Пляска в степи

Железный меч VIII

Святополка видели в паре дней пути до Ладоги. Он пожег поля, которые едва начали вспахивать, и остановился передохнуть. Так уж спешил, что едва дружину свою до смерти не загнал. Теперь же набирался сил. Вестимо, для чего.

— Надо открыть княжичу ворота, — сказал боярин Гостивит Гориславич пару седмиц назад, когда воевода собрал на площади простой люд.

Его и тогда не шибко приняли, хотя и нашлись согласные. Кричали, мол, сперва разобраться надо, может, княжич с добром идет, а не со злом. Ведь Ярослав не лишил его удела в Белоозере, не созвал вече, чтобы с родных земель младшего брата выкинуть. Вот дураки и мыслили всякое.

Но нынче, когда стали доходить слухи, что на своем пути сжигал Святополк поля да разорял поселения, выгонял людей из изб и всяческие непотребства творил, то сторонников у него на Ладоге порядком поубавилось. А боярин Гостивит и вовсе язык прикусил да из терема своего нос казать перестал.

Вот и добро, думал воевода. Вот и добро. Уж шибко дядьке Круту хотелось по боярскому носу мечом рубануть. А так, коли глаза не видят, то и живется легче.

Впрочем, времени оставалось совсем мало, и попусту он его не растрачивал. Не велика птица боярин Гостивит, чтобы дядька Крут о нем вспоминал. Он делами поважнее был занят.

Все седмицы с того первого дня, когда на ладожском подворье помер принесший скорбную весть гонец, воевода готовился оборонять терем и городище от Святополка. Даже когда в это особо не верилось, и досужие языки разное болтали, мол, и с миром идет Святополк; и княжич он, может, в удел свой возвращается; может, оклеветали, и след князя Ярослава дождаться, а потом уже решать, и многое, многое другое, — все это время дядька Крут оставался верен себе. Своей чуйке, которая никогда прежде его не подводила, и слову, которое он дал Мстиславичу перед тем, как за его спиной закрылись ворота.

Он обещал, что присмотрит за княжеством и теремом, и по своему возвращению найдет все князь в целости и сохранности. И воевода намеревался слово свое сдержать. Хотя придется ему туго, тут уж он не сомневался. Ни с кем этими мыслями не делился, даже с сыном Будимиром.

Мстиславич, когда уходил, забрал с собой почти всю гридь, и в тереме осталось маловато воинов, чтобы против Святополка выступить. Потому воевода и готовился обороняться. Для защиты городища ему бы тоже побольше ратников сгодилось, но дядька Крут не привык жаловаться на судьбу. Сделает, что должен, и так хорошо, как токмо может. А там уж пусть рассудят Боги.

Вестимо, он был виноват. Должен, должен был наперед обо всем подумать, князю присоветовать. Нашто ему воеводы, которые дальше собственного носа не видят? С Ярославом-то все ясно было. Святополк ему брат, как никак. Кровь не водица, пусть даже и родич поганым оказался. Вот Мстиславич и не мог о нем так дурно подумать, как следовало бы.

А он, воевода, мог! И должен был! Должен был наперед все планы гаденыша предугадать. Он же и доброго слова про него никогда сказать не мог. Кому, как не ему, надлежало уразуметь, на что посягнет Святополк…

— Батя, — Будимир неслышно подошел к отцу со спины и положил ладонь тому на плечо.

Седмицу назад добрался он до Ладоги да с прибытком: с собой увез горемычную княжну Предиславу и двух ее дочерей. Не верил дядька Крут, что жена сможет Святополка остановить, коли прознает тот, что она нынче в ладожском тереме. Скорее, первым в нее стрелу пустит. Все ведали, что Предиславу он терпеть не мог.

Но Будимир ее пожалел. Не оставил в Белоозере, где и прибить ненароком могли, за мужнины-то дела. С собой забрал, чтоб была она под присмотром.

Воевода токмо рукой махнул: нынче одним меньше, одним больше…

Люди стекались в городище из ближайших поселений, ища защиты. Кто мог — уходил и забирал с собой все нажитое. Кто-то закапывал в земле, лишь бы на разграбление не оставлять. Благо, не столько многочисленным было у Святополка войско, чтобы все княжество охватить. Пострадали лишь те, кто поблизости от дороги жили, да и многих клятый княжич обошел стороной. Шибко уж на Ладогу торопился, терем дедовский да отцовский с землей сравнять.

А вот плодородную землю гаденыш поджигал исправно. Коли выстоят они нынче, будет будущая зима голодной. Некому было сохой вспахивать землю, некому было боронить. А где начали мужики, там Святополк обратил все их старания в пепел. Несложно было уразуметь, что тот намеревался с Ладогой сделать. Уж всяко не мирно править. Но дядька Крут нипочем ему не позволит.

А ведь была нынче самая пора, месяц Березозол. Как раз подсохло все после затяжной, снежной земли, ветер обмел землю, начала та в ладони рассыпаться да крошиться, а не слипаться плотным комком. В иные зимы в такое время и выходили мужики в поле с сохой…

Не посеют они пшеницу да овес, не вырастят овес с ячменем. Не взойдет лен, не из чего будет девкам ткать да прясть…

— Батя, — второй раз позвал его Будимир. — Довольно глядеть, уж солнце село.

Отца он нашел на частоколе, куда по обыкновению воевода захаживал в последнее время. Порой проверял, надежно ли укрепляют стены, а порой смотрел вдаль, замерев на одном месте. Все ждал от князя вестей.

Воевода обернулся к нему. Как же добры были к нему Боги, когда одарили таким сыном. Коли б не Будимир, пришлось бы ему совсем туго. А вдвоем, вроде, полегче было.

— Что глядишь так? — его здоровый, как медведь, сын широко улыбнулся. — Али не признал, бать?

— Обалдуй, — воевода укоризненно покачал головой. — Гляжу вот и думаю, в кого ты такой дурной уродился.

— Вестимо, в кого. Матушка сказывала, что в тебя!

Будимир рассмеялся громоподобным смехом и с ленцой увернулся от отцовской затрещины. Всяко повеселее стало в тереме, когда приехал он на Ладогу со своим небольшим отрядом.

Они спустились вниз, на подворье. Солнце и впрямь уже село, и на сегодня дневная работа была окончена. Уже несколько седмиц кряду каждый, кто мог, подсоблял со всевозможными вещами, потребными для защиты крепости.

Они укрепили ворота, натаскали на стены тяжеленных валунов из ближайшего леса, перед земляным валом наспех сколотили засеку — заострили ветки деревьев, переплели их друг с другом, крепко перевязали веревками да выставили заграждением в сторону, с которой ждали прихода Святополка.

Немало труда потребовалось, чтобы соорудить вокруг стен укрепление из поваленных деревьев да бревен. Но дядька Крут не щадил ни себя, ни других. И каждый, кто, не покладая рук, валил, строгал, перевязывал, таскал, стирал руки до кровавых мозолей, ведал, для чего это делает.

Стояло за ладожскими стенами целое городище, в которое каждый день стекались ручейком люди, искавшие защиты.

И никто не оборонит их, кроме них самих. Коли падут стены, коли войдет Святополк за ворота, быть беде. Потому и не роптали уставшие сверх меры мужи. Потому раз за разом вскидывали топорики и взваливали на свои плечи здоровенные бревна да ветки, потому и тащили их упорно вперед, обливаясь потом и шатаясь под их тяжестью.

Все таскали. И воевода, и сын его, и старшие гридни, оставшиеся в тереме, и молоденький князь Желан Некрасович.

И женщины без дела не сидели: отложив в сторону привычное рукоделие, плели да вязали они веревки и узлы, выстругивали ножичками колышки с заостренными наконечниками, заготавливали оперение для стрел, впрок пекли тонкие сухие лепешки — не чета привычным, родным караваям да пирогам, но огромное подспорье во время осады.

Воевода с сыном вошли в терем.

Потихоньку с того дня, как на Ладогу приехал Будимир, дядька Крут все чаще да чаще в тереме задерживался, о родной избе позабыв. Впрочем, Любава Судиславна с младшей дочкой тоже в горницах у княгини засиживалась, чтобы одну ее не оставлять — сперва по просьбе мужа, а после уж привыкла, привязалась к государыне.

А когда Будимир привез с собой покинутую мужем и всеми позабытую княжну Предиславу с дочерями, дядька Крут порешил, что надобно и за ней приглядывать. Мало ли что глупой бабе в голове взбредет. Сам-то он помнил, что, повстречавшись с ней в Белоозере, подумал сперва, что княжна головой болеет. Помутился у нее слегка разом после всех горестей, на нее свалившихся.

Знамо дело, воевода тревожился, как такую в тереме оставлять, подле княгини-то.

А там в горницах и невестка с внучатами стала засиживаться, мужа дожидаясь… Так незаметно и стал дядька Крут в тереме ночевать. Все ему спокойнее было. Звенислава Вышатовна присмотрена, у него на глазах постоянно.

Вот бы еще слушалась его, как родного батюшку, своенравная княгиня! Работой поменьше бы себя трудила, почаще бы в горницах оставалась, а не ходила бы по подворью…

Уж всякий видел, что непраздна княгиня. Но нет, не желала она себя беречь и спокойно на постели сидеть не желала.

— Я тоже буду, — сказала ему Звенислава Вышатовна, когда увидела, за какое занятие воевода засадил чернавок: плели они грубые веревка, чтобы бревна связывать.

Сказала и уселась подле девок. А там к ней и жена его подтянулась, и дочка, и невестка… и даже княжна Рогнеда нос из горницы высунула, самой последней за работу принялась, но отлынивать не смела.

Княгине-то хорошо, размышлял дядька Крут, горячась. Ей-то ничего не сделается. А вот ему князь, коли жив, голову открутит, когда про такие непотребства прознает. Сил не хватало глядеть, как Звенислава Вышатовна по двору шастала. Уже и землю под ногами скоро видеть не сможет из-за чрева тяжелого, а все туда ж!

А успокоила его, стыд сказать, знахарка! Сызнова Зима Ингваровна слово молвила, а он с первого разочка поверил.

— Не печалься, воевода, — сказала она, увидав в один из дней, как разошелся он на подворье, когда не смог княгиню усовестить и в терем вернуть. — Девочка хорошо носит. Ничего дитяти не сделается.

Для острастки он, вестимо, сразу бурчать не перестал. Но в глубине души успокоился в тот же миг, когда поглядел в холодные, голубые глаза Зимы Ингваровны. И как же он раньше не замечал сходства промеж нее да братом с сестрою…

Как прошел слух про Святополка, знахарка на подворье стала чаще объявляться. Тоже к осаде готовилась, на свой лад. Горшочки перебирала, травы сухие, старые рубахи на повязки распарывала. И все вздыхала, что в этот Березозол не удастся ей в лесу нужных трав набрать, чтобы потом насушить.

В тот день, как повелось, вечеряли все вместе в тереме. Вроде бы и стоял почти на пороге грозный враг, и нависали над Ладогой тяжелые, темные тучи, а воевода порой забывался да радовался, глядя на внуков, которые княжон смешили.

Детей в эти дни и не ругал никто особо, всем не до того было. Одна лишь тетка Бережена по-прежнему им что-то выговаривала, да и та уже в четверть прежней силы. Что тут скажешь, коли обе княжны вместе с матушкой то веревки сматывали, то кожаные ремешки вязали, то подсобляли женщинам, которые снедь мужикам, в лесу занятым, носили.

— Дедо, а я тоже хочу как батька сражаться! — уже под конец трапезы, когда детям принесли сладенького киселя, старший внучок позвал воеводу через весь стол. — Возьми меня к себе в дружину!

И мальчишка захлопал глазенками, с мольбой глядя на деда.

— А то батька не дозволяет! Но ты же в роду старший! Возьми! — продолжил клянчить бесстрашный Вячко.

— Ах ты пащенок, — почти умильно произнес Будимир.

От затрещины для сынка его удерживало лишь то, что сидели дети далековато.

— У меня для тебя поважнее дело есть, — дядька Крут заговорщицки подмигнул мальчишке, который с опаской косился нынче на отца.

А воеводе-то что, внуки — не дети. Он свое отвоспитывал, теперь и побаловать может. Пущай Будимир воспитывает.

— Так вот, — продолжил он, дождавшись, пока Вячко снова повернется к деду и уставится на него своими темными глазенками. — Тебе надлежит мамку охранять. И брата молодшего. И важнее этого — дела нет!

Тотчас возгордившись, Вячко важно выпятил вперед грудь и расправил плечи. Правда, под пристальным взглядом отца сник и уткнулся в чарку с киселем. Зато младший братишка глядел на него восторженно, взаправду как на славного витязя, а Яромирка, застенчиво улыбаясь, подвинула к нему свой кусок сладкого пирога.

Не такая уж плохая мена. Ну, влетит от батюшки, что рот без спроса открыл. Но и на того, кто тихонько сидит все время и слова не молвит, ни одна княжна так глядеть не станет!

Вячко уже собрался сызнова нос задрать, но вовремя опамятовался и продолжил молча прихлебывать кисель.

— А княгиню дозволишь мне тоже охранять, дедо? — он все-таки не утерпел и снова сунулся к деду с беседой.

И пока дядька Крут старательно давил улыбку, Будимир грохнул кулаком по столу.

— Вечеслав! — рявкнул он на сына. — Еще одно слово, и седмицу будешь стоя трапезничать!

Дождавшись, пока пристыженный мальчишка утихомирится, воевода склонился к нему через стол и снова подмигнул.

— Вестимо, дозволю. И княгиню, и всех княжон!

Звенислава Вышатовна, глядя на это, тихонько посмеивалась и гладила тайком тяжелое чрево. Скоро родится и у нее сынок, и он будет похож на своего отца.

Разные слухи доходили до терема о судьбе князя Ярослава. Коли и посылал он гонцов, то ни один до Ладоги живым не добрался. Видать, повстречали на своем пути святополковский людей. А коли кто дальней дорогой их объезжал, так там и заплутать было недолго: в густых, непроходимых лесах да необъятных просторах.

Люди, которые стекались на Ладогу, говорили разное: и что умер князь на поле сечи; и что одолел хазарское войско, но умер от ран; и что предал Ярослава черноводский князь да бросил одного против хазарского воеводы; и что Мстиславич всех предал…

Дядька Крут махнул рукой.

Правды все равно не дознаться, нужно дождаться, пока доберется до Ладоги весть от самого князя. А слухам верить — токмо сердце напрасно терзать. Вон он и зарекся досужую болтовню слушать. Об одном лишь он крепко радел: чтобы ни полсловечка княгине никто не пересказал. Обещался до смерти выдрать, коли кто Звениславе Вышатовне хоть самую малую часть донесет. На том и успокоился. Все едино, людскую молву остановить никому не под силу. Проще русло реки изменить.

Дядька Крут огладил бороду и искоса поглядел на Звениславу Вышатовну. Княгиня негромко говорила о чем-то с его невесткой. Да. Давно сговорился он с Будимиром, что, коли совсем худо станет, женщин с детьми они из терема выведут. А коли потребно будет, то и силком на руках вынесут. Ждала уже в тихой заводи подальше от пристани небольшая лодочка, давно уложены в нее были кое-какие пожитки.

Княгиню на растерзание Святополку воевода ни за что не оставит. Уплывет, и пусть хранят ее светлые Боги.

На другой день в терем вместе с правнуками пришел старик Любша Путятович. Отказался от угощения, предложенного княгиней, и отвел воеводу в сторонку, потолковать. Два отрока топтались в нескольких шагах от прадеда, поглядывали на него с опаской: а ну как плохо станет? И лавки-то поблизости нигде нет.

— Как мыслишь, Крут Милонегович, может, добром с ним попытаемся разойтись? — спросил боярин, опираясь на клюку.

Сдал он за последние седмицы, сильно сдал.

— Отчего ж не попытаться, — прищурился дядька Крут и упер ладони в бока. — Добром разойтись — это ж завсегда хорошо.

— Не насмешничай, воевода, — строго одернул его Любша Путятович, и помстилось ему, что отрок он неразумный, а не взрослый муж, зимами умудренный.

Перед стариком, который еще отца князя Мстислава застал, любой бы себя таким посчитал.

— Добром-то и впрямь завсегда лучше. Я бы вышел к нему, потолковал. Все же отцовская память не водица, должен помнить, что никогда я худого князю Мстиславу не советовал, и тот слова мои чтил.

То было правдой. К Любше Путятовичу прислушивался и дед Святополка, и отец. Древен был старик что сама жизнь.

— Куда же ты пойдешь? За ворота, никак, хочешь выйти? — дядька Крут нахмурил густые брови и покачал головой. — Не по сердцу мне твоя придумка, боярин. Не остановится ведь Святополк, ты еще пострадаешь, ненароком. У него ведь ни чести, ни совести, ничего не осталось.

— Да будет тебе, воевода, — Любша Путятович покачал головой. — В каждом из нас есть честь. И в княжиче тоже. Так я мыслю. Пока не поздно ему остановиться еще.

— Он землю нашу пожег. Людей крова лишил. Может, и убил кого — как тут разберешь. А до того, с хазарами спутался, такую беду на наши головы навлек! — свирепо отозвался дядька Крут и взмахнул рукой в сторону терема.

Там, сидя на поваленных брёвнах возле стены, до сих пор чернавки заготавливали оперения для стрел и вязали веревки. Из кузни дым валил, не переставая, а сам кузнец ни сна, ни отдыха не знал уже сколько седмиц!..

— Такое не простить, не забыть!

— Самого страшного он еще пока не совершил, — Любша Путятович стоял на своем. Он даже на клюку поменьше опираться стал, пока с воеводой спорил. — Кровь родную не пролил, на брата руку не поднял! — и боярин ткнул скрюченным пальцем дядьку Крута в грудь.

— Так потому и не поднял, что не повстречал еще на своем пути! Да и сговор с хазарами — чем не предательство?! — забывшись, он заговорил громче, и к ним тотчас повернулась дюжина голов любопытных зевак.

— А ну пшли отсюда! — выплеснул на них своей гнев дядька Крут. — Работы нет, уши греете? Так я найду вам занятие, токмо скажите!

— Напрасно серчаешь, воевода. Прибереги свой гнев для битвы, коли дойдет до нее. А с княжичем я потолковать выйду. Не ради его самого, ради старого князя Мстислава. Как я в глаза ему взгляну, когда придет мой срок? Что отвечу, коли спросит, отчего сынка его от самого страшного не попытался уберечь?

Договорив, боярин смерил дядьку Крута строгим взглядом и, махнув рукой, подозвал правнуков. Те подхватили его под локти и осторожно, шаг за шагом, повели с подворья прочь.

— Тьфу, — воевода сплюнул в сердцах и с размаху ударил кулаком по раскрытой ладони. — А я бы у князя Мстислава спросил, отчего он в колыбели стервеца не придушил?..

Но ослушаться старого боярина он не посмел и велел приготовить все, чтобы Любша Путятович смог за ворота выйти, когда покажется вдали дружина Святополка.

Долго ждать не пришлось.

Минуло два дня, и ранним утром третьего прокричали с вежи, что заметили стяг окаянного княжича. Когда весть разошлась по городищу, поднялся и крик, и стон, и плач. И лишь гридь спокойно вздевала кольчуги, прилаживала воинские пояса, вдевала мечи в ножны. Бабы прижимали к себе детей, рвавшихся проводить отцов, и обильно поливали уходящих слезами. Хотя многие крепились, чаяли не плакать — негоже ни себе сердце рвать, ни мужам.

Воевода велел всем женщинам в тереме — княгине, жене, невестке, княжнам Предиславе да Рогнеде — вместе с дитятями в одну горницу уйти. И сидеть там, пока он им выйти не дозволит. А для надёжности он еще кметя у двери поставил, чтобы тот посторожил.

Хоть и потребны в битве были каждые руки, но, как помыслил воевода, что кто-то из них по подворью будет расхаживать али иные глупости творить, то порешил, что один кметь — не такая уж большая утрата. Как-нибудь сдюжат без него, зато на сердце покой будет.

Сам же воевода вместе с Будимиром поднялся на стену. За ними, отставая на несколько шагов, следовал князь Желан Некрасович. Хоть и он и безусым мальчишкой, а воевода все же дозволил ему с мужами на равных быть. Пока. Потом-то он его в терем спровадит, когда до сечи дойдет. А нынче пущай ума набирается.

— Не мыслил я, что столько дураков найдется, — сказал Будимир, когда стало получше видно святополковскую дружину. — Мыслил, он один явится.

По рядам кметей пробежал неровный смех.

— Я слыхал, там добрая часть наймиты. За звонкую монету ему служат, — отозвался кто-то неподалеку.

— Стало быть, вот куда жинкины очелья растратил, — хмыкнул Будимир. — Свезло ему. Я бы и денечка не продержался, коли б хоть одну бусинку тронул.

На сей раз хохотали уже в голос. Никак не получалось представить, что здоровенного, как медведя, десятника строжила его маленькая, кругленькая водимая, которая ему макушкой до плеча не доставала.

Вскоре распахнулись ладожские ворота, и Любша Путятович отправился встречать Святополка. Дядька Крут сперва даже отвернулся, до того ему эта затея не по душе была. И чем дольше, тем сильнее. Старого боярина сопровождали наймиты, которые кормились с его руки, и три широкоплечих, статных внука.

— Лучше бы подле нас стояли нынче, — вполголоса буркнул воевода себе под нос. Так, чтобы токмо Будимир услыхал.

Тот поглядел на отца и похлопал того по плечу. Лучше многих ведал, как тяжело воеводе принять, когда кто-то не по его желанию делает.

Когда до терема оставалось рукой подать, Святополк людей своих почти остановил, и нынче шли они спокойным шагом. Гридь, собравшаяся на стене, смотрела, как все ближе и ближе подъезжал небольшой отряд Любши Путятовича к святополковской дружине. Вот старый боярин, опираясь на внуков, выпрямился в своем возке, вот вскинул руку. Ветер заглушал его голос, да и стояли они далече от терема, потому ничего не было слышно.

Воевода изо всех сил щурил глаза, что те аж слезиться начали.

— О чем они толкуют, о чем они толкуют? — бормотал себе под нос, давя в груди ненужную надежду.

Но чем дольше оставался Любша Путятович напротив Святополка, тем сильнее и сильнее становилась эта надежда. Может, все и впрямь еще обойдется… Может, одумается княжич в последний миг да сложит оружие, отпустит своих наймитов во все стороны… Может, и не придется им кровь проливать, защищая терем.

Уже и кмети стали о том вполголоса поговаривать, а боярин все стоял да стоял на своем месте, и, верно, что-го горячо втолковывал Святополку: со стены токмо и видели, как совсем не по-стариковски бодро машет он руками.

А потом, никто и заметить не успел, как Любша Путятович замер и свалился с возка. Дядька Крут невольно подался вперед, впился ладонями в заостренный частокол. Помыслил сперва, что не выдержал старый боярин, умер своей смертью. Но под градом чужих стрел рядом с ним легли и внуки его, и наймиты — даже лошадей не пощадили.

Воевода взвыл, еще крепче вцепившись в стену.

________________________

Я разделила разделить главу на 2 части, очень большой получается. Следующая часть — примерно через 3 дня.