Первая жена

Глава 28. #Я_же_бать

Артем

Я поднимаюсь на второй этаж детдома, где находится группа с детьми трехлетнего возраста.

Сердце долбит как отбойный молоток.

Чувствую, как при каждом шаге почему-то все больше немеет левая рука. Сжимаю и разжимаю пальцы, но противное ощущение не проходит.

Все от нервов…

Чтобы найти маленькую Веронику Лисьеву, мне пришлось попотеть.

Дом малютки, куда ее сдала Лида, расформировали в прошлом году, и детей распихали кого куда. Веронику определили в детдом в другом городе. Мне пришлось изрядно потрясти кошельком, чтобы выяснить, где она находится.

Меня до сих пор колбасит от осознания, что Лидия отдала мою дочку в детдом. Как могла? Как совести хватило? Прибил бы суку, честное слово.

Если она узнала про подмену, почему даже не попыталась найти нас, поменять детей? Неужели свой приплод на хрен не нужен?

А впрочем…

Со мной ведь поступили ровно так же. Вот только у моей матери не было такой шикарной отмазы — типа не ее сын. Очень даже ее, но тоже сто лет в обед не сдался.

В детдоме я верил в разное. Что мать сдала меня на время, а потом забыла, где я. Что меня перевели в другое место, а она не смогла отыскать. Что она живет в другом городе, и у нее просто нет возможности меня навещать. Что ее похитили или она болеет и не может обо мне заботиться…

Какие только байки не придумывают дети, чтобы как-то оправдать собственную ненужность.

Я нашел ее, когда повзрослел.

Очень хотелось посмотреть ей в глаза и спросить — зачем, мам? Что во мне такого паршивого, раз ты решила от меня избавиться? Чем не угодил?

А она мазнула по мне равнодушным взглядом, даже не поняла, кто перед ней.

Я представился. Думал, она хоть изобразит интерес, ну или там вину…

А она спросила:

— Че приперся?

Злобно так спросила, с раздражением.

Я тогда задохнулся обидой и ушел.

Ничего хуже она и сказать не могла, разве что на хер меня послала бы еще.

В ней, прямо как в Лидии Лисьевой, напрочь отсутствовал родительский инстинкт.

Самое паршивое, что я — яблоко с той же яблони…

Очень даже вероятно, что я такой же генетический урод, который даже произведя на свет потомство, никакой любви к нему не испытывает.

Я останавливаюсь перед дверью, выкрашенной в коричневый цвет. Кажется, здесь.

Собираюсь зайти и… торможу.

Как последний придурок, пялюсь на стальную ручку двери.

Я стремился сюда как мог. Как только мы с Майей узнали про подмену детей, места себе не находил, пока не узнал, где предполагаемая дочка. Я здорово выдохнул, узнав, что ее не удочерили. По крайней мере, не придется выцарапывать девчонку из рук приемных родителей. Но сейчас…

Банально боюсь зайти.

Что если это не она? Или непохожа? Или…

Или я ничего не почувствую к ней, когда увижу. Прямо как к Поле, когда привез их с Майей домой из роддома.

Да у меня в груди здорово так екнуло, когда понял, что мое родное дите где-то там, у чужих людей. Но в то же время сейчас мне сильно не по себе.

Вдруг так и есть, что у меня отцовский ген напрочь атрофирован, как Майя и сказала…

К тому же трехлетнее дите — это вам не младенец, это почти что сформировавшийся человек со своим характером. Хотя я в свое время и младенца полюбить не смог.

Я вообще людей не жалую в принципе. Они мне кажутся лживыми и продажными.

Я только Майю люблю, больше никого.

Но даже любя ее, я три года убеждал себя, что она — подлая дрянь… Слава богу, это оказалось и близко не так.

А тут девочка трех лет, которую я в глаза не видел. Где гарантии, что у меня возникнут к ней какие-то светлые чувства?

Жалко ее — это да. Позабочусь о девчонке, все для нее сделаю, но полюблю ли? Впрочем, для начала надо убедиться, моя ли она вообще. Сделаю ДНК-тест, присмотрюсь к ребенку, а там уж время покажет.

Кладу руку на холодный металл дверной ручки, давлю вниз, наконец открываю.

В уши врезаются детские визги, а в ноздри бьет запах хлорки, которым, должно быть, недавно обработали пол.

Я оглядываю просторную светлую комнату, где резвится малышня. Ребят около пятнадцати, мальчишки с девчонками вместе.

Ко мне тут же спешит женщина с короткой стрижкой. Должно быть, воспитательница.

— Здравствуйте, — она лучезарно мне улыбается. — Зоя Владиславовна звонила, предупреждала о вас, проходите.

Директор молодец, внимательно ко мне отнеслась, выслушала, направила прямо сюда, да еще и предупредила служащую.

Прохожу.

С шумом вздохнув, оглядываю ребят.

А воспитатель принимается тараторить:

— Обратите внимание, у нас тут замечательный мальчик Коля Трошкин. Вон видите, на лошадке сидит.

Я вижу — действительно сидит худенький мальчишка, старательно стучит по голове деревянной лошади игрушечным молотком.

Качаю головой:

— Мне нужна девочка, я…

— Вот Наташенька Зельцева, умничка наша, уже знает кое-какие буквы, цифры…

Воспитатель указывает на крошечную девочку-блондинку в желтом платье.

Резко ее перебиваю:

— Зоя Владиславовна разве не предупреждала, что мне нужна именно Вероника Лисьева? Я приехал ради нее.

— Предупреждала, — кривит пухлые губы воспитатель. — Только вы ее не захотите. А даже если возьмете, то вернете назад. Ее уже возвращали…

Ну пиздец…

Я искренне надеюсь, что в аду есть отдельный котел для тех, кто берет детей домой, а потом возвращает их в детдом. Ибо это не люди. Это уебки. Потому что нет для ребенка из детдома большего стресса, чем быть снова отвергнутым, брошенным.

Строго смотрю на воспитателя и цежу:

— Какое право вы имеете так говорить о ребенке? Зачем хаете Веронику? Я спрашивал вашего мнения о ней? Нет, не спрашивал. Я просто просил показать…

В этот момент мы оба слышим отчаянный визг.

Это пищит мальчишка на лошадке.

— Вот она, смотрите… — машет в его сторону воспитатель.

Тут я вправду вижу девчонку с двумя хвостиками из русых кудряшек. Она прячется за лошадку и одновременно с этим тянется к пацану.

— Что она делает? — поначалу даже не понимаю.

— Стаскивает Коленьку на пол, — пожимает плечами воспитатель.

Приглядываюсь и понимаю, что так и есть. Худенькая карапетка с маниакальным упорством тянет его за руку и таки стаскивает с лошади. Но на этом не успокаивается, забирает у него молоток. Рыдающий пацан бежит к воспитателю.

— Вот она, ваша Вероника, — хмыкает она и берет на руки пацана.

Я наблюдаю за тем, как карапетка с победным видом взбирается на игрушечную лошадку, важно постукивает по ней молоточком.

— Девочка, может, и не виновата… — нехотя подмечает воспитатель. — В такой среде росла. Она не так давно у нас, прибыла из расформированного дома малютки. Не знаю, как там воспитывали детей, но она неуправляемая, абсолютно неуправляемая! Дерется, кусается, огрызается, как волчонок…

Слушаю ее вполуха, а сам во все глаза смотрю на девчонку.

Она поглядывает на нас с любопытством.

И я… Вижу в ее лице черты Майи — ее губы, разрез глаз. Зато брови у малышки мои — широкие, кустистые. Ресницы длиннющие, завернутые, как у мамы, осанка горделивая — глаз не отвести.

А то, что Вероника шкодит, дерется и кусается, так я то же самое делал. Отметился зубами на каждом, кого достал. И дрался постоянно. А как филигранно огрызался… Особенно когда повзрослел и научился материться. За все это моя жопа была бита не один десяток раз.

Да, при таком раскладе ДНК-тест нам явно без надобности.

По внешнему виду и характеру видно — наша дочь.

Хорошенькая, как Майя, вредная, как я.

Неужели я вправду нашел нашу дочку!

Шумно выдыхаю, испытывая дикое облегчение и в то же время радость. Аж сердце поет.

Вспоминаю про пакет со сладостями, который Майя посоветовала взять с собой.

Достаю из пакета упаковку леденцов.

— Можно, дам? Они без сахара, на натуральном соке.

Не то чтобы я был особым знатоком сладостей, опять же Майя помогла с выбором.

— Давайте, — пожимает плечами воспитатель.

— Малыши, хотите конфет? — предлагаю им.

Они кричат, что хотят, и подбегают ко мне.

Выдаю каждому по леденцу, жду, когда ко мне подойдет и Вероника тоже, но она почему-то не подходит. Так и продолжает смотреть на меня, сидя на отвоеванной лошадке. Да, дева серьезная, такую конфетами не проймешь.

Пока остальные дети лопают сладости, я сам подхожу к девочке.

Опускаюсь перед ней на корточки, вглядываюсь в лицо, стремясь впитать каждую ее черточку, каждую микромимику. Такой она кажется мне красивой и притягательной. А ее напускная серьезность делает малышку дико трогательной.

— Че надо? — нагловато спрашивает она.

Слишком нагло для девочки ее лет.

— Ты кто такой? — она продолжает серьезно на меня поглядывать.

Мелкое хамло. Нет, ну точно моя дочь! Без всяких там вопросов.

Меня пробирает до самых внутренностей, от переизбытка эмоций аж пересыхает горло.

Кое-как выдавливаю из себя:

— Я папка твой…

Надо видеть, как при моих словах расширяются ее глаза.

Два широких блюдца.

Два голубых океана.

У меня внутри екает с такой силой, что кажется, схлопочу инфаркт.

Да уж, с возникновением любви к этой конкретной девочке у меня явно не будет никаких проблем.

Оформите мне эту малышку, пожалуйста, я забираю ее домой.