все это колдовство исчезнет. Извини, звучит, наверное, глупо.

— По правде говоря, действительно звучит глупо. — Он приподнялся на локте, чтобы лучше видеть ее. — Виктория, я хотел тебя еще до того, как мы приехали сюда, и все равно буду тебя желать после того, как мы уедем отсюда. Ты не Золушка, а я-то уж точно не прекрасный принц и не верю в волшебные чары. Я хочу заниматься с тобой любовью всегда и всюду, когда и где бы нам ни пришлось быть вместе.

— А после путешествия? Осталось ведь всего несколько дней. Что будет потом?

Он сделал глубокий вдох, на мгновение замолчал, стараясь отыскать самые убедительные и точные слова, чтобы выразить свои чувства. В конце концов получилось: «Я не знаю».

— Я тоже не знаю. Хорошо бы, если бы хоть один из нас знал.

— Но мы можем просто посмотреть, как у нас с тобой сложатся дальнейшие отношения…

— Ты хочешь сказать, что к тому времени мы, возможно, надоедим друг другу, и поэтому не стоит сейчас напрасно переживать?

Ни за что в жизни. Он не верил, что Виктория когда-либо ему надоест. Она бросила ему вызов, и Роун принял его.

Но существовали чисто житейские причины, в силу которых их долговременная связь будет просто невозможной. У него имелись свои обязательства, свои задачи, которые нужно было выполнить. Он не мог брать ее с собой в зоны военных конфликтов или в путешествия по дебрям Амазонки, даже если бы она этого захотела, а она, конечно же, захочет, несмотря на то, что у нее есть собственная работа, профессия, которая требует постоянного присутствия в Лаббоке.

Впервые в жизни Роун подумал о более определенных и продолжительных отношениях с женщиной, и, как ни странно, эта мысль не внушала ему опасений. Но это небольшое отклонение от привычного образа мыслей вовсе не означало изменения его внутреннего убеждения в том, что он не сможет провести всю жизнь с одной женщиной. Внезапно ему захотелось проверить, выяснить, возможно ли такое. И все же он был далек от намерения использовать Викторию в качестве объекта для такого эксперимента.

Он должен немедленно сказать ей, что их взаимная страсть всего лишь мимолетное влечение, которое пройдет, несмотря на то, каким бы прекрасным оно ни казалось им сегодня. А пока надо просто наслаждаться жизнью. Роуну нужно сначала научиться уживаться с самим собой, и лишь потом он узнает, сможет ли ужиться с другим человеком. Правда, это больше не казалось ему невозможным.

А пока… Он должен оставаться честным по отношению к Виктории и сказать ей о неизбежном расставании.

Но почему-то он не мог подобрать слов, чтобы выразить свои мысли. Вместо этого он привлек девушку к себе и поцеловал ее в кончик носа.

— Пусть будущее само позаботится о себе, верно? Зачем тратить время на бесполезные волнения? Я всегда это говорю.

— Думаю, ты прав, — согласилась Виктория.

Но это было не так. Он знал, что оставшиеся пять дней ему предстоит провести в тревожных раздумьях о том, как он будет расставаться с ней… и сможет ли вообще покинуть ее.