Парижское приключение

Глава 4

Теплым апрельским днем Рене прилетела во Францию. Асфальт был мокрым, и повсюду стояли лужи от только что прошедшего ливня, но ее встретило яркое солнце. Она приняла это за добрый знак. Автобус довез ее из аэропорта до центра города, а там она встала в очередь на такси. Конечно, это было непозволительным расточительством, но Рене решила отложить исследование парижского метро до другого раза, когда у нее не будет в руках тяжелого багажа. Такси повезло ее по лабиринту маленьких улочек и переулков, чтобы избежать пробок на больших проспектах. Рене мельком увидела Эйфелеву башню, потом Сену, когда они пересекали ее по невзрачному мосту. Она слышала, что Париж называют городом деревьев, и теперь удостоверилась, что это близко к истине. Деревья не только обрамляли с обеих сторон все бульвары и улицы, но и росли на каждом свободном пятачке. В это время года они стояли одетыми в кружево нежно-зеленых листьев.

Пансион мадам Дюбонне находился на улочке, застроенной старыми домами, высокими и мрачными, стоически ожидающими сокрушительных ударов бульдозеров, которым уже подверглись многие старые здания в округе, чтобы уступить место новостройкам. Старый слуга в голубых полотняных брюках вышел на крыльцо. Позже она узнала, что это Анри — живущий в подвале консьерж, без которого во Франции не обходится ни один уважающий себя дом. Он и его жена Клотильда также выполняли в пансионе обязанности прислуги. Анри посмотрел на счетчик и повернулся к Рене, чтобы назвать ей сумму, которую она должна заплатить. Она протянула водителю деньги, включая щедрые чаевые, а Анри тем временем взял ее чемоданы. Тут из дома вышла сама мадам Дюбонне, чтобы поприветствовать прибывшую. Это была полная женщина с сердечным материнским обхождением, хотя глаза на ее круглом расплывшемся лице смотрели цепко и проницательно. К огромному облегчению Рене, она прилично говорила по-английски, хотя и с чудовищным акцентом.

— Добро пожаловать, мадемуазель Торнтон, надеюсь, вы останетесь нами довольны.

— Я в этом совершенно уверена, — откликнулась Рене, хотя, войдя в помещение, сильно засомневалась в сказанном.

Плохо освещенный вестибюль с ядовито-зеленым линолеумом на полу и темными, потрескавшимися стенами смотрелся не очень-то приветливо. Наверное, дом никто не хотел ремонтировать, потому что он неизбежно должен был пойти на слом, так сказать, сметен с пути прогресса.

Вскоре она обнаружила, что по английским стандартам он не очень комфортабельный. Ее комната оказалась маленькой, кровать — очень жесткой. К счастью, в умывальник поступала холодная и горячая вода, но кран постоянно капризничал, то ошпаривая кипятком, то выдавая воду тонкой струйкой. За довольно приличную дополнительную плату можно было принять ванну, но это неизбежно включало услуги бонны, единственного человека, который разбирался в сложной водопроводной системе и мог наполнить громадный круглый резервуар в грязной полутемной комнате.

В столовой стояли отдельные столики, и один из них выделили ей. В общей гостиной, где находился телевизор, были только жесткие стулья с прямыми спинками. Мадам явно экономила на электроэнергии, так как повсюду горели только тусклые лампочки, так что вечером дом почти погружался в темноту. И все же жить здесь было можно: комнаты содержались в чистоте, плата была небольшой, а кухня просто великолепной.

Рене познакомили с другими обитателями пансиона, которые произвели на нее довольно удручающее впечатление. Тихий пожилой мужчина, которого, казалось, не интересовало ничего, кроме еды и газет; пожилая мадам Гюго, которая, как заподозрила Рене, была вовсе не мадам, а принадлежала к племени жалких старых дев, не нужных даже их родственникам, и семья Рено, состоящая в каком-то родстве с владелицей пансиона. Глава этого семейства редко бывал дома, он занимался каким-то бизнесом, поглощавшим все его время. Жена его тоже работала полдня в шляпном салоне. У них было двое детей — девочка шести с половиной лет и мальчик пяти. Девочка, Колетт, выглядела настоящей парижаночкой в миниатюре: интересовалась прическами, красивой одеждой, была очень хорошенькой и знала об этом. Ее братишка Ги вечно бродил по дому и мешался у всех под ногами. Днем оба ходили в школу и, к изумлению Рене, поздно ужинали вместе с родителями, а потом еще долго играли в карты. С ними Рене сошлась моментально. Дети весело смеялись над ее французским и, когда в первый вечер она попыталась поиграть с ними в карты, буквально заходились в приступах смеха от ее постоянных ошибок, но были откровенно рады, что она обратила на них внимание. Их общество понравилось ей гораздо больше, чем общество их родителей.

На следующее утро Рене поехала на метро в салон Себастьена, предварительно получив подробнейшие инструкции от мадам Дюбонне, как добраться до нужной ей станции. Она купила билет первого класса, но и этот вагон был переполнен и напомнил ей лондонское метро в час пик.

Затем поднялась наверх в центре Парижа, но была так обеспокоена тем, как перейти улицу среди бесконечного потока машин, что ничего вокруг не заметила. Наконец дошла до восточной стороны Фобур-Сент-Оноре, где в высоком здании и располагался салон. На его первом этаже размещался бутик с одеждой, представлявшей точные копии моделей предпоследней коллекции Леона. В витринах также были выставлены аксессуары к ним — ювелирные украшения, шарфики, шляпы, обувь. Сам салон находился на втором этаже, а над ним — швейная мастерская, примерочные, склады и гардеробные комнаты.

Рене подошла к зданию с бьющимся сердцем, не желая признаться самой себе, что больше всего ее волновала предстоящая встреча с Леоном.

Великолепно одетый привратник неправильно истолковал ее пожелание повидать месье Себастьена и решил, что она клиентка. Рядом с ним стоял нахального вида посыльный в ярко-синей униформе, лицо которого показалось ей знакомым. И вдруг с удивлением она поняла, что это, наверное, Пьер, только совсем иной Пьер — поправившийся от хорошей еды, розовощекий, довольный. Почти и следа не осталось от того маленького голодного оборвыша, которого она пожалела в Ла-Боль несколько недель назад. По приказу своего босса — привратника он бросился впереди Рене по ступенькам и провел ее внутрь салона.

Огромный вестибюль с высоченными потолками и высокими окнами был отделан в серо-белых тонах. На окнах и дверях во внутренние помещения висели светло-серые портьеры. Мебель была позолоченной, на потолке красовалась огромная хрустальная люстра. Рене догадалась, что столь нейтральный по цвету интерьер служит прекрасным фоном для роскошных творений Леона. Пьер куда-то испарился, а она заметила на стене большую цветную фотографию и подошла к ней. Рене не нужно было читать подпись, чтобы понять, кто на ней запечатлен. Туанетт стояла в длинном платье, великолепие которого, казалось, лишь подчеркивало ее завораживающую красоту. У нее были медового цвета волосы, поднятые наверх и собранные в пучок на маленькой головке, лицо безупречно овальной формы, но на этом, казалось, все ее сходство с Рене и заканчивалось. В повороте головы и смелом взгляде удлиненных глаз было поистине королевское величие и благородство, не свойственное ей, и глаза очень темные, вместо ее зеленых. И чем дольше она вглядывалась в портрет, тем больше расстраивалась: если Леон вообразил, будто она может заменить Таунетт, то он просто отчаянный оптимист. И вдруг разозлилась. Почему он не может забыть Туанетт, вместо того чтобы отыскивать ее в других? Даже в самом лучшем случае Рене станет только бледным подобием этой роскошной аристократической красавицы, и нечестно заставлять ее конкурировать с легендой. Ведь из-за своей трагической смерти Туанетт в памяти знавших ее осталась неповторимой.

Ход ее мыслей прервало появление мадам Ламартен, которая, казалось, вовсе не обрадовалась ее приезду. Из разговора с ней Рене поняла, что месье Себастьена сейчас нет в салоне, и не знала, что при этом почувствовала больше — облегчение или разочарование. Француженка выглядела растерянной, будто не знала, что ей делать с Рене. Наконец послала ее в примерочную, где вокруг камина собрались и весело болтали девушки — постоянные манекенщицы салона. В их задачу входило демонстрировать туалеты приходящим клиентам, которые хотели увидеть их на живых людях, и это были самые красивые и умные девушки Парижа. Среди них она узнала Селесту, которая нагло разглядывала ее, в то время как Рене отважилась ей слегка улыбнуться. Впрочем, все девушки повернулись к ней и принялись критически ее рассматривать, о чем-то сплетничая на быстром французском. Она не поняла ни слова.

С неприятным чувством Рене вспомнила о суровой конкуренции в модельном бизнесе, особенно во Франции, и догадалась: француженки возмущены, что ее пригласили сюда работать. Она с несчастным видом уселась на ближайший стул, не зная, что ей делать, а девушки тем временем повернулись к ней спиной. Да она просто идиотка, что согласилась сюда приехать!

В дверь заглянула продавщица:

— Мадемуазель Луиза!

Невероятно тонкая шатенка лениво отошла от камина и подошла к двери.

— Это барон? — томно спросила она.

— Да, да, иди скорее!

Луиза неторопливо выплыла за дверь. В этот момент в комнату вошла другая девушка с яркими каштановыми волосами и веселыми светло-карими глазами. В ней было что-то настолько безошибочно англосаксонское, что в Рене сразу встрепенулась надежда. Может, они соотечественницы? Девушка, заметив, что Рене сидит одна, подошла к ней.

— Вы новенькая?

О, какое облегчение услышать родной язык в чужой стране! Рене объяснила, что приехала только вчера.

Девушка пододвинула стул, села рядом с ней и представилась:

— Меня зовут Жанин Синклер, я из Канады и страшно рада вас видеть. Эти все, — она кивнула на девушек у камина, — такие надменные, презирают всех без разбору, если ты не француженка. Может быть, они и правы, но сама я за развитие международных отношений. На самом деле я не Жанин, а Джоан, но в салоне нужно французское имя. А как вас зовут?

— Рене Торнтон. Надеюсь, это имя не придется менять. А то я буду забывать откликаться на другое.

Жанин оказалась настоящим кладезем полезной информации. Она сообщила, что теперь, после январского показа моделей, делать практически нечего, если только Леон не задумает устроить еще один показ-парад, как в Ла-Боль. Надо просто ждать, когда он вернется и примется за новую коллекцию.

— Советую тебе принести какое-нибудь вязанье, — посоветовала Жанин, разворачивая большой кусок вязаного полотна, который оказался спинкой черного свитера. — Конечно, можно читать, но тогда ты не сможешь ни с кем общаться, а так приятно с кем-нибудь поболтать! В понедельник у нас выходной, но, когда создастся новая коллекция, на рабочие часы никто не смотрит, мы работаем с утра до вечера и даже ночью.

— Расскажи мне про салон. Что там, в других помещениях?

— Там шьют, кроят, сметывают и гладят. Все изделия «от кутюр» создаются вручную, надеюсь, ты это знаешь? Только кроятся по «туаль», то есть по льняному образцу. Сначала модель делается из льна, пока не добьются, чтобы она хорошо сидела. Я не могу отвести тебя в мастерские, там всегда много народу, и нам в принципе не разрешается там бывать. Ученики мастеров бегают по всяким поручениям, присматривают за одеждой и приносят нам то, что нужно. Мы, модели, — привилегированная каста, сама увидишь, мы — лелеемые оранжерейные растения, и наша единственная задача — носить красивую одежду, уметь демонстрировать ее наилучшим образом.

— Вот в этом-то все и дело, — протянула Рене, падая духом. — Я… у меня еще мало опыта в такой работе… и… мне нужна помощь.

Жанин критически оглядела ее, не понимая, почему она тогда находится здесь, но из деликатности ничего не спросила.

— Не волнуйся, — проговорила она, — ты любимый тип месье. Он обожает светленьких, а у нас сейчас нет ни одной натуральной блондинки, так что уверена — ты придешься кстати. Он уже давно пытается найти кого-нибудь на замену Туанетт.

Рене сразу заинтересовалась:

— Ты ее знала?

Жанин покачала головой:

— Нет, я приехала, когда ее уже не стало, но она здесь настоящая легенда. Видела ее портрет в салоне?

— Да, она была очень хорошенькая.

Жанин тихонько присвистнула:

— Так вот кого ты мне напоминаешь! У тебя такой же отстраненный вид, как будто не от мира сего, какой был у нее!

— Перестань, не говори так! — воскликнула Рене. — Я чувствую себя привидением! — И как только произнесла это слово, почувствовала, как по спине прошла холодная могильная дрожь. Наверное, для Леона она призрак, дух его умершей возлюбленной. Эта мысль была более чем неуютной.

— Ну, привидение или нет, а только за свое будущее можешь не волноваться. Я совершенно уверена, когда месье вернется, он будет заниматься только с тобой, а про остальных забудет.

Жанин повела ее обедать — в Париже обеденный перерыв оказался очень долгим. Они слегка перекусили в одном из бесчисленных парижских кафе на бульварах; потом прошли пешком до площади Опера и полюбовались искусной резьбой здания оперы; оттуда спустились вниз по улице Риволи, с аркадами и магазинами, и, наконец, вышли на площадь Конкорд. Эта площадь оказалась такой необъятной, что даже машины выглядели на ней маленькими. В центре ее стоял обелиск из Луксора — точная копия стеллы Клеопатры на берегу Темзы, знакомое Рене творение. Однако месторасположение этого обелиска было куда более зрелищным, так как он находился в центре одной из самых крупных и самых красивых площадей мира. Девушки вышли на нее с севера, слева от них находился сад Тюильри с террасами, каналами и круглым прудом, справа — уходили вдаль к Триумфальной арке Елисейские поля. Прямо перед ними был мост через Сену — мост Конкорд. Вокруг шумели фонтаны, белели статуи, создавая грандиозное впечатление простора и света.

— Какое славное место в самом сердце города! — восхитилась Рене.

Жанин повела ее в обход, по садам к реке. Возле одного фонтана они остановились.

— На этом месте гильотинировали Людовика Четырнадцатого, — сообщила она Рене.

— Вот как? — Рене была в шоке.

— Ну, наверное, в те времена это место выглядело совсем по-другому, — продолжала Жанин, — здесь высилась огромная мадам Гильотина. Ты читала Диккенса? Представь себе, как мадам Дефарж и ее сестры сидят и вяжут на том месте, где мы с тобой сейчас стоим, и считают головы, которые скатываются в корзины.

— Ну тебя, ты сейчас все испортишь! — всем телом вздрогнула Рене. Под теплым апрельским солнышком трудно было поверить в страшную кровопролитную сцену, которая когда-то разворачивалась на этой прекрасной площади.

Девушки побрели вверх по Елисейским полям. По обеим сторонам широчайшего проспекта располагались парки, они мельком видели играющих в них детей, киоски, карусели. Жанин указала на сад вокруг Елисейского дворца — официальной резиденции Президента Французской Республики. Они дошли до Рон-Пуан, где сливаются шесть улиц, перекрестка, украшенного шестью фонтанами и цветочными клумбами с ранними тюльпанами.

— Нам пора возвращаться, — заметила Жанин, глянув на часы.

Рене с сожалением посмотрела в сторону Триумфальной арки на площади Этуаль, до которой было еще далеко. Елисейские поля — такой широкий проспект, что его проезжая часть разделена на шесть полос, и еще остается место для парковки машин и террас кафе, обрамляющих его с обеих сторон.

— А мы не можем дойти до конца? — спросила Рене.

— Сейчас уже нет времени. Прогуляемся как-нибудь вечером, ночью это захватывающее зрелище, попьем кофе на террасе, посмотрим на мир и людей вокруг, но сейчас нам пора идти.

Они прошли через Рон-Пуан, уворачиваясь от бешено мчащихся машин, и свернули в какую-то боковую улочку, которая и привела их обратно к Фобур-Сент-Оноре. Многие мужчины останавливались и оглядывались на двух миловидных, шикарно одетых девушек, и Жанин предупредила Рене, чтобы она не бродила по улицам в одиночку.

Следующие несколько дней Рене бездельничала; так как еще не было моделей, сшитых по ее размерам, демонстрировать ей было нечего. Чтобы как-то скоротать время, она, следуя совету Жанин, начала вязать свитер. Решила послать его Барри в знак примирения. И хотя воспоминание о его измене все еще саднило ей душу, первая жгучая обида давно прошла. Она часто думала о нем. Они слишком давно дружны, чтобы такую дружбу мог разбить маленький, невинный флирт.

Жанин сдержала слово и на второй вечер пригласила ее попить кофе на Елисейских полях. Всюду сияли огни, кафе, куда они пришли, находилось в верхней части улицы, среди автосалонов и дорогих магазинов. По мостовой двигался беспрерывный поток машин в оба конца, а празднично одетая толпа заполняла тротуары. На деревьях зеленели первые листочки, и надо всем этим раскинулось шафрановое небо, подернутое дымкой прозрачно-розовых облаков, пылающих отблесками закатного солнца, легкий туман заволакивал Триумфальную арку.

— Вот, — выразительно провозгласила Жанин, — это и есть Париж. Интересно, как сложится здесь твоя судьба.

— Надеюсь, месье Себастьен введет меня в мир высокой моды, — засмеялась Рене. — Я же не вязать сюда приехала!

— Ты здесь всего пять минут, — напомнила ей Жанин. — Вот подожди, придет время сдавать очередную коллекцию. Это хуже, чем премьера на Бродвее, но, надеюсь, Париж подарит тебе нечто более захватывающее, чем работа.

— Это маловероятно, — вздохнула Рене, подумав, что если Жанин имеет в виду романтические увлечения, то с нее достаточно, она еще не скоро по этому соскучится.

Последующие вечера она проводила с Колетт и Ги, что было гораздо дешевле, а ей еще предстояло пополнить свой гардероб новыми летними парижскими туалетами. За картами они порой так шумели, что их выдворяли из гостиной, где взрослым хотелось посмотреть телевизор, и забирались в маленькую спальню Рене. От детей она стала быстро учиться разговорному французскому, так что время, проведенное с ними за играми, оказалось взаимно полезным.

Наконец вернулся Леон.

Он приехал совершенно неожиданно — просто вошел в салон, неся с собой целый портфель новых набросков, но весь салон сразу же ожил.

Служащие встрепенулись, манекенщицы отложили вязанья и прочие занятия, кинулись прихорашиваться перед большими настенными зеркалами. Пьер едва успевал носиться по бесконечным поручениям, началось непрекращающееся движение между мастерскими и кабинетом месье. Рене с волнением ждала, когда ее вызовут к нему, ведь он наверняка захочет ее увидеть. Сама она не была уверена, что хочет того же, хотя нет, ей было любопытно, как он ее встретит. Их последнее свидание в Ла-Боль все еще было ярким воспоминанием в ее памяти. Но тогда он был просящей стороной, умолял ее пойти к нему на работу, а теперь она — одна из его служащих. Когда Рене наконец вызвали, у нее задрожали колени. Ей стоило огромных усилий принять безразличный вид, входя в его кабинет.

Леон сидел за огромным столом, заваленным набросками и кусками материала. Он был в темных брюках, без пиджака, с закатанными на рубашке рукавами — работал. Она успела слегка забыть, как Леон красив, но, когда их взгляды встретились, ее сердце учащенно забилось.

— Значит, вы все-таки приехали, Рене? — спросил он.

— Да, месье. — Она ответила робким тоном, опустив глаза.

Леон улыбнулся той злорадной улыбкой, которую Рене хорошо запомнила.

— Вы плохо себя вели, пытаясь отказаться от своего обещания.

— Да, мне очень жаль, но у меня так сложились обстоятельства, я ничего не могла поделать, — пояснила Рене, радуясь, что ее голос звучит холодно и небрежно. — Но вот я здесь и пока ничего не делаю.

— Надеюсь, вы посмотрели Париж? Почувствовали, так сказать, его атмосферу? Теперь начнется работа, скоро ее у вас будет предостаточно, а потом даже слишком много. Тут есть одно платье, которое я в общем-то шью на вас. Я назвал его «Весна», потому что вы сами как весна, мадемуазель, такая свежая, юная. Я пошлю его закройщикам, чтобы сделали модель, и, когда она будет готова, вы ко мне снова придете.

Он нажал на кнопку звонка, и в кабинет торопливо вошла одна из его помощниц. Леон протянул ей набросок, к которому был приколот образец материала бледно-зеленого цвета.

— Идите с Иветт, — сказал он Рене. — С сегодняшнего дня вы начинаете трудиться.

Она вышла, испытывая одновременно и разочарование, и облегчение. Он вел себя с ней так официально, в его поведении не было ничего такого, что оправдало бы такое бешеное биение ее сердца. Ну а чего она ожидала? Леон поглощен своей работой, как сказала Ава. И для него она только манекен. Их встреча в Ла-Боль осталась в другой эпохе.

И у Рене началось то, что скоро стало рутинным содержанием всех ее дней. Она терпеливо стояла, пока модель из некрашеного льна перекалывалась, резалась, менялась на ней. Когда модель была одобрена и принята, та же процедура последовала с тканью, прежде чем изготовление изделия перешло в ловкие пальцы портных. «Весна» оказалась водоворотом бледно-зеленого шелка, ниспадающего до пят. Вокруг горла шли тонкие рюши, напоминающие зеленый венец нарцисса, а над ним поднималась ее голова, увенчанная золотым венцом, символизирующая сам цветок. Но это было только первое платье для новой коллекции.

Жанин была более крупного телосложения, она демонстрировала пальто, костюмы и исходила завистью.

— Надеюсь, ты знаешь, что показы осенней коллекции проходят в июле, в самое жаркое пекло? — ворчала она. — Ты-то будешь в коктейльных платьях и вечерних туалетах, а представь, каково мне, в шерстяных костюмах, а иногда и мехах!

Но июль казался еще далеким, а Рене стала находить свою новую работу утомительной и скучной. Представая перед критическим взглядом Леона, она слишком ясно ощущала, что он смотрит не на нее, а только на одежду, которую создает. Леон и примерщики болтали на быстром, непонятном французском, который поначалу Рене совершенно не понимала, хотя мало-помалу начала кое-что улавливать из общего потока слов. И только порой, когда приходилось ждать, пока работницы мастерских сделают нужные изменения, его взгляд обращался к ее лицу. Тогда в его глазах всегда читался вопрос. Рене не могла выдержать его прямого взгляда, ее веки начинали моргать, опускаться, она смущалась и не умела это скрыть. Леон же обычно вздыхал и снова переводил взгляд на платье.

Свитер для Барри был заброшен. Вечерами Рене только и могла, что доползти до пансиона, желая лишь одного — дать отдых горящим ногам; хотя иногда еще играла с маленькими Рено, не желая их разочаровывать.

Так проходило время, а весна уже вовсю бушевала над Парижем, и Рене почувствовала какое-то особенное беспокойство.

— Такое уж это время года, — пояснила Жанин. — У меня в Оттаве приятель, но ведь письмами не насытишься, верно? Мне кажется, что тебе тоже нужно завести приятеля. — Она взглянула на кольцо Рене, на основании которого сделала вывод, что Рене помолвлена, и та не стала ее разубеждать.

Француженки любят хвастаться своими поклонниками, и две иностранки находили укрытие за своими помолвками. Но отнюдь не потребность видеть Барри так волновала и мучила Рене.

Однажды во время обеденного перерыва, решив прогуляться по свежему воздуху, девушки купили сандвичи и пошли в сад Тюильри, где сели и стали смотреть, как детишки пускают кораблики в пруду. Они сидели на неудобных жестких стульях, за которые морщинистая пожилая женщина взяла с них положенную плату.

— А где живет месье Леон? — вдруг спросила Рене. — Представляешь, я ведь совершенно ничего не знаю о его личной жизни.

— О нем никто ничего не знает, — сообщила Жанин. — Ты разве еще не поняла, что все французы предпочитают держать свои частные дела в тайне от других, и часто у них есть на то причины. Наверное, у него есть где-нибудь квартира, а скорее всего, аппартаменты, но развлекаться они все ходят в рестораны.

— Это да, — кивнула Рене, — но интересно, он помолвлен или женат? Я знаю, что его отец умер довольно рано, но это все, что мне о нем известно.

— Месье не женат, но вполне возможно, что связан контрактом с какой-нибудь подходящей особой женского пола, которая может принести ему порядочное приданое. — Она оглядела Рене пристальным взглядом. — А почему тебя это так интересует, деточка? — И, увидев, как Рене зарделась, воскликнула: — Господи боже мой, только не говори, что ты в него безнадежно влюблена!

— Нет… нет, конечно. Просто спросила.

Но после слов Жанин вдруг словно высветилось то, что до сих пор она не видела. Конечно, она влюблена в Леона, ее тянет к нему с самой первой их встречи, и все ее попытки избегать его продиктованы лишь инстинктом самосохранения. С того самого момента, как она приехала в Париж, ее чувство к нему становилось сильнее с каждым днем. Вот почему ее бросает в жар каждый раз, когда он прямо смотрит на нее, вот почему сердце ее начинает учащенно биться, когда она входит к нему в кабинет, вот почему ее мучает беспокойство, когда его нет рядом… Как же она не поняла этого с самого начала? «Но откуда мне было знать? — спросила она сама себя. — Я ведь никогда не чувствовала ничего подобного к Барри».

Момент открытия прошел и оставил ощущение острой депрессии. Ведь у ее любви нет будущего, Леон живет только работой и памятью о Туанетт. Он использовал все свое очарование, чтобы завлечь ее в свой салон, даже не заботясь о том, что разбил ей сердце. Внезапно, к своему ужасу, Рене почувствовала, что на глаза навернулись слезы, она принялась судорожно искать платок, чтобы вытереть их. Любовь действительно оказалась могучей силой, раз могла привести ее в такое состояние. Жанин обняла ее одной рукой за плечи; ее ничуть не смутили отнекивания Рене.

— Да, дорогая моя, боюсь, ты на него запала, — произнесла она нежно. — И я не могу тебя винить. Он очень привлекательный, там все по нему сходят с ума. — Она мотнула головой в сторону салона. — Даже я вижу, что все при нем, хотя он не в моем вкусе.

— И не в моем, просто… просто… Ах, Жанин, неужели это настолько очевидно?

— Нет, правда, ты всегда сильно краснеешь, когда он появляется, но ведь многие девушки легко краснеют, — успокаивала ее Жанин. — Мы все успели заметить, что ты его любимица, поэтому-то остальные девочки так и злятся на тебя.

— Это просто потому, что я напоминаю ему его драгоценную Туанетт, — горько заметила Рене. — Он смотрит на меня, как на помесь привидения и стоячего манекена.

— А твой жених… — неуверенно начала Жанин, — ты его тоже любишь? Он тебя будет ждать?

— Теперь не вижу смысла скрывать, Жанин. Мы с ним поссорились, так и не помирились до моего отъезда. Но я никогда не любила его и теперь это понимаю. — Рене невидящими глазами посмотрела на статую полуодетой греческой богини. — Я никогда не хотела влюбиться, — продолжала она. — Я вообще считала, что не способна на сильное чувство… как вот сейчас. Даже гордилась собой, что я выше всей этой сентиментальной чепухи.

— Значит, ты была настоящей дурочкой! — изумленно воскликнула Жанин. — Любовь — самое сильное, самое великое и самое замечательное чувство на свете. Если ты никогда не любила, значит, не жила. Ты должна быть признательна Леону Себастьену, что благодаря ему начала жить.

— Но что мне теперь делать? — застонала Рене. — Я смертельно боюсь, а вдруг он узнает? Это будет невыносимым унижением.

— Ты всегда можешь вернуться домой… скажешь, что у тебя мама болеет… пошлешь сама себе телеграмму с вызовом.

Рене с сомнением посмотрела на нее. Перспектива не видеть Леона показалась ей еще хуже, чем страх выдать свои чувства.

— А смогу ли я?

Жанин рассмеялась:

— Ну, перестань, дорогая, почти все из нас рано или поздно проходят через безответную любовь, но это не значит, что ты должна ей позволить разрушить твою жизнь. Не бойся, что Леон догадается. Он наверняка и так уверен, что ты без ума от него с первого взгляда. Пожалуй, даже удивился бы, если бы это было не так.

— Тебя послушать, так он просто отвратительный, — запротестовала Рене.

— Он бизнесмен, деточка. Увидел, что может извлечь из тебя пользу, и из кожи вон лез, чтобы тебя заполучить. Сама того не зная, ты, вероятно, вдохновляешь его на настоящие шедевры. Мадам Ламартен говорит, что в последних моделях он превзошел самого себя. Так что, я думаю, ты в любом случае останешься здесь, пока не будет представлена новая коллекция.

— Но мое присутствие на него никак не влияет…

— Знаешь, детка, художники — странный народ. Им, видите ли, нужно, как они говорят, вдохновение, чтобы создать свои лучшие творения. Судя по всему, ты из-за твоего сходства с Туанетт как раз и служишь ему таким стимулом. Его предыдущая коллекция была ужасной, он никак не мог добиться того, чего хотел, был вечно недоволен, и нам всем порядочно досталось. В конце концов выступил с какими-то совершенно варварскими обносками, которые, вероятно, отражали его тогдашнее настроение, но как-то не соответствовали желаниям покупателей, хотя и произвели настоящую сенсацию. Вещи должны продаваться, а далеко не всякая женщина хочет выглядеть, как африканский шаман.

Рене переваривала эту речь молча. Она решила, что вытерпит все, утешая себя мыслью, что помогает великому художнику выразить себя и, возможно, немного утолить боль от чуть не погубившей его потери, хотя это плохое утешение, если в глазах Леона ее личная ценность — лишь внешнее сходство с его умершей возлюбленной.

В июне стало очень жарко, и апатия Рене от этого только усилилась. Однажды, вернувшись вечером в пансион, она с удивлением застала там Кристину с молодым человеком, которые дожидались ее в чопорной гостиной мадам Дюбонне.

— Господи, откуда вы здесь взялись? — открыла она рот от изумления.

— Мы экспромтом, приехали на выходные, — объяснила Крис. — Вот решили заглянуть к тебе, но, когда днем позвонили, нам сказали, что ты на работе.

Рене объяснила, что у нее выходной в понедельник.

— Вы уже нашли, где остановитесь? В это время года во всех гостиницах номера заказывают на месяцы вперед.

— Кук нашел два места, от которых кто-то отказался, в дешевой гостинице возле гар дю Норд, там, правда, шумно, но оттуда открывается вид на эту белую штуку, которая похожа на букет белых фиалок, там, на холме, недалеко от бульвара Рошешуар, где полно магазинчиков и маленьких кафе, как мы вчера выяснили.

— Та белая штука — это Сакре-Кёр на Монмартре, в Париже она видна почти отовсюду. Но почему вы не сообщили, что приезжаете? — Рене была страшно рада приезду сестры. В последнее время дом и семья стали казаться ей такими далекими. — Разве ты не представишь меня своему молодому человеку? — спросила она в заключение.

— Но это же Трог, ты что, его не узнала? Или, отмывшись, он стал неузнаваемым?

Рене протянула руку молодому человеку, безукоризненно выбритому и подстриженному. На нем были клубный пиджак и темные брюки с тщательно заутюженной складочкой. Она действительно совершенно его не узнала, но подумала, что он расстроится, если в этом признается. Теперь Рене увидела, что у него очень приятное лицо, свежее, немного мальчишеское, с правильными чертами.

— Мне не нравится, что ваша сестра называет меня Трогом, — пожаловался он Рене. — На самом деле меня зовут Чарльзом.

— Мне это известно, — презрительно заявила Крис. — Почему бы твоим родителям было не назвать тебя Грантом, или Крегом, или еще что-нибудь в этом роде? Чарли — фу, как слюняво! Ну, это еще подходит для принца, но для обычного человека никуда не годится.

— А мне нравится это имя, — выразительно вступилась за него Рене. — Я буду называть тебя Чарльзом.

Он благодарно улыбнулся ей.

Она предложила по случаю теплой погоды покататься на пароходике по Сене, если только они смогут достать билеты, и тогда поесть прямо на его борту. Все главные здания французской столицы вечером освещены подсветкой — это очень красивое зрелище. Молодые люди радостно согласились, а пока Чарльз звонил в кассу, чтобы заказать билеты, Кристина пошла с Рене в ее комнату причесаться. Она была в черных нейлоновых брючках и цветной в сине-зеленую клетку с золотым рисунком блузке без рукавов. Крис критически оглядела белый льняной костюм Рене, отделанный тонким черным рисунком, черные фирменные туфли и маленькую белую шляпку с черной прострочкой.

— Ты выглядишь совершенно как парижанка, только они обычно одеваются в черное. Наверное, этот костюм стоил немалых денег?

— Я купила его по сниженным ценам, после показа; Себастьен требует, чтобы девушки из его салона всегда были хорошо одеты и ухожены.

— Понятно. Разве не трагично то, что произошло с Трогом?

Рене искренне забеспокоилась:

— А что случилось с Чарльзом?

— Разве ты не видишь? Он совершенно исправился. Лучше бы уж стал хиппи, пацифистом или еще кем-нибудь. Но самое ужасное, что я тому виной. Видишь ли, он хочет на мне жениться, поэтому приоделся и побрился, да еще поступил на хорошую работу. Разве не ужасные вещи творятся с людьми, у которых появляется чувство ответственности?

— Это очень хорошее чувство и совершенно необходимое для человека, который намерен создать семью. — Рене сразу превратилась в старшую сестру. — А ты хочешь за него замуж?

— Ну, может быть, не знаю. Вообще он мне очень нравится. А как узнать, что ты достаточно хорошо относишься к человеку, чтобы стать его женой? Ты ведь никогда особенно не сходила с ума по Барри, хотя ведь вы… или уже нет… помолвка еще в силе?

Рене отвернулась:

— Официально мы не объявляли о помолвке.

Крис кивнула с пониманием:

— Поссорились, да? Из-за того, что ты поехала в Париж? Я очень рада, что ты настояла на своем. Кстати, он уже бросил Салли, теперь все свободное время гоняет на моторной лодке по реке, но я надеюсь, ты завела себе еще кого-нибудь?

— Нет, разумеется, нет, — резко отозвалась Рене. Сообщение про Барри было именно таким, как она и ожидала, но почувствовала, что ей это безразлично. — Я слишком занята, чтобы думать о романах. — «Прости меня, Господи, за это вранье!» — подумала она про себя и, повернувшись к Крис, смягчилась. Ее сестра была еще такой молодой, такой неиспорченной! — Раньше я тебе посоветовала бы, что если у тебя на примете надежный парень, то выходи за него, и думать нечего, — проговорила она, — но теперь пришла к выводу, что одной симпатии недостаточно. Тебе торопиться некуда, ты еще успеешь полюбить по-настоящему; а когда это случится — сразу поймешь. Это… оно стоит того, чтобы подождать.

Крис уставилась на нее:

— Ты ведь раньше не верила во все эти романтические бредни.

— Это не романтические бредни, Крис, это самое замечательное чувство на свете. — Рене быстро отвернулась, понимая, что голос у нее дрожит и выдает ее с головой.

Крис помолчала, ей было ясно, что сестра влюбилась, но не хочет в этом признаваться. Крис очень хотелось узнать, кто он и отвечает ли на ее чувство, но решила, что иначе и быть не может. Рене такая элегантная, такая красивая, к ней невозможно остаться равнодушным, просто, может быть, ее любимый еще не признался ей в своих чувствах.

Она вскочила на ноги, подавляя жгучее любопытство, откинула с глаз непослушные волосы:

— Ну, что там насчет парохода? Я уже умираю от голода, и Трог решит, что мы куда-то провалились!

Поездка оказалась на редкость удачной. Нотр-Дам и другие здания на острове Сите, купол Дома Инвалидов, фонтаны, пристани — все выглядело сказочно прекрасным и волшебным в свете прожекторов. На одной пристани в их свет попала обнимавшаяся влюбленная парочка.

— Думаю, это нарочно подстроено для экскурсантов, — заметила Рене. — Любовь юной пары и весенний Париж.

Крис ничего не ответила. Рене повернула к ним голову и увидела, что она и Чарльз сидят рядом, Чарльз обнимает ее за плечи, и у Крис такой взгляд, что если она еще не познала волшебной силы любви, то очень скоро это с ней случится. Рене завистливо вздохнула; все было просто и понятно для этой юной парочки рядом с ней. И, глядя на отражение огоньков в черной воде, размечталась, как и сама могла бы плыть через этот поток света в обнимку с Леоном. Из задумчивости ее вывело восторженное восклицание Крис — впереди показалась Эйфелева башня, каждая перекладина которой была украшена электрическими лампочками.

— Прямо как на фотографии, — с удивлением произнес Чарльз, и Рене рассмеялась.

— А ты чего ожидал?

Потом они оставили ее, отправившись исследовать ночную жизнь Монмартра, хотя она заранее предупредила их, что это будет очень и очень дорогое удовольствие. Они не стали договариваться о новой встрече, так как Крис и Чарльз возвращались домой на следующий день, а теперь Чарльз явно хотел побыть с Кристиной наедине, да и Рене не имела никакого желания быть третьей лишней в их компании. Она передала приветы матери, подарок для Майка — маленькую копию Эйфелевой башни, которую купила в круглосуточном магазине сувениров. Скоро она и сама вернется домой, сказала им Рене; ее рабочая виза заканчивается как раз после того, как будет показана новая коллекция, и она не намерена подавать документы на ее продление. Это решение стоило ей многих мучительных часов, хотя мысль о том, чтобы уехать далеко от Леона, была убийственной. Но не стала признаваться в этом любопытной Кристине, которая была разочарована, узнав, что Рене возвращается так скоро — и явно снова в объятия Барри.

Дни становились все более жаркими, темп жизни в салоне Себастьена постепенно ускорялся, а Париж заполнялся туристами.

Любовная страсть Рене обострила все ее чувства. Никогда еще деревья не казались ей такими зелеными, а небо — таким синим. Прежняя жизнь выглядела полустертым воспоминанием, затерянным далеко в памяти, когда она шла по волшебному неповторимому городу и чувствовала, как она сама изменилась. Дома Рене была старшей сестрой, на работе — успешной фотомоделью, которая быстро становилась такой же деловой и непроницаемой для эмоций, как Ава Брент; в личной жизни — разумной уравновешенной подругой Барри Холмса. Но новая Рене уже не была такой уверенной, такой самодовольной, смягчилась, стала более ранимой. Она была самой юной и самой неискушенной среди манекенщиц Себастьена и во всем полагалась на Жанин, которая обращалась с ней, как с младшей неразумной сестрой. О ней по-матерински заботилась мадам Дюбонне. А сама Рене вдруг расцвела — расцвела той глубокой неповторимой красотой женщины, которая любит.

Леон начал собирать новую коллекцию; уже состоялась генеральная репетиция показа в салоне, за закрытыми дверями. Рене училась ходить как королева и носить при этом несмываемую улыбку, как бы ни болели ноги; задерживаться на долю секунды, прежде чем сбросить с себя меховой палантин или шаль, чтобы показать платье, скрытое под ними; помнить, какие аксессуары идут с каким нарядом и порядок, в котором они должны появиться на подиуме. Платьев было много, главным образом — вечерние и коктейльные, только что вошедшие в моду туники, а также брючные костюмы. Вдобавок к «Весне» были созданы наряд «Роза Франции» с короткой юбочкой из лепестков всех оттенков розового цвета — очередная попытка вновь ввести в моду пышные юбки, «Арлекин» — туника, расшитая блестками с такими же облегающими штанишками, костюм «Призрак» — воздушный, невесомый серый шифон. Его Рене не любила, ей казалось, что он делал ее похожей на привидение, этакий призрак Туанетт. По мере того как приближался день первого публичного показа, Антуанетта все чаще занимала ее мысли. Рене была глубоко убеждена, что Леон видит в ней свою знаменитую любимую манекенщицу и потому ожидает от нее такого же успеха, каким когда-то пользовалась Антуанетта. А с таким предубежденным взглядом он не понимает, что она всего лишь бледное отражение своей предшественницы, но его клиенты это увидят сразу же. Ее приводила в трепет мысль, что она обязательно провалится, при этом девушка боялась не столько за себя, сколько за Леона, страшно опасаясь его подвести. И вообще, предстоящий показ обещал стать немалым испытанием, тем более что Рене знала — остальные девушки, исключая Жанин, будут очень рады, если она испортит все выступление. Их враждебность усилилась еще больше, когда Леон объявил, что именно Рене будет демонстрировать свадебное платье. Это было главное «блюдо», вершина всей коллекции, и всегда показывалось под конец. Иоланда, вкрадчивая брюнетка, которая была в свадебном наряде на прошлом показе и думала, что ей доверят его и на этот раз, так разозлилась, что от ярости даже попыталась наступить на шлейф ее костюма «Призрак», который Рене успела выдернуть в самый последний момент. Порванное платье могло стать неисправимой катастрофой.

Все ее мысли не шли дальше предстоящего показа — это была демаркационная линия, за которую она не решалась зайти. На самом деле Рене всерьез еще не думала о том, чтобы уйти из салона Себастьена, если вдруг каким-то чудом выступит удачно. Она знала, что должна это сделать, но в то же время понимала, что у нее никогда не хватит решимости вырвать себя из той смеси боли и удовольствия, которые она испытывала, ежедневно встречая Леона. В конце августа салон закрывался, и ее коллеги уже вовсю обсуждали планы на отпуск. У нее же никаких планов не было, а август казался бесконечным. Жанин выдали специальное разрешение уйти в отпуск сразу же после первой недели показа новой коллекции. Ее родители отправлялись в туристическую поездку по Европе, и она хотела поехать с ними.

— Они предложили, чтобы я взяла с собой кого-нибудь, — сообщила Жанин Рене. — Может быть, тебе удастся убедить месье Леона, чтобы он и тебя отпустил на это время. Тогда мы могли бы поехать вместе, а?

Рене была очень благодарна ей за приглашение, но не могла позволить себе такого дорогого отпуска, а еще ей совершенно не хотелось просить Леона об одолжении. Все это она постаралась тактично объяснить подруге, но та прервала ее:

— Детка, ты же будешь нашим гостем, так что все за наш счет, не волнуйся. Мама и папа просто купаются в деньгах, с той поры как папа отрыл настоящую нефтяную струю прямо у нас на ранчо. Ты не должна быть гордячкой и отказываться. Твое общество для меня гораздо дороже, чем деньги.

Рене была очень тронута:

— Боже, как мило, что ты так ко мне относишься, Жан, и я бы с огромным удовольствием поехала, если бы это только было возможно, но пока еще вообще не знаю, что буду делать после показа. Если я провалюсь на нем, мне придется ехать домой и искать работу.

Жанин посмеялась над ее сомнениями и сказала, что тем не менее приглашение остается в силе, но, томимая тяжелыми предчувствиями из-за предстоящего ей страшного испытания, погруженная в свои тревоги и сомнения, Рене больше не возвращалась к мыслям об отпуске.

Леон, казалось, никак не мог прийти к окончательному решению по поводу свадебного платья. Ясно было только, что оно будет из плотного атласа. Он нарисовал много набросков, даже было сделано несколько моделей для примерки.

Однажды, ближе к вечеру, на Рене как раз прилаживали одну из них, когда швея сказала:

— Ну вот. Идемте покажем месье.

Леон, как обычно, сидел за рабочим столом. Из-за жары он был только в шелковой рубашке с короткими рукавами, с оголенными смуглыми руками и шеей, в серебристо-серых брюках. Леон редко позволял себе появляться на работе в таком неформальном виде. Глянув на образец, он резко воскликнул:

— Нет! Это не пойдет. — И нетерпеливо сорвал льняную модель. — Здесь должно быть вот так — простые прямые классические складки. — Затем размотал рулон атласа и набросил ткань Рене на плечи, давая ей упасть к ее ногам свободными складками. В этот момент кто-то постучал в дверь и вызвал швею. — Идите! — разрешил Леон, щелкнув в нетерпении пальцами, и женщина вышла, оставив Рене наедине с ним.

Сначала в кабинете повисло долгое молчание. Леон задумчиво смотрел на атлас, потом подошел к Рене и начал драпировать на ней ткань, наконец встал на одно колено, чтобы уложить ее так, как ему хотелось, внизу. Ее сердце бешено забилось — она вспомнила, как Леон бросился перед ней на колени в «Эрмитаже», когда все только начиналось. Рене смотрела на его тщательно причесанные черные волосы, и вся ее любовь, все ее желание отразились в ее взгляде. А он вдруг поднял голову и поймал его.

— Я у ваших ног, Рене, — мрачно сообщил Леон. — И обожаю вас, как боготворю все прекрасное.

У нее перехватило дыхание. Она подняла руку к горлу, и тут на пальце сверкнуло кольцо, подаренное ей Барри. Рене с трудом проговорила:

— О, вы истинный француз, месье, но уже поздно.

Он поднялся, отряхнул колени, а она с беспокойством ждала, как он отреагирует.

— Прекрасно, тогда давайте на сегодня закончим. — Вот и все, что сказал Леон.

Ускоренное биение сердца потихоньку улеглось, Рене чувствовала себя уставшей и поникшей. Его слова ничего не значили, просто вот таким экстравагантным способом он сделал ей комплимент и наверняка заметил ее волнение.

— А что вы делаете сегодня вечером? — спросил он небрежным тоном. — Надеюсь, вы уже все посмотрели в Париже?

— Я не часто выхожу в город, обычно к вечеру слишком устаю; но мы с Жанин побывали кое-где. Париж — очень красивый город.

Рене говорила быстро, словно это был обычный разговор с подругой, стараясь замять то волнующее мгновение, которое они оба только что испытали. Он слегка потрепал ее за щеку.

— О, вам нужен свежий воздух, а то розы на ваших щеках увянут. Пойдемте вместе его поищем? У меня сегодня здесь машина.

— Что, сейчас? — заикаясь, спросила она.

— Как только вы переоденетесь.

— Это было бы прекрасно!

Вернулась швея, рассыпаясь в извинениях — она понадобилась менеджеру, потому что зашла клиентка на примерку. Простит ли ее месье?

— Нормально. Продолжим завтра. — Леон снял ткань с плеч Рене и свернул ее. — У бокового входа через десять минут, — сказал он ей по-английски.

Рене побежала за шляпкой, все ее мысли и эмоции пошли кувырком. Жанин приподняла бровь, когда Рене торопливо ворвалась в примерочную.

— Отпустили наконец? Я думала, тебя продержат допоздна. Что скажешь, не пойти ли нам сегодня в Булонский лес?

Рене, на ходу накрашивая губы, быстро извинилась:

— У меня свидание.

— Ого! Какая неожиданность. А нельзя спросить с кем или это секрет?

— Ну конечно, секрет, — улыбнулась Рене. По какой-то причине ей не хотелось говорить Жанин, что ее пригласил Леон.

Она надела серо-голубой пыльник поверх тонкого платья-халата, в котором ходила на работу, что было очень удобно при постоянных переодеваниях, и маленькую голубую соломенную шляпку. Так как теперь Рене вращалась в мире высокой моды, ей постоянно повторяли, что нельзя считать женщину прилично одетой, если на ней нет шляпки и перчаток, но свои белые лайковые перчатки она взяла в руку, потому что надевать их было слишком жарко. Затем по задней лестнице проскользнула на улицу, где жаркий воздух ударил ей в лицо, как ветер из Сахары. Леон ждал ее в переулке, сидя за рулем хорошо знакомой ей черной машины. Он открыл ей дверцу, как только увидел, что она появилась из входной двери, и Рене села на пассажирское сиденье рядом с ним, с удивлением заметив, что он одет все так же неформально — поверх рубашки у него был странный серебристый жакет на «молнии» с металлическими отделками и горизонтальными черными полосами на груди.

Леон сразу поймал ее взгляд.

— Это мой новый прикид, его специально для меня сделал Морис, — пояснил он. — Обычно стараюсь одеваться в классической манере. Я слишком молод, чтобы быть ведущим кутюрье, но хочу, чтобы мои коллеги воспринимали меня всерьез. А сегодня я чувствую себя очень молодым, поэтому так и оделся.

— Мне нравится, — просто отозвалась она, подумав про себя, что он действительно выглядит моложе и не таким недоступным, как в официальном костюме. Леон нажал на тормоза, чтобы не врезаться в автобус, который резко затормозил прямо перед ними.

— Идиот! — закричал он в окошко, потом продолжал: — Морис говорит, что высокая мода для мужчин только начинает развиваться. Уже есть первый мужской бутик, «Адам», который подает большие надежды. Он хочет, чтобы я занялся им. И что вы будете делать, мои красавицы, когда я заполню весь наш салон красивыми мужчинами? — Он кинул на нее лукавый взгляд, и, когда увидел на ее лице выражение неудовольствия, сам загрустил. — Вы считаете демонстрацию одежды слишком женственным занятием, чтобы этим занимались мужчины? Чаще всего в эту сферу идут безработные актеры. Может, вы и меня считаете слишком женственным, потому что я создаю женскую одежду? Но я хорошо играл в футбол в школе и служил в армии.

— Нет! — воскликнула она. — Я считаю вас великим художником.

— По-вашему, меня это оправдывает? — сухо спросил он. — Однако вы все же считаете, что индустрия моды не для мужчин? Дорогая моя, когда-то мужчины одевались гораздо разнообразнее и красочнее, чем женщины, — шелка, атлас, бархат и прочее. Просто вы, женщины, теперь завоевываете наши позиции, а тогда нечего возмущаться, что мы занимаем ваши. И в конце концов, лучшими портными, поварами и дизайнерами всегда были мужчины.

— Да, — согласилась она. — Боюсь, мы, бедные женщины, только второй сорт.

— Ах нет, не говорите так! Вы другие, вы вносите в жизнь элегантность и нежность, с которой не может соперничать ни один мужчина. Вы учите нас терпению и бескорыстию, без которых мы не можем существовать, и, знаете, Рене, должен вам сказать, мне никогда не доставило бы столько удовольствия создавать одежду для молодого человека, как для вас… Иоланды и других, — закончил он, подумав.

Наконец они не без труда выехали из города на заводскую окраину, напоминающую о том, что Париж в том числе и промышленный город, окруженный фабричными предместьями, но скоро оказались среди деревьев — они ехали по дороге в Винсенский лес.

— Куда мы направляемся? — поинтересовалась Рене, хотя ей это было совершенно безразлично, главное — он был рядом.

— В Фонтенбло. Это не так близко, но моя машина глотает километры. Это не шоссе, это национальная дорога номер семь, но мне кажется, здесь приятнее ехать. Сейчас мы пересекаем Марну.

Как Леон и сказал, «кадиллак» глотал километр за километром. Рене сидела рядом с ним, глядя, как длинные смуглые пальцы управляются с рулем, испытывая то же восхитительное чувство блаженного безделья, как по дороге в Ле-Круазик. Она вспомнила, что то утро закончилось ее обещанием приехать в Париж, но не могла представить, чтобы у него был еще какой-нибудь скрытый мотив для нынешней поездки, больше ему не о чем было ее просить.

— Это форе де Сенар, — нарушил молчание Леон. Рене встрепенулась и увидела дорогу, которая бежала через лес, окружавший их теперь с обеих сторон. — Здесь Людовик Пятнадцатый впервые повстречал мадам де Помпадур. Эта леди оказалась очень искусной, ловко подстроила так, что попалась на глаза королю в самом ослепительном, самом роскошном охотничьем костюме — мадам знала цену высокой моде, в этом все дело. Говорят, в ту встречу они даже не разговаривали, но костюм сделал свое дело.

— Любовь с первого взгляда? — высказала предположение Рене, опасаясь своей смелости, но надеясь, что ее голос звучит спокойно. — Вы в это верите?

— Не просто верю. Знаю, — с чувством ответил Леон.

Рене вздохнула. Наверное, он влюбился в Антуанетт с первого взгляда, потому сразу и привел ее в свое заведение.

Они проехали через Мелен, который все еще перестраивали после разрушений, причиненных войной, старая часть города была расположена на острове, и на нем стоял собор.

— А теперь мы уже на подъезде к Фонтенбло, — сообщил Леон. — Но сначала давайте поедим, а то умрем с голоду.

Она была так взволнованна, что есть совершенно не хотела, но понимала — он наверняка уже проголодался, поэтому согласилась.

— Здесь в округе много популярных ресторанчиков, — заметил Леон, притормаживая. — Но сегодня мне хотелось бы поужинать где-нибудь, где не очень людно. Там, дальше по дороге, есть небольшая гостиница.

Он свернул на едва заметную дорожку, это была всего лишь колея, шедшая вдоль леса. После долгой тряской езды они подъехали к деревушке, состоящей из маленьких каменных домиков и непритязательной гостиницы.

— Я знаю здесь одну хорошую женщину, — сказал он. — Она не старается привлечь туристов, но еда у нее хоть и простая, но очень хорошая.

Полногрудая мадам, которая выплыла им навстречу, когда они вошли, так энергично и шумно приветствовала Леона, что не оставалось никаких сомнений — они давно знакомы.

— Месье, как я рада вас видеть у нас. Как поживаете? — И после паузы: — А как поживает мадам?

— О, мадам поживает прекрасно.

Мадам? Почему мадам? Рене непонимающе посмотрела на Леона, но он был всецело поглощен обсуждением тонкостей предстоящей трапезы.

Им подали жареную форель, отбивные из телятины, вкуснейший горошек в масле отдельным блюдом, ассорти из сыра и поставили на стол огромную вазу с фруктами. Леон заказал также вино — «Мускаде», белое, искристое.

— Вам оно должно понравиться больше, чем то обычное вино, которые мы пили в Ле-Круазик, — заметил он улыбаясь.

Вспомнив то историческое событие и все, что последовало за ним в тот же день, Рене вспыхнула и страшно рассердилась на себя за это. Только в обществе Леона она была подвержена этой несносной слабости.

— С Пьером все в порядке? Он хорошо работает? — торопливо спросила она.

— Делает, что ему велят. — Однако на самом деле Леону было гораздо интереснее узнать, почему она покраснела, а вовсе не Пьер. — Вы единственная девушка из всех моих знакомых, кто еще умеет краснеть, — заметил он, радостно глядя на свежий цвет, окрасивший ей щеки.

— Это отвратительная привычка. Надеюсь, я из нее когда-нибудь вырасту.

— Но это же так очаровательно! Ах, не торопитесь взрослеть, моя дорогая.

При этом обращении вся краска сразу хлынула ей в лицо.

— Но я давно уже взрослая, — быстро возразила она. — Моя сестра считает, что моя первая молодость уже позади.

— Она младше вас? Возраст — это не столько годы, сколько жизненный опыт. И мне кажется, у вас этого опыта не так уж много.

Она собралась было горячо опротестовать его слова, но решила, что благоразумнее оставить это замечание без ответа. Ведь он сам открыл для нее целый новый мир эмоций и чувств, о существовании которого она даже не догадывалась.

Солнце отбрасывало длинные золотистые тени от деревьев, когда они подъехали к лесу. Рене увидела, что здесь много других приезжих помимо них, в том числе молодежи, одетой для альпинизма, и спросила почему.

— В этих лесах есть скалы и груды камней, — пояснил Леон, когда они на машине проезжали через полосу вересковой пустоши, усеянной компаниями отдыхающих, выехавших на пикник. — А в центре всего этого сам городок Фонтенбло. Это интересное местечко, там королевский дворец, но я не планировал ехать туда сегодня.

Казалось, он знал лес как свои пять пальцев. Они погружались в него все глубже и глубже, иногда объезжая избушку или деревушку. Наконец Леон остановил машину у края узкой дорожки.

— Не прогуляться ли нам ради того самого свежего воздуха, за которым мы сюда и приехали? — И он открыл ей дверцу машины. — Оставьте здесь шляпку и накидку, они вам не понадобятся. — Он окинул ее одобрительным взглядом, когда она вышла из машины и встала перед ним — тоненькая фигурка в коротком платье в лучах вечернего солнца, выхватывающего золотистые пряди в ее волосах.

— Вы похожи на древесную нимфу, — сказал Леон.

— У месье разыгралось воображение.

— А разве вечер не создан для фантазий? — Они двинулись вместе по узкой дорожке, которая вдруг резко свернула и пошла вверх.

— Давайте побежим наперегонки. Кто первый? — В его глазах плясали чертики. — Или вы стали слишком степенной, слишком солидной в вашем преклонном возрасте, чтобы бегать?

— Нисколечко! — приняла она его вызов.

Они побежали по пологому склону, огибая небольшие камни и кусты вереска, оба весело хохотали. Теперь в Леоне не осталось ничего от парижского кутюрье, он был похож на школьника, играющего со своей младшей сестренкой. Рене была быстронога, поэтому, задыхаясь, они прибежали на вершину склона одновременно и бросились на плотный ковер мха.

— А мы-то приехали сюда прохладиться! — закричала Рене.

— Здесь ветерок дует, а ты бегаешь, как олень, — сказал он с восторгом. — А теперь смотри — перед тобой волшебный лес.

Он упруго вскочил на ноги и широким взмахом руки указал на панораму перед ними. Все еще переваривая такой стремительный переход Леона на «ты», Рене приподнялась на локте и посмотрела кругом. Они были на островке среди безбрежной зелени леса, кое-где перемежаемом торчащими вверх скалами красного камня, который, казалось, тянулся до самого края света, и на всем этом лежал золотистый свет заходящего солнца. Запах хвои поднимался от леса, как курения, к синим небесам, и с дерева прямо под ними доносилось любовное воркование голубей.

— Да, правда, волшебный лес, — тихо сказала она.

— А ты в нем — Спящая красавица, спишь под чарами злой колдуньи, пока не придет Принц и не разбудит тебя поцелуем. — Он улыбался, глядя вниз на нее.

Она торопливо встала:

— Я не красавица и не сплю, и, вообще, мне кажется, у меня нос блестит.

— Ты красавица и спишь. Интересно… можно мне поиграть в Принца?

Он стоял к ней так близко, что сердце ее начало бешено колотиться в ребра. Каждым нервом, каждой клеткой тела она ощущала его близость и побледнела от нахлынувших эмоций, а ее зеленые глаза заметно потемнели. Он стоял совершенно не двигаясь, вглядываясь в ее лицо. Рене быстро отвернулась, опасаясь, что он все прочтет по его выражению.

— Вижу, время еще не настало, — загадочно произнес Леон. — Ну что ж, спи пока, малышка.

Она быстро поднесла руки к груди в безнадежной попытке унять бушующее сердце, и кольцо Барри засверкало в лучах солнца. Он быстрым движением схватил ее левую руку и задержал ее, разглядывая расположенные полукругом бриллианты.

— Знак помолвки? — спросил Леон и, не дожидаясь ее ответа, продолжил: — Но мне кажется, что кольцо ненастоящее.

Захваченная врасплох его замечанием, Рене начала заикаться:

— Да… то есть нет… — Хоть случайно он и наткнулся на истину, все же нельзя, чтобы все узнал. Она уже и так была опасно близка к тому, чтобы выдать свои чувства там, в его кабинете. Не хватает только, чтобы он принял ее за одну из тех многочисленных девушек, которые так легко попадаются на его мужское обаяние. А миф о Барри был ее последним бастионом против него — и против себя самой. Она с радостью обнаружила, что может ответить ему холодно и уравновешенно: — Почему вы так решили?

Он все еще держал ее за руку, поворачивая ее в разные стороны, чтобы камни играли на солнце, — их блеск завораживал его. Потом быстро поднял глаза, и она увидела в них насмешку.

— Он, должно быть, очень нетребовательный любовник, раз позволяет тебе так долго оставаться одной в Париже.

— Но он был… — начала было Рене и оборвала себя, совсем смутившись. Нельзя ему говорить, как отнесся Барри к ее поездке в Париж. Поэтому холодно произнесла: — Не могу понять, почему вас это так интересует.

— Вот как? — Он отпустил ее руку. — Рене, не прими меня за нахала, но для твоего будущего очень важно, чтобы я правильно понял ситуацию. Я не думаю, что ты любишь этого молодого человека, твои глаза не загораются, когда ты говоришь о нем, ни сейчас, ни тогда, когда мы были в Ла-Боль…

Она открыла рот от его проницательности; он явно подмечал слишком многое.

— Таким образом, я заключаю, что этого брака желают твои родители?

Несмотря на весь ужас, Рене невольно рассмеялась, представив себе мать хлопочущей о ее замужестве!

— Нет, нет, все совсем не так, — возразила она. — У нас в Англии не принято, чтобы родители сватали детей, но если мы не так явно выражаем наши чувства, как вы, французы, это еще не значит, что мы безразличны. — Она замолчала, сильно покраснев, и поняла, что не сможет убедить Леона в реальности любви, которой на самом деле не было. Рене не смела его обмануть.

— Значит, по-твоему, французы держат сердце открытым нараспашку? — спросил он презрительно.

— Да, французы считают себя знатоками любви, разве нет? — резко бросила она. — Они придают этому огромное значение.

Он задумался над этим:

— А ты считаешь, что любовь не так важна?

— Это… просто она часто оказывается ненастоящей. Дружба и взаимопонимание — гораздо более прочная основа для брака.

Когда-то она действительно так считала, до того, как испытала любовь. Но слова ее прозвучали банально и неубедительно даже на ее слух и, как видно, задели Леона, потому что он явно вышел из себя.

— Могу тебя заверить, как бы мои соотечественники ни прославляли любовь, большинство из них смотрят на брак как на деловое предприятие, — произнес он скованно.

Она отвернулась от него и посмотрела поверх деревьев на далекий горизонт, чтобы скрыть слезы, выступившие на глазах. Вечер сразу утратил для нее свое волшебное очарование. Леон нарушил чары своим дотошным допросом, который казался ей бессмысленным и болезненным. Но его следующие слова поразили ее как удар.

— В следующем месяце истекает твоя рабочая виза, Рене. Я не смог ее продлить.

Она быстро повернулась к нему, и глаза ее расширились от ужаса. Одно дело уехать по собственному решению, и совершенно другое — быть выдворенной из страны. А раз ей отказали в рабочей визе, то расставание с Леоном становится окончательным и бесповоротным.

— Жаль, конечно, — между тем продолжал он небрежным тоном, хотя не сводил с нее при этом пристального взгляда, — потому что ты, мне кажется, подаешь большие надежды.

— Если и так, то только благодаря сходству с Туанетт.

— Ах, Туанетт! — При упоминании этого имени на его лицо набежала тень, и оно стало непроницаемым. Леон как-то вдруг сразу стал казаться на много лет старше.

— Вы просто видите во мне ее! — в отчаянии закричала она. — Но я не Туанетт, я могу вас подвести.

— Нет, не думаю, — тихо проговорил он. — А что касается вашего сходства, то оно чисто поверхностное. У тебя есть то, чего у нее никогда не было, — сердце и душа.

Рене смотрела на него, ничего не понимая. Какие странные слова для бывшего любовника! И вдруг в ее мозгу вспыхнуло объяснение. А может быть, он любил ее безответно? Мужчины всегда в таких случаях называют женщин бессердечными, она по себе знала, какие страдания может принести неразделенная любовь.

— Принимая во внимание твой грядущий успех, в котором я лично нисколько не сомневаюсь, — продолжал Леон, — проблема теперь вот в чем — как тебе остаться в Париже? Мне было бы невыносимо потерять тебя, Рене.

Последние слова он произнес задушевным тоном, а в глазах его стояла мольба.

Вот как? Значит, она все еще представляет для него ценность, служит ему источником вдохновения? Рене вспомнила эпизод с Пьером, когда Леон чуть не опустился до шантажа, только бы она согласилась работать у него, но, видимо, на этот раз все же потерпел поражение.

— Наверное, тут уже ничего не поделаешь, — сказала она удрученно.

— Нет, почему же.

— Вы уже что-нибудь придумали?

— Есть один выход, — сказал он нерешительно, — но только боюсь, в этом случае тебе придется выбросить свое кольцо.

Она застыла, предвкушая что-то страшное, сама даже не зная что.

— Вы с ума сошли?

Он покачал головой и улыбнулся:

— Если бы ты была моей невестой, я смог бы обмануть официальные власти. Потому что в качестве моей жены ты автоматически становилась бы гражданкой Франции, пусть и не сразу.

— О! — Ее руки взлетели к лицу. — Это… как-то несколько неожиданно.

— На самом деле совсем нет, это всего лишь деловое соглашение, — пояснил он беззаботно.

— Но… но мы же не можем быть помолвленными бесконечно, — пролепетала она. — Рано или поздно власти потребуют, чтобы мы поженились.

— Ну и что? — Он пожал плечами. — Можем и пожениться. — Он метнул на нее загадочный взгляд. — Ведь это будет не настоящий брак, а только фикция, его потом можно расторгнуть, когда отпадет необходимость.

Теперь вся ситуация стала ей предельно ясна — он придумал эту прогулку, чтобы привести ее в расслабленное настроение, то есть та же тактика, которую он использовал тогда в Ла-Боль, когда хотел заманить ее к себе на работу, потом стал выпытывать все насчет Барри, а теперь подвел разговор к фиктивному браку. Потеряв Туанетт, он думает только о работе, и она важна ему для вдохновения, поэтому должна остаться у него, пусть даже ценой законного брака. Рене рассеянно крутила на пальце кольцо Барри, а сама тем временем обдумывала его слова, стараясь угадать все последствия, к которым может привести такое немыслимое предложение. Кольцо вдруг упало с ее пальца на траву. Быстро, как коршун на добычу, Леон кинулся к нему и поднял.

— Это был намеренный жест?

— Нет… Просто соскочило…

— Тогда это был знак. — И он неожиданно бросил кольцо вниз, в гущу деревьев у них под ногами. Солнце блеснуло в нем напоследок радугой лучей, и кольцо пропало из виду. Рене смотрела на это безо всякого сожаления.

— Оно действительно ничего не значило, — призналась она.

— Значит, теперь ты свободна и согласна на нашу сделку?

— Не думаю, что я хотела бы стать французской подданной.

Он засмеялся:

— А почему нет? Ты ведь любишь Париж, не правда ли? Многие женщины принимают гражданство и национальность мужа без малейших колебаний.

— Это потому, что они их любят, — возразила она.

— А это так уж важно?

— Да, очень важно. — Она снова отвернулась от него, чувствуя, как у нее в груди заныло сердце. Если бы Леон любил ее, она не стала бы сомневаться, покидать ли ей свою страну. Тут ее поразила еще одна мысль, и она снова повернулась к нему: — А в салоне всем будет об этом известно?

— Совсем не обязательно. Но прежде всего нам нужно показать коллекцию; в ближайшие недели у нас не будет времени думать ни о чем другом.

Рене вздохнула с облегчением; хорошо, значит, коллекция даст ей отсрочку.

На лице Леона появилось сомнение. Она почувствовала, что ему хочется решить все прямо сейчас, не сходя с места.

— Только прошу тебя, не тяни слишком долго с ответом, — начал он.

— Но срок моего разрешения на работу истекает только после показа коллекции, — заметила она. — А после показа, возможно, вы передумаете и решите, что не стоит ради меня идти на такие жертвы.

Он издал громкое восклицание и быстро двинулся к ней. На один ужасный момент ей показалось, что он хочет взять ее на руки, и она резко попятилась от него, наткнувшись на валун у себя за спиной. Он сразу же отпрянул от нее, лицо его стало отстраненным.

— Не нужно так меня бояться, — сказал он сурово. — Я не стану беспокоить тебя… в этом смысле… никогда. — Он глянул на часы, потом на заходящее солнце: — Ого, уже поздно. Нам пора ехать.

Она молча пошла за ним следом вниз по обрывистой тропинке, по которой еще так недавно легко взбежала, легкая и счастливая. Ее сердце и голова были наполнены бессвязными мыслями и чувствами. Она пыталась прокручивать в голове его безумную, конечно же нелепую идею, хотя уже знала, что Леон не остановится ни перед чем, чтобы добиться своего. Более того, он, видимо, ничуть не сомневался в ее согласии, потому что, открывая перед ней дверцу машины, сказал:

— Я должен купить тебе новое кольцо вместо того, которое ты потеряла.

— Точнее сказать, которое вы выбросили, — заметила она ядовито. — Вы как будто заранее совершенно уверены в моем положительном решении.

— Ну, глупо было бы бросаться таким прекрасным, восхитительным будущим, — отозвался он таким же тоном, захлопывая дверцу.

Рене промолчала. Если ей не удастся выступить с таким оглушительным успехом, которого он от нее ожидает, все решится само собой. Она уедет со своим поражением и разбитым сердцем за Ла-Манш, и это казалось ей наиболее реальным развитием событий.

Они быстро ехали назад в город через сгущающуюся тьму, и запах роз не могли заглушить даже автомобильные выхлопы. Последние лучи уже зашедшего солнца еще сверкали на небе цвета лаванды, всходила молодая луна. Леон, вел машину быстро, молча, сведя тонкие брови в одну линию. Время от времени Рене поглядывала на его напряженный профиль с тяжелым чувством. Этот человек оставался для нее загадкой.

Когда они въехали в город, народ уже разошелся по домам, люди остались в основном в ночных заведениях Монмартра и Монпарнаса. Ярко освещенный собор Сакрэ-Кёр, казалось, парил над городом в океане света. Романтический город! Город любви! Ах, в отчаянии думала она, как все было бы по-другому, если бы Леон любил ее — Рене Торнтон — вместо бесплотного призрака Антуанетт, которую, видимо, ей суждено воплощать всю жизнь.

Было уже поздно, когда они подъехали к пансиону.

— Надеюсь, мадам Дюбонне еще не закрыла дверь на ночь, — сказала она, нарушая напряженное молчание. — Я ведь еще ни разу не возвращалась поздно, с тех пор как приехала сюда.

— Тогда мы постучим и разбудим ее.

Но когда машина подъехала к обочине перед пансионом, в окнах первого этажа еще горел свет.

— Спасибо за замечательный вечер, месье, — по-светски поблагодарила его Рене, вылезая из машины.

Темные глаза Леона посмотрели прямо в ее глаза и надолго задержались в них; его взгляд был строгим и вопросительным, потом он вздохнул и отвернулся. Рене уже хорошо знала эту его манеру: так бывало каждый раз, когда он пытался увидеть в ней Туанетт, считала она. И тоже вздохнула.

— Что ж, это хотя бы внесло некоторое разнообразие. Нам нужно еще сохранить силы на то испытание, которое предстоит, — проговорил Леон почти весело. — Желаю тебе хороших снов, Рене, спокойной ночи!

Мадам Дюбонне встретила ее на пороге дома и посмотрела на нее с сомнением. Она чувствовала ответственность за красивую молодую девушку, оказавшуюся на ее попечении. Но, проводив взглядом «кадиллак», который завернул за угол, улыбнулась:

— А, это месье Себастьен! Подвез вас домой? Вы так допоздна работаете над коллекцией, да? Как же он добр к своим служащим, что за человек!

— Да, он очень добрый, — согласилась Рене. — Спокойной ночи, мадам. — Ей хотелось поскорее добраться до своей комнаты и остаться одной.

Рене сразу легла спать, но сон не шел к ней. Она снова и снова рассматривала предложение Леона с самых разных точек зрения. Неужели он не понимает, сколько сложностей и неловких ситуаций повлечет за собой эта авантюра, даже если предположить, что она согласится на нее? Разве может она позволить себе связать свою жизнь с человеком, который ее не любит, хотя и нуждается в ее обществе? Если он до сих пор смотрит на нее как на вторую Антуанетт, разве не будет он в конце концов разочарован? Правда, Леон не требует от нее любви, ему это и не нужно, но как же быть ей самой? Она никогда не будет счастлива в этом браке, тем более что он четко сказал — это только деловое предприятие, сделка. Но какая у нее альтернатива? Уехать от него и никогда больше его не увидеть? А это будет еще большей катастрофой.

Рене измученно ворочалась на подушке. Ночь была жаркой, в комнате стояла духота, Рене казалось, что ей не хватает воздуха, что она задыхается. Господи, да о чем это она? Ведь сначала предстоит весь ужас показа новой коллекции, и, пока он не закончится, нечего и думать о том, что будет дальше. Кто знает, может, за это время произойдет что-нибудь такое, что заставит его передумать?