Последний день лета.
Дорога от офиса до знакомой до боли разбитой строительными машинами улочки заняла сегодня у Высоцкого рекордно мало времени.
Корней подъехал к нужному двору, вышел из машины, хлопнув дверью сильнее обычного.
Прошел к калитке с облупленной зеленой краской, знакомым жестом открыл. Она жалобно скрипнула, впуская незваного гостя. Показалось даже, что скрипнула громче и протяжней обычного — как бы жалуясь на то, свидетелем чего ей пришлось сегодня побывать.
Только Корнею не надо было жаловаться, он и из рассказа Вадима понял все более чем ясно.
Теперь же шел по тем же плитам, которые до этого топтал не раз и не два, чувствуя либо ноющее раздражение (из-за предстоящего разговора), либо остаточное (из-за произошедшего). Но на сей раз, по идее, он должен был испытывать если не триумф, то хотя бы облегчение, а испытывал все то же — злость вперемешку с раздражением.
Все через задницу. Неделя его отсутствия… И все через задницу.
Набойки дорогих мужских ботинок стучали по бетонным плитам, Корней делал шаг за шагом в сторону дома, на пороге которого сидела девушка.
Опять, как всегда, в излишне коротких шортах, смотрела перед собой, даже, кажется, не замечая приближения постороннего человека, обнимала голые плечи руками. Кудри снова были собраны в аккуратный пучок на затылке. Красивая… Растерянная… Испуганная… С сухими глазами и белым лицом… Дрожащая скорее от пережитого, чем от холода.
Хотя и холодно-то не было — последний день лета порадовал бархатом тепла. Только в этом доме вряд ли хоть кто-то смог это оценить. Слишком день получился насыщенным.
Корней подошел к Ане, остановился на расстоянии вытянутой руки, с минуту просто молча смотрел сверху вниз. Ждал ли, что сама заговорит? Вряд ли. Скорее с кулаками бросится. Но это не пугало. Мужчина держал руки в карманах брюк с идеальными стрелками, на руке то и дело вспыхивал экран часов — написывал Вадим, который так и не понял, что натворил и откуда такая реакция начальника. Отвечать сегодня Высоцкий не планировал. Пусть понервничает. Ему полезно.
— Что ты будешь делать? — Корней же все продолжал смотреть на девушку, сидевшую на пороге того самого, попортившего столько крови и нервов, домишки, и не мог разобраться — больше жалеет или злится. Теперь-то не только ему, но им обоим наверняка очевидно — вот к чему приводит глупая принципиальность там, где места ей не было. Сами виноваты. Во всем сами виноваты.
— Я не знаю… — Аня же ответила тихо, глядя перед собой в темноту, обнимая плечи руками, забывая моргать.
— Вставай, — когда он произнес приказным тоном, вздрогнула, вскинула взгляд.
— Зачем? Меня не пустят к бабушке в больницу, я спрашивала. Только завтра можно приехать, — ответила тихо, сдавленным голосом.
— Вставай. Собери самое необходимое. Побудешь пока у меня.
— Я не могу. Вы посторонний человек… Я вам не доверяю.
— На лавке лучше, думаешь?
— Я тут переночую, — девушка сказала твердо, оглядываясь на дверь дома, который уже завтра, скорее всего, перестанет существовать.
— А дальше? Все же на лавке? — нет, таки больше жалеет. Потому что он не хотел, чтобы все произошло вот так. Смотрел, как Аня хмурится, закусывает губу в раздумьях, потом поднимает взгляд на него опять с опаской…
— За что вы так с нами? Мы же действительно никому не сделали ничего плохого, чтобы вот так…
— Вы переоценили свои силы. Вот и все.
— Это ведь наш дом…
— Уже не ваш. Пойдем. Здесь тебе делать больше нечего.
Аня долго смотрела на протянутую мужскую руку, продолжая впиваться пальцами в свои плечи. Ей физически сложно было принять предложение человека, разрушившего их с бабушкой жизнь. Вот так просто… Потому что может. Но выбора не было, поэтому…
Аня вложила свою руку в мужскую, вздохнула прерывисто, он же даже не кивнул толком — просто прикрыл на мгновение глаза, а потом потянул, помогая подняться. Предложение принято. Дальше неизвестность.