Порабощенные сердца

Глава 19

Трое воинов, следивших за ним от самой крепости, бесшумно заняли позицию в зарослях, ярдах в пятнадцати. Он без сомнения не замечал, что за ним наблюдали.

Несмотря на это, время от времени жилистый раб поднимал черноволосую голову и оглядывался вокруг, потом вновь занимался маленькой кучкой ясеневых и дубовых веток.

Просто привычка и тренировка, понял Маурик. Он подал знак, призывающий к осторожности, и прищурился от внезапной яркой вспышки света.

Воин слева толкнул его локтем. Он понимающе кивнул. У раба в руках было что-то вроде лезвия. Сидя на корточках, он выстругивал из ясеневых и дубовых веток заостренные колья.

Балор снова толкнул его и указал на несколько наполненных листьями вяза корзин с ручками, стоящих на земле рядом с человеком.

Маурик понял, что имел в виду брат по оружию. Раб-римлянин несомненно был послан в лес его хозяином-фермером. Идиот! Правда, чего еще можно ожидать от безмозглого пахаря? Заинтересованный только тем, чтобы его ямы были наполнены на зиму пищей для скота, этот фермер не видел никакой опасности и позволил опытному вражескому солдату ходить по лесам без охраны!

Зубы под усами Маурика медленно обнажились в довольной улыбке. Собственно говоря… это было даже слишком большой удачей… найти этого смуглого маленького ублюдка здесь, около кучи самодельного оружия. Должно быть, это знамение, сигнал от богов. Его план мести на самом деле — их воля!

Маурик почувствовал, как по телу прошла волна уверенности, наполнившая его спокойствием. Все эти три дня пьянства и две бессонные ночи его не оставляла одна мысль — как отомстить не только римлянину, который публично оскорбил его, но и человеку, затеявшему весь этот фарс с планом, чтобы упрочить свою призрачную власть!

Ответ был очевиден — больше не медлить и избавиться от этого труса, который не достоин носить королевский торк, принадлежащий по праву ему, Маурику. Но способ, которым Маурик мог достичь своей цели, требовал тщательной подготовки. Его план, подобно рогам оленя, должен ветвиться на три части. Первое, его не должны были обвинить, он не должен возбудить ни малейшего подозрения. Далее, в падении Церрикса должны винить только его самого. Ошибки в расчетах и неоправданное доверие — это самый подходящий повод. И наконец, племя должно увидеть в судьбе своего короля свою собственную, если оно немедленно не откажется от этого постыдного мирного плана.

Маурик не сомневался, что инструмент его мести сейчас находится всего на расстоянии хорошего броска копья — раб-римлянин, которого звали Друзом.

Увидев достаточно, уверенный в правильности своих действий, Маурик встал. Инир и Балор последовали за ним.

Они подошли к рабу футов на двадцать — гораздо ближе, чем любой ордовикский воин позволил бы приблизиться врагу, — когда тот заметил их. Друз быстро сунул то, что на взгляд Маурика казалось сломанным лезвием косы, в одну из корзинок. Перевернув другую, как будто спеша подняться из неудобного положения, римлянин встал. Его черные, птичьи глаза метались от Маурика к его спутникам и обратно. Казалось, он взвесил возможности и отказался от мысли о побеге, так как не двинулся с места.

Глядя на то, как напряглись его обнаженные ноги, Маурик презрительно усмехнулся. Хорек! Он считал их дураками, думал, что они не заметили свежесрезанные и заостренные палки, которые он попытался скрыть под рассыпанными листьями?

Даже Инир разгадал жалкую попытку маскировки. Юноша отстранил Друза и, встав на колени, пошарил в куче листьев. Потом поднял одну из палок и осмотрел повнимательнее заостренный конец.

— Грубо, но эффективно. — С удивлением на красивом лице он протянул импровизированное копье Маурику для осмотра.

Маурик взял его.

— Скажи, — он осмотрел раба с головы до ног, как бы припоминая его, — ты, которого зовут "испанец Друз», за какой дичью может охотиться раб с подобным оружием?

Римлянин с ненавистью смотрел на него. Маурик рассмеялся и протянул копье Балору.

— Разожги огонь и обожги острие.

Трудно сказать, какое из чувств преобладало в выражении темных глаз испанца: удивление или страх. Однако он достаточно владел собой, чтобы попытаться принять равнодушный вид.

— Будешь пытать, — сказал он с кривой усмешкой, — или предпочитаешь убить меня прямо сейчас, британец?

— Ни то, ни другое, римлянин. Я собираюсь сделать тебе предложение. Такое, которое будет обоюдно выгодным и удовлетворит всех.

Не стараясь скрыть свою ненависть, жилистый человек выпалил:

— Более всего меня удовлетворил бы вид твоей головы, британец, катящейся по земле, подобно голове обезглавленного тобой безоружного мальчика.

Маурик стиснул зубы. Хотя рука тянулась к мечу, он сохранил спокойный вид. Этот человек был ему нужен. Он единственный из пленников-римлян сохранил ненависть к пленителям, достаточно сильную, чтобы действовать вопреки приказам того, высокого. Следовательно, он был единственным подходящим человеком для целей Маурика.

— Не глупи, римлянин. Если бы ты не был нужен мне, я убил бы тебя сразу.

На мгновение выражение ненависти и вызова в глазах того, казалось, потускнело.

— Нужен, зачем? — спросил он, в его голосе и на лице читалось недоверие.

Маурик не ответил на вопрос.

— Скажи… Друз… принял бы ты свободу, если бы тебе предложили ее? Хотел бы ты покинуть эти места и вернуться к своим легионам? И откажешься ли ты подчиняться приказам своего высокого, чтобы сделать это?

Римлянин никак не отреагировал на свое имя, и даже упоминание о свободе, казалось, мало тронуло его. Но упоминание Мауриком его командира заставило Друза поднять голову и стерло презрительную усмешку с лица.

— Мавриций больше мне не командир! Пусть другие, которые немногим лучше, сотрудничают с ним, едят из его рук, но только не я. Нельзя служить и себе, и Риму одновременно. Он сделал свой выбор, и теперь он верен не Орлам, а шлюхе, с которой спит.

Маурик услышал слабый звук от удара кремня Балора и продолжил, следуя своему плану. Презрение этого раба к своим бывшим товарищам должно сослужить ему хорошую службу.

— Ненависть, горящая в твоих глазах, римлянин, неподдельна. И я уважаю тебя за это. В моем сердце горит такая же ненависть. Но есть люди, которые предпочитали бы видеть мир между нашими народами. Да, они задумали все это много месяцев тому назад. Твои вожди предали тебя так же, как мои — меня.

В глазах-бусинках мелькнул интерес. Последовал еле заметный кивок, может быть, знак согласия?

Маурик двинулся дальше.

— Ваш отряд попал в заготовленную засаду. Я знал не только, где напасть, но и сколько вас будет. Мне обещали даже, что сопротивление будет слабым или его вообще не будет. Видишь… ваш центурион жертвовал твоей жизнью и жизнями твоих товарищей, чтобы попасть сюда и взрастить это зерно мира вместе с трусами из моего народа.

— Почему ты рассказал мне это?

Маурик понял, что смуглый раб поверил ему. Он не спрашивал о деталях, а только о причинах.

— Я хочу, чтобы этот план провалился, и для этого мне нужна твоя помощь.

— Ты, должно быть, сошел с ума, британец. — Он недоверчиво фыркнул. Каким образом это касается меня?

— Выслушай меня. Я хочу, чтобы ты убил Церрикса или, по крайней мере, ранил его. Наш закон запрещает искалеченному или раненому человеку быть королем. Руководство племенем должно быть в руках сильного человека, потому что слабость вождя ослабляет и племя. Если Церрикс потеряет власть, мир, который он поддерживает, долго не продлится.

Римлянин взглянул на него, затем на Инира и Балора, которые, согнувшись у небольшого костра, обжигали заостренные палки. Некоторое время он, казалось, находился в замешательстве, как будто сомневаясь, действительно ли слышал все это. Затем громко рассмеялся.

— Хотя я без всякого сожаления оборвал бы жизнь любого кельта, неважно, король он или нет, я все же не убийца. Если ты хочешь устранить его, британец, делай это сам.

— Я не могу. Если возникнет хоть малейшее подозрение, мне никогда не носить королевский торк. На лице римлянина появилась фальшивая улыбка.

— А… ты задумал это не ради своих убеждений, а из честолюбия! — Он снова рассмеялся и покачал головой. — Найди себе другого римлянина. Скорее твое копье пронзит мое сердце, чем мое — сердце твоего короля.

Нелегко было удержать язык за зубами и правую руку в неподвижности. Вряд ли Маурик когда-нибудь испытывал подобную ненависть к человеку.

— Ты нужен мне живой, убежавший к своим легионам. Только тогда все поверят в опасность, и я смогу поднять знамя войны, — смог он наконец выдавить.

В глазах раба появилось новое выражение.

— И ради честолюбия ты готов пойти на истребление своих людей?

Маурик чуть было не потерял контроль над собой, но услышал внутренний голос. Пока он удерживает внимание маленького испанца, надежда остается.

— Ты слишком самонадеян, полагая, что победа будет непременно за вами, римлянин.

— А ты — самонадеянный глупец, если думаешь, что вы сможете добиться того, чего не смог никто — сразиться с легионами Рима и остаться в живых!

— По крайней мере, мы умрем, как мужчины, а не будем перерезаны, как овцы, в ярме римского рабства!

Воцарилось молчание. Они смотрели друг на друга. Как ни странно, при обоюдной ненависти между ними образовалась некая тонкая связь и даже, в каком-то смысле, взаимоуважение.

— Почему я должен тебе доверять? — спросил наконец римлянин.

— Я тебе сказал. Ты нужен мне живой. Если ты умрешь, будет сделана только половина дела.

— Так ты говоришь. Но опыт научил меня, что человек, предавший единожды, не замедлит предать еще раз. У меня нет причин верить тебе, британец. — Он сплюнул. — И еще меньше — доверять.

Маурик не был удивлен таким ответом. Собственно говоря, он ожидал его и обдумал свои действия. Не без опаски, но снял золотой браслет с руки и положил в руку собеседника.

— Принеси это Церриксу. Он узнает его и поймет, что ты мог получить его только от меня самого. Потом расскажи, что я задумал. Уверяю тебя, он поверит, что это правда, даже если ты этого не понимаешь. Я умру, а его мирный план останется. И ваши легионы последуют примеру твоего центуриона и продадут свои мечи и честь за удобства мира.

Маурик ждал ответа. Достаточно ли умен этот хорек, чтобы понять, если он попробует пойти к Церриксу, то не пройдет дальше крепостных ворот?

Темные глаза сузились и остановились на браслете, зажатом в руке. Он медленно покрутил золотое кольцо между пальцев.

— Если я соглашусь, а я еще не согласился, то как смогу подойти достаточно близко, чтобы убить его?

Друз внимательно выслушал все сказанное далее и зафиксировал в памяти каждую деталь. Да, улыбнувшись про себя, кивнул, он знает, где оленья тропа пересекает ручей, и он будет наготове. Наконец-то настало время долгожданной мести. Если хоть половина из сказанного этим кельтским ублюдком с намазанными волосами правда, он вновь поймает свою удачу! Клянусь головами Цербера, побожился он, взывая к трехголовому сторожевому псу Аида, он вернется из этих гор героем, он позаботится, чего бы это ни стоило, чтобы никто не смог опровергнуть его донесение!

Они вышли из крепости на рассвете, двенадцать человек с мечами на поясах, неся каждый по восемь легких метательных копий или по прочному копью. Воздух был свежим и холодным, небо ясным, хотя в долинах и лощинах еще лежало покрывало оставшегося с ночи тумана. Однако никого из охотников не беспокоило, что утренняя пелена затруднит выслеживание дичи. Для этого существовали собаки.

Маурик держал свою свору из трех собак поближе к себе. Сегодня не тот день, чтобы заставлять борзых рыскать по кустам. Если раба случайно обнаружат прежде, чем он выполнит задание, тогда рухнет не только план свержения Церрикса!

Маурик не стал больше думать о плохом исходе, наоборот, он уверен в благосклонности судьбы, пророчески подтвердившейся внезапным появлением трех птиц, испуганно кружащихся над головой Церрикса.

Пока другие пытались загладить впечатление от плохой приметы, Маурик, по обыкновению всех слабых людей, отбросил последние сомнения. Предвкушая грядущую победу, он забыл, что появление трех птиц предвещало не только смерть, но и возродившуюся жизнь.

Наконец — не слишком быстро для того, кто ожидал столь многого — рассвет перешел в день. Поднявшееся солнце разогнало стелящийся по земле туман. Солнечные лучи тонкими лезвиями сверкали среди листвы. Темный, сырой лес повеселел и стал казаться светлым и теплым.

Люди разделились на две группы. Церрикс поведет первую, Маурик вторую. Сначала, разойдясь, группы будут двигаться через лес отдельно, параллельно одна другой. Через несколько миль сменят направление и пойдут навстречу. Все кабаны и олени, поднятые и зажатые между ними, потом будут загнаны в ловушку.

Воины разошлись. Группа Церрикса по узкой оленьей тропе двинулась на юг, Маурика — на север. Потом обе группы повернули на запад. Они должны были опять встретиться на пересечении оленьей тропы с ручьем, где поднимающийся склон крутого холма образовывал естественную преграду. По склону тянулись особенно густые заросли ежевики, нависающие над ручьем. Сюда охотники и должны были загнать добычу.

Внезапно замолкнувшие лесные птицы предупредили Друза о приближении охотников. Он занял позицию и приготовился. Сидя в этих зарослях, он ждал решения своей судьбы. Теперь она была в его руках — воплощенная в копье на изготовку.

С необычным для человека, предвкушающего месть, терпением он наблюдал, как приближаются две цепочки людей с разных сторон. Длинные светлые волосы воинов были по случаю охоты связаны на затылках, поэтому Друз ясно видел сияющий на солнце заветный золотой торк на шее Церрикса.

Он прицелился в точку немного ниже этого блика света и, отведя левую руку, поднял правую.

— Смотрите! — услышал он крик. — Раб!

В то же мгновение четыре копья полетели в чащу, где стоял Друз. Два из них нашли свою цель.

Боль взорвалась внутри. Упав на колени и раскрыв от неожиданности и изумления рот, неудавшийся убийца смотрел на два древка, торчащих из груди и живота.

Он был солдатом. Он знал. Наконечник одного копья проник в легкие, другой перебил артерию, идущую вдоль позвоночника, пройдя сквозь желудок. Внутренние полости его тела наполнялись кровью.

Друз-испанец призвал Перевозчика, чтобы тот забрал его, и испустил дух.

Внизу, на берегу ручья, Маурик в оцепенении вглядывался в заросли. Вспыхнувшая искра догадки переросла в уверенность. Сквозь густой камыш и заросли ежевики зоркий глаз, особенно ждущий этого, мог бы различить даже очень легкое движение. Возможно, даже догадаться, что там кто-то прячется. Но узнать человека? Нет. Это было невозможно. Чтобы выкрикнуть подобное предупреждение, воин, поднявший тревогу, должен знать больше, чем мог увидеть. И этому есть только одно объяснение.

Как лунатик, Маурик не помнил, что произошло дальше, как он вернулся в крепость. К счастью, убийство раба настолько заняло умы и языки охотников, что никто, казалось, не счел странным или подозрительным его почти невменяемое состояние. Когда прошел шок, он смог обдумать дальнейшие действия…

Очевидно, Церрикс рассказал лишь немногим близким людям о предполагаемом покушении, но не открыл деталей. Не исключено, хотя и сомнительно, что он не догадывается, кто стоял за заговором. Вероятнее всего, Церрикс знал и просто поджидал удобного случая, чтобы использовать измену Маурика самым выгодным для себя образом. Этот самонадеянный ублюдок наверняка думал, что раз убийца обнаружен якобы случайно, то можно скрыть знакомство с планом. Возможно, он даже надеялся и дальше использовать своего шпиона.

Пытаясь сдержать внезапно вспыхнувшую ярость, Маурик стиснул зубы. Предать его мог только один человек, человек, которому он доверял больше, чем другу! Но время для мести еще не наступило.

Теперь он стал различать голоса вокруг. Прислушался к разговорам и понял, хотя много самых невероятных догадок, все сводится, в сущности, к одной версии.

Жилистый римлянин никогда не скрывал, что не смирится с пленением и рабством. Поэтому неудивительна его попытка бегства. Надо поискать на ферме и, вероятно, обнаружится тело его хозяина. Ясно, это была отчаянная попытка побега. Заметив приближающихся охотников, он, несомненно, принял их за преследователей и решил, если уж ему суждено умереть, забрать с собой кого-то из ордовиков.

Маурик оживился. В конце концов, все они воины и у них достаточно гордости. Никто из них не одобряет хорошее отношение к этим пленникам, их бывшим врагам. Если ему удастся использовать попытку к бегству одного римского раба как пример неблагонадежности всех римлян, а значит, их опасности для мирных жителей, он сможет увеличить число своих сторонников. Прежде, чем все откроется, он должен собрать всех своих сторонников и скрыться. Может быть, это и есть воля богов!

Снова приободрившись, Маурик мысленно вернулся к тому делу, которое необходимо было завершить до бегства.

Когда он вошел, Маурик поднялся на колени и поманил его. Инир, улыбаясь, подошел. Если он и удивился, увидя Маурика в постели в разгар дня, то не подал вида. Чуть стесняясь, он подождал, пока Маурик повторил свой призывный жест. Потом, раздевшись, встал перед ним на колени.

Дальнейших приглашений не требовалось. Призывно изогнувшись, он начал поглаживать любовника, разжигая желание. Маурик закрыл глаза, помедлил, наслаждаясь и предвкушая удовольствие. Когда возбуждение достигло апогея, он отстранился, поставил юношу на четвереньки, налег грудью на широкую спину и от прикосновения к гладкой коже и крепким мышцам другого мужчины почувствовал, как теплая волна прокатилась внизу живота. Его желание было особенно велико от мысли о том, что его любовник ни о чем не подозревает. Время настало.

Левой рукой он сжал плечо Инира и, привстав, потянулся за кинжалом, лежащим на куче скинутой им одежды. Вынул его из ножен, и пальцы сомкнулись па рукоятке.

Затем наклонился вперед и ударил, погружая обнаженное лезвие в спину предателя.