ПОД ВУАЛЬЮ

Глава пятая

Напряжение превратилось в осязаемое жужжание.

Рослин заметила весело порхающую крошечную красногрудую колибри, которая была похожа на детскую игрушку.

— Давайте лучше займемся кебабами, пока они не остыли.

Дуэйн пропустил ее вперед. Он был сдержанно вежлив. Когда они подошли к столу, он помог ей сесть, отодвинув стул. Дауд наблюдал за ними с нескрываемым интересом. Как только оба сели, Дауд с гордостью снял крышки со стоявших перед ними тарелок.

— Завтрак подан, — сказал он по-французски, — и, обернувшись к Рослин, добавил. — Госпожа, как вы думаете, ведь я хорошо говорю по-английски и по-французски?

— Так же хорошо, как и готовишь, — улыбнувшись, Рослин жестом указала на еду, стоявшую на столе. Кусочки печени на кебабе перемежались помидорами и луком, корочка на хлебе блестела, сливочное масло было в форме розочек, а рядом с аппетитными пончиками стоял кувшин с медом.

— Ты превзошел себя, Дауд, — одобрительно проговорил Дуэйн.

Дауд просиял от гордости, и, налив кофе в небольшие чашечки в подстаканниках, он достал букетик ноготков и положил его рядом с тарелкой Рослин.

— Приятного аппетита, — вновь по-французски сказал Дауд и поспешно удалился.

Рослин рассмеялась, взяла букетик ноготков, чей легкий запах смешивался с ароматом пряного кофе и как бы растворялся в солнечных лучах, проникающих сквозь кроны деревьев.

— Просто очаровательно! — многозначительно произнесла Рослин.

— Если вам удалось расположить к себе бербера или араба, то значит, у вас есть отличный друг на всю жизнь, — сообщил Рослин Дуэйн, отправляя в рот кусочек кебаба. — Но они могут быть и безжалостны, как грифы, и хитры, как швейцарские банкиры. Я нашел Дауда пару лет назад. Тогда он сторожил поля берберов, вооруженный рогаткой, распугивающей птиц, покушавшихся на скудный урожай, выращиваемый буквально на скалах. Он практически голодал и просто горел желание работать слугой у кого-то из европейцев. Все, что он готовит — национальная еда местных жителей, и, боюсь, моим гостям приходится с этим мириться.

— Вы никогда не боитесь, господин Хантер, — возразила Рослин. — А что касается меня, то мне нравится все, что я сейчас ем. А у хлеба совершенно незнакомый аромат.

— Это хлеб из семолины note 8, — объяснил Дуэйн. — Поэтому он такой хрустящий. Хотите еще? Я позову слугу…

Она покачала головой.

— Нет — нет, мне все нравится, особенно с маслом.

— А как вам кофе?

Она кивнула, и он налил еще.

— Хорошо приготовленный арабский кофе — это лучшее, что я знаю. Но мой вам совет — держитесь подальше от прозрачного мятного чая. Он такой же ужасный на вкус, как и на вид.

— Итак, для вас совершенно очевидно, что я остаюсь в Дар-Эрль-Амре, — продолжила разговор Рослин через некоторое время. От пончиков с медом губы у нее были сладкие и липкие.

— Нанетт нуждается в вас. Предупреждаю, будьте кней добры. — Она — самая главная женщина для меня, и я могу чертовски рассердиться, если будет что-то не так.

— Абсолютно уверена, что можете. — У нее предательски задрожали губы, но она скрыла их за салфеткой. Он снова и рассердил ее, и сделал больно. Когда тебя в чем-то подозревают, то это ощущение не из приятных, даже если тебя подозревает Дуэйн Хантер, для которого не существует женщин, за исключением собственной бабушки и очаровательной певицы, чей голос, похоже, укрощает дикое сердце.

Когда пришло время везти Рослин домой, Дуэйн попросил Дауда распорядиться, чтобы в конюшне оседлали лошадь. Рослин вся сжалась, когда услышала, что Дуэйн упомянул только одну лошадь. Она напряженно смотрела на него, пока он закуривал сигару.

Солнце ярко освещало медь его волос, а крепкий дым окутывал лицо.

— Даже если бы умели ездить верхом, я бы не стал рисковать отправлять вас одну на берберском скакуне, — с нарочитой медлительностью проговорил Дуэйн.

— А разве мы не можем пройти пешком? — слабо попробовала возразить Рослин.

— Я и так потерял много драгоценного времени сегодня утром, мисс Брант, — с усмешкой поглядывал на нее Дуэйн сквозь дым сигары. — Нет причины для тревоги. Берберские кони — порода легко возбудимая, я же хорошо умею с ними управляться. Чего вы боитесь?

Ему и без вопросов все было ясно: к столу подошла собака, она все еще остерегалась Рослин, и только, когда она с удовольствием принялась за остатки кебаба с ее тарелки, наступило явное облегчение.

Во дворик привели берберского коня в седле. Он был бежевого цвета с темно-золотистой гривой, лоснящейся на солнце. Он все никак не мог успокоиться, пока к нему не подошел Дуэйн и не потрепал его по грациозно изогнутой шее. Он говорил с ним по-берберски, затем повернулся к Рослин, которая уже подошла к ним и, кажется, боялась лошади гораздо меньше, чем хозяина.

— Лекна и не почувствует вас на спине, так как вы весите не больше, чем мой плащ, который я обычно надеваю, когда отправляюсь по вечерам покататься верхом.

— Ее зовут Лекна? Какое замечательное имя! — Бледная рука Рослин лежала на шелковистой гриве, крепко сжимая ее пальцами. В этот момент Дуэйн без предупреждения подхватил ее и посадил в седло. Уши у Лекны были плотно прижаты к голове, а каждый мускул уже был готов слиться с ветром. Дуэйн одним прыжком оказался в седле позади нее и взял поводья, так что Рослин оказалась в его крепких объятиях.

— Ну что, готовы? — спросил он.

Она кивнула. Оказавшись в его объятиях, Рослин даже вздохнуть не могла. Плечом она чувствовала прикосновение его груди, твердой и сильной, ощущала биение его сердца.

Лошадь пустилась легким галопом и, миновав сводчатые ворота внутреннего дворика, они оказались среди финиковых пальм, где их словно крылом накрыла зеленая прохлада. Рослин сидела, не шелохнувшись, она боялась прикосновения его вздымавшейся груди у нее за спиной.

Это естественное ощущение близости тела другого человека делало Дуэйна менее грозным, но в то же время не давало Рослин успокоиться.

— Какие высокие здесь деревья, — все еще нервничая, сказала она.

— Да, от десяти до пятнадцати метров, — услышала она в ответ. — Эти же деревья росли в Эдеме. Вы знаете, у финиковых пальм интересная история.

— Нет, мне об этом ничего не известно. — Перед глазами у нее были крепкие загорелые руки Дуэйна, сжимавшие поводья.

— У каждого мужского дерева есть около десяти «невест», которые после опыления приносят ему «потомство».

Финиковая пальма начинает плодоносить в возрасти восьми лет, а в тридцать она достигает своего расцвета. В общей же сложности пальма плодоносит почти сотню лет. Необыкновенно, правда?

— Женщинам следовало бы у них поучиться, — весело согласилась Рослин. — Не удивительно, почему вы влюблены в эти деревья.

— Не удивительно, — рассмеялся Дуэйн. — Где та женщина, которая на протяжении ста лет будет так заботиться о муже? Давать пищу для пропитания, тень — в полуденный зной, крышу и постель — абсолютно все, и даже покой для души.

— Я бы и не предположила, что вас может привлекать покой, даже для души, — сказала Рослин. — Итак, если природа дает покой, то, значит, и мы, женщины, должны хотя бы немного его обеспечить. Ведь мы же тоже часть природы, не так ли?

— Да, но вы намного тоньше, чем джунгли или пустыня.

— Вы сказали, господин Хантер, что меня должна привлекать пустыня. Вы действительно так думаете?

— А что в этом странного? — Голос оставался ровным. — Вчера наверху, на гаремной башне, вы, кажется, были очарованы ее таинственностью, ощущением бесконечности, предполагающим забывчивость.

У Рослин промелькнула мысль, что теперь ей приходится бороться не только со своей забывчивостью, но она не стала ему об этом сейчас напоминать — для нее ее амнезия была, как красная тряпка для быка. Сидя рядом с ним в седле, она понимала, что не может с ним бороться, скорее, она даже сознавала, что его милость никогда не будет сладкой.

— Если вам очень хочется получше узнать пустыню, осмелюсь заметить, что вы можете уговорить Тристана сопровождать вас. — Он посмотрел на нее, опустив взгляд, и так случилось, что их взгляды встретились. В зеленоватой тени пальм в его взгляде мелькнуло нечто дьявольское, все, что было диким в пустыне, в его пустыне, казалось, отражалось в его глазах.

— А Тристану нравится пустыня? — спросила она. — Он кажется таким рафинированным.

— Несмотря на свои городские манеры, у Тристана иллюзий в отношении мест и людей гораздо больше, чем было у меня даже тогда, когда я был мальчишкой, — сухо последовал ответ. — В этом он похож на своего тезку, бретонского рыцаря — кавалер в поисках несчастной девицы.

— Любому ясно, что Тристан — добр. — Рослин пребывала в постоянном напряжении оттого, что рука Дуэйна почти обнимала ее, и она всем телом ощущала его стальные мышцы.

— Любому также ясно, что я — полная ему противоположность. — Казалось, что его смех касался ее шей, она ощущала тепло его дыхания, и вдруг что-то на дороге заставило коня встать на дыбы. Рослин буквально пригвоздило к Дуэйну и, хватаясь за поводья, он еще крепче прижал ее рукой. Затянув поводья, он заставил перейти лошадь на легкий галоп. Рука ослабла, он посмотрел на нее, заметив, как тяжело она дышит. — Простите, я, верно, сделал вам больно.

Она покачала головой, и, хотя он уже больше не касался ее, она продолжала ощущать крепость его тела.

Постепенно тень начала из зеленоватой превращаться в золотистую, и через несколько минут они уже подъезжали к желтовато-коричневым стенам Дар-Эрль-Амры. Рослин почувствовала облегчение. Ей уже нетерпелось поскорее избавиться от Дуэйна Хантера.

— Я оставлю вас здесь, — сказал он, и конь остановился почти у самого входа. Дуэйн соскочил с седла и подал ей руку.

— Спасибо, что пришли мне на помощь, что накормили, — подняв на него свои серые прозрачные глаза, сказала Рослин. Здесь, в тени, ее лицо напоминало лицо молодой ведьмы.

— Это произошло чисто случайно, что мы с собакой оказались там, — уголки рта тронула беспечная и язвительная усмешка. — Судьба — так говорят в этом краю саранчи и меда.

— А вы не верите в судьбу, — как бы напомнила ему Рослин.

— Я не создан, чтобы принимать, я хочу брать. А вы, юная Рослин, насколько вы женщина, чтобы понять, что в этом состоит основное различие двух полов?

Брови вытянулись в одну жесткую линию, кожа на лице натянулась, очертив скулы. Глаза были цвета пальмовых листьев, остроконечных как пики, пронзающих наполненный солнцем воздух.

— Я знаю, что каждый раз при встрече нас ждет борьба, — сказала она. — Вы меня предупредили.

— Мужчины и женщины постоянно находятся в состоянии битвы, а предмет не важен. — Даже в объятиях друг друга они лишь черпают силы для нового сражения.

— Как же вы цинично смотрите на жизнь, — упрекнула его Рослин.

— Ну, я не законченный циник. Секс — одна из фундаментальных истин, и совсем немногие способны на это взглянуть прямо. Вместо этого они рядят секс в романтические одежды, покрывают его вуалями иллюзий, пряча под маской мечты основной природный инстинкт. Лучше видеть вещи в их истинном свете, мисс Брант. А мечты — для тех, кто хочет, чтобы им было больно.

С этими словами он повернулся и вскочил в седло. Он помахал ей на прощанье и развернул лошадь, слившись с ней воедино, их контур был ясно виден на фоне деревьев. И всадника, и лошадь наполняла такая сила, что Рослин невольно отпрянула назад, к кусту, с которого на ее обнаженные руки и плечи посыпались пряные лепестки. Дуэйн направил лошадь, и очень скоро их силуэт исчез среди деревьев, а топот копыт сменился тишиной.

Когда Рослин вошла в ворота Дар-Эрль-Амры, раб у ворот позвонил в колокол. Стены, окружавшие поместье, были высокие, они надежно охраняли крепость, в которой ей предстояло оставаться до тех пор, пока ее болезнь не отступит.

Спящую красавицу пробудил от сна поцелуй, подумала она. Вздохнув, Рослин присела под плакучим деревом в середине внутреннего дворика и стала наблюдать, как, переливаясь в лучах солнца, поднимались вверх струи фонтана. Кто бы ни была она до катастрофы, ясно было одно — природа вызывала в ней самые глубокие переживания. С людьми ей было гораздо сложнее.

«…Книги в бегущих ручьях, и хороша во всем». Она откуда-то помнила эти строки, но, так как ее память была чрезвычайно избирательной, она не могла рассказать Нанетт, как счастливы они, должно быть, были с Армандом, любила ли она его.

Любовь — тихая радость, которая растет в глубине, лавина, сметающая дамбы, загадка, дикое желание — все это оставляет свои отметины, раны на сердце, подчас такие глубокие, что их невозможно забыть.

А она тем не менее забыла, что же это за чувство — любовь, и потому теперь она должна была сомневаться, испытывала ли она ее когда-то в полной мере? Она дрожала под горячим солнцем пустыни, зная, как почти безнадежно она жаждет узнать правду, скрытую где-то в тайниках мозга, потому что ключ был утерян. Ей невыносима была даже мысль о том, что она могла бы обмануть мужчину… но в то же время, когда Дуэйн Хантер говорил ей об обмане, она ощущала странное чувство вины, как будто бы подсознательно ей было известно, что у него были причины ей не доверять!

Нет, только не это! Она вскочила и побежала прочь отсвоих мыслей, к уюту дома, к Тристану и его музыке.

В последующие несколько дней Рослин больше не предпринимала вылазок в пальмовый лес, где неожиданно она могла повстречаться с Дуэйном.

За завтраком вместе с Тристаном они ели холодную дыню, горячие булочки и пили кофе. Им было легко общаться, и они быстро стали друзьями к несколько притворному удивлению Изабеллы.

Изабелле также предложили оставаться в Дар-ЭрльАмре столько, сколько она пожелает. И так как в данный момент у нее не было никаких оперных ангажементов, она с радостью приняла приглашение.

Тристан рассказал Рослин, что они познакомились, когда Изабелла пела в его опере «Ар Мор» по мотивам бретонской легенды. Это была его первая опера, которая принесла ему большой успех на сцене.

— Я думаю, что единственное, что нужно этой женщине от моего Тристана, так это его арии, — однажды утром сказала Нанетт Рослин, когда по дому разливался чарующий голос Изабеллы. — В какой-то мере я рада. Я бы не хотела, чтобы мой внук терял время с женщиной, которая бы ему не подходила или плохо с ним обращалась.

Рослин в это время рассматривала альбом с фотографиями времен Нанетт на сцене. Она не думала, что Тристан был влюблен, но его бабушка, видимо, думала именно так, иначе бы она не завела этот разговор.

— Она очень привлекательна, — просто заметила Рослин. — Контраст черных волос и золотистой кожи неотразим.

— Она привлекает Тристана, дитя мое, — просматривая счета по хозяйству, говорила Нанетт, — но ты, должно быть, заметила, что она положила глаз на пустынного дикаря?

— А вы не боитесь, если он попадется в ее сети? — улыбнулась в ответ Рослин, рассматривая фотографию Нанетт в треуголке, украшенной перьями.

— Конечно, не боюсь, — рассмеялась Нанетт весело и задорно. — Дуэйн сумеет постоять за себя в любой ситуации, а вот Тристан — идеалист, он очень чувствителен. Он может решить, что Изабелла по натуре также мила, как и ее голос, Дуэйн же слишком практичен, чтобы позволить себя одурачить. Даже если женщине удастся привести его к алтарю, в дальнейшем править балом будет он. Я знаю. Я была женой его деда.

— Но он такой циник по отношению к женщинам. — Рослин широко раскрытыми глазами смотрела на Нанетт. — Вы действительно думаете, что он может жениться на Изабелле?

— Несмотря на свой цинизм в отношении женщин, а значит и брака, ему придется, как впрочем и всем мужчинам, быть реалистом. — Нанетт пристально смотрела на Рослин поверх очков. — Дуэйн мужчина, которому нужна женщина, которую он будет любить и знать, что он ей нужен.

— А как же карьера Изабеллы? — спросила Рослин. — Неужели вы полагаете, что она предпочтет отказаться от обожания публики и поселиться в пустыне? Я уверена, ваш внук никогда не будет жить в городе.

— Занятная идея, не правда ли? — посмеиваясь, Нанетт отложила в сторону ручку. — Дуэйн в городе — все равно, что лев в клетке. Его дед был точно таким же, поэтому я бросила сцену и приехала жить сюда в Дар-Эрль-Амру. А я, знаешь, была намного знаменитей, чем Изабелла. Это было время галантных и остроумных кавалеров, вина и вечеринок, а я все это просто обожала. Шикарные наряды, шампанское, красивые молодые люди, флирт, танцы — Париж был у моих ног! Но когда в моей жизни появился Арманд, я нисколько не сопротивлялась. Это был тип мужчины, от которого невозможно было дождаться уступок.

Здесь, в Эль-Кадии, в его палатку ударила молния, и я, как Руфь, следовала за ним везде.

— И вы никогда не пожалели о своем решении, Нанетт? — Рослин обожала разговаривать со своей хозяйкой о ее прошлом.

— Никогда не следует жалеть о большой любви, даже если с ней приходят боль и огорчения. — Нанетт сняла очки и положила их в бархатный футляр. Затем она подошла к Рослин и села рядом с ней. Ее голубые глаза внимательно наблюдали за девушкой.

— Три недели ты у нас, и уже немного поправилась. Это прекрасно. — Довольная, Нанетт кивнула. — Тебе лучше, дитя мое? Ты уже не так нервничаешь, стала спокойней.

— О, мне намного лучше, — поспешила заверить Рослин женщину, которая была к ней безмерно добра. — Ваш пустынный воздух действует на меня тонизирующе.

— Тристану следует поехать с тобой вместе на лошадях и показать тебе пустыню. Теперь ведь ты уже поправляешься. — Нанетт взяла в свою худенькую руку Рослин. На пальце больше не сверкал яркий бриллиант. Рослин заперла кольцо в ящике вместе со шляпкой Джульет… Она чувствовала, что эти две вещи принадлежат друг другу.

— Тебе больно носить это кольцо? — тихо спросила Нанетт.

— Оно было мне немного велико, и я боялась его потерять. — Рослин не решалась продолжить, но все-таки добавила. — Нанетт, вы разрешите мне его вам вернуть? Мне сказали, что оно ваше. Вы дали его Арманду, когда ему исполнился двадцать один год.

— Ах, да. У меня была романтическая идея о том, что каждый из моих внуков подарит своей избраннице кольцо. Все три кольца были моими любимыми украшениями. Я полагала, что кольцо, благословенное любовью, должно принести счастье. — В голубых глазах промелькнула боль. — Нет, малышка, это кольцо — теперь твое. Это все, что у тебя есть от Арманда… и одновременно совсем не все. У нас хранится много игрушек и вещей, которые принадлежали Тристану и Арманду. Дневники, коллекция всевозможных безделушек — Тристан тебе покажет. Возможно, это пойдет тебе на пользу — прикосновение к вещам, которые принадлежали Арманду — книги, вещи. Может, так восстановится потерянная связь между вами.

Рослин должна была бы обрадоваться этой перспективе, но все было наоборот, она как бы внутренне съежилась.

Ей казалось, что она боится повстречаться с темным призраком среди детских вещей Арманда.

Ежедневно, в сопровождении арабских слуг, Нанетт обходила дом, чтобы убедиться, все ли было в порядке.

Предоставленная самой себе, Рослин поднималась на крышу гаремной башни. Это стало ее любимым местом отдыха.

Она любила сидеть там в любое время дня среди кадок с цветами и выгоревшей мебели. На мили вокруг простиралась пустыня, огромное песчаное море цвета янтаря, где так же, как и на воде, вздымались волны. Изменчивое и манящее, оно то возбуждало ее, то успокаивало.

Однажды Ягуб назвал пустыню садом Аллаха. Он тогда принес ей на крышу апельсиновый сок и печенье в виде звезд и полумесяцев, испеченное по старинным рецептам гарема, когда девушки в вуалях проводили свое свободное время на башне.

Сидя в старом плетеном кресле, дотрагиваясь до цветов, растущих в кадках, Рослин неторопливо размышляла о словах Ягуба — «сад Аллаха». Шляпа была надвинута на лоб, потому что в полуденные часы невозможно было смотреть на солнце и выжженные пески — глаза слезились. Необозримый простор с цитаделью Жебель-Д'Оро вдали, где, говорят, жили разбойники.

Поверить в это в ее возрасте было бы глупо и смешно, но все легенды и поверья древности взывают к нашему воображению. Зловещий огонь, где нашли приют джины — эти повелители бурь… Интересно, возьмет ли ее туда с собой Тристан?

Неожиданно она вся подалась вперед — ее внимание привлек арабский всадник, галопом, словно ветер, несущийся по пустыне. Его черный плащ, развеваясь, скорее походил на крыло птицы, готовой взлететь.

Когда они исчезли, пустыня, кажется, вдруг странно опустела. Это напоминало тишину в конце победного гимна. Рослин предалась грустным размышлениям, потом, взяв книгу, она углубилась в чтение. Так прошло время до обеда.

Дуэйн Хантер, по своему обыкновению, появился неожиданно. Кажется, ему нужно было обсудить что-то с Нанетт — дело касалось споров рабочих на плантациях по поводу оплаты их труда, что могло привести к беспорядкам во время сбора урожая.

— У тебя же есть право улаживать подобные дела так, как ты считаешь нужным, — сказала ему Нанетт за обедом.

— Дуэйн, ты же прекрасно справляешься со всем нашим хозяйством. И у меня поэтому возникли подозрение, что реальной причиной твоего визита является необходимость в женском обществе. Ну, давай же, признайся, что я права.

Он ничего признавать не стал, но в уголках рта угадывалась улыбка, когда он наливал вино в бокал Нанетт.

— Какая же ты доверчивая женщина, Нанетт, — в неторопливой манере произнес Дуэйн. — Не боишься ли ты, что я за твоей спиной захвачу власть.

— Для такого рода действий ты чересчур британец, — едко заметила Нанетт. Она искоса посмотрела на него, потом добавила, — Дуэйн, устрой себе выходной. Один день без работы вдали от финиковых пальм не повредит ни тебе, ни им. Всем вам четверым, молодые, необходима какая-то перемена. Поезжайте в город, походите по магазинам, покатайтесь на яхте, потанцуйте в клубе. Дорогой, когда ты танцевал в последний раз?

— А разве он умеет танцевать? — рассмеялась Изабелла. Рослин заметила, как заблестели у нее глаза. — Дуэйн, прошу, согласись на это предложение Нанетт. Оно звучит так заманчиво.

Просьба Изабеллы была как поцелуй, а Рослин заметила, что лицо Дуэйна напряглось, обозначились скулы, а зеленые глаза волком смотрели на алые губы Изабеллы.

— Тристан, ты как? — обратился Дуэйн к кузену.

— Я полагаю, что это гениальная идея. — Тристан был занят телятиной в мятном соусе.

— А как же наша потерявшаяся малышка? — Дуэйн взглянул на Рослин.

Она густо покраснела. В этот момент она ненавидела его, и единственное, чего ей хотелось, так это поехать в Эль-Кадию вдвоем с Тристаном. Она уже повернулась к нему, как бы ища защиты, и, почувствовав ее взгляд, он ободряюще улыбнулся.

— Конечно, Рослин поедет с нами. — Таким образом все было решено.

Настроение у всех поднялось, потому что предстоящая поездка привела Изабеллу в самое чудесное расположение духа.

— Я одинаково люблю петь и танцевать. Ведь ты же будешь танцевать со мной, Дуэйн? Обещай!

Он взглянул на нее, выражение его лица было загадочным. Изабелла ответила ему таким же взглядом. Она была слишком уверена в своей красоте, чтобы сомневаться, что не сможет затмить той, другой, женщины. Грациозно и смело она вытащила алую розу из стоящей на столе вазы и бросила в Дуэйна. Он поймал ее и смял в руке: неожиданно в комнате запахло свежестью.

— Меня устраивает суббота, — сказал он. — Мы отправимся рано утром в микроавтобусе Рено.

— У меня есть идея, — Тристан загадочно смотрел поверх края бокала с вином. — Почему бы нам не отправиться в эту поездку на все выходные? Мы могли бы переночевать в гостинице, и нам бы не пришлось усталым вести машину поздно ночью. Да и девушкам будет трудно.

Дуэйн посмотрел так, как будто бы его это меньше всего волновало. Неожиданно для всех он легко уступил и, добавив, что не может остаться на кофе, подошел к одному из диванов, чтобы что-то взять. Это был черный плащ для верховой езды. Рослин его сразу же узнала. Такой же, как был на всаднике!

Итак, всадником, которого она видела, сидя на крыше гаремной башни, был Дуэйн. Он принадлежал пустыне, он был ее частью, частью ее гор, так что Изабелле придется использовать весь свой талант, чтобы увезти его отсюда.

Дуэйн попрощался и вышел из комнаты в сопровождении Изабеллы. Она, улыбаясь, смотрела на него и все что-то говорила, напоминая сойку, чирикающую рядом с ястребом.

— Что нашло на нашего Дуэйна? — усмехнулась Нанетт. — Тристан, не кажется ли тебе, что наш мальчик влюбился?

Тристан пожал плечами и протянул Рослин очищенный апельсин. Как говорят арабы, красивая женщина — что западня, и даже самые осторожные мужчины неизбежно в нее попадают.