Полет над бездной (СИ)

13 «Зачем?»

Ник не спал всю ночь. Он все время думал о папке, что принес Сэт и о том, что в ней было. Теперь он, наконец, знал, где Норбер, где его единственный сын, но почему-то не мог пойти туда. Всю ночь он думал о том, что случилось тогда. Он до сих пор не верил, что его сын жив, ведь он все эти годы верил, что убил его.

К рассвету он все решил внутри себя. Он хотел изменить свою жизнь, даже если ради этого придется перешагнуть через себя самого. Он хотел вернуть своего сына, хотел исправить свою ошибку. Да, ошибку! Он знал, что виноват, и хотел искупить свою вину перед единственным родным человеком на этой земле.

Стоило солнечным лучам проникнуть в комнату, и он тут же встал, взял папку и, посмотрев новый адрес сына, ушел. Он не знал, что именно будет делать, но хотел увидеть своего единственного ребенка, а потом… тут уж как сложиться, главное только взглянуть в его родные голубые глаза.

Он шел по улице, медленно и не спеша, будто боялся спешить, будто не знал, что в действительности должен делать, будто боялся своих чувств и мыслей. В его сознании роилось столько разных эмоций. Он и страдал и волновался и был счастливым, все и сразу, огромной волной, заставляющей медлить перед этой неизвестностью, как перед адом, в который не хочется вступать.

Сейчас он впервые ненавидел черных магом, ненавидел их, как организацию, ненавидел их идеологию, их правила, их законы, ненавидел все то, чем руководствовался в своей прежней жизни. Кто придумал все эти правила? Кто решил, что учитель имеет право распоряжаться жизнью своего подопечного? Кто решил, что взрослый маг может вершить судьбами несовершеннолетних? Кто ввел побои, как метод воспитания? Кто? А главное зачем? Кому это вообще было нужно? Если бы не все эти правила и законы, если бы не это общество… хотя, кто знает, что было бы тогда? Просто Ник злился на себя и готов был обвинить кого угодно, только бы облегчить свою вину.

Его сын… его единственный сын, дитя единственной любимой женщины. Она была для него все, это родная любимая Дайна. Вот только она была человеком, простой человеческой женщиной. Она была слаба и вскоре умерла, когда меленькому Норберу не исполнилось и трех лет. Он никогда не помнил свою мать, лишь из рассказов отца он знал, что она была прекрасна и добра. Их сын…

От воспоминания о том теплом, маленьком невинном комочке, Ник был готов просто разрыдаться, видя в своем сознании окровавленное мертвое тело семнадцатилетнего сына. Его глаза налились слезами, но прежде чем эти слезы скользнули с его ресниц, он безжалостно смахнул их одним движением.

Он медленно шел по городу. Подобно тени исчезающей в толпе, средь холодных небоскребов. Город жил свое привычной жизнью и он жил вместе с ним, хоть и не осознавал этого. Он был маленьким болтиком в большой системе под названием АТЛАНТИДА! Сейчас он чувствовал себя оторванным из этого мира, будто вырванным и брошенным на произвол судьбы. Ему хотелось остановить время, а если это возможно вернуть его назад и тогда он изменил бы всю свою жизнь, изменил бы этот мир, нравы, взгляды, а главное никогда, правда, НИКОГДА, не ударил бы своего сына.

Какой-то черный маг поздоровался с ним, но не получил ни ответа, ни даже взгляда, ведь Николариус Листэм сейчас был далеко отсюда, невзирая на свое присутствие среди людей. Он был в собственном мире. Он пытался хоть на миг представить чувства Норбера, пытался понять своего сына. Хотел понять, что случилось тогда, но боялся понять, что ему самому нет прощения, что его вина в сотни раз больше, чем вина его ребенка. Он чувствовал, что зря идет, но не мог остановиться, ведь его сын был жив. Он дышал, чувствовал, жил все эти три года, пока он так старательно пытался забыть о нем, заливая мозг алкоголем.

Он шел долго, но все пути, в конце концов, приходят к своему логическому завершению. Перед ним вырос заветный дом. Он спокойно вошел внутрь поднялся по лестнице и замер на втором этаже у двери простой квартиры. Он замер глядя на эту дверь, как на что-то божественное, будто умолял ее сказать ему что-нибудь, но она была всего лишь дверью, а не мифическим божеством. В нем была только боль и не капли силы или решимости, просто отчаянье отцовского сердца. Ошибки — самые страшные враги человека…

Ник нерешительно постучал, но ему не отозвалось даже эхо. Он тяжело вздохнул, будто обрекал себя на пытку, и нажал на кнопку звонка. Призывный звон в квартире, но как только палец соскользнул, вновь настала тишина. Только Нику на миг показалось, что он почувствовал слабую ауру своего сына. Он вновь нажал на звонок, но ему никто не спешил открывать. В тот миг им овладело отчаянье, которого он от себя не ожидал. Он стал колотить в эту дверь, что было силы. Этот стук был подобен крику, будто он стучал не в дверь, а в далекое сердце, до которого не мог дотянуться.

— Зачем ты пришел? — раздался суровый голос с другой стороны двери.

Ник остановился, узнав этот голос, чувствую эту родную силу и энергию. Он улыбнулся, прильнув к равнодушной двери.

— Норбер, сынок, открой? — попросил он тихо.

— Зачем?

— Пожалуйста…

Щелкнул замок. Дверь со скрипом приоткрылась, поддаваясь натиску мага. Ник несмело оттолкнул ее. Перед ним возник темный узкий коридор. Напротив него стоял высокий коренастый юноша со смуглым лицом. Все в его фигуре говорило о силе и молодости. Черные волосы небрежно нависали над суровыми голубыми глазами. В правой руке юноша держал пистолет, дуло которого смотрело прямо в грудь внезапно «вернувшегося» отца. Это и был тот самый «погибший» Норбер.

— Закрой дверь и не двигайся! — приказал он гостю.

Ник лишь кивнул и тут же подчинился, шагнув в коридор, он закрыл за собой дверь и замер на пороге в ожидании дальнейших действий или слов. В нем не было ни доли страха. Он чувствовал себя счастливым, будто получил, наконец, возможность предстать перед своей совестью, что так долго его мучила.

— Зачем ты пришел? — спросил Норбер, следя за каждым движением отца. — Неужто решил закончить то, что начал три года назад?

Ник отрицательно покачал головой.

— Прости…

Только соскользнуло это слово с его губ, и он тут же почувствовал себя раздавленным, уничтоженным и униженным. Будто вся его сущность была убита этим вопросом. По его щекам покатились крупные слезы.

— Прости меня! — крикнул он, схватившись за голову. — Прости, я просто…

Он медленно опустился на колени не в силах больше стоять на ногах.

— Я ничтожное создание, которому нет прощения, но я прошу тебя понять хоть на миг, что я чувствовал тогда и как я жалел о случившемся, я…

Ник замер, чувствуя, что больше не может ни говорить, ни плакать, сил едва хватило просто дышать сидя на полу у двери.

Норбер молчал, не зная, что ему делать. Все уверенность растаяла в нем и пистолет медленно опустился. Он все еще боялся, вспоминая тот день, но он знал, что сам виноват в случившемся. Он знал, что был виноват, но не перед отцом, скорее перед Сэтом…

— Прости меня, — прошептал Норбер, медленно идя к отцу.

Он упал на колени и, отпустив, наконец, незаряженный пистолет, обнял отца. Он не хотел думать, что происходит, не хотел знать, как его нашли, только бы удержать этот чудо в своих руках. Ник думал о том же, несмело обнимая совсем уже взрослого сына.

— Я был не прав, пап.

— Я тоже…

Они долго сидели так, пока, наконец, не осознали, что все это и есть реальность, и она никуда не исчезнет. Тогда они оба улыбнулись настоящей улыбкой. Это были две одинаковые улыбки, отца и сына. А через миг они сидели на кухне и мирно пили чай.

— Я был не прав, теперь я это понимаю, — говорил Норбер спокойно. — Я его просто ненавидел, хотя повода он мне не давал. Это было что-то настолько нелепое, что не поддается ни малейшей логике.

— Зачем ты это сделал? — спросил Ник тихо, прекрасно понимая, что этот вопрос уместней прозвучал бы три года назад, но тогда ему было просто не до вопросов, но теперь он хотел понять, пусть даже это было и запоздалым желанием.

Норбер тяжело вздохнул и, вогнав пальцы глубоко в волосы, начал свой тяжелый рассказ, что подобен покаянию грешника:

— Теперь я понимаю, что если ты просто талантлив, а возле тебя гений, это не значит, что ты глуп и отстаешь в чем-то, просто у гения потенциал больше и скорость развития совершенно другая. Это я знаю теперь, но тогда…

Он закрыл глаза, будто прятался, и тут же продолжил, будто не хотел останавливаться, боясь, что желание говорить просто исчезнет.

— Я всегда был первым, всегда был лучшим среди твоих и «Вересовских» учеников, пока не появился Сэт! Когда я увидел его в первый раз, он был в коме…

— Это после операции? — удивился Ник, он всегда думал, что никто из детей не знал о той части истории Сэта, что крылась в условиях поддержания жизнедеятельности безвольного тела.

— Да, — подтвердил Норбер, руша всю отцовскую уверенность. — Мы с ребятами совсем не понимали, что случилась и почему господин Шамирам с Максимусом так часто приезжали. Мы не знали, что стряслось, но очень хотели знать. В конце концов, любопытство всегда было моим самым плохим качеством, поэтому я пролез в ту комнату. Я видел его тогда и если честно, я потом долго не мог оправиться от шока. Я даже думать не хотел о том, что с ним было, но выглядел он ужасно. Он был как труп, подключенный к огромному количеству разных аппаратов. Эта мраморная серость на его коже, впалые щеки…

Пальцы Норбера сжались в кулаки, будто он пытался удержать эмоции. Ему было страшно от воспоминаний даже теперь.

— Я думал: он просто умрет.

Норбер посмотрел отцу прямо в глаза. Ник кивнул, соглашаясь с таким умозаключением, ведь он и сам считал, что они зря тратят время на этого мальчишку.

— Но мы ошибались, — прошептал он.

— Да, — подтвердил Норбер. — Через месяц, когда началась беготня, я подумал, что он умер, но тут приехал Шамирам… как много чести для мертвого — Шамирам просто так не приходит, поэтому я решил послушать, что там происходит. Никогда не забуду этот шепот в тишине, такой растерянный и несмелый. «Я ничего не помню» — прошептал он, и мне стало так ни по себе, что захотелось убежать от этой двери как можно дальше, так я и сделал, но мое любопытство…!

Норбер злобно ударил кулаком по столу.

— Как только вы покинули его комнату и перебрались в кабинет, оставив Максимуса наедине с тем ожившим трупом, я пошел подслушивать…

— А мы были так взволнованны и озадачены, что не заметили тебя…

— Впрочем, как всегда…

Норбер тяжело вздохнул и после небольшой паузы продолжил:

— Тогда я и узнал, что он выживет, но будет инвалидом из-за полученных травм. Мне было так жаль его. Кто сделал с ним все это? Зачем? Тогда мне было страшно, даже думать о его существовании, будто он нечто ужасное, как олицетворение всей человеческой ненависти и жестокости. Я пытался не думать о нем, не вспоминать, но это же было невозможно, к тому же через месяц он покинул свою комнату. В нем было что-то особенное. В его глазах было что-то особенное. Он как будто был далеко от сюда, просиживая часами в инвалидном кресле и глядя куда-то вперед он будто растворялся. Я никогда больше не видел таких серьезных, но в то же время потерянных глаз. Мне было жаль его всем сердцем, но я не мог даже подойти к нему. Наверно все тогда чувствовали то же самое, только Илья Николаевич думал как-то по-другому, и только от его голоса в голубых глазах безымянного ребенка появлялась жизнь, и только на его вопросы он отвечал скудным на эмоции тихим шепотом, как приведение.

— Жуткая была картина…

— Но он жил! Жил, понимаешь?

Норбер встал и стал быстро расхаживать по кухне, будто пытался кого-то догнать или просто убегал.

— А потом, когда он слегка ожил, когда его руки вновь стали подчиняться ему, а вместо шепота стали пробиваться простые слова, он становился другим и я чувствовал от него нечто подобное сиянию, заставляющему обернуться и взглянуть на него. Теперь я не боялся смотреть на него, напротив, я мог часами наблюдать за его задумчивым молчанием, за тем как он изучает движение собственных рук, но мне это не казалось забавным, да и той жалости, что была раньше я уже не испытывал, это было подобно восхищению, будто я видел, как что-то оживает прямо на моих глазах. Он был уникален от первой и до последней минуты, как…

Норбер замер у окна и, глядя в далекое небо, продолжен, так и не найдя сравнения.

— Он улыбался только Илье и роялю, когда касался клавиш. Он отлично играл, даже не скажешь, что у него проблемы с ориентацией, памятью и движениями. Я тогда не знал, что он о многом забывает уже через несколько минут, ведь я не говорил с ним, не общался и старался даже не подходить, как и остальные ребята. Мы игнорировали его, а он игнорировал нас, занимаясь своим медленным возрождением, но, в конце концов, я не удержался. Мне хотелось дотянуться до него, как до чего-то святого. Он был на втором этаже возле лестницы. Его коляска стояла у самого перила. Его руки мирно лежали на коленях, а смотрел он куда-то вниз, будто что-то в холе безумно интересовало его. Я решил, что это хорошая возможность, что бы заговорить с ним, ведь он не сможет спуститься без чьей-нибудь помощи, а попросить кого-нибудь, кроме отсутствующего Вересова, точно не решиться, и тогда я со своей инициативой буду что-то значить. Я не зал какую глупость делаю, когда подошел к нему и дружелюбно положил руку ему на плече…

Ник хмыкнул прекрасно помня, что случилось потом.

— Ну, откуда мне было знать, что он настолько напуган!? — воскликнул Норбер, уперевшись руками в стол. — Я и не думал, что такое может случиться, а главное, что у него столько сил!

Норбер сел за стол и, нервно ломая пальцы, продолжил свою сыновью исповедь.

— Когда он обернулся. Я подумал, что все, что я знаю о нем лож. Те глаза, что смотрели на меня, принадлежали ни человеку, ни магу и тем более ни ребенку. Это были глаза загнанного дикого зверя, желающего чужой крови. Я был готов бежать от него прочь, но те слабые едва двигающиеся пальцы вцепились в мою руку с такой силой, что я не смог вырваться и прежде чем я осознал, что мне грозит опасность, прежде чем даже подумал о том, что надо что-то делать, этот полумертвый ребенок перекинул меня через себя и перила и просто вышвырнул вниз в холл, как игрушку, а не десятилетнего черного мага.

— Я все еще не понимаю, как он это сделал.

— А я не понимаю, как он после этого мог сидеть как прежде и улыбаться. Улыбаться понимаешь? Как? Зачем?!!

— Он плакал всю ночь без остановки взахлеб…

— Знаю, но на утро он об этом уже забыл, ведь это такая малость скинуть человека со второго этажа.

Ник закрыл глаза и грустно улыбнулся, он наконец догадался, где таилась разгадка многолетней вражды между его сыном и приемышем Вересова.

— С того самого дня, что бы он ни делал и что бы ни говорил, я снова и снова видел те глаза и ту улыбку. Так и появилась первая из искр ненависти, а потом появилась и вторая. Ее звали зависть!

— Зависть?

Норбер смог лишь кивнуть, понимая удивление своего отца.

— Я завидовал ему, ведь ему досталось все, о чем только можно было мечтать. Илья взял его в ученики. Тогда я думал, что это безумие, но понимал, что без этого он не сможет остаться с нами, а идти ему явно было некуда, но почему чаша дала ему это имя? Зачем? Что в нем было таково, что бы стать слугой дьявола? Кто он такой, что бы быть самым лучшим слугой дьявола? Кто?!!

— Тебя это задело?

— Ни то слово, — признался Норбер, вновь переживая то юношеское негодование. — Я был в таком бешенстве! Мне казалось, что все сошли с ума, а он лишь молча смотрел куда-то вперед, пока его свежая метка пылала как огнем, даже не прикасаясь к ней, будто она вообще не болела.

— А она и не болела, — прошептал Ник. — Вернее он не чувствовал боли, потому что ему кололи слишком большие дозы обезболивающих.

— А выглядело это ток, будто он вообще ничего не чувствует, и поверь это пугало, будто находишься рядом с монстром, а меня это раздражало, особенно забота Вересова. Да он ни с кем так не разговаривал, как с этим мальчишкой. Где это видано что бы маг третьего высшего уровня носил на руках ученика?

— Приемного сына, — исправил Ник.

— Тогда он был просто учеником! А это усыновление?! Зачем он было, вообще? — спросил Норбер.

— Илья так захотел, вот и все.

— Это как в сказке, стать весомой частью ордена, не имея никаких способностей, а потом еще получить фамилию великого рода. Он же Вересов! От этой фамилии кто угодно содрогнется, и ни важно родной он или приемный: он — Вересов! Это было не честно! Он ничего для этого не сделал, все досталось ему легко, без усилий. Одно только радовало: он вряд ли этим воспользуется, ведь он обречен на инвалидность и не сможет никогда встать на ноги!

— Жуткий ход мысли, — прошептал Ник.

— Знаю, но тогда я именно так и думал, и именно так смотрел на него. Я ненавидел его каждой клеточкой своего тела и, когда он вспомнил все и был подавлен, я радовался искренне и от всего сердца. Меня радовали его печальные глаза, его слезы отчаянья, его крики боли. Я ненавидел его!

Ник закрыл глаза, пытаясь хоть на миг представить ту боль которую испытывал Сэт, глядя на счастливого Норбера. Он был уверен, что эта ненависть была бы взаимной, если бы только Сэт умел ненавидеть.

— Я не понимал ни его страданий, ни его стремлений, да и не пытался понять, я просто любовался его несчастьем, — продолжал Норбер, сжимая до боли кулаки. — Но я был не прав, думая, что он не воспользуеться привелегшией. Он решил бороться. Я не доумевал глядя, как он стал пытаться ходить. Все эти упражнения, все эти обезболивающие. Это была добровольная пытка, но он не сомнивался ни мгновения.

— Он хотел ходить.

— Да, я знаю, но к нему было столько внимания и заботы…

— Ты завидовал ему? — не поверил Ник.

— Да, даже в тот миг я завидовал ему, — признался молодой маг. — Илья с токой заботой к нему отнасился, а он все время отстранялся, будто позвалял Илье Николаевичу заботиться о себе, будто он ему ничем не обязан…

— Он так не думал.

— Откуда нам знать, что он думал?

— То же верно.

— Я знаю, что завидовал ему, ведь ты никогда не проявлял такой заботы ко мне, как Верисов к чужому ребенку.

— Тоесть с самого начала это моя вина?

— Нет, просто я был слишком изболован и эгоистичен.

«И это все равно моя вина» — подумал Ник, но промолчал, понимая, что нет смысла спорить с сыном на эту тему.

Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза, а после Норбер продолжил:

— Я был раздавлен, когда он смог встать на ноги. Это было не мыслимо. Он восстановился. Он снова управлял своим телом, памятью и жизнью, в которой у него теперь было уйма возможностей, пусть даже и без магии, ведь существует множество других сфер деятельности, а его метка и его имя обеспечат ему место в обществе не зависимо от уровня его интеллекта. А он ведь никогда не был дураком, скорее наоборот. Я с самого начала понимал, что он обставит меня, а ведь я всегда был лучшим! Тут-то и родилась та ненависть, которая управляла мной в наших взаимоотношениях, та ненависть, которую он презрительно игнорировал. Он просто стал мне врагом, потому что я этого хотел, не задумываясь ни над причинами, ни над последствиями. Он просто не пытался наладить со мной контакт и шел на конфликт, когда я его провоцировал.

— То есть все ваши драки, провоцировал ты?

Норбер кивнул.

— Я всегда знал, как на него надавить, знал, чем его задеть, а когда узнал про отца…

— Ты над ним издевался, — ужаснулся Ник, откинувшись на перило табурета.

Он никогда не задумывался о том, что происходило между его сыном и Сэтом, списывая все их поведение на мальчишечью драчливость. Ему тогда и в голову не приходило задуматься над тем, что они дерутся только друг с другом, что хамят только друг другу.

— Я хотел, что бы он был несчастным. Просто хотел, потому, что ему все давалось легко и просто. Он же уже тогда писал программы с такой же легкостью, как я буквы! Понимаешь?

— Ты издевался над Сэтом! — заявил Ник, не в силах отключиться от этой мысли.

— ДА!!! — воскликнул Норбер нервно. — Я ненавидел его и он меня наверно тоже… Я думал, что ненавидел, но… он такой дурак.

— Он винил себя во всем от первого и до последнего мгновения. Он видел сотни кошмаров, мечтал что бы кто-то ему отомстил за его отца. Его мучила совесть и физическая боль, а ты издевался над ним!!!

— Я был дураком…

— Какой кошмар, — прошептал Ник.

— Ты даже не догадывался, что помогал мне в этом…

Ник непонимающе посмотрел на сына.

— И до сих пор не догадываешься, сейчас приведу тебе пример. Вспоминай, это было еще во время войны, до того, как у Сэта появилась сила. Тогда боевые действия шли полным ходом, и вас с Вересовым почти никогда не было. Другие ученики разъехались к своим родителям, а мы с Сэтом были лишь вдвоем. Тогда я отводил душу по полной, не боясь последствий. Мы тогда не просто дрались, а избивали друг друга.

— Но…

— А вы ничего не знали, потому, что мы оба молчали…

— Почему Сэт никогда не жаловался? Ведь он мог рассказать, что ты его провацируешь?

— Не мог.

— Как это?

— Просто не мог. Не знаю почему, но он не хотел жаловаться, будто от его жалобы мир рухнет. Он не хотел тревожить Илью…

— Правильно, — прошептал Ник. — Он не мог отвлекать Вересова такими пустяками и верил, что сам должен справиться. Это на него похоже взваливать все на себя…

Норбер грусно улыбнулся.

— Тогда я просто этим пользовался, не думая о причинах.

— И в тот раз тоже?

— В тот? — не понял Норбер.

— Я о примере.

— А! Ну, разуметься тогда все было практически по обычному сценарию, если не считать того, что Сэту было очень плохо и он не хотел идти на конфликт.

…Была зима. Стены и окна замка пострадали и холод беспрепятственно пробирался внутрь.

Была ночь. И мороз был злее чем днем, а мрак добавлял ему уникальной силы, способной медленно убить любого невнимательного.

Норбер бродил по замку. Ему дыло скушно, новостей о военных действиях давно не было, а занять себя было совершенно не чем, разве, что подоставать Сэта, но для этого его нужно было найти. Только Нрбер свпомнил неприятеля, как увидил свет в щелке гостинной. Он улыбнулся понимая, что здесь на третьем этаже это было единственное теплое место, потому, что не имело ни окон ни дверей. Это было самое теплое место в доме, а с разведенным камином оно становилось великолепным убежищем от холода. А там где тепло, надеться тот, кто решит согреться и вот его мечто уже исполнекнная — он нашел себе занятие, придумал развлечение, осталось только зайти.

Он смело распахнул дверь и шагнул внутрь. Сэт и правда был тут. Он лежал на диване уткнувшись носом в перило и увернувшись в теплое адеяло. В камине горел огонь, создавая тепло. Он совсем не обратил внимание ни на открывшуюся дверь, ни на шаги, а значит он либо спал, либо его простуда набрала более серьезные обороты, но как бы там ни было, а сейчас он самая легкая жертва из всех, какие только можно придумать.

— Эй Сэт! — крикнул он, небрежно толкнув десятилетнего мальчишку ногой.

Сэт вздрогнул от неожиданности и, открыв глаза, тут же сел.

— Чего тебе? — спросил он вялым сонным голосом.

— Это вобщето мой диван! — Заявил дерзко двенадцатилний Листем.

— Ха! — буркнул Сэт. — Ты здоров?

Норбер скривился от негодования.

— Здесь ничего тебе не принадлежит. Этот диван, как и все остальное принадлежит Илье Николаевичу и оба мы на птичьих правах, так что не надо тут строить из себя…

Сэт не договорил. Его голос перешел в хрип. Из его груди вырвался приступ мучительного раздирающего кашля.

Норбер рассмеялся, искренне и радостно, подобно победителю, но Сэт не воспринял его. Стоило кашлю утихнуть, как он тут же надел очки, лежащие на маленьком столе, и хотел уйти.

— Ты что струсил? — спросил Листем, забыв о смехе.

— Я!? — поразился Сэт обернувшись. — Ты бредишь, на почве своей звездной болезни.

Норбера задело, и он без малейших предупреждений попытался ударить Сэта, но Вересов младший увернулся от кулака и ударил противника коленом в живот. Норбер медленно сполз на пол, чувствуя, как все внутри переворачивается от этого удара. Сэт пренебрежительно фыркнул и отвернулся.

— Псих, — выдавил Норбер. — Не диво, что родной отец пытался тебя убить.

Сэт замер. Тяжело дыша, он пытался взять себя в руки, но только больше вскипал.

— Что молчишь? — спросил Норбер, гордо вставая на ноги.

Сэт обернулся, медленно снял очки и исподлобья посмотрел на обидчика. Это были те дикие глаза, что когда-то напугали Норбера.

— Что? Я не прав? Довел отца…

Больше он не смог сказать ни слова. Сэт набросился на него. Листэм даже не догадывался какую ужасную пытку затеял, ведь в сердце Сэта все еще жила боль, а в ушах, от воспоминаний вновь появлялся этот дикий безумный смех. Пальцы мальчишки сомкнулись на шее обидчика. Одной рукой он сжал горло так, что Норбер начал задыхаться, но убивать его никто не собирался. Сэт ударил его головой о стену и тут же повалил на пол. Норбер рухнул не зная, как сопротивляться такой всепоглощающей ненависти, но инстинкт самосохранения требовал действий. Он попытался вскочить на ноги, но Сэт опередил его. Уверенно поставив ногу ему на спину, он перенес на нее весь вес, лишая противника возможности двигаться.

— Еще раз, гнида, ты что-нибудь вякнешь по этому поводу, — выдавил Сэт сквозь стиснутые гневом зубы, — я тебя просто убью. Ясно?!

Норбер не ответил, но Сэт и не ждал ответа. Он пнул Норбера со всей силы и развернулся, что бы уйти, но от чего-то замер. Норбер несмело приподнялся, не понимая поведение врага: В дверях стоял Илья и Ник. Оба удивленные, вернее даже шокированные и смотрели на Сэта, как на монстра, из чего Норбер тут же заключил, что предстал в их глазах просто жертвой, а значит: вся вина сама собой легла на Сэта.

Илья Николаевич не сказал ни слова, а просто наотмашь ударил ученика по щеке. Сэт рухнул, едва не ударившись в стену, и тут же встал, несмело глядя куда-то в сторону. Он всегда затихал в присутствии Вересова, толи проявлял так уважение, толи просто боялся, но в любом случаи никогда не осмеливался ему возразить.

— Что это было? — воскликнул Ник, справившись с замешательством. — Я требую объяснений.

— У сына своего спросите, — буркнул Сэт.

— Не смей так разговаривать! — велел Вересов и тут же вновь ударил его по лицу.

Сэт устоял на ногах, но лишь по тому, что стоял у самой стены, и падать было просто некуда. Он просто закрыл глаза и молчал, не зная, что делать. Вересов не сводил с него глаз. Его взгляд пугал: холодные глаза в гневном прищуре, но сам Илья даже не думал об этом.

Ник метнулся к медленно встающему на ноги сыну и, подав ему руку, спросил:

— Как ты?

Норбер лишь что-то буркнул, пытаясь не выдать свое благополучие.

Вересов перестал смотреть на воспитанника, а просто сел на тот самый диван, из-за которого все и началось.

— Неужели гены так много значат? — прошептало он тихо.

— Что?! — пораженно воскликнул Сэт, осознав смысл учительских слов. — Гены? Почему?

Он испуганно смотрел в холодные измученные глаза Вересова и тщетно пытался унять дрожь.

— Как вы могли такое подумать? — прошептал он еле слышно. — То, что мой отец был пьяницей и дебоширом еще ничего не значит. Я — не он! Понимаете?!

Он закричал так, что охрипший голос, перестал казаться таковым.

— Не ори на меня, — приказал сурово Илья.

Он отвел взгляд в сторону, не желая видеть мальчишку, ведь в его сердце пылало разочарование. Он слишком сильно любил этого ребенка, для того что бы просто смериться с таким его поведением. Сэт понял этот жест совсем иначе, для него эти скользнувшие прочь глаза были презрением.

— Ну и в бездну вас всех! — истерично воскликнул он и тут же попытался уйти прочь, но, поравнявшись с Норбером, услышал ехидный комментарий:

— Что получил?

Сэт замер, осознавая услышанное и все произошедшее. Он посмотрел на Норбера холодными ледяными глазами, сверкающими поверх оправы очком и, не говоря не слова, сунул ему под нос средней палец правой руки. Не дожидаясь новых упреков, он резко обернулся и обратился к Илье:

— Знаете… думайте, что хотите! Но если вы и, правда, решили, что я сумасшедший, то… Дальнейшая ваша опека надо мной не имеет ни малейшего значения. Простите, за эти два потраченных на меня года.

Он развернулся, чтобы уйти, и не просто к себе, а раз и навсегда, но Илья остановил его:

— Эти два года были самыми дорогими в моей жизни, особенно последний, — сказал он тихо. — И я не считаю тебя ни сумасшедшим, ни больным, ни каким-нибудь там еще.

Сэт слушал, закрыв глаза и не решаясь обернуться.

— Ты еще ребенок, — продолжал Илья, — и у тебя была маса отредцательных примеров, но я точно знаю, что на тебя можно еще повлиять, тебя еще можно изменить.

Сэт обернулся, понимая, что он был не прав.

— Но я хочу знать: что здесь поизошло? И кто в этот виноват? — сурово закончил свои рассуждения Илья.

— Кто? — спросил Сэт будто у самого себя. — Да не было здесь виноватого, просто так бывает.

— Так?! Ты его чуть не убил! — воскликнул Ник…

— А дальше ты и сам должен помнить, как долго орал на него и как, в конце концов, Илья Николаевич его просто напросто выпорол, — закончил свой рассказ Норбер.

Ник молча смотрел на сына.

— Я добился того, чего хотел, только легче от этого так и не стало, — прошептал Норбер, стыдливо. Теперь все эти чувства казались ему нелепыми и неразумными.

— И ты решил избавиться от него раз и навсегда, — заключил Ник.

— Да. Я просто не удержался, когда появился господин Алмонд. Я не знал, что будет с Сэтом, не знал, зачем он хочет его купить у Вересова, но понимал, что это мой шанс убрать Сэта из нашего дама, из моей жизни. Я не знал, на что его обрекаю, когда подписывал договор кровью Вересова. Я не знал, но был безумно счастлив.

— Ты продал его другому магу…

— Вересов же отказался, а Агвин очень хотел заполучить новую легенду, а я хотел от этой «легенды» избавиться и мы просто нашли друг друга.

— И ты не жалел об этом?

Норбер отрицательно покачал головой.

— Пока меня не раскрыли, не жалел, а потом просто испугался.

Ник долго молчал, не осмеливаясь обвинять сына в старых грехах, а после просто спросил:

— Как ты сбежал?

— Алмонд Агвин помог.

— Агвин!?

— Да, он спас меня, заменив фантомом, благодаря вмешательству Сэта. Так что меня спас тот кого я больше всего ненавидел.

— И где ты был потом?

— Сначала я жил у Агвина и прошел все тоже, что и Сэт, так что сожаления во мне было предостаточно, а потом, когда господина Алмонда положили в психиатрическую больницу, я просто сбежал от него, запрятал всю силу и претворился человеческим мальчиком с амнезией.

— А кровь?

— Да, в крови нашли немного Рик, но списали это на кровь предков, так я и стал просто Николаем Лимом, вместо Норбера Листэма.

— Я никогда бы тебя не нашел, — прошептал Ник. — Если бы не Сэт…

— Сэт?! — удивился Норбер.

— Да, это он нашел тебя.

Глаза Норбера забегали, выдавая и смятение и стыд.

— Какой он сейчас? — спросил он несмело.

— Да, все такой же, — ответил Ник спокойно. — В нем за эти три года почти ничего не изменилось.

— Ясно…

Ник растерянно смотрел на сына, боясь представить его эмоции.

— А ведь мы могли бы быть друзьями, но…

— Вы можете! — уверенно заявил Ник.

— После того, что я сделал.

— Он не хочет это вспоминать.

«Разумеется» — подумал Норбер, но ничего не сказал вслух, не желая выдавать тайну Сэта и Агвина, да и свою тоже, слишком уж все это было жестоко.