Полночный поцелуй

Глава 14

Я целовала Эрика, и его запах сделался просто непреодолимым. Он действовал на меня как веселящий газ — сначала онемели конечности, потом началась дезориентация и эйфория. Я не понимала, в чем дело, разве что я его полюбила, и это то, что эксперты называют «силой феромонов».

В какой-то миг я заметила, что Эрик так и не разделся, но это не имело никакого значения. Мне казалось, что сразу шесть рук ласкают мое тело, три пары губ целуют меня. Его длинные волосы задевали кожу, и по позвоночнику пробегали электрические искры; Я не знала, что происходит и с какой частью меня. Тело превратилось в единый орган чувственности. Точно знаю, что испытала оргазм, но описать это ощущение не могу. Восторг сотряс меня всю, от волос до кончиков пальцев на ногах. Чтобы не кричать, я кусала кулак.

И где-то в разгар этой бури ощущений я почувствовала острую боль — и наслаждение, слишком сильное, чтобы описать его словами. Эрик вошел в меня так, что души наши слились воедино. Мои кости расплавились, кровь текла по жилам потоком, стремясь влиться в него и соединить нас до последней молекулы. И на высшей точке этого слияния Эрик вошел в мое сознание, его мысли стали моими.

Эрик сидит в комнате со стенами из грубого камня, пишет гусиным пером при свете мигающей свечи. Сзади к нему подходит человек в рясе священника, обнимает его за грудь, прижимает губы к его шее.

Вспышка красного, новое видение.

Эрик сидит рядом с Люси на ее диване. Я узнаю абстрактную картину на стене. На столе стоят два бокала с вином. Люси смеется, запрокинув голову. Эрик склоняется над ней, заключает в объятия. Ее руки обвиваются вокруг его шеи.

Под веками я снова увидела красные языки пламени, но на этот раз вместо нового видения я ощутила, как прервалась моя связь с Эриком. Я падала, неудержимо кувыркаясь, в океан тьмы. Затем наступило забвение.

Очнулась я в своей постели, повернутой к окну. Одна. Судя по тишине за окном, рассвет еще не наступил, было где-то между тремя и шестью часами. Я потянулась и перекатилась на бок. Эрик сидел за моим письменным столом, все еще в своей белой рубашке и брюках от смокинга. Рукава он закатал до локтей, спутавшиеся волосы падали на плечи. В лунном свете я отчетливо разглядела следы слез у него на щеках.

— Анджела, я не знаю, как все это случилось. Я пытался жить добродетельно, я пытался бороться со своей природой, а теперь вижу, что потерпел неудачу.

Я села и натянула простыню на грудь.

— Ты знаешь, что со мной происходит, да?

Эрик кивнул и уронил голову на руки.

И я поняла, что настало время узнать правду. И не важно, каким будет ответ, я знала, что теперь не смогу от него отказаться.

— Эрик, ты вампир? — Едва слова сорвались, я почувствовала облегчение — и одновременно мне показалось, что окончательно рехнулась.

Эрик подошел и сел рядом со мной на кровать. Взяв мою руку, повернул ее ладонью к себе, словно собрался гадать. Обвел пальцем голубую жилку, тянувшуюся от большого пальца к запястью, и посмотрел мне в глаза.

— Если я расскажу тебе, ты не поверишь, и это правильно. Такой скептицизм является защитным свойством людей, чтобы они не знали правды, с которой не смогут жить.

— Эрик, я люблю… я люблю правду. Мне нужно ее узнать.

Он отвернулся и уставился в окно.

— Самое мое любимое время ночи, когда все вокруг так тихо. Пойдем погуляем?

Он молча подождал, пока я надену джинсы и свитер, потом мы спустились с холма Пасифик-Хайтс и дошли до воды. Эрик повернул направо и пошел вдоль Джефферсон-стрит, сквозь самое сердце Рыбацкой пристани. Такая оживленная и эффектная днем, полная туристов, покупающих футболки с Алькатрасом и густой суп из моллюсков, в 4.30 утра пристань казалась порталом времени в девятнадцатый век. Рыбаки в желтых непромокаемых плащах тянули сети и буйки, готовясь выйти в море. Туман укутывал самые известные ловушки для туристов типа ресторана «Хутерс» и музея восковых фигур, но лужицы света, который отбрасывали старомодные уличные фонари, выхватывали из тумана красные кирпичи зданий и блестящие серые булыжники мостовой.

Когда мы дошли до Хайд-стрит, Эрик прибавил скорость. Я едва поспевала за ним, но тут он внезапно остановился. Я едва не упада на него. Он смотрел на «Балклуту», трехмачтовое парусное судно конца девятнадцатого века, которое в Сан-Франциско превратили в музей.

— Что это? — спросил он чуть слышно.

— Корабль. — Я не понимала, что он находит таким завораживающим, особенно сейчас, когда мне хотелось, чтобы завораживала его я.

— Да, но почему он здесь? Сейчас?

— Прочти табличку. — И я на нее показала. Я-то знала, что это за судно. Не так давно мы устраивали здесь фотосессию, но меня охватило раздражение, и я не собиралась ему ничего объяснять.

Он прочитал табличку и повернулся ко мне. Лицо его было исполнено восторга, как у ребенка на Рождество, и я мгновенно почувствовала себя виноватой за то, что рассердилась на него. Увидев его счастливым, я поняла, каким печальным он обычно бывает, и пожалела, что улыбаться его заставило старое скрипучее судно, а не я.

— Это же «Балклута»! — воскликнул Эрик.

— Ты видел ее раньше?

— Я плавал на этом судне. Обогнул на нем мыс Горн, из Шотландии в Сан-Франциско. Как здорово снова его увидеть! — Он опять посмотрел на корабль, будто хотел побежать и обнять мачту.

— Эрик, этот корабль законсервировали семьдесят лет назад!

Его взгляд переместился на мое лицо, вернулся печальный вид. Он стал даже печальнее, чем раньше. Я схватила его за руку и потащила на скамейку.

— Сдается мне, сейчас самое подходящее время рассказать мне правду, ты не находишь?

Эрик взял меня за руку, но смотрел он на корабль, а не на меня. Голос его звучал ровно и низко, словно он рассказывал стихотворение.

— Моя человеческая жизнь началась в 1591 году на юге Франции. При рождении меня назвали Киприен.

— Киприен, — повторила я, стараясь произнести это так же, как он. — Это имя подходит тебе куда больше, чем Эрик Тейлор, даже не сомневайся. А фамилия?!

Он пожал плечами:

— Теперь это не имеет никакого значения. Все они давно исчезли.

— Мне жаль. — Значит, его род вымер. Не осталось даже дальних родственников.

Эрик продолжал:

— Я был последним из четырех сыновей. Отец был купцом, и хотя довольно удачливым, все же недостаточно богатым, чтобы пристроить нас всех к делу. Как самому младшему, мне был уготован религиозный путь; В те времена такое нередко встречалось в семьях, где детей рождалось больше, чем они могли обеспечить. С одной стороны, семья избавлялась от забот о ребенке, а с другой — собственный заступник перед небесами тоже не помешает. В шестнадцать лет меня отослали в орден францисканцев.

Я не понимал, что чувствую. Испытывая все чувства и желания, свойственные молодости, я ощущал себя загнанным в ловушку. Но при этом я был очень набожным и начал верить, что именно это Господь мне и предназначил. В общем, я принял свои обязанности с большим рвением и через несколько лет умиротворился жизнью и своими трудами.

Монастырь находился в сельской местности, несколько часов езды на лошади из города, и располагался вблизи небольшой деревни. Жители снабжали нас материальными благами, а мы их — духовными. Время от времени братьев приглашали в деревню, чтобы совершить богослужение по случаю чьей-нибудь внезапной смерти. Неизвестная хворь настигала бедолаг в собственной постели и забирала ночью, оставляя трупы белыми и скрученными в предсмертной агонии. Кое-кто из сельчан шептался насчет демонов, ведьм и даже вампиров, но в те времена болезни свирепствовали, а жизнь была полна неопределенности, так что в основном люди не обращали на это внимания. — Эрик замолчал.

В наступившей тишине я хорошо слышала, как вода плещется о корпус судна, и поскрипывают мачты и оснастка.

— Старший францисканец, брат Винсент, взялся помочь мне с обучением. Высокий, бледный, похожий на привидение — про брата Винсента говорили, что у него заболевание крови, из-за которого он так истощен и очень чувствителен к солнцу. В основном он сидел в своей келье и редко выходил оттуда до наступления темноты. Кроме того, он был очень харизматичен — красивый, умный и добрый. Многие жители деревни приглашали именно его, в особенности на исповедь, да и на другие службы тоже. Брат Винсент привязался ко мне. А сам я начал в него влюбляться.

Он приходил ко мне в келью поздно ночью, когда в монастыре все затихало. Обнимал меня, Он никогда не снимал ни свою, ни мою рясу, я не знал, что происходит, однако это вызывало во мне эйфорию. Ничего подобного я за свою долгую жизнь не пережил.

И в это время я стал меняться физически. Сделался чувствительным к солнцу, у меня начались головные боли. Я потерял аппетит, а под конец спал часами! И еще я стал слышать шепот вокруг, голоса остальных францисканцев проникали сквозь стены, хотя я точно знал, что они не разговаривают вслух. И тогда я решил, что умираю от болезни, ставшей проклятием для деревни.

— Ты говорил Винсенту, что происходит? Просил помочь?

— Однажды ночью я признался ему в своих страхах. Он прижал меня к груди и заговорил без слов, вошел в мое сознание и наполнил его своими мыслями. Сказал, что любит меня, что долгие годы искал того, кто разделит с ним его жизнь, и выбрал себе в товарищи меня. Он превращал меня в другое существо, такое, что сможет жить вечно. Он объяснил, что как раз в эту ночь изменения завершатся. Сказал, что убьет меня, мне будет больно, но потом я проснусь в новом теле и в новой жизни. И заключил в объятия, как делал много раз раньше.

Я снова закрыла глаза — на меня нахлынули такие сильные чувства, что стало физически нехорошо. Я не хотела верить ему, но очень уж жуткой была параллель с моими собственными переживаниями.

— Только на этот раз он не остановился, и на грани наслаждения меня охватила паника. Конечности онемели, перед зажмуренными глазами завращалось черное небо, усыпанное серебряными звездами. В груди возникла сокрушительная боль, словно на сердце уронили огромный камень. Я пытался его сбросить, пытался оттолкнуть Винсента, но он не отпускал. В первый раз я почувствовал сильную, обжигающую боль; когда он вонзил в меня зубы. Агония растекалась по рукам и ногам, и наконец все тело было охвачено огнем. А потом наступила пустота. Источник: http://darkromance.ucoz.ru/

Эрик выглядел таким потрясенным, что я легонько потрясла его за руку, пытаясь вырвать из транса. Но он даже не посмотрел на меня, глядя затравленными глазами в прошлое.

— В темноте я увидел свет, теплое свечение, пульсирующее любовью, и знал, что этот свет — небеса. Я пошел к свету, но он удалялся от меня, делался все меньше и меньше, а тьма все разрасталась, и свет сделался с булавочную головку, а потом совсем исчез, и я остался один. Я парил во тьме, как на дне океана, куда не проникает ни один солнечный луч, и я закричал: «Отче, зачем ты меня оставил?» Но в ответ услышал лишь тишину и понял, что никого нет. Затем я услышал голос, и это был Винсент. Он окликал меня издалека, звал по имени. Я пошел навстречу голосу и очнулся. Винсент обнимал меня, тряс и обтирал мне лицо мокрой салфеткой. В ярости я попытался оттолкнуть Винсента, но был слишком слаб. Я колотил его кулаками и кричал: «Ты знал, ты знал, что я буду навеки проклят! Я видел райские врата, но они захлопнулись передо мной! Я никогда, никогда не обрету спасения! Господь оставил меня!»

Винсент просто обнимал меня, не обращая внимания на удары, отводил волосы с моего вспотевшего лба. Он сказал: «Тебе не нужен рай, Киприен. Больше не нужен». И только много позже я понял истинную природу моего нового существования. Спустя несколько дней после превращения меня охватил страшный голод, я такого и вообразить не мог. Я поймал себя на том, что представляю, как впиваюсь в людей ногтями и зубами, опускаю лицо в кровь и пью ее. Я рассказал об этом Винсенту, но он только кивнул. «Время пришло», — сказал он. В безлунную ночь мы пошли в деревню, и оказалось, что я вижу в темноте, как днем, Винсент подошел прямо к двери дома, открыл ее и поманил меня внутрь. Эта семья недавно потеряла ребенка, и Винсент проводил там обряды.

На кровати спали мужчина, женщина и юная девушка. Я замялся на пороге, но Винсент подтолкнул меня вперед, и его голос у меня в голове произнес: «Мы возьмем девушку, она самая сладкая». Винсент бесшумно подошел к кровати и откинул одеяло. Грудь девушки вздымалась и опускалась в такт дыханию. Муслиновая рубашка на ногах и бедрах задралась. Я смотрел на ее красивую кожу, но не чувствовал ничего, кроме желания напиться ее крови. Винсент склонился над ней, взял ее на руки. Он смотрел на нее, как юный возлюбленный. Потом опустил лицо к ее шее, и запах крови, хлынувшей ему в рот, оказался таким сильным, что я отшатнулся.

Он поднял голову и поманил меня. Я взглянул на Винсента, увидел его белое лицо, клыки, с которых капала кровь, безумные глаза… «Нет! — закричал я вслух. — Ты дьявол!»

Родители услышали меня и проснулись. Они выбрались из постели с криками о помощи. Я бежал, оставив Винсента в доме. Добежал до края деревни, где над рекой высился крутой утес. Я бежал к нему, понимая, что почти лечу, так велики оказались мои сила и скорость. Добежав до утеса и не давая себе времени на раздумья, я прыгнул вниз.