Покорившие судьбу

3

Прибыв в Фалмут в субботу под вечер, майор Блэкторн направился прямиком к сержанту Витвику, который снимал комнаты неподалеку от таможни при Аптонских верфях. Сержант, дородный немолодой человек, встретил его в скудно обставленной гостиной. Они пожали друг другу руки и обменялись несколькими шутками, обычными среди солдат и офицеров. Сержант предложил Блэкторну кружку пива, и через несколько минут они уже живо обсуждали испанскую кампанию, особенно часто возвращаясь к сражению при Талавере.

Майор высказал удивление по поводу стойкого табачного запаха, пропитавшего, казалось, все кругом.

– Это табак, который мы отобрали у контрабандистов в последнюю проверку, – пояснил сержант Витвик. – Мы его сжигаем в Королевской печи – видали кирпичную трубу неподалеку отсюда?

Блэкторн кивнул.

– Я вижу, у вас тут в Фалмуте дел невпроворот.

– Бывает, – откликнулся хозяин и улыбнулся щербатым ртом. – Только вы ведь не затем ехали в такую даль, чтобы поболтать о табачных делах. Вам, верно, хочется взглянуть на задержанные бумаги?

– Да, хотелось бы, – сказал Блэкторн.

Через минуту перед ним уже лежала стопка донесений, переписанных чьей-то прилежной рукой. Все они слово в слово, до последней запятой, совпадали с несколькими документами, которые он привез с собою в Бат. Сомнений быть не могло, ибо он успел перечитать полученные от Веллингтона документы не менее двух десятков раз.

– Боже! – не веря своим глазам, пробормотал он.

Отставной сержант с озабоченным лицом стоял рядом, видимо, догадываясь, что дело нешуточное.

Фалмут, оживленный портовый городок, расположился у южной оконечности Корнуолла, в конце Каррик-Роудс. Сам порт, с одной стороны от которого высилась крепость Пенденнис, с другой – Сент-Мос, был построен Генрихом VIII. Начиная с тысяча шестьсот восемьдесят восьмого года через него шел непрерывный поток почтово-пассажирских перевозок, что естественным образом привело к процветанию в городе торговли и, в частности, контрабанды. Некоторые капитаны весьма успешно подвизались на этом поприще, и то, что в ходе борьбы с нелегальным ввозом в страну оружия, табака, шелков и вин сержант Витвик случайно вышел на французского агента, само по себе не очень удивило Блэкторна.

Корнуолл, окруженный с трех сторон морем, жил своей, обособленной от прочих графств жизнью. Ветер носил между домами запах рыбы и соли. Местные жители ступали пружинисто, настороженно, словно ветер и море того и гляди могли разбушеваться и сбить любого из них с ног. Казалось, над городом и его жителями реял неукротимый дух борьбы, которую люди вели то ли вместе с природой, то ли против нее.

Возможно, поэтому, попадая в Фалмут, Эдвард никогда не чувствовал себя здесь чужим. Вся его жизнь – сначала с матерью и отцом, потом с дядей, а позже в армии – была насквозь пронизана этим дерзким упрямым духом, витающим здесь повсюду. Сколько он себя помнил, ему всегда приходилось бороться с кем-то или с чем-то, пока борьба в конце концов не стала сутью его жизни, его главным недругом и другом.

Сейчас он перечитывал эти документы с особым волнением, с каким проверяют остроту шпаги перед боем. Дочитав, он тихонько присвистнул и обратил удивленные глаза к сержанту Витвику.

– Так вы говорите, эти бумаги оказались у него в сумке?

– Да, эти самые.

У сержанта было загорелое, изборожденное морщинами лицо, грудь колесом и короткие прилизанные волосы. Голубые глаза смотрели из-под низких бровей строго и серьезно. Синяки на скулах и подбородке свидетельствовали о том, что ему приходится бывать в разных переделках. Его спокойная готовность нравилась Эдварду и внушала невольное доверие.

– Я хочу с ним поговорить. Где он? На таможне?

– Кто – Моулз? Сидит, голубчик, в соседней комнате. – Не оборачиваясь, сержант ткнул большим пальцем куда-то себе за спину.

– Что, у вас в спальне? – изумился Блэкторн. – Не может быть!

– Отчего же нет? – Сержант Витвик широко улыбнулся. – Тюрьма у нас переполнена, да и неужто я, по-вашему, присмотрю за ним хуже надзирателя?

Блэкторн с интересом взглянул на дверь, вероятно, выкрашенную когда-то белой краской.

– Что ж, посмотрим, что он нам скажет.

Арестант сидел на стуле перед незанавешенным, словно голым окном, и закатное солнце бросало розоватые лучи на его седеющие волосы. У него было довольно тщедушное сложение и загорелое, обветренное лицо моряка. Он был прикручен к стулу таким неимоверным количеством веревок, что Блэкторн при виде его чуть не расхохотался.

Жалкое состояние арестанта служило лучшим доказательством усердия сержанта Витвика. Такой старательный служака пригодился бы любому полку, подумал майор. Жаль, что без левой руки он уже не годен к службе в армии.

– Сержант сообщил мне, что вы не француз, – сказал Блэкторн.

– Какой еще француз! – отвечал арестант. – Я всю жизнь прожил тут, в Фалмуте.

– В таком случае, что заставило вас заняться тайным вывозом военных документов из страны? Вы хоть понимаете, что английским солдатам приходится расплачиваться жизнью за ваше преступление?

Арестант метнул на него угрюмый взгляд исподлобья.

– Я уже говорил сержанту Витвику: я делал, что мне велели, и понятия не имел, что в сумке.

– Вы хотите сказать, что ни разу даже не заглянули в нее?

Он покачал головой.

– Зачем совать нос куда не просят? Времена сейчас тяжелые, семья голодает. А этот богач мне всегда хорошо платил, вот я и не задавал лишних вопросов.

Блэкторн обернулся к сержанту.

– Он и вам говорил то же самое?

– Да.

– Как думаете, он сказал нам все? Может, у него плохо с памятью и надо помочь ему вспомнить кое-какие подробности? – Блэкторн не питал особого доверия к словам арестанта. Судя по всему, он был человек неглупый и наверняка догадывался, что переправляет грузы весьма сомнительного содержания.

– Отчего не помочь? – Огромный Витвик с туманной улыбкой смотрел на маленького тщедушного арестанта. – Могу показать кое-какие штучки, которые действуют очень убедительно. Одно ваше слово, майор, и я займусь этим бедолагой вплотную.

Блэкторн вглядывался в лицо связанного.

– Что скажете, мистер Моулз? Хотите, чтобы сержант Витвик продемонстрировал на вас свои «штучки»?

Моулз упрямо вскинул подбородок. Его карие, покрасневшие от бессонной ночи глаза смотрели так же твердо и угрюмо.

– Сержант Витвик пусть делает что угодно. Но я, кажется, сказал ясно: я не знал, что в сумке.

Блэкторн задумчиво смотрел на него. За эти годы ему сотни раз приходилось устраивать разбирательства с провинившимися солдатами, и он научился понимать, когда ему говорят правду, а когда лгут. Этот Моулз, похоже, говорил правду.

– Расскажите все, что знаете, о человеке, от которого получили эти документы.

– Что знаю? Ничего, кроме того, что он маленького роста. Днем я его ни разу не видел, да и ночью он всегда приходил в широкой накидке с капюшоном, а когда говорил, прикрывал рот платком. Мы встречались на берегу, в укромном месте, он шепотом объяснял мне, что ему нужно, оставлял несколько гиней и уходил.

– Как часто это происходило?

– По два раза в месяц.

– Что вы должны были делать?

– Переправлять пакеты, которые он мне давал, в Италию.

– Когда вы начали оказывать ему такого рода услуги?

– Лет пять назад.

– Ого! – пробормотал Блэкторн. – Договаривались ли вы встречаться с ним в ближайшее время?

– Да, в следующее воскресенье.

– Вы хотите помочь своей стране?

Моулз отвел взгляд от Блэкторна и стал смотреть в окно, из которого вливался в комнату слабый сумеречный свет.

– Я буду делать, что вы мне скажете, но… хочу задать только один вопрос. Меня повесят за это?

– Государственная измена карается казнью через повешение, – медленно проговорил Блэкторн.

Моулз напряженно смотрел на него.

– Но ведь я не знал, что там, клянусь! У меня на руках шестеро ребят, мне надо их кормить.

Блэкторн пристально всматривался в лицо сидевшего перед ним человека, словно пытаясь определить, из чего складывалась его судьба. На одной чаше весов бессчетные невзгоды, а что на другой? Праздность? Едва ли. Удачи? Весьма сомнительно.

– Если вы окажете британской короне одну услугу, то, возможно, нам удастся заменить смертную казнь каторжными работами.

Моулз снова устремил взгляд в окно.

– Я сделаю все, что мне прикажут, – только и сказал он.

Блэкторн с сержантом вернулись в гостиную, чтобы обсудить свои дальнейшие действия.

Подали ужин – густую наваристую уху, хлеб и пару кружек пива. После ужина Блэкторн отправился на ночлег в местную гостиницу.

В следующие два дня они с сержантом несколько раз наведывались в маленькую, закрытую со всех сторон бухточку, где взяли контрабандистов и где Моулз обычно встречался со своим таинственным благодетелем. Таким образом, еще до отъезда Блэкторн успел разработать простой и ясный план, в соответствии с которым Моулз должен был, как всегда, явиться на назначенную встречу.

Однако из головы почему-то не шли последние слова Моулза:

– Берегитесь, майор! Этот богач – коварная бестия.

Во вторник утром, ровно в восемь часов, Джулия и ее служанка вошли в Лечебный зал, расположенный по соседству с величественным Батским аббатством. Сестры, занятые выбором фасонов для новых платьев, остались сегодня дома. Джулия и сама сомневалась до последнего, как ей поступить: остаться и помочь сестрам с шитьем или подчиниться своему обычному ритуалу и поехать на воды. Она выбрала второе по двум причинам. Во-первых, она надеялась встретить тут лорда Питера, и во-вторых, сейчас, когда беда уже подступила к самому порогу, ей особенно хотелось соблюдать во всем налаженный порядок.

Каждый вторник, вот уже много лет подряд, она в сопровождении служанки или кого-нибудь из сестер садилась в карету лорда Делабоула и, проехав пять миль от Хатерлейского парка до города, переступала порог батского Лечебного зала. Собственно лечебная процедура состояла в поглощении некоторого количества воды с тошнотворным запахом и открывала скромный ряд развлечений, следовавших друг за другом в давно установленном порядке. За Лечебным залом шла книжная лавка, где приобретались новые романы, пьесы, газеты и памфлеты для обсуждения; за нею магазины дамских шляпок и разнообразных безделушек и, наконец, кондитерская мистера Джилла, где можно было отведать тарталетку с абрикосами или фруктовое желе. В хорошую погоду этот перечень дополнялся неторопливой прогулкой по Апельсиновой роще. После того, как ритуал был полностью завершен, она могла возвращаться домой.

Сегодня, войдя в зал, Джулия тут же принялась выискивать среди присутствующих лорда Питера. Дважды она обежала глазами просторное помещение – и не нашла того, кого искала. Сердце ее сжалось, но все же она заставила себя оглядеть зал еще раз.

Ей вдруг сделалось страшно до дурноты. Значит, его все-таки нет? Где же он?

С тех пор как четыре дня назад они танцевали с лордом Питером на балу, она больше не видела его. Он так и не появился в Хатерлейском парке, и Джулия уже начала думать, не оскорбился ли он тогда из-за Эдварда. Конечно, было еще очень рано, и лорд Питер мог появиться позже. Если он приедет, решила Джулия, надо непременно рассказать ему об Эдварде и объяснить, почему, в нарушение приличий, она вдруг бросилась в объятия к постороннему мужчине.

Успокоив себя таким образом, Джулия предоставила Габриеле полную свободу, сама же принялась обходить своих знакомых, которых тут, как всегда, было немало. Вскоре, однако, Мэри Браун отвела ее в сторону и зашептала:

– По-моему, ты что-то уж очень внимательно разглядываешь сегодня мужчин. Вот я и подумала: может быть, ты не знаешь, что лорд Питер уехал в Уилтшир, к родителям?

Растерянно глядя на подругу, Джулия почувствовала, как давешний страх опять сжимает ее сердце.

– Да, я не слышала об этом, – тихо проговорила она. – Спасибо, что ты сказала.

Мэри внимательно всмотрелась в ее лицо и нахмурилась.

– Как ты побледнела!.. Хочешь нюхательной соли? Да что с тобой, тебе дурно?

– Нет-нет, все хорошо, – заверила ее Джулия. – Просто твое известие меня немного удивило. Он не говорил мне, что уезжает.

– Прости, я не хотела… Знай я, что эта новость так тебя огорчит, я бы постаралась сказать о ней как-нибудь помягче. Я сама узнала только сегодня утром. Наша домоправительница – кажется, у нее какая-то подруга служит в «Белом олене», где остановился лорд Питер, – рассказала моей матери, что он неожиданно уехал, но… – тут Мэри умолкла и загадочно улыбнулась Джулии, – намерен скоро вернуться. Во всяком случае, у хозяина остались два его чемодана.

– Два чемодана? – переспросила Джулия. В ее душе опять затеплилась искра надежды. – Понятно.

Мэри с довольной улыбкой кивнула.

Весть о двух чемоданах принесла Джулии такое облегчение, что у нее закружилась голова.

– Ты его очень любишь, да? – тихо сказала Мэри, накрывая ладонью руку Джулии. – Ну, не отпирайся. Я же вижу, что любишь!

– Я не отпираюсь, – уклоняясь от прямого ответа, пробормотала Джулия. Слава Богу, что Мэри не догадывается об истинных причинах ее волнения. Отворачиваясь от подруги, Джулия еще раз оглядела помещение Лечебного зала и постаралась успокоиться. Однако мысли ее помимо воли притягивались к загадочному отъезду лорда Питера.

Что ему понадобилось в Уилтшире?.. Сердце в груди опять заныло от волнения. Ответ мог быть только один: лорд Питер решился обсудить свой интерес к «некоей мисс Вердель из Бата» с родителями. Джулия осознала вдруг всю безнадежность своих планов. Неужели она всерьез рассчитывала, что он может сделать ей предложение, даже не посоветовавшись с лордом и леди Тревонанс? Разумеется, он сначала переговорит с отцом. И что же скажет маркиз своему второму сыну? Это, по всей вероятности, будет зависеть от того, много ли известно его милости о пагубных пристрастиях лорда Делабоула.

– Не отчаивайся, он вернется! – горячо зашептала Мэри, видимо, чувствуя, что ее подруга никак не может прийти в себя. – И потом, разве можно впадать в уныние, когда у тебя на голове такая прелесть? – Она восхищенно оглядела шляпку Джулии. – Вот бы моей служанке столько умения и вкуса!

Милая Мэри Браун, как деликатно она сменила тему разговора. Хватит дрожать словно осиновый лист! – приказала себе Джулия и улыбнулась наивному благоговению, с которым ее подруга взирала на очередной шедевр Габриелы.

Как ни славились местные шляпницы своим искусством, все же мало кто из них мог соперничать со служанкой Джулии в умении украсить шляпку. Изюминкой последнего творения Габриелы был широчайший козырек абрикосового шелка, усеянный букетиками искусственных белых гардений. Многочисленные сборочки и складочки козырька прятались под лентой, обхватывающей тулью. По подолу и горловине абрикосовой, в тон шляпки, шелковой мантильи тянулась узенькая гофрированная оборка. На запястье висела белая расшитая бисером сумочка, а из-под гладкого шелка мантильи виднелся белый же подол муслинового утреннего платья.

– Можешь сама высказать все это Габриеле, только не сейчас, – улыбнулась Джулия. – Пока что, как видишь, она слишком занята. – Джулия выразительно указала глазами на статую Джона Нэша у восточной стены. Поскольку считалось, что Бат обязан сему достойному джентльмену своим нынешним процветанием, то монумент был установлен в самой посещаемой точке города, на внушительном возвышении. У его подножия и стояла сейчас оживленная Габриела в окружении доброго десятка друзей и подруг. На воды съезжалась публика всех сословий, и Габриела, с ее живыми карими глазами, каштановыми локонами и мягким французским выговором, неизменно собирала около себя множество воздыхателей из ремесленников, клерков и молодых приказчиков. Джулия догадывалась, что в недалеком будущем ей придется расстаться со своей бесценной служанкой.

Отпустив несколько не слишком лестных замечаний в адрес кавалеров Габриелы, Мэри вдруг заметила слева от ниши с памятником стайку изысканно одетых женщин и радостно вскрикнула.

– О, Китти уже вернулась из Линкольншира! Я ждала ее не раньше следующего вторника. Ты слышала объявление о ее помолвке?

– Да, и очень порадовалась за нее.

Покосившись на подругу, Мэри улыбнулась.

– Не обманывай! – шепнула она. – Я ведь знаю, ты с трудом переносишь Китти Стоунлей.

– Но я и правда рада ее счастью, – возразила Джулия. – Даже если она слишком, на мой взгляд, любит перемывать кому-то косточки, это вовсе не значит, что я желаю ей зла.

– Ты, как всегда, само великодушие! В таком случае, может быть, хочешь подойти к ней вместе со мною и расспросить обо всем?

Джулия отрицательно помотала головой.

– Я еще не пила воды. Но ты ступай скорее, не то, пожалуй, умрешь от любопытства.

Скорчив забавную гримаску, Мэри попросила Джулию выпить за нее один стакан и решительно устремилась в середину зала. Джулия наконец смогла перенести свое внимание на знаменитые батские воды. Подойдя к стойке возле бювета, она, как всегда, попросила девушку в переднике налить ей три стакана. Какой-то пожилой человек рядом с нею, одетый по-купечески в короткое коричневое пальто и бриджи, смело отхлебнул глоток воды и чуть не выплюнул ее обратно в стакан. Обернувшись к Джулии, он с обидой в голосе произнес:

– Да ведь от нее разит, как от коробки с серными спичками! А мне обещали, что она вылечит мою подагру. Надувательство! Сущее надувательство.

Не притрагиваясь более к целительному питью, он оставил подавальщице чаевые, поклонился Джулии и захромал к выходу.

Джулия лишь улыбнулась. Насчет воды, которая выкачивалась насосами из каких-то невообразимых подземных глубин, он был, конечно, прав. Не ему первому и не ему последнему эта якобы чудодейственная вода пришлась не по вкусу.

Но каков бы ни был вкус и запах батской воды, Джулия продолжала ее пить, потому что в Бате ее пили все, она же всегда сознавала себя частичкой местного общества. Она предпочла бы жить здесь, а не в имении, особенно в июне и июле, когда гостиницы полны приезжими из Лондона, а в теплую погоду весь город дефилирует по главной аллее или прогуливается в Апельсиновой роще. Летом Бат живет светскими сплетнями, заграничными новостями и модными туалетами.

При жизни матери они всегда проводили лето в своем городском доме на Королевской площади, но почти сразу после ее смерти лорд Делабоул его продал. Поначалу Джулия думала, что он просто не смог жить в доме, где все напоминало ему о покойной жене: ведь и мебель, и картины на стенах, и даже шторы были когда-то с любовью выбраны ею. Если Хатерлей создавался и переделывался многими поколениями хозяек, то дом на Королевской площади был творением рук леди Делабоул и носил на себе печать ее неповторимой личности.

Впрочем, довольно скоро Джулия узнала, чем на самом деле была вызвана спешная продажа дома. Оказалось, что после смерти жены лорд Делабоул чрезмерно увлекся карточными играми и содержание двух домов стало ему просто не по карману.

Получив от улыбчивой подавальщицы прописанные доктором три стакана, Джулия приступила к своему обычному испытанию воли. Больше всего ей хотелось сейчас зажать нос рукой, однако она все же заставила себя сделать глубокий вдох и торопливо проглотила содержание сначала одного, а за ним и другого стакана.

Третий стакан остался пока стоять на стойке: Джулия знала по опыту, что если выпить все сразу, то может начаться приступ тошноты.

Поэтому она обернулась и начала рассматривать кружок, только что образовавшийся около Мэри Браун. Мэри, к слову сказать, недавно была помолвлена. Ее будущий супруг, молодой человек из очень хорошей семьи, имел более пяти тысяч фунтов годовых, и можно было не сомневаться, что до конца жизни Мэри ни в чем не будет испытывать нужды. Жених Китти – он же ее кузен – тоже должен был скоро унаследовать немалое состояние и имение в Линкольншире, так что и будущее Китти было уже обеспечено. Обе невесты оживленно беседовали между собой, почти не обращая внимания на остальных собеседниц. Наверняка они обсуждали свои свадебные планы.

Неожиданно Джулия ощутила приступ зависти, что случалось с нею крайне редко. Если бы и она могла быть вот так же спокойна за свое будущее!

Вспомнилась недавняя размолвка с отцом из-за изумруда. Конечно, хорошо, что на сей раз обошлось без долгих препирательств, однако от этого разговора остался неприятный осадок, и страх перед будущим навалился на нее с новой силой. В последующие дни отец ходил мрачнее тучи, а Джулия без конца размышляла о том, как подогреть интерес лорда Питера Лонгтона к женитьбе. Иногда ее на какое-то время согревало воспоминание об Эдварде, однако злополучные часики продолжали тикать, снова и снова возвращая ее к мыслям о замужестве.

Ах, как некстати лорд Питер уехал в Уилтшир!

Она со вздохом обернулась к двери, хотя и понимала, что ждать бесполезно: он уже не появится.

Однако в тот миг, когда она обернулась, на пороге все же появился некий человек, и его широкие плечи заполнили едва ли не весь дверной проем. При виде друга сердце Джулии радостно затрепетало, а глаза наполнились слезами.

Эдвард!..

Значит, он вернулся во вторник, как и обещал.

Многолетняя привязанность удивительно легко завладела ее сердцем, напрочь вытеснив оттуда лорда Питера. Странно, рассеянно подумала она. Всего минуту назад она могла думать только о своей горькой участи, но вот явился Эдвард – и от одного его присутствия все ее заботы отодвинулись куда-то, уступив место счастливейшим воспоминаниям.

В душе ее, как и в прошлую пятницу на балу, вспыхнула невыразимая радость, и, не будь кругом множества людей, она бы, вероятно, не сдержалась и снова бросилась его обнимать.

Он перехватил ее взгляд и улыбнулся ей ослепительной, многообещающей улыбкой. Эдвард Блэкторн – не мальчик, с которым она когда-то обожала играть, а мужчина, красавец с военной выправкой. Сегодня, правда, он приехал не в офицерском мундире, а в темно-синем рединготе; на нем были сверкающие ботфорты, лосины из оленьей кожи мягко обхватывали его мускулистые икры.

Любопытство заставило Джулию оторвать взгляд от Эдварда и понаблюдать за тем, какое действие произвело на общество его появление. Как она и ожидала, не менее десятка девиц и несколько замужних дам тотчас начали строить ему глазки. Она по опыту знала, что все, кто не успел навести необходимые справки о нем в пятницу, теперь задают себе одни и те же вопросы. Кто этот человек? Какие у него связи, виды на будущее? Из какой он семьи, получил ли в детстве приличное воспитание и что у него за нрав? А главное, женат ли он? Со всех сторон доносился возбужденный шепот: дамы задавали друг другу вопросы и слышали в ответ, что в пятницу он неожиданно появился в Доме балов и собраний после долгого отсутствия, что он родной племянник сэра Перрана и не исключено, что когда-нибудь баронет назовет его своим наследником.

Легкомысленные девицы желали только выяснить, хорошо ли он танцует и удастся ли присовокупить его к числу своих ухажеров; однако благоразумных мамаш, имевших дочерей на выданье, больше занимало другое: хороший ли из него выйдет муж, можно ли без боязни доверить ему приданое и сумеет ли он позаботиться о будущем своих детей.

На этом испокон века стояло общество, в котором жила Джулия. Состояние и связи решали все. Отсутствие того либо другого если не исключало, то, во всяком случае, сильно ограничивало возможности благополучного устройства в будущем. Молодой человек без состояния почти не имел надежды жениться на невесте с приданым, равно как девушка из хорошей, но обедневшей семьи вряд ли могла выйти за богатого наследника. Таковы были правила игры, неизменные и неумолимые.

Интересно, подумала она, догадывается ли Эдвард об учиненном им переполохе? О чем он думает?

Губы Эдварда улыбались, но серые глаза смотрели на Джулию внимательно и серьезно, словно изучая.

Он вовсе не замечал пленительных улыбок, обращенных к нему со всех концов Лечебного зала. Он ехал сюда сегодня с одной-единственной целью: отыскать Джулию. И вчера, по дороге из Корнуолла в Бат, он то и дело возвращался мыслями к ней и к этой ее непонятной решимости выйти за лорда Питера. Почему? – думал он. И может ли он сам иметь хоть какую-то надежду? И если да, то успеет ли покорить ее сердце раньше, чем будет объявлено о помолвке? Словом, надо было поскорее увидеться с нею, чтобы переговорить обо всем и попытаться выяснить, стоит ли ему рассчитывать на что-то, кроме дружбы.

Едва завидев ее со стаканом воды у дальней стойки, он забыл обо всем на свете. Многолюдный зал с высокими сводами словно перестал для него существовать, и осталось лишь прекрасное видение в облаке абрикосового цвета. Простое и мощное, как морская волна, чувство подхватило и сбило его с ног, так что он уже не помнил, где он и что с ним.

Впрочем, не совсем так. Он помнил, где он. Он снова в Бате. Он только что вернулся из довольно успешной поездки в Корнуолл и наконец нашел Джулию… Но вот что с ним? Он что, уже успел влюбиться в нее без памяти? Судя по мучительным и сладостным ощущениям, которым он только что отдался без оглядки, да. Но что, если он ошибается и это всего лишь мимолетное увлечение, которое пройдет через неделю-другую? Не получится ли так, что он уговорит ее отказать лорду Питеру, а сам потом бросит ее и вернется на континент? В конце концов, он ведь солдат и обязан прежде всего помнить о своем долге. Так имеет ли он право связывать свою жизнь с жизнью другого человека, женщины?

Словом, Эдвард не знал, что ему теперь думать и, главное, как поступить. Вернувшись вчера вечером из Фалмута, он с порога начал расспрашивать дядю о Джулии: удалось ли ей окончательно очаровать лорда Питера и произошла ли уже помолвка.

Сэр Перран задумчиво сощурил серые глаза и, немного помолчав, ответил, что лорд Питер, насколько ему известно, уехал на несколько дней в Уилтшир, где его отец гостит сейчас у кого-то из друзей, и что о помолвке он пока ничего не слышал.

После этих дядиных слов Эдвард испытал такое безмерное облегчение, словно небеса вдруг чудесным образом разверзлись и на него излилась божественная благодать. Глядя сейчас на Джулию, он вновь поразился ее редкостной красоте. Правда, абрикосовая шляпка почти полностью скрывала ее роскошные золотистые волосы, кроме нескольких завитков на лбу. Зато при свете дня он мог по достоинству оценить цвет ее лица. Вероятно, эта сливочно-белая кожа с нежнейшим румянцем того же оттенка, что и шляпка, составляла предмет зависти всех батских дам.

Он вдруг ощутил острейшее желание остаться с нею наедине, коснуться губами ее нежных щек, вкушая их сливочную белизну. Мысленно он уже прижимал ее к себе и чувствовал всем телом ее тепло. Давняя привязанность к Джулии-девочке помимо его воли перерождалась в желание целовать и любить Джулию-женщину. Направляясь к ней через зал, он решил, будь что будет, но одного он сегодня добьется непременно: он поцелует Джулию Вердель и посмотрит, как к этому отнесется его собственное сердце и что скажет сердце Джулии ему в ответ.

За несколько шагов от нее он снял с головы касторовую шляпу, и Джулия радостно улыбнулась. От этого серьезность, в прошлый раз почти не сходившая с ее лица, исчезла, и Джулия показалась ему гораздо моложе, чем тогда, на балу. Тогда, глядя, как она танцует со сменяющимися кавалерами, он в какой-то момент поразился ее унылому виду – как у взрослой матроны, которой приходится нести на своих плечах тяжкий груз забот, – и даже забеспокоился, не случилось ли чего.

Подойдя к Джулии, он галантно поклонился, и она в ответ сделала изящнейший книксен. Когда Эдвард взял Джулию за руку, ее пальцы ответили на его пожатие, так же как глаза ответили на ласковый взгляд. Больше всего ему хотелось в эту минуту знать, что она при этом чувствует.

– Я был почти уверен, что найду тебя здесь сегодня утром, – сказал он. – Дядя говорил мне, что ты приезжаешь в Бат каждый вторник, так что я даже не стал по дороге заглядывать в Хатерлей, а поспешил прямо сюда. Я счастлив, что не ошибся.

– Да, по вторникам я всегда бываю здесь, – просияла она.

Она так по-детски радовалась Эдварду, так стремилась к нему всем своим существом, что в глубине ее души зашевелилось дразнящее желание: хорошо бы остаться с ним навсегда. Тут же растревоженное сердце забилось чаще, колени задрожали, а в голове все смешалось: она вдруг представила себя и Эдварда на склоне знакомого холма, но они уже не играли, как прежде, в детские игры, а лежали, обнявшись, на ложе из голубых колокольчиков. Он ласкал, и целовал ее, и говорил ей слова любви…

– Джулия, – шепотом позвал Эдвард и шагнул ближе. – О чем ты думаешь?

Грезы рассеялись, но лицо Эдварда было в такой манящей близости от нее!

– Наверное, о невозможном, – со вздохом ответила Джулия.

Она слишком хорошо понимала, что у них с Эдвардом не может быть никаких видов друг на друга. Вот если бы сэр Перран вознамерился сделать Эдварда своим наследником… Тогда, разумеется, она бы дала волю собственному сердцу. Но у сэра Перрана, насколько она знала, были свои планы на этот счет. Весь город вот уже несколько месяцев упорно твердил, что баронет в скором времени собирается жениться и, несмотря на возраст, произвести на свет наследника Монастырской усадьбы.

Произведя над собой некоторое усилие, Джулия придвинула к себе третий стакан и улыбнулась Эдварду.

– Ну вот, сейчас я допью и начну выяснять, удачно ли ты съездил в Корнуолл.

Она поднесла стакан к губам и сделала несколько торопливых глотков.

– Как ты можешь пить эту гадость? – пробормотал Блэкторн. – От нее же серой несет, как из преисподней.

Джулия прыснула, чуть не поперхнувшись последним глотком, и тут же набросилась на Эдварда:

– И не совестно тебе острить, когда я с полным ртом? А что касается воды… Сама не знаю, как я ее пью. Вероятно, по привычке. Зато все говорят, что она лечит любые недуги.

– Так ты тяжко больна? – с притворным участием осведомился он.

– Ты же знаешь, что нет! – рассмеялась Джулия.

– Тогда я решительно не понимаю, почему ты пьешь эту зловонную жидкость, будь она хоть стократ целебна… в чем я лично сомневаюсь.

– Потому что ее пила моя мама, – тихо ответила Джулия.

Оставив подавальщице чаевые, она взяла Эдварда под руку и повела подальше от стойки, где становилось слишком людно.

– Я так рада, что ты вернулся домой. Ты для меня как привет из детства. Каждый раз, когда я тебя вижу, в памяти всплывают такие милые, забытые картины… Господи, сколько же часов я прокаталась на ваших спинах? Вы были мои самые лучшие «лошадки» – ты, Джордж и Стивен. А когда мы все выросли и уже неприлично было взбираться на вас верхом, я еще несколько лет отказывалась садиться на пони из папиной конюшни.

– Славное было время!

– Да, нам было хорошо на наших холмах… – Вспомнив братьев Эдварда, Джулия умолкла. – Как жаль, что Стивена и Джорджа больше нет. Мне тяжело думать о твоих потерях.

– А мне о твоих, – тихо отозвался он и, удержав ее за руку, развернул к себе лицом. Некоторое время они смотрели друг на друга молча, и общая печаль, казалось, соединяла их без слов. Наконец Джулия слабо улыбнулась, и Эдвард, мгновенно уловив ее желание, сменил тему разговора.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал он, окидывая одобрительным взглядом ее шелковую мантилью и искусно расшитую сумочку. – Надеюсь, твои сестры и отец в добром здравии? И Хатерлей процветает, как и прежде?

Джулия вспомнила, что он все еще пребывает в заблуждении на ее счет и что надо как-то посвятить его в свои дела, вот только как?

– Спасибо, – любезно кивнула она. – Все здоровы, а Хатерлей и сейчас, бесспорно, самый красивый особняк в наших краях. – Ее подмывало сказать что-нибудь еще, но нужные слова так и не отыскались.

Эдвард едва заметно прищурился.

– Я вижу, твой обожатель до сих пор не вернулся из Уилтшира?

– Да, он еще не приехал, – сказала Джулия и опустила голову, но он приподнял ее подбородок и заставил смотреть себе в лицо.

– Ты могла бы сделать лучший выбор. Гораздо лучший.

Джулия заметно погрустнела.

– Значит, ты невысокого мнения о нем?

– Увы, весьма невысокого.

– Жаль, – сказала она.

– Жаль? Отчего же?

– Я надеялась услышать твое одобрение, – отвечала она и добавила, встретив его удивленный взгляд: – Заедешь сегодня в Хатерлей вместе со мной? Хочу тебе кое-что показать.