Плачь, детка, плачь (СИ)

25. Теперь ты принадлежишь мне, Эмилия

Мейсон

Эмилия, ты даже не представляешь, что я чувствую, когда отслеживаю твой телефон, как и все последние дни. Вот почему теперь я знаю — папа ведь ничего не рассказывает — где ты живешь, где покупаешь свой кофе, где любишь есть, где живет твой парень и твой терапевт, Эмилия. Теперь у меня есть доступ к твоему телефону, детка, и я видел, что ты делаешь с доктором Дэниелсом. Ты трахаешь его, Эмилия. Ты стала такой плохой девочкой. Я даже не знаю, что с тобой делать. И, кстати, доктор Дэниелс, далеко не единственный, Эмилия. Половину Нью-Йорка ты сохранила в своем телефоне, а еще отправляешь своему Сету извращенные фотографии, Эмилия. Еще сегодня утром ты писала своему доктору Дэниелсу. Что последний сеанс помог тебе так сильно и скоро придется повторить его. К тому же ты отправила ему фотографию. Своих сисек. Ты такая сука.

Ладно, признаю, что немного возбудился, когда увидел эту картинку, и слегка разозлился. Когда я отследил тебя полчаса назад, ты была у моих родителей, Эмилия, и никто мне ничего не сказал. Папа даже специально подчеркнул, что он и мама уезжают в эти выходные и что я вовсе не должен показывать свою задницу дома, чтобы испробовать воскресное жаркое. С тех пор как я живу в квартире, которая когда-то принадлежала вам, я каждые выходные прихожу к маме и папе на ужин. Мама всегда так радуется, а папа не особо. Он ведь и так видит меня круглосуточно на работе.

Конечно же, я сразу вылетаю к родителям, Эмилия. Какое счастливое совпадение, что ты находишься в Чикаго в тот момент, когда я собрался ехать в Нью-Йорк, чтобы забрать то, что принадлежит мне. Тебя.

Когда-то я участвовал в перестрелке с итальянской мафией, Эмилия. Когда в мою сторону летели пули, и я не знал, останусь ли жив, у меня было то же чувство, что и сейчас, когда еду к своим родителям — и к тебе. Адреналин так сильно бурлит в моем теле, что я едва могу дышать. Открываю все окна, потому что покрыт холодным потом. Все мои чувства обострены, такое ощущение, что меня ждет большая битва, возможно, самая большая битва за всю мою жизнь. Я останавливаюсь и выхожу из этого долбаного белого джипа. В эту же секунду из дома вылетает папа, как разьяренный бык, и рычит на меня:

— Что ты здесь делаешь?

Папа всегда в режиме защиты, когда дело доходит до тебя, Эмилия. Как будто он твой отец, а я какой-то больной парень, преследующий тебя.

— Я знаю, что она здесь, пап. Просто пусти меня к ней.

Он возвышается надо мной, перекрывая путь в дом.

— Она здесь со своим парнем, Мейсон. И он думает, что мы ее родители.

Я нахмуриваю лоб.

— Что?

— Не спрашивай. Ты ее брат, если не хочешь остаться на улице. Понял, сраная жаба?

Что за хрень, Эмилия? Но ладно, это может быть весело. Я готов.

Я пожимаю плечами и поднимаю руки.

— Ладно. Значит, я ее брат. Я могу быть тем, кем она пожелает.

Папа фыркает.

— Не думаю. Мы уже все видели. В общем, заходи, но одно неправильное слово и я вышвырну тебя за шкирку прочь. Понял?

Я закатываю глаза.

— Успокой свои яйца, пап.

У папы сегодня хорошее настроение.

— Если бы я их вовремя успокоил, у меня было бы на одну проблему меньше.

При этом он многозначительно смотрит на меня. Он разворачивается и уходит, а я остолбенело смотрю ему вслед, пока до меня, наконец, доходит, что он имел в виду.

Мой папа такой говнюк.

Я делаю глубокий вдох и чувствую твой запах, прежде чем вижу тебя, когда захожу на кухню, Эмилия. Вот ты сидишь и держишь его за руку. Твои глаза закрыты, а он проводит носом по твоей щеке, Эмилия. Я никогда больше не выкину эту картинку из головы. Это похоже на гребаное дежавю, просто с тобой за столом сидит другой парень.

Ты выглядишь по-другому. И еще красивее. Выражение в твоих голубых глазах цвета океана намного сильнее и увереннее, чем раньше, когда ты открываешь их и смотришь на меня. Твои длинные черные ресницы накрашены и даже длиннее, чем раньше. Твоя кожа мягкая и загорелая, щеки покраснели, уже не такие бледные, как тогда. Уже не такая пугливая и гораздо более женственная. Твои скулы выступают, и ты накрасила губы красным цветом, Эмилия. Я потерян в их блеске, и мне просто хочется целовать тебя. Грубо и долго.

Бл*дь, Эмилия.

***

Мы сидим в гостиной. Папа в своем кресле, как обычно. Ты и этот ублюдок на диване, где ты, в поисках поддержки, прислоняешься к нему. Ты боишься меня, Эмилия? Мама садится в другое кресло. Я сажусь на подлокотник кресла к папе, опираясь предплечьем на его жесткое плечо. Ноги скрещены в лодыжках. Он смотрит на меня с поднятой бровью, как будто я сошел с ума, но к этому взгляду я уже привык, Эмилия.

Ты закинула ногу на ногу. Твоя кожа загорелая и гладкая. Я знаю, что ты везде такая гладкая. Одна только мысль об этом снова заставляет меня немного напрячься, поэтому я перемещаю свой вес так, чтобы мой член, этот предатель, был спрятан за спинкой дивана. У тебя не заняло это много времени, детка.

Мне не нравится, как твоя маленькая ручка лежит в его лапе. И мне также не нравится, как он собственнически тебя обнимает, не спуская с меня глаз. Я же твой брат, Эмилия.

— Ты помнишь то время, когда я жил в подвале? — громко спрашиваю я. — И мы там проводили дни и ночи напролет, Эмилия? Помнишь то время, когда мы играли в индейцев, и я всегда связывал тебя?

Ты смотришь на моего отца большими неуверенными глазами, ища помощи, и я чувствую, как он толкает меня плечом.

— Или тогда, когда умерла бабушка, на похоронах! И мы сидели под тем деревом и горевали. — Ты закрываешь глаза. Папа заметно напрягается, и я знаю, что он сейчас врежет мне. Незаметно.

Я не знаю тебя такой, Эмилия. Потому что, когда ты снова открываешь глаза, в них искрится злоба. Ты была разной, но никогда не была злой.

— А помнишь, Мейсон, в тот летний отпуск, когда я застала тебя с твоей маленькой шлюхой под пристанью у моря? Это было слегка отвратительно. — Совершенно сухо ты смотришь на меня, Эмилия. Никакого выражения на лице. Никаких эмоций. Этим ты выводишь меня из себя.

— А помнишь, как ты напилась и сидела на рельсах, желая умереть, Эмилия? — грубо спрашиваю я, и мама поднимает брови вверх.

— Из этого видно, насколько ты недалекий, — надменно отвечаешь ты. — Я сидела на заброшенном вокзале, где поезда больше не ходят, и просто хотела посмотреть на звезды. Вот что вы делают люди, когда пьяны.

— Да, — говорит Сет возле тебя. Он оценивающе сверлит меня взглядом. — У вас было насыщенное прошлое.

— Если бы ты знал, — отвечаю я.

— Мейсон, — угрожающе гремит папин голос. — Принеси матери стакан воды.

Я замираю и смотрю на маму, которая растерянно смотрит то на него, то на меня.

— Да, Мейсон. Принеси мне стакан воды. А еще лучше — захвати из подвала бутылку.

— Конечно! — говорю я. — Еще что-нибудь?

— Ну, раз уж ты спрашиваешь, я буду мартини с зелеными оливками, Мейсон. Спасибо! — а теперь ты обращаешься к своему придурку. — Ты будешь что-то, детка?

— Я буду пиво, если оно у вас есть, бро. — Почему он так подчеркивает слово «бро», Эмилия? Это моя прерогатива. Ты действительно связалась с Мейсоном 2.0, ты это понимаешь? Я что, Райли в этой истории?

Как чертова горничная, я иду за их дерьмовыми напитками, при этом матерюсь про себя. Бл*дь, Эмилия. Все это идет не по плану. Интересно, куда исчезла та маленькая застенчивая девочка, которая даже не осмеливалась сказать мне, что ненавидит удары по заднице, потому что это слишком напоминает ей ее отца. Да, Эмилия, я не только отслеживал тебя, но и читал твое досье. Его, кстати, тоже. Теперь я все знаю. Все те сообщения о нарушениях, все те разы, когда ты была в больнице. Все те случаи, когда он избивал твою маму до синяков, а она утверждала, что упала. И да, я чувствую себя немного дерьмово из-за всего того, что делал с тобой, но ты никогда не жаловалась. На самом деле это было так, как будто ты сама этого хотела. Иначе я бы этого не сделал, Эмилия.

Теперь я знаю все о твоей подруге Бриджит. И я знаю все о новой жизни Райли. У него нет девушки, потому что он все еще ждет тебя, Эмилия. Будем ли мы оба обречены ждать тебя до конца своей жизни?

Я знаю, у какого итальянца ты заказываешь свою пиццу, и даже то, какую начинку туда кладешь. Этому я научился у папы, из его черной записной книжки. На самом деле я закончил учебу и начал работать в ФБР только для того, чтобы у меня был доступ ко всему, что мне нужно, чтобы вернуть тебя.

После того, как я все собрал в своем старом подвале, снова поднимаюсь наверх. Моя мебель все еще стоит так же, как я ее оставил. Только кухня используется мамой в качестве места для хранения своих припасов. Я не хотел, чтобы они все перестраивали, Эмилия. Это был наш подвал, и, веришь или нет, он что-то для меня значит. Даже если я больше не могу там жить, потому что ты повсюду.

Я иду на кухню и наблюдаю, как вы играете в счастливую семью, Эмилия. Я знаю, что у тебя ее никогда не было, поэтому ты забрала мою. Я не против, но не с этим ублюдком, Эмилия. Мне это не нравится. Вообще нет.

Я готовлю твой мартини, нанизываю оливки на шпажку. Задумываюсь плюнуть или нассать в его пиво, но не делаю этого.

Когда ты встаешь и направляешься в сторону туалета, держа в руке свой звенящий телефон, я незаметно смотрю краем глаза, не наблюдает ли за мной кто-нибудь. Конечно, как могло быть иначе, папа сверлит меня своим знаменитым взглядом. Он предостерегающе качает головой, но я только усмехаюсь и следую за тобой. Я все еще слышу, как он ругается, но уже схватил тебя за руку, когда ты как раз собиралась войти в ванную, и затащил в комнату. Это самый приятный звук в мире, когда я закрываю за тобой дверь и запираю ее.

— Теперь ты принадлежишь мне, детка.