По ту сторону тьмы

Глубоко вдыхаю, прежде чем продолжить печатать:

Я: Я не выходила на связь, ведь с моей стороны это было бы не совсем корректно. Я увлечена кое-кем, а это нечестно по отношению к тебе.

Нажимаю «Отправить» с надеждой о том, что Уэйд не сочтет меня злой стервой. В мои намерения не входило водить мужчину за нос.

Когда телефон загорается от очередного сообщения: вместо того чтобы показывать свою неприятную сторону, он лишь больше вызывает симпатию.

ОФИЦЕР УЭЙД ХЕНДЕРСОН: Умора заключается в том, что ты мне еще больше нравишься из-за честности. Ценю это, Джорджия. Если передумаешь, ты знаешь, где меня найти.

ОФИЦЕР УЭЙД ХЕНДЕРСОН: Отдыхай, красавица. Будь осторожна.

Благодаря ему, все прошло без затруднений. Боже, он такой славный.

— Ты увлечена кое-кем, да? — В голосе Бронсона сквозит неприкрытая мужская гордость.

Убираю телефон и бросаю на него осуждающий взгляд.

— Не забивай этим голову.

Уголок его губ подрагивает.

— Это непосильная просьба, рыжая. — Мужчина подается вперед. — Ведь, оказывается, я тоже увлекся кое-кем.

Моя душа наполняется теплом, и я поднимаю чашечку с кофе и делаю глоток, пытаясь скрыть нелепую улыбку, которая грозит растянуться на губах.

Закусочная уже почти опустела. Кроме мужчины за стойкой, который как раз собирался оставить чаевые, здесь остались только мы. В закусочной царит тишина, создается впечатление, что это своего рода убежище.

— Обычно я сидел там, в самом дальнем уголке. — Бронсон показывает на стойку. Морщинки в уголках его глаз говорят о том, что воспоминание приятное.

— Получается, ты в эту закусочную приходишь давно.

Он кивает, в тоне слышится гордость.

— С тех пор как она открыла это место. — В неповторимых глазах появляется озорной блеск. — Она усаживала меня там, угрожая, что полупит меня своей лопаточкой, если я вляпаюсь в неприятности. — Он усмехается. — Она отправляла сидеть там после школы и заставляла делать домашнее задание, прежде чем отпустить с друзьями.

Погодите-ка… склоняю голову набок, изучая его черты, а затем поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Анхелу. Снова поворачиваю голову и смотрю на него, удивляясь, как это я упустила.

— Она твоя мама.

— Да. — В этом единственном слове прослеживается много нежности.

— Без понятия, как это я не провела параллели. — Хмурюсь. — Обычно я внимательна.

— Ты внимательная, рыжая. Бесспорно. — Его взгляд переходит на Анхелу, а затем вновь фокусируется на мне. — Люди видят лишь то, что хотят видеть. Когда очевидного недостает, — он пожимает плечами, — легко не заметить детали.

Произнесенные Бронсоном слова еще долго прокручивается в голове после того, как он отвозит меня домой, и мы омываем душ.

Голова взрывается от дум, пока я гадаю, будет ли он всегда видеть меня такой, как сейчас, однако логика подсказывает мне, что нет.

Когда-нибудь он увидит то, чего не замечал.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

*ПРОШЛОЕ*

СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ

— И наш главный номер! Приготовьтесь увидеть магию оживления мертвых! Поаплодируйте единственной и неповторимо-о-о-йй, — раздается из динамиков голос диктора, — Джорджии-Роуз, Воскресительнице!

Аплодисменты немногочисленны, но это норма в такой день. Влажность настолько удушающая, что едва можно дышать, в сочетании с грязной ярмарочной площадкой, ставшей следствием прошедшего накануне ливня, и люди не испытывают особого энтузиазма.

С отработанной улыбкой, которая не перестает казаться надломленной, выхожу на сцену, и почти слепящий свет прожекторов следит за мной в пределах палатки.

Карнавальщики необычны — и это еще мягко сказано. Не поймите меня превратно, не все они никчемны и тупоголовы, но большая часть этой команды определенно такова.

Меньшего я и не ожидала, учитывая, что моя мать трахалась с главным членом команды.

Кроха — который не то чтобы совсем крошечный, скорее способен указательным пальцем перевернуть Стоунхендж — снова гремит в микрофон со своего места в середине сцены.

— Сегодня мы понаблюдаем за тем, как она оживляет зайца. А вы окажетесь поражены и озадачены, задаваясь вопросами: «Да как она это делает?».

Как в рекламе фармацевтических препаратов, где в конце рассказывают о рисках и мерах предосторожности, Кроха тараторит:

— Обязан упомянуть, что ни одно животное не пострадало во время этого номера, а Верховный Карнавал получает животных, которые ранее были подвергнуты эвтаназии.

Без промедлений он продолжает, уже менее торопливо:

— Для начала нам понадобится смелый зритель, который подойдет и поможет ей!

Некоторые детишки возбужденно поднимают руки, а другие смотрят на меня. С подозрением и ужасом, как будто понимают, что я — ошибка природы.

Напрягаю спину, заставляя стенание отступить. Потерпеть еще полгода, а потом я смогу сбежать. К тому же…

Мой взгляд устремляется на то место, где парень притаивается в дальнем конце толпы. Джесси. Он был единственным человеком, который не относился ко мне как к невменяемой. Я познакомилась с ним после выступления несколько ночей назад, и мы сразу же нашли общий язык. Он живет здесь, и, хотя знаю, что привязываться к нему бессмысленно, ведь наши пути разойдутся, он мне очень нравится. Очень.

Жаль только, что у меня не накопилось достаточно денег; я бы попросила его сбежать со мной.

На его губах появляется намек на загадочную улыбку, предназначенную только для меня. Улыбка на губах, что дарят мне сладчайшие поцелуи. И сейчас она одаривает меня зарядом бодрости, необходимым для того, чтобы пережить еще один день.

— У нас появился храбрец! — восклицает Кроха. Когда он жестом показывает на мальчика-подростка, и меня накрывает приступом тошноты.

Подростки — одни из худших.

Я готовлюсь к тому, что должно произойти. Когда парень выходит на сцену, его глаза скользят по моему костюму, который больше подошел бы проститутке. Но власть предержащие настояли на своем, сказав, что было бы глупо не выставить напоказ другие мои «активы» и не срубить больше денег.

— Как тебя зовут, сынок?

— Кевин.

— Ништяк. Итак, Кевин, вот как все происходит… — Кроха инструктирует парня и зрителей. — Ты должен будешь убедиться, что заяц действительно мертв, прежде чем Джорджия-Роуз начнет творить свою абракадабру. Понял?

— Ага. — Из голоса Кевина так и прорывается дерзость.

— Отлично, теперь давайте сюда зайца!

Две полуголые женщины подталкивают к месту, где мы стоим, небольшой столик на колесиках, в середине которого лежит заяц. Женщины, как обычно, кланяются зрителям, демонстрируя свои декольте и попки, а затем исчезают за кулисами.

Кроха делает шаг к столу.

— Лады, Кевин. Ты должен убедиться, что заяц действительно мертв.

Кевин делает то, что ему говорят, его глаза превращаются в щелочки, когда он с подозрением осматривает мертвое животное.

— Можешь подтвердить, что он мертв? — спрашивает Кроха.

Кевин тычет в живот животного, затем трясет лапу. Черты лица Крохи напрягаются, как это часто бывает, когда к нам приходит такой доброволец. Хотя мне все равно. Я просто выполняю все действия.

После того как прошло, кажется, целая вечность, Кевин наконец подтверждает, что заяц действительно мертв. Я едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

— Ну что ж, замечательно. А теперь лицезри, как Джорджия-Роуз творит магию!

«Еще полгода. Еще полгода».

Мысленно проговариваю это как мантру, напоминая себе, что конец близок. Скоро я буду свободна. Скоро я наскребу достаточно денег, которые заработала на ведении бухгалтерии для этих придурков, участвующих в этом сраном представлении, чтобы наконец-то сбежать. Сбежать от этой жалкой подобии жизни.

Протягиваю руку, и пальцы покалывают, когда я подношу ее над головой зайца. Презираю это занятие не только потому, что это чертово цирковое представление, но и потому, что это невинное животное.

Не знаю, работает ли это, но каждый раз, когда мне приходится это делать, я беззвучно произношу какую-то молитву. Пусть твое оживление пройдет мирно и безболезненно.

Готовлюсь к тому, что всегда угнетает душу и забирает мою энергию. Когда зайчик вскакивает, открывая глаза и поднимая голову, зрительские возгласы заполняют шатер. Приваливаюсь к столу, так как усталость наваливается на меня, и борюсь с головокружением, как и всегда.

Кевин выглядит настолько ошеломленным, что я боюсь, как бы он не потерял сознание. Его лицо смертельно бледнеет, и Кроха стебётся:

— Алё, Кевин. Ты нас слышишь, приятель?

Это выводит парня из оцепенения, его глаза перебегают с зайца на Крошку, а голос полон напускной храбрости:

— Да. Я в порядке.

— Как видите, заяц на мгновение ожил! Ваши аплодисменты Джорджии-Роуз, Воскресительнице!

Аплодисменты звучат уже оглушительно; мои глаза устремляются к Джесси. Его взгляд останавливается на зайце, который вновь обмяк, и меня охватывает неприятное чувство. Неприятно, что он наблюдает за этой частью меня, хотя, я также благодарна ему за то, что он не отвергнет меня и не назовет шизанутой, как это делали люди в других городах.

Как только Кроха объявляет об официальном окончании выступлений на сегодня и люди выходят из шатра, облокачиваюсь на стол. Джесси ловит мой взгляд и подмигивает, и я пытаюсь улыбнуться, чтобы дать ему понять, что позже улизну и встречусь с ним.

Но сейчас я планирую свернуться калачиком с книгой по подготовке к экзамену, которую я купила в букинистическом магазине.

— Что, сука, это было?

Поворачиваю голову и вижу пялящуюся на меня мать. Ее волосы в беспорядке, а майка задрана, как будто она только что трахнулась с Джимми и не хочет тратить время на то, чтобы привести себя в отдаленно приличный вид.

Настороженно смотрю на нее и заставляю себя выпрямиться, несмотря на то что мои мышцы словно превратились в желе.

— Что ты имеешь в виду?

Она топает ближе, заглядывая мне в лицо, но я уже выше ее. Очевидно, что она ненавидит, когда ей приходится смотреть на меня снизу-вверх Она тычет пальцем мне в лицо, у нее зловонное дыхание.

— Ты, блядь, не должна вести себя на сцене так будто устала! Это не профессионально, о чем ты и так знаешь!

Отхожу от нее, желая, чтобы мое тело восстановило силы, потому что встречаться с этой женщиной, проявляя слабость, неразумно. Придав голосу невозмутимости, заглядываю ей в глаза.

— Я всегда стараюсь быть профессионалом.

Может быть, стоит набить ей морду и велеть, чтобы она отвалила? Конечно. Но сейчас мне не нужно, чтобы она срывалась на мне. Потому что две моих спасительные благодати — все, что у меня имеется, чтобы сохранить рассудок, пока я не смогу умотать из этого место: ведения бухгалтерию так, чтобы никто не заподозрил, что я прикарманиваю деньги, и возможность улизнуть, чтобы встретиться с Джесси.

Мать прищуривает глаза, а рот кривит в злобной улыбке, которую я уже слишком хорошо знаю.

— Думаешь ты лучше всех, раз так со мной разговариваешь, да? Ты не понимаешь, что я делаю тебе одолжение, позволяя участвовать в выступлениях. Сопливая, неблагодарная засранка!

Она толкает меня, и я спотыкаюсь, но умудряюсь удержаться и не упасть.

В ее взгляде пылает ненависть, и я гадаю, чем же я заслужила, чтобы меня прокляли этой дурацкой способностью, а вместе с ней и никудышной матерью.

— Помни: ты всего как долбанная уродка, слышишь? Делай, что я говорю, и не испытывай. — Она разворачивается и уходит.

«Помни: ты всего лишь долбанная уродка…»

Эти слова прокручиваются в мыслях, даже когда я пытаюсь их прогнать. Медленно выдыхаю, прежде чем направиться в противоположную сторону.

Слова, произнесенные шепотом, срываются с уст прежде, чем я успеваю осмыслить:

— Как я могу их забыть, если ты напоминаешь мне об этом каждый божий день?

ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Четверг

Следующие дни прошли в неописуемой смеси эйфории и сумбурного режима работы.

После того как Бронсон провел у меня ночь воскресенья, я больше его не видела. Работа у него суматошная, но он старается. Он привозил мне обед на работу, каждый день звонил и писал сообщения.

Вчера — в среду — мы разговаривали, пока я ехала домой с работы.

— Я надеялся, что завтра буду свободен, но, похоже, встреча затянется. — Он сделал паузу, и в его голосе послышалось озорство. — Не будешь возражать, если кое-кто позднее появится в доме и залезет в твою постель?

Я не могла не усмехнуться как дурочка.

— Посмотрим.

— На что?

— Будет ли этот кое-кто определенным бандюганом, к которому я питаю слабость.

Он издал хрипловатый звук удовлетворения.

— Ручаюсь, что он и будет.

После этого разговора радостная улыбка не сходила с лица до самого четверга. Я действительно думала, что в ударе и что все идет гладко.

До этой секунды.

Делаю несколько глубоких вдохов, прежде чем подойти к столу для вскрытия. Ненавижу такие вскрытия. Пиздец как ненавижу.

Маленькая девочка, девяти лет от роду, лежит абсолютно неподвижно. И все из-за дурацкой затеи друзей выпить антифриз.

Провожу ладонью в перчатке по девичьей худенькой ручке.

— Ох, Хлоя. — Мой голос срывается. — Малышка. Мне так жаль.

Заставляю себя сосредоточиться и продолжаю вскрытие, как обычно. Но на задворках сознания маячат вопросы.

«Почему она? Почему именно сейчас?»

К тому времени как я извлекаю из нее последние органы, я эмоционально истощаюсь. Но это не значит, что я буду халтурить. Она заслуживает уважительной заботы, как и любое другое тело, которое попадает сюда. Может быть, даже больше.

— Спасибо Вам.

От этого тоненького голоска вскидываю голову, и моя спина тут же напрягается. Хлоя глядит в потолок, ее глаза мутные.

Мой ответ вырывается с трудом, словно горло как наждак.

— Не за что, милая.

— У Вас есть ангел-хранитель, который присматривает за Вами. — Ее губы силятся сложиться в улыбку, и в тоге она получается кривой. — Он уморительный, а также любит Вас и очень гордится.

Моргаю от потрясения. Ангел-хранитель? Он? К тому времени, как я судорожно лепечу: «Кто он? Как его зовут?», ее уже не было.

Под рабочей экипировкой волоски на каждом дюйме моего тела встают дыбом. И я всем сердцем жалею, что не успела получить ответ.

***

К тому времени, как я ухожу с работы, Бронсон уже на совещании. Однако я получила голосовое сообщение.

«Жду не дождусь того мига, когда заберусь в твою постель». — Наступает пауза, прежде чем он понижает голос: «Пиздец как скучаю по тебе, рыжая».

Лишь звук хрипловатого тона немного успокаивает меня. Фужер вина и ванна, надеюсь, позаботятся об остальном, как только я вернусь домой.

Как только припарковываюсь на подъездной дорожке, меня встречает Стив, который открывает дверь моей машины, кивнув.

— Милая. — Он рассматривает меня. — Вы в порядке?

— Буду. — Вздыхая, вылезая из автомобиля. — День выдался сложным.

— Понимаю. — Мужчина захлопывает дверь и провожает меня по дорожке к дому. — Босс велел, чтобы я присмотрел за Вами, пока он занимается делами.

Стив выпячивает подбородок и показывает на фонарный столб вдоль улицы.

— Только что заметил, что уличный фонарь не работает. — На его лице появляется озабоченность. — Придумаю что-нибудь, если они не починят его в ближайшее время. Вы же знаете, как в городе обстоят дела с починкой.

— Это точно.

— Эй, милая? — он бросает взгляд на неработающий фонарь. — Можете записать свой номер на всякий случай?

— Хорошо. — Кажется, это его успокоит, поэтому достаю телефон и протягиваю мужчине.

Его огромные пальцы оказываются гораздо проворнее, чем я ожидала, когда он вписывает свою контактную информация, после чего возвращает телефон.

— Приятного вечера.

— И Вам. Спасибо, Стив. — Закидываю телефон обратно в сумочку. Затем я слегка машу рукой, прежде чем войти в дом и закрыть за собой дверь.

Сняв туфли на коврике, прохожу на кухню, сбрасывая сумку с плеча на стул. Легкое напряжение в мышцах, когда я достаю фужер из шкафа, напоминает о том, что день был долгим и нужно расслабиться.

Наполняю фужер остатками красного вина из бутылки, стоящей на стойке; аромат уже манит к напитку. Подняв фужер, устало плетусь в ванную комнату. Ставлю фужер на туалетный столик, а затем включаю воду в ванной.

Когда я бросаю в воду маленькую бомбочку для ванны, глаза задерживаются на ней, пока она шипит и пузырится в воде. Раздеваюсь и стягиваю резинку с волос, но вдруг замираю от ощущения ледяных пальцев, прокладывающих дорожку по спине. Будто бы что-то пытается предупредить меня, но о чем?

Усталость накатывает на меня — и эмоциональное, и физическое — и оттесняет беспокойство на второй план. Уставившись на растворившуюся бомбочку для ванны, вздыхаю. Боже, мне это позарез необходимо.

Поднеся фужер с вином к губам, делаю глоток. Как только я лезу в ванну и опускаюсь в воду, ставлю фужер на плоский кафель рядом с собой.

Тепло воды обволакивает тело, и я медленно вздыхаю, желая выдохнуть все напряжение, которое все еще мучает меня.

Отпиваю еще глоточек вина, пальцами ног поворачиваю краны и втягиваю воздух сквозь зубы.

Откинув голову назад, подношу фужер к губам, наслаждаясь фруктовыми нотками, когда вино попадает мне на язык, и практически чувствую, как тяжесть этого дня спадает. Тишина в доме убаюкивает, и после последнего глотка вина мои движения становятся вялыми, потому опускаю фужер, чтобы расслабиться в воде в ванной.

Веки тяжелеют, и я поддаюсь порыву закрыть глаза, предпочитая не обращать внимания на шепот в глубине сознания, который произносит:«Следовало отвалить от него. Теперь ты должна сдохнуть».

***

«ПРОСНИСЬ».

«ПРОСНИСЬ!»

Незнакомый голос умоляет проснуться, однако я не в силах ответить. Моя голова расположена под неудобным углом к краю ванны, а когда я пытаюсь пошевелиться, жжение в горле и носу вызывает приступ кашля.

С усилием разлепляю тяжелые веки, но только через минуту понимаю, что маленькую комнату заполняет густой дым. Хотя я странным образом отрешена от своих эмоций, страх изо всех сил пытается пробиться внутрь.

«ВСТАВАЙ».

Снова этот голос. Мужской. Как он оказался в моей голове?

«ВЫБИРАЙСЯ ИЗ ДОМА ИЛИ УМРЕШЬ».

Мужчина звучит так уверенно, так решительно, что я пытаюсь пошевелиться. Мышцы не работают должным образом, и в итоге неуклюже переползаю через край и падаю на пол.

Когда я задыхаюсь от боли, отдающей в бедро, начинается приступ кашля, переходящий в хрипы. С трудом вижу сквозь пелену дыма, но сквозь дымку оцепенения пробивается какое-то осознание. На четвертинках я доползаю в спальню и подбираюсь к окнам.

Продвижение всего на несколько футов занимает целую вечность, но мои мышцы желейные, а силы иссякли. Когда я наконец добираюсь до окон, то, используя всю волю, поднимаюсь на ноги, чтобы отпереть и распахнуть их.

Они не поддаются. Провожу трясущимися руками по основанию, натыкаясь на что-то металлическое, но не могу понять, почему они не сдвигаются с места. На той неделе я как раз открывала эти самые окна, чтобы почистить их.

Первая волна паники пробивается внутрь.

— Боже, боже, боже, — хриплю. — Стив! Помогите! — голос звучит странно для собственных ушей. Он едва слышен, хотя я пытаюсь кричать.

«ОТЫЩИ ДРУГОЙ ПУТЬ. ПОТОРОПИСЬ!»

— Пы… — Я начинаю задыхаться, и Господи, легкие словно воспламеняются внутри. Пробую поползти к двери в надежде найти выход, но очередной приступ кашля приводит к судорожному хрипу и головокружению.

Просто необходимо притормозить на минутку и отдохнуть. Опускаю лицо на руки, прикрывая его концами влажных волос. В глубине своего сознания я думаю, не настал ли конец. Может, вселенная решила наказать за то, что я использовала свою способность?

Я не виню ее. Вероятно, стоит перестать сопротивляться и просто сдаться.

— Рыжая! — кричит кто-то, и от явного отчаянья в мужском голосе гадаю, кого он ищет. — Рыжая! — голос звучит все ближе, затем раздается громкое: — Срань господня!

Затем все кругом погружается во тьму.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

БРОНСОН

— Эта чертовщина затянулась надолго. — Мы только что завершили совещание, которое должно было закончиться как минимум два часа назад.

Дэниел посмеивается.

— Так ли это? Или тебе просто не терпится увидеть свою женщину?

— Не буду оправдываться.

По дороге к нашим автомобилям он проверяет телефон как раз в тот момент, когда я достаю свой из кармана. Когда он резко останавливается, меня охватывает беспокойство.

— Что стряслось?

Его глаза встречаются с моими за секунду до того, как он нажимает на кнопку и подносит телефон к уху.

— Стив не написал о последних отметках.

У меня сводит живот, а когда смотрю на телефон, становится еще хуже: есть непрочитанное сообщение с неизвестного номера.

«ЖИВО езжай к Джорджии».

Когда Дэниел произносит: «Не отвечает», я бегу к автомобилю. В безмолвном повиновении он мчится к своей, крича: «Встретимся там!», прежде чем я сажусь за руль.

Нарушаю все известные человеку правила дорожного движения, чтобы вовремя добраться до ее дома, и когда я сворачиваю на тупиковую улицу, клубящийся дым служит сигнальным огнем.

Господи. Припарковываюсь у подъездной дорожку, и бегу к двери как раз в тот момент, когда появляются Дэниел и еще несколько парней.

Дэниел подбегает с ломом, и я, напрягаясь, пробиваю им входную дверь. Дым заполняет каждый дюйм этого места; я окликаю ее.

— Рыжая!

Мчусь в ее спальню, где жара становится почти невыносимой. Глаза горят, слезясь от едкого дыма. Когда я нахожу ее обнаженной на полу спальни, паника и ужас охватывают тело, едва не лишив сил.

— Рыжая! — срываю с себя рубашку и укутываю женщину, как только могу. — Поговори со мной, рыжая! — она все еще не реагирует, когда я поднимаю ее на руки и выбегаю из дома, впервые за многие годы молясь.

«Умоляю, Господи. Умоляю, не дай ей умереть».

***

Отравление дымом. Она едва не умерла от этого. Но не только это заставляет меня чуть ли не прошибать кулаком все бетонные стены, какие только можно найти.

Токсикологический отчет. Тест на наркоту и алкоголь оказался положительным.

На месте происшествия был обнаружен фужер, однако никаких следов наркотиков не имелось, пока я не попросил одного из наших парней провести тест на остатки вина в фужере.

В нем был обнаружен барбитурат.

Если бы это не помогло, то долбанные шурупы, которые падла вбил в ее окна, чтобы заколотить их, точно бы помогли.

У меня поднимается артериальное давление, кулаки крепко сжимаются от желания подвергнуть пытке того, кто ответственен за содеянное.

Тот, кто отправил мне сообщение, либо был в курсе дела и начал чувствовать себя виноватым…, либо это был тот мужчина, который нанес мне визит. В любом случае, я благодарен, что вовремя добрался до своей женщины.

Я сидел в этом кресле и ждал, когда она откроет глазки. Через маленькие носовые канюли в нее поступает кислород.

— Ну же, рыжая, — прерывисто шепчу. — Покажи эти чарующие зеленые глазки.

Телефон вибрирует от звонка Дэниела, и я немедленно отвечаю.

— Что ты обнаружил?

— У него серьезное сотрясение мозга. Очевидно, они ударили его чем-то большим и мощным — этого хватило, чтобы вывести его из строя на достаточное время, чтобы устроить пожар. — В его голос звенит лед. — Гаденыши облили его керосином, чтобы он загорелся, как и весь проклятый дом. Его лечат от ожогов на руках и плечах.

Пристально смотрю на свои ботинки, темные на фоне белого больничного кафеля. Возможно, это делает меня еще большим чудовищем, что мне нелегко снискать сочувствие, но, черт возьми: моя женщина чуть не погибла по его вине.

— Он огорчен, босс. Очень сильно.

Поджимаю губы.

— Аналогично.

Наступает молчание.

— Понял. Буду держать тебя в курсе событий.

Завершаю разговор и убираю телефон обратно в карман, а мои глаза снова машинально устремляются к рыжей.

На этот раз мои глаза встречаются с усталыми зелеными.

— Рыжая, — выдыхаю я. — Черт подери, ты до усрачки перепугала меня.

Беру руку, все еще такую слабую и вялую, в свои ладони. Опустив голову, целую кончики ее пальчиков.

— Воды, — хрипит она. — Пожалуйста.

Черт. Конечно. Вскакиваю, хватаю графин, который оставила медсестра, и наливаю воды в пластиковый стаканчик. Быстро засовываю в него соломинку и подношу его к губам Джорджии.

Она делает несколько осторожных глотков, затем благодарит, после чего пристально смотрит на меня.

— Стив… с ним все в порядке?

Киваю и ставлю воду обратно на раскладной столик.

— В порядке. Он крепкий. Просто огорчен ввиду того, что ты почти… — Господи. Я даже не в состоянии это произнести.

— Что случилось?

— Произошел пожар. — Медлю, проводя ладонью по лицу. Проклятье. Нужно сдержать ярость в голосе, чтобы не напугать ее. — Ты помнишь что-нибудь до произошедшего?

Между ее бровей пролегает едва заметная складка.

— Я лежала в ванной, помню, что чувствовала себя такой уставшей.

Сжимаю и разжимаю челюсть.

— Ты находилась под воздействием наркоты. Кто-то подсыпал лекарство в вино и устроил пожар.

Джорджия судорожно глотает и крепко сжимает больничное одеяло. Сожаление проступает на бледных чертах, и она закрывает глаза, шепча так тихо, отчего гадаю, не разговаривает ли она сама с собой.

— Этот дом — последнее, что у меня осталось от Роя…

— И мы восстановим его для тебя. — Клятва срывается с моих губ без раздумий, но я не жалею об этом. Ради этой женщины я готов на все.

Проходит несколько секунд молчания, прежде чем зеленые глаза внезапно встречаются с моими, в глубине которых затаивается благодарность, однако потом ее оттесняет настороженность.

Голос рыжей все еще хрипловатый из-за дыма.

— Я кое-что вспомнила.

— Что именно?

Ее глаза все еще опухшие и покрасневшие.

— Я тогда не придала этому огромного значения, но в какой-то момент раздался шепот. — Она сосредоточенно хмурится. — И я даже не могу определить, принадлежал ли он мужчине или женщине, но что точно помню, что прозвучало разъярено.

Она переключает внимание на свои руки, сжимающие в кулаке одеяло, а затем медленно разжимает хватку. Разглаживая образовавшиеся складки, тихонько повторяет:

— Очень разъярено.

Джорджия поджимает губы, словно не решаясь продолжить.

— Голос прошептал: «Следовало отвалить от него. Теперь ты должна сдохнуть».

Какого лешего? Внутри разгораются тревога и ярость. Кто, черт возьми, выкидывает все эти фокусы?

Когда она поднимает взгляд на меня, глаза увлажняются слезами, и под ложечкой сосет еще до того, как она продолжает говорить. Ее голос может низкий и хриплый, однако слова режут меня, как острейший нож.

— Бронсон, думаю, будет лучше, если мы… порвем.

Не свожу с нее пристального взгляда, и, как обычно, это ее не смущает.

— Так будет лучше. Из-за меня чуть не погиб Стив, и я не могу смириться с мыслью, что может стрястись что-нибудь похуже. Кто бы это не сделал, он зол на меня. Это очевидно. — Она издает слабый, лишенный юмора звук, который, как я полагаю, должен был быть смехом. Затем черты лица обретают непоколебимую решимость. — Они не хотят, чтобы я была с тобой, а если мы не будем вместе, то твои люди не подвергнутся угрозе. И ты тоже.

Открываю рот, чтобы возразить, но она поспешно продолжает, с умоляющим выражением лица:

— Бронсон, я не смогу пережить, если подвергну опасности тебя или кого-то еще. Если бы я стала причиной, по которой они погибли.

Женщина мешкается, прежде чем ее тон становится тише, но в ее словах звенит лед.

— Если я чего и не боюсь, так это смерти. Но я отказываюсь рисковать чьей-либо жизнью.

Сжимаю челюсть так сильно, что больно.

— Мы не порвем, рыжая. — Сквозь стиснутые зубы цежу я. — Ни за какие коврижки.

— Так будет лучше. — Она судорожно сглатывает. — Не хочу, чтобы кто-то рисковал своей жизнью ради меня. Я этого не стою.

Мой голос делается гневным.

— Вот что делают люди, которым, блядь, не срать, что с тобой происходит! Вот как поступают семьи, которым не насрать! А ты теперь — моя семья!

В дверь просовывается обеспокоенная медсестра, но, увидев меня, тут же убегает.

Джорджия отвечает тихим голосом, в котором сквозит мука.

— Наверное, ты прав. Но я ничего этого не знаю, потому что у меня никогда не было семьи. По крайней мере, такой, которой было бы не все равно. А у тебя есть замечательные люди, которым ты доверяешь и которых любишь. — Зеленые глаза смотрят умоляюще, а подступившие слезы вот-вот прольются. — Я бы не пережила, если бы подвергла их опасности.

Вцепившись в края больничной койки, отчего костяшки белеют, чеканю слова таким тоном, от которого большинство мужиков обделались бы.

— Я не позволю тебе порвать со мной.

Черты ее лица становятся суровыми, а тон — язвительным.

— Я же рассказала тебе, откуда эти шрамы. Я была частью ритуала жертвоприношения.

Знаю, что она пытается сделать: делает все, что в ее силах, чтобы оттолкнуть, отпугнуть. Ничего не получится.

— Они узнали обо мне. Что у меня есть способность…

— Мне все равно! — сердито перебиваю ее. — Ты что, не понимаешь?! Ты, черт возьми, моя женщина!

Джорджия начинает кашлять, и ее пульсометр беснуется. Предлагаю ей воды, но она отказывается, продолжая задыхаться.

Вбегает доктор, пялясь так, будто я собираюсь выбивать из него дурь, и говорит:

— Ей нужен покой и спокойствие, чтобы выздороветь.

К Джорджии он обращается более мягко:

— Мисс Денверс, у Вас подскочила частота сердцебиение. Я бы хотел сделать дыхательную процедуру, а затем дать легкое успокоительное, чтобы Вы отдохнули. Беспокойство противопоказано.

С округлившимися глазами она наконец переводит дыхание и кивает.

— Спасибо, доктор. — Медсестра быстро подвозит аппарат и показывает Джорджии, как управлять дыхательным аппаратом. Жду, пока она закончит, и смотрю, как медсестра вливает успокоительное в капельницу, после чего оставляет нас одних в тихой палате.

Провожу рукой по лицу: усталость поселилась в глубине души. Боже. Гляжу на Джорджию: ее веки уже опустились под действием успокоительного. Беру ее ладонь в свою и изучаю ее изящное личико, тогда как она терпит поражение в попытке оставить глаза открытыми.

Слова, произнесенные шепотом, едва слышны, и я прикладываю усилия, чтобы расслышать их.

— Я просто хотела быть любимой. Кем бы я ни была и кем бы меня ни считали другие люди — чудачкой, демоницей, ведьмой, чудовищем… просто хотелось быть любимой.

Она затихает, и кажется, что она наконец-то отдыхает под воздействием успокоительного, когда я улавливаю сонный шепот:

— Просто хочу быть любимой. Вопреки моей тьме.

Всматриваюсь на нее, запоминая контуры личика. Как плавно поднимается и опускается ее грудь в глубоком сне.

Переполненный желанием сгладить очевидное страдание, которое все еще не прошло, протягиваю руку, чтобы провести большим пальцем по складке между ее бровями. Словно узнав мое прикосновение, она вздыхает во сне, и черты лица расслабляются.

И я понимаю, что она успокаивает меня точно также.

— Тебе хочется быть любимой вопреки твоей тьме, — тихо бормочу я. — Но что, если ты любима как раз из-за нее?

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

ДЖОРДЖИЯ

*ПРОШЛОЕ*

СЕМЬ ЛЕТ

Смотрю на собачку. Дейзи. Такую кличку я дала. Она была бездомной, и ей было до лампочки, какой едой я с ней делюсь, лишь бы я хорошенько потрепала ее за ушами.

Слезы струятся по моему лицу, а в животике сводит, когда я смотрю на тушку Дейзи. Кожа на ребрах все еще выглядит тонкой.

— Ты никому не причинила боли, — твержу со злобным шипением.

Бойфренд мамы, Бобби, орет на нее внутри трейлера, все еще ноя из-за «ебанатской шавки, которой твоя дочурка скармливает нашу жрачку!».

Речь о пачке соленых крекеров, а не стейке. В последний раз, когда я заикнулась об этом, он разбил мне губу. Потом мама приняла еще дурацкого лекарства и вырубилась.

Она думает, я тупая и не догадываюсь о наркотиках, но, если бы я была ей небезразлична, она бы знала, что обо всем этом я уже научилась в школе. И что я самая смышленая в классе.

Но ее не заботит, что очевидно, когда слышу, как она орет в ответ:

— У нее нет корешей, Бобби! Ваще не похоже, что ты хочешь с ней возиться, так что, по крайней мере, эта чертова псина держит ее подальше от нас!

У меня нет друзей, поскольку все дети считают меня задроткой и чудачкой. Хотя, мне фиолетово, ведь однажды я покину это место.

Их голоса становятся громче внутри убогого трейлера, но я не обращаю на них внимания и опускаюсь на колени в грязь и сорняки, где Бобби швырнул тушку Дейзи после того, как затоптал ногами.

Снова и снова.

Тошнота подкатывает к горлу, слезы ручьем катятся по щекам: некоторые капельки стекают по шее, другие же падают в грязь.

— Прости, Дейзи, — тихо плачу я, потому что мне не нужно, чтобы кто-то гнался за мной с ремнем. Когда Бобби ужирается, он любит это делать. — Хотелось бы мне оживить тебя. — Икаю, всхлипывая. — Хоть ненадолго.

Протягиваю руку, чтобы разгладить ее короткую шерстку, а тушка собачки дергается, и я замираю, широко раскрыв глаза. Когда Дейзи поднимает мордочку вверх и смотрит на меня, то слегка лижет мою ладонь, словно говоря мне, что любит меня так же сильно, как и я ее.

Затем ее голова снова опускается, возвращаясь в прежнее положение. Мысли тревожно несутся. Неужели это действительно только что произошло?

— О-хуеть и не встать…

Встаю на ноги, мышцы ощущаются желейными, и поворачиваюсь, видя маму, стоящую в нескольких футах. Ее глаза перебегают с Дейзи на меня.

— Как ты это сделала? — мамин голос заставляет нервничать, и я замираю, желая исчезнуть.

Она щурится, и когда подходит ко мне ближе, складываю руки на груди. Ее голос становится громче.

— Я спросила: как ты это сделала? — понимаю, что, если не отвечу, она примется колотить меня.

— Не знаю! — рыдаю я. — Клянусь, не знаю. Само по себе получилось!

Ее глаза переходят на тушку Дейзи, прежде чем она оглядывается по сторонам. Указывая на меня пальцем, она говорит:

— Слышь, никуда не уходи.

Киваю. Мое сердце неистово бьется о ребра. Мама исчезает за нашим трейлером, и кажется, что это длится целую вечность. Гадаю, не попробовать ли улизнуть. Тогда меня действительно высекут… но, может быть, она забудет об этом. Тогда я смогу…

Мама возвращается с чем-то в руках, и у меня открывается рот, когда я вижу, что это.

Это большая и тучная кошка старушки Тафферти по кличке Люси. Но вместо того чтобы Люси мяукала как сумасшедшая, как обычно, она выглядит так, будто дремлет. Когда мама останавливается передо мной, кажется, что меня сейчас вырвет: голова Люси вся в крови и неправильной формы.

Мама бросает тушку кошки на землю между нами, и она с неприятным звуком падает на землю. Мамины глаза безумны, и я понимаю, что она снова приняла свое дурацкое «лекарство».

— Проделай это снова. Что бы ты ни проделала, проделай снова. — По маминому голосу я понимаю, что если не сделаю то, что она велит, меня выпорют так сильно, что я еще долго не смогу сесть.

Мои руки трясутся, колени стукаются друг о друга, и я опускаюсь рядом с бедной Люси. Без понятия, что я сделала с Дейзи, но, может быть, я смогу как-то помочь Люси. Может быть, смогу…

— Живо делай! — от громогласного маминого голоса я подпрыгиваю.

Мое сердце разрывается — Люси этого не заслужила. На глаза наворачиваются слезы, и я шепчу:

— Прости меня, Люси.

Мама подталкивает меня ногой.

— Давай!

Протягиваю ладонь и держу ее над тушкой кошки. Через несколько секунд Люси вздрагивает и пытается подняться, хотя ее голова теперь перекошена. Она лижет мою руку своим шершавым языком, а затем переворачивается и снова становится совершенно неподвижной.

Поднимаю глаза на маму, но она все еще пялится на Люси. Затем все ее лицо преображается, а губы растягиваются в широчайшей улыбке.

Эта улыбка мне знакома, и она нехорошая. Ни капельки.

Глаза загораются, а улыбка становится еще шире — настолько, что я беспокоюсь, не треснет ли лицо.

— Крошка, ты срубишь нам столько бабла.

После этого мама не спускает с меня глаз. Через три дня мы едем на попутках с кучкой карнавальщиков, в числе которого находился мужик, с которым мама решает крутить шашни.

Мы оставляем наш трейлер и Бобби далеко позади. А мне так и не удается похоронить Дейзи так, как она того заслуживала.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

БРОНСОН

— Уверен, она быстро поправляется. — Рот доктора искривляется в едва заметной улыбке. — И могу с уверенностью заявить, что ей можно вырваться отсюда.

Я выдыхаю. Моя женщина места себе не находила, чувствуя себя здесь как в клетке. Но я не хотел рисковать. Отравление дымом, как бы плохо ей ни было, — это не то, с чем стоит шутить. Вот почему я без колебаний привез ее сюда, в одну из наших больниц, и позаботился о том, чтобы она получила наилучший уход.

Протягиваю руку, и он пожимает ее с коротким кивком.

— Спасибо, док. Очень благодарен Вам.

Когда он отправляется в коридор к другим пациентам, открываю дверь палаты Джорджии и направляю инвалидное кресло внутрь.

Когда ее взгляд останавливается на мне, становится немного легче дышать. В последнее время у нее не было приступов сильного кашля, и лицо было уже не такое бледное. Но пока она не станет снова задорной, я не буду чувствовать, что вернул себе свою Рыжую.

— Появились хорошие новости.

— Какие? — ее голос все еще хрипловат, однако звучит гораздо лучше, чем прежде.

— Сегодня тебя выписывают.

Облегчение отражается на ее чертах.

— Слава Богу.

Придвигаю кресло рядом с койкой и жду, пока медсестра отсоединит капельницу и остальные приборы.

В палату заходит женщина в халате.

— Доброе утро, мистер Кортес. — Она улыбается Джорджии. — Это утро определенное доброе для Вас, мисс Денверс. Я отсоединю Вас от всего этого, чтобы Вы могли наконец отдохнуть и не чувствовать себя как аккумуляторная батарея.

Глаза моей женщины загораются благодарностью.

— Спасибо.

Медсестра быстро отклеивает маленькие лейкопластыри и провода, подсоединенные к монитору. Затем она снимает пульсоксиметр и капельницу, наклеивая на это место пластырь.

Она бросает на меня вопросительный взгляд, но я отмахиваюсь от нее, и она тихо уходит. Мне не нужна помощь, чтобы усадить Джорджию в кресло. Сам справлюсь.

При виде насупленных бровей настораживаюсь.

— Ты в норме? Тебе больно?

— Нет. — Тут же отвечает. — Просто… вспомнила, что, наверное, не смогу вернуться домой.

— Смело можно сказать, что дому требуется кое-какая коррекция, чтобы привести его в порядок. — Я уже отправил своих людей в страховую компанию, и ремонт должен начаться в ближайшее время. Нельзя, чтобы она переживала из-за этого безобразия.

— Точно. — Медленно выговаривает она это слово, впиваясь зубами в нижнюю губу. — Нужно проверить, смогу ли я найти отель…

— Рыжая. — Резкость в моем голосе останавливает ее. — Кроме моего дома, никуда ты больше не поедешь.

Когда она выглядит так, будто собирается возразить, спешу продолжить:

— Тебе некуда идти. У меня большой дом с кучей места и охраной. — Мои губы кривятся в усмешке. — Определенно лучше, чем любой долбанный номер в отеле.

Она протяжно выдыхает.

— Не знаю…

— А я знаю. — Наклоняю голову в сторону инвалидного кресла. — А теперь давай вывезем тебя отсюда.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Сложно сказать, что я особо задумывалась над тем, как выглядит дом Бронсона, но это определенно не то, чего я ожидала.

Каменный барьер огибает территорию; он, воспользовавшись пультом охраны, открывает внушительные ворота и направляется к большому дому в стиле ранчо.

И когда я говорю «большой», я имею в виду «гигантский».

— Ни хрена себе, — бормочу себе под нос.

Он паркуется у широкой асфальтированной дорожке, ведущей к парадным дверям, и я отрываю взгляд от дома, чтобы взглянуть на него.

— Вот это твой дом?

Он выключает зажигание и просто пожимает плечами.

— Да. — Затем он выходит из машины, огибает ее, чтобы помочь мне выйти.

«Да». Это все, что он может ответить. С моих уст срывается удивленный смешок. Я знала, что он главный в Скорпионах и занимается множеством бизнесов, но никогда не думала, что мужчина проживает в таком замке. Или что у него имелся такой дом.

Разглядываю пространство дома, открывающегося передо мною. В нем нет ничего вычурного или излишнего, невзирая на то, что он явно широко расстилается на этой земле, какой бы большой она ни была. Это дом с характером, с красивой каменной кладкой и величественными деревянными дверями, лоснящимися насыщенным глубоким оттенком.

Он открывает дверь с моей стороны и осторожно берет на руки. В больнице, когда он помогал сесть в машину, Бронсон оправдывался тем, что у меня на ногах не было ничего, кроме больничных носков.

Теперь же, когда я возражаю: «Я могу ходить», он отвечает ворчанием, не обращая внимание. Обхватываю руками шею этого упрямца, а сердце трепещет.

Он опускает меня на ноги, как только мы оказываемся внутри, а дверь захлопывается. Мужчина снимает ботинки и наклоняется передо мной.

— Хочешь снять эти носки? Походить босиком?

— Пожалуйста. — Мой тон преисполнен признательности; он снимает их, бросая рядом со своими ботинками. Шевелю пальцами ног, и он выпрямляется, беря мою ладонь в свою.

— Пойдем. Покажу что да как.

Деревянные полы сияют, и вместо того, чтобы чувствовать себя в его доме как в ледяной крепости, поражаюсь тому, насколько приятно тут находиться. Сколько жизни здесь хранится.

Фотокарточки в рамках украшают стены дома. На одних запечатлены он сам, мама и Abuela. Другие сделаны в юношестве, где он стоит рядом с другим таким же высоким мальчиком. Когда останавливаюсь перед этим фото, внимательно осматривая их, тепло Бронсона за спиной успокаивает меня.

В его голосе звучит тепло.

— Это мы с Дэниелом.

— Его лицо показалось знакомым.

— Мы всегда были неразлучны.

Смотрю на него через плечо с ласковой улыбкой, играющей на губах.

— Ты особо не изменился.

— Еще как изменился, рыжая. — В глазах Бронсона пляшет озорство. — Поправишься, и я напомню, как сильно я изменился с тех пор.

Отворачиваюсь к фотокарточкам, чтобы скрыть улыбку. Он собирает мои волосы с одной стороны и запечатлевает легкий поцелуй на плече.

— Покажу тебе остальное пространство.

Он берет меня за ладонь и ведет через кухню со словами: «Бери, что хочешь. Я не шучу, рыжая», затем мы проходим мимо кабинета, украдкой взглянув туда. После этого он показывает скромный домашний спортзал, а затем свою спальню.

Как только ступаю внутрь, внимание привлекает огромная кровать; Бронсон проходит мимо нее и направляется к открытой двери. Следую за ним, и когда он включает свет, невозможно не заметить дорогую одежду — рубашки, брюки, костюмы — на вешалках.

Но что застает меня врасплох, так это предметы женской одежды по другую сторону гардеробной. Замираю при виде этого, и меня охватывает паника. У него здесь еще есть женская одежда?

Когда взгляд цепляется за бирку, болтающейся на рукаве роскошной рубашки, и я изучаю остальные вешалки, замечая бирки, свисающие с каждой из вещи, плечи опускаются от облегчения. Но затем я совершаю ошибку, поднимая одну из этих бирок, чтобы рассмотреть ее… и чуть не случается сердечный приступ.

Срань господня. В жизни никогда не платила столько за одну рубашку!

Бросаю на него строгий взгляд, а он просто пожимает плечами.

— Большинство твоих вещей пострадало во время пожара. Я знал, что тебе понадобится новая одежда и обувь.

Показываю на одежду.

— Это до смешного дорого.

Он переминается с ноги на ногу, как будто ему неловко.

— Это качественная одежда.

Когда жестом показываю на множество туфель и сандалий, аккуратно расставленных на обувной полке, он отрывисто добавляет:

— И туфли.

— Это слишком…

— Рыжая, — вдруг перебивает он. Выражение его лица суровеет от упрямства, а губы поджимаются. — Ты же никогда не просишь меня ни о чем подобном. Просто позволь сделать для тебя что-нибудь приятное, ладно?

Мы в течение долгого времени изучаем друг друга. Внимательно смотрю на него: квадратная челюсть, едва скрытая короткой темной бородкой, что обрамляет губы, которым противозаконно быть такими пухлыми. Но именно его глаза, эти особенные, прекрасные разноцветные глаза, держат меня в плену.

Несмотря на угловатые черты, которые становятся строгими, когда он суров, это лицо я буду видеть в своих снах еще долгие годы. И даже после того, как между нами все закончится.

Он заботится обо мне и хочет помочь — осознаю, что так оно и есть. Это просто… еще одна вещь, которой мне будет не хватать: под внешним слоем преступника и убийцы, в глубине души, он хороший. У него добрая душа.

Даже если он в это не верит.

Я отчаянно дорожу каждым мгновением, проведенным с ним, ибо знаю: скоро наступит час расплаты, и он поймет, насколько я испорчена.

Он наблюдает за мной более чем настороженно, когда я приподнимаюсь на носочки. Прижимаюсь поцелуем к его губам и шепчу:

— Спасибо.

Прежде чем успеваю отстраниться, он обхватывает ладонью мой затылок, а другой рукой сжимает талию, чтобы удержать на месте.

— Не благодари меня за сущие пустяки, рыжая. — Он крепко целует меня в губы. — Если бы я знал, что ты примешь большее, то купил бы тебе дом.

— Верю. — На этот раз, когда наши губы встречаются, поцелуй оказывается нежным и таким сладким, что на глаза едва не наворачиваются слезы.

Когда он наконец отпускает меня, в бронсоновых глазах мелькает искра неопределенных эмоций. Но затем он жестом предлагает мне выйти из гардеробной.

— Позволь показать лучшее место.

Секунду спустя он ведет меня на заднюю террасу с видом на безмятежное озеро. С одной стороны, от вымощенной тротуарной плитки стоит большая гидромассажная ванна.

— Пользуйся ею, когда захочется, рыжая. — Мужчина сжимает мою ладонь. — То же самое касается и всего остального в доме.

Садовые кресла с видом на великолепную костровую чашу слишком притягательны, чтобы оставлять их без внимания, и я с громким выдохом опускаюсь в одно из них. Глядя на воду, наслаждаюсь умиротворенностью окружающей обстановки.

— Очень красиво.

Он молча опускается в кресло рядом с моим. Прислонившись головой к спинке, он вытягивает перед собой длинные, обтянутые джинсами ноги и поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Согласен, рыжая. — Хриплое согласие дополняется взглядом, пылающим таким теплом, что перехватывает дыхание. Не отводя глаз, он произносит: — Чертовски верно.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

БРОНСОН

— Все тихо.

— Ага. — Пялюсь на бетонную стену склада, словно она повинна в том, что во время поисков виновного в пожаре, мы заходим в тупики.

Дэниел прочищает горло, собираясь что-то сказать, но тут начинают входить мои люди.

Как раз вовремя.

После того как все оказываются на месте, выхожу лицом в центр. Воцаряется гробовая тишина.

— Я не собираюсь отнимать у вас много времени, потому что знаю, что имеются полно дел. Однако это важно. — Делаю паузу и оглядываю десятки мужчин, чье внимание приковано ко мне. — Происходящее безумие зашло слишком далеко. Моя женщина едва не погибла минувшим вечером.

В ответ на мой собственнический тон проносится волна удивления. По понятным причинам, ведь я никогда раньше не заявлял права на женщину.

Мой голос разносится эхом по всему складу, и от произносимых слов веет угрозой.

— Если кто-нибудь узнает об угрозе в адрес моей женщины — если хоть кто-нибудь подвергнет ее опасности, — пощады от меня не ждите. Понятно?

Они отвечают почти в унисон:

— Понятно.

— Отлично. — Засовываю руки в карманы и покачиваюсь на каблуках. — Ценю ваше усердие и преданность. На этом все.

Услышав, что их отпускают, они расходятся и покидают склад, оставляя Дэниела рядом со мной.

За исключением одного мужчины, который задерживается. Стыд отражается на его лице. Трудно на него смотреть, хотя он проработал со мной много лет.

Он направляется в мою сторону, глаза не отрываются от моих, и я отдаю ему должное за то, что у него хватает смелости подойти.

Когда он останавливается передо мной, его руки тяжело, почти неловко свисают по бокам, но спина остается выпрямленной. Интересно, чем обусловлена эта поза — заживающими ожогами или тем, что он знает, что я пиздец как зол?

— Хочу извиниться лично, босс. Мне жаль, что я оплошал и позволил себе…

— Она чуть не умерла. — Низким и неумолимо суровым голосом чеканю я, отчего Стив вздрагивает. — Моя женщина чуть не умерла в твое дежурство.

Раскаяние переполняет его глаза и голос. Я никогда не видел, чтобы этот мужчина нервничал.

— Знаю. Мне очень жаль. Понимаю, извинений недостаточно, но мне нужно объясниться.

Дэниел встает рядом, окидывая взглядом, как бы говорящим: «Остынь. Не он пытался убить ее».

Стискиваю зубы, хоть и ясно, что он прав. Мой практически незаметный кивок он воспринимает как разрешение говорить. Друг обращается к Стиву:

— Тебя ударили долбанной железной трубой. Полагаю, что это было что-то подобное, чтобы повалить тебя. — Тон Дэниела деловой, однако нотка юмора прослеживается в словах. — Попытались сотворить из тебя Человека-Факела, но ты крепкий орешек.

Стив просто кивает и молчит, ожидая озвучивание своего наказание.

— Теперь с тобой будет приставлена подкрепление.

На лице Стива отражается намек на облегчение.

— Так точно, босс. Понял.

— Тогда ты и следующее поймешь. — Мой тон подобен колючей проволоке, острый и колющий. — Если с ней еще раз что-нибудь случится в твое дежурство, я сам тебя пришью.

— Понял.

— Можешь идти.

После того как пророняю приказ, он поворачивается и выходит из склада. Слыша медленный хлопок, хмурюсь.

— Какого хрена ты делаешь?

— Я только что увидел то, чего не ожидал никогда увидеть. — Дэниел усмехается. — Бронсон Кортес клянется, что пришьет драконов ради своей возлюбленной.

Показываю ему средний палец и иду к двери.

— Отъебись.

Падла смеется и говорит вслед:

— Что? Это ж прелесть. — Он затыкается, прежде чем продолжить балаболить, и в его голосе невозможно не заметить поддразнивания. — Пообещай, что не будешь устраивать одну из этих летних свадеб на пляже в полуденный зной. Ибо, как шафер, я…

Я выхожу, и дверь со щелчком закрывается, прерывая тираду Дэниела.

Ухмыляюсь, потому что, хоть он и нес какую-то чушь, ему удалось отвлечь меня от груза, навалившегося на плечи.

Вероятно, он так и планировал.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

БРОНСОН

Как только я покупаю рыжей телефон и оформляю недельный больничный — оказалось, что до недавнего времени моя женщина ни разу не пропускала ни одного рабочего дня, — мы погружаемся в рутину гораздо легче, чем я мог ожидать.

Я ожидал больше сопротивления по поводу того, что она останется в моем доме, позволяя оберегать и заботиться о ней. Но, как всегда, она удивила меня, не заморачиваясь насчет этого.

И опять-таки, она другая — не такая, как другие женщины, и именно это делает ее чертовски особенной.

— Я готовлю на ужин куриный пирог, — сообщает она из гардеробной.

Выхожу из ванной, обернув полотенце вокруг талии, и направляюсь к ней. Останавливаюсь в дверном проеме и наблюдаю, как она надевает трусики и спортивный бюстгальтер, повернувшись спиной. Ее волосы распущены и ниспадают чуть выше талии, а когда она слегка наклоняется и надевает шорты, стону при виде ее попки.

Она слышит меня и чуть не падает, но я вовремя ее ловлю.

— Воу. Аккуратнее, рыжая.

— Ты напугал меня. — Теперь она уверенно стоит на ногах, поворачивается ко мне лицом, замирая. — Ого. — Рыжая затаивает дыхание. — Ты… все еще в полотенце.

Сужаю глаза.

— Что-то не так?

— Нет! Вовсе нет. — Она пожимает плечами, как будто нет ничего особенного, но все еще не сводит глаз с моей обнаженной груди.

С тех пор как она вышла из больницы, я осторожен с ней. Не хочу торопить или заставлять ее чувствовать, что она обязана трахаться со мной только за то, что остается здесь.

Однако, я бы соврал сквозь зубы, если бы сказал, что в последние несколько дней я не был постоянно тверд как сталь. Я столько раз дрочил в душе, что, согласно старушечьим выдумкам, должен был бы уже ослепнуть.

Когда ее глаза прослеживают тонкую линию волос, которая проходит ниже моего пупка и исчезает под полотенцем, мой член напрягается.

— Рыжая. — В голосе звучит похоть, и я ни черта не могу сделать, чтобы скрыть ее. — Мои глаза наверху.

— Чего? — рассеяно отвечает она.

Господи. Она точно хочет меня помучить.

— Через минуту я устрою представление. — Больше не могу сдерживаться. Я бы никогда не стал давить на нее, но, черт возьми, я не удерживаюсь и срываю полотенце, сжимая в кулаке свой член.

Зеленые глаза смотрят на меня, округлившиеся и такие пленительные. Мои ноздри раздуваются, когда ее соски твердеют под спортивным лифчиком.

— Прости, малышка, я умираю от желания. Но тебе не нужно ничего делать, кроме как позволить смотреть на тебя. — Цежу слова, поглаживая себя от основания до кончика. — Ты не против?

Когда я провожу большим пальцем по кончику и разглаживаю вытекающую из него влагу, она громко выдыхает.

— Против.

Требуется время, чтобы осмыслить сказанное, и я останавливаюсь и искоса смотрю на нее.

— Что?

Она кладет ладони мне на грудь и сильно толкает, направляя назад к кровати и заставляя сесть на матрас.

Между ее бровями пролегает яростная складка, а голос звучит решительно.

— Да. Я против. Я уже несколько дней хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне. — Она дико жестикулирует между нами, в ее тоне слышен намек на гнев. — И теперь ты решил это сделать?

Поднимаю руки, как бы сдаваясь. Я достаточно умный человек, чтобы понять, что нельзя перечить сердитой женщине, когда у тебя болтается член. Нерешительно говорю:

— Извини.

— Мм. Ладно. — Она опускается на колени между моих ног. Положив руки на мои бедра, она взирает на меня. — Все это время я только и желала, чтобы ты прикоснулся ко мне.

— Я прикоснусь к тебе, рыжая. — Нетерпеливо вылетают с моего рта слова. — Я, блядь, коснусь всего твоего тела.

— Слишком поздно. Тебе придется подождать. — Она проводит языком по всей моей длине. — В течение всего дня, пока не вернешься домой. — Затем она вбирает меня в рот, так глубоко, что я вижу звездочки.

— Блядь!

Моя женщина хмыкает, обхватывая меня губами, а затем начинает водить ртом вверх-вниз по моему стволу. Опираясь кулаками на кровать, раздвигаю ноги пошире и не отвожу взгляда от нее.

Рыжие волосы струятся по плечам, ее груди вздымаются от тяжелого дыхания. Говорю ей запыхавшимся и резким голосом:

— Нравится сосать мой член? Бьюсь об заклад, от этого киска становится чертовски мокрой.

Она глубже всасывает и одновременно ласкает мои яйца легким как перышко прикосновением, от которого бедра подрагивают.

— Охуенно.

Когда она отстраняется от меня, я почти хнычу. Господи. Зеленые глаза прожигают насквозь.

— Скажи, что сожалеешь о том, что не прикасался ко мне.

— Мне жаль. Пиздец как жаль, рыжая.

Она ласкает языком головку моего члена.

— А теперь пообещай, что больше никогда не будешь от меня удерживаться.

— Обещаю.

Она одаривает меня довольной улыбкой.

— Класс. Потому что я передумала.

Что? Черт. Как это она передумала? Передумала сосать мой член? Блядь.

Когда она вдруг снимает с себя шорты и трусики и садится мне на колени, я чуть не плачу от счастья.

А когда она опускается на мой член, всего скользкого от ее ротика, и начинает скакать на мне, не могу сдержать рвущиеся наружу слова:

— Рыжая… Господи. Я пиздец как люблю тебя.

Затем я быстро кончаю как чертов слабак.

***

От ее смеха я чувствую себя спокойнее, чем когда-либо.

— Тебе пора. — Она целует меня в губы, прежде чем откинуться на подушку. — Ты даже об этом до этого сказал.

Я передал полномочия Дэниелу, сказав, что он за главного и не должен беспокоить меня по крайней мере два часа. Ведь я должен был загладить вину перед своей женщиной за то, что произошло раньше.

Прошло уже три часа, и, хотя мне никто не звонил, все еще нужно разобраться с делами лично.

Выражение ее лица становится серьезным, и она концентрируются на моем подбородке.

— Знаешь, иногда люди признаются в чем-то в пылу страсти…

Переворачиваюсь, прижимая ее к кровати, и опираюсь на одну руку.

— Все совсем не так.

В ее глазах плещется смесь страха и надежды.

— Нет?

— Нет. Конечно же нет.

— Ясно. — Это все, что она отвечает. Естественно, я надеялся, что она чувствует то же самое, но понимаю, что еще рано. Наклоняю голову и осыпаю поцелуями изящную шею. Отчасти это потому, что мне нравится ее целовать, но в основном для того, чтобы она не увидела разочарования.

Ее пальцы погружаются в мои волосы и сжимаются, побуждая поднять голову. Когда я это делаю, она прижимается губами к моим в поцелуе, который кажется совсем другим.

Отстранившись, она улыбается мне и шепчет:

— Угадай что?

— Что? — бормочу я.

— Я тоже тебя люблю.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Я только становлюсь на коврик после столь необходимого после тренировки душа, как мобильный телефон вибрирует и загорается от текстового уведомления на туалетном столике. Быстро высушившись, оборачиваю вокруг себя полотенце и подхожу к телефону, чтобы прочитать сообщение.

ОФИЦЕР УЭЙД ХЕНДЕРСОН: Салют, Джорджия. Я болел на этой неделе и только сейчас узнал о пожаре у тебя дома. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке. Дай знать, если что-нибудь понадобится.

Смотрю на эсэмску. Уэйд Хендерсон — олицетворение хорошего парня. И все же не он украл мое сердце. Не он заставляет меня чувствовать принятой и любимой, как никогда прежде.

Я: Печально, что ты болел. Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше. А я в порядке, спасибо. Ценю, что ты интересуешься.

Смотрю на написанное, затем нажимаю на «Отправить». Проходит совсем немного времени, прежде чем он отвечает:

ОФИЦЕР УЭЙД ХЕНДЕРСОН: Рад знать об этом. Предложение в силе — срока годности нет — дай знать, если что-нибудь понадобится. Береги себя и будь осторожна, красавица.

Мягкое покалывание в затылке вспыхивает так внезапно, что отвлекает внимание от сообщений Уэйда. Тело охватывает ощущение, будто меня окутывает теплое одеяло, тогда как по дому разносятся громкие голоса.

— Mi amor, ты же знаешь! — восклицает женщина.

— Я просто позволял ей отдохнуть и прийти в себя. — Это произносит Бронсон. — Господи, Abuela. Ведешь себя так, будто я держал в подвале похищенную бабу или что-то в этом роде.

Раздается звук, и я в тревоге вздрагиваю.

Теперь Бронсон звучит сердито, негодующе рыча:

— Не верю, что ты сейчас ударила меня газетой.

— Может, я и люблю тебя, но сейчас ты бесишь. Мне нужно увидеть твою очаровательную Джорджию.

— Стой, я приведу ее.

— Поторопись-ка! Я так рада. — Наступает короткое молчание. — Лучше ей стоять рядом с моей день-рожденческой елкой.

— Abuela… ладно! Брось газету! — бормочет он в коридоре. — Господь всемогущий.

Торопливо вытираюсь и провожу расческой по волосам так быстро, как только могу. Бронсон закрывает за собой дверь спальни и, повернувшись, видит, как я поспешно направляюсь к шкафу.

— Уверен, ты слышала, кто пришел, — сухо говорит он.

Надеваю трусики и бюстгальтер, а затем выбираю скромное платье длиной до щиколотки. Приведя себя в приличный вид и обернувшись, замираю от выражения его лица.

Когда он непринужденно прислоняется к дверному косяку, на его чертах отражается нежность, на которую я никогда не думала, что он способен.

— Готова познакомиться с Abuela?

Нервно улыбаюсь.

— Думаю, да. — Затем не могу удержаться и интересуюсь: — Что за день-рожденческая ель?

Он смеется.

— У нее день рождения через несколько месяцев. Она обожает, когда я наряжаю для нее елку, как на Рождество, только украшаю ее огоньками, лентами «С Днем Варенья» и прочим.

— Звучит улетно.

— Ага. — Он проводит рукой по волосам, что выглядит как нервный жест. — Она была так взволнована встречей с тобой, что приехала сюда на трицикле и привезла с собой кубинскую свиную запеканку.

Моя улыбка превращается из нервной в восторженную.

— Она кажется милейшей женщиной.

***

— Ты не питаешься одними лишь овощами. Это мне в тебе нравится. — Объявляет Abuela после того, как мы отведали ее запеканку на обед.

— Знаешь, у нее есть множество других качеств, которые могут понравиться. — Бронсон заявляет это непринужденным тоном, затем подмигивает мне.

Мы сидим на заднем дворе, и я разрываюсь от беспокойства и счастья.

Последнее переполняет душу, потому что она такая, какой я могла бы себе вообразить бабушку. Она суетится вокруг нас, следит, чтобы у нас было достаточно еды и питья. Ее улыбка заразительна, в глазах светится столько жизни. Она ласковая и вспыльчивая женщина, в которой так много любви.

Бабушка Бронсона — та самая женщина, которая прочла мне карты в тот день на рынке.

«Ты не относишься к Скорпионам. Но когда-то будешь относиться».

«Ты изменишь его».

«Ты найдешь свою любовь, однако не поверишь в нее, пока не станет слишком поздно».

«В конечном итоге может оказаться слишком поздно».

«Вы научите друг друга любить и доверять».

«Вместе вы сумеете возродиться из тьмы».

Она не упоминала о нашей встрече, и я надеюсь, что я не была такой запоминающейся личностью. В конце концов, прошло уже немало времени с тех пор, как это произошло.

Бронсону поступает звонок от Дэниела, потому он отлучается, чтобы проверить что-то на ноутбуке. Как только он исчезает из виду, внимательные темные глаза устремляются в мою сторону.

— Я же говорила тебе.

Слегка растерявшись, прибегаю к юмору и отвечаю:

— Вы не упоминали, что я практически склею ласты из-за пожара. — Мне удается рассмеяться. — Мне, конечно, понадобилась бы эта инфа.

Она внимательно наблюдает за мной, затем качает головой, насупившись.

— Ты все еще не освободилась от тьмы. Пока не освободишься, он тоже не сможет.

Плечи поникают в поражении. Что, если я не смогу освободиться от своей тьмы? Никогда?

Когда она наклоняется вперед и протягивает морщинистую ладонь, я с опаской вкладываю в нее свою. Она закрывает глаза, и через мгновение ее дыхание становится тяжелым, а затем она роняет мои руки, словно они ее обожгли.

Наши глаза встречаются, а я и не знаю, что сказать, поэтому молчу.

— Темные времена все еще не миновали. — Она говорит это едва слышным шепотом. — Ты должна быть очень осторожна, Джорджия.

— Я люблю его, — выпаливаю я. — Я никогда не причину ему боли. Обещаю.

Ее улыбку оттеняет грусть.

— Знаю, что не причинишь. А вот другие — да. Они причинят.

Она бросает взгляд в сторону дома, а затем снова поворачивается ко мне.

— Давай больше не будем об этом говорить. — На этот раз ее улыбка ласковая и радостная. — Хочу насладиться временем, проведенным с Вами обоими.

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Возвращаясь в понедельник после недельного перерыва на работе, ощущаю себя обновленной и отдохнувшей. Полагаю, есть что-то такое в отпуске или в отгуле.

Бронсон получил сообщение, что мой дом готов. Знаю, что все было сделано в рекордно короткие сроки благодаря тому, что он следил за тем, чтобы дневная и ночная бригады работали круглосуточно.

Он ничего не говорил о моем переезде обратно. Часть меня надеется, что я ему не в тягость и что ему нравится, когда я рядом. Трудно думать о последнем, поскольку все люди в моей жизни — за исключением Роя — наглядно давали понять, что я обуза.

Поспешно отбрасываю эту мысль, потому что Бронсон не похож ни на кого другого в моей жизни. Он ни разу не удерживался от того, чтобы сказать мне то, что думает. Если бы он не хотел видеть меня в своем доме, он бы так и сказал.

Шагаю по парковочной зоне к лифту. Когда он прибывает и двери открываются, Пол выбегает с такой скоростью, что едва не сбивает меня, опустив голову и уставившись в свой телефон.

Уворачиваюсь с его пути.

— Ого. Кое-кто торопится.

Наконец он поднимает взгляд.

— Ой, привет, Джорджия. Прости. — Его робкая улыбка не обладает той мегаваттностью, которой он обычно одаривает меня.

Его брови внезапно сдвигаются, выражение лица становится озабоченным.

— Слышал о пожаре. Очень рад, что ты не пострадала. — На его телефоне загорается уведомление. Он бросает на него быстрый взгляд и убирает в карман. — Я, эм, собирался навестить в больнице, но тебя уже выписали.

— К счастью, мне уже получше. — Склоняю голову набок, разглядывая его. Он… как-то изменился. Нет никакого неловкого флирта, отчего становится любопытно. — Хотела спросить, как прошло твое свидание. Надеюсь, все сложилось хорошо?

Его сиюминутная улыбка отвечает на вопрос раньше, чем он сам. На этот раз она обретает практически ослепительную мощь.

— Ага, все прошло довольно здорово. — Он переменяется с ноги на ногу, и его щеки рдеют румянцем. — На самом деле у нас все очень серьезно.

Мои губы растягиваются в искреннюю улыбку.

— Так рада это слышать, Пол. — Так и есть. Не только из эгоистических побуждений — ведь это значит, что он не будет приглашать меня на свидания и напрашиваться во время обеда, — но и потому, что он заслуживает счастья и того, чтобы кто-то проявил ответный интерес.

Он отходит.

— Ну, мне нужно бежать и захватить вещи из машины.

— Увидимся позже, — говорю я ему в спину, пока он спешит к своему автомобилю. На душе стало легче: не только я нашла Бронсона, но и Пол нашел свою половинку.

Спустя мгновение, когда я вхожу в морг, часть счастья улетучивается. Быстро вспоминаю, что моя версия «улаживать дела» необязательно соответствует версии всех остальных.

Очевидно, доктор Дженсен понимает под этим множества досье и трупов, чтобы они скапливались и ждали моего возвращения. Клянусь, он провел всего полдюжины вскрытий, пока меня не было.

Это значит, что придется каждый следующий день надрывать задницу, чтобы попытаться навести порядок и добиться значительного прогресса.

Суперски. Просто суперски.

***

Когда наступает четверг, радуюсь, что в пятницу — выходной, и у меня будет передышка. С учетом того, что я так нагрузила себя, я ухожу в пять, стараясь убраться отсюда до заката.

Поднимаюсь на лифте на парковку и, выйдя из него и направляясь к своей машине, получаю еще один знак того, что Вселенная ко мне неравнодушна.

Мужчина отходит от своей припаркованной машины и останавливается прямо рядом с моей.

Мои шаги замедляются, когда я подхожу к нему.

— Салют, Уэйд.

— Джорджия.

Внимательно смотрю на него, на скрещенные руки, на напряженные линии, очерчивающие его рот. В его тоне чувствуется нотка неодобрения.

— Ты рано уходишь.

Вскидываю бровь.

— Не знала, что ты следишь за мной.

Морщины вокруг его рта становятся еще глубже.

— Просто беспокоюсь о том, что ты принимаешь опасные решения касательно того, с кем проводить время. — Он делает короткую паузу. — Особенно когда замечаю, что на работу и с работы тебя сопровождают бронированные тачки, которые, по моим сведениям, принадлежат Скорпионам.

Я выпрямляюсь, в моем голосе звенит лед.

— Не твое дело, с кем я провожу время.

Он хмурится, явно недовольный моим ответом.

— Ага. Ты только что подтвердила мои подозрения.

Когда я поджимаю рот, чувствуя досаду, он взволнованно проводит ладонью по своим коротким волосам, а затем смягчает голос.

— Послушай, Джорджия… с тобой приключилось довольно серьезная хрень. — Он делает паузу, его глаза не отрываются от моих. — Сэндвич с крысой, стрельба в баре…

Держу язык за зубами, надеясь, что на лице не написано: «Какого черта? Откуда тебе это известно?».

Становится очевидно, что я потерпела неудачу, когда морщины очерчивают его рот, показывая раздражение.

— Верно. Я слышал о стрельбе в баре. Не был уверен, что свидетели говорили именно о тебе, но ты только что подтвердила это.

Дерьмо.

— А потом в твоем доме случается пожар. — Он внимательно изучает мои черты, прежде чем протяжно вздохнуть. — Ты никогда не задумывалась о том, что, возможно, он — причина бедствий, а не спаситель?

— Уэйд…

Он поднимает руку.

— Прошу. Позволь сказать то, о чем я думаю. — Когда я едва заметно киваю, мужчина продолжает говорить: — Мне не насрать на тебя, понимаешь? Осознаю, что я тебе не интересен, но это не значит, что я не забочусь о твоей безопасности. Я думал, что мы, по крайней мере, друзья, Джорджия. — Его голос повышается от волнения. — Я мог бы помочь. Я чертов коп, помнишь? — он стискивает зубы, прежде чем тяжело вздыхает и смягчается. — Я все понимаю. Правда. Понимаю, что твой бойфренд заботится о своем обществе и делает это довольно хорошо. Но все это серьезно. И я понимаю, почему ты не хочешь говорить со мной об этом ввиду его вовлеченности. — Он оглядывает другие припаркованные машины и засовывает руки в карманы. — Просто не хочу, чтобы ты попала в ужасную ситуацию. — Его глаза снова встречаются с моими. — Вот и все.

Устало вздыхаю.

— Я ценю твою заботу.

— Счастливого Рождества, Джорджия. — Он звучит подавленно, в нем слышится нотка поражения.

— Счастливого Рождества, Уэйд. — Отпираю машину, проскальзываю внутрь и закрываю дверь.

Жду, пока он не исчезнет из виду, затем делаю несколько глубоких вдохов, пристегиваю ремень безопасности и завожу машину. Но я не включаю передачу, вместо этого неподвижно сидя, пока слова Уэйда эхом отдаются в сознании.

«Ты никогда не задумывалась о том, что, возможно, он — причина бедствий, а не спаситель?».

Мой пульс безудержно бьется, ибо… есть вероятность, что он прав.

После инцидента с сэндвичем, ночи, когда прострелили шины, стрельбы в баре, а потом, когда загорелся мой дом, после этого он всегда появлялся.

«Прекрати», — мысленно ругаю я себя. Это на него не похоже.

— Он бы не сделал ничего подобного, — бормочу я про себя.

Но всю дорогу до дома Бронсона тихий голосок на задворках сознания шепчет: «А что, если он это подстраивал?».

ГЛАВА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Сегодня Анхела открыла закусочную специально для нас. Заведение было украшено всеми красными, зелеными, золотыми и серебряными цветами, какие только можно себе представить, что выглядит празднично и весело.

Мы с Бронсоном отвезли Abuela в закусочную Анхелы, и вчетвером приготовили то, что, как мне сказали, является традиционной едой в Noche Buena — канун Рождества. Причастность к семейной традиции вызывает в сердце неподдельную радость и улыбку, надолго запечатленную на моем лице. Это все, о чем я никогда и не мечтала, и даже больше.

Они позволили присоединиться к ним на кухне и посмотреть, как готовят жареную свинину, черную фасоль, рис, маниок, жареные сладкие бананы и салат. Анхела также приготовила boniatillo — сладкий картофельный пудинг.

— Но мы не поделились с тобой самым важным ингредиентом во всех рецептах, — признается Abuela, когда мы заканчиваем есть.

Оглядываюсь и замечаю, что Анхела и Бронсон борются с улыбками.

— Какой самый важный ингредиент?

Abuela наклоняется ко мне с улыбкой, подчеркивающей ее и без того обветренную и морщинистую кожу, и быстро щиплет меня за щеку.

— Amor. Любовь. Это самый важный ингредиент из всех имеющихся. Не забывай об этом.

***

Спустя несколько часов я выхожу из закусочной сытой и любимой.

Это первый канун Рождества, который я провела в настоящей семье, которая беззаветно заботится и уважает друг друга.

Сегодняшний вечер кажется особенным, словно он является началом новой страницы.

Мы направляемся к тому месту, где на пустой парковке стоит машина Бронсона, когда Анхела внезапно останавливается.

— Черт. Мне нужно вернуться. Кажется, я забыла положить boniatillo в холодильник. — Она качает головой. — А еще я должна убедиться, что все конфорки на плите выключены. Для верности.

Abuela отмахивается.

— Мы никуда не торопимся. На дворе Noche Buena, в конце концов.

Анхела поворачивается, чтобы вернуться в закусочную, а мы медленно приближаемся к «Мустангу» Бронсона. Abuela держится за мою руку, чтобы не упасть, а Бронсон ловит мой взгляд и подмигивает. Он отпирает машину, как раз, когда раздается визг шин, и я замираю. Что за чертовщина?

— Пригнитесь! — кричит Бронсон.

Машина громко ускоряется, и когда я поворачиваюсь, чтобы заслонить Abuela, она отталкивает меня с большей силой, чем я ожидала от женщины ее возраста. Теряю равновесие и падаю на землю как раз в тот момент, когда раздаются выстрелы.

Поворачиваюсь и вижу, как тело Abuela падает на землю, а по дороге летит пикап, темная тонировка на окнах которого не позволяет разглядеть, кто находится внутри.

— Бля-я-ядь! — Бронсон бежит за пикапом с пистолетом в руке.

Бросаюсь к Abuela.

— Боже мой! Боже мой!

От паники у меня трясутся руки, тогда как я смотрю лежащую на бетоне Abuela, которая истекает кровью. Вдалеке раздаются выстрелы, и я вздрагиваю, подтягивая женщину ближе, чтобы она легла ко мне на колени. Знаю, что даже если бы я попытаюсь надавить на другую пулевую рану на ее шее, это не принесет никакой пользы.

Из-за той, что попала в ее лоб.

Провожу дрожащими руками по ее голове, мои слова вырываются с прерывистым дыханием, меня охватывает шок.

— Огнестрельные ранения. Голова и шея. — Не замечаю, как кровь пропитывает мою одежду, пока я прижимаю ее к себе.

Провожу кончиками пальцев по ее горлу, скользкому от сочившейся крови, и мой голос снижается до едва слышного шепота.

— То же, что и у остальных. Боже. — Моргаю, когда потрясение охватывает мое тело. — О Боже, о боже.

Позади меня Анхела разговаривает по телефону, ее голос истеричен, она требует вызвать скорую помощь. Пока я раскачиваюсь взад-вперед, со все еще лежащей на моих пропитанных кровью коленях головой, все, что я вижу в своем сознании, — это то, что только что произошло.

Она все знала. Она все знала и оттолкнула меня с дороги.

Откидываю назад ее седые кудри.

— Мне так жаль. — Мои слезы капают ей на волосы. — О Боже, мне так жаль. — Судорожные всхлипы вырываются из горла, и я шепчу снова и снова: — Простите меня. Мне так жаль.

Запыхавшийся Бронсон возвращается, его пистолет опущен.

— Я преследовал их несколько кварталов. Сделал несколько выстрелов и разбил одно окно, но упустил.

Он бросается к нам, но его шаги замедляются, когда взгляд падает на Abuela.

— Неееет! — Он опускает на колени рядом с ними, его глаза дикие, и кричит: — Нет!

Что-то тянет меня за краешек сознания.

— Бронсон, погоди. — С огромным усилием он отрывает от нее взгляд и смотрит на меня. — Думаю, она что-то увидела, потому что в последнюю секунду отпихнула меня с дороги.

Он безучастно глядит на меня, и мои легкие болезненно сжимаются, побуждая поспешно сказать:

— Я смогу узнать, знает ли она что-нибудь или видела ли она, кто это был.

Смятение отражается на его лице.

— О чем ты вообще говоришь?

Тяжело сглатываю.

— Просто… подожди. Умоляю. — Переключаю внимание на его бабушку, чья голова по-прежнему лежит у меня на коленях, и протягиваю руку к ее груди. — Кто… — Вопрос застревает в горле, пропитанном такой глубокой болью, и я с трудом пытаюсь закончить.

— Ты что, блядь, стебешься надо мной? — рявкает Бронсон.

Анхела вскрикивает, в ее голосе звучит потрясение и страдание:

— Скорая помощь уже в пути! — Но ни один из нас не обращает на нее внимание. Ее телефон снова звонит, и она отвечает: — О, слава Богу! Дэниел, прошу, поторопись и приезжай, потому что…

Голос Анхелы стихает, тогда как Бронсон сверлит меня злым взглядом.

— Думаешь, это долбанная шуточка? — срывается он, и я понимаю, что это потому, что его мучает боль, и тот ничего не понимает.

— Я не… — возражение не сходит с моих губ, поскольку тело Abuela резко вздрагивает. Смотрю на нее сверху вниз: ее глаза быстро моргают.

Дыхание у нее хриплое, глаза мечутся, словно пытаясь сфокусироваться. Как только взгляд падает на Бронсона, она заявляет:

— Она в опасности.

Но прежде чем он успевает что-то сказать, ее взгляд падает на меня.

— Я должна была спасти тебя. Они хотели убить тебя.

— Кто? — спешно спрашиваю, но она лишь хрипло зовёт: — Бронсон?

Он опускается на колени рядом с нами и берет ее ладонь в свои.

— Я здесь.

— Будь осторожен. — Она кашляет и из ранения в горле вытекает еще больше крови. Затем глаза Abuela становятся пустыми, а тело снова обмякает.

Остаюсь с мужчиной, которого люблю, и который смотрит на меня как на чудовище.

***

Он терпит меня до тех пор, пока парамедики не забирают тело Abuela, и Анхела едет с ними. С тех пор он не смотрит на меня.

Как будто ему это невыносимо. Как будто я ему противна. Ужасаю его.

Мы стоим на парковке возле его машины, и он практически швыряет в меня телефон и сумочку, не удостоив даже взглядом.

— Мне нужно встретить их там.

Он имеет в виду Анхелу и Abuela.

— Можешь отправляться в свой дом. Он готов. — Его голос безжизненный, безэмоциональный.

Как и наши отношения.

Ведь знала же, что так и будет. Я просто жила, витая в облаках. Теперь же я словно тону в потоке горя, предательства, душевной боли и гнева. Эта бурная смесь разрушает, а неописуемая боль пронзает донельзя глубоко.

— Вот почему я люблю свою работу. — Слова звучат сдавленно, как и мое сердце. — Ведь мертвецы не в состоянии причинить боли. Они не подводят, не нарушают обещаний, не подрывают доверия.

Он практически излучает ярость, его голос подобен острым кинжалам, разрезающим плоть на куски.

— Да? Ну, уродам нечего пытаться притворяться теми, кем они не являются. Так что не пытайся впаривать какую-нибудь душещипательную историю.

Его слова обрушиваются подобно неожиданному удару; складываю руки на руки, чувствуя, как боль проникает в каждый дюйм тела.

Он распахивает дверь машины с такой силой, что кажется, будто она сорвется с петель.

— Без понятия, что за дерьмовое представление ты пытаешься разыграть, но я не намерен терпеть этого.

Он захлопывает дверь. Затем выезжает с парковки и мчится по улице, задние фары исчезают в ночи.

А я остаюсь стоять в одиночестве, вся в крови, с разбитым сердцем, которое словно тоже истекло кровью.

Но чего я ожидала?

В конце концов, я в курсе, кто я такая.

Уродка.

Демоница.

Ведьма.

Чудовище.

ГЛАВА ВОСЕМИДЕСЯТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Похороны проводят спустя пару дней, и на кладбище приходят толпы людей.

Хоть я и незваная гостья, притормаживаю машину у главной дороги, которая граничит с кладбищем, где они стоят. Съезжаю на обочину и останавливаюсь на мгновение, говоря себе, что я здесь только ради Abuela.

Но это ложь. Потому что мои глаза впиваются в его стоический вид в костюме-тройке. Анхела цепляется за его руку, и я знаю, что бронсоново сердце разрывается еще сильнее, когда гроб с Abuela опускают в землю.

Смахиваю слезы, текущие по щекам, желая утешить его. Хотелось бы вернуться в прошлое, понять, что она затевала, и сделать так, чтобы вместо нее оказалась я.

Все же ощущаю, что умираю изнутри. Почему бы не сделать так, чтобы все совпало?

Чувствую, что за мной кто-то наблюдает, и испуганно поворачиваюсь, когда кто-то стучит в пассажирское окно.

Опускаю окно, и мужчина наклоняется, чтобы поприветствовать меня мрачным:

— Здравствуйте, милая.

— Здрасьте, Стив.

От его взгляда не ускользают дорожки слез, которые отказываются перестать течь по моим щекам.

— Хотел бы спросить, все ли с Вами в порядке, однако, — он морщится, — готов поспорить, что чувствуете Вы себя не лучше, чем босс.

Вздрагиваю и еще раз смахиваю слезы со щек.

— Я должна ехать. Только… — Медлю. — Умоляю, позаботьтесь о его безопасности. — Ведь из-за меня умерла его Abuela. Им нужна была я.

Слова Бронсона были ужасно жестокими — с этим не поспоришь, — однако мне не чужды гнусные оскорбления. Хотя он глубоко ранил меня, от боли, которая виднеется на его лице, щемит сердце. За то короткое время, что я провела рядом с ним и его Abuela, я почувствовала, какую огромную любовь они разделяют.

Бронсон — хороший человек. И хотя он не был доброжелателен ко мне в ту ночь, когда умерла Abuela — я этого не прощаю, — сердце еще больше разорвется, если с ним что-то случится.

Стив опускает подбородок.

— Сделаю все, что в моих силах, милая. Будьте осторожны, слышите? — Затем он выпрямляется и постукивает по крыше, прежде чем отступить.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

БРОНСОН

Несколько дней спустя

Мой разум ни к черту не годится, а сердце разрывается.

Наношу яростные удару по груше, снова и снова. Я занимаюсь этим уже несколько часов, а эта ноющая боль не утихает. Я нанял другого судмедэксперта, отказавшись позволить Джорджии прикоснуться к телу Abuela. Но даже он не дал мне ничего, с чем можно было бы поработать.

Дэниел входит в зал, но не обращаю на него внимания. Просто концентрируюсь на ударе за ударом.

— Стив сообщил, что рыжая ненадолго заезжала на похороны. Остановилась у дороги. — Пауза. — Сказал, что она рыдала.

Бью по груше еще сильнее. «Насрать как-то» — вот что хочется ответить. Но не могу.

Как бы я хотел, чтобы разум отключился, как это бывало каждый раз, когда я вымещал свою злость на проклятой боксерской груше. Теперь он просто беспрерывно мечется.

Кто. Сука. Ответственен за убийство Abuela?

Кто осмелился ступить на территорию Скорпионов и выкинуть подобное?

Кто устроил пожар и прострелил шины Джорджии?

Как Джорджия вообще смогла сделать такое с Abuela?

Что за долбанный фокус она провернула?

Какого черта она это сделала, зная, как много Abuela для меня значит?

Дэниел шумно выдыхает, меняя тему. Спасибо, блядь.

— По описанию машины пока нет совпадений, и ни в одной автомастерской ее не нашли. — Разочарование прослеживается в произнесенных словах, почти совпадая с моим собственным. — Кто бы это ни был, он достаточно умен, чтобы замести следы.

— В скором времени они оплошают.

— Да, так и будет, — соглашается он.

И я заставлю их поплатиться.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Я просто выполняла свои рабочие обязанности, находясь в оцепенении. Быть утаенной в стенах морга, было счастьем — не нужно ежедневно общаться с людьми.

По крайней мере, не с живыми.

Доктор Дженсен приходит в пятницу с беспокойством на лице.

— Как Вы, Джорджия?

Моргаю, недоумевая, почему он спрашивает меня об этом.

— Нормально, — нерешительно отвечаю я.

Он садится за стол рядом со мной.

— Мне сказали, что он был Вашим другом, поэтому я хотел предложить взять вскрытие на себя.

С трудом пытаюсь понять, о чем он.

— Кого Вы имеете в виду?

— Пола Яфферти из отдела документаций.

Чувствую, как кровь отливает от лица, а сердце стучит так неистово, что я едва не глохну.

— Пол умер?

— Мне сообщили, что его тело и документы были доставлены сегодня утром. — Доктор Дженсен кладет руку на мою в редком проявлении симпатии. — Сожалею о потере, Джорджия.

Киваю и мысленно отряхиваюсь от шока. Я чуточку отвлеклась, поэтому даже не заметила, как досье Пола оказалось на столе.

— Предложение остается в силе. — Он проверяет часы. — Могу отложить гольф и…

— Нет. — Это звучит так резко, что я смягчаю голос и повторяю: — Нет. Но благодарю Вас. Это все часть работы, нужно к ней привыкнуть.

Он гордо улыбается мне.

— Вот почему я знал, что нанять Вас будет разумным решением.

Мы обсуждаем некоторые отчеты и другие вопросы, пока он наконец не уходит. Поднявшись со стула, он улыбается мне.

— Вы отлично справляетесь со своей работой, Джорджия.

— Спасибо, сэр.

Когда он уходит, просматриваю досье Пола, вникая в каждую деталь. Затем я переодеваюсь в рабочую одежду и достаю его тело из холодильника. Несколько минут спустя помещаю его на стол для вскрытия, уже сфотографированного и подготовленного. Но на большее я не способна.

Вместо этого смотрю на многочисленные пулевые ранения, которые он получил. В досье указано, что он был найден в переулке, вокруг тела валялись гильзы, но ни подозреваемых, ни оружия, ни свидетелей не было. Детектив Даллерайд вел и подписывал это расследование.

С него сняли всю одежду, он был обнаружен голым. Детективы решили, что это, скорее всего, преступление на сексуальной почве — Пол связался с плохим человеком и сильно пострадал из-за этого.

Прикрепив к себе микродиктофон с голосовым управлением, осматриваю его распростертое тело.

— Я озадачена этими пулевыми ранениями. Похоже, ты получил их под разными углами.

Одна пуля прошла в челюсть сбоку, другие попали в верхнюю часть черепа, а одна — в основание черепа, где сталкивается с первым позвонком.

Несколько осколков темного тонированного стекла впились в его плоть. Хм.

— Откуда взялось стекло? — бормочу.

В переулке, где обнаружили тело, не было никакого стекла. Более того, на фотографиях в его досье переулок изображен гораздо чище, чем можно вообще представить.

— В какую переделку ты ввязался, Пол? — он бросил кому-то вызов после победы в соревнованиях по стрельбе? В этом нет никакого смысла.

Снова мысленно возвращаюсь к фотографиям места происшествия в досье. Одна вещь, которая бросалась в глаза, — отсутствие брызг крови на месте преступления. Учитывая, что Пол получил несколько огнестрельных ранений, крови должно было быть гораздо больше. Полагаю, в условиях сокращения бюджета участка и нехватки людей детективы могут кое-что проглядеть…

— Тут что-то не так, — молвлю, насупив брови. — Для подобных огнестрельных ранений стоит ожидать больше крови на месте преступления. — Моргаю, мой рот приоткрывается, когда меня осеняет мысль.

Тиски беспокойства охватывают меня, и голос становится тише.

— Если только тебя не убили в другом месте, затем перенесли тело в этот переулок.

Прищуриваюсь, глядя на него.

— Вряд ли тело приняло бы ту же температуру, что и в том месте, где его обнаружили, если бы он действительно умер в том переулке всего за двадцать минут до этого. Ведь процесс algor mortis²⁶ обычно занимает от двух до шести часов после смерти. — Медленно выдыхаю. — Разложение тела указывает на то, что он, возможно, умер… — Затихаю от замешательства. — Неделю назад.

Дыхание замедляется, пока я осторожно вынимаю кусочки стекла с его плоти.

— Несколько осколков темного тонированного стекла впились в правую часть его лица и чуть ниже линии челюсти… — подношу последний осколок к свету и осматриваю его.

Толщина этого осколка стекла вызывает любопытство, и я перехожу к микроскопу в дальнем углу морга. Помещаю его под микроскоп и настраиваю масштаб и фокусировку.

— Необычно. Не похоже, что это что-то вроде пивной бутылки. Он даже толще, плотнее. — Поднимаю голову от микроскопа и смотрю на тело Пола, мысли вихрятся в голове. — Погоди-ка… — снова смотрю на стекло через микроскоп. — Этот темный оттенок может быть на автомобиле. Окно…

Напряжение пронизывает, когда я возвращаюсь к месту, где лежит Пол. Вынимаю маленькую указку из переднего кармана, где она пристегнута. Я редко пользуюсь ею, но чутье подсказывает, что она может пригодиться в этом случае.

Включаю лазер, и красный свет озаряется глубокой красной дорожкой; настраиваю конец света так, чтобы он оказался у раны на челюсти. Требуется несколько раз подправить положение, прежде чем получаю правильный угол.

— Ты был повернут вот таким образом… — в голове крутятся мысли. — Высматривал кого-то?

Перемещаю кончик красного лазера, чтобы пронзить следующие отверстия — три, расположенные близко друг к другу и напоминающие неровную диагональную линию. Подойдя ближе, другой рукой в перчатке убираю его волосы, чтобы лучше видеть.

— Угол этих пуль… любопытный. — Внимательно изучаю каждую из них, в то время как предчувствие не дает покоя. — Похоже, стрелок целился неточно. Словно ты или стрелок двигались. — Наклоняю голову, обдумывая такую возможность. — Или оба двигались?

Зловещий ужас проникает в каждую клеточку моего тела, тогда как я выключаю лазерную указку и убираю обратно в карман. Затем перекладываю его тело в лежачее положение, чтобы начать вскрытие.

Невидимые кончики пальцев скользят по моей спине, заставляя вздрогнуть за секунду до того, как его тело содрогается. Сердце гулко бьется в груди, когда я смотрю на Пола. Я должна была бы привыкнуть к этому, но, по правде говоря, это все еще вызывает тревожный страх.

Его глаза моргают, но он не поворачивает ко мне голову. Он кашляет, прежде чем выдавить:

— Бронсон убил меня. — Голос Пола хриплый, как будто голосовые связки натянуты до предела и вот-вот разорвутся. Но не это заставляет меня упереться на другой пустой стол для вскрытия, стоящий за спиной.

Дело в остальной части ответа.

— Через окно. Бронсон убил меня.

Его тело обмякает; тишину в морге нарушает звук моего сердца, громко стучащего в груди.

Боже мой. Это Пол стрелял из машины? Это он убил Abuela? Это было бы логично, ведь Бронсон гнался за машиной и стрелял в нее. Но тогда это означало бы…

Дыхание вырывается из моих легких, когда я хриплю:

— Пол целился в меня.

Внутри разгорается паника. Срань господня! Что же делать? Детектив Даллерайд подписал дело. Он опытный детектив. Ему ведь виднее, что не стоит упускать улику. Если только…

Срываю перчатки, бросаю их в специально отведенное для них место и делаю то, что никогда не делаю: нарушаю протокол.

Выбежав из помещения, все еще в защитном костюме, направляюсь в свой кабинет, чтобы просмотреть другие досье.

Мои пальцы бегают по клавиатуре, пока я ищу электронные досье Лео и Наоми. Как только нажимаю на кнопку, чтобы открыть его, судорожно ищу имя ведущего детектива, который числится в их деле. Когда мой взгляд останавливается на этом имени, у меня сводит живот.

Детектив Даллерайд.

У меня перехватывает дыхание.

— Вот черт.

Дрожащими руками перебираю следующие несколько имен. Конкретно тех, кто просил предупредить Бронсона. С каждым делом, которое я проверяю, все сильнее сдавливает легкие… все их дела отмечены одним и тем же детективом.

Принимаюсь судорожно вышагивать. Неужели за всем этим стоит детектив Даллерайд? Если да, то он, похоже, играет по обе стороны. Он вел дела, связанные со смертью жертв, которые просили предупредить Бронсона, и он же сыграл роль в сокрытии смерти Пола.

Блядь. Нет ничего хуже, чем продажный коп. Но что я могу с этим поделать?

Моя жизнь уже не раз подвергалась опасности, и все усугубилось после пожара в доме, а затем, когда Abuela приняла на себя пули, предназначавшиеся мне. Теперь меня никто не защищает, но более того, без понятия, кому можно доверять в участке.

Протяжно выдыхаю, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, которое грозит вырваться из груди.

— Я просто должна быть бдительной. Конечно, теперь, когда я исчезла из жизни Бронсона, я больше не буду мишенью.

Но один изводящий вопрос все еще остается. Если Пол стрелял в меня, то кто, черт возьми, был за рулем машины?

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

БРОНСОН

— По-прежнему ничего.

Господи. Провожу рукой по волосам, до чертиков расстроенный.

— Никаких зацепок. Никаких ебанных зацепок. Как такое вообще возможно?

Дэниел упирается руками в крышу своей машины.

— Мы всюду проверили.

— Мы явно что-то упускаем.

Когда он колеблется, мне хочется удариться головой о чертову стену.

— Чего. — Выдавливаю слово, даже не утруждаясь сформулировать его как вопрос.

— У меня плохие новости.

Наблюдаю за тем, как мама суетится в закусочной, обслуживая всех, как обычно. Она сказала мне, что это место помогает отвлечься от горя.

Как бы хотелось, чтобы и мне так повезло.

А еще она сказала, что злится на меня за то, что я удрал от Джорджии. Она считает, что я сделал это от боли из-за потери Abuela, хотя она не видела того, чего видел я.

Допиваю кофе и поднимаюсь с места. Он делает то же самое.

— В чем дело?

— Даллерайд мертв.

Пальцы замирают на наличных, которые я собирался положить на стол. Сужаю глаза, глядя на Дэниела.

— Мертв?

Он кивает.

— Ага. Пуля в лоб. Как при казне.

Как и я стреляю. Этого он не говорит.

Тяжело выдыхаю.

— Опять возвращаемся к старому?

— Похоже на то. — Он замолкает. — Но это еще не все. — Он проверяет телефон, и от того, что он читает, его лицо суровеет. — К тебе пришел посетитель, который желает повидаться с тобой.

— Кто… — но не успеваю договорить вопрос. Через окна закусочной вижу, как знакомая машина въезжает на стоянку и паркуется. Мой полный ярости взгляд сталкивается со взглядом Дэниела. — Да ты, блядь, издеваешься надо мной.

— Сказала, что хочет выразить тебе соболезнования.

Выбегаю из закусочной, быстро перехватываю ее, прежде чем она успевает переступить порог ресторана. Где ей нечего делать.

— Какого хуя тебе надо?

Ее платье без бретелек выставляет единственный рукав с чернилами, и я избегаю смотреть на него, чтобы не поддаться искушению содрать его ногтями. Она качает головой и лыбится, что действует на нервы.

— Вряд ли Abuela одобрила бы, что ты разговариваешь со мной так…

Оказываюсь перед ее лицом быстрее, чем она успевает среагировать. Мрачным и угрожающим голос цежу:

— Не смей говорить о ней, слышишь?

Вспышка гнева загорается в ее глазах, но тут же исчезает, и она вздыхает.

— Разве мы не можем просто оставить прошлое позади и двигаться дальше?

— Нет. — Отступаю от нее, словно она заразная.

Так оно и есть.

Ее губы поджимаются.

— Бронсон.

— Что тебе надо?

Ее глаза округляются, и она тянется, чтобы коснуться моей груди, однако я уклоняюсь от женской руки.

— Тебе лучше уехать.

— Я думала, мы можем поболтать и…

Издаю резкий смешок.

— Может, у тебя и высокий ай-кью, но ни хрена ты не догоняешь, верно? — эти слова выводят ее из себя, что видно по крошечным морщинкам, обрамляющим рот.

Но я говорю правду, потому что она может быть умной в некоторых отношениях, но, когда дело доходит до людей, она пиздец какая невежда.

Сквозь свистнутые зубы говорю:

— Тебе. Лучше. Уехать. — Невозможно не услышать приказ в моем голосе.

Она выглядит так, будто собирается возразить, однако решает не делать этого.

— Ты все еще горюешь, так что я просто загляну в другой раз.

«Все еще горюешь?». Пялюсь на нее так, будто у нее выросла другая башка. Боже. Прошло две недели. Я буду оплакивать свою Abuela до конца своей сраной жизни.

— Не утруждай себя возвращением, Сатия. — Сверлю ее строгим взглядом, который, надеюсь, передает все, что не облачаю в слова.

Отъебись.

Ты — ёбанное трепло и говна кусок.

Она натянуто улыбается.

— До следующего раза. — Затем она разворачивается на каблуках и идет обратно к своей машине.

Не двигаюсь с места, наблюдая за тем, как машина исчезает по улице. Звонок на двери закусочной оповещает о том, что кто-то выходит.

Дэниел.

Он подходит ко мне.

— Прости, босс.

— Ну да, когда она твердо намерена добиться своего, — осекаюсь, моя челюсть напрягается, — мало что может ее остановить.

— Копнем поглубже касательно кончины Даллерайда?

— Ага. Давай копнем.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТВЕРТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Пятница

Детектив Даллерайд мертв.

Человек, который, как я была уверена, сыграл роль в смерти тех, кто просил меня предупредить Бронсона, и который скрыл подробности смерти Пола, теперь лежит на столе для вскрытия.

Пока подготавливаю его тело, из вентиляции доносится шум кондиционера, служащий единственным звуком в тишине морга. Доктора Дженсена нет уже несколько часов, и я благодарна за то, что снова остался одна.

На отвороте, как обычно, прикреплен микродиктофон, который записывает заметки по ходу вскрытия.

— Он получил огнестрельное ранение в голову. — Провожу пальцем в перчатке по ране на лбу детектива. — Слегка смещено от центра, но все же достаточно близко, чтобы походить на выстрел как при казни.

Взгляд падает на его шею: других пулевых ранений у него нет. Я частично ожидала, что у него будет пуля в горле, как у других, получивших пулю в голову.

Зловещие мурашки пробегают по моей коже. Я думала, что детектив Даллерайд был стрелком. Убийцей. Но все указывает на то, что виновный все еще на свободе.

С трудом сглатываю, подавляя тревожный комок в горле.

— Пулевое отверстие выглядит так, будто стреляли с близкого расстояния, а не под углом. Нет четких признаков движения ни жертвы, ни стрелка.

Только когда заканчиваю, упираюсь ладонями в край стола и смотрю на тело детектива, теперь уж вскрытое и лишенное органов.

Размышляю, делать ли это либо нет. Да и важно ли это вообще? Я ведь ничего не могу с этим поделать. У меня больше нет никого рядом.

К черту Бронсона Кортеса за то, что он заставил почувствовать, что меня принимают, что я в безопасности и действительно являюсь частью чего-то — частью семьи.

Ибо теперь, после того как он все это отнял, я жажду этого как никогда прежде.

«Поступайте правильно, даже когда неприятно».

Я увидела эту цитату, когда бездумно лазила в интернете. Теперь эти слова побуждают к действию.

«В последний раз», — уговариваю я себя. Затем я забью на все это. Ограничусь лишь вскрытиями и больше никогда не буду связываться со своим проклятием.

Глубоко вдохнув, медленно выдыхаю, а затем протягиваю ладонью над телом детектива.

— Кто убил тебя?

Тело словно ударило током: оно забилось в конвульсиях, корчась и содрогаясь. Беспокойство струится по спине, пока я наблюдаю за тем, как моргают его глаза. Его рот открывается и закрывается несколько раз, пока он наконец не выговаривает:

— Скорпионы.

От тревоги у меня округляются глаза. Детектив хрипит: «Сообщи Бронсону», прежде чем его тело вновь обмякает.

Судорожно дышу, усталость обрушивается на меня мучительными волнами. Не могу оторвать глаз от мужчины, который только что подтвердил мои догадки.

Настоящий убийца все еще на свободе.

***

Вечер пятницы

Требуется множество ободряющих бесед, прежде чем я наконец набираюсь смелости и звоню ему.

Ожидаю нерешительности, однако настороженность в его голосе проникает глубоко в душу, оставляя внутри еще больше боли.

— Салют, милая. Как у Вас дела?

— Простите, что беспокою, но мне нужно кое-что узнать, — запинаюсь на полуслове и благодарю за то, что он не видит, как я морщусь, — не могли бы Вы передать ему кое-что. Клянусь, больше не беспокою ни Вас, ни его.

Когда меня встречает лишь тишина, отвожу телефон от уха, чтобы проверить, не бросил ли он трубку, но не бросил. Добавляю тихое:

— Пожалуйста, Стив.

Между нами повисает еще одна пауза, прежде чем он наконец говорит:

— Встретимся в девять на стоянке Шопрайт. — Затем он завершает разговор.

Откладываю телефон на кухонный стол и беру запечатанный конверт. Когда я легонько постукиваю его краем о стол, каждое постукивание ощущается как еще один гвоздь, забивающий крышку гроба моих отношений с Бронсоном.

Содержимое конверта еще больше укрепляет это чувство.

После этого я буду свободна и спокойна.

Если бы только я могла забрать у него и свое сердце.

***

Без пяти восемь въезжаю на стоянку продуктового магазина и замечаю, что машина Стива уже там, припаркована в стороне от других автомобилей.

Оставляю между нами целое пространство и паркуюсь, быстро выскользнув из машины. Когда я подхожу к его машине, окно со стороны водителя опускается, и я вижу его темный, пристальный взгляд.

Протягиваю простой конверт, молясь, чтобы взволнованность не была заметна.

— Спасибо, что передаете ему это ради меня.

Когда его взгляд падает на конверт, дрожащий в руке, внутренне вздрагиваю. Черт. Он возвращает свое внимание ко мне.

— Вы в порядке, милая?

— Стараюсь как могу. — Если бы только убийца все еще не был на свободе…

Он кивает и берет конверт.

— Будете ожидать ответа?

Делаю шаг назад.

— Нет. — Мое горло грозит распухнуть, когда на меня обрушивается новая порция душевной боли. — Не нужно отвечать. Спасибо, Стив.

— Берегите себя, милая. — В его голосе звучат остатки симпатии, и мне хочется сохранить их, настолько я изголодалась по любому их подобию.

— Взаимно. — Затем разворачиваюсь и ухожу, все это время чувствуя на себе его взгляд.

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ

БРОНСОН

Вечер пятницы

— Пока все спокойно… а она все еще в безопасности.

Он сообщает это, тогда как мы выходим в ночной воздух, покидая наш оружейный склад. Возникает желание врезать ему за то, что он вообще осмелился затронуть эту тему.

Он наверняка знает, что, когда не могу уснуть ночью, я сажусь в машину и еду. Конечного пункта никогда нет, но отчего-то я всегда проезжаю мимо дома Джорджии.

Это полный пиздец, о чем я в курсе. Словно я — какой-то жалкий мазохист.

Мычу в ответ. Это все, что мне удается. Даже упоминание о ней лишает способности говорить.

Когда мы добираемся до наших машин, он не делает ни единого движения, чтобы сесть в свою, и внутренности сворачиваются в узел, когда понимаю, что он собирается сказать что-то еще.

— Она никогда ни о чем тебя не просила.

Я едва не скрежещу зубами.

— Не суй нос в это дело.

Звонит телефон, и он достает его из кармана. Он бросает быстрый взгляд на экран, прежде чем ответить.

— Слушаю.

Жду, любопытствуя, в чем может быть проблема, пока голос на другом конце что-то бубнит. Я стал больше делегировать работу Дэниелу, и он с готовностью принимает это. Это позволяет мне больше быть рядом с мамой и заниматься другими аспектами бизнеса, против чего я, в общем-то, не возражаю.

Взгляд Дэниела останавливается на мне, и я сразу же напрягаюсь. Он говорит:

— Хорошо. Заскочу через пять минут.

Он заканчивает разговор, поджимая рот.

— Нужно забрать кое-что у Стива.

Подозрительно смотрю на него.

— Что забрать?

Дэниел направляется к своей машине.

— Походу, кто-то оставил для тебя конверт. — То, как он это произносит, не оставляет сомнений в личности того, кто оставил конверт.

Не успеваю я осознать это, как уже открываю дверь своей машины.

— Поеду за тобой.

***

Машина Стива припаркована на улице недалеко от центра города. Он стоит рядом с ней, непрерывно осматривая окрестности, пока мы подъезжаем к обочине и паркуемся.

Он не выглядит удивленным, увидев, что я приехал вместе с Дэниелом. Однако он выглядит виноватым.

— Простите, босс. Понимаю, мы не должны контактировать, но ми… — он поспешно поправляет себя. — Джорджия попросила передать это Вам. Она пообещала, что больше не будет беспокоить ни Вас, ни меня, если я доставлю это.

Он слегка постукивает конвертом по другой ладони и колеблется.

— Скажу честно, босс. Выглядела она испуганной. — Он хмурится. — Никогда не видел, чтобы она так выглядела — даже когда ее жизни угрожала опасность. Что бы ни было в этом конверте, она напугана.

Не говоря ни слова, вытягиваю руку за конвертом. Он протягивает его мне, и я вскрываю его. Внутри лежит сложенный лист бумаги; когда я разворачиваю его, из него вываливается чек. Имя, указанное в левом верхнем углу чека: Джорджия Денверс.

Какого хрена?

В рукописной записке написано:

Я в курсе, что тебе ничего от меня не нужно. Уверяю, это совершенно ясно. Однако, думаю, тебе следует знать, что Пол Яфферти из участка мертв. Он получил огнестрельные ранения при стрельбе, и пули, которые я извлекла, соответствуют тому типу пистолета, который используешь ты.

Кроме того, в его тело впилось стекло, и я подозреваю, что оно вылетело из окна машины, что наводит на мысль: он убил Abuela.

Кроме того, возможно, ты уже знаешь: детектив Даллерайд мертв. Он получил огнестрельное ранение в лоб, как и Лайла, Кара и Самара. Просто хотела упомянуть об этом на случай, если эта информация может оказаться полезной и поможет другим людям быть осторожными.

Этот чек — полное возмещение расходов и моя благодарность в обмен на все вещи (одежду, мобильный телефон, обувь и т. д.), которые были предоставлены мне ранее.

Можешь с уверенностью счесть это моим официальным прощанием.

Искренне,

Джорджия Денверс

ГЛАВА ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

ДЖОРДЖИЯ

Суббота

Я направляюсь в продуктовый магазин, ненавидя себя за то, что смирилась с необходимостью туда ходить. Как бы я хотела вместо этого отправиться за покупками на рынок Скорпионов.

Поход за покупками на рынок был похож на прогулку — настоящее приключение, где я познакомилась с новыми людьми и попробовала новую еду. Чтобы поддержать тех, кто гордится своими талантами и товарами. Но этот продуктовый магазин закрытый и абсолютно безликий, и может предложить лишь искусственное освещение и спертый воздух.

Это еще одна вещь, которую стоит добавить к списку моих потерь.

Боже… когда-нибудь я буду жить как ни в чем не бывало, и не мучится каждый божий день ни из-за него, ни из-за связанных с ним воспоминаний.

Я толкаю свою тележку между рядами, пытаясь загореться хоть каким-то энтузиазмом по поводу проходящих тут распродаж «два по цене одного», но это бесполезно.

Я кидаю в тележку буханку хлеба на закваске и тут вижу, как несколько человек поблизости убегают от меня со всех ног.

— О Боже! — выкрикивает одна дама, после чего бросает свою нагруженную продуктами тележку вместе со стоящей в ней сумочкой.

Какого черта?

Другой, высокий и худой, как жердь, человек бросается от меня, как от чумной.

Я оглядываю себя, но, не обнаружив ничего необычного, дотрагиваюсь до лица. Ни на нем, ни на волосах ничего нет.

И тут я чувствую это. Все волоски на моем теле встают дыбом, будто неотъемлемо ощущают присутствие зла.

В воздухе раздается щелчок, и мои чувства мгновенно обостряются. Округ не слышно ничего, кроме жужжания висящих над головой ламп и разносящейся по магазину тихой, дрянной музыки.

— Повернись.

Голос женский, с акцентом, похожим на акцент Abuela и Анжелы. Именно в этот момент мой разум оживает, хватаясь за подсказку с ночи пожара.

Тебе следовало держаться от него подальше. Теперь ты должна умереть. Это тот же шепот, который я слышала той ночью.

— Я сказала, повернись. Кругом.

Я медленно выполняю ее приказ и оказываюсь лицом к лицу с женщиной примерно моего возраста, держащей в руках пистолет. От нее густыми волнами исходит злоба, искажая ее привлекательные черты, и так уже омраченные гримасой отвращения.

С оружием в руках и в красивом платье на тонких бретельках, обнажающем ее смуглую кожу и разноцветные татуировки от плеча до запястья, она выглядит неуместно, создавая неоднородную картину.

— Ты просто не могла держаться подальше от Бронсона, так ведь? — усмехается она.

Мои слова звучат поспешно, потому что эта женщина явно не в себе.

— Я несколько недель его не видела, — вскинув руки, говорю я. — Он весь твой.

Даже когда я произношу эти слова, мое сердце разбивается на мелкие кусочки от одной мысли об этом.

Женщина кривит губы от отвращения.

— Ему все еще нужна ты.

Ее палец опускается на спусковой крючок, и у меня перехватывает дыхание.

Я знаю достаточно, чтобы уже в одном этом распознать опасность. Несколько лет назад отделение полиции проводило для подшефных сотрудников небольшой курс по безопасному использованию огнестрельного оружия. Тогда я узнала, что не следует класть палец на спусковой крючок до тех пор, пока не будет острой необходимости стрелять.

Пока вы не определите угрозу и не будете готовы к выстрелу.

Вот тогда до меня действительно доходит реальное положение дел. Она готова меня убить. Ждет этого. А я ее даже не знаю.

— Почему ты это делаешь?

— Почему? — Ее голос пропитан ненавистью. — Потому что ты украла то, что должно было принадлежать мне!

Ее палец дергается на спусковом крючке, и меня охватывает внезапное безразличие.

Потому что я инстинктивно понимаю, что живой отсюда не выберусь. Столкнувшись с неизбежностью смерти, я преисполнена спокойствия, пронизывающего меня до самых костей.