Пляска в степи

Железный меч III

Круту приходилось худо, но, знамо, он и словом никому не обмолвился. Видать, стал совсем уж стар. Он и в тереме-то князя Некраса неважно себя чувствовал, а в дороге еще пуще захворал. Может, и вернула его знахарка из-за Кромки, но вот былая силушка к нему пока еще не вернулась. Верно, уже и не вернется. Тяжко было и на коня взбираться, и трястись в седле день за днем, и на привалах вечерами ходить. Что руки, что ноги делались деревянными, ни согнуться, ни разогнуться воевода толком не мог.

Да и намётанный глаз с прожитыми зимами затуманился, уже не так хорош его совет, как прежде. Вон, выходит, на отрока напраслину взвел, обвинил в дурном, злом деле, а тот не повинен.

Пора ему на покой, нянчить с водимой женой внуков, размышлял дядька Крут, трясясь верхом на лошади позади князя. Есть кому подхватить его место, взошла в Ладоге молодая поросль, уж отыщутся для Ярослава и добрые воеводы, и советники. Полна гридница людей всякий раз, как князь вершит суд али обсуждает грядущие походы. В тереме ждут его возвращения верные, достойные мужи.

— Чего кручинишься, дядька Крут?

Обернувшись и увидев черную тень размышлений на лице воеводы, Ярослав придержал Вьюгу, пока не поравнялся с ним. Как покинули степь, сам он стал чаще улыбаться да глядеть веселее. Еще пара дневных переходов, и окажутся они в знакомых местах, где живут мещёра, мурома да меря. С муромским князем у Ярослава мир. Тот даже звал его в свой терем погостить.

— Стар я стал, князь, — сердито отозвался воевода.

— Ты-то? — Ярослав коротко рассмеялся, недоверчиво покосившись на дядьку Крута. — Погоди, воевода, доберемся до Ладоги, отдохнешь в избе под присмотром Любавы Судиславны, окрепнешь, внучат понянчишь. Тогда и поглядим, стар ты али нет.

— Твоими бы устами, Мстиславич… — дядька Крут махнул рукой.

Княжья речи его не переубедили. Он нутром чуял, что лежаньем в избе на лавке его немоготу не поправить. Сломался у него после отравы хребет.

— Ты лучше вот что мне скажи, дядька Крут. Ты прослужил отцу моему много, много зим, верно?

— Верно, княже, — воевода степенно кивнул. — Начинал еще отроком безусым, что твой мальчишка этот, Горазд.

Он не разумел пока, чего от него хочет Ярослав.

— И на свадьбе у него пировал, верно? Когда он княгиню Мальфриду в жены взял.

— Верно, княже.

Нечасто, ох, нечасто Ярослав принимался расспрашивать о прошлом да своем отце.

— У княгини же из родни тогда был брат и все?

— Откуда же родне взяться, коли их поселение дотла сожгли? Так они вдвоем на Ладоге и появились. Фрида, тогда еще никто княгиней ее не звал, да и Мальфридой она опосля стала зваться, и брат ее, погоди, запамятовал, — воевода хмыкнул и погладил бороду, припоминая.

— Это нынче он Брячиславом сделался, а тогда был Бёдваром.

Воевода вздохнул. Да-а-а, когда князь Мстислав по осени велел собирать свадебный пир да объявил, что берет безродную, чужую, северную девку в жены, все как один подумали, что князя приворожили. Девку едва не убили, чудом ее спас брат. Мстислав осерчал, казнил неудачливого убийцу и пригрозил вырвать языки всем, кто скажет худое, злое слово против молодой княгини.

Долго-долго не успокаивались люди, провожали Мальфриду злыми взглядами, куда бы она ни пошла. Но минула весна, другая, третья — а дитя все не было.

Тогда малость остыли. Как бы она сдюжила князя околдовать, коли сына понести не может? Обычная она, глупая девка, хоть и красы неведомой. А все одно — пустая. Так думали много-много весен, а после — родился Святополк.

— Да-а-а, — дядька Крут мотнул головой, стряхивая тяжелые думы. — Втроем они на Ладогу пришли. Княгиня с братом да девка-служанка еще с ними. Все, кто выжил после налета.

— Вот как, — дернулся Ярослав. — Втроем, значит.

— Ты пошто любопытствуешь, княже?

Но тот не успел ответить, потому что вдалеке показалось облако пыли. Сощурившись, Ярослав вскинул к глазам раскрытую ладонь.

— Никак, дозорные обернулись? — проследив за его взглядом, спросил дядька Крут.

Состоявшийся нынче разговор был забыт.

Князь пожал плечами и тронул пятками Вьюгу, уводя ее немного вбок. Поглядев со стороны на отряд на дороге, он одобрительно кивнул. Нынче никто в конце не отставал, растянувшись на версту, и он мог видеть и тяжелые груженые повозки с приданым, и крытую повозку, где полагалось ехать его невесте. Только вот она почему-то шла пешком рядом со знахаркой и дядькиным воеводой Храбром. Тот ради такого дела спешился и вел под узды своего коня.

— Княже! — бывший в дозоре кметь отвлек Ярослава.

После стремительной скачки он жадно пил из бурдюка воду, размазывая по лицу пыль и пот.

— Там гости впереди. На торг вроде как едут! — выпалил единым духом кметь.

Совсем молодой, он был рад, что хоть кого-то заметил за все то время, как они покинули терем Некраса Володимировича.

— Добро, — кивнул Ярослав. — Поздороваемся с честным людом.

Слова кметя быстро разнеслись по всему отряду, породив множество разговоров.

— Невиданное дело, гости на торг едут, — не выдержав, пробубнил дядька Крут.

— Так хоть на них поглядеть, все не на пыль, — осторожно заметил оказавшийся поблизости Горазд.

На воеводу он поглядывал с опаской и по-прежнему берег левую руку. Он токмо потому решился с ним заговорить, что должен был рассказать кое-что очень важное. В другой раз, может, он бы и вовсе смолчал, мол, пустяк, не о чем и беседу вести. Но пару седмиц назад Горазд уже промолчал про оберег, и к чему то молчание привело… Да и после того, что Рогнеда сотворила, княжью честь следовало пуще зеницы ока беречь. Вот он и порешил, скрепя сердце.

Отрок обернулся по сторонам, выискивая взглядом князя, но того не было поблизости. Оно и к лучшему.

— Дядька Крут, я что сказать хочу… — он подвел послушную кобылку вплотную к воеводе. — Нынче видал поутру, как Звенислава Вышатовна шепталась о чем-то с княжьим кметем, с Гостомыслом. Долго шепталась.

Воевода покосился на него через плечо. Глядел так, словно не разумел, к чему Горазд с ним заговорил.

— Она ему передала что-то. Сверток какой. Не разглядел я. Мало ли что, — пробормотал растерявшийся отрок. — А говорю потому, что в другой раз с оберегом я уже смолчал.

Цокнув, дядька Крут резко мотнул головой. Ну, девка! Коли и она туда же вслед за сестрицей удумала князя бесчестить… несдобровать ей!

— Добро, — воевода посмотрел на Горазда. — Князю пока не говори. Да и ни с кем об том не болтай! — он повысил голос. — Я сам разберусь, что да как, а после с ним потолкую, коли нужда будет.

С облегчением вздохнув, Горазд кивнул несколько раз и постепенно отстал от дядьки Крута. Воевода же заозирался по сторонам, ища взглядом кметя Гостомысла. Прежде тот никак в княжеской дружине не выделялся. Кметь как кметь. Сражался исправно, приказы не нарушал. Особого воинского умения у него никогда не водилось, ну так оно и не каждому дано. Как ни силился дядька Крут, не мог вспомнить хотя бы единого промаха кметя Гостомысла али худых слов, сказанных про него.

Его отец служил в дружине еще у старого князя Мстислава и, как повелось, его сын стал служить княжескому сыну. Воевода нахмурился. О чем могла говорить с кметем молоденькая княжна? Откуда она того кметя знает-то?

А все потому, что следовало весь путь в повозке провести да на белый свет лица особо не казать. Еще во времена его, Крута, отца невесту закутали бы в покрывало, скрепив его на запястьях обручьями, и так бы и везли всю дороженьку, пряча от всякого чужого да дурного взгляда, мало ли что!

А нынче же… Ослабели нынче обычаи, позабылись старые, отцовские обряды. Много стало вольнодумства, вот и княжьи невесты уже с кметями беседы ведут, трапезу разделяют, вокруг костра по вечерам сидят! И распоследнему дураку ясно, никакого добра так не выйдет. Обычаи не для того дадены и придуманы были, чтобы их нарушать. Распоследнему дураку-то оно, может, и ясно, но токмо не князю!

А ведь дядька Крут говорил Ярославу: закутай княжну! Тот же махнул рукой, сказал: «пусть вольной ходит». Еще и поглядел на воеводу, словно на рассудка лишенного. Мол, никто так нынче не делает, невесту и уморить недолго, коли седмицы напролет везти наглухо закутанную, в закрытой повозке.

Ничего, как-нибудь уж выжила бы. Зато не пришлось бы воеводе теперь голову ломать, мысли неприятные гнать от себя подальше.

И трапезы эти совместные! Виданое ли дело, чтобы девка с дружиной вокруг костра сидела! Разговоры не для ее ушей предназначенные слушала. Еще и стряпала что-то. Будущая княгиня! Воевода весь изошелся прошлым вечером, наблюдая за знахаркой и ходившей за ней хвостом княжной. А князю — хоть бы хны! Делом занята — и ладно. По оставленному дому не рыдает — и все веселее!

«Напрасно лютуешь, дядька Крут», — сказал ему Ярослав.

Порой он совсем не понимал князя. Тот творил немыслимые вещи, и волей-неволей воевода задумывался: не потому ли, что растили его поодаль от княжьего терема? Вроде бы и рядом, пред очами старого князя Мстислава, но все же усылали подальше всякий раз, как вспыхивала между ним и младшим братом ссора, и княгиня Мальфрида поднимала крик. А случалось такое частенько. Может, возьми князь Мстислав своего бастрюка в терем, как полагалось, было бы у него меньше вольнодумства нынче?

Воевода покачал головой и слегка ударил пятками коня, спеша вперед. Пока он кручинился, они уж почти поравнялись с торговцами, которых приметил дозорный. Вон, Ярослав как раз приветствовал повстречавшихся случайных путников.

— … идем мы из самой Бирки, княже.

Остановившись ошуюю князя, воевода окинул гостей пристальным взглядом.

Говорил нынче самый старший из них, уж половину его длинной густой бороды покрывала седина. Ехали они налегке, но полдюжины повозок охранял кратно превосходивший их числом отряд наемников с Севера.

Воевода недобро сощурился, рассматривая их бритые налысо головы и лица и руки, покрытые причудливыми, вырезанными прямо по коже узорами. Клыки диких зверей служили им оберегами. Носили их кто на шнуре на груди, а кто и вставленными в ухо али и вовсе в ноздрю!

Дядька Крут обернулся, проследив за взглядом одного из наемников: да, добра в их повозках было и впрямь навалом. Втридорога взял Ярослав приданого за княжну, и нынче повозки скрипели и прогибались под тяжелым грузом. Тут и отрезы шелковой ткани, и украшения из янтаря, и серебро весом.

Сколько ни вглядывался воевода, не мог угадать родовых знаков наемников. Стало быть, выродки, изгнанные своими семьями, лишенные права носить указания на принадлежность к роду. Токмо и оставалось им, что головы да лица уродовать росписью этой дикой!

Дурно, очень дурно.

— Ужель так неспокойно нынче на дорогах? — видно, Ярослав также подивился и числу наемников, и их лицам.

Он откинул в сторону плащ, показывая меч в ножнах, и положил раскрытую ладонь на бедро. Второй рукой он чуть потянул на себя поводья Вьюги и обернулся. Кмети из его дружины медленно, не торопясь подъезжали на лошадях все ближе и ближе к нему.

— Всякое бывает, княже, — добродушно улыбнулся торговец и развел руками.

Повинуясь взмаху его ладони, наемники, сопровождавшие их отряд, отошли назад. Все, как один, усмехнулись.

Торговец поправил на груди серебряную гривну, висевшую на толстом шнурке. Знак отличия, разрешение торговать в разных княжествах да с заморскими купцами.

Пока говорил с князем, мужчина все косился на нагруженные повозки и дружину. Что-то явно высчитывал в уме, дядька Крут был готов отдать руку на отсечение.

— Брат мой по Волге нынче идет с товаром нашим, а я уж больно кости размять захотел, — наконец, он примирительно показал руки раскрытыми ладонями вверх. Мол, не замышляю дурного.

— Коли идете из самой Бирки, стало быть, и на Ладоге у нас побывали? — вкрадчиво спросил Ярослав.

Он не отводил взгляда от торговца, с которым говорил. Уж больно тот ему пришелся не по нраву. Он и его северные наемники. Разбойники, если судить по виду. Все, как один, головорезы.

Торговец, однако, пребывал в благодушном настроении.

— Побывали, — спокойно отозвался он и одернул запыленный плащ. Еще раз нарочито-медленно погладил серебряную гривну на груди.

— Знатный был торг и привечали нас знатно! И на Ладогу заезжали, и в Белоозере были! Жаль, брату твоему, княже, так и не удалось нам поклониться. Не дождались его с полюдья, раньше уехали.

Ярослав нахмурился еще пуще, сверкнул недобро глазами.

— Вот как. Уж не взыщите, гости дорогие, — сказал он и склонил слегка голову. — Приезжайте по весне, я сам вас привечу.

Они поговорили еще немного, и князь уже приказал дружине посторониться, чтобы пропустить купцов с охранителями, когда спросил будто бы невзначай.

— А что, давно ли вы из Ладоги вышли?

— Уж несколько седмиц как. Может, три. Мы медленно идем, не торопясь. Брат мой в каждом городище ждет, пока мы доплетемся.

Кивнув на прощание, князь придержал Вьюгу и остался на месте, пока мимо него не проехал ведь торговый караван. Он провожал пристальным взглядом каждого из торговцев и наемников и заметил, как последний из них, недобро сощурился, обернувшись, чтобы поглядеть на княжий отряд.

Как разошлись с торговцами, Ярослав до самого вечернего привала не сказал ни слова. Воевода поглядывал на него через плечо и сам отчего-то молчал. Не решался заговорить. Несложно было догадаться, что за мысли терзали князя. Где был его младший брат все это время, коли за данью он отправился, еще когда сам Ярослав из Ладоги не уехал? Много, много седмиц минуло с того дня.

Но князь печалился не только о том.

На ночлег устроились в тот день поздно. Князь шел и шел вперед, не приказывая останавливаться, хоть и чувствовал затылком вопросительные взгляды своих людей. Он хотел как можно дальше уйти от места, где они повстречали торговцев. Наконец, уже под самый вечер, когда ярко-красное солнце почти скрылось из вида, он махнул рукой и первым спрыгнул с Вьюги.

Дядька Крут мыслил, что костра нынче не будет, но князь его удивил.

— Разводите костер, да побыстрее, — велел Ярослав. — Собери мне кметей, — приказал Горазду и принялся осматриваться, положив ладонь на рукоять меча.

Оказавшись на земле, воевода некоторое время постоял, привыкая. Теперь у него кружилась голова да подкатывала к горлу тошнота после каждого проведенного верхом дня. Он чувствовал себя уставшим, словно вот-вот развалится, коли кто тронет посильнее.

— Мыслишь, нападут? — дядька Крут, переждав, пока земля перестала плясать у него перед глазами, подошел к князю и стал рядом, поправил туго затянутый воинский пояс.

— Да пес их, выродков, разберет.

Ярослав скривился. Числом его отряд, может, и не уступал наемникам с Севера, но вот по воинскому умению те их превосходили. Князь оставил старшую дружину в тереме на Ладоге, взял с собой лишь молодшую — потешиться, проехаться по соседним княжествам. Не раз он уже пожалел о своем решении, хоть и не должно князю жалеть и сомневаться. Нужно было послушать, что советовали ему воеводы и — диво — бояре.

Были они едины в том, что следует князю поехать вместе со старшей гридью. Путь предстоит ему неблизкий да по чужим княжествам, да мимо Степи. Был со всеми у Ярослава нынче мир, то правда, но сколь хрупок тот мир, сколь мало нужно, чтобы нарушить его…

Да что нынче говорить! Сделал, как сделал. Может, будет в другой раз мудрее, коли случай выдастся.

Когда подле князя и воеводы собрались кмети, Ярослав велел сложить костер поближе к ручью, а навесы и палатки выставить перед костром полукругом, чтобы ручей помешал обойти их со спины. Дружина поглядывала на князя удивленно, но все молчали. Глупых и праздных вопросов никто не задавал.

— Двух дозорных подальше от лагеря поставим. Тут и тут, — Ярослав махнул рукой поочередно в две разных стороны. — Кричите ночной птицей, коли что услышите.

Когда Горазд вместе со всеми принялся тянуть палочки, чтобы решить, кому отправляться в дозор, князь остановил его:

— Ты останешься при мне.

Вспыхнув, мальчишка посмотрел на него ошеломленно и самую малость обиженно. Но князю не перечили, потому он смолчал, проглотив обиду. Тем временем, в дозоре выпало стоять отроку Вышате и кметю Гостомыслу. Горазд проводил их больным взглядом.

— Что, княже, ждешь нынче незваных гостей? — к ним в мокрой рубахе подошел воевода Некраса Володимировича Храбр. Его сын, Бажен, держался чуть позади отца.

По лицу и шее воеводы стекали крупные капли воды. Успел ополоснуться в ручье после долгого дня верхом по дорожной пыли.

— Жду, Храбр Турворович, — Ярослав кивнул и расстегнул застежку плаща, закатал повыше рукава рубахи.

Окунуться в ручей при виде посвежевшего воеводы хотелось нестерпимо.

— Принеси водицы, — тихо попросил крутившегося подле Горазда.

Хотя бы смоет пыль и пот с лица.

— Мне тоже их рожи по нраву не пришлись! Но мы превосходим их числом, — воевода Храбр небрежно пожал плечами. — Мы им не по зубам. А они не глупцы, не станут нападать.

— Ба-а-а, — протянул со смехом дядька Крут. — По всему понятно, не видал ты, каковы наемники в бою, воевода. Иначе б так не бахвалился.

— Мы, в Степи, такое видали, что ваши вмерзшие в снег вояки…

Воевода Храбр не успел договорить: князь вскинул руку вверх и недовольно поглядел на обоих.

— Рассудка вы оба лишились что ли, не пойму. После собачиться будете. Нынче же расставьте по лагерю людей. Женщины пусть ночуют подле костра. Их пустую повозку отгоните подальше к самому краю навесов.

Недовольно поглядев друг на друга, оба воеводы отправились исполнять приказы князя. Уже сделав пару шагов, Храбр Турворович остановился и обернулся к Ярославу.

— Что с княжной делать станем?

— А что с ней? Со всеми будет пусть, у костра, — тот недоуменно поглядел на него.

Крут ушел вперед, не став дожидаться чужого воеводу. Мимо него сновали, торопясь, кмети и отроки. Споро расставлялись палатки и раскрывались навесы, звучал вокруг негромкий перезвон железных колец: гридь вздевала кольчуги.

— С кем не поделил дорогу твой князь, воевода? Неужто с гостями не разошелся?

Дядька Крут был готов поклясться перуновым колесом, что знахарка возникла на его пути из ниоткуда. Вот токмо-токмо ее не было, моргнул — и уже стоит, скрестив на груди руки, смотрит на него, как смотрит мать на провинившееся дитя. Того и гляди, обвинять начнет!

— Наш князь дорогу ни с кем и не делит, — пробурчал в ответ воевода.

Зима Ингваровна улыбнулась, приподняв брови: стало быть, так значит?.. Ей на лоб упали две пряди, выбившиеся из-под платка, которым она подвязала на голове свои длинные косы.

— Говорила я, что пригожусь князю, но и помыслить не могла, что столь скоро, — знахарка покачала головой и остановила случайно подвернувшегося под руку кметя. Тот держал в руках свёрнутый навес.

— Не подсобишь мне, сынок? Горшочки и мешочки из повозки принести.

Выслушав госпожу Зиму, кметь повернулся к воеводе. Дядька Крут кивнул: делай, мол, как велено.

Хоть и подле костра, а вечеряли в тот день наскоро. Сготовили жидкую похлебку, так еще и не доварили. Отроки, что с них взять. Пока все в молчании скребли ложками по котелку, воевода нет-нет да и поглядывал на притихших, сбившихся в кучу женщин. То ли тетка, то ли сестра жены Некраса Володимировича выглядела так, словно вот-вот намеревалась рухнуть на землю без сознания. Серое от страха лицо, поджатые в тонкую нитку губы, насупленный взгляд из-под бровей. Верно, она уже прокляла день, когда согласилась на просьбу тетки-сестры приглядеть за княжной в пути.

Ей напрочь, знахарка степенно доедала похлебку, не выказывая ни малейшего волнения. Иные отроки и те ерзали нынче от нетерпения, протирая штаны. Зима Ингваровна же спокойно смотрела по сторонам, словно не она буквально накануне принесла к костру все свои знахарские пожитки: травки, снадобья, повязки, пустые горшочки. Князь тогда пожал плечами: ну, коли ей так спокойнее…

Княжна Звенислава Вышатовна сидела подле знахарки и едва притрагивалась к еде. Сжимала в ладошках подол рубахи с двух сторон, натянув его столь сильно, что того и гляди — порвется. Молчала и беспорядочно смотрела по сторонам широко распахнутыми, испуганными глазами. К ее ноге жалась еще более испуганная служанка.

«Может, и напрасно князь все затеял. Разбередил всех», — помыслил вдруг дядька Крут раздраженно. Ему отчего-то стало неловко, что женщины столь сильно боялись. Словно это они нарочно их напугали.

«Подумаешь, глядели на нас да на повозки недобро. Коли от каждого, кто криво глядит, ожидать беды, всю жизнь будешь ходить, озираясь по сторонам. Али дома сидеть, там-то точно избежишь недобрых взглядов».

Впрочем, чутье Мстиславича еще никогда его не подводило. Он чувствовал опасность, как дикий зверь чует в глухом лесу свою добычу. Может, окажется прав и в этот раз. Воевода тяжело вздохнул.

После вечери кмети и отроки разбрелись по лагерю, заняли свои места. Женщины расположились на земле недалеко от костра на холщовых мешках и укрылись плащами. На прежнем месте сидеть остался лишь князь да воевода, да мальчишка-отрок стоял позади Ярослава. Он никогда не уходил спать без него.

— Ты нужен мне живым, дядька Крут, — глухо сказал князь, не глядя на воеводу и не отрываясь от своего занятия: он чертил что-то на земле прутом.

Крут почувствовал, как внутри все разом оборвалось. Набрав побольше воздуха в легкие, он открыл рот, чтобы возразить, но Ярослав едва заметно мотнул головой. Он по-прежнему смотрел на землю у себя под сапогами.

— Тебе приказывает твой князь, воевода. Ты не смеешь ослушиваться, — угрюмо предостерег он.

— Ты мальчишка мне, а не князь! — позабыв про головокружение, дядька Крут подскочил на ноги и едва не упал, пошатнувшись. — Под стол пешком ходил, когда я стал твоим пестуном! Еще смеешь мне… — он задохнулся от обиды и злости и не сумел договорить.

Так и замер напротив сидящего Ярослава, возвышаясь над ним, разъяренный и взбешенный.

— Смею, воевода, — князь поднял голову, чтобы ненадолго посмотреть ему в глаза.

На половине его лица плясали отблески костра, подсвечивая старый шрам на щеке, а другая половина была сокрыта в тени.

— В бой я тебе влезать воспрещаю. Ты на ногах едва стоишь.

Такого оскорбления дядька Крут стерпеть уж не мог. Яростно взмахнул рукой, сжал кулак, потряс им в воздухе и впился гневным взглядом в Ярослава.

— Ну, князь-батюшка, удружил ты мне, своему верному вояке. Удружил так удружил!

Еще раз разрезал воздух взмахом руки и решительно зашагал прочь. Краем глаза он заметил, как следом за ним дернулся Горазд, и услышал, как князь велел:

— Нет. Пусть остынет малость.

Внутри у воеводы все клокотало, кипело от возмущения и стыда. Он князя еще безусым мальцом помнил! Дитем, оторванным от мамкиной юбки. Мальчишкой тот жаловался ему на брата и отцовских дружинников — тех, кто не принимал робичича. Искал у него утешения, а после, как подрос немного, испрашивал совета всякий, всякий раз. Да Крут с родными сыновьями столько времени не возился, как с маленьким Ярко! И вот что получил взамен, чем князь ему отплатил!

Стал не нужен, когда допустил слабину. Самую малость допустил, и князь поспешил от него избавиться. Старый дряхлый вояка…

Крут шел, не разбирая дороги, пока кто-то из кметей не остановил его у самого края лагеря, где заканчивались палатки и навесы — ныне пустые. Князь велел дружинникам ночевать на воздухе под усыпанным звездами небом.

— Воевода, нельзя дальше, — он узнал в говорившем сынка Храбра, Бажена, и едва не вытянул его грубым словом.

Станет еще какой-то чужой, нездешний сопляк его, княжеского воеводу с Ладоги, учить!

Но не успел. Вдали глухо прокричала ночная птица. Раз, другой. Кмети тотчас подобрались, перестали даже шептаться и обратились вслух. Воевода и сам замер, где стоял, мучительно вслушиваясь в темноту ночи вокруг их небольшого лагеря.

Крик ночной птицы повторился, на сей раз — трижды. Отправленные в дозор кмети подали условный знак! Ночной воздух вдруг словно похолодел. Быстрее забежала по жилам горячая кровь, острее стало зрение и слух.

Быть сече!

Тонкий, тихий свист разрезал воцарившуюся тишину, и дядька Крут махнул рукой.

— Уходим, уходим! — закричал он шепотом.

Спустя мгновение в темноте сверкнули яркие вспышки, и на лагерь обрушился град горящих стрел. Часть из них потухла, воткнувшись в землю, а часть попала в палатки и навесы, и те мгновенно занялись, вспыхнули ярким пламенем. Коли спали бы внутри люди, несдобровать бы им.

Еще не успела попасть в цель последняя стрела, когда на месте появились воевода Храбр со своими людьми и князь с обнаженным мечом. Ярослав приказал стрелять из луков в ответ — в темноту за пределами лагеря, и, заметив воеводу, повернул к нему ожесточенное лицо.

— Прошу тебя — ступай к костру, — сказал поспешно, сжав тому руку повыше локтя, и отступил, когда вдалеке послышалась брань и зазвучала речь на чужом языке.

Дядька Крут переступил через себя и повернулся спиной к месту, где предстояло быть сече. За князем неслышной тенью всюду следовал Горазд.

— Не отходи от него, — сказал ему воевода, хоть и знал, что мальчишка и без его приказов умрет за князя.

Он почти дохромал до костра, где сбились в кучу перепуганные женщины, когда услышал позади себя, как заскрежетала, зазвенела сталь, встретившись со сталью.