Парижское приключение

Глава 7

Отель «Пилатус» располагался в старом, но модернизированном здании и нависал над Рейном в том месте, где он вытекает из озера Четырех кантонов. Отель был элитный и очень дорогой. Со стороны, которая не выходила на реку, его белые известковые стены украшала роспись, изображающая какой-то народный праздник. Окна, смотрящие на озеро, огораживали маленькие балкончики с витыми железными решетками. Люцерна утопала в летних цветах и весело приветствовала своих гостей. Само озеро было изумрудного цвета с лиловыми оттенками, а дома на чистейших улицах — белые, с красными крышами. На другой стороне озера в легкой дымке виднелись горы и среди них гора Пилат. Там, где-то наверху, скрывалось зловещее горное озеро, в котором, по преданию, утопился Понтий Пилат, что и дало название горе, а от нее — отелю.

Рене сидела в своей спальне у балкона и читала письма из дома. Они уже ждали ее в гостинице, когда она вместе с Синклерами добралась до Люцерны.

Почти всю неделю они были в постоянном передвижении: исследовали берега озера Леман, немного пожили в Лозанне и Монтрё, затем через горы переехали к озеру Тун и, наконец, устроились здесь, в Люцерне. Рене была переполнена впечатлениями от заснеженных горных вершин, сине-зеленых озер, низеньких шале, бурлящих водопадов, крутых Альп и теперь даже радовалась передышке.

Когда она прочла письмо матери, полное местных сплетен и новостей, то ей даже показалось, что Вудлей где-то далеко, чуть ли не на другом конце света. Миссис Свон выражала надежду, что Рене хорошо проводит отпуск, сетовала, что дочь совсем ничего не написала ей про новую коллекцию, и радовалась, что она скоро приедет домой. Рене вздохнула и положила письмо обратно в конверт. Мама, наверное, расстроится, узнав, что Рене отказали в продлении рабочей визы, но ей совершенно незачем знать все то, что произошло или не произошло между нею и Леоном. Второе письмо было от Крис. Она подробно описывала свою жизнь в Лондоне, которая, казалось, состояла из беспрерывной череды вечеринок и танцев, и лишь бегло упоминала о работе. Самая главная новость содержалась в постскриптуме, которых оказалось целых три.

«PS. Поняла, что Трог единственный и неповторимый. Как ты была права!

PPS. Любовь прекрасна, и Трог тоже.

PPPS. Трог с нетерпением ждет, когда станет твоим братом. Ты произвела на него сильное впечатление, смотри, как бы я не приревновала!»

Рене засмеялась. Это был ее первый искренний смех со времени похода на улицу Жарден. Чарльз ей тоже понравился, она была уверена, что он сделает ее сестру счастливой. Впервые Рене всерьез задумалась о своем будущем. Оно показалось ей не таким уж безрадостным. Впереди свадьба Крис, встреча с мамой и новая работа с Авой, возможно, опять рабочие поездки за границу. Ей больше не хотелось быть манекенщицей, но это не значит, что она должна бросать карьеру фотомодели. Ко всему прочему, Синклеры пригласили ее поехать к ним в Канаду, и такая поездка вполне может состояться, если удастся накопить денег на билет.

— Европа красивая, — сказал ей Эдвин Синклер. — Но она такая маленькая. У нас в стране ее можно было бы заткнуть в один уголок и даже не заметить. А какие у нас горы от Аляски до мыса Горн! Просто они не такие прославленные, как маленькие кучки песка и камней здесь.

Может быть, Рене даже поселится там и начнет новую жизнь в новой стране, не тревожа себя воспоминаниями о прошлом.

Телефонный звонок вырвал ее из этих неопределенных мечтаний. Клерк из вестибюля сообщил по-немецки — Люцерна в немецком кантоне Швейцарии, — что ее желает видеть какой-то господин. Во рту у нее пересохло от надежды и ужаса, сердце забилось часто-часто.

— Как, вы сказали, его имя и откуда он? — переспросила она.

В этот момент мимо окна как раз проплывала моторная лодка, и ответ клерка потонул в музыке громко работающего транзистора. Она расслышала только окончание его фразы: «…издалека. Он уже заходил сюда утром, но вы еще не приехали. Он просит вас поторопиться, мадам».

— Да, — отозвалась Рене. — Сейчас иду.

Это мог быть только Леон. Все-таки он каким-то образом выяснил, куда она направилась, может быть, Жанин все же сказала кому-то в салоне, и вот приехал за ней. Сейчас он ей скажет, что не может без нее жить. Она подбежала к туалетному столику, поправила волосы, слегка подкрасилась. Сердце стучало как сумасшедшее, но глаза, смотревшие на нее из зеркала, сияли и лучились. Даже Антуанетт померкла на время. Рене, переполненная счастьем от предстоящей встречи, быстро спустилась по деревянной лестнице.

Но мужчина, стоявший в вестибюле и нетерпеливо барабанивший по столу, оказался не Леоном Себастьеном. Это был Барри Холмс.

Она остановилась. Все воодушевление померкло на ее лице, сердце забилось мерно, как обычно.

— Барри! — воскликнула она. — Какими судьбами ты здесь оказался?

Он выглядел очень посвежевшим, загорелым. Его ярко-голубые глаза оглядели ее весьма неодобрительно. В простом белом платье на фоне отделанной темными панелями стены она казалась иссохшим бледным привидением, цветком анемона, с которым ее сравнила Жанин, да еще от разочарования потухла, осела, как увядший цветок.

— Я приехал сюда в отпуск, — пояснил Барри, — твоя мать сказала, что ты должна быть в Люцерне, вот я и зашел тебя проведать.

— Но это же замечательно! — Рене пошла ему навстречу с распростертыми объятиями. Она действительно была рада его видеть — старого доброго друга из ее родной деревни.

Он взял обеими руками ее ладони и снисходительно улыбнулся:

— Ну вот видишь, я тоже наконец выбрался за границу. Понимаешь, твоя мама слегка о тебе беспокоится, говорит, что в письмах ты ей ничего не рассказываешь.

— Просто у меня не было времени писать ей длинные письма, но со мной все в порядке, — торопливо заверила она. — Пойдем выйдем на террасу, выпьем чего-нибудь, пока будем болтать.

Она повела его на балкон, где стояли столики со стульями. Барри, шедший с ней, выглядел безошибочно англичанином — в серых фланелевых брюках, студенческом свитере.

На улице смеркалось, за рекой в домах уже загорались огни. К ним подошел официант, включил на их столике лампу с красным абажуром и встал в ожидании заказа.

— Перно? — намеренно предложила она.

— Фу, нет, у него вкус лакрицы! Я возьму что-нибудь посолиднее, пиво или сидр.

Рене посоветовала ему взять легкое пиво, а для себя выбрала непритязательное шерри. Барри, путаясь, отсчитал незнакомые банкноты. Потом, критически оглядев ее, недовольно проговорил:

— Не могу сказать, чтобы отпуск шел тебе на пользу. У тебя такой вид, будто тебя скоро ветром унесет. Что, так надорвалась, демонстрируя одежду?

Рене отвела от него взгляд и стала смотреть на широкую реку:

— В Париже было очень жарко.

— Ну, не сказать, чтобы здесь был Северный полюс, верно? — заметил он. Затем сообщил, что миссис Свон беспокоят письма Рене. Она думает, что с дочерью происходит что-то не то, и недовольна, что Рене отправилась в отпуск с почти незнакомыми людьми. Миссис Свон предложила ему поехать сюда, посмотреть, как тут Рене и, если она захочет, увезти ее домой.

Таков был краткий смысл сбивчивых объяснений Барри, хотя на уме он явно имел что-то другое. Еще сообщил, что ему удалось поселиться в отеле на берегу озера.

— Ну, он не такой шикарный, как этот, — уточнил он, оглядывая элегантный интерьер «Пилатуса», — однако там чисто, и, слава богу, все говорят по-английски.

— Швейцарцы живут за счет туристов, поэтому стараются им во всем угождать, — поддержала она разговор.

— Ну… в общем, да. — Барри с сомнением посмотрел на нее. Рене показалась ему бледной, хрупкой в розоватом свете настольной лампы и… бесконечно далекой. Он произнес с видимым усилием: — Рин, я хочу видеть тебя наедине.

— Вот как? Очень мило.

Барри напрягся.

— Знаешь, не пытайся шутить, это не смешно, — с раздражением сказал он. — Ты же не могла всерьез подумать, что у нас с Салли может быть что-то общее?

— А разве нет? — Вспомнив свою обиду из-за случайно увиденного эпизода, Рене не собиралась проявлять к нему снисхождения.

— Ну конечно нет. Я уже несколько месяцев ее не видел. Просто водил ее несколько раз погулять, и только потому, что приревновал тебя к тому французу.

— Прошу тебя! — воскликнула она. — Да, да, я понимаю.

Барри, сделав глоток пива, продолжал внимательно рассматривать Рене. Он приехал в Швейцарию, надеясь восстановить их прежние отношения, но на его условиях, прежде всего потребовав, чтобы она рассталась со своей работой, которая была ему ненавистна. Если Рене на самом деле несчастна, как предполагает ее мать, то тому может быть только одна причина — она жалеет о своем неразумном поведении. Однако сейчас Барри уже не был в этом так уверен. Он глянул на ее левую руку. Его кольца не было, но она и не вернула его ему. Интересно, что ж она сделала с его кольцом? Ведь не думает же, что он купит ей другое? Но главное, на ней не было и другого, чужого кольца. Все-таки наверняка с Рин что-то случилось, вот почему у нее такой изможденный, несчастный вид. Все ее прежнее оживление и самоуверенное сияние куда-то испарились.

Он деликатно проговорил:

— Я никогда особенно не интересовался лягушатниками. Этот позабавился с тобой, да?

Она ничего не ответила. Просто сидела не поднимая глаз от скатерти, одинокая, несчастная. И вдруг все лучшее, что было в Барри, поднялось — какое-то глубоко упрятанное в нем рыцарство. Этот француз, решил он, видимо, оказался жестоким типом. Он приехал сюда, готовый простить ее, принять обратно, если она смирится перед ним и раскается, но сейчас все его самодовольство растаяло перед этим неожиданным приступом нежности.

— Что бы там ни случилось между тобой и этим французом, мне нет до этого дела, — сказал он. — Давай все это забудем. Давай начнем все сначала.

Ошарашенная, Рене подняла на него глаза. Она не ожидала, что он так быстро сдастся, хотя подозревала, что Барри готов восстановить их отношения и примириться с их разногласиями. Она посмотрела на знакомое квадратное лицо, светлые волосы, ярко-голубые глаза, такие непохожие на… Слава небесам, что они так отличаются от… Барри никогда не напомнит ей о Леоне.

С сомнением Рене произнесла:

— Это хорошо, что ты приехал, Барри, но сейчас я не могу тебе ничего обещать. Я еще не знаю, как буду себя чувствовать, когда вернусь домой — со мной столько всего случилось. Я… я уже не та девочка, с которой ты был когда-то знаком.

— На самом деле ты все такая же, там, в глубине, — радостно возразил он, уверенный в том, что как только она снова окажется в Англии, то снова превратится в прежнюю, знакомую Рин. — У тебя просто были тяжелые времена, вот и все, но, когда ты вернешься в Вудлей, все это покажется тебе просто дурным сном.

Сном, но не таким уж дурным. Она слабо улыбнулась.

— Жалко, что ты не мой брат, — сказала она импульсивно.

— Я не твой брат и не хочу им быть, — отозвался он резко, недовольный, что Рене отвлекается от главной темы. И снова посмотрел на ее левую руку. — Что случилось с моим кольцом?

Она вспыхнула, в памяти болезненно всплыло воспоминание о том вечере в Фонтенбло.

— Я… я его потеряла.

Барри вскрикнул от неожиданности:

— Какая небрежность! Оно стоило денег, между прочим.

Рене снова улыбнулась — вот его типичная реакция!

— В минуту помрачения ума… — начала она, и вдруг ее улыбка сменилась оцепенением. Рене неожиданно вспомнила, что так и не вернула Леону его кольцо, гораздо более дорогое. Из-за торопливого отъезда, почти бегства, она вообще забыла о нем. Даже не помнила точно, где оно. Вроде бы положила во внутренний кармашек большого чемодана, который остался в пансионе. — Господи, как я могла совершить такую ужасную вещь? — в отчаянии пробормотала она, бледная и дрожащая.

Барри, по-своему истолковав причину ее ужаса и отчаяния, решил проявить щедрость.

— Ладно, забудем об этом, — добродушно заявил он. — Все будет в порядке, Рин, теперь уже ничего не бойся, я с тобой.

Ужасно, ей не вернуть Леону кольцо до возвращения в Париж; но пока слова о том, что о ней будут заботиться, после всех этих ударов судьбы показались ей приятной и надежной перспективой.

— Ты такой добрый, Барри, — откликнулась Рене. — Ты всегда рядом, когда мне нужен. А я так нуждаюсь в человеке, который мог бы меня поддержать. По-моему, я натворила кучу всяких бед и совершенно запуталась.

— Такое случается с большинством девушек, — философски констатировал он. — Хотя они не желают в этом признаваться.

Жанин радостно приветствовала появление Барри, увидев в нем решение всех проблем Рене. Поскольку раньше они были помолвлены, решила она, то и сейчас смогут преодолеть свой разрыв, из-за чего бы он ни произошел, и это заставит подругу забыть ее увлечение Леоном. На родителей Жанин Барри тоже произвел очень хорошее впечатление. Впрочем, симпатия оказалась взаимной, и в глубине души Барри был доволен, что Рене приобрела таких солидных, серьезных друзей. А Рене пыталась понять, сможет ли она продолжить с ним отношения. В общем-то они всегда были отличными друзьями, а сейчас Рене была тронута его готовностью все забыть и простить ее. Конечно, Барри уже никогда не пробудит в ней такой страсти, какую она испытывала к Леону, однако он сможет дать ей дом и детишек, которые заполнят пустоту ее существования.

Синклеры решили, что раз уж Барри доехал до Швейцарии, то ему надо посмотреть страну, и тот охотно согласился на их предложение остаться с ними. Жанин собиралась поехать с родителями в конце месяца в Черматт, но Рене отказалась их сопровождать, решив поехать домой, чему Барри, не скрывая этого, был рад. А пока они совершили множество экскурсий по окрестностям Люцерны, поднялись на гору Пилат в специальных вагончиках, проехали на моторном катере к Трем Порогам, дважды побывали в отеле «Зонненберг», чтобы полюбоваться оттуда несравненным видом на озеро.

— Какие славные цвета, как на пленке «Техниколор»! — такова была реакция Барри.

— Словно сказочная страна, — поэтически оценила увиденное Рене.

Но постепенно она стала привыкать к их старым отношениям. Барри никогда не любил показных жестов, и она не ожидала от него каких-то особых проявлений любви. Рене всегда была вполне удовлетворена его почти братским отношением к ней, но, когда бархатный сумрак окутывал горы, запах цветов доносился как благоухание курений и все вокруг было пропитано атмосферой романтики, ей хотелось, чтобы рядом с ней был любимый мужчина. В такие моменты Барри чувствовал, что она вспоминает то, что он хотел бы заставить ее забыть, но мудро помалкивал, убеждая себя, что все будет снова хорошо, когда они вернутся домой.

Они решили полететь самолетом в Париж, где Рене должна забрать свои вещи, а потом вернуться в Англию поездом и паромом, рассчитывая совершить это путешествие за один день. Синклеры с неохотой отпустили их, все еще настаивая, чтобы они побыли с ними подольше, но Барри уже достаточно насмотрелся на горы, и ему было пора на работу.

Так что возвращалась Рене в Париж совсем в другом настроении, чем уезжала. И хотя сердце у нее временами еще болело, все же она немного успокоилась. Во всяком случае, твердо решила не оглядываться назад, а смотреть только вперед, где ее ждало будущее, как она надеялась, с Барри.

По прилете в Париж Барри решил не ездить с ней в пансион, а немного посмотреть город, поскольку вряд ли когда-нибудь еще в нем окажется. Рене рассталась с ним на площади Согласия, и они договорились встретиться на Северном вокзале, чтобы отправиться вечерним поездом до Болоньи.

— Только прошу тебя, смотри не опаздывай, не потеряйся, а то мне завтра на работу, — предупредил он ее.

— Это ты скорее здесь потеряешься, чем я, — возразила Рене. — Но не волнуйся, я буду задолго до отправления поезда.

Мадам Дюбонне приветствовала ее восторженно, но пришла в ужас, узнав, что Рене не намерена возвращаться в салон.

— Вы ведь имели огромный успех! — восклицала она.

— К сожалению, успех не помог мне продлить рабочую визу, — пояснила Рене.

Мадам заявила, что нужно написать прошение самому президенту. Он должен быть поставлен в известность, что теряет Франция в лице Рене.

— Месье Себастьен будет безутешен, — сказала она. — Он приходил сюда, спрашивал про вас, но я только и могла ему сказать, что вы уехали путешествовать. А куда — не знаю. — Ее выпуклые круглые глаза глядели на нее с упреком.

Значит, Леон все-таки пытался ее найти? Рене торопливо объяснила, что послала ему короткое письмо, которое он, видимо, не получил, и убежала к себе в комнату. Ей не хотелось говорить о Леоне. В спешке Рене не заметила хитрого взгляда, который кинула на нее мадам. Добрая старушка уже давно заподозрила нежные чувства между Леоном и его фавориткой и подумала, что они, видимо, слегка повздорили. Поэтому решила сделать все, что было в ее силах, чтобы их помирить.

Этот разговор напомнил Рене о кольце Леона, и она принялась лихорадочно рыться в своем большом чемодане. Коробочка оказалась на месте. Но ей не успеть отправить его по почте из Парижа. Значит, придется отсылать уже из дома. Потом ей вдруг пришло в голову, что на таможне могут заинтересоваться кольцом, поэтому она вынула его из коробочки и положила в сумку. Наденет его на руку под перчатку, когда они подойдут к таможне, останется только надеяться, что Барри ничего не заметит.

Пришел слуга, чтобы отнести ее багаж. Рене попросила его поймать ей такси, а мадам тем временем умоляла ее не спешить.

— Мадемуазель, вы ведь уезжаете навсегда… Неужели мы не можем немного поболтать? Давайте я сделаю вам чашечку чаю?

Рене объяснила, что ей предстоит ехать через весь Париж и никак нельзя опоздать на поезд.

— Простите, мадам, может быть, мы еще когда-нибудь увидимся. — Хотя знала, что больше они не увидятся никогда.

Когда такси притормозило у тротуара, вдали показались две маленькие фигурки. Семейство Рено еще не уехало в Ла-Боль. Рене стояла на верхней ступеньке крыльца, собираясь спуститься к машине, и в этот момент ее заметила Колетт.

— Мадемуазель! О, мадемуазель!

Она кинулась к Рене, побежала вверх по ступенькам, поскользнулась и упала. Ги, который более медленно шел за ней следом, остановился, засунув пальцы в рот, в ужасе глядя на сестру, у которой из раны на голове потекла кровь.

Рене наклонилась, взяла девочку на руки. Худенькое маленькое тельце расслабленно лежало у нее в руках, головка откинулась, глаза закатились.

— Она ударилась головой о камень! — взволнованно засуетилась мадам Дюбонне.

— Она без сознания, у нее серьезная травма. Где ее мать?

Выяснилось, что мадам Рено ушла на весь день, но должна скоро вернуться, и за детьми присматривает их тетя. Мадам Дюбонне заломила руки и казалась совершенно беспомощной. Рене пришлось взять дело в свои руки. Она велела мадам приказать бонне принести в детскую комнату теплую воду и пластырь, затем вызвать врача. Потом попросила Ги отвести ее к ним в комнату, а сама тем временем осторожно промокала кровь с раны. Малыш бойко топал по лестнице впереди нее. Дети жили вместе в одной комнате, которая соединялась с комнатой их родителей, размером побольше.

— Вот моя кровать, — гордо сообщил Ги, — а вот эта — ее.

— Да, дорогой, а теперь сними покрывало.

Мальчик, мужественно поборовшись с тяжелым покрывалом, снял его, и Рене положила Колетт на кровать. Девочка стала постепенно приходить в сознание, начала слабо шевелить губами.

— Посиди… со мной.

— Да, дорогая, — пообещала ей Рене, гладя ее шелковистые черные кудряшки.

Появилась бонна со всем необходимым, и Рене обмыла голову девочки. Затем пришла мадам и сообщила, что доктор уже выехал.

— Ах, как неудачно, что ее матери нет дома! — запричитала она. — У меня нет никакого навыка общения с детьми.

— Я посижу с ней, пока не придет мадам Рено, — сказала Рене, и мадам с довольным блеском в глазах торопливо вышла, чтобы отпустить поджидающее такси.

Колетт уже почти совсем пришла в себя и теперь твердила:

— Не уезжай… пожалуйста, не уезжай от нас!

— Нет, не уеду. — Рене сидела на кровати рядом с Колетт, которая прижалась к ней всем телом. Глянув на часы, она поняла, что опаздывает на поезд, и Барри будет вне себя от ярости, но не могла оставить Колетт до возвращения ее матери. Потом вдруг заметила, что Ги все так же сидит на своей кроватке, откуда ему удобно было наблюдать за происходящим, и смотрит на нее со страхом в глазах.

— Она умрет?

— Нет, ну что ты! Конечно нет, ты же слышал, что Колетт разговаривает? Скоро поправится.

— А доктор ей поможет?

— Обязательно. Теперь беги играй, а я пока уложу ее в постель.

Пришел доктор и нашел, что не случилось ничего страшного. Сделал девочке укол, сказал, что теперь она будет спать несколько часов, а он завтра заглянет ее проведать. После его ухода Рене села в кресло рядом с кроватью Колетт, которая, все еще цепляясь за ее руку, просила, чтобы она не уходила — девочка явно чувствовала себя спокойнее в ее присутствии. Предстояло подождать, пока она не уснет. Постепенно крепко сжатые пальчики начали расслабляться, а густые черные ресницы закрыли черные глаза. Наконец Рене была свободна. Она нагнулась над спящей Колетт, послушала, как та глубоко дышит, потом осторожно встала. Взгляд на часы подтвердил, что не осталось никакого шанса успеть на поезд. Глядя на спящую девочку, Рене размышляла, что же ей делать. Наконец решила, что теперь будет лучше всего остаться на ночь в Париже, а уж утром отправиться в путь. Она терпеть не могла путешествовать ночью, и ее старая комната в пансионе все еще оставалась незанятой. Только как сообщить Барри, что у нее изменились планы? Будет ли он ждать ее на вокзале или сядет в поезд и поедет без нее? Если позвонить начальнику вокзала, возможно, ему еще успеют передать от нее сообщение? Но Рене не знала, как разговаривать с французскими железнодорожниками.

Пока Рене так раздумывала, за дверью раздались быстрые, легкие шаги, и она вздохнула с облегчением, решив, что наконец-то вернулась мадам Рено и теперь она сможет оставить Колетт на ее попечение. Быстро подойдя к двери, она открыла ее и оказалась лицом к лицу с Леоном Себастьеном.

От столь внезапной и неожиданной встречи Рене пришла в такое шоковое состояние, что какое-то время не могла ни говорить, ни думать. Просто стояла, бледнея и краснея попеременно, а сердце бешено колотилось в ребра. Последний раз они виделись в салоне в ту ночь, когда мадам Арно сделала свои убийственные разоблачения. Но с тех пор, несмотря на все усилия, она не могла выбросить его из головы, мечтала о нем не переставая день и ночь. Как всегда, когда Рене не видела Леона какое-то время, она заново поразилась его красотой, хотя и заметила, что он выглядит бледным, изнуренным. Его темные глаза страстно впились в нее, но, когда он увидел выражение ее лица, которое показалось ему выражением ужаса, взгляд его потух, стал более строгим. Конечно, для нее это была неожиданная встреча, но ее реакция разочаровала его.

— Леон, — произнесла Рене еле слышно, каким-то чужим голосом, не сознавая, что называет его по имени.

Он скованно слегка поклонился ей:

— Lui-même[6].

Она вспомнила про Колетт и, оглянувшись назад, приложила палец к губам. Леон перевел взгляд с нее на маленькое тельце на кровати, которое хорошо было видно в открытую дверь, и лицо его смягчилось. Ему уже явно рассказали о случившемся, и он спросил полушепотом:

— Малышка уснула?

Рене кивнула.

Он прошел мимо нее, подошел к кровати и встал рядом, глядя на Колетт. На его лице было такое нежное выражение, что она невольно прошептала:

— Вы любите детей?

— Обожаю. Так страшно видеть, когда с ними что-то случается.

Леон тихонько дотронулся до щеки Колетт кончиком пальца, и сердце Рене рванулось к нему, заныло от невысказанных эмоций. Она видела его сейчас с той стороны, о существовании которой даже не догадывалась. Они были словно молодая пара, вместе смотрящая на свою любимую маленькую дочку. Отвечая на его вопросы, заданные вполголоса, Рене рассказала ему, что сказал и сделал доктор. Он со вздохом отвернулся от кровати и пошел к двери.

— Мадам Дюбонне сказала, что ее мать должна вернуться с минуты на минуту, — проговорил он. — А пока можно спокойно оставить ее — она крепко спит.

Он стоял у двери, явно ожидая, что Рене выйдет вместе с ним. Вместо этого она отошла в глубь комнаты. Рене на знала, зачем он пришел и как узнал, что она здесь. Она вообще не рассчитывала его больше увидеть, но вот он был здесь, рядом с ней, и каждая клеточка ее тела отзывалась на его близость. Ей каким-то образом нужно сохранить безразличный вид.

— По-моему, мне лучше остаться здесь, пока не…

Не обращая внимания на ее протесты, Леон крепко схватил ее за руку и потащил из комнаты Колетт через соседнюю спальню в коридор. И не отпускал ее локтя до тех пор, пока свободной рукой не закрыл дверь. Касание этих длинных жилистых пальцев окончательно довершило деморализацию Рене. Она схватилась рукой за то место, куда только что впивались его пальцы, и постаралась унять дрожь.

— А теперь, мадемуазель, может быть, вы мне объясните, почему вы уехали, не спросив разрешения и не оставив никому своего адреса? — Теперь в его голосе не было нежности, он выглядел холодным и суровым, со сведенными к переносице бровями, в глазах читалось осуждение.

Сердце Рене упало, она почувствовала себя ребенком, которого застали за неблаговидным поступком.

— Я… я послала вам письмо, — заикаясь пробормотала она.

Он презрительно взмахнул рукой:

— Эта нелепая записка!

Он был прав, глупо было поддаваться импульсу писать это прощальное письмо. Ей вдруг стало стыдно за свое стремительное бегство. Она должна была проявить больше храбрости и настоять на встрече с ним, прежде чем уезжать из страны. Их отношения и предполагаемая помолвка были не больше чем деловыми соглашениями, а деловые люди не принимают в расчет эмоции. Все это время она вела себя как неопытный подросток. Теперь ей придется все объяснять про Антуанетт, и она размышляла, как бы получше приступить к этой теме. А чтобы выиграть время, спросила:

— А как вам удалось узнать, что я здесь?

— Мне позвонила мадам Дюбонне. Она обещала дать мне знать, как только вы приедете.

— О! — Так вот почему мадам Дюбонне так старалась задержать ее.

— Но вы не ответили на мой вопрос, — настойчиво напомнил он.

— Ну… э-э… моя виза почти истекла. — Рене попыталась сосредоточиться, потому что мысли у нее разбежались из-за несчастного случая с Колетт и внезапного появления Леона.

— Мне кажется, мы договорились, как нам обойти эти трудности.

Она сделала беспомощный жест рукой:

— Послушайте, мы не можем разговаривать здесь, в коридоре.

— Отлично, мадемуазель, идите вниз, я за вами.

Она нехотя пошла впереди него в вестибюль, все еще не в силах справиться со своими бунтующими эмоциями. Когда она ему расскажет, что Антуанетт намерена вернуться к нему, он только обрадуется и отпустит ее на все четыре стороны, не станет даже больше ни о чем расспрашивать.

Когда они вошли в вестибюль, мадам Дюбонне разговаривала по телефону. Заметив Рене, она сказала:

— Это месье Барри Холмс. Спрашивает, выехали ли вы уже на Северный вокзал.

— О, хорошо, я могу объяснить ему, почему опоздала на поезд! — воскликнула Рене, беря трубку.

Барри был очень сердит; поезд уходит через несколько минут, а она все еще в пансионе! К сожалению, его не растрогала история с Колетт, он не считал ее достаточным поводом для того, чтобы Рене не явилась на вокзал.

— Ну ты там, наверное, не одна, мог же за ней еще кто-нибудь присмотреть? — холодно спросил он. — Я так и знал, что ты снова все усложнишь. Не надо было вообще отпускать тебя в пансион одну.

Ей не понравился его тон, хотя она полагала, что здравый смысл все же на его стороне. И произнесла неуверенно:

— Я была нужна Коллет, должна была ей помочь, я отчасти виновата в том, что это произошло, Барри. Она… она меня очень любит. Ее матери не было в пансионе, и я просто не могла оставить ее одну и без помощи.

И тут услышала, как он произнес вполголоса:

— Сентиментальная чушь! — Потом громче, в трубку: — Я же сказал тебе, что мне обязательно нужно уехать сегодня.

— Прости, тогда не жди меня. Поезжай без меня, а я завтра отправлюсь первым же поездом.

Барри ответил, что так и сделает, и повесил трубку, оставив ее в самых расстроенных чувствах. Он мог бы проявить побольше сочувствия — Леон и то его проявил. Рене положила трубку на место и обернулась — он стоял совсем рядом с ней, глядя на нее с непроницаемым выражением.

— Это был месье Барри? — нежно спросил Леон. — Это из-за него ты вынуждена была бежать от меня?

— Да, — сказала Рене неуверенно. — Я все-таки поехала в отпуск с Синклерами, хотя вы меня не отпустили. А он приехал туда и разыскал меня. Я собиралась вернуться с ним домой, а теперь опоздала на поезд.

Он стоял спиной к свету, и она не могла как следует разглядеть его лицо в полутемном вестибюле. Мадам Дюбонне тактично оставила их наедине. Леон ничего не ответил. Ей показалось, что она глубоко задела его, хотя это было невероятно, потому что ранить человека словами можно только в том случае, если сердце его неравнодушно, а Леон не вкладывал сердечной теплоты в свои взаимоотношения с ней. В то же время Барри был тем средством, которое позволяло ей разорвать их с Леоном отношения, не вынося на обсуждение болезненную тему Антуанетт, и она вздохнула с облегчением.

— Кстати, вам следует знать, что я вообще собираюсь уйти из модельного бизнеса, — твердым голосом проговорила она. — Скорее всего, я выйду замуж за Барри. В конце концов, были же мы с ним когда-то помолвлены… — Она запнулась. Леон был причиной того, что их помолвка оказалась расторгнутой.

Он тихо сказала:

— Понятно.

И Рене снова почувствовала, что он удручен. Скорее всего, его уязвляло то, что она его покидает. Ничего, скоро Антуанетт залечит эту рану, нанесенную его тщеславию.

Появилась бонна с подносом в руках и остановилась, выпучив на них глаза, потом вспомнила о приличиях и поспешила в столовую, пробормотав извинения.

— Здесь невозможно разговаривать! — раздраженно воскликнул Леон. — Мадемуазель Торнтон, я понял, что вы намерены были мне сообщить. Я желаю вам счастья в вашем вновь обретенном союзе с вашим молодым человеком. Но прежде чем вы уедете, нам нужно уладить пару мелочей, в том числе я должен выплатить причитающуюся вам зарплату. Прошу вас пройти со мной, я выпишу вам чек.

Она открыла было рот, чтобы сказать, что чек можно выслать по почте, потом вспомнила про кольцо у себя в сумочке и промолчала. Это было не самое удобное место, чтобы возвращать ему кольцо, когда любопытные взгляды в любой момент могут нарушить их уединение. Ее сердце боролось с разумом, оно кричало, что она не может позволить ему уйти, что под любым предлогом должна его задержать, оттянуть последнее расставание, и сердце победило в этой борьбе.

— Позвольте мне только еще раз взглянуть на Колетт, и пойдем, — попросила Рене.

Ребенок крепко спал. Рене сказала мадам, что вернется в пансион и останется еще на одну ночь, если это возможно. Добрая старушка сияла от счастья, и Рене пришлось прикусить язык, чтобы не выпалить те резкие слова, которые так и просились наружу. Со стороны мадам было предательством дать Леону знать, что она вернулась. Рене не могла даже представить, зачем старухе это понадобилось и какую пользу она может из этого извлечь, но не могла позволить себе сейчас с ней поссориться, потому что ей нужно было где-то переночевать.

Машина Леона стояла за воротами дома, и по дороге в Париж они вели легкую светскую беседу про погоду, политику и о прочем, хотя Рене в основном односложно отвечала на его замечания. Она сидела рядом с ним на переднем сиденье, сцепив руки на коленях, разрываемая самыми противоречивыми чувствами, радостью быть снова с ним, болью от его безразличия и негодованием на его произвол.

Они проехали центральную часть Парижа, но не остановились даже в Фобур-Сент-Оноре.

— Месье, куда вы меня везете? — спросила Рене.

— Ко мне домой. Салон вчера закрылся.

Она невольно воскликнула:

— Прошу вас, только не туда! — Память о том вечере, который они провели с его матерью, была еще слишком горькой.

— А почему нет? Вы думаете, это неприлично? Пора перестать быть такой старомодной, дорогая… С вами не произойдет ничего, что могло бы вызвать недовольство месье Барри. — В голосе его слышалась насмешка.

Рене вспыхнула, отвернулась и стала глядеть в окно, чтобы скрыть от него слезы, которые выступили у нее на глазах. Она должна была проявить больше благоразумия, не стоило соглашаться ехать с ним, но ей еще ни разу не довелось проявить благоразумия, когда дело касалось Леона. Машина свернула на мост, который вел на остров Сен-Луи.