По ту сторону тьмы

Но вместо этого я снова оказываюсь с пустыми руками.

— Кто-то дурит меня. — Чеканю я каждое слово низким и грозным голосом. — И впервые я не могу выяснить, кто это.

Бабушка протягивает руку и накрывает ею мои подергивающаяся пальцы, не позволяя постукивать по столу. Она умоляющими глазами смотрит на меня, и в бабулином тоне звучит та же мольба.

— Бронсон. Тебя испытывают. Без понятия кто это. Это все, что мне известно.

Некоторое время мы не отводим друг от друга взгляда, и я размышляю, стоит ли вообще произносить произошедшее сумасшествие вслух. Кажется, будто я слетаю с катушек, а если кто и поймет меня, так это она.

Ее бдительный взгляд смягчается, словно она наблюдает за хаосом, что бушует внутри меня.

— Расскажи, что тебя гложет, mi amor.

Провожу отягощенной волнением рукой по волосам и медленно выдыхаю.

— Происходит какое-то безумие, которое… не поддается объяснениям. — Замолкаю, а она просто терпеливо сидит и ждет, когда я продолжу. — Что, если… что, если я скажу, что видел кое-кого, кто может испаряться в воздухе?

С трудом подавляю желание скривиться от того, как странно звучит признание об этом вслух. Но Abuela не подает виду. Она задумчиво склоняет голову набок.

— Ты видел его, когда говорил?

Я киваю.

— Да. Он говорил так же, как и любой другой парень.

Кажется, она некоторое время размышляет над этим.

— И он разыскивал тебя?

— Он появился в моем кабинете ранее этим вечером.

Ее глаза сужаются, и она опирается на оба предплечья.

— Расскажи, как именно все происходило.

Как только я заканчиваю говорить, она медленно откидывается на стуле и надолго затихает.

Сжав переносицу, мысленно ругаюсь на головоломку, с которой столкнулся.

— Как увиденное вообще возможно? — бормочу я.

— Самонадеянно предполагать, что все в этом мире имеет простое объяснение. — Бабушка делает паузу. — Было ли что-то еще, ввиду чего ты насторожился?

Мои губы подрагивают от желания рассказать о Джорджии и ее утверждении, что с ней разговаривали мертвые тела, но притормаживаю. Внутри разгораются противоречивые чувства, ведь это может испортить ее мнение о Джорджии, если я упомяну об этом, попутно понимая, что раньше ничего не утаивал. Я всегда был честен с ней.

Хотя теперь все по-другому. Впервые я не решаюсь рассказать о чем-то, что может представить Джорджию в невыгодном свете.

— Дело в рыжеволосой. — Она, как всегда, проницательна и точно улавливает причину моей нерешительности. Бабуля внимательно изучает меня так, как никогда раньше. — Она настораживает тебя, ведь в ней ты видишь не только свет, но и мрачные тени. — Она кивает, как бы подтверждая свои слова. — Именно эти тени заставляют тебя желать помочь исцелить то, что причинило ей боль.

Прочищаю горло и с трудом сдерживаю желание съежиться на стуле под ее тяжелым взглядом.

— Это нечто большее.

— Что тогда?

Проводя рукой по волосам, морщусь.

— Она медиум или что-то в этом духе.

Ее глаза сужаются, когда она наклоняет голову.

— Это она тебе сказала?

Я уже собираюсь ответить «да», но поджимаю губы. Ведь… блядство. Она мне когда-нибудь говорила об этом?

В мозгу проносится воспоминание об одном из наших первых общений, когда я спросил: «Ты ясновидящая или что-то в этом духе?», после чего она ответила: «Что-то вроде того».

— Нет, — наконец отвечаю я. — На самом деле она этого не говорила.

На ее губах заигрывает мягкая улыбка, но в ней присутствует нотка грусти. Бабуля ласково поглаживает меня по руке.

— Ты переживаешь за нее, что вполне понятно, но тебе не стоит беспокоиться о том, что я о ней подумаю.

Она откидывается назад, сцепив пальцы на столе, и издает усталый вздох. Ее голос приглушен, хотя тон тверд.

— Если эта женщина тебе подходит, — а я подозреваю, что так оно и есть, — ты должен быть рядом с ней. Независимо от того, какие истины раскроются.

У меня в горле клокочет разочарование, потому что она говорит непонятными загадками.

— Ты что-то знаешь?

Abuela сочувствующе улыбается.

— Хотела бы я знать больше, чтобы помочь тебе, mi amor.

На мгновение на нас нисходит безмолвие, пока она не испускает тяжелый вздох.

— Я знаю не больше того, что говорят мне карты. А они говорят мне, что тебя ждут серьезные испытания. — Она колеблется, прежде чем тихо добавить: — И твою Джорджию.

Господи. В душе бушует огорчение, а вместе с ним рождается то, с чем я давно не сталкивался: страх.

Я сам сталкивался с таким количеством трудностей, что знаю: у меня есть все, что нужно, чтобы добиться успеха. Я доказал свою состоятельность. Но впервые я не знаю, от кого ожидать нападения.

И, судя по тому, что сказала Abuela, они собираются уничтожить не только меня, но и Джорджию. Черт. От одной мысли о том, что она может пострадать, в груди завязывается жгучий узел, грозящий прожечь насквозь.

Мои глаза встречаются с ее.

— Хорошо, что я всегда готов к бою.

Она кивает, похоже, довольная ответом.

— Надеялась, что ты так скажешь. Особенно потому, что не думаю, что кто-то хотя бы раз был на ее стороне.

Слова повисают между нами. У меня сложилось такое же впечатление о Джорджии.

Наконец, подмигнув, она поднимается со своего места.

— А теперь позволь мне накормить тебя, mi amor. — Обойдя стол, она громко чмокает меня в щеку, а затем направляется к плите.

Тупо смотрю на деревянный стол, не отрывая глаз. Это правда — я всегда готов к бою, как и сказал Abuela. Но на этот раз все по-другому.

На этот раз на кону стоит нечто значительное.

Гораздо значительнее.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Четвертое декабря — дата, которую я отмечаю с тех пор, как перебралась сюда, во Флориду. Я не праздную ни свой день рождения, ни другие даты. Традиционные праздники, вроде Дня благодарения и Рождества, я игнорирую, потому что, честно говоря, не вижу причин их отмечать.

Мама никогда не заморачивалась с празднеством. А Рой… казалось, он не хотел беспокоить. Когда дело касалось праздников, он словно ходил вокруг меня на цыпочках, боясь спугнуть. Жаль, что тогда я не была более напористой, но я не хотела создавать неудобства человеку, который и так уже сделал больше, чем нужно.

Хотя каждый праздничный сезон я жертвую деньги на обеспечение бесплатной еды для неимущих и приюты для бездомных, это не значит, что у меня есть стимул тратить время на покупку елки, украшения и размещение под искусственное дерево подарков, которые приобрела сама.

Когда ты одна-одинешенька на целом свете, вся эта возня уныла до невозможности.

Для меня День благодарения и Рождество — праздники, посвященные семьям и друзьям. Эти две составляющие, которых и в помине у меня нет, и которые я больше не признаю.

Однако четвертое декабря — это день, когда Рой забрал меня к себе. День, когда он заставил меня пообедать с ним, стал для меня судьбоносным. Ему не нужно было делать то, что он сделал, — никто его не заставлял, и уж точно не было никакого финансового стимула. Но он все равно помог.

Он мог казаться ворчливым и до чертиков упрямым, но под всей его грубостью скрывалось светлейшее и щедрейшее сердце. Рой подарил надежду на то, что в мире все еще обитали хорошие люди. Он подарил мне второй шанс сделать жизнь такой, какой она не была прежде.

Нормальной.

А теперь он, скорее всего, смотрит на меня сверху вниз из той части рая, которую они отводят для людей, подпадающих под категорию «заносчивых и упрямых, но с золотым сердцем», и невероятно разочарован во мне. Я явно ненормальная — это очевидно, раз со мной заговаривают мертвецы. Вдобавок ко всему, после всего, что Рой сделал, я отказалась от шанса, которым он одарил меня — жить нормальной жизнью — с друзьями, мужчиной, который меня любит, и, может быть, даже с верным псом, в конце-то концов.

Именно по этой причине я решила посидеть в баре на окраине города — разумеется, не на территории Скорпионов. Я не собираюсь напиваться, хотя обычно выпиваю несколько рюмок в честь Роя. В честь мужчины, который сделал все возможное, чтобы подарить вторую попытку.

Я поступила ответственно и заказала Убер, чтобы меня высадили у места назначения, и поступлю также, когда захочу отправиться домой. Сегодня вечером хочу просто понаблюдать за людьми. Хочу понаблюдать, как они флиртуют, подкатывают, жалуются друг другу на работу, супругов или семью. Мне все равно, что выгляжу я жалко и, возможно, жутко, ибо это то самое ощущение, которое я испытываю, близкое к нормальности.

Эти люди не боготворят какого-то там главаря банды. С ними случайно не заговаривают умершие люди. Они просто обычные, заурядные люди, чья жизнь включает в себя нечто большее, чем просто работа.

И конечно, я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на резкий укол в груди, напоминающий мне, что я не похожу на них; что я никогда не стану заурядной.

Я заняла барный стул в дальнем конце бара, прислонившись спиной к стене, что открывает идеальную точку обзора. Сегодня вечер караоке, и очередь из желающих уже большая, если верить ди-джейской доске с забитыми именами.

Бармен приносит мой заказ — рюмку текилы и водку с лаймом и содовой. Выпиваю рюмку, наслаждаясь теплом, распространяющиеся по организму от спиртного. После отказа от предложения бармена налить еще рюмку, в глаза бросается мужчина через бар.

Щурюсь от яркой дымки разноцветных огней, отражающихся от сцены караоке, чтобы сфокусироваться на мужской фигуре, сидящей в другой части бара. Удивление пронзает, когда я узнаю его. Это тот самый мужчина, который назвал меня «Милой».

Выдерживаю его взгляд, и он почти незаметно вскидывает подбородок, а затем возвращается к небрежному осмотру нашего окружения. Следит за мной? Или просто наслаждается пятничной выпивкой после работы?

Он не обращает на меня никакого внимания, поэтому предполагаю последнее, что приносит облегчение; опираюсь локтями на барную стойку и наслаждаюсь своим напитком, с ярым интересом наблюдая за тем, как на сцену выходит первый исполнитель.

После одного выступающего за другим замечаю прогресс в каждом из певцов. Они переходят от волнений к полной уверенности в себе по мере того, как продолжают пить. Смогу ли я стать такой же, как они, хотя бы на одну ночь?

К тому времени, когда я пью уже третий по счету коктейль, присоединяюсь к остальным посетителям бара, аплодируя мужчине, который, возможно, немного исказил песню группы «Перл Джем», но его энтузиазм был абсолютно заразителен.

Следующая девушка, подошедшая к микрофону, заметно подвыпившая, но она выкладывается по полной, когда поет «Девчонки просто хотят веселиться», выглядя беззаботной, словно она проводит лучшее время в своей жизни.

— Это то, чего я хочу.

Не осознаю, что произнесла это вслух, пока парень, который только что сел рядом со мной, не поворачивается с приветственной ухмылкой. Его взгляд падает на мой напиток, затем возвращается ко мне.

— Можно угостить тебя еще одним напитком?

Замираю в нерешительности, поскольку не ожидала такого. Но ведь так все и происходит, верно? Вот так нормальные люди общаются в подобных местах? Я была в баре всего один раз, и то недолго, так что мне не на что ориентироваться.

— Конечно. — Ответ звучит скорее как вопрос. Затем я быстро добавляю: — Пожалуйста. — Ведь манеры превыше всего.

Он подзывает бармена, заказывает пиво для себя и жестом показывает на меня.

— И еще одно для этой прекрасной женщины.

Мысленно кривлюсь от комплимента. Слова звучат отработано, словно он постоянно к ним прибегает.

— Спасибо.

Парень кивает и спрашивает:

— Так как тебя зовут, красотка?

— Джорджия.

Он протягивает ладонь.

— Приятно познакомиться, Джорджия. Я Брэди.

Я кладу свою руку ему на ладонь и тут же ощущаю влажность. Мерзость!

— Взаимно.

Он наклоняет голову и жестом показывает на сцену караоке.

— Планируешь выступать?

Мои глаза округляются.

— Ой, нет. Только не я. Я просто зрительница.

Бармен приносит нам напитки, и Брэди протягивает свою кредитную карту, чтобы открыть счет. Он поворачивается ко мне с пивом в руке и поднимает его для тоста.

— Выпьем за веселую ночку, Джорджия.

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

БРОНСОН

Сука!

Я закончил прочесывать записи с камер наблюдения в доме с той минуты, где появился тот невидимый псих, и все еще ничего не могу найти.

Ни единой чертовой детали.

Проведя рукой по волосам, сжимаю пальцы, крепко цепляясь за пряди. Вдобавок ко всему, мне пришлось разобраться с одним из наших парней, чьи яйца неожиданно стали непомерными. Мужик счел, что хитер, продавая наш самогон на стороне по более высокой цене и оставляя прибыль себе.

Костяшки до сих пор адски болят, но скорее от удовлетворения. Этот дебилоид знает, что в следующий раз в качестве предупреждения его не отмудохают, а пустят пулю промеж глаз. И свет потухнет навсегда.

Звонит телефон, и когда я смотрю на определитель номера, меня охватывает тревога. Я поручил Стиву следить за Джорджией. Черт возьми, лучше бы ей не быть на свидании с этим долбанным копом.

Когда я отвечаю, фоновый гул становится почти оглушительным; в трубке раздается голос Стива.

— Добрый вечер, босс. Извините за беспокойство, но я хотел поделиться новостями.

Он звучит чертовски нервно и совершенно не похож на себя, отчего каждая мышцы тела приходит в состояние боевой готовности.

— Что происходит?

— Ну, милая… то есть мисс Джорджия сейчас здесь, в «Дикой Киске», и…

— С кем она? — вскакиваю со стула и принимаюсь расхаживать взад-вперед, прижимая к уху телефон. С каждым последующим шагом во мне нарастает возмущение.

— Она пришла одна, но у нее появилась компания.

Замираю на месте, осознав, что он сказал.

— Вот как?

— Ничего такого, с чем бы я не справился, но я позвонил не поэтому. Это потому, что она немного…

Его голос заглушает внезапный раскатистый шум и звонок обрывается.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Обожаю этот бар!

Возможно, именно поэтому я сейчас горланю эту песню.

Может, я то и дело запинаюсь на некоторых словечках, но эти люди такие чумовые, что просто подбадривают меня.

Однозначно лучшая ночка в жизни!

Когда песня заканчивается, бодро передаю микрофон ди-джею. Моя улыбка настолько широка, что мышцы лица побаливают, но это та самая счастливая улыбка, о существовании которого я раньше и не подозревала.

Когда схожу со сцены, меня немного шатает, но мне удается удержаться на ногах и вернуться на свое место. Брэди ухмыляется, когда я подхожу.

— Браво!

Опустившись на барный стул, глубоко вздыхаю и собираю волосы, чтобы обмахать ими шею. На сцене под дополнительным светом становится капец как жарко.

— Ты не говорила, что тебе нравятся татушки. — В голосе Брэди прозвучало больше, чем намек на похотливый интерес. Требуется минутка, чтобы отогнать легкое головокружение и понять, что он имеет в виду.

Твою ж мать. Опускаю взгляд и понимаю, что вырез топика без рукавов сместился, обнажив часть татуированной кожи, а ткань прилипла к блестящему от пота телу. Поморщившись, я поспешно натягиваю ее на место.

— Да ладно. Все путем. — Голос парня звучит странно, словно он говорит в комнате с сильным эхо. На лбу и верхней губе выступает пот, а лицо охватывает внезапный жар.

— Мне что-то нехорошо.

Брэди кладет ладонь мне на спину.

— Давай уйдем отсюда?

Соскальзываю со стула, цепляясь за край барной стойки, чтобы не свалиться на пол в безжизненную кучу. Интуитивно понимаю, что тошнота вызвана не только алкоголем. По спине пробегают мурашки осознания. Они оставляет после себя зловещее предостережение, жутко шепча в голове: «Опасность!».

От страха я спотыкаюсь.

— Полегче, — умасливает Брэди. Он кладет руку мне на бедро, а сам обхватывает сзади, чтобы поддержать.

Мы не успеваем сделать и нескольких шагов к выходу, как раздается громкий взрыв, а затем пронзительный звук, от которого я закрываю уши. Секундой позже что-то врезается в мое правое бедро и отбрасывает назад. Жгучая боль пронзает тело, и я замираю, когда раздаются новые выстрелы и начинается столпотворение.

Огромное тело нависает надо мной, заслоняя. Стив. Темные глаза устремлены в мои, и он кричит, чтобы было слышно на фоне оглушительного шума и криков посетителей.

— Не шевелитесь, милая. Я рядом.

Его голова поворачивается, брови напряженно сведены, словно он пытается определить, откуда стреляют. Когда выстрелы наконец заканчиваются, вдалеке раздается вой сирен, и Стив вскакивает на ноги. Он тянет меня за собой и, быстро изучив мое лицо, берет на руки и несет к задней части бара.

Его длинные ноги быстро преодолевают расстояние, но при каждом шаге я ударяюсь бедром о его бедро, и от боли зажмуриваю глаза.

Как только он прошмыгивает через задний выход, нас встречает ночной воздух с томительным намеком на влажность.

— Нужно увезти Вас отсюда, пока легавые не пришли. — Он усаживает меня на капот своего автомобиля, продолжая осматривать окрестности. Затем открывает пассажирскую дверь и практически заталкивает меня внутрь, после чего обходит машину и садится за руль. Мужчина едва успевает включить зажигание, как мы уже выезжаем на улицу и отправляемся прочь от бара.

— С Вами все будет в порядке, милая. — Его голос ровный и утешительный, и он бросает на меня быстрый взгляд, прежде чем снова сосредоточиться на дороге. — Понимаю, что больно, но это гораздо лучше, чем получить настоящую пулю.

Мозги тормозят, поэтому требуется много времени, чтобы осмыслить сказанное.

— Что Вы имеете в виду?

— Они стреляли резиновыми пулями. — Хрипит он. — После броска светошумовой гранатой. — Следующие слова он произносит вполголоса, и складывается впечатление, что он говорит скорее с самим собой, чем со мной: — Откуда они достали такой серьезный боеприпас…

У него звонит мобильный телефон, и он почти сразу же отвечает. Закрыв глаза от испытываемого головокружения, которое мучает, глубже вдавливаюсь в сиденье, будучи благодарной за затемненные окна, которые загораживают яркий свет уличных фонарей. Смутно улавливаю обрывки разговора Стива.

«…пижон заигрывал с ней в баре…»

«…в нее попала резиновая пуля…»

«…не уверен, есть ли у нее что-то в организме или нет…»

«…световая граната…»

«…везу ее домой…»

Наконец он заканчивает разговор, погружая нас в тишину. Я испускаю долгий вздох. Что за ночка… Вот вам и желание быть нормальной.

Стив издает грубый смешок.

— Можно смело сказать, что такие выступления обычно не происходят в барах. — Юмор исчезает из его голоса, когда он добавляет: — Тоже не знал, что в этих местах возникают неприятности.

Со все еще закрытыми глазами, устало бормочу:

— Похоже, в последнее время неприятности теперь модные.

В ответ получаю лишь его хмыканье. Концентрируюсь на звуках дорог под шинами, а не на головокружении и тошноте, что все сильнее подступает к горлу.

Когда он паркуется у моей подъездной дорожке и помогает выйти из машины, я в очередной раз благодарю все на свете за то, что это единственный дом, стоящий в конце тупиковой дороги. Рядом нет соседей, которые смогли бы наблюдать за моей неуверенной походкой, требующей помощи со стороны Стива.

Мы уже почти добираемся до входной двери, когда по дороге навстречу несется другая машина, и я замираю в тревоге, переведя взгляд на Стива.

— Все в порядке, милая. Босс приехал убедиться, что все путем.

Морщусь от смущения и ною:

— Божечки. Не дай ему увидеть меня в таком состоянии.

Дверь машины захлопывается как раз в ту минуту, когда Стив отпирает входную дверь. Он говорит над моей головой:

— Еще раз проверю, все ли в норме внутри.

— Я держу ее. — Знакомые мощные руки обхватывают меня сзади, и я немного расслабляюсь от силы и уюта.

Издаю хныканье.

— Может притворимся, что ничего такого не происходит? А то я сейчас не в лучшей форме.

Смешок Бронсона порадовал бы меня в любое другое время, но сейчас не до шуток.

О чем ему и говорю:

— Я не шучу.

— Знаю. — Его тон смягчается, а голос становится глубже, когда он спрашивает: — Ты в порядке, рыжая?

«Мм», — все, что я в состоянии проговорить, поскольку пот выступает на лице и верхнюю часть грудной клетки. Что-то невыносимое начинает пробираться к горлу и… — Боже! — опираюсь на перила, вцепившись в них, так что костяшки побелели, и выблевываю содержимое своего желудка в несчастные кусты.

Без понятия, сколько времени я блюю, пока все не заканчивается. Проходит минута, прежде чем я ощущаю ладонь на своей спине и другую руку, которая в данный момент сжимает мои волосы в кулак, отводя их от лица и убирая с предела досягаемости от блевотины. Его рука слегка поглаживает меня медленными кругами, когда я сплевываю в последний раз.

— Немного легче стало? — от его вежливого голоса внутри закипает огорчение.

— Почему мы видимся, когда я выгляжу кошмарно? — мой недовольный тон донельзя очевиден. — Почему мы не встречаемся, когда у меня очень классная прическа или что-то в этом роде? Но н-е-еет, ты только видишь меня в таком виде. Или, когда приходится сообщать о мертвых людях.

На мгновение повисает молчание.

— Идем внутрь?

— Ага. — Звучу сокрушенно, но я слишком истощена, чтобы переживать. Как только я выпрямляюсь, он отпускает свою хватку на моих волосах. Бросаю взгляд на входную дверь и понимаю, что Стив уже ждет нас. Очевидно, он снова счел мой дом безопасным.

Когда Бронсон опускает руку, чтобы схватить меня за бедро, издаю резкое шипение и застываю от боли.

— Блядь, — выдавливает он, мгновенно переместив руку на мою талию. — Забыл, что ты ранена.

Медленно выдыхаю и позволяю ему провести меня внутрь. Я прислоняюсь к нему, снимая босоножки на коврике, и он быстро снимает свою обувь.

Следующие несколько минут проходят как в тумане, пока меня ведут в спальню и пересекают ее, чтобы зайти в ванную комнату. Он осторожно сажает меня на закрытую крышку унитаза и берет зубную щетку.

Положив щетку рядом с раковиной, он протягивает руки, и я хватаюсь за них, и он помогает подняться. Опираюсь на ванну и сосредоточенно чищу зубы, чтобы избавиться от прогорклого привкуса, при этом избегая взгляда Бронсона в зеркале. После того как я полощу рот и откладываю щетку в сторону, набираюсь смелости, чтобы взглянуть ему в лицо.

— Мне правда нужно принять душ и смыть с себя вот эту, — машу рукой, показывая на себя, — барную вонь.

В его глазах мелькает обеспокоенность, и он бросает взгляд мимо меня, как бы оценивая безопасность душа. Внимание переключается на меня, и он отрывисто кивает.

— Хорошо.

Испускаю вздох. Я ведь не просила разрешения.

Это, очевидно, было сказано вслух, потому что он тяжело вздыхает, нежным тоном произнеся:

— Рыжая… ты пила, имеется вероятность, что тебе что-то подсыпали, и в тебя попала резиновая пуля. Ты еле держишься на ногах, и меньше всего я хочу, чтобы ты упала и поранилась еще сильнее.

Что ж. С этим, конечно, не поспоришь. До чего же унижающий момент. Или унизительный. Зависит от контекста.

Его глаза умоляюще глядят на меня.

— Позволь помочь. — Тихое, мягкое как перышко, звучание его голоса заставляет упрямство сдаться. Я киваю.

С невозмутимым выражением лица он расстегивает мои джинсы и стягивает их с ног. Опираясь одной рукой на ванну, а другой на противоположную стену, наблюдаю за тем, как он быстро расправляется с вещами. Ни разу он не бросает на меня похотливого взгляда. Даже когда снимает с меня трусики.

Когда он остается на месте, согнув колени, и неуверенно тянется к моему бедру, на котором уже начал образовываться уродливый синяк, у меня перехватывает дыхание. Но вскоре оно испаряется вместе с остатками кислорода в моих легких, потому что от того, как он благоговейно проводит большим пальцем по ушибленной плоти, стараясь не задеть обесцвеченную кожу, сердце ухает.

— Черт подери, рыжая. — Гортанным голос произносит мужчина, практически проделывая дыру в ране своим взглядом. Слова звучат приглушенно в тихой ванной комнате. — Как же я ненавижу все это.

Когда он выпрямляется и тянется к подолу топика без рукавов, поспешно останавливаю его.

— Сама разберусь. — Мое тело напрягается, и я заставляю себя успокоиться. — Можешь отвернуться, пожалуйста…

Его пронизывающий взгляд впивается в меня, словно он изо всех сил пытается понять, почему я не против, чтобы он увидел меня обнаженной ниже пояса. Он так долго медлит, что я ожидаю отказа, но в конце концов уступает.

Как только мужчина поворачивается спиной, протягиваю руку к душу и включаю воду, регулируя ее. Еще раз оглянувшись, чтобы убедиться, что он по-прежнему не смотрит, в рекордные сроки снимаю топик и бюстгальтер и шагаю в душ.

Когда я слегка спотыкаюсь, все еще не в ладах с равновесием, и ударяюсь ладонями о стену душевой кабины, он ворчит:

— Джорджия.

— Я в норме! — тараторю я, будучи благодарной за то, что стеклянный барьер мешает видеть меня.

Опираясь руки для опоры, безмолвно молю о том, чтобы теплая вода смыла с меня часть опьянения.

И унижения. Боже правый, молю, пусть она смоет и это. Закрываю глаза от недавнего воспоминания о том, как меня вырвало у него на глазах.

— Помощь нужна?

От его тихого предложения глаза распахиваются, а страх обволакивает.

— Нет! Все отлично.

Торопливо оттираю ноги от барной грязи и мою все тело, прежде чем намылить волосы шампунем. Делаю немыслимое и не использую кондиционер, поскольку к этому времени сил уже нет. Прислонившись к стене душевой кабины, позволяю ей удерживать меня в вертикальном положении.

Выключив душ, выжимаю воду из волос. Бронсон протягивает полотенце, держа его в руке, кожа которой обнажена благодаря засученному рукаву.

— Спасибо. — Собственный голос передает, какой я себя чувствую. Крошечной. Уставшей. Униженной.

Осторожно обернув полотенце вокруг себя и убедившись, что оно все закрывает, опасливо выхожу из душа. Он тут же оказывается рядом, обхватывает руками и позволяет опереться на него.

Какая-то давно забытая часть внутри раскалывается от подобного действа. Это из-за того, что я пьяна? Или потому, что у меня никогда не было настоящего мужчины, готового позволить мне опереться на него? Опереться на его силу.

Мужчина, который, готова поспорить на жизнь, даже не попытается воспользоваться мной в такую минуту.

Глядя на чернильные вихри, покрывающие его предплечье, которое надежно держит меня, легко забыть, что эта рука принадлежит человеку, который убивает людей. Что она принадлежит преступнику.

Легко забыть, ведь теперь я понимаю, что этот человек являет собой нечто большее, чем совершаемые им поступки.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

БРОНСОН

Уложив рыжую в постель, я придвигаю к ней корзину для мусора. Ее глаза уже закрыты, и я не решаюсь накрыть ее одеялом. Она все еще завернута в банное полотенце, ее влажные волосы рассыпались по подушке.

— Нужна расческа?

— Нет, — тихо бормочет она. — Слишком устала. Разберусь с этим утром. — Зарывшись поглубже в подушку, она ворчит: — Пусть это кружение сгинет.

— А чистая одежда?

При этом ее глаза слегка приоткрываются.

— Нет. — На этот раз женщина отвечает твердо, без малейших признаков невнятности. Что, черт возьми, она пытается скрыть? У нее охуенное тело.

Джорджия закрывает глаза и вздох покидает ее уста.

— Тебе незачем видеть все это. — Ее голос становится таким слабым, отчего прислушиваюсь, пытаясь разобрать следующие слова. — Поверь.

Пристально гляжу на женщину, озаренную скудным светом, льющимся с частично освещенного луной неба, и провожу рукой по лицу. Рыжие волосы спутаны, и я выбью все дерьмо из любого, кто упрекнет меня в этом, однако это гложет.

Не успеваю я и глазом моргнуть, как возвращаюсь из ванной с расческой с широкими зубьями и флаконом кондиционера, который я нашел у нее на столе.

Опустившись рядом с ней на кровать, слегка распыляю кондиционер на ее волосы, а затем аккуратно провожу расческой по спутавшимся прядям.

Ее тело так напрягается, что я замираю, думая, не причиняю ли боль.

— Ты в норме?

Словно заставляя каждую мышцу по очереди расслабиться, ее тело возвращается в более расслабленное состояние.

— Ммхмм. — Наступает пауза, прежде чем она тихо молвит: — Мне никто не расчесывал волосы.

— Ну, не ручаюсь, что работа будет качественной, но лучше так, чем оставлять все как есть.

Она ненадолго замолкает.

— Спасибо, Бронсон. — Ее слова все еще звучат невнятно.

Мне должно быть плевать, но я умираю от желания узнать, что же послужило поводом сегодняшнего вечера.

— Что ты праздновала?

— Мм. — Она не продолжает, пока я распутываю ее длинные волосы, и я думаю, не отключилась ли она уже. Затем приглушенным голосом признается: — Годовщину того дня, когда Рой взял меня к себе.

От ответа моя рука на долю секунды замирает; хочется увидеть ее лицо полностью, а не отвернутым.

— Он единственный человек, которому было все равно, что я не такая, как все. — Даже в ее негромких словах звучит насмешка, от которой я выпрямляю спину. — Хотя, вероятно, он думал, что я чудачка, особенно учитывая, как я боюсь леса.

Женщина звучно сглатывает.

— Я не могу подойти слишком близко к деревьям на заднем дворе. Трудновато скосить траву… — Она перерывается со вздохом. — Люди будут смеяться и думать, что я чудила. — Резкий смех рыжей действует как удар под дых. — Они были бы правы. Я и есть чудила.

Боль так явственно звучит в произнесенном, словно кто-то вдарил мне по почкам. Мое неоспоримое возражение тотчас вырывается из уст:

— Нет, это не так.

Она испускает вздох, который звучит так печально, что в груди вспыхивает жжение. Напрягаюсь, чтобы разобрать ее слова, которые превращаются в едва слышный слабый шепот.

— Я чудила. В конце концов ты поймешь. Тогда ты больше никогда не будешь смотреть на меня также.

Каждое слово, проговоренное ею в этой постели, словно обернуто слоями, маскирующими его и делающими еще более загадочными, отчего голова идет кругом. Мне чертовски хочется узнать, чего она так боится.

Ее дыхание становится ровным и спокойным, словно женщина погрузилась в сон. Рыжая меня так запутала, но, когда дело касается этой женщины, я чертовски жажду больше фактов. Есть дюжина разных дел, которые я мог бы делать прямо сейчас — должен был бы делать прямо сейчас, — но нет такого места, где я предпочел бы находиться, чем рядом с нею.

Закончив распутывать волосы, собираюсь подняться с кровати, чтобы отнести расческу и спрей в ванную, но ее голос останавливает меня.

— Не оставляй меня. — Произнесенные шепотом звучат сонно и медленно, однако в них отчетливо слышится мольба, пронзающая меня насквозь. — Умоляю.

— Никуда я не уйду, рыжая. — Провожу пальцем по ее влажным волосам. — Я останусь с тобой.

Как только она со вздохом расслабляется, ставлю расческу и спрей на прикроватную тумбочку, а затем перебираюсь на другую сторону кровати. Немного приподняв подушки, вынимаю пистолет из кобуры и кладу его на тумбочку рядом с собой.

Расстегнув несколько пуговиц на рубашке, достаю из кармана телефон и опускаюсь на кровать. Подложив руку под голову, смотрю на спящую Джорджию и рассеянно постукиваю телефоном по бедру. Отсвет луны освещает ее лицо и тело под одеялом.

Эта женщина с каждым разом становится все более загадочной. Благодаря сказанному раннее, мой разум стремительно перебирает все варианты оттого, что желаю понять их смысл.

«Я чудила».

«…как я боюсь леса…».

В ее словах содержатся подсказки. Но я не могу их счесть. Значит, у меня имеются два варианта: я могу попытаться копнуть глубже в ее прошлое, надеясь, что обнаружится что-то еще, либо… могу подождать и посмотреть, доверится ли она мне настолько, чтобы рассказать все.

Нетерпение нарастает по мере того, как я смотрю на спящую красавицу под боком, которая не догадывается о битве, бушующей внутри меня. Обычно я не жду, чтобы начать предпринимать какие-либо действия. Я веду дела. Хотя, интуитивно понимаю, что один неверный шаг, что попытка копнуть глубже в ее прошлое все перечеркнет.

— Бронсон. — Когда рыжая шепчет мое имя во сне, протягиваю руку и провожу большим пальцем по легкой складке между ее бровей. Она вздыхает, и черты ее лица расслабляются, прежде чем она снова затихает.

Глядя на нее, я уже принял решение.

Я знаю, что надо делать.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

ДЖОРДЖИЯ

Сон сплетается с кошмарами и сладчайшими грезами. Мой разум тянется к сознанию, а воспоминания периодически мелькают, сливаясь со сновидениями, прежде чем погрузить в кошмар. Как обычно, худшее мгновенье в моей жизни берет верх, обрисовывая произошедшее в ярких красках и ясности, пока обнимающая дрема не позволяет сбежать.

***

Я лежу на той деревянной доске в лесу, на меня обрушивается дождь, вода смешивается с кровью. Сознание ускользает от меня, пока обжигающая боль не заставляет губы разойтись в беззвучном крике. Мое тело перемещают, а ни сил, ни желания возразить или противостоять нет.

Таково мое наказание. Такова моя участь. Вот чего заслуживает такой человек, как я.

Чудила.

Демоница.

Ведьма.

Чудовище.

Это все правда. Вот кем я являюсь. Даже собственная мать смеялась надо мной и называла меня чудилой прямо в лицо — и все это при том, что она зарабатывала деньги, заставляя меня использовать свои способности.

Тряска моего обнаженного тела, то, как незнакомые руки пронзают меня электрическим током, заставляют преодолеть мучительную боль. Я погружаюсь в мир оцепенения.

Я теряю счет времени, прежде чем окончательно просыпаюсь в странной хижине. Рот словно набили ватой, я быстро моргаю, пытаясь сфокусироваться на окружающей обстановке. В хижине тихо; кажется, я одна.

Устремляю взгляд вниз, на свое тело, лежащее на узкой кровати с простыми белыми простынями. Я одета в мужские треники, а на плечах накинута мягкая, поношенная рубашка с короткими рукавами. Спереди она расстегнута и достаточно расправлена, чтобы обнажить грудь; края ткани прикрывают соски.

Вырез на груди начал заживать, и теперь на коже множество швов. Глаза наполняются слезами, а эмоции бушуют внутри меня.

Благодарность и неверие в то, что мне удалось уйти от них, сохранив свою жизнь.

Страх и растерянность от того, как это произошло. Почему это произошло? Ведь я этого не заслуживаю.

— Не плачьте. — Мужчина словно материализовался из ниоткуда; его голос успокаивает. Почти белоснежные волосы контрастируют с глубокими голубыми глазами, в которых теперь сквозит беспокойство. — Вы же не хотите, чтобы швы разошлись.

— Вы… наложили швы? — мой голос дрожит от волнения. Хотя он не дал мне повода бояться его, я чувствую в нем какую-то тьму, которая интуитивно подсказывает, что лучше не переходить ему дорогу.

Уголки его губ подергивается, словно он может читать мысли.

— Наложил.

Вновь опускаю взгляд на свое тело, и он отзывается:

— Когда пожелаете, сможете уйти. — Удивленно перевожу взгляд на него, но выражение его лица остается невозмутимым. — Вы ведь не заключенная.

Капельница, вставленная в мою руке, продолжает медленно и методично капать, и он снова отвечает на внутреннюю мысль:

— Пришлось накачать Вас антибиотиками. — Мужчина делает паузу, и его следующее откровение меня не потрясает: — Вы едва не умерли.

Отваживаюсь бросить на него взгляд.

— Спасибо. — Неловкость оседает, и я поспешно продолжаю: — Меня зовут Джорджия.

Уголок снова дергается — так быстро, что кажется, словно это привиделось.

— Знаю.

Он поворачивается, и шаги становятся невероятно тихими, когда он направляется к открытой двери крошечной спальни.

— Отдыхайте, Джорджия. Я вернусь, чтобы проведать Вас.

Его образ расплывается. Быстро моргаю, чтобы прояснить зрение, но он уже ушел. В конце концов я проваливаюсь в беспробудный сон.

Проходят дни, и он периодически появляется с едой, небольшим тазом с водой и губкой, чтобы я могла привести себя в порядок. Сегодня он предлагает помочь мне встать с кровати и сесть за стол в гостиной хижины.

Стульев всего два, а на столе едва хватает места для тарелок. Он наблюдает за тем, как я ем, так внимательно, словно заинтересован в том, чтобы я выздоровела и максимально восстановилась.

Доев курицу и картофельное пюре, откладываю столовое серебро и откидываюсь на спинку. От этого движения раздраженно морщусь, поскольку застегнутая рубашка натирает шрамы, которые теперь уже без швов.

Любопытство овладело мной, а теперь, когда я приближаюсь к тому, чтобы не мучиться от боли, задаю свой вопрос в тишине хижины:

— Не нужно было спасать меня. — Мои слова, похоже, ничуть его не трогают. Жестом показываю на хижину и на пустую тарелку. — И заботиться обо мне.

Он удерживает мой взгляд, и с каждой секундой он становится все более напряженным. Кажется, будто он забирается в мою душу.

Наконец он заговаривает, его голос, как всегда, тихий, но не менее властный.

— Существует негласное правило — не вмешиваться, однако я преступил его, когда нашел Вас в том лесу.

Произнесенные слова приковывают внимание; невольно понимаю, что то, что он скажет дальше, гораздо важнее, чем предполагает его непринужденный тон.

— Моя кара — наблюдать и никогда не вмешиваться, но с Вами я не смог. Я осознал — еще до того, как коснулся Вас и почувствовал энергию, — что мы похожи.

Мужчина опускает взгляд на стол, боль отражается на его обычно спокойных чертах, и проводит пальцем по острию вилки.

— Я бы все отдал, чтобы кто-нибудь однажды меня спас.

Мои глаза устремляются на то место, где он ведет вдоль внешнего зубца вилки. Когда кончик пальца становится полупрозрачным, несколько раз моргаю, гадая, не разыгрывает ли меня зрение.

Он отводит руку, и я поднимаю взгляд, заметив изучающие очи.

— На этом наши пути должны разойтись.

Я возражаю:

— Вы бросаете меня? Но как мне отплатить Вам? — судорожно оглядываю маленькую хижину. — Могу повозиться с домашними делами или…

— Джорджия. — Имя — одно-единственное слово — свидетельствует о том, что он уже все решил. Со мной всегда так поступают.

Никто не хочет связывать себя со мной каким-либо образом. Дело не в том, что я неблагодарна ему — отнюдь нет. Просто внутри живет ранимая, жалкая девчонка, которой хочется, чтобы кто-то — кто угодно — хоть раз оказался рядом с ней. Надолго.

Чтобы у нее был кто-то рядом до конца ее дней.

Опускаю подбородок, глядя в свою тарелку, и усилием воли заставляю слезы не проливаться.

— Спасибо за все, что Вы сделали.

Невозможно не заметить легкую дрожь в голосе, не заметить, с какой тяжестью каждое слово вырывается из сдавленного горем горла.

На следующий день, когда я просыпаюсь, на деревянной полке, прикрепленной к стене хижины в спальне, стоит большая спортивная сумка.

Осознаю, что осталась одна, как только босые ноги касаются деревянного пола, когда я поднимаюсь с кровати. Он ушел и не вернется, пока не уйду я.

Расстегнув молнию на сумке, нахожу большой конверт и вынимаю первое попавшиеся содержимое. Разворачиваю небольшую карту с отмеченным маршрутом, который выведет меня из хижины на главную дорогу.

К карте прикреплена записка, безошибочно написанная мужскими печатными буквами.

«ВОЗЬМИТЕ ФОЛЬКСВАГЕН БИТЛ. КЛЮЧИ В БАРДАЧКЕ. ОСТАВЬТЕ ИХ ТАМ, КОГДА ПРИПАРКУЕТЕ МАШИНУ НА АВТОВОКЗАЛЕ».

Билет на автобус до Джексонвилла, штат Флорида, — следующее, что вложено в конверт, а при виде того, что остается внутри, тяжело выдохнуть.

Это самая большая пачка наличных, которую я когда-либо видела в своей жизни.

Рука дрожит, когда достаю пачку денег, перевязанную резинкой; замечаю маленькую записку, засунутую под ленту.

«ИСПОЛЬЗУЙТЕ ДЕНЬГИ, ЧТОБЫ НАЧАТЬ ВСЕ С ЧИСТОГО ЛИСТА. БУДЬТЕ СМЕЛОЙ».

***

Разум переключается с этого воспоминания на сон, больше не омраченный страданиями. Тепло заливает меня, когда воображение берет верх. Идя рука об руку, Бронсон улыбается мне, словно я — весь его мир.

Никто никогда не смотрел на меня так.

Тоска настолько глубока, что пробирает до мозга костей. Хочу нежиться в этой мечте, однако она расплывается, начиная меркнуть. Кричу в отчаянии, желая, чтобы она осталась, но такого не произойдет.

«Нет! Умоляю!».

Она испаряется, что ничуточку не удивляет. Так заканчивались все сны. Это то, к чему я привыкла.

По этой причине я перестала желать. Перестала мечтать о чем-то большем, чем я располагаю.

Но это не значит, что душа болит меньше, а шрамы на груди не раскаляются, напоминая о том, чего я заслуживаю… и чего не заслуживаю.

Мозолистая рука гладит меня по щеке и успокаивает, заглушая жжение в груди и сердце.

Когда глубокий голос призывает меня отдохнуть, я так и делаю. Ласковая рука, которая принимается лениво поглаживать мои волосы, погружает в беспробудный сон.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

БРОНСОН

Я почти не сплю, урывая по несколько минут то тут, то там. Отчасти это потому, что я видел ее вялой, гораздо менее яркой, чем она является. И это было не совсем из-за того, что она выпила больше, чем положено. Что-то подкосило ее. Что-то содрало с нее слой дерзости, которую я ожидал от нее.

Сегодня вечером я увидел другую Джорджию… и, хотя было неприятно слышать, что она звучит так подавленно, эта версия ее поведения пробудила во мне все защитные инстинкты.

Она двигается, придвигаясь ближе ко мне и бормоча во сне. Придвигаю ее, чтобы она положила голову мне на грудь, ее тело все еще завернуто в одеяло. Одну руку женщина перекидывает через меня, прижимаясь поближе.

Мой телефон вибрирует, на экране высвечивается имя Дэниела, и я спешу ответить на звонок, чтобы не разбудить ее.

— Поговорил с владельцами. Они сильно взбешены из-за этого балагана. С момента открытия в заведении не было ни одного инцидента. Мало того, их камеры наблюдения, направленные на вход, и та, что фиксировала движение на улице прямо перед входом, были подпорчены. Один из сотрудников заметил, что они были запотевшими или смазанными чем-то, что исказило изображение. Когда они пошли разбираться, все полетело к чертям.

Поджимаю губы от досады. Кто бы ни стоял за этим, он заплатит. Это я обещаю.

— Почему на этот раз они выбрали резиновые пули? — бормочу тихим голосом. — Что за игру они затеяли?

— Понятия не имею, босс. — Разочарование Дэниела заметно в его голосе. — Но мы выясним.

Когда он замолкает, чувствую его колебания, отчего мышцы напрягаются от беспокойства. Наконец он выдыхает, как будто ему не по себе от того, что он собирается сказать.

— Становится хуже.

Стискиваю зубы.

— Дай угадаю. Уроды оставили записку.

— Да. Прямо в том месте, где она сидела всю ночь. — Он прочищает горло. — Там было написано: «Последнее предупреждение. Скоро ты склеишь ласты».

— Блядь, — цежу я под нос и напрягаюсь, когда Джорджия шевелится. Ее рука сгибается, она крепче цепляется в рубашку, но затем вздыхает и расслабляется. К счастью, она продолжает спать.

— Должна быть какая-то связь. Она получила записку после того чертового сэндвича, потом, когда расстреляли ее машину, а теперь еще и стрельба в баре. Мы что-то упускаем. Не может быть, чтобы это было просто чертовым совпадением. Не может быть. Она должна быть целью. — Но почему?

— Но почему? — Дэниел повторяет мой безмолвный вопрос.

Все сводится к тому, что у меня нет ни малейшего понятия.

Пялюсь на дыру в потолке и крепче прижимаю к себе женщину, свернувшуюся калачиком рядом. Отчаянный страх охватывает при мысли о том, что с ней может что-то случиться, а я ведь даже не отношусь к числу людей, кто поддается страху.

Похоже, рыжая меняет правила моей игры.

— Пусть наши ребята в участке посмотрят записи, особенно эту. Может, они что-нибудь найдут.

— Будет сделано. — Дэниел прочищает горло. — Это еще не все, босс. — Его тон становится строже, и я тотчас понимаю, что финал будет охренеть каким грандиозным. — Ходят слухи о том, что мы заглядываем в конкретный дом. Люди интересуются, что так зацепило, что ты постоянно там ошиваешься.

— Кто это заметил. — Произношу это не столько как вопрос, сколько как требование.

— Последователи.

Выблядки сраные. Провожу рукой по бороде и устремляю взгляд в потолок.

— Это был лишь вопрос времени, когда люди обратят на это внимание, босс. — Он поспешно добавляет: — Не говорю, что это круто, но…

Понимаю, что он хочет сказать. Но от этого ситуация не становится менее хреновой.

— Нужно быть осторожным. Они рассмотрят это как слабость.

— Слабость. — Слова звучат с отвращением. Да пошло оно все. Они сильно ошибаются, если считают, что она — моя слабость.

Если они не поймут, если хоть кто-то посмеет обидеть ее, я урою их собственными руками.

Мне не нужно твердить все это Дэниелу. Он и так хорошо меня знает.

— Держи меня в курсе. — На кончике языка вертится приказ о просьбе попросить покопаться в ее прошлом, однако я сдерживаюсь, что совсем на меня не похоже. Я никогда не колеблюсь. Никогда не приветствую неизвестность.

— Непременно. — Завершив разговор, опускаю телефон и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на женщину, свернувшуюся калачиком рядом со мной. Черт бы побрал мои побуждения за то, что они так извращены. Ведь какая-то часть меня знает, что она невиновна.

Но другая часть меня понимает, что в глубине души она скрывает множество опасных секретов.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Медленно просыпаюсь с колотящейся головой и с ощущением сухости во рту. Каким-то образом мне удается разлепить веки.

Одеяло плотно облегает меня, как буррито, а одна рука перекинута через свободный край кровати. В замешательстве хмурюсь, проводя рукой по небольшой вмятине в подушке рядом. Пульсация в бедре не дает покоя… и тут на меня снова обрушиваются подробности событий прошлой ночи.

Огорчение расцветает, а щеки становятся горячими. Боже. Я попросила его остаться. Бронсона Кортеса. Мужчину, от которого я меньше всего ожидала, что он станет нянчиться с пьяной женщиной — особенно после рвотной тусовки.

Но он остался… Уловив запах бекона, витающий в воздухе, переворачиваюсь на спину, выпутываясь из-под одеяла. Когда я поднимаюсь и обнаруживаю, что все еще в банном полотенце, то быстро меняю его на спортивный лифчик, футболку и шорты. Даже простое движение от того, что я натягиваю одежду на бедро, заставляет резко вдохнуть от боли.

«Бывало и похуже», — напоминаю я себе. И прошлая ночь вполне могла принять другой оборот.

Почистив зубы и плеснув на лицо воду, нехотя бросаю взгляд на себя в зеркало. Выгляжу потрепанной, под глазами круги, рыжие волосы в беспорядке, и я собираю их, накручиваю и закрепляю заколкой, лежащей на стойке.

Прохожу по коридору, следуя за запахами, от которых урчит в животе, и внезапно останавливаюсь, увидев его на кухне.

С расстегнутой рубашкой и обнаженным мускулистым торсом, он снимает сковороду с плиты и выключает конфорку. Лопаточкой он перекладывает еду на тарелку.

Должно быть, он почувствовал мое присутствие, потому что приветствует меня хриплым голосом, не удостоив взглядом:

— Доброе утро, рыжая. Ты как раз к завтраку. — Он поворачивается с тарелкой в руках и идет ставить ее на стол, где уже лежат салфетка и вилка. — Нет лучшего средства от похмелья, чем плотный завтрак.

Яичница, бекон и ломтики тоста с маслом готовы. Перевожу взгляд на него.

— Ты умеешь готовить?

Черт. Это прозвучало грубо… и с явным недоверием. Я поспешно добавляю:

— Прости. Я имею в виду… — На этот раз я меняю тон на более непринужденный и гораздо менее резкий. — Ты… умеешь готовить?

Он выглядит оскорбленным, прежде чем пожимает плечами и отворачивается к столешнице.

— В моей семье умение готовить чуть ли необязательное. А теперь иди сюда и ешь.

Опускаюсь на стул, чувствуя себя гораздо более потрясенной, чем хотелось бы. И это вовсе не связано с похмельем, а с мужчиной на моей кухне.

— Спасибо. — Слова получаются неуверенными, однако они искренни; надеюсь, что он почувствует это.

В ответ получаю лишь отрывистый кивок, прежде чем он дважды проверяет, выключены ли конфорки на плите.

Беру вилку, когда он ставит передо мной чашку с кофе. Поднимаю взгляд и вижу, что он застегивает рубашку, успешно лишая прекрасного вида на его грудь.

— Мне нужно уходить. Я должен уладить кое-что.

— Ясно. — Почему я разочарована тем, что он уходит? Наверное, я ожидала, что он останется и будет приставать ко мне, как обычно. По крайней мере, толика надежды теплилась в душе.

Его глаза сужаются так, что кажется, будто он акула, которая только что обнаружила кровь в воде.

— Прозвучало так, словно ты хочешь, чтобы я остался, рыжая. — Низкий, хрипловатый тон доносится до меня, и я едва сдерживаю трепет, который он вызывает.

Отвожу от него взгляд и сосредоточенно запихиваю в рот яичницу. Не успеваю я проглотить, как одна большая рука опускается на стол, рядом с тарелкой. Мужчина наклоняется ко мне сзади и приближает рот к моему уху; его теплое дыхание обдает мою кожу.

— Не строй планы на вечер. После ужина.

Я застываю.

Когда он проводит губами по раковине моего уха, глаза закрываются, а дыхание сбивается.

— Будет сюрприз. — Затем тепло исчезает, и я открываю глаза, чтобы увидеть, как он направляется к двери.

Чувствуя себя намного лучше, я выдаю:

— А что, если я не люблю сюрпризы?

Он обувается и открывает дверь, бегло взглянув на меня. Края губ подергиваются.

— Я готов рискнуть.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

БРОНСОН

— Клянусь, больше я ничего не знаю!

Хуесос сплевывает кровь на бетон под стулом, к которому он привязан. Его правый глаз уже опух и стал сине-фиолетового цвета, а верхняя и нижняя губы разбиты, оставляя кровавое месиво, стекающее по лицу.

— Мне просто велели занимать ее некоторое время, а потом вывести ее к полуночи.

— Кто велел?

— Не знаю, мужик. — Он срывается, его грудь сотрясется от всхлипов. — Я, блядь, ваще не ебу кто.

— Срань господня. — Бросаю недоверчивый взгляд на Дэниела, который не выглядит ни капли удивленным тем, что этот жопоголовый начал рыдать.

— Что будешь с ним делать? — Дэниел задает нарочито громко, чтобы этот говнюк услышал.

Мой ответ незамедлителен.

— Избавлюсь от него.

— Погодите! — кричит засранец. — Погодите! Я только что кое-что вспомнил.

Мы поворачиваемся к нему лицом и молча ждем, пока он выложит всю имеющуюся у него информацию.

— Номер, по которому мне звонили, отличался от остальных. Остальные звонки были с неизвестного номера, но, видимо, в последний раз они напрочь забыли, и это показалось мне странным.

Мы с Дэниелом обмениваемся скучающими взглядами. Он смотрит на это говно с большим терпением, чем я когда-либо мог набраться.

— Ближе к делу. Живо.

— Помню, мне стало любопытно, и я решил поискать в интернете обратный номер. — В его глазах светится надежда. — Он поступил из участка в центре города.

Клянусь, каждая капля моей крови перестает струиться по венам.

— Где телефон?

— Избавился от него той ночью. Разбил его и выбросил в мусорный бак.

— Значит, нет возможности проверить, правдива ли твоя история.

Пульс на его горле бешено бьется, и он судорожно сглатывает.

— Клянусь, я не вру вам!

— Думаешь? — вскидываю бровь. — Может, расскажешь, как ты не врал в те разы, когда тебя ловили на том, что ты путался с бойскаутами, за которых отвечал? — он бледнеет под своей загорелой кожей. — Может, расскажешь мне, как ты не врал и не платил людям, чтобы получить социальное обеспечение, в то время как двое из детей покончили с собой из-за этого?

Он молчит.

— Теперь тебе нечего сказать, да?

Когда я снимаю пистолет с предохранителя и поднимаю его, целясь ему в лоб, то не чувствую ни угрызений совести. Не тогда, когда он кричит, моля о пощаде.

Не тогда, когда его мозги разлетаются по бетону. И не тогда, когда его тело обмякает на стуле.

Он — ёбанная мразота, и он не только разрушил жизни невинных детей, но и пытался причинить вред рыжей.

Я готов обрушить ад на любого, кто попытается причинить ей вред.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Как я могу примириться с мужчиной, который пришел сюда прошлой ночью, чтобы убедиться, что я в безопасности? Мужчиной, который держал меня за волосы, пока меня рвало?

Он помог мне раздеться и отвернулся, когда я попросила об этом. Он ни разу не лапал меня. С ним я ни разу не чувствовала себя уязвимой или в опасности.

То, что он тот самый мужчина, который признался в убийстве людей, запутывает все разумные мысли.

А вот теперь, я — отбитая на всю голову женщина, которая смотрит на свое отражение в зеркале в полный рост в спальне, гадая о том, стоит ли мне переодеть сарафан или нет. В порядке ли мои волосы и макияж либо…

— Ты прекрасно выглядишь.

Я подпрыгиваю, и мои изумленные глаза встречаются со знакомыми темными глазами в зеркале. Приоткрываю губы, чтобы высказать ему все, что я думаю о проникновении в мой дом без приглашения, но он подается вперед, его взгляд наполнен жаром. Остановившись позади меня, он нежно откидывает волосы в сторону, обнажая одно плечо.

Не сводя взгляда, он наклоняет голову и нежно целует оголенную кожу.

— Ты прекрасна, рыжая.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него.

— Спасибо. — Приняв строгий вид, — ведь знаю же, что, если дать этому мужчине повод, он сядет на шею, — тычу пальцем ему в грудь. — Но это не оправдывает того факта, что ты просто вальяжно ввалился сюда, словно…

Он молниеносно обхватывает мой затылок и прижимается своим ртом к моему, действенно прервав тираду. Его язык встречается с моим, и я не могу удержаться, чтобы не сжать в кулаках переднюю часть его рубашки. Тихий стон так и норовит вырваться из уст, но он отступает назад, прежде чем он это происходит.

Бронсон заботливо поправляет мои волосы, прежде чем отступить на шаг.

— Я подготовил для тебя кое-что. — В его глазах мелькает намек на мальчишеское волнение.

Когда он протягивает свою раскрытую ладонь, нерешительность сковывает его движения.

Неужели он колеблется по той же причине, что и я, а то не решаюсь принять его ладонь? Это похоже на нечто большее. Мысль о том, чтобы вложить свою руку в его, заставляет зловещее предчувствие затаиться в глубине сознания, нашептывая, что это все изменит.

Выражение его лица искажается, отчего в животе болезненно трепещет. Прежде чем он успевает опустить руку, хватаю ее. Крепко. Возможно, слишком крепко, но что бы это ни было, я желаю этого. Даже если я знаю, чем все закончится. Все закончится тем, что он поймет, кто я на самом деле, и бросит меня.

Чудила. Демоница. Ведьма. Чудовище.

Подхожу ближе и пытаюсь передать то, что не могу выразить словами: что я хочу этого — хочу его, — пока есть возможность. Как бы недолго это ни было. Меня влечет к нему, и сопротивляться больше нельзя.

Как-то ночью я заявила себе, что нужно жить, пытаться обрести хоть какое-то подобие нормальной жизни. Ну… вот она, часть этого заявления: принятие мужчины, которого тянет ко мне, и поддаться этому ощутимому притяжению между нами.

Надменно вздергиваю подбородок, вызывающим и немного игривым тоном произнеся:

— Лучше этому сюрпризу быть приятным. — Пренебрежительно машу рукой. — В конце концов, у меня большие ожидания от бандюгана такого калибра.

Темные глаза загораются. Этот мужчина обожает, когда я его подкалываю. Не потому ли, что никто больше не осмеливается это делать?

— Вот как?

— Ага.

Он скользит рукой к моему затылку, его пальцы перебирают мои мягкие волосы. Приподняв мое лицо, он приближает свой рот к моему. При каждом слове наши губы соприкасаются, отчего дыхание перехватывает.

— Хорошо, что я обожаю вызовы.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

БРОНСОН

Я не старался ради женщины вот уже… черт. Вероятно, никогда.

Рыжая, она другая. Ради нее мне хочется показать, что я могу быть не просто мужчиной, который возвращается домой ближе к ночи с разбитыми костяшками пальцев и рубашкой, заляпанной чужой кровью. Не просто мужчиной, который разбирается с делами по-своему. Не просто мужчиной, который пускает пулю промеж глаз тому, кто угрожает невинным людям и территории, на создания которой я из кожи вон лез.

Ради нее хочется быть большим, чем преступником, больше, чем убийцей, потому что она хочет меня… а не просто главаря Скорпионов.

— Пойдем. — Веду женщину на кухню, держась с ней за руки, что кажется так правильно.

Остановившись в дверях, загораживаю ей вид на кухню и поворачиваюсь, чтобы сказать:

— Прикрой глаза.

Вместо того чтобы повиноваться, она смотрит на меня с подозрением.

— Зачем?

Мои губы подрагивают; я знал, что так оно и будет. Что моя рыжая будет препираться со мной на каждом шагу.

Я тяну наши соединенные руки, что застает ее врасплох, в результате чего она утыкается в меня. Обхватив ее лицо другой рукой, провожу большим пальцем по ее гладкой коже и наблюдаю, как смягчаются черты лица. Для меня.

Для того, на руках которого было больше крови, чем у любого другого.

Опускаю голову, встречаясь с ней взглядом, и не могу удержаться от ухмылки.

— Потому что я так сказал.

От такой близости зеленые глаза затуманивается, и проходит мгновение, прежде чем слова доходят до нее.

— Ах ты… — Джорджия бьет меня в грудь, бросая на меня неодобрительный взгляд.

Выпрямившись, успокаиваюсь и понижаю голос:

— Прикрой глаза, рыжая. — Когда она все еще противится, бормочу: — Пожалуйста.

На ее лице вспыхивает удивление, и она смотрит на меня с минуту, прежде чем выполнить просьбу. Отвлекаюсь, глазея на нее: она так чертовски великолепна. Затем подвожу рыжую ближе к кухонному столу.

— Уже можно смотреть?

— Пока нет. — Сужаю глаза, посмотрев на нее. — И не подглядывай.

Она бормочет что-то нечленораздельное, как и подобает вспыльчивой женщине. Быстро зажигаю спичку и аккуратно делаю все необходимое, прежде чем погасить ее.

— Прошу, скажи, что ты не собираешься спалить мой дом. — От ее язвительного тона губы растягиваются в ухмылке.

— Теперь можешь смотреть.

Она опускает руки и несколько раз моргает, глядя на открывшееся перед ней зрелище. На красивом лице отчетливо видны растерянность и недоверие. Рыжая тяжело сглатывает, и ее рот приоткрывается, после чего внимание переключается на меня.

— Ты купил мне тортик?

Киваю, едва сдерживая желание засуетиться, и сую руку в карман.

Она бросает быстрый взгляд на торт, на котором одинокая все еще горит, а затем глядит на меня. В ее голосе звучит нотка удивления.

— На нем написано «С годовщиной».

— Ты сказала, что вчера была годовщина дня, когда Рой взял тебя к себе. Это довольно значимое событие. — Пожимаю плечами и уклончиво продолжаю говорить, ведь, блядь, что если ей нравится эта затея? Я даже не подумал об этом. — Такие даты нужно отмечать, а отмечать без хорошего тортика не представляется возможным.

Эти зеленые глаза внимательно изучают мои черты, словно она не уверена, что все это значит. Черт, может, она не одна такая.

Шагнув ко мне, женщина приподнимается на носочки и нежно запечатлевает поцелуй на моих губах. Он настолько быстрый, что я едва успеваю осознать, но ощущение сохраняется.

Это первый раз, когда она инициировала поцелуй не от злости. Теперь я преисполнен желания почувствовать еще один такой поцелуй.

Скоро.

Она встает перед тортом с единственной зажженной свечой и осторожно задувает ее.

— Присаживайся. Отрежу тебе кусочек. — Беру нож, аккуратно нарезаю торт и кладу его на одну из тарелок, которые я поставил, пока она была в душе, готовясь ко встрече со мной.

Не стану врать и говорить, что у меня не было соблазна заглянуть к ней и полюбоваться ею. Но я не стал этого делать. Хочу, чтобы она сама пришла ко мне. Хочу, чтобы она показала мне то, что она так не хочет, чтобы я увидел.

Кладу перед ней торт и предлагаю ей вилку. В зеленых глазах столько эмоций, что выдох в горле застревает.

— Спасибо тебе за это. — Джорджия опускает взгляд на тарелку, ее голос становится все тише.

На этот раз, когда она смотрит на меня с благодарной улыбкой, черты ее лица заметно меняются. Умиление или просто удивление — не пойму точно. Впрочем, это неважно, потому что она улыбается, прогоняя тени той ночи со своего лица.

Эта милая улыбка воодушевляет меня. Она подтверждает то, о чем я знаю в глубине души: даже если я осознаю, что мои враги могут считать ее моей слабостью, это не так. Она сильная, волевая, и храбрее, чем большинство мужчин.

Если уж на то пошло, то ее присутствие рядом со мной укрепит мою силу, а не умалит ее. Не уверен, что обстоятельства складываются против меня, но надеюсь, что она позволит снять все защитные слои и явит каждую частичку себя. Даже то, что она может счесть уродливым.

Ведь как убийца, как преступник, я в курсе, что такое уродство. Я практически живу и дышу тем уродством, которое большинство людей никогда не видит. Это одна из многих причин, по которым я благодарен за то, что в моей жизни есть мама и бабушка.

Мне нужно, чтобы моя рыжая увидела, что в ней нет ни капли уродства, которое могло бы меня оттолкнуть.

Ни капельки.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Бронсон кладет кусок торта на свою тарелку, но не сразу присоединяется ко мне за столом. Вместо этого он направляется к моему холодильнику и достает оттуда роскошную бутылку.

При виде этого у меня сводит живот, но он успокаивает меня.

— Это всего лишь шипучий яблочный сидр, рыжая.

Окинув меня предупреждающим взглядом, мужчина достает из шкафа два фужера для шампанского, доказывая тем самым, что он до этого пошарил. Я не утруждаюсь указать на этот факт.

Сейчас мое сердце переполнено легкостью и счастьем. Он легко открывает бутылку и наливает каждому из нас по бокалу, пузырьки танцуют в жидкости.

Наконец усевшись на стул, он поднимает свой бокал в честь тоста.

— За твою годовщину.

Я поднимаю свой и чокаюсь с ним.

— За мою годовщину.

Внутри разгорается искорка радости. Никто никогда не приносил мне торт. Я никогда не хотела быть обузой для Роя, поэтому отпраздновала годовщину сама.

Неважно, что он опоздал на день — в этом году мне впервые есть с кем праздновать. Этот мужчина, который занят управлением бандой и заботой о своем сообществе, нашел время и силы, чтобы сделать это. Для меня это значит больше, чем он может себе представить.

Каждый из нас делает по глотку сладкого напитка, а затем опускает бокалы. Я беру вилку и, когда первый кусочек тортика попадает мне на язык, едва не стону от его вкуса.

Его внимательные глаза загораются от удовольствия.

— Вкусно, верно?

— Очень! — аккуратно накалываю на вилку еще один кусочек, смакуя его. — Где ты его купил?

— Из пекарни Антонио. — В уголках его глаз появляются морщинки, когда он сосредотачивается на маленьком пирожном, лежащем перед нами. — Он переехал в Штаты из Кубы примерно в то же время, что и мои мама и бабушка. Долгое время он готовил торты у себя дома, пока не перестал справляться с количеством заказов.

Глаза Бронсона поднимаются и встречаются с моими, мужские черты лица наполнены гордостью.

— Первое, что мы сделали, это собрали денег, чтобы купить ему собственную пекарню с несколькими печами. — Он вздергивает подбородок, указывая на торт. — Их было достаточно, чтобы печь столько, сколько его душе было угодно.

— Как вы собрали денег?

В ту минуту, когда я озвучиваю свой вопрос, мне хочется протянуть руку, схватить эти слова и загнать их обратно, потому что выражение его лица мрачнеет, эти прекрасные глаза устремлены на меня, словно готовясь оценить реакцию на последующий ответ.

— Они были собраны не на дворовой распродаже, рыжая, если ты об этом спрашиваешь. — В его голосе звучат суровые нотки, не сочетающиеся с мягким тембром голосом. — Я не в таком мире живу.

Молчу. Я просто откладываю вилку, забываю о пирожном и выжидаю.

— Тогда мне было всего девятнадцать, но я знал, что нужно делать. Гипермаркеты пытались захватить все кругом, а мои люди страдали. — Его ноздри раздуваются, словно он испытывает тот же гнев, что и тогда. — Я поступил так, как должен был, чтобы все исправить.

Темные не отрываются от моих, держа в плену.

— Иногда приходится делать страшное, марать руки и пробивать себе путь к вершине. Не все способны на такое.

Хриплый голос понижается.

— Но я — да. Я творил и продолжаю творить страшное, но это потому, что в итоге я достигаю результатов, которыми горжусь. — Непреклонная гордость сквозит в его тоне, служа еще одним доказательством того, что этот мужчина — редкий представитель воина. — Я могу посмотреть на своих людей и увидеть, как они процветают.

Он пристально глядит на меня, его челюсть напряжена, словно он ждет осуждения.

Я верю ему на слово, надеясь, что он из тех воинов, которые смогут понять мои сражения. Прежде чем я успеваю усомниться в своих силах, резко поднимаюсь со стула, отчего шатается на ножках. Когда я приближаюсь к нему, он смотрит на меня со смесью настороженности и любопытства.

Положив ладони ему на плечи, устраиваюсь у него на коленях, расставив ноги. Его взгляд становится страстным, а руки ложатся на мою талию, будто бы это естественно.

Едва заметный намек на веселье мерцает в его глазах.

— Разговоры о надирании задниц тебя заводят, рыжая? — хрипловатый голос почти добивает меня, окутывая своей нежностью.

Провожу пальцами по его шелковистым черным волосам, а затем крепко сжимаю пряди. Когда я наклоняюсь к нему, наши носы почти соприкасаются, а в его глазах сверкает вожделение.

С нотками озорства произношу:

— Что, если заводят, бандюган?

Но я не хочу и не могу ждать его ответа. Возникшее нетерпение заставляет меня прижаться к его губам, и в течение долгого времени он позволяет мне поцеловать его и взять инициативу на себя. Хотя, как только я слегка прикусываю его нижнюю губу, он срывается.

Обе руки обхватывают мое лицо, и когда он одаривает меня поцелуем, это можно назвать лишь поглощением. Боги, этот мужчина умеет целоваться.

От бронсоновских поцелуев сердце колотится и учащается пульс, а дыхание становится неровным. Его прикосновения бережны, и он старается избегать моего ушибленного бедра.

В его ладонях ощущается оттенок благоговения. Одна поднимается по моей спине и запутывается в волосах. Другая скользит под сарафан, его длинные пальцы властно обхватывают мою попку.

Между ног намокает, и от этого ткань трусиков становится невыносимо тяжелой. Я двигаю бедрами, чтобы его твердая толстая длина попала в нужную точку. Стону его имя, тяжело дыша ему в уста:

— Бронсон.

Его внимание переключается на мои губы.

— Я бы слушал, как ты повторяешь мое имя нескончаемое количество раз. — Его голос звучит хрипло, словно слова прошлись через горло, набитое наждачной бумагой.

В темных очах пылает похоть, а на щеке подрагивает мышца.

— Знаю, что должен быть с тобой нежным, но… — пальцы крепче сжимают мою попку, а ноздри раздуваются, — мне так чертовски хочется трахнуть тебя прямо здесь и сейчас. — Он делает толчок бедрами вверх, направляя член прямо туда, где я больше всего нуждаюсь в давлении.

Я хнычу, а его взгляд становится расплавленным за секунду до того, как он задирает подол моего сарафана. Это действие заставляет меня вернуть часть рассудка — достаточно, чтобы положить свои руки на его и остановить. Он ничего не произносит, лишь смотрит, и похоть исчезает из взгляда мужчины, когда я соскальзываю с его колен. Стоя на слегка нетвердых ногах, я опускаю сарафан.

Он не встает со стула. С его губ не срывается ни единого возражения. Эти темные глаза внимательно смотрят на меня, и комок эмоций, сдавливающий горло, увеличивается. Потому что вот оно.

Я живу… или пытаюсь жить с проклятием.

Черт. Ладони потеют, отчего хочется съежиться. Опускаю руки по бокам и глубоко вдыхаю, прежде чем протянуть ему руку.

— Хочу продолжить это в спальне. — Бронсон заметно удивляется, но хранит молчание, словно понимая, что мне есть что сказать. — Но пообещай, что не будешь задавать вопросов. Просто… оставь все как есть.

Он долго смотрит на меня своими необычными глазами, после чего медленно кивает.

— Обещаю.

Когда он не берет меня за руку и остается на своем месте, я сужаю глаза.

— Мне тоже есть, что сказать.

Подавшись вперед, мужчина раздвигает ноги и жестом просит меня встать между ними. Как только я это делаю, он берет мои руки в свои, и в его чертах появляется сосредоточенная напряженность.

— Я хочу тебя, рыжая. Очень сильно хочу. — Эти слова пугают меня, но то, что его глаза ни разу не отрываются от моих, опутывает меня самой мудреной паутиной страстного желания.

Он поджимает губы, решительно заявляя:

— Даже зная, что это риск, я хочу попробовать с тобой. Но ты должна знать, что моя жизнь опасна.

На его щеке подрагивает мышца, еще больше демонстрируя внутреннюю борьбу.

— И, хотя я убью любого, кто посмеет причинить тебе вред, я не могу на сто процентов гарантировать твою безопасность. — Он тяжело сглатывает, охрипшим продолжая: — Ты и так постоянно находишься в опасности, просто потому что общаешься со мной.

Между его бровями пролегает выразительная складка, а голос приобретает суровый окрас:

— Если ты в деле, рыжая, значит, больше не будешь трепаться с другими парнями. — Следующие слова он практически чеканит, выражение его лица становится еще более грозным. — Особенно с копом.

Вскидываю бровь.

— Да? Ну, тогда и тебя это касается… — тычу пальцем ему в грудину, чтобы подчеркнуть суть, — никаких шуров-муров с другими.

Когда его рот медленно растягивается в довольную улыбку — блин, даже чертова ямочка, — мой оборонительный фасад трещит, высвобождая последний слой защиты моего сердца.

— Забавно. — Его глаза светятся мужской гордостью. — Вот как, рыжая?

Неуверенность закрадывается в мысли, но я изо всех сил стараюсь ее подавить. Она появляется, потому что прежде я никогда этого не делала — никогда не пускала на самотек осторожность таким безрассудным способом.

Он не осознает этого, однако я доверяю ему гораздо больше, чем свое тело. Больше, чем сердце.

Я молюсь, чтобы он уберег и то, и другое, но больше всего я надеюсь, что он по-прежнему будет ценить мою запятнанную душу.

Упрямо вздернув подбородок, я смотрю на него с вызовом.

— Вот так, бандюган.

ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ

БРОНСОН

Я ошеломляю ее, когда резко встаю. Зеленые глаза разглядывают с любопытством и неуверенностью. Возможно, она чувствует то же, что и я, — что все по-другому. Это не просто секс. Это нечто большее.

Я бы отрицал это до последнего вздоха, однако мое нутро скручивается; не хочу все испортить. От одной мысли об этом становится плохо.

Поднимаю ее, обхватывая рукой за талию. Она машинально обхватывает меня ногами, а ее руки, повторяя движение, обвиваются вокруг моей шеи. Кажется, словно наши сердца бешено колотятся.

— Держись, рыжая.

Ее рот сливаются с моим, пальцы погружаются в мои волосы, чтобы притянуть ближе. А ее поцелуй… неописуем. Я отметил, что хочу испытать еще один ее поцелуй. Такой, которым она одаривает по собственному наитию.

Но это не просто поцелуй. Она предъявляет свои права. Помечает меня, как своего.

И я всецело согласен. Каждая частичка принадлежит ей.

Каждый шаг к ее спальне подобен миле, однако я проявляю осторожность, чтобы не задеть ее травмированное бедро и не причинить боль.

Опускаю Джорджию на ноги рядом с кроватью, не желая отдалять нас друг от друга, и умирая от желания просто глазеть на нее вот так. Свет от луны и уличного фонаря проникает сквозь полуоткрытые жалюзи. Часть ее волос ниспадает на одно плечико, а кончики прилегают на груди.

— Это та часть, о которой я предупреждала. — Она гладит руками мою рубашку, избегая моего взгляда. — Мне будет комфортнее с выключенным светом. — Грудь рыжей вздымается в медленном, глубоком вдохе, прежде чем встревоженные глаза поднимаются к моим.

Мое чертово сердце грозит выскочить прямиком из грудной клетки. Оно словно пытается мне что-то поведать: что эта женщина должна стать моей.

Переместив ладони к миловидному лицу, надеюсь, что истина в моих словах найдет отклик в ней.

— Хочу тебя всю, рыжая. Если для этого придется обойтись без долбанных светильников, то мне все равно. — Наблюдаю, как тревога покидает ее.

Понижаю голос; слова звучат хрипло от переисполняющих эмоций:

— Я просто хочу тебя.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Если бы мое сердце не колотилось безудержно из-за него, оно непременно сделало бы это сейчас. Бронсоновы слова подкрепляют смелость, потому я собираю ткань сарафана в кулак и поднимаю над головой. Отбрасываю его в сторону и встаю перед ним, оголив себя, оставив лишь трусики.

Пристальный взгляд окидывает каждый сантиметр моего лица, плечи и ниже. Замираю, когда глаза задерживаются на моей татуировке, раскинувшейся от грудины до внутренней стороны каждой груди. Мои глаза закрываются от беспокойства, и я практически чувствую, как его внимание прослеживает каждый цветной участок плоти, покрытый чернилами.

Не могу пошевелиться. Едва могу дышать, легкие горят. Затем доносится шорох, словно кто-то раздевается.

Медленно открываю глаза и вижу, как он стягивает с себя рубашку, обнажив верхнюю часть тела. Он быстро расстегивает кобуру и кладет ее на прикроватную тумбочку. Затем снимает брюки, оставаясь без одежды, кроме трусов-боксеров.

Это первый свободный обзор на его тело, который я получила. Оно просто бесподобно. Черные вихри прочерчивают смуглую кожу, отчего пальцы покалывает от желания протянуть руку и обвести многочисленные чернильные дорожки вдоль его туловища.

— Ну вот мы и сравнялись.

Его слова не сразу доходят до меня, пока я не отвожу взгляд от кожи, покрытой татуировками, и не замечаю, что он изучает меня.

Он делает это для меня, чтобы как-то успокоить меня. Подхожу ближе, пока мы не оказываемся лицом к лицу, и кладу ладонь на центр его груди. Глубоко вздохнув, чтобы обрести силу воли, беру одну из его рук и провожу ладонью по своей грудине. Даю ему почувствовать все то, что не видно под глубокими, яркими красками чернил.

Сердце ухает, однако удерживаю его взгляд, ожидая увидеть отвращение. Ужас. Отторжение.

Жду, что он отступит. Передумает. Уйдет.

Его брови яростно сходятся, в глазах мелькают вопросы, пальцы дергаются, вероятно, от желания исследовать шрамы, хотя он не двигается с места. Его губы приоткрываются, но мужчина молчит.

Ведь я взяла с него обещание не спрашивает. Мужчина, который, вероятно, выпытывает ответы у других с неимоверной жестокостью, сдерживается ради меня. Уважает мою просьбу.

Манящее губы на какое-то время поджимаются в жесткую, строгую линию. Затем ему наконец удается выдавить слова, от которых голова кругом идет:

— Ты сильнейшая воительница, рыжая.

Он скользит рукой по моему затылку и бережно притягивает ближе, наши руки по-прежнему лежат на груди друг друга.

Когда он опускает голову, хриплый шепот ударяется обдает мои губы, а следующее, что он твердит, еще больше разрушают защитные слои.

— Не позволяй никогда никому говорить обратное.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

БРОНСОН

Я целую ее, как изголодавшийся мужчина, яростное собственническое чувство овладевает мной.

Наклоняю ее лицо, чтобы углубить поцелуй, и заявляю на нее права каждым движением языка. Эта женщина — чертова воительница. Мне до смерти хочется узнать, кто, черт возьми, искромсал ее безупречное тело, но я не могу спросить.

Даже слепому будет ясно, что ей не нравится говорить о случившимся. Об этом свидетельствует ее нежелание обнажать свою кожу передо мной.

Жесткие рубцы под ладонью заставляют меня жаждать обвести их: не из нездорового любопытства, а потому что они — часть ее, и я хочу, чтобы она знала, что ничто не может умалить ее красоту и удивительность.

Требуется вселенская сдержанность, чтобы прервать поцелуй. Наши руки опускаются по бокам, и я стягиваю трусы-боксеры, прежде чем забраться на кровать. Опираясь на подушки, молча протягиваю ей ладонь.

Она стягивает трусики, и даже в тусклом свете, проникающем в комнату, синяк на бедре сверкает, словно чертов маяк. Когда она сжимает мою руку, предлагаю ей оседлать меня, и в ту минуту, когда она опускает свою киску на меня, мы оба резко вдыхаем. Боже, она уже обжигающе горячая и мокрая.

Когда я покачиваю бедрами, и основание члена потирается о ее скользкую киску, у рыжей перехватывает дыхание. Ее ладони ложатся на мои грудные мышцы, и эти великолепные груди дразнят меня. Розовые соски такие твердые, так и просятся в рот.

— Позволишь пососать соски? — опускаю подбородок, указывая на них.

— А тебе… хочется? — ее голос звучит с придыханием, с заминкой, когда я вновь покачиваю бедрами.

Когда она покрывает мой ствол влагой, стискиваю зубы, пытаясь взять себя в руки.

— Блядь, естественно.

Джорджия прижимается ко мне, и я отчетливо чувствую, как она потирает клитор. От этого действа ее дыхание становится прерывистым, а соски напрягаются еще сильнее.

— Хочу провести языком по каждому дюйму твоего тела, рыжая.

Тяжело дыша, она опирается рукой о кровать рядом с моей головой. Подавшись вперед, она преподносит мне идеальную грудь, и я тут же захватываю ее сосок губами.

Она выгибается навстречу моим прикосновениям, тогда как я втягиваю розовый бутон в рот, смачивая языком, а затем щелкая по нему. Она покачивает бедрами, покрывая мой член сладостной влагой, и из ее рта вырываются слабые хныканья.

Как только я вдоволь насыщаюсь лаской соска, опускаю его и выгибаю бровь.

— Я хорошо справился для того, чтобы пососать другой?

За дымкой страсти в зеленых глазах вспыхивает нахальство, которое полюбилось мне.

— Не уверена. — Она выпрямляется и отстраняется от меня. Я едва не взвываю, недоумевая, какого черта она творит. Пока женщина не берет мой член в крепкий захват, чтобы провести кончиком по своим половым губкам.

Мышцы пресса напрягаются, а пальцы сжимаются в кулаки. Блядство, блядство, блядство.

Когда она едва вводит кончик в себя, все мое тело напрягается от сдержанности. Борясь с желанием вогнать его как можно глубже, чувствую, как на лбу выступает пот. Я хочу ее так чертовски сильно, как никогда и никого до этого.

— Не думаю, что ты нормально справился. Но, может, попробуешь так? — рыжая потешается — эта чертовка дразнит меня, — опускаясь на мой член, дюйм за дюймом. Ее киска практически обжигает меня своим жаром.

Не могу отвести взгляда от того места, где мы соединились, где я глубоко погрузился в нее.

— Проклятье. — При звуке моего гортанного бормотания рыжая смеется, а ее внутренние мышцы сжимаются, отчего стону.

— Ты в норме?

— Нет. — Выпаливаю слово, а когда ее внутренние мышцы вновь сжимают член, тяжело вздыхаю.

— А что поможет исправить это? — в нежном голосе проскальзывает веселье.

— Ты, позволяющая хорошенько трахнуть себя. — Ее губы приоткрываются, и струйка влаги обволакивает мой член. — Видишь, все это время я был прав. — Запутавшись пальцами в ее волосах, притягиваю ее личико к своему.

— О чем? — шепчет она.

— Тебе не нужен хороший мужчина. Вовсе не нужен. — Провожу своими устами по ее, наслаждаясь тем, как учащается дыхание Джорджии. — Тебе нужен тот, кто в красках расскажет, что он собирается с тобой делать. — Другой ладонью я обхватываю ее попку, потягивая ее, и она ахает у моих губ. — Нужен тот, кто поведает о своих намерениях глубоко оттрахать тебя. — Голос охрип от потребности — неистовой потребности — в этой женщине. — Нужен тот, кто сообщит, как глубоко он собирается кончить внутри тебя, как он заставит кончить так сильно, отчего твоя киска покроет член соками.

Она хнычет, прижимаясь ко мне, но я не двигаюсь ни на дюйм.

— Ты желаешь такого плохиша как я, не так ли?

Рыжая не отвечает словами. Вместо этого она прижимается своими губами к моим в поцелуе, безудержным, отчаянном и чертовски страстном. Ее бедра бешено двигаются, и я не могу удержаться от толчка, вгоняя свой член в нее еще глубже.

Звуки, которые она издает, заглушаемые соединенными ртами, подстегивают меня. Осторожно прижимаясь к ее бедру, крепко сжимаю ее талию и сгибаю колени, чтобы поставить ноги на кровать. От этого движения она опускается еще больше и вскрикивает мое имя.

— Бронсон!

Господи. От того, как рыжая произносит мое имя, кажется, что я в состоянии завоевать весь мир.

Приподнимаюсь и прижимаюсь губами к ее грудине. Проводя языком по морщинистой коже, скрытой чернилами, напрягаюсь, когда она хватается за мой бицепс, ожидая, что оттолкнет. Хочу показать ей, что она сильнее, чем ее шрамы. Сильнее, чем тот, кто пытался причинить боль.

Но она не отталкивает. Вместо этого ее голова откидывается назад, а одна из рук ложится на мой затылок. Запустив пальцы в мои волосы, она выговаривает имя сиплым шепотом:

— Бронсон.

Убедившись, что мои губы и язык проследили каждый шрам, поднимаю голову. То, что предстает передо мной, вызывает ощущение, будто я только что проглотил огонь, и становится трудно дышать.

В зеленых глазах блестят слезы, а взгляд полон удивления. Что-то свербит глубины моей души, но я не обращаю на это внимания, вместо этого приникая к ее устам в глубоком поцелуе, в котором чувствуется отчаяние, словно никто из нас не может насытиться.

Когда я наконец откидываюсь на подушки, провожу руками от ее живота вверх, чтобы накрыть ее соски, и сжимаю в ладонях пышные груди.

Слова срываются с моих губ прежде, чем я успеваю их переваривать, и я едва не вздрагиваю, несмотря на то что это правда.

— Ты погубишь меня, рыжая. — Сердце словно замирает, как бы подчеркивая слова. — А я буду лишь за.

Она прижимает ладони к моей груди и ей будто срывает крышу. Как будто что-то высвободилось глубоко внутри нее. Поднимаю бедра вверх, встречая ее толчок за толчком. Трение наших тел усиливает потребность, но я ни за что на свете не кончу без нее.

Потянувшись между нами, поглаживаю ее клитор и оказываюсь вознагражденным сжатием ее киски. Охуенно. Ласкаю клитор, наблюдая, как груди рыжей подпрыгивают с каждым толчком, а губы приоткрываются с пониманием, что я подвожу ее все ближе к краю. Ее движения становятся все более неритмичными, когда она доводит себя до блаженства.

— Вот так. — Хриплю я. Мое собственное дыхание клокочет в горле. — Пусть твоя киска испытает удовольствие от моего члена. Потому что ты знаешь, что это единственный член, который хорошенько тебя трахнет.

— Боже! — от пота несколько рыжих прядей прилипли к ее лбу.

— Да, это хорошо. Так охуенно. — Зажимаю клитор, отчего ее уста приоткрываются в судорожном вздохе. Стараясь пока не кончать, произношу сквозь стиснутые зубы: — Чувствуешь, как приятно я тебя заполняю? Тебе все время будет не хватать моего большого члена. А мне — твоей мокрой сладкой киски.

Ее дыхание становится все более тяжелым, когда я продолжаю ласкать ее клитор большим пальцем.

— Боже, боже, боже. Бронсон!

За секунду до того, как ее киска сильно сжимает мой член, рыжая издает пронзительный вскрик, заливая меня своим потоком. Я не в состоянии больше ждать — начинаю быстро двигать бедрами, едва не уронив ее. Но моя женщина не обращает на этой внимание. Она упирается в меня руками, чтобы поддержать себя, и позволяет трахать ее до тех пор, пока ее оргазм не сливается с моим.

— Черт. Черт! — вздрагиваю, кончив в нее. Она обмякает и наклоняется вперед, уткнувшись лицом мне в шею, и я прижимаю ее к себе, пока мое тело содрогается, а член все еще сочится спермой, словно намереваясь пометить ее киску как свою.

Ведь она уже пометила меня как своего.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

ДЖОРДЖИЯ

— Так что… вот так вот. Я никогда не был тем, кого можно было бы назвать обычным подростком.

Голос Бронсона грохочет подо мной, где я лежу, свернувшись калачиком у него под боком, прижавшись щекой к его груди.

— Пришлось взять бразды правления в свои руки, когда мне исполнилось девятнадцать.

Отсутствие зрительного контакта придает мне смелости в раскрытии некоторых деталей прошлого.

— В детстве я никогда не ходила на школьные танцы, да и друзей настоящих у меня не было. Мама связалась с группой карнавальщиков и заставила меня выступать. Когда постоянно переезжаешь, не так-то просто завести друзей.

Не решаюсь продолжить, но что-то подталкивает меня дать ему представление о том, что я пережила, пусть даже в существенно отредактированном виде.

— Через некоторое время я продемонстрировала им свое умение вести бухгалтерию, и они позволили мне взять на себя ответственность, так как последний парень, который у них был, украл всю выручку.

Очерчиваю пальцем аккуратные чернильные вихри на мужском торсе, искусно изображающие скорпионье жало, собирающееся наносить удар.

— Я начала прикарманивать деньги, но, в сущности, брала меньше, чем они мне были должны. — Голос становится сердитым. — Мама выплачивала долбанные гроши по сравнению с теми деньгами, что, как я знала, они получали от моих выступлений. Я прятала деньги частями в учебниках, по которым занималась, чтобы получить аттестат.

Выдерживаю долгую паузу, прежде чем продолжить. Слова вырываются нерешительно, едва превышая шепот:

— Знаю, ты ощутил их; пусть они и зажили и покрыты чернилами, но думаю, что шрамы всегда будут вызывать нестерпимую боль.

Он молчит. Единственный признак того, что мужчина все еще не спит, — это мозолистые кончики пальцев, лениво прокладывающие дорожку вверх и вниз по моей спине.

Мой палец замирает при прослеживании бронсоновской татуировки, а слова застревают в горле… хотя я и не собираюсь раскрывать всю правду. Не уверена, что смогу быть полностью честной, потому что даже не знаю, чем я являюсь.

Поэтому я прибегаю к умалчиванию о самых уродливых, самых сокровенных деталях, надеясь, что однажды я буду достаточно смелой, чтобы раскрыть перед ним все части себя, а не только несколько поверхностных слоев.

— В последнем городе, в котором мы остановились, жил парень моего возраста. Мы задержались там дольше обычного, поскольку у одного из членов труппы рядом проживала семья.

Заставляю себя провести пальцами по его груди. Сосредотачиваясь на изучении остальных элементов этого чернильного шедевра, сумею отвлечься от болезненного прошлого.

— Я думала, что влюблена в него, а он в меня. Теперь же, в ретроспективе, мне просто так не хватало любви. Внимание не было связано с тем, могу ли я принести кому-то легкие деньги. До меня доходили слухи о том, что его мама была немного сумасшедшей, но я не придала особого значения. Он не упоминал о ней в разговорах, и мы никогда не ходили к нему домой. Мы встречались в лесу и разговаривали. Целовались. — Тяжело вздыхаю. — Мне казалось, что он будет тем единственным, кому я отдам свою девственность. И… он стал таковым.

В голосе звенит лед, пока я вспоминаю юную, невинную девушку, которой я была, но у которой насильно вырвали последнюю частичку невинности.

— Я чертовски уверена, что не отдавала ее добровольно.

Сильные пальцы замирают, прекращая ласковые касания вдоль спины. В хриплом тоне проглядывается томление, когда он мягко попросту произносит:

— Рыжая.

— Он подсыпал что-то в пиво, которое принес. Никогда не переносила пиво, так как в детстве мама приводила в дом слишком много выпивох, а это пойло любилось ими. Но я уступила, потому что это был он. Я очнулась на каком-то деревянном помосте в лесу. — Монотонным, ровным голосом рассказываю я, поскольку пытаюсь утаить боль от того случая. — Он изнасиловал меня, пока его мать скандировала об очищении от демона внутри меня. А я ничего не могла с этим поделать. Я была связана, и после того как он…

Рука Бронсона крепче обхватывает меня, и я прочищаю горло, чтобы продолжить:

— После этого она взяла нож и принялась кромсать мою грудь, продолжая свои песнопения.

Не замечаю, как мое дыханье стало неровным, пока вокруг нас не воцаряется тишина, и это все, что я слышу.

— Я была уверена, что умру, когда они бросили меня там. Я… практически смирилась с этим. Но дождь стал накрапывать и… — испускаю вздох. — Я наконец-то сбежала.

Он прижимается губами к моим волосам и тихо проговаривает:

— Чертовски рад, что сбежала, ведь иначе сейчас ты не была бы здесь со мной.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

БРОНСОН

Господи. Обычно я не лезу за словом в карман, но после рассказанного ею… не знаю, что и сказать.

Что я действительно знаю, так это, как отвлечь ее от прошлого, — проявить к ней такое же уважение и доверие, поделившись некоторыми фрагментами своей жизни.

— Ты наверняка заметила имя, вытатуированное на предплечье. Инес. — Уголки моих губ ползут вверх. — Имя моей Abuela. Моей бабушки. Они с мамой приехали сюда с Кубы вместе после того, как донор спермы сбежал, не желая быть отцом. Abuela была в бешенстве от того, что ее сын бросил жену и нерожденного ребенка. Не имело значение, что мама не ее плоть и кровь. — Опускаю глаза туда, где шелковистые рыжие волосы волной рассыпаются на моей груди. — Бабушка всегда была особенной женщиной. Одиночка во плоти, но с золотым сердцем. Прямо как мама. Когда я начал брать инициативу в свои руки, понимал, что кому-то это не придется по вкусу — черт, даже более, чем не придется, — поэтому я настоял на том, чтобы мама взяла обратно девичью фамилию. Я же остался Кортесом, но не для того, чтобы сохранить верность никчемному отцу, а в знак уважения к Abuela. Я уже тогда понимал, что хочу защитить маму от любой возможной трудности. Люди могут быть мелочными, как черти, и нападать на близких в отместку. Хотелось уберечь маму от этого. Забавно, но не так уж много людей знают, что она на самом деле моя мама. Это помогает не светить маминым именем перед рожами врагов. Так она в большей безопасности.

Рука Джорджия, которую она перекинула через меня, обнимает крепче, потому кончиками пальцев скольжу по ней.

— И не то чтобы я не желал защитить Abuela, но она настаивала на том, что справится сама. — Губы подрагивают при воспоминании, прежде чем поджаться. — Она вечно была хитра и сообразительна. Иногда она улавливает неприятность раньше других.

Глубоко вдыхаю, тело напрягается, когда я вспоминаю момент из прошлого, о котором не думал уже много лет. Словно почувствовав мое настроение, Джорджия слегка отодвигается и прижимается поцелуем к моей обнаженной груди.

— До того как я официально основал Скорпионов, я работал, не покладая рук, чтобы помочь нашим людям — нашей общине. И там была девчонка, с которой я рос, однако мы особо-то близки и не были. Затем она начала слоняться кругом, общаться со мной. Она была миловидной, чертовски умной, да и я никогда прежде не удостаивался подобного внимания. Времени на это никогда не было. Я всегда был так занят школой и работой, чтобы помочь маме и Abuela, был хозяином дома, и ни за какие коврижки не позволил бы двум женщинам вкалывать как проклятые, потому что мне было лень.

Я чувствую, как рыжая улыбается мне в грудь.

— Видишь? — мягко шепчет она. — Ты хороший человек.

— Да, ну может быть тогда был хорошим. — Издаю невеселый смешок. — Но уж точно не после того, что выкинула эта девчонка.

Джорджия поднимает голову и смотрит на меня, насупив брови. Смущение в сочетании с защитной непокорностью делают рыжую еще более очаровательной. Она крепко обнимает меня, и, черт подери, это успокаивает рану от предательства, которое все еще не изжито.

— Она заявила, что беременна… что было ложью. — Джорджия резко вздыхает. — Она знала, что последнее, что я сделаю, — это поступлю как мой отец: брошу мать своего ребенка. Она знала, что я буду поддерживать ее.

Замолкаю, чтобы сконцентрироваться на дыхании и справиться с гневом, который, как мне кажется, никогда не утихнет.

— Но Abuela все прознала. — Твердо утверждает рыжая.

— Да. Точнее и не сказать. — Мои губы растягиваются в невеселой усмешке. — Бабушка раскусила ее и заставила признаться. Родители собирались отречься от нее, а она решила, что я не только выставлю ее в выгодном свете, во время изменения ситуации в общине, но и ей не придется работать.

— Вот же стерва.

Злоба в прозвучавших словах вызывает у меня удивленный смех. Улыбаюсь ей в макушку и касаюсь губами ее шелковистые волосы.

— У моей женщины имеются повадки головорезки, да?

— Возможно. — Улыбка окрашивает ее тон.

Ласково бормочу:

— Мне это нравится. — Прочистив горло, продолжаю: — Я предупредил ее, что больше не хочу ее видеть. Она… по крайней мере, послушалась.

При одной только мысли о ней меня охватывает возмущение. Самовлюбленная психопатка. Она чертовски смышлена, но никогда не использует это во благо. Только и делает, что пытается властвовать над людьми, чтобы те выполняли отданные ею приказы.

— Иногда она все равно пытается подмаслить Abuela, чтобы подступиться ко мне. Наверняка думает, что прощу ее. — Стискиваю зубы. — Но этого не произойдет. Я не прощаю такого рода хрень. У меня нет времени на лжецов.

Она напрягается в моих объятиях, отчего я смотрю на нее сверху вниз.

— Ты в порядке?

Рыжая кивает, прежде чем поднимает голову, чтобы взглянуть на меня. Ее волосы растрепались после того, как мы трахались два раза, но теперь я замечаю, что кожа вокруг ее губ розовая. Твою мать. Из-за моей бороды.

Хмурюсь и провожу большим пальцем по раздраженной коже.

— Почему не сказала мне, что я сделал тебе больно?

Она морщится, насупив брови.

— В смысле?

— Твое лицо. Из-за меня у тебя раздражение.

Зеленые глаза задумчиво глядят на меня.

— Мне все равно.

Я хмурюсь.

— А мне нет. Не хочу, чтобы тебе было больно.

Она приподнимается, опираясь рукой на кровать, и наклоняется вперед. Рыжие волосы ниспадают на ее личико, и я откидываю их назад. Не думаю, что когда-нибудь устану от прикосновений к этой женщине.

Она опускает свои губы к моим, осыпая невесомыми поцелуями каждый уголок моего рта. Шепотом она повторяет:

— Мне все равно. Знаешь почему?

— Почему?

Она захватывает мою нижнюю губу между зубами и слегка оттягивает. Мой член дергается, уже отвердевая.

— Потому что это значит, что ты пометил меня как свою.

Черт. Больше не нужно бороться со стояком: теперь мой член готов.

Когда она скользит вниз по моему телу, ее пальцы обхватывают мой ствол, она бормочет с шаловливым блеском в глазах:

— А это я помечаю тебя как своего.

Пристально глядя на меня, она берет меня глубоко в рот, и, блядь, мне нравится быть помеченным ею.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

БРОНСОН

Телефон вибрирует от очередного звонка Дэниела. Джорджия отнеслась к первому звонку спокойно, казалось, не возражая против прерывания, что наводит на мысль: отношения могут сработать.

Она может стать моей женщиной.

Хватаю телефон с прикроватной тумбочки, пока звонок не разбудил ее. Когда я вижу определитель номера, сжимаю мышцы на шее, которые уже напряжены.

Он следующий по старшинству и беспокоит только тогда, когда хочет получить окончательно решение в принятии чего-то важного или когда в деле действительно требуется мое присутствие.

Я занимаюсь многими делами лично, предпочитая контролировать крупные предприятия, которые помог создать, но приятно, что Дэниел вступает в роль и подменяет меня, когда это необходимо.

— Босс, извини, что отвлекаю, но… у нас есть кое-что, на что ты должен взглянуть.

Смотрю на время и морщусь. Проклятье. Вот тебе и попытка остаться на всю ночь с женщиной. Получается, стоит только захотеть этого, как меня тут же вызывают.

Но Дэниел говорит шифрами, а значит, у кого-то есть информация, которую я должен услышать сам.

— Хорошо. Сейчас буду.

Чертовски неохотно я отрываюсь от женщины, лежащей в постели рядом со мной. Одеваюсь как можно быстрее и тише, потому что ей нужен отдых. Очень не хочется нарушать ее сон и заставлять ее беспокоиться о том бедламе, с которым мне приходится иметь дело.

Огибаю ее с другой стороны и целую в лоб, прежде чем уйти, заставляя себя больше не оглядываться.

Ведь понимаю, что возникнет искушение вновь забраться к ней.

***

Дэниел стоит рядом с детективом Даллерайдом и ждет, когда я шагну к темной аллее.

— Что происходит?

Дэниел наклоняет голову в сторону мужчины.

— Он сообщил, что разузнал кое-что благодаря сплетням в участке.

Только потому, что я знаю Дэниела уже много лет, могу расшифровать нотки подозрения в его голосе. Это неочевидно, но я знаю этого человека.

И он не купится на сведения, что навязывает Даллерайд. А это значит, что в наших рядах может появиться еще один крот.

Господи. Клянусь, это никогда не закончится.

Даллерайд без колебаний выкладывает:

— Я подслушал разговор нескольких парней из оружейки о том, что они обнаружили пропажу вещей из инвентаря. Они не зарегистрированы или что-то в этом роде. Просто пропали.

Переглядываюсь с Дэниелом, затем возвращаю свое внимание к копу.

— На этом все?

Он пожимает плечами.

— Подумал, что та инфа, за которую Вы можете зацепиться, ввиду недавних событий с Вашей женщи…

Настигаю мужика раньше, чем успеваю это осознать: моя рука обхватывает его горло и прижимает к кирпичному зданию.

— Ты не произносишь вслух того, что собрался высрать ртом. Никогда. Усек?

Его глаза так расширяются, что я боюсь, как бы глазные яблоки не выскочили из глазниц. Коп стремительно кивает.

— Заруби себе на носу — не проронять о ней ни единого слова. Все ясно?

Он быстро кивает, и ему удается вымолвить хриплое:

— Ясно.

Отпускаю детектива, и он прижимается к стене здания.

— А теперь, что пропало из инвентаря?

Он говорит быстро, нервишки мужлана явно расшатаны:

— Светошумовая граната, несколько коробок с боеприпасами и парочка Глоков.

— Еще что-нибудь? — Следующее, что он скажет — резиновые пули.

Он хмурится, на мгновение погружаясь в раздумья, а затем щелкает пальцами.

— Да. Резиновые пули.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

К тому времени, как я просыпаюсь, Бронсона уже нет, и, хотя я немного расстроена, не могу сдержать широкой улыбки, расцветающей на лице. Особенно когда я потягиваюсь и тело обращает мое внимание на боль между ног и раздражение, оставленной его бородой.

Сползаю с кровати и направляюсь в ванную, чтобы почистить зубы. Сегодня воскресенье, и планов никаких нет.

Пока я чищу зубы, в голове проносится вчерашний вечер, и, хотя мы оба договорились увидеться, я настолько в заблуждении, что не знаю, как быть дальше.

Он не работает в офисе с девяти до пяти. Его работа опасна, и я не хочу беспокоить его звонками и отвлекать. Закончив умываться, натягиваю халат и возвращаюсь в спальню, нащупывая телефон рядом с кроватью. Когда мои пальцы соприкасаются с устройством, он загорается, сообщая о входящем звонке.

«БАНДЮГАН»

Легонько посмеиваюсь. Полагаю, пора изменить имя, внесенное на телефон. Но не сейчас, потому что мне не терпится ответить на звонок.

— Доброе утро.

Он издает низкое, довольное мычанье.

— Мм, сейчас оно стало добрым, рыжая. Именно сейчас.

Перебираюсь на кровать, сажусь и прижимаю к груди подушку, которую он использовал.

— Я как раз подумала о тебе.

— Неужели? — улыбка звучит в хриплом голосе, и я очень хочу заставить его вновь улыбнуться, как прошлой ночью.

— Ага. — Испускаю вздох, прежде чем выдаю словесный понос: — Я просто собираюсь признаться в этом, ведь это правда, и от услышанного ты, вероятно, пустишься наутек, но когда я проснулась сегодня утром, все, о чем я могла думать, это то, как я скучаю по тебе.

Мои глаза закрываются, и я морщусь. Божечки. Может ли земля разверзнуться и поглотить меня целиком прямо сейчас? Молю!

— Почему ты корчишь рожицы?

Мои глаза распахиваются от потрясения, когда я вижу мужчину, стоящего в дверях моей спальни. Но не из-за этого вздох застревает в трахеях. А из-за того, насколько светлее выражение его лица, когда он глядит на меня вот так. Его рот широко растягивается, отражая мою радость от его появления.

Бросив телефон на кровать, спрыгиваю с матраса и бросаюсь к нему. Обхватываю его руками и крепко сжимаю.

Мужчина кряхтит.

— Черт, рыжая. Буду чаще оставлять тебя одну, если это будет приветствием.

Толкаю его в грудь.

— Даже не смей.

Он обхватывает мое лицо руками, прижимаясь губами к моим в поцелуе, обжигающе горячем и в то же время невероятно нежном.

Когда Бронсон отстраняется, я дуюсь, а он смеется, шлепая меня по заднице.

— Давай. Одевайся, отведу тебя на завтрак.

Мои глаза округляются от удивления.

— Серьезно? Что-то вроде свидания за завтраком?

Он склоняет голову набок, сузив глаза, насупив брови, отчего залегает раздраженная складка.

— Я, видимо, ни разу не приглашал тебя на настоящее свидание. — Мужчина проводит ладонью по бороде, и его красивое лицо искажается грозной хмуростью. — Сука.

— Эй. — Кладу руки ему на грудь. — Я люблю свидания за завтраком.

«И, кажется, я люблю тебя».

Боже. Нет. Нет, нет, нет! Слишком рано, Джорджия! Слишком. Рано.

Когда он не подает никаких признаков того, что собирается смягчить свое мрачное выражение лица, вскидываю брови и пригвождаю его суровым взглядом.

— Я никуда не пойду, если ты и дальше будешь с надутой рожей.

Он пялится на меня. И пялится еще некоторое время. Но я отказываюсь суетиться под пронизывающим взглядом.

Наконец, он качает головой.

— Знаешь, я ведь убивал людей и за меньшее.

— Ага. Но со мной ты так не поступишь. — Ухмыляюсь ему и нараспев говорю: — Ведь ты на меня запал.

Уголки его губ подрагивают.

— Одевайся, рыжая.

Я смеюсь всю дорогу до шкафа.

***

— Ого. — Это все, что я произношу, когда Бронсон припарковывается у закусочной Анхелы. Я не была уверена, чего ожидать, но я определенно не разочарована тем, что мы здесь едим. Место просто потрясное.

— Что? Недостаточно хорошее место? — поворачиваю голову, чтобы взглянуть на него. Хотела бы я видеть его глаза, но на их скрывают темные солнцезащитные очки. А вот в тоне чувствуется раздражение.

Возвожу руку.

— Может, стоит по-быстренькому напомнить итоги. — Делаю короткую паузу. — Мое «ого» было сказано с приятным удивлением, так как я обожаю эту закусочную. — Вскидываю бровь. — Не потому, что я была разочарована. — Я обвожу его пальцем. — Что бы ты там ни придумал, забудь, ибо я не такая. И никогда не буду такой.

После секундного раздумья поднимаю палец.

— За исключением, может быть, сомнительного фургончика с севиче. Поверь, я однажды попробовала его и жалела об этом целых сорок восемь часов. Так что, если бы ты пригласил меня в одно из таких заведений, то да, я была бы разочарована и не особо рада.

— Закончила?

— Ага.

— Отлично. А теперь наклонись и поцелуй меня.

Отстегиваю ремень безопасности и наклоняюсь над центральной консолью «Мустанга». Он приникает к моим губам в более нежном поцелуе, чем я ожидала, но я понимаю, почему, когда он шепчет:

— Прости, рыжая.

— Все нормально, — шепчу в ответ. — Я слышала, что бандюганы могут быть довольно склочными.

Он рычит, прежде чем снова поцеловать меня. Через мгновение он неохотно отрывает свои губы от моих.

— Пойдем, накормим тебя.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

БРОНСОН

Когда я придерживаю дверь, чтобы Джорджия вошла в закусочную, люди изо всех сил стараются не пялиться, но терпят неудачу. Я ненавижу это внимание, ненавижу, что оно обращено на мою женщину.

Хочу показать ей свой мир — людей, которые значат для меня больше всего. Ведь теперь она — одна из них.

Глаза Джорджии ищут Анхелу, и мне нравится, как она озаряется и машет старшей женщине. Видит Бог, она одна из моих любимых женщин и всегда будет.

Она подходит к нам, когда мы устраиваемся в дальней кабинке, откуда открывается хороший вид на закусочную. На ее голове повязан пестрый платок, скрывающий вьющиеся волосы.

Она наливает мне чашку кофе и лукаво подмигивает, прежде чем уточнить, хочет ли Джорджия кофе.

— Тебе нужна минутка, чтобы взглянуть на меню?

Очевидно, это адресовано Джорджии. Я каждый раз заказываю одно и то же. Тостада Кубана.

— Оо-о, я заказывала тостада кубана, когда впервые пришла сюда, — взволнованно говорит Джорджия. — Я бы хотела его, пожалуйста.

— Тогда две тостада кубана. — Анхела лучится улыбкой, прежде чем смотрит на мою женщину. — Бекон с очень хрустящей корочкой?

Рыжая ухмыляется.

— Да, пожалуйста.

— Поняла. — Затем она уходит, но не раньше, чем бросает на меня взгляд через плечо. Ее знающая улыбка, такая отрадная, практически кричит: «Ты поступил правильно с этой женщиной, mi amor».

— Итак. — Джорджия подпирает подбородок рукой и пристально смотрит на меня.

— Итак.

Ее ротик растягивается в широкой ухмылке.

— Как думаешь, когда мы достигнем той стадии, начнем подбирать одежду в тон друг другу? — зеленые глаза округляются. — О-о, а что насчет того, чтобы набить парные татушки?

Эта улыбка заразительна, но еще больше ее нахальство — это то, что почти заставляет меня дотянуться до нее, перетащить через стол и посадить к себе на колени — и хуй класть хотелось на то, что думают другие.

Делаю вид, что обдумываю вопросы.

— Пятнадцать лет, и через неделю.

Ротик рыжей складывается в удивленную «О», после чего она захлопывает его с медленным, восхищенным кивком.

— Отличный ход, Кортес. И впрямь отличный.

Мне едва удается сдержать улыбку, когда она наклоняется ко мне и шепчет:

— Поддайся искушению. Лицо не треснет, зуб даю.

— Неа. Тогда я не буду устрашающим для тех, кто важен.

Она некоторое время изучает меня, затем отводит глаза и проводит пальцем по ручке кофейной чашки.

— А что, если твоя улыбка важнее всего на свете для той, кому… недавно сказал, что она важна для тебя?

Рыжей словно удается проникнуть в грудную клетку и сжать мое сердце в своих ручках.

— Хочешь моей улыбки, рыжая? — мой голос звучит хрипло.

Зеленые глаза поднимаются на меня и задерживаются.

— Да. Хочу.

Опираюсь предплечьями на стол и наклоняюсь, понижая голос.

— Тогда должен признаться — я солгал. — Тревога проступает на ее чертах. — Я сказал, что мы сделаем одинаковые татуировки через неделю, но на самом деле я предполагал, что мы набьем наколки после завтрака, и у меня на заднице будет вытатуировано «Рыжая» печатными буквами.

На ее лице заигрывает улыбка, которой я еще не видел, и она откидывает голову назад, смеясь.

И тогда я одариваю ее своей улыбкой.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Мы засиживаемся, выпивая чашечку кофе — Бронсон переходит на воду, — и говорим обо всем и ни о чем. О мелочах. О серьезном, например, о бизнесе по производстве самогона, который сейчас на подъеме. То, что он рассказывает подробности об одной из своих нелегальных работ, значит для многое.

Это значит, что он доверяет мне… и что он понимает, что лучше, если я не буду посвящена во все детали его незаконных дел.

Вдруг странное ощущение, словно кончики пальцев колют булавкой, заставляет замереть, когда я тянусь за чашечкой. Как будто я испытываю смешанную энергию. Некоторую муторность.

Мой телефон вибрирует в сумочке, издавая громкий гул в кабине. Поворачиваю голову, чтобы взглянуть в сторону звука. В животе все обмякает, потому что я знаю ровно двух человек, которые пишут мне, и один из них сидит напротив меня.

Глаза Бронсона слегка сужаются.

— Ну же. — В его словах звучит намек на вызов. — Взгляни, от кого оно.

Нехотя достаю телефон и смотрю на сообщение, высветившееся на экране.

ОФИЦЕР УЭЙД ХЕНДЕРСОН: Меня нагрузили работой, и я хотел убедиться, что ты бережешь себя. В последнее время на улицах творится всякое сумасшествие.

Настораживаюсь от выбранных им слов, затем отмахиваюсь от мыслей. Он же полицейский, в конце концов. Полагаю, для него это норма — беспокоиться о безопасности людей.

Я: Я берегу себя, так не стоит беспокоиться.

ОФИЦЕР УЭЙД ХЕНДЕРСОН: Хорошо, рад этому.

ОФИЦЕР УЭЙД ХЕНДЕРСОН: Я о тебе только и думаю, и не мог не заметить, что ты не написала касательно второго свидания…

Вот же невезуха. Барабаню пальцами по столу, прокручивая в голове, что сказать дальше. Нужно поступить правильно.

Я должна опустить его.

Когда я поднимаю взгляд, мои глаза тут же встречаются с бронсоновскими. Он ничего не говорит, однако глядит на меня с настороженностью, закинув одну руку на спинку сиденья в кабинке. Тот факт, что он не выхватил телефон и не отправил сообщение, равнозначное тому, будто я описываю защитный круг вокруг себя, играет важную роль. Это подкрепляет мою решительность в дальнейшем действии.

Я: Могу я просто написать, что мне абсолютно не нравится, что приходится сообщать об этом, написывая эсэмэски? Хотя, одновременно чувствую облегчение, что так оно и происходит, ибо я трусиха и не поклонница споров.