Плач волчицы

Глава СЕМНАДЦАТАЯ

Еще издалека они увидели, что у «Френчи Ландинга» происходит какая-то суматоха. Множество машин, припаркованных вдоль дороги, внушительная толпа на месте брошенной заправочной станции, неясный гул голосов, раздающихся из плохого репродуктора.

Лорел взглянула на Джека — она избегала его глаз весь день, так как считала случившийся с ней нервный срыв недопустимым. В небрежно расстегнутой рубашке хаки, в бейсбольной кепке, сдвинутой на затылок, и со связкой рыбы, висевшей на руке, он выглядел ленивым и равнодушным.

Он внимательно смотрел На Лорел и недоумевал, что это на нее напала такая застенчивость. Ему было интересно, давала ли она себе хоть когда-нибудь передышку. Она требовала от себя совершенства — того, чего не мог достигнуть ни один из смертных. Эту цель он всячески избегал, но поймал себя на том, что уважает ее за это. Она казалась такой маленькой и хрупкой, но у нее был большой запас мужества.

Они направились к бару, но взгляд Лорел был прикован к тому, что происходило через дорогу, на старой заправочной станции. Люди стояли вытянувшись, чтобы лучше видеть, что там происходит. Аукцион, наверное, подумала она, хотя это место было покинуто с конца семидесятых годов. Одно слово все-таки донеслось до слуха Лорел, и она остановилась как вкопанная.

— …проклятие!…

Яростным потоком воздух вырвался из ее горла.

— Вот сукин сын.

И прежде чем Джек успел вымолвить хоть слово, она, расправив плечи, быстрой, решительной походкой направилась к станции. Джек хотел отдать рыбу ТиГрейс, а для себя попросить высокий стакан холодного пива. Ему совсем не хотелось совать нос в это проклятое осиное гнездо, но он не мог забыть, как она плакала в его объятиях.

Ругаясь сквозь зубы, он крепче сжал леску с рыбой и поторопился за Лорел.

— Стоянка не находится во владениях Делахаусов, — заметил он.

Лорел нахмурилась.

— Все намного проще — он арендует это место с разрешением проводить общественные демонстрации, — проговорила она, втайне надеясь, что у него нет этого разрешения и она сможет натравить Кеннера на него.

— Ты сделала свое дело, ангел, — заспорил Джек. — Почему бы не оставить его в покое, а мы сможем пойти и взять выпить что-нибудь.

— Почему? — резко спросила она. — Я здесь, и я официальный представитель суда, и у меня есть обязательства перед Делахаусами. — Она выстрелила в него взглядом. — Иди и возьми что-нибудь выпить. Я не просила, чтобы ты пришел со мной.

— Мы из породы упрямцев, — проворчал он, округляя глаза.

— Да, — ответила она, не замедляя шага. — Упрямство — одно из моих лучших качеств….

Болдвин и его последователи не теряли время даром. Знак на длинной ножке — продажа или аренда, который стоял перед окном заправочной станции, был заменен на знак, на котором можно было прочитать: «Пора покончить с грехом! Найдите правильный путь!» Дверь гаража была открыта, и в проеме на скорую руку была сооружена сцена, и у Джимми Ли был великолепный темный фон, что придавало драматический эффект его напыщенным речам и картинным позам.

Его последователи, несмотря на жару, столпились на растрескавшейся бетонной площадке. Многие женщины старались пробиться поближе к проповеднику, их загоревшие лица сияли от умиления. А Джимми Ли возвышался над ними, его белая шапочка ослепительно сияла в позднем дневном солнце. Он ходил по сцене в белой, промокшей насквозь рубашке, призывая своих последователей терпеливо нести крест н поддерживать работу миссии пожертвованиями.

— Я буду продолжать борьбу, братья и сестры! Неважно, как сатана попытается поразить меня, неважно, какие препятствия встанут на моем пути. Я буду продолжать мою битву. — Он дал своим словам возможность прозвучать и зависнуть в воздухе на несколько секунд, потом драматично вздохнул и застыл с поникшими плечами. — Но я не хочу бороться в одиночку, мне нужна ваша помощь, помощь полных веры, смелых, преданных людей. Мне грустно признавать, мы живем в мире всемогущего доллара. Паства Пути Истинного не сможет продолжать нести слово истины непросвещенным толпам верующих без денег, а без паствы я бессилен. Один я — это просто один человек. С вами, поддерживающими меня, я — армия.

Пока верующие и преданные аплодировали актерскому монологу Болдвина, Лорел обошла толпу слушателей. Эти доверчивые люди вызывали жалость. Им было нужно что-то, во что можно было верить. Но то, что они выбрали и верили в этого лжеца, этого извращенного человека, выводило ее из себя.

Лорел увидела камеры, когда уже было поздно. Сначала она заметила припаркованный у гаража фургон кабельной телевизионной станции Лафейетта, которая передавала еженедельные шоу Болдвина. Неподалеку возился с телевизионной камерой оператор. Лорел была почти перед толпой, и Болдвин мгновенно поймал ее взглядом.

Болдвин, увидев Лорел, замолчал на полуслове. Его сверкающе-золотистый и горящий огнем фанатизма взгляд, блеснул, как театральный прожектор. С каждой секундой его молчания толпа становилась более напряженной, предчувствуя что-то.

Лорел застыла, когда оператор и Джимми Ли направились к ней. Она почти осязаемо ощутила циклопический глаз камеры, устремленный на нее, почувствовала на себе взгляды Болдвина и его сторонников. Она собрала свою волю в кулак и глубоко вздохнула.

— Мисс Лорел Чандлер, — сказал Болдвин мягко. — Женщина образованная и с глубокими убеждениями. Хорошая женщина, втянутая обманом на сторону сатаны.

Вздохи и шепот пронеслись по толпе. Женщина, ближе всех стоявшая к Лорел, отпрянула, прижав руку к груди и как бы защищаясь.

— Я думаю, что судье Монахону не понравилась бы такая оценка, — лукаво сказала Лорел, скрестив руки. — Но вас, вероятно, это забавляет, так как вы большой специалист по одурачиванию людей. Именно вы привлекаете к себе хороших людей обманом.

Те, кто стоял достаточно близко, чтобы слышать ее, недовольно заворчали. Болдвин одним движением руки заставил их молчать.

— Не осуждайте ее, верующие, — прокричал он. — Христос сам в своей мудрости молился о прощении тому, кто оскорбил его. Он направлял меня в прощении.

— А направлял ли он вас в вопросах закона? — поинтересовалась Лорел. — Имеете ли вы право находиться на этой территории, являющейся частным владением, и проводить это собрание?

Что-то уродливое и злое мелькнуло в глазах Болдвина.

— У нас есть все права, заблудшая сестра, — сдержанно сказал он. — У нас есть законные права, предоставленные человеку. У нас есть моральные права, предоставленные самим Богом, собраться в этом скромном месте и…

— Подходящее место — заправка, — заметил Джек. Он обошел Лорел, чтобы лениво облокотиться на край сцены Джимми Ли, и леска с рыбой все еще свисала с его кулака. — Ты всегда заряжал меня, заливая топливом, Джимми Ли.

Он стоял близко, к микрофону, и последние его слова, подхваченные и усиленные, донеслись до края толпы, где собралось много любопытных. Все они разразились смехом.

Лицо Джимми Ли под искусственным загаром вспыхнуло бордово-красным цветом. Его губы слегка дрогнули, когда он усилием воли поборол желание оскорбить человека, который —стоял, лениво облокотившись на сцену. Проклятый Джек Бодро. Чертова Лорел Чандлер. С этой маленькой сучкой одни проблемы. Бодро пришел только ради нее. Но так как он хотел вылить всю грязь на Лорел Чандлер, Джимми Ли держал себя в руках. Его последователи не потерпят, если он обрушится на женщину ее положения. Бодро же был другого поля ягода.

— В самом деле, мистер Бодро? — спросил он. — Сказать вам, как ваши книги действовали на меня? Они делали меня больным и вызывали отвращение, как у любого истинного христианина. Мерзкое, жестокое содержание, праздник зла и справочник злодеяний сатаны. Или вы пришли сюда, чтобы сообщить, что вы оставили этот путь порока?

Неторопливая усмешка расползлась по лицу Джека. Он плюхнул свою рыбу рядом с Джимми, что заставило того отскочить назад, и, запрыгнув на сцену, сел, свесив с нее ноги.

— Ну, черт, Джимми Ли, я хочу спросить тебя: воровал ли ты у людей деньги? Вопрос стоит так, отрицание— есть признание вины. В предыдущей жизни я был адвокатом, и я знаю. — Он наклонил голову и одарил Болдвина безжалостной, злой улыбкой, такой тяжелой и острой, что ею было бы можно разрезать стекло. В хвосте толпы опять раздался взрыв хохота, который волнами, докатился до сцены. Джимми Ли сжал зубы, чтобы сдержать поток непристойностей. Яростно вцепившись в микрофон, он представил себе, что сжимает горло Бодро.

— Зло — это не тема для смеха, — твердо сказал он. Оторвав свой взгляд от лиц людей, которые собрались послушать его, он обличительно указал на Джека. — Разве мы хотим, чтобы наши дети росли, читая эти развращающие гнусные сказки, которые сочиняет этот человек? Истории об убийствах, увечьях и ужасах, которые безусловно выходят за рамки воображения порядочных людей?

— Эй, Джек! — воскликнул Леон, который стоял рядом со старым пыльным насосом. — Как называется твоя книга?

— «Иллюзии зла», — отозвался Джек, смеясь, — продается везде за 5.99!

— И он смеется и делает деньги из этой грязи, — закричал Джимми Ли благочестивым прихожанам под смех остальных. — Какие еще грехи может совершить человек с больным, воображением? Каждый день мы слышим о преступлениях, совершенных против женщин и детей в этой стране. Нашу родную Акадиану терроризирует свирепый монстр, который преследует и убивает наших женщин. А откуда эти монстры черпают идеи для своих преступлений?

Усмешка исчезла с лица Джека. Он встретился злым взглядом с Болдвином и, не отрывая от него Глаз, отбросив в сторону рыбу, стал подходить. Горячими волнами на него накатывалась враждебность.

— Тебе лучше следить за тем, что ты говоришь, проповедник, — недовольно проворчал он, отталкивая микрофон Болдвина. — Ты не знаешь, как может отомстить на оскорбление человек с таким больным воображением, как мое.

Джимми Ли смаковал маленькую победу, поддержка толпы придавала ему уверенность.

— Я не боюсь тебя, Бодро.

— Нет? — Джек вскинул брови. — А ты боишься слова «судебное дело о клевете»? А следовало бы бояться, потому что мои адвокаты привлекут тебя к суду, и ты будешь связан этим до конца своей жизни, и я не оставлю тебе даже горшка, чтобы пописать, а все, что ты сейчас делаешь, будет ни к чему.

Бслдвин сузил глаза. Желваки ходуном заходили на лице.

— Это свободная страна, Бодро. Если я считаю, что чтение этой паршивой литературы подталкивает несформировавшиеся умы к совершению безумных поступков, я могу говорить об этом.

— Да. А если ты связываешь мое имя с этими безумными поступками, то у меня есть право, выражаясь по-простому, выбить из тебя твое болтливое дерьмо. — С улыбкой крокодила Джек поднял руку Джимми таким образом, что микрофон подхватил и разнес его слова. — Может быть, ты попробуешь выгнать из меня демонов, — Джимми Ли? Перегони их в кошку или еще в кого-нибудь в этом роде. Покажи людям что-нибудь стоящее их денег. — Джек нагнулся, подхватил леску и ловко повесил гирлянду рыб на шею Болдвина. — Или, — продолжал Джек, — достань себе пару буханок хлеба, и, может быть, ты свершишь это чудо.

Взрывы смеха раздались в толпе. Лорел прижала руку к губам, стараясь сдержаться. Джек спрыгнул со сцены и направился к ней, доставая из кармана рубашки сигарету, его глаза озорно блестели.

— Ты такой нехороший, — прошептала Лорел, когда Джек, взяв ее за руку, выводил из толпы.

— Это то, что делает меня таким привлекательным, — убежденно сказал Джек. — Теперь пойдем возьмем что-нибудь выпить, ты ведь должна мне.

Они не прошли и трех шагов, как воздух прорезал дикий пронзительный крик, от которого по телу пробежал озноб. Лорел напряглась и, пораженная, дрожащая, схватила Джека за руку, сердце бешено заколотилось. Вокруг слышались вздохи и шепот толпы, шарканье ног по бетону. Крик раздался еще и еще раз. Он доносился из «Френчи», и в нем было что-то, что никого не оставляло равнодушным. Люди стояли затаив дыхание и ждали.

Лорел еще крепче схватила Джека за руку, когда увидела полицейскую машину округа, припаркованную у дома.

Из бара вышел шериф и спустился по ступенькам, его зеркальные авиационные очки поблескивали на солнце. Боковая дверь, громко хлопнула, и худенький молодой человек с бледным лицом, в «юртах для серфа и в неоново-зеленой рубашке перемахнул через ограду и стремительно побежал вверх по улице.

Входная дверь опять хлопнула, и Ти-Грейс— буквально вывалилась нару5ку, крича: «Ma bebe!» [53]. Она упала на колени и снова и снова ударяла кулаками по полу, дикие, ужасные рыдания разрывали ее душу, вырывались наружу. Спотыкаясь, вышел Овид, ощупывая свой путь, как слепой. Он опустился рядом со своей женой, найдя ее руками, поднял лицо к небу и закричал:

— Bon Dieu avoir pitie! [54]

— О Боже, Джек, — прошептала в ужасе Лорел и приникла к. Джеку. В ее глазах были невыразимые боль и горе.

Несколькими минутами раньше молодой человек, который, так стремительно выбежал из бара, принес новость, что нашлась Эни Делахаус-Жерар, которую не видели с вечера воскресенья. Ее обнаженное, изуродованное тела было обнаружено на берегу реки.

Убийство перевернуло весь Байю Бро. Другие районы Акадианы уже были охвачены страхом. Но местные жители чувствовали себя вне опасности. Этот округ, казалось, был безопасной гаванью, волшебным местом, где ничего не случалось. Но смерть Эни развеяла эту иллюзию. Жизнь в Байю Бро сошла со своей привычной оси, и люди лихорадочно искали что-то, на что можно было рассчитывать, на что можно было положиться.

Вечером улицы были пустынны. Все рано закрылось. Люди спешили домой, чтобы быть со своими семьями. Двери, которые раньше никогда не закрывались, были надежно заперты, защищая людей от зла, которое обитало где-то на неприветливом, спрятанном под туманом берегу реки.

Ти-Грейс, безутешную в своем торе, уложили в постель и сидели с ней. Стали съезжаться члены семьи Делахаус. В черные дни они собрались вместе, чтобы дать силы друг другу, попытаться заполнить ту страшную пустоту, которая возникла, когда не стало Эни.

Бар был закрыт, но его основные завсегдатаи собрались в доме Делахаусов. Они тоже были в своем роде семьей — Леон, Тори, Дэд Нильсон и полдюжины других людей. Эни была одной из них, и сейчас с ее смертью из равномерного течения их жизни выпало привычное звено. Леон следил за работой бара, разливая напитки, его обычная, беззаботная ухмылка исчезла с лица. В знак траура он снял свою панамскую шляпу и сменил яркую рубашку на черную футболку. Остальные сидели у стойки бара или рядом, держась подальше от сцены и танцевальной площадки, все, кроме Джека. Он расположился на стульчике для фортепиано, пил «Старого турка» и тихонечко наигрывал грустные песни на маленькой евангелистской гармонике.

Лорел наблюдала за ним со своего места — высокого углового стульчика. Опустив голову, Джек извлекал такие нежные звуки, что казалось, гармоника плачет. Он не произнес и десяти слов, узнав о случившемся, не разговаривал ни с ней, ни с кем-нибудь еще. Он оставался с ними, физически присутствовал, но она не могла отделаться от чувства, что он куда-то исчез, что он где-то далеко. Он ушел в себя, закрыв все двери и ставни своей души, так же, как жители Байю Бро закрыли свои дома. От мужчины, который дразнил ее, держал в своих объятиях, когда она плакала, не осталось и следа. Лорел покусывала большой палец и хотела угадать, куда он унесся в мыслях… и не хотела, чтобы он там был без нее. Она опять почувствовала себя чужой. Всех связывали воспоминания об Эни, прошлые истории, общие дела. Лорел не знала о них. До последнего времени дорога ее жизни не пересекалась с людьми, которые относились к «Френчи» как к своему второму дому.

Снова из далекого детства вернулось чувство отчужденности. Лорел вспомнила, как они с Саванной, одетые в лучшие воскресные платьица, стояли на боковой дорожке у церкви, с тоской смотрели, как детишки бегали и играли в парке рядом с церковью.

— Мы можем тоже поиграть, мама?

— Нет, дорогая, ты же не хочешь испачкать свое хорошенькое платьице, так ведь? — Вивиан в алом в белый горох элегантном платье, в белой широкополой шляпе наклонилась и поправила тугой локон у Лорел за ухом.

— Кроме того, дорогая, это не те дети, с которыми тебе стоит играть.

— Почему?

— Не будь глупой, Лорел. — Она улыбнулась той острой, как бритва, улыбкой, от которой у Лорел екало в животе. — Они простые дети. — Вы — Чандлеры.

Глупая память, думала она, стараясь подавить нахлынувшие чувства. У Делахаусов было слишком большое несчастье, чтобы сейчас жалеть себя.

— Это вам.

Лорел посмотрела на него, увидела стакан молокае который Леон поставил перед ней на стойку бара.

— У моего дедушки была язва, — мягко объяснил он. Леон положил локти на стойку бара и наклонился к ней, понимающе глядя на нее. — Он тоже так потирал живот, как вы сейчас. Когда у него кончался капустный сок, который поставлял ему местный бакалейщик, он пил молоко.

Лорел виновато посмотрела на руку, которую рассеянно прижала к животу.

— Я в порядке, — сказала она, охватив стакан двумя руками. — Но все равно спасибо, Леон.

Он глубоко затянулся и выдохнул бледный дым, глядя в никуда.

— Я не могу представить, что она умерла, покинула нас вот так, — сказал он, щелкая пальцами.

— Вы были дружны? Он грустно улыбнулся. — Все любили Эни.

Лорел потягивала молоко и краешком глаза поглядывала на Джека, думая про себя, любил ли он Эни.

— Она была замужем, правда?

— Но Тони плохо к ней относился, — Он еще раз затянулся, стряхнул пепел, на минуту задумался, уйдя в воспоминания, рассеянно потер шрам на щеке. — Эни любила хорошо проводить время, — пробормотал он. — Она была неплохой, она просто любила хорошо проводить время, вот и все.

Ум Лорел автоматически выбрал и разложил до полочкам факты. Старая привычка. Удобная в своем роде. Осмысливая трагедию, Лорел сосредоточилась и успокоилась. Убийства должны быть раскрыты. Справедливость должна восторжествовать. Но ничто не вернет Эни к жизни.

Боковая, дверь рядом с кухней открылась, и вошел Овид, спотыкаясь, как зомби. Он постарел на двадцать лет и выглядел каким-то съежившимся, несмотря на свою массивность. Волосы серебряным венчиком обрамляли голову. Краска сошла с лица, и кожа стала прозрачно-серой.

Разговор прекратился, и все обратили взоры к Овиду.

Все, кроме Джека, который склонился над своим аккордеоном, наигрывая «Valse de Grand Meche» [55]. Овид стоял потерянный, смущенный, как будто не имел представления, где находится и что здесь делает. Леон подошел к нему и взял его за руку, тихонько говоря ему что-то по-французски. Казалось, он не слушает, а сидит, оглядывая людей, которые собрались в баре. Потом его взгляд остановился на Лорел.

— Viens ici, cherie, — сказал он, протягивая к «ей руку. — Ти Грейс хочет видеть тебя.

Лорел едва удержалась, чтобы не оглянуться я не посмотреть, нет ли кого-нибудь, кто бы стоял за ее спиной, к кому он обращался.

— Я? — спросила она, прикасаясь к груди.

— Oui, пойдем. Пожалуйста.

С тяжелым, давящим чувством Лорел соскользнула со стула, с горькой иронией думая, что все-таки она будет втянута в эти события.

Они прошли через кухню, которая была самым большим помещением в доме. Воздух был насыщен совершенно неподходящим к ситуации бодрым и веселым ароматом крепкого кофе. На полках располагалось огромное количество безделушек — от крошечных пластиковых рук, сложенных в молитве, до наперсточков из Лас-Вегаса и наборов для соли и перца w виде белочек и цыплят. Все это до боли поразило Лорел, потому что раскрывало характер женщины, которая вырастила детей в этом доме.

Дети и внуки Делахаусов сидели, заняв все лавки у длинного, обильно накрытого стола в центре комнаты. Детишки сидели на руках у родителей или старших братьев. У многих были заплаканные глаза. Лорел позавидовала их большой, дружной семье, хотя, конечно, их собрало горе, черной пеленой покрывшее всех.

— Мне очень жаль, — прошептала она, сожалея об утрате и в то же время извиняясь за то, что вторглась в такое неподходящее время.

Женщина, которая, вероятно, была близняшкой Эни — круглые, как яблоки, щеки, туго завитые кудряшки, — после этих слов залилась слезами. Смуглый мужчина обнял ее, темноволосый мальчик, который сидел у нее на коленях, обнял их обоих. На другом конце стола резко поднялась женщина, молодая версия Ти-Грейс, и посмотрела прямо на Лорел.

— Спасибо за то, что пришли, — автоматически сказала она, — пойду приготовлю нам свежий кофе.

Она так энергично взялась за это маленькое дело, как человек-, который убегает от внутренних демонов. Лорел поняла, — угадала все эти признаки по собственному опыту.

Она последовала за Овидом. Они миновали еще одну комнату, где два мальчика лет десяти сидели на полу и смотрели по телевизору старую передачу «Звездный трек», звук был убран до предела, казалось, что актеры шепчут. Какая-то малышка, укутанная шерстяным покрывалом, лежала на софе и сосала палец.

Ти-Грейс лежала в постели в крохотной комнатке, которая могла бы служить гардеробной в Бовуаре. Скудный свет красной стеклянной лампы, стоявшей на ночном столике, мягко освещал недорогую мебель, на которой стояли позолоченные пластиковые канделябры и металлические бабочки. Воздух был пропитан запахом нафталиновых шариков и дешевых духов. Одежда лежала на каждом свободном месте небрежными грудами, придавая комнате вид склада Армии спасения.

Когда Лорел переступила порог комнаты, у нее перехватило дыхание. Первой мыслью была мысль о том, что Ти-Грейс умерла от шока или разрыва сердца, и ей было непонятно, зачем Овид привел ее сюда. Женщина лежала по крайней мере на полдюжине подушек, выпуклые глаза смотрели в никуда, тонкие губы опущены. — Рыжие волосы торчали тонкими спутанными клочками. Она пошевелилась, подняв руку с зеленого покрывала, и Лорел заставила себя пройти в комнату.

— Мне очень жаль, Ти-Грейс, — сказала она мягко., беря ее руку и присаживаясь на кровать.

— Моя бедная, бедная bebe [56]. Она покинула нас. Ушла из этого мира, — пробормотала Ти-Грейс. — Я не вынесу этого.

— Вы должны попробовать отдохнуть, — прошептала Лорел, не находя подходящие слова, которые успокоили бы материнские страдания.

— Никакая боль не сравнится с этой, когда теряешь ребенка, — сказала Ти-Грейс. Она даже не пошевелилась, чтобы смахнуть слезы с глаз. Те силы, которые у нее еще остались, она тратила на то, чтобы говорить. — Лучше бы я сто раз оказалась на ее месте. — Лорел сжала губы и крепко держала руку, которая казалась хрупкой. — Кто-то должен ответить за это.

— Они поймают этого человека, — хрипло сказала Лорел, чтобы успокоить Ти-Грейс и подбодрить себя. — Виновный заплатит за это. Справедливость восторжествует в конце концов. Так должно быть.

Ти-Грейс посмотрела ей прямо в лицо, и отблеск преж.-него пламени мелькнул в глазах.

— Ты поможешь нам с этим, chere, или как? Паника охватила Лорел, ударила в живот.

— Что я могу сделать, Ти-Грейс, я не помощник прокурора. А вам не нужен адвокат. Я не нужна вам. Пожалуйста, пожалуйста, не просите меня заниматься этим делом.

— Овид и я, мы не доверяем этому шакалу Кеннеру, — сказала Ти-Грейс. — Иди ты и убедись, что он все делает правильно для нашей бедной Эни.

Лорел покачала головой:

— О, Ти-Грейс.

Ти-Грейс собрала последние силы и подалась вперед, хватая Лорел худыми и холодными, как смерть, руками.

— Пожалуйста, Лорел, помоги нам! — воскликнула она, голос разрывало отчаяние. — Пожалуйста, мы тебе доверяем. — Слова звучали в ушах Лорел, крепко сцепившись с мольбами, которые она слышала во сне каждую ночь. Когда Ти-Грейс обессиленно откинулась на подушки, Лорел встала, с трудом удерживая себя, чтобы не побежать. Слезы заволокли глаза, сжали горло. Она старалась подавить их, взять себя в руки, привлечь разум. Это было совсем другое. Ей не надо будет заниматься расследованием, нести на себе бремя доказательств. Все, о чем они просят, это следить за ходом событий.

Ее первым, самым сильным желанием было сказать «нет», защитить себя.

Эгоистичная, трусливая. Слабая.

— Пожалуйста, помоги нам, Лорел… Тебе никогда бы не удалось добиться справедливости для кого-либо еще…

Она посмотрела на Ти-Грейс, у которой горе отняло ту невероятную энергию, которой она обладала. Потом она взглянула на Овида, который стоял в дверях, старый, беспомощный, совсем потерянный. У нее есть силы помочь им, хотя бы немного, если только она справится со своей собственной слабостью.

— Я сделаю, что смогу.

Когда Лорел вернулась, в бар, Джек уже оставил аккордеон и сидел за пианино. Пальцы медленно двигались, без устали лаская клавиши. Голова откинута назад, глаза закрыты. Старое пианино, которое привыкло, что из него выбивали буги-вуги, нашептывало грустную и таинственную музыку «Лунной сонаты».

Когда Лорел входила в зал, уже расходились последние посетители, которые собрались поговорить. Оставались только Джек и Леон, который гасил свет, закидывал стулья на— стол, подметал пол.

Он взглянул на нее, оперевшись на свою щетку.

— Ей, chere, вы хотите поехать домой? — мягко спросил он.

— Все в порядке, Леон,прошептала она.-Мы пришли сюда пешком. Долгая прогулка не помешает нам обоим.

Он опустил глаза на щетинистую щетку и опять начал подметать, до того как она успела прочитать выражение его глаз.

— Как вам угодно.

Лорел побрела к сцене. Джек даже не пошевелился, чтобы показать, что он заметил ее присутствие, даже тогда, когда она села рядом с ним на скамеечку у пианино. Он продолжал играть, как будто в забытьи, длинные пальцы дотрагивались до желтых клавиш с нежностью влюбленного. Мелодия то улетала куда-то высоко, то падала вниз, звуки цеплялись один за другой, обволакивая Лорел, и она погружалась в другой мир, пронизанный острой тоской и сладкой болью. С каждым звуком нарастала печаль. И боль.

Это было то, что раскрывало мир другого Джека, — одиночество, сильное страдание. Осознание этого задело что-то глубоко внутри Лорел, и она закрыла глаза, чтобы справиться с болью. Сколько еще невидимых слоев души было там. Сколько Джеков? Который был настоящим? Который из них владел его сердцем?

Она приказала себе остановиться и не задавать вопросов. Она держала себя в руках весь вечер, но сейчас, когда все ушли и остался только Джек, который уже был свидетелем ее слез, она расслабилась и перестала— бороться с собой. Чувства хлынули из груди, подступили к горлу, застряли там комком. Слезы скупым ручейком боли, острыми капельками спускались с ресниц на щеки.

Руки Джека мягко перебирали клавиши, неумолимо приближая финал грустной пьесы. Наконец пальцы собрались, чтобы взять, и взяли последний, низкий и печальный аккорд, который повис в воздухе, как эхо голоса из далекого прошлого.

— Ты был с ней дружен? — спросила Лорел. Вопрос вырвался без разрешения. Дыхание участилось, хотя ответ было легко предварить.

— Ты имеешь в виду, спал ли я с ней? — поправил ее Джек. Он уставился в черную крышку пианино, приказывая себе ничего не видеть — ни леса, ни солнечной улыбки Эни, ничего.

— Да, конечно, — сказал он голосом, лишенным всяких чувств. — Пару раз.

Ответ ударил ее, хотя она убеждала себя, что этого не будет. Он был хам, бабник. Он, наверное, переспал с половиной женщин округа. Но это не должно иметь для нее хоть какого-то значения. Она отбросила все эмоции и попыталась представить, что чувствует Джек после смерти женщины, которую он знал близко, родители которой были его друзьями.

— Мне жаль, — прошептала она.

— Жалей Эни, а не меня. Я жив. Его губы дрогнули от горькой иронии, и он потянулся за стаканом, чтобы приглушить боль. Ликер, как шелк, проскользнул вниз, знакомым теплом расползаясь по телу.

— Мне жаль Ти-Грейс и Овида, — сказала Лорел, очень живо вспоминая отчаяние Ти-Грейс и ее мольбы о помощи. — Они просили быть их доверенным лицом в отношениях с шерифом.

— И ты согласилась. — Да.

— Конечно.

Даже несмотря на то, что он опять начал наигрывать что-то медленное и грустное, она уловила едкую нотку в голосе. Медленно она отстранилась от него, взгляд у нее был тяжелый и прямой.

— Что это значит?

Джек не потрудился взглянуть на нее. Он чувствовал, что вокруг нее вырастает стена, которая отгораживает и защищает ее, это было то, чего он хотел.

— Это значит, что ты хорошая, маленькая девочка, которая совершает хорошие поступки.

— Они друзья, — коротко ответила она. — Они просияй меня об одолжении. Ведь это так мало, если учесть, что только что убили их дочь. Они нe понимают следственной процедуры. Они не верят, что система будет работать на них.

— Надо думать, — протянул он саркастически. Лорел ощетинилась.

— Ты знаешь, я устала от слишком едких комментариев. Может быть, она несовершенна, но эта единственная система, которая у нас есть. И такие люди, как я, заставляем ее работать.

Он продолжал играть, думая, что это ослабит напряжение, которое поднималось в нем, как мокасиновая змея перед прыжком. Он чувствовал злобу. Он чувствовал все слишком остро, как будто все нервы были обнажены. Самым большим его желанием было остаться одному, погрузиться в маленькую темную комнату внутри себя, так, как он всегда делал, когда ждал, что Блэки Бодро обрушится на него. Он хотел уйти в такое место, где никто не будет трогать его, где никто не обидит его, где он не будет ничего чувствовать и не будет ни о чем думать.

Но Лорел Чандлер сидела чопорно рядом с ним и была явно задета тем, что он не верит в чудесную правовую систему. Черт бы ее побрал..

— Она не очень-то работала для тебя, не так ли, 'tite chatte?

Его хитрый, немного насмешливый тон задел Лорел за живое, и при мысли, что она доверила ему больную, разрушенную частичку своего сердца, появилась боль — он использовал это против нее. х

— Хорошо, — сказала она. Вставая со скамеечки, она ударила по клавиатуре двумя кулачками, вырвав неблагозвучную путаницу звуков.

— Система неудачная. Поэтому мы должны поднять руки вверх и допустить безнаказанный разгул преступлений. Это будет великолепно, Джек. Мы все можем делать то, что делаешь ты, — сидеть сложа руки, в то время как наше общество расползается по швам.

Он удивленно вскинул брови. С обманчивой ленью, вытянув ноги и скрестив их, он уперся локтями в пианино.

— Что? — враждебно спросил он. — Ты думаешь, мне следует делать что-нибудь? Что ты хочешь, чтобы я сделал? Взмахнул рукой и вернул к жизни Эни? Я не могу. Посмотрел в стеклянный шар и увидел, кто убил ее? Этого я тоже не могу сделать. Видишь, моя сладкая? Это то, о чем мне всегда говорил мой старик, — я просто ни на что не гожусь.

— Как это удобно для тебя, — выпалила Лорел, не слыша тот кусочек своего сердца, который болел за оскорбленного ребенка. Она слишком злилась на него, чтобы сочувствовать. Он слишком напоминал ей Саванну, которая купалась в грязной воде прошлого, вместо того чтобы вытащить себя и выправить свою жизнь. — Тебе не нужно отвечать за что-нибудь. Тебе не нужно ни к чему стремиться. Если все идет не так гладко, ты всегда сможешь обернуться и обвинить свое прошлое. У тебя нет времени заботиться о ком-нибудь еще, потому что ты занят по уши, жалея себя.

Он вскочил и надвинулся на нее так быстро, что она едва успела глотнуть воздух от удивления. Здравый смысл подсказывал отступить, держаться подальше от этого рассерженного тигра. Но более глубокое чувство — инстинкт — удерживало ее на месте, и напряженная нехорошая тишина повисла между ними.

Он долго и тяжело смотрел на нее, голая грудь тяжело вздымалась, челюсть так напряглась, что шрам на подбородке серебристо заблестел в слабом свете. Но огонь, который горел в темных глазах, постепенно потух, оставляя на лице старую, жалкую, безразличную усталость. Уголки его чувственных губ дрогнули, немного приподнявшись в горьком подобии улыбки.

— Ты не хочешь, чтобы я заботился о тебе, сладкая, — пробормотал он. — Все, о ком я когда-то заботился, мертвы. — Он поднял руку, чтобы погладить ее по щеке, и она вздрогнула при его прикосновении. — Видишь? Я говорил тебе, что не подхожу тебе. Тебе нужно было слушать.

Она оттолкнула руку и сделала шаг назад. Он пытался испугать ее. Тот же самый мужчина, который несколько часов назад зачаровывал ее своей порочной улыбкой. Нет. Другой мужчина. Лорел презрительно посмотрела на него. Она разозлилась на себя, что ее волновало, как он вел себя, разозлилась на него за то, что он пытался угрожать ей, разозлилась на его поведение хамелеона.

— Играй в свои игры с кем-нибудь еще, Джек. Я иду домой.

Он смотрел, как она спрыгнула со сцены и направилась к двери, говоря себе, что не следует задерживать ее, уговаривая себя, что не нужно волноваться, что она ушла ночью одна. Но он не мог совсем захлопнуть дверь той маленькой комнаты, где он хотел остаться один. Он не мог вытеснить из своей памяти Эни и Эви, потерянных навсегда. Он не мог забыть Лорел, которая еще не потеряна.

Лорел продолжала уходить, высоко подняв голову н распрямив хрупкие плечи. Ругаясь сквозь зубы, Джек спрыгнул со сцены. Он догнал ее через несколько шагов и схватил за руку:

— Я провожу тебя.

— Зачем? — удивилась она, взглянув на него. — Что ты собираешься делать? Защищать меня? Ты же только что рассказывал мне, как ты опасен. Зачем я пойду с тобой? Ты пьян.

Он крепче сжал ее руку. Он взбесился еще больше, внутри боролись два желания: придушить ее или схватить и крепко прижать к себе.

— Я не так пьян, — протяжно сказал он, — я провожу тебя домой.

— А я спрашиваю тебя: зачем? — возразила Лорел, слишком злая, чтобы быть осмотрительной. Одинокая, разумная клеточка где-то в уголке мозга предупреждала, что Лорел дразнит тигра, но она не слышала. Что-то внутри подталкивало ее к безрассудству, к опрометчивым поступкам. Она не понимала этого, не была уверена, что хочет понять это. — Зачем?

Он так сдвинул брови, что они низко надвинулись на глаза, ноздри раздувались. Он стал похож на демона, смотрящего на нее сверху вниз.

— Не будь глупой. Убивают женщин. Ты хочешь быть одной из них?

— А тебе не все равно, Джек? Ты ни о ком не заботишься, кроме как о себе. Потом найдут мое тело, и ты кому-нибудь признаешься, что переспал со мной пару раз.

Он уже не мог сдерживаться. Гнев прокатился в нем, как гром, потряс его, сжал грудь, прогромыхал в ушах. Он схватил ее за плечи, дрожа от желания потрясти ее, как тряпичную куклу, и выбросить из своей жизни.

— Черт возьми, — прохрипел он. — Если ты хочешь познакомиться с идеалистом, тебе лучше поискать в хорошем квартале, сладкая, а я животное, потребитель, циник.

— Почему ты хочешь проводить меня домой, Джек? — сказала она, отвечая взглядом на взгляд.

— Потому что у меня на совести уже достаточно покойников.

Тяжелая звенящая тишина повисла в воздухе между ними. У Джека было неистовое, дикое выражение лица, его пальцы сжимали нежную руку Лорел. У нее было такое чувство, что он переломит ее пополам. Она никогда так явно не осознавала разницу их сложения, никогда не ощущала себя настолько хрупкой физически.

«У меня на совести уже достаточно, покойников…» Слова упали ей в душу одно за другим, чтобы потом она все обдумала. Ее охватила дрожь.

Она посмотрела на него долгим взглядом и увидела, что он успокаивается, начинает дышать ровнее. Она заставила себя тоже постепенно расслабиться.

— Ты не хочешь более подробно объяснить свою последнюю фразу? — мягко спросила она.

Он очень осторожно снял руки с ее плеч и отвернулся.

— Нет, не хочу — сказал он и направился к двери.

Они молча, не прикасаясь друг к другу, шли по темным пустынным улицам к Бель Ривьеру, Джек совершенно замкнулся. Лорел потихоньку наблюдала за ним, пытаясь найти логическое объяснение услышанному.

Он проводил ее до внутреннего двора и открыл для нее ворота. Она вошла в сад, отчаянно стараясь придумать слова, которые хоть как-то ослабили бы напряжение между ними, но, когда она повернулась к нему, его уже не было. Не сказав ни слова, он скользнул в черноту деревьев между Бель Ривьером и Л'Амуром.

Время бежало незаметно, пока она стояла, взявшись за железные прутья ограды и глядя на кирпичный дом на берегу залива. В окнах не было света.

Все, о ком я заботился когда-то, мертвы. У меня на совести уже достаточно покой н и к о в…

Кого он потерял? О ком он заботился? Почему их смерти были на его совести?

Она знала, что она поступает не мудро, желая узнать все это. У нее было все, чтобы спокойно жить и ждать следующего дня. Ей не нужны были конфликты, которые назревали между ней и Саванной. Она не хотела быть замешанной в деле Делахаусов или расследовании убийства. У нее не было сил, чтобы выносить такие отношения с Джеком. У него было слишком много ликов, слишком много секретов, слишком много неясного в его прошлом и слишком много темного в душе.

И все же она чувствовала, что ее влекло к нему, что ее подчиняет себе некая магнетическая сила.

— О Боже! — прошептала она, закрывая глаза и прижимая голову к холодной решетке забора. — Не нужно было возвращаться сюда.

Облако прикрыло краешек серебристой луны. Душный ветер шелестел листьями деревьев. Лорел пронзил страх, и она резко подняла голову, чувствуя что-то. Она напрягла зрение, всматриваясь в темноту, ничего не видя, но чувствуя чье-то присутствие. Она была убеждена, что чей-то темный, пристальный взгляд вперился в нее. Ее волосы приподнялись от страха..

— Джек? — позвала она, но в голосе звучало сомнение. Тишина. — Джек? Эй!

Ничего, только тяжелое ощущение чужого взгляда.

Далеко в лесу, за Л'Амуром зловеще закричала сова, и ее голос был похож на крик женщины. Лорел тяжело сглотнула, почувствовав, как сердце подскочило к горлу. Она медленно направилась к дому, осторожно ставя ногу на дорожку, усыпанную раздробленным кирпичом, едва удерживая себя, чтобы не побежать, не думать, что тело Эни было найдено не так далеко отсюда.

Казалось, что прошла вечность, пока она добиралась до веранды. Когда она наконец-то вошла в дом и заперла за собой красивые французские двери, то почувствовала себя ребенком, который, играя в салки, успел добежать до места, где он недосягаем.

Убийца прятался в тени. Наблюдая. Ожидая. Создание ночи. Создание темноты. Презрительный. Наглый.

Но добро и справедливость не имели ничего общего с этой игрой.