По дороге к любви

Глава 23

Итак, сначала идем стирать, и на этот раз, вынимая вещи из сушилки, я не рассовываю их кое-как обратно по сумкам, а аккуратно складываю каждый предмет. Он пытается протестовать, но я делаю все по-своему. Потом отправляемся в город. Он долго водит меня по разным местам, даже на кладбище Святого Луи, где гробницы расположены над землей. Я такого еще никогда в жизни не видела. Потом проходим всю Канал-стрит от начала и до конца, выходим к Всемирному торговому центру Нового Орлеана и здесь (наконец-то) находим «Старбакс». Пьем кофе, разговариваем, я сообщаю ему о звонке Натали. Мы говорим и говорим, про нее и про Деймона, которого Эндрю, кажется, уже терпеть не может.

Снова идем гулять, проходим мимо ресторана типа «Стейк-хаус», куда Эндрю хочет меня затащить, вспомнив про обещание, которое я взяла с него тогда в автобусе. Но я совсем еще не проголодалась и пытаюсь объяснить бедненькому, лишенному вожделенного куска мяса Эндрю, что мой организм еще не готов в полной мере получить от бифштекса удовольствие.

Нам попадается большой торговый центр, и мне очень хочется зайти туда, ужасно надоела одежда, которую я не снимаю уже целую неделю.

— Но мы же только что устроили большую стирку, — протестует Эндрю, направляясь за мной в недра магазина. — Зачем тебе новые тряпки?

Перекидываю ремешок сумочки на другое плечо и беру его под руку.

— Мы идем куда-нибудь вечером или не идем? — Я тащу его за собой. — Так вот: я хочу найти хоть что-нибудь поприличней.

— Но ты и так выглядишь как конфетка. Вполне прилично одета.

— Мне нужны новые джинсы и какая-нибудь кофточка. — Я останавливаюсь и гляжу на него. — А ты поможешь мне выбрать.

Видимо, он польщен.

— Ладно, — говорит он, улыбаясь, — согласен.

И я тащу его дальше.

— Но слишком не обольщайся, — дергаю я его за руку, чтобы проникся, о чем я толкую. — Я говорю, поможешь, но выбирать буду я, понял?

— Что-то ты сегодня уж совсем распустилась, — замечает он. — Я, конечно, тебя прощаю, но заруби себе на носу, детка, только по своей доброте.

— А с чего это ты сегодня такой добренький? — спрашиваю я уверенно, потому что считаю, что он блефует.

Заглядываю ему в лицо, вижу, как он сжимает губы, и моя уверенность куда-то быстро испаряется.

— Позволь тебе напомнить, — произносит он с умным, загадочным видом, — ты обязана во всем меня слушаться, у нас договор.

Все, уверенности как не бывало.

Эндрю усмехается и точно так же дергает меня за руку.

— А поскольку ты мне разок позволила уже поласкать твои прелести, — прибавляет он, и я таращу на него глаза, — если прикажу лечь и раздвинуть ножки, ты должна немедленно и беспрекословно повиноваться, понятно?

Я незаметно скашиваю глаза по сторонам: вдруг кто-нибудь услышит, что он тут мне поет? Эндрю проговорил все это далеко не шепотом, такого я от него никак не ожидала.

Он замедляет шаг и наклоняется к моему уху:

— Если не будешь слушаться, капризничать по пустякам, придется снова устроить тебе небольшую пытку язычком между твоих миленьких ножек. — Он дышит мне в ухо, и в сочетании с этими жаркими словами меня бросает в дрожь, а между ног становится тепло и влажно. — Теперь твоя очередь, детка.

Он снова отстраняется, и мне хочется пощечиной сбить ухмылку с его лица, но, боюсь, ему это только понравится.

Интересная дилемма. Слушаться его во всем или взбунтоваться, зато получить обещанную «пытку»? Ммм. Кажется, я все-таки куда бо́льшая мазохистка, чем раньше думала.

Наступает вечер, и я готова к вечерней прогулке. На мне новенькие, плотно облегающие джинсы, симпатичный и довольно сексуальный обтягивающий черный топик без бретелек, потрясающие черные туфельки на каблуке.

Эндрю стоит в дверях и таращит на меня глаза.

— Начинаю добреть прямо сейчас, — говорит он, входя в комнату.

На этот раз я заплела две косички, по одной на каждом плече; обе доходят как раз до грудей. И еще я всегда оставляю несколько прядей, которые свободно падают на лицо: я видела, что на других девчонках это смотрится классно, почему бы и мне так не делать?

Похоже, Эндрю тоже нравится. Он трогает косички, гладит их пальцами.

Я краснею.

— Деточка, кроме шуток, черт возьми, я потрясен… Да ты просто красотка!

— Спасибо…

Господи, кажется, я хихикнула.

Тоже оглядываю его с головы до ног. Он все в тех же джинсах, простой футболке и черных туфлях, но кажется мне самым красивым мужчиной на свете, и мне плевать, что на нем надето.

Мы идем к выходу, и в лифте, да и в коридоре тоже, я ловлю на себе взгляды мужчин; и кое-кто из них, оглядываясь на меня, рискует свернуть себе шею. Эндрю замечает это, и, кажется, ему это очень нравится. Вышагивая рядом со мной, он так и сияет. Чувствую, что и у меня щеки краснеют, как помидоры.

Сначала мы отправляемся в какой-то клуб и где-то с часик слушаем живую музыку. Потом хотим выпить, и у меня спрашивают удостоверение личности: а вдруг мне нет еще восемнадцати. Документа с собой не оказалось, и выпить мне не дают. Тогда Эндрю ведет меня в другой бар.

— Тут пан или пропал, — говорит он, когда мы рука об руку подходим к дверям. — Чаще всего спрашивают, но бывает, что повезет, а если тебе на вид не меньше двадцати, то и не заморачиваются.

— Мне будет двадцать один через пять месяцев, — говорю я, крепко сжимая его руку, когда мы переходим на перекрестке оживленную улицу.

— А я, когда увидел тебя в автобусе, очень боялся, что тебе еще только семнадцать.

— Семнадцать?

Неужели я так молодо выгляжу? Сейчас это мне ни к чему.

— Послушай, я встречал пятнадцатилетних девиц, которым можно было дать двадцать, если не больше.

— Так ты считаешь, что мне на вид семнадцать?

— Нет, лет двадцать, думаю. Это я просто так ляпнул.

Ну слава богу.

Этот бар немного поменьше, и публика здесь помоложе: от двадцати пяти до тридцати где-то. В глубине помещения видны несколько бильярдных столов, освещение приглушенное, ярче всего освещены именно эти столы; туалеты справа по коридору. В отличие от первого бара, здесь густо накурено, но меня это мало волнует. Я не люблю курить, но прокуренный бар дело нормальное. Без табачного дыма словно чего-то не хватает.

Из динамиков на потолке льется какая-то знакомая рок-музыка. Слева небольшая сцена, где обычно выступают музыканты, но сегодня она пуста. Впрочем, это совсем не портит тусовочной атмосферы заведения: что говорит мне Эндрю, едва можно разобрать — все заглушает музыка и громкие голоса вокруг.

— Ты в бильярд играешь? — кричит он, наклоняясь к самому моему уху.

— Играла несколько раз! — кричу в ответ. — Только плохо получалось, похвастать нечем.

Он тянет меня за руку, и, осторожно проталкиваясь сквозь плотную толпу, мы направляемся к бильярдным столам: там хоть свету побольше.

— Сядем здесь, — говорит Эндрю; теперь он может слегка понизить голос, хотя динамики орут прямо перед нами. — Это будет наш столик.

Сажусь за небольшой круглый столик, прижатый к стене прямо под лестницей, ведущей на второй этаж. Кончиком пальца отодвигаю подальше полную окурков пепельницу. Скоро подходит официантка.

А Эндрю уже возле бильярдных столов, разговаривает с каким-то парнем, наверное, хочет вступить в игру.

— Извините, — говорит официантка, убирая грязную пепельницу и ставя на ее место перевернутую вверх донышком чистую. Влажной тряпкой протирает крышку стола, а заодно и пятно под пепельницей.

Я улыбаюсь ей. Это хорошенькая черноволосая девушка моего возраста, может, чуть старше; в одной руке у нее поднос.

— Вам что-нибудь принести?

У меня только один шанс: надо вести себя так, как ведет себя всякий, у кого не спрашивают документа, подтверждающего возраст.

— «Хайнекен», пожалуйста.

— И мне тоже, — говорит Эндрю, подходя сзади с кием в руке.

Увидев Эндрю, официантка пялит на него глаза, а я наслаждаюсь этой сценой, как недавно он наслаждался в лифте. Придя в себя, она кивает, бросает на меня взгляд («Ну и повезло же тебе, сучка», — читаю в ее глазах) и уходит.

— Вон тот парень еще раз сыграет — и стол наш, — произносит Эндрю, садясь на пустой стул.

Возвращается официантка, ставит перед нами пиво:

— Захотите еще чего, помашите рукой.

— Она не спросила у тебя документа, — говорит Эндрю, наклоняясь ко мне через столик, чтобы никто не слышал.

— Да, но это не значит, что не спросит еще кто-нибудь… Со мной такое бывало. Мы с Натали однажды успели уже напиться, как вдруг подошли и спрашивают, а потом выставили.

— Лови момент, пока есть возможность.

Он улыбается, берет пиво и делает быстрый глоток.

Я следую его примеру.

Зря, конечно, взяла с собой сумочку, не надо было, приходится все время за ней следить. Когда подходит наша очередь играть, я ставлю ее на пол под бильярдный стол. Мы находимся как бы в отдельной каморке, никого рядом нет, поэтому я не очень о ней беспокоюсь.

Эндрю подводит меня к стойке с киями:

— Выбирай, какой тебе больше по руке. Прикинь вес, длину…

Это становится забавно: он, кажется, действительно считает, что меня надо учить.

Прикидываюсь дурочкой, делаю вид, что стесняюсь, мало что понимаю; разглядываю выставленные в ряд кии, словно передо мной полка с книгами; наконец выбираю. Провожу рукой по всей его длине, потом как бы пробую ударить по шару, делаю вид, что прикидываю, каков он в руке. Понимаю, что со стороны выгляжу глупой, смазливой блондиночкой, которая в первый раз в жизни держит в руках кий, но у меня свое на уме.

— Кий как кий, не вижу, чем он отличается от других, — пожимаю я плечами.

Эндрю укладывает шары в треугольную рамку, равняет, осторожно поднимает рамку и кладет под стол.

Потом кивает мне:

— Хочешь разбить?

— Не. Давай ты.

Хочется полюбоваться на него, как красиво он будет наклоняться над столом, сосредоточиваться, — ох, он сейчас просто неотразим.

— Хорошо, — отвечает он и устанавливает биток.

Несколько секунд тщательно возит по кончику кия кусочком мела, кладет мел на бортик стола.

— Если ты раньше играла, — начинает он, занимая позицию перед битком, — тогда, наверное, знаешь основные правила. — Наставляет на биток кончик кия. — Бить можно только по белому шару.

Меня смех разбирает, но бог с ним, пусть позабавится.

Я смиренно киваю.

— Значит, так: тебе можно забивать в лузу только шары с полосками, понятно? Если ударишь по одному из этих, видишь, окрашенные, засчитывается в мою пользу.

— А вон тот черный? — указываю я на шар с цифрой 8 в середине стола.

— Если забьешь его до того, как забьешь все свои, — усмехается он, — ты проиграла. А если забьешь белый, теряешь ход.

— И это все?

Я принимаюсь усердно тереть мелом кончик своего кия.

— Пока да, — отвечает он.

Кажется, Эндрю опускает кое-какие правила, считает, что мне знать их не обязательно.

Эндрю наклоняется над столом, ставит пальцы на голубое сукно и кладет кий в основание большого пальца. Скользит им взад и вперед пару раз, прицеливается, делает паузу, бьет по шару, и все остальные раскатываются по столу.

«Неплохая разбивка», — думаю я.

В лузах оказываются сразу два шара: один окрашенный, другой с полоской.

— Ну что? — спрашивает.

— Что — что? — продолжаю я валять дурочку.

— Какие шары выбираешь? Окрашенные или с полоской?

— А-а… — Я делаю вид, что только что поняла. — Есть разница? Ладно, беру с полоской.

Это не совсем по правилам, но он, кажется, хочет дать мне фору.

Моя очередь, я иду вокруг стола, ищу удобное место для удара.

— Объявлять или как?

Смотрит на меня с любопытством. Наверное, надо было выразиться иначе, что-нибудь типа: «Бить в любой мой шар, в какой захочу?» Но я уверена, что он еще ни о чем не подозревает.

— Просто найди любой с полоской и постарайся загнать его в лузу, вот и все.

Ладно, похоже, мне удалось навешать ему лапшу на уши, он ничего не понял.

— Погоди, может, сыграем не просто так, а на что-нибудь? — спрашиваю я.

Смотрит на меня удивленно, но потом в глазах появляется хитрый блеск.

— Давай… На что?

— Если я выиграю, буду свободна от твоих дурацких правил.

Эндрю хмурится. Но вдруг его красивые губы снова растягиваются в обольстительной улыбке: что с меня взять, ведь я совсем не умею играть.

— Обидно, конечно, слышать, что тебе не нравятся мои замечательные правила, — говорит он, ставя кий толстым концом на пол, а тонкий перебрасывая из руки в руку, — но уж так и быть, принимаю.

Я уже считаю, что соглашение достигнуто, но он поднимает вверх палец.

— А если побеждаю я, то основное правило «слушаться меня беспрекословно» поднимается на новый уровень.

Теперь моя очередь удивленно вздымать брови.

— Как это? На какой такой новый уровень? — Я украдкой бросаю на него настороженный взгляд: тут явно какой-то подвох.

Эндрю кладет кий на сукно, упирается в край стола обеими руками, слегка наклоняется, и лицо его попадает в луч света. От его усмешки, за которой таится явная хитрость, у меня по спине мурашки бегут.

— У нас пари или не пари? — спрашивает он.

Я вполне уверена, что могу у него выиграть, но мне становится страшно. А вдруг он играет лучше, я проиграю, и мне придется жрать насекомых и на ходу высовывать из окна машины голый зад? Если он на самом деле намерен заставлять меня проделывать что-то в этом роде, я бы хотела обезопасить себя от подобных вещей. Я не забыла его слов: «Придет время, и голую задницу будешь показывать, и жуков глотать, наберись терпения». Конечно, можно отказаться его слушаться, он сам предлагал, еще в Вайоминге, но мне почему-то не очень хочется доводить до этого.

А может… Постой-постой… А если это связано с сексом?

О-о, тогда другое дело… Я уже почти надеюсь, что выиграет именно он.

— Договорились.

Он улыбается озорной улыбкой и снова берет в руки кий.

За соседним столом только что закончила играть группа парней и две девицы, они с любопытством наблюдают за нами.

Наклоняюсь над столом, выставляю кий, подражая Эндрю, двигаю его вперед и назад по пальцу несколько раз и бью в шар прямо по центру. Номер одиннадцать отскакивает, бьет в номер пятнадцать, тот бьет в номер десять, и оба залетают в угловые лузы.

Эндрю смотрит, держа перед собой кий вертикально, и ничего не понимает.

Потом поднимает бровь:

— Интересно, что я вижу? Типа, новичкам везет или я начинаю продувать?

Улыбаясь, захожу с другой стороны стола, чтобы прикинуть, где бить на этот раз. На вопрос не отвечаю. Только слегка улыбаюсь, не отрывая глаз от стола. Нарочно выбрав позицию поближе к Эндрю, наклоняюсь над столом прямо перед ним (тайком бросаю взгляд вниз, убеждаюсь, что все в порядке, сиськи мои зрителям не видны), прицеливаюсь и с силой загоняю девятый шар в боковую лузу.

— Точно продуваю, — слышу за спиной голос Эндрю. — Не дай бог, всухую.

Распрямляюсь, на секунду скрещиваю с ним смеющийся взгляд и двигаю к концу стола.

На этот раз мажу, но нарочно. Расположение шаров для меня почти идеальное, я могу победить легко, но как раз этого мне и не хочется.

— Ну-ну, детка, черт бы тебя побрал! — восклицает он, подходя к столу. — Брось прикидываться, ты могла легко уложить тринадцатый.

— Палец соскользнул. — Я робко гляжу на него.

Качает головой (господи, как он красив!), щурит глаза, понимает, что я дурю его.

Он без промаха укладывает три шара подряд, потом мажет. Я кладу еще один. Потом он. Мы продолжаем, не торопясь, тщательно нацеливая кий, но оба время от времени мажем, хочется растянуть удовольствие.

Ну, хватит, теперь за работу. Моя очередь, и на столе остались только его шар номер четыре, биток и номер восемь. Восьмой на шесть дюймов дальше от идеального углового удара в любом направлении, но я знаю, что смогу ударить в бортик и рикошетом загнать его в левую лузу.

Подходят еще двое любопытных, наблюдают, не сомневаюсь, не столько за игрой, сколько за мной с моим прикидом (я слышала, как они обсуждают мою грудь, особенно когда я наклоняюсь, готовясь к удару), но я стараюсь не отвлекаться. Впрочем, заметила, какими глазами на них смотрит Эндрю, он явно ревнует, и это приятно щекочет мне нервы.

Указываю концом кия и называю:

— Левая луза.

Обхожу стол, опускаю глаза на уровень бортика, убеждаюсь, что я права. Снова встаю, выверяю линию кия с восьмым шаром с другого ракурса, склоняюсь над столом. Раз. Два. Три. На четвертый беру кий на себя, мягко бью по шару, он ударяет по восьмому как раз под нужным углом, посылая его в правый бортик, тот отскакивает и попадает точно в лузу.

Зрители обмениваются взволнованными репликами, будто я их совсем не слышу.

Эндрю по другую сторону стола широко улыбается:

— Отличный удар, детка! — Снова собирает шары в треугольную рамку. — Думаю, теперь ты свободна, как ветер.

Не могу не заметить, что этот факт его, в общем-то, не радует, скорее наоборот, слегка печалит. Улыбаться-то он улыбается, конечно, но глаза не спрячешь, а в них светится явное разочарование.

— Не-а, — отвечаю я, — такая свобода мне не нужна. Если речь не идет о поедании насекомых или высовывании голой попы из окна машины, во всем остальном мне нравится тебе подчиняться.

Вот теперь Эндрю улыбается по-настоящему, от всей души.