По щучьему велению, по Тьмы дозволению

24 Черная мельница

То ли ночь была необычайно длинной, то ли день сделался совсем короток. Инальт уснул, когда было темно, и проснулся, когда снова царствовала тьма. В голове немного гудело от выпитого, но дружинник не привык долго разлёживаться на лавке.

Юноша поднялся, фыркая, умылся холодной водицей. Он наскоро съел оставленный на столе хлеб, выпил сладкого кваса, накинул плащ и вышел на улицу. Как и накануне, повсюду был шум, гомон, песни и танцы. Носились и голосили дети в масках нечисти.

Полыхали высокие костры. Казалось, они стали ещё выше, ярче, жарче. А вот дома стояли чёрными массивами. Странное дело: окна нигде не горели. И над всеми возвышалась жутковатая мрачная башня мельницы. Колко сияли звёзды, луна уснула, чтобы возродиться через ночь.

Памятуя об избушке богинки, Инальт поёжился и тревожно огляделся. Но нет, не черепа таращились на него с заборов. Кувшины и прочая посуда весело отражали свет костров округлыми глиняными боками.

Воздух стал как будто теплее. Инальту захотелось снять свой чёрный волчий плащ. Да и вокруг костров народ танцевал в одних рубахах и платьях. Среди прочих юноша приметил своих знакомых Иваша и Марю.

Светло-золотые волосы девушки были распущены. Жаркий воздух от костра играл с её прядями, развевал юбку тонкого синего платья. Маря кружилась и смеялась, как другие девушки. Но что-то необычайное было в её смехе и движениях, что-то нездешнее, колдовское.

Инальту захотелось присоединиться к хороводу. Но смущение сковало его ноги. Юноша недовольно потёр отросшую щетину, провёл рукой по чёрным волосам, пытаясь навести порядок. Не лучше зверя дикого казался он сам себе.

Так он и стоял, зачарованный игрой пламени, хороводом да чужим весельем. Вскоре Иваш и Маря наплясались. Втроём они прошли вдоль деревни и опробовали качели.

Ближе к ночи трое путников вновь повернули к дому старосты. Тот ещё накануне настоял, чтобы гости провели у него все три праздничных вечера.

И снова гремел пир. Рекой лилась пенная брага. Показывали пышные белые чрева хлеба, выпеченные в виде колосьев и солнца. Опохмелившиеся гости вели себя раскованнее, веселее.

Сегодня было меньше бесед и больше песен. Вдоль стен расположились музыканты с бубнами, домрами, гуслями и дудками. Под звон голосов и хлопки ладоней пели местные девицы. Но ни одна не могла сравниться с Марей.

Когда староста Кош поднялся из-за стола, все умолкли, точно дружина при появлении воеводы. Мужчина улыбнулся, оглядел собравшихся. Его пронизывающий холодный взгляд остановился на светловолосой певунье.

— Слышал я, что наша любезная гостья поёт лучше всех в Гиатайне, — изрёк староста Кош. — Прошу тебя, Маря, окажи нам честь, спой что-нибудь.

Девушка не постеснялась; видно было, что имела большой опыт выступлений. Она встала, вздохнула. Сначала тихая мелодия родилась на её нежных губах. Но постепенно она набрала мощь и силу, взвилась, точно буря.

Инальт заслушался, залюбовался. Сколько силы открывалось в этой тонкой, почти невесомой деве, когда она начинала петь. Как сияло её лицо в ореоле распущенных чуть вьющихся после косы волос, как вздымалась на вдохе грудь.

Сегодня Маря пела о лютой стуже и зиме, которая заметает леса и поля белым покровом. Но с приходом тепла её колдовство тает вместе со снегом. И сияющее жаркое торжество солнца дарит миру новую жизнь.

В её песне силы природы, стихии и времена года наделялись человеческими чертами. И не было в них ни зла, ни добра. Только вместе, держась за руки, они вращали годовое колесо.

— Славе Зиме! — закончили песню все вместе, хором. — Слава Тьме! Слава растущему Солнцу!

Люди повставали со своих мест. Мужчины сдвинули столы к стене. Начались пляски.

Странные всё-таки обычаи были у этих селян. Женщины — и молодые, и в возрасте — не покрывали голову. Многие, подобно Маре, распустили косы. Точно ведьмы, кружились они, плясали, размахивая широкими полотнами юбок.

У Инальта кружилась голова. Давно отвык он от такого скопления народа, от тесноты, от шумного веселья. Да и выпил, признаться, немало.

Юноше показалось, что он лишь на миг прикрыл веки. А как открыл, так и глазам своим не поверил и не сразу сообразил. Праздник продолжался, но что-то было иначе.

Заливалась музыка, топали ноги, но как-то странно, больше шлёпали, точно босыми стопами. Инальт моргнул, потёр лицо. Чудится, что ли? Девки и бабы плясали полуголые, в одних нижних рубахах!

Взлетали в воздух колени, подпрыгивали груди. Метались по плечам и спинам длиннющие волосы. А свет от ламп тоже чудной какой-то стал. То ли он, то ли кожа и волосы у гостей отдавали синевой и зеленцой.

Охнул Инальт, поднялся с лавки и вывалился на улицу. А там ещё краше: и стар, и млад голышом носятся вокруг костров, поют, вопят, смеются. Только маски на головах. Но маски ли?

На девичьих бёдрах чешуя рыбья блестит. На головах парней рога вырастают. У кого вместо человеческих стоп козлиные копытца, у кого хвост внизу спины. А где-то не женщины, но птицы крыльями машут и поют человечьими ртами на женских лицах.

— Маря… — прохрипел Инальт. — Где ты? Маря! Иваш!

Но не было в ближайшем обозрении ни их, ни старосты Коша. Страх прокрался в сердце юноши. Ведь чуял, чуял: что-то не так с деревенькой! И мельница эта…

Молодой княжич метнул на чёрную башню гневный взгляд. Шарахаясь от бегущих ему навстречу чудищ, со всех ног помчался к мельнице. И снова обмер от удивления: мельница работала. В оконцах угадывался тусклый свет, и огромное колесо вращалось!

Плескалась чёрная вода. Крутились и шептали массивные жернова внутри башни. Но что они там перемалывали в ночи?

Инальт залетел внутрь и моргнул. На первом этаже, недалеко от мельничного механизма, на расставленных вдоль стен тюках происходило движение. Десятки тел сплетались друг с другом голыми руками, ногами. Ходили волнами спины, двигались бёдра. Негромкий стон разносился вдоль стен.

Когда Инальт зашёл, ни одно лицо не повернулось в его сторону. Никому он не был интересен. Да Инальт и сам не хотел видеть, боялся глядеть в эти лица.

Одну-единственную искал он в этом гнезде похоти и разврата. И, если верны окажутся его подозрения, он убьёт, как есть голыми руками задушит того, кто затащил сюда нежную невинную Марю.

С ослепительной чёткостью юноша припомнил лицо старосты Коша, наблюдавшего за поющей Марей. Его тонкие губы, язык, смачивающий их время от времени. И в глазах такое выражение, будто у хищника, стерегущего жертву, выжидающего лучший момент для броска.

Инальт бежал по лестнице. Второй этаж, третий, четвёртый — нигде нет Мари. Только жернова, механизмы. Тюки толпились вдоль стен, да какие-то больно вытянутые. Что в них? Инальт приблизился к одному, развязал верёвки, охнул.

Белые человеческие кости предстали перед ним. Так вот что за зерно Кош смалывает в муку! Вот каким хлебом славится деревня! Чем потчуют они гостей.

Инальт ощупал второй, третий мешок. Нет, не показалось, всё правда! Кости, а не пшеница, не рожь наполняли мешки. Юноша вспомнил о пиршестве и ощутил на губах жуткий привкус костной муки.

Он ел это… Он ел хлеб, испечённый из костей людских!

— Маря… — сдавленным голосом повторил Инальт и помчался выше.

На последних этажах не было ни жерновов, ни мешков, никого. Здесь господствовали мрак и тишина. Но на самом последнем ярусе, на чердаке угадывалось движение, шуршало что-то, вздыхало. Слышалось голубиное курлыканье.

Инальт незаметно прокрался по лестнице. И замер.

Тускло мерцали свечи. Посреди чердака прямо на полу были раскиданы звериные шкуры. И на них в объятьях женских рук возлежал повелитель мельницы и всей деревни. Его седые волосы и белое тело светились в полумраке. Остальные нагие фигуры были будто более тусклыми.

Любовницам не было счёта. Они изгибались над Кошем, ласкали его, целовали. Но как Инальт ни всматривался, он не различил среди них обладательницу светлых волос.

Инальт пробудился от давящей боли. Он с трудом разлепил веки. Голова раскалывалась, будто молотом били в виски. Малейший шум усиливал муки, а пламя свечи ослепляло.

Что же такое происходит? Чем больше он ел и спал, тем сильнее уставал. Мутило равно от голода и тошноты. Даже после битвы с богинкой он чувствовал себя лучше!

Юноша застонал и повернул голову. За окном по-прежнему была ночь. Непроглядная темень царствовала и в его уме. Но постепенно фрагменты воспоминаний начали вырисовываться из хмельного тумана.

Закружились дикие хороводы. До небес вспыхнули костры. Пение, хохот и стоны взвыли и покатились эхом. Ведьмы, бесы, русалки, белёсый мельник посреди шкур…

Инальт собрался и сел на лавке, оперевшись руками. Что за сон? Привиделось или взаправду всё было?

Вздыхая, он умылся и выпил воды. Немного придя в себя, вышел на улицу. Шум и смех праздника оглушили его, но не принесли прежней радости. Сейчас Инальт всем сердцем тосковал по безлюдным лесам.

Юноша вгляделся в прохожих. У всех были обычные человеческие лики, нормальная одежда. Вот же ж приснится.

— Доброго вечера, Инальт, — прозвучал позади голос Мари. — Как твоё здоровье?

— Бывало и лучше, — честно признался Инальт, поприветствовав девушку.

— Не встречал ли ты моего брата? — спросила та. — Со вчерашнего вечера его не видела.

Инальт отрицательно помотал головой, поморщился от боли и воспоминаний. Пред его взором предстала чёрная мельница да мешки, полные человечьих костей. Жуткий, дикий сон.

— Может, Иваш выпил лишнего и уснул на чужой лавке? — предположил молодой княжич, думая о собственном вечере.

Как дошёл он до дома? Как уснул? Ничего не помнил.

— На чужой лавке, — негромко рассмеялась Маря. — Да, он парень видный, это он может. Что ж, — она опустила глаза, — может, у старосты встретим его.

— Не устала ты пировать? — поинтересовался молодой княжич.

— Мне не в тягость, привычная я к долгим пирам и выступлениям, — улыбнулась Маря, и в её голубых глазах мелькнул озорной огонёк. — Поделиться хитростью?

— Конечно, — закивал Инальт.

Певунья поднялась на мысочки и приложила прохладные ладони к вискам юноши. От её лёгкого касания боль мгновенно прошла, в глазах прояснилось.

— Застолья долго длятся, порой с утра и до утра, — произнесла Маря. — Всё это время нужно есть и пить, чтобы хозяев не обидеть…

— Да, — жалостливее, чем хотелось, подтвердил Инальт.

— А ты ешь да пей по крошечке, по глоточку, понемногу, — хихикнула Маря. — Не выпивай всю чарку залпом, не опустошай тарелку разом.

— И то верно, — Инальт виновато почесал затылок. — Отвык я от праздников, от людей, одичал, по лесам бродяжничая.

— Ты так и не поведал, что ищешь в своих лесах, — Маря нашла ладонь Инальта и, взяв его за руку, повела вдоль улицы. — Расскажешь?

— Расскажу, — вздохнул Инальт и, высвободив руку, сунул обе в карманы, будто зябко ему. — Не один я сражался, как рассказывал. Лихие люди напали на нас в лесу, чтобы украсть мою невесту. Она убежала. С тех пор ищу её…

Инальт взглянул на Марю. Неизменная лёгкая улыбка украшала её лицо, но глядела девушка в другую сторону.

— Так что же ты тут отдыхаешь? — дружелюбно, но холоднее обычного спросила певунья.

Или Инальту показалось? Сам он себе уже много раз задавал этот вопрос, корил себя, ругал. Но всякий раз находил оправдание: мол, усталость накопилась. Надо выдохнуть перед вдохом, и с новой силой пускаться в путь.

— Ночи плохие сейчас, нечисть балуется, — ответил он. — Сегодня уже Солнцеворот. Завтра утром двинусь в путь…

— А невеста твоя дождётся? — ухмыльнулась Маря.

— Она под надёжной защитой, — кивнул Инальт. — Недавно я встретил охотника, который видел её.

— Так ей повезло, — с пониманием кивнула Маря, повернувшись к дому старосты. — Пойдём, отыщем и моего защитника, а?

Инальт покорно пошёл следом.

На этот раз, сидя на пиру, он ел и пил по крошечке, по глоточку, как и советовала Маря. От хмельной браги юноша отказался вовсе, предпочтя лёгкий сладкий квас.

Хлеб Инальт разламывал с осторожностью. Долго гладил румяную корку, тщательно жевал мякиш, пытаясь вызнать по вкусу, нет ли костной муки в нём. Хотя хлеб был самый обыкновенный, разве что слаще обычного, всё сильнее мучили молодого князя дурные мысли.

Сон то был или нет? И куда запропастился Иваш? Вот уж блюда сменили, отпели положенное певцы, а мастера всё не было. Пришло время петь Маре.

И снова не понравилось Инальту, как глядит на девушку сухощавый седовласый староста Кош. Точно у ястреба сверкали его глаза. Улыбка — змеиная. Инальт потёр глаза горячими ладонями, зажмурился.

Не мог он выбросить из головы навязчивые видения. Стояли перед глазами острые коленки мельника, девичьи бёдра между ними. Шёпот, стоны, шорохи крутились в голове. Да ещё это курлыканье голубей, что сношаются и летом, и зимой, похотливые птицы!

Закончив песнь, Маря приблизилась к старосте. Тот подал знак, что желает с ней переговорить. Оставшись в одиночестве, Инальт не стал рассиживаться. Он встал и вышел на свежий воздух.

К ночи вновь потеплело чудным образом. Танцующие у костров скинули верхнюю одежду. И Инальту захотелось снять свой плащ. Вспомнилась приятная прохлада руки Мари.

Озираясь да оглядываясь в поисках Иваша, Инальт пошёл вдоль деревни.