Мы не имеем известий от Густава с той поры, как он дал нам совет удалиться сюда.
Немного спустя после вашего отъезда распространился слух о кровавом сражении между конфедератами и русскими. Люцила опасалась за Густава. В то время, как она ожидала в волнении подробностей о битве, ей принесли письмо; она думала, что от ее милого, и распечатала с нетерпением.
Едва она бросила туда взор, я вижу — Она бледнеет, ее руки дрожат и с трудом могут держать бумагу; ее обесцвеченные губы охвачены судорожным движением, ноги у ней подгибаются и она падает без сознания.
— Я похолодела вся.
Увы! — восклицаю я. Что случилось, Люцила?
Я подбежала к ней и громким голосом позвала на помощь.
Когда мы привели ее в чувство, я бросила взгляд на письмо. Оно было от друга Густава и возвещало нам о его смерти.
Я не берусь описать вам состояние нашей бедной дочери, его не выразишь, и слезы, которые текут из моих глаз, и орошают эту бумагу, скажут об этом вам лучше моего пера.
Она провела целых два дня в горестном отупении, не произнося ни слова, отказываясь от всякой пищи.
Напрасно я предлагала ей поесть чего-нибудь, — мои настояние были тщетны. Наконец, видя ее обессиленной от отсутствия питания, я бросилась к ее ногам. Я оросила ее руки слезами и молила не осуждать себя на смерть. Она приняла из моей руки несколько ложек бульона.
Ее горесть, казалось, получила другое направление. — Я не покидаю ее ни на минуту.
Часто она поднимает глаза и руки к небу, произнося имя Густава, потом вдруг начинает плакать, проливая слезы потоками, ее грудь порывисто подымается, ее душат рыдание.
Я заметила, что она любит уходить вздыхать в сад, и боюсь, что здесь все напоминаете ей о ее милом и поддерживает ее горесть.
Я надумала поэтому увезти ее к тетке в Ломазы, и провести там некоторое время, пока ее горе немного утихнете.
Направляйте туда ваши письма. Пишите чаще.
Аллен, 19 июля 1770 г.