Правосудие в Миранже

21

По темной площади в поисках добычи шныряли голодные коты. Через подвальное окно с погнутой решеткой холодный ветер задувал в погреб скрюченные почерневшие листья, но что происходит в глубине погреба, снаружи не было видно. Под хруст рвущейся многолетней паутины Жаспар и трактирщица сдвинули в сторону пыльный стеллаж с ячейками для бутылок. Воткнув подсвечник в щебенку, женщина потянула за ржавое кольцо люка, и он со скрежетом приподнялся. Посветив в открывшийся провал, Жаспар осмотрел стенки узкой галереи, прорубленной в белом известняке. Один за другим они скользнули в тесный проход, который сначала повел вниз, а потом неожиданно выровнялся. Трактирщица пробиралась вперед по-крабьи, бочком: тучность не позволяла ей идти прямо. Под ногами хлюпала вода. Так они добрались до развилки подземных галерей. Женщина в нерешительности остановилась, но потом резко свернула в левый, более широкий проход с глинистыми стенками. Теперь им пришлось месить грязь, спотыкаясь о круглые камни. Через несколько десятков метров они добрались до круглой полости, выходившей на поверхность узким проходом, похожим на печную трубу. Коломбан был здесь.

Увидев их, он затопал ногами от радости. Трактирщица тут же прикрыла ему рот и подала Жаспару знак вручить письмо. Мальчик взял его двумя руками.

— Теперь послушай, что тебе скажет его светлость, — шепнула женщина.

Коломбан закусил губу.

За околицей, неподалеку от сожженного молнией каштана, его будет ждать неприметная повозка, направляющаяся в Дижон. Он должен добраться до нее незамеченным и спрятаться в бочке. В Дижоне ему снова придется стать незаметным, как мышка в траве, и не высовываться до тех пор, пока не найдет того пастора, которому адресовано рекомендательное письмо.

Коломбан поблагодарил хозяйку и того, кого назвал своим спасителем. У Жаспара защемило сердце. Слишком много опасностей поджидают мальчика. Но бегство — свидетельство того, что смелости ему не занимать.

Подняв глаза, Коломбан приготовился было взбираться вверх по световому колодцу, но вдруг передумал, бросился целовать руки Жаспару, обнял плачущую трактирщицу и осыпал поцелуями ее мокрые щеки. Потом перекрестился и поднял вверх большой палец в знак того, что все будет хорошо и им не нужно за него беспокоиться. Мальчик подпрыгнул, уперся тощенькими ногами в стенки колодца и ловко полез вверх. Осторожно выглянув наружу, он огляделся и, убедившись, что поблизости никого нет, исчез из вида.

Без лишних слов они двинулись в обратный путь. На развилке трактирщица остановилась и властным жестом указала ему на другую галерею. Жаспар бросил на нее вопросительный взгляд.

— Через этот ход вы попадете в подвал ее дома. На железной крышке люка нацарапана буква «Д». Будьте осторожны, петли сильно скрипят.

Тучная трактирщица бесшумно и легко шагнула в темноту хода, который вел к постоялому двору. Жаспар удивился этой легкости, свойственной, по общему мнению, ведьмам.

В конце тоннеля он обнаружил круглый люк, помеченный буквой «Д». Стараясь не шуметь, судья медленно приподнял крышку и посветил себе лампой, но слабый свет не смог разогнать густой мрак. Жаспар проглотил слюну и, полностью откинув крышку, полез наверх. То, что он увидел, заставило его удивленно присвистнуть: подвал господина Дюмулена ломился от вина из лучших сортов винограда. Осторожно ступая, Жаспар Данвер обошел стеллажи с пыльными бутылками, оплетенными густой паутиной. Наверху он заприметил створки крепкой дубовой двери, выходившей на площадь, а в одном из углов подвала нашел узкую деревянную лестницу. Он стал подниматься, не зная даже, куда она ведет.

Данвер оказался в запертом стенном шкафу. Сначала он испугался, что не сможет выйти, но, терпеливо поковырявшись с замком, все же справился с ним, слегка приоткрыл створки шкафа и огляделся. Он был в аптечной лаборатории, просторной и хорошо оборудованной. Однако Жаспара поразил царивший повсюду беспорядок. Склянки были открыты, одну из чашек коромысловых весов перетягивали гирьки. На оловянных тарелочках были приготовлены ингредиенты для лекарственных средств, а в специальных формочках лежали готовые пилюли. Все говорило о том, что аптекарь не закончил работу, рассчитывая вскоре вернуться, может быть, после обеда…

Из любопытства Данвер принялся открывать выдвижные ящички огромного шкафа, занимавшего одну из стен лаборатории. В них хранились сухие цветы, кора деревьев, листья, коренья, кусочки древесины, семена, одним словом — все необходимое для приготовления лекарств. Что делал Гастон Дюмулен в день своей смерти? Уж не играл ли в ученика чародея? На выстроенных в ряд баночках были написаны названия различных мазей и экстрактов растений. Каковы были намерения аптекаря, когда он открывал склянки с надписями «козлиная кровь» и «коровья моча»?

Внимание Жаспара привлек голубой фарфоровый сосуд с этикеткой «Пиявки», выдвинутый из своей ячейки. Он снял коническую крышку и почувствовал тошнотворный запах. Стараясь не дышать, Данвер заглянул внутрь: там лежала кучка сморщенных высохших пиявок. Жаспар закрыл банку и задумался. Лекарям, которые практикуют кровопускание, нужны живые пиявки. Гастон Дюмулен, должно быть, делал из них порошок. Он собирался растолочь одну в каменной ступке… Если аптекарь не разводил пиявок, то он покупал этих тварей у одного из тех бедняг, что ловили их в болоте, подставляя в качестве приманки собственные ноги. Этого человека необходимо разыскать…

Жаспар осторожно разгребал содержимое ступки мраморным пестиком, безуспешно пытаясь определить, что представляли собой красноватые кристаллы. Звук шагов заставил его замереть.

На пороге лаборатории появилась Анна Дюмулен в ночной рубашке. От неожиданности она испуганно вскрикнула.

— Я пришла… за снотворным, — пролепетала вдова, словно это ей, а не ему, надо было оправдывать свое присутствие здесь, и указала на склянку с надписью «от бессонницы». — Смесь трав с медом, ничего больше…

Она перевела дух, понимая, что ее страх не остался незамеченным.

— А я пришел повидать вас, — сказал Жаспар.

Она одернула рубашку и сложила на груди руки.

— Но вы что-то искали здесь…

Судья указал подбородком на ступку.

— Ваш муж был занят работой…

— Как видите, — ответила Анна Дюмулен, сопровождая слова легким взмахом руки. — Но я не знаю, что за лекарство готовил мой муж. Я вам уже говорила, что больше не имела с ним ничего общего.

Заметно нервничая, она прошлась по лаборатории, стараясь не задевать мебель и лабораторное оборудование. Длинные пряди полураспущенных волос золотым потоком струились по ее плечам и спине.

— Но он преследует меня даже мертвый. Я опасаюсь открывать окно. Я слишком боюсь злых языков… Однако благодаря уличным разговорам я в курсе всего, что происходит в городе. Люди любят обмениваться новостями, особенно скандальными… — Неожиданно она подбежала к Жаспару и схватила его за рукав. — Вы знаете, что они увезли Абеля? Вы видели его? Неужели он все еще думал, что ему удастся спастись? — ее голос задрожал. — Они сожгли его, ни в чем не повинного! Чтобы поймать его в большом лесу, который он знал, как свои пять пальцев, они пустили за ним собак. Они затравили его, точно на охоте. Звери! Вы не видели, как его увозили в повозке? Кто его видел?

— Иезуит был с ним до самого конца.

— И отпустил ему грехи… Благослови его, Господи, за доброту и милосердие! — Она снова стала мерить шагами лабораторию. — Если бы не он, где бы теперь была душа Абеля? Никто не знает! И кому теперь верить?.. Дай, Боже, иезуиту здоровья за то, что он простил Абелю его заблуждения!.. Он верил в свое воскрешение, бедный Абель. Если бы он был прав… — она остановилась и закусила губу. — Я приготовлю отвар.

Она развела огонь в маленьком очаге в центре помещения. Сунув руку в украшенный орнаментом, но не подписанный горшок, Анна достала какие-то веточки и бросила их в глиняный котелок, который наполнила родниковой водой. Вскоре веточки заплясали на бурлящей поверхности кипятка под тихое лопотание пузырей. Вдова разлила золотистый отвар по чашкам и предложила одну Жаспару.

Они неторопливо прихлебывали душистый напиток, не нарушая словами уютной тишины.

Прошло совсем немного времени, и они оба почувствовали, как ими овладела странная дрожь. Жаспар рассеянно подумал, что все дело в настое, но тут же забыл об этом, всецело отдаваясь необычным ощущениям. Ему нравилось чувствовать близость этой женщины, ее нежный запах, прикосновение щеки к его груди. Золотистый напиток, похоже, не был обычным травяным чаем, но Данверу никак не удавалось определить, что же пошло в котелок для его приготовления. А может быть, все дело в неотразимой привлекательности Анны Дюмулен? Она стала его солнцем, все его помыслы были устремлены к ней, каждый жест был пропитан нестерпимым желанием обладать ею.

Он погладил длинные волосы Анны, искрившиеся темным золотом в отблесках угасавших углей. Скользнув по ее спине, рука Жаспара опустилась на упругую выпуклость ягодиц, поднялась к узкой талии и нетерпеливо распустила стягивавший ее пояс. Голубая ночная рубашка сразу стала шире, скрыла соблазнительные изгибы тела и накрыла край стола, на который они присели. Жаспар посмотрел Анне в лицо: глаза полузакрыты, губы тронула загадочная улыбка. В этот миг ему показалось, что их встреча происходит где-то в ином мире.

Она нащупала застежки его камзола и торопливо принялась расстегивать их. Неуловимым движением Анна сбросила ночную рубашку с правого плеча и вытащила руку из широкого рукава, обнажая половину груди. Жаспар пылко припал к ней горячими губами. Когда рубашка упала с другого плеча, его глазам предстала истерзанная пытками левая грудь. Как и плечо, она была почти черного цвета от обширных кровоподтеков. Данвер взял Анну за руки и сказал:

— Я спасу тебя.

— Я отомщу им, — тихо ответила Анна.

Он привлек ее к себе. Их тела соприкоснулись, и тогда они, не в силах противиться охватившей их страсти, слились друг с другом в жарком любовном объятии. Их ложем стал большой лабораторный стол, деревянная столешница которого за долгие годы была изъедена химическими реактивами… Они чувствовали кожей каждую неровность и шероховатость, но волна желания вздымалась все выше и выше, сметая все на своем пути. Торжествующая плоть Жаспара проникла в трепещущее лоно молодой женщины и с каждыми толчками тел погружалась все глубже в его жаркую и влажную глубину. Наслаждение уносило их прочь, накатывало мощным, неудержимым потоком, и, когда они взлетели на его гребень, им показалось, будто их поразил оглушительный удар грома.

Обессилевшие, они неподвижно лежали на шершавом столе, прижимаясь друг к другу влажными телами и жадно впитывая странно волнующие, необыкновенные запахи любви.

Еще не раз за эту ночь они обладали друг другом, перемежая страстные объятия коротким сном.

Через щель в ставнях Жаспар заметил, что небо посерело. Близился рассвет. In furore justisimae irae… In furore justisimae irae…

— Ты не должен больше приходить, это слишком опасно, — сказала Анна и, не давая ему возможности возразить, добавила: — Поклянись, что больше не придешь.

Жаспар Данвер поклялся, надеясь, что скоро все изменится, и это его обещание стоит времени, потребного для перемен.

Они расстались, обменявшись поцелуями, настоенными на любви и страхе. Но страха было больше.

Весь день Жаспар работал над своими записями. Поток жалобщиков больше не интересовал его — он уже и так знал, что магистратура Миранжа попала в порочный круг, разорвать который могла только сила извне. Скоро должен был прийти человек, молчание которого было щедро оплачено, чтобы отвезти подготовленный доклад в Париж.

Несмотря на гомон, постоянно доносившийся из трактира, Данвер услышал на лестнице чьи-то шаги. Он спрятал свой доклад в сумку.

В комнату вошел Караш д’Отан. Вид у него был отсутствующий, но говорил иезуит связно и осмысленно.

— Людям мало преисподней, описанной в Библии, и они придумали себе новую, еще более страшную: в ней невинных заживо сжигают во имя правосудия и Господа Бога. Перед смертью Абель и Жанна плакали, словно дети, и просили пощады. Пощады! — повторил священник. — А толпа смеялась! Да, смеялась! Там были люди разных сословий, женщины, дети! Как же я иногда ненавижу человечество! Эти тупые толпы, которые ублажают отвратительными зрелищами!..

— Значит, казнь состоялась в Сен-Пьер-де-Коре, — уточнил судья. — В день святой Ирины…

— Я еще раз написал об этом в орден Иисуса, — сказал иезуит. — Если понадобится, я сам поеду в Париж.

Подойдя к мольберту, он посмотрел на незавершенный рисунок крокуса, после чего перевел взгляд на живой цветок, лепестки которого постепенно увядали, хотя стебель по-прежнему стоял прямо.

— Никогда еще жизнь не представлялась мне столь эфемерной. Я смотрю на ваш крокус с таким чувством, будто завтра умру. Любое ощущение кажется мне обостренным до предела…

В дверь постучали. Жаспар Данвер вложил письмо иезуита в пакет, предназначенный для отправки в Париж.

Начальник тюрьмы закрыл за собой дверь, предварительно убедившись в отсутствии соглядатая. Он воспользовался традиционным «винным» перерывом, чтобы предупредить господина королевского инспектора, что на утреннем заседании председатель суда был вне себя от гнева. Он проклинал водуазцев[4], евреев, извращенцев, итальянцев, всех тех, говорил он, кто строит козни при королевском дворе. Позже от лейтенанта Шатэня офицер Мало узнал, что председатель Ла Барелль получил послание из Верховного суда, запрещавшее начинать процессы по делам о колдовстве до прибытия Королевских эдиктов со специальными указаниями для провинциальных судов.

— Наконец хоть одна хорошая новость! — воскликнул Караш д’Отан.

— Погодите радоваться, — сказал начальник тюрьмы. — Председатель суда пришел в такое бешенство — против вас тоже, господа, — что решил как можно скорее завершить текущий процесс. Вы сами понимаете, чем это грозит.

Офицер Мало извинился и надел шляпу. Он торопился: в тюрьме случилась какая-то неприятность и его отсутствие могло ему дорого обойтись. На румяном лице начальника тюрьмы отражалась внутренняя борьба с собственным страхом.

Когда за ним захлопнулась дверь, судья и иезуит переглянулись.

— Нужно предупредить вдову, чтобы она уходила из города, — сказал священник. — Наведайтесь к ней вечером, скажите, что оставаться здесь становится опасно…

— Лучше вы. Вас примут за ее исповедника. Но все же дождитесь вечера. Чем меньше нас будут видеть, тем лучше. Передайте ей, что я договорюсь о побеге с хозяевами постоялого двора: мы крепко повязаны друг с другом. У нее есть день-два на сборы.

Тайный посланец судьи Данвера появился сразу же после ухода Караш д’Отана.

— Пришлось дождаться ухода ваших посетителей, чтобы не представляться им, — тихо сказал он. Затем без лишних слов курьер спрятал пакет под просторным плащом и, прощаясь, взмахнул черной шляпой.

Стоя у окна, Жаспар взволнованно следил за всадником, который быстро удалялся в северном направлении…

Когда он обернулся, в комнате уже была хозяйка постоялого двора. Легкость ее походки при такой полноте всегда озадачивала Жаспара… Некоторое время женщина с лукавым видом разглядывала судью, после чего заявила: ей все известно о его сегодняшних посетителях. Данвер осадил ее ледяным взглядом. Хозяйка осеклась, потом сказала, что у нее есть новости о Коломбане.

— С этого утра он в Дижоне! — торжествующе сообщила она, и тут же ее голос приобрел ядовитый оттенок: — Надеюсь, теперь о нем позаботится этот ваш епископ-протестант. В противном случае все наши усилия пойдут насмарку.

В опущенных уголках ее поджатых губ явственно читались подозрительность и неприкрытая угроза… Тем не менее пока они были союзниками. Она даже пригласила Жаспара на праздничный ужин с кюре Миранжа, у которого сегодня был день рождения. Брови Жаспара вопросительно выгнулись, и женщина поторопилась заверить его, что кюре можно доверять. Ни ей, ни ее супругу он никогда и ни в чем не отказывал.

«Если мне удастся добиться его расположения, — подумал Данвер, — я, несомненно, смогу узнать много нового».

Вечером они собрались за столом перед ярко пылающим камином. Последних клиентов быстренько выставили за дверь: когда хозяйка в плохом настроении, с ней лучше не спорить. Кроме судьи и кюре Миранжа на ужин была приглашена чета виноделов, давних друзей хозяев. Трактирщик и его супруга были одеты с иголочки. Хозяйка встречала гостей в новом платье и накрахмаленном чепце, который лишь подчеркивал ее непривлекательность, а хозяин щеголял в новом поясе — широком красном кушаке с заткнутыми за него ножами.

За столом шло активное обсуждение последних городских сплетен.

— Говорят, бородатая ведьма сейчас сильна, как никогда, — заявил хозяин.

— Кое-кто слышал ее храп в доме священника, — сгущая краски, добавила хозяйка.

Кюре пришлось защищаться:

— Должно быть, это служанка дрыхла без задних ног вместо того, чтобы заниматься уборкой.

— Но люди утверждают, что узнали бородатую ведьму, — стояла на своем хозяйка.

Кюре поклялся рогами дьявола, что никогда в жизни не видел ее.

Хозяйка положила ему на тарелку пару ломтей сала толщиной с собственную ладонь и посоветовала не обращать внимания на эти россказни. За длинный язык придется расплачиваться. Вот взять хотя бы старуху Бург и этого идиота Абеля…

Она осеклась, увидев искаженное яростью лицо судьи. Она ни с кем не хотела спорить. Чтобы сменить тему, она сообщила, что на завтрашний день ей нужен кое-кто особенный.

— Помощник? — поинтересовался винодел.

— Нет, карлица.

Винодел покачал головой. Карлица… Легче сказать, чем найти. Хозяин был того же мнения, но что делать, если таково желание клиента. Каждые три дня он требовал новую девку. Винодел спросил у кюре, не считает ли он такие аппетиты чрезмерными. Служитель церкви поднял руки и, задумчиво соединив кончики пальцев, заявил, что не видит ничего плохого в тяге к новизне, более того, если постоянно пользовать одну и ту же девушку, то она в конце концов станет настоящей греховодницей.

Краем глаза хозяйка следила за судьей, который сразу же раскусил ее замысел. Она хотела втянуть его в свои махинации, превратить в сообщника. Приторно-сладким голосом она добавила:

— Вообще-то судья Бушар мог бы понять, что чистых и здоровых потаскушек в наших краях сыщется не так уж много.

Данвер наспех проглотил свой десерт и, поблагодарив хозяев, откланялся.

Оказавшись в своей комнате, он дал волю душившему его гневу. Обещание, которое он вынужден был дать Анне, показалось ему вдруг невыполнимым. Завтра через иезуита она сообщит ему о своем решении. Он присоединится к ней позже, подальше от города… Но к чему оставаться здесь, в этой комнате, со всеми этими проблемами, жуликоватыми горожанами внизу и нескончаемым ожиданием?.. Ожиданием чего? Теперь для него имело значение лишь одно имя — Анна. Он находил его красивым, но не хотел бы слышать за ним чужую фамилию…

Жаспар на мгновение представил ее с аптекарем и тут же возненавидел его. Сам он был счастлив со своей женой, но она умерла при родах, и ребенок так и не увидел свет. Он остался один. А сейчас он мог бы начать новую жизнь, мог бы жениться на Анне прямо здесь, в Миранже…

Стараясь не попасться на глаза веселящимся и уже в стельку пьяным хозяевам постоялого двора и их гостям, Жаспар спустился в погреб и пошел уже знакомым подземным ходом. В аптечной лаборатории ничего не изменилось: горшки и склянки стояли все в том же беспорядке, ступка по-прежнему хранила секрет своего снадобья, стол с неровной столешницей возвышался на своем месте посередине комнаты…

Может быть, она будет недовольна его приходом, а может, удивится или обрадуется. Сам он чувствовал себя на седьмом небе от счастья, приближаясь к ее спальне, дверь которой была приоткрыта…

До него донеслись тихие голоса. Как, иезуит здесь? В это время? Несомненно, это он. Его голос Жаспар Данвер узнал бы из тысяч других. Судья заглянул в щель.

И увидел.

Караш д’Отан сидел на кровати рядом с Анной.

Оба были совершенно голые и о чем-то вполголоса беседовали при свете свечи.

Они разговаривали с умиротворением, которое наступает только после счастливых минут любви.

Они занимались любовью.

Жаспар хорошо слышал их голоса, но не разбирал отдельных слов. Легкий, воздушный голосок Анны походил на щебет лесной пичуги. Низкий, сочный голос Караша звучал успокоительно и серьезно. Временами они сплетались воедино, образуя удивительный дуэт.

Неужели они намерены болтать до скончания века?

Судья вошел в скудно освещенную комнату, ковер на полу приглушил его шаги.

Бенедикт Караш д’Отан увидел Жаспара первым.

Его молчание заставило Анну осечься на полуслове. Она подняла голову, вздрогнула и торопливо прикрылась ночной рубашкой.

— Что случилось? — спросила вдова, обращаясь к Данверу.

Он не отвечал, и она, потянув его за рукав камзола, заставила сесть на кровать рядом с собой. Жаспар не сопротивлялся.

Постепенно напряженность стала спадать.

— Что случилось? — переспросил Жаспар, не поднимая глаз от пола. — Не знаю…

Бенедикт выглядел скорее счастливым, чем раздосадованным.

— Мне было страшно, — прошептала Анна, комкая рубашку на груди.

Жаспар отвернулся.

— Не сердитесь, — заговорил Бенедикт. — Вы прекрасно знаете, что у меня были совсем другие намерения… Признаюсь: как и вы, я с первого же дня был очарован Анной. Но я не собирался… Увы, не все получается так, как бы того хотелось. Все так перепуталось…

Жаспар чувствовал себя полностью опустошенным.

— А тут еще очарование этой ночи, — продолжал Бенедикт. — Мы уже забыли, что бывают такие. Наверное, такая ночь будет накануне конца света…

Пламя свечи дрогнуло и заметалось из стороны в сторону. Анна не сводила с него глаз.

— Вы же давали обет целомудрия, — пробормотал Жаспар.

— Это одно из условий вступления в орден, — священник, казалось, вовсе не испытывал угрызений совести.

Анна мягко произнесла:

— Он проводил в последний путь Абеля и благословил его. Господь простит ему плотское прегрешение.

— Вы все же верите в грех? — спросил Жаспар чуть живее, чем ему хотелось.

— Да.

— А в дьявола? Вы верите в дьявола?

— Это сложный вопрос. Учитывая наше нынешнее положение, я вам отвечу совершенно искренне — нет. Конечно, это может показаться удивительным. Я священник и единственный человек в этом городе, который не верит в дьявола. Мои убеждения сложились уже давно. Дьявол — это мрачная выдумка человека. Иисус Христос — совсем другое дело.

Анна замерла с открытым ртом.

— А… в Бога? — спросил Жаспар.

— В Бога я верю. Большую часть времени, — кивнул иезуит.

На лицах собеседников застыло выражение удивления и непонимания.

— Я выбрал служение Христу. На мой взгляд, католицизм сегодня наиболее близок к его учению. Я не утверждаю, что он полностью соответствует ему, я говорю лишь, что другие религиозные течения отошли от него еще дальше. Как бы там ни было, Иисус Христос учил, что истинная религия — это любовь.

Жаспар хотел было возразить, что Иисус не проповедовал плотскую любовь, но вдруг почувствовал себя каким-то приземленным и агрессивным, этаким неотесанным деревенщиной. Он потерянно переводил взгляд с вдовы на священника, со священника на вдову. Чувство ревности приводило его в замешательство, физически истощало. Ему хотелось вытянуться на постели, прямо между ними… Но он выдавил:

— Я пойду спать.

Бенедикт улыбнулся ему.

— Вы правы. Нам всем нужно как следует выспаться.

Он решительно встал с постели и потянулся за одеждой. Сам того не желая, Жаспар покосился на его стройное мускулистое тело. В полной тишине иезуит натянул льняное белье, облачился в белую шерстяную сутану, подпоясался веревкой и, надев на шею крест, накинул плащ, капюшон которого сразу же опустил на лицо. Данвер молча следил за метаморфозой.

Анна не удерживала ни одного, ни другого.

Выходя из комнаты, они, как по команде, обернулись. Анна робкими, чуть неловкими движениями поправляла на себе ночную рубашку и оттого выглядела, как невинная юная девушка. Бенедикт послал ей воздушный поцелуй. Жаспар на прощанье слабо улыбнулся.

Лаборатория казалась более мрачной, чем обычно. Проходя мимо лабораторного стола, Жаспар с досадой пнул его ногой.

По подземелью он брел вслепую, безошибочно находя дорогу, словно животное, ведомое на поверхность инстинктом. Нащупав крышку люка, он с силой толкнул его…

Жаспара встретила сияющая физиономия мамаши-трактирщицы. В одной руке толстуха держала воронку, в другой пробку. Ее муж наполнял очередную бутылку вином из небольшого бочонка. Вот как, они спекулируют спиртным в ночное время… Данвер хотел пройти мимо, но трактирщица по своему обыкновению преградила ему путь.

— Что-то вы очень быстро обернулись, — она с улыбкой ожидала ответа, но, увидев искаженное яростью лицо судьи, пожала плечами и, посторонившись, пробормотала: — Этого и следовало ожидать. Она передумала.

Трактирщица отвернулась и продолжила прерванную его появлением работу: она закупоривала наполненные бутылки.

Он рухнул на кровать, даже не сняв сапог. Жаспар знал, что ему ни за что не заснуть. Его мучила лишь одна мысль: что делать? Издалека доносилось совиное уханье. Две ночные птицы вели диалог, однообразно повторяя пару одних и тех же нот. Жаспар подумал о Коломбане: перекличка сов обязательно привлекла бы внимание парнишки. Он отогнал от себя страшные картины ареста, заковывания в кандалы и попытался представить счастливую жизнь мальчика под опекой пастора… Крик сов действовал на Данвера угнетающе. Люди всегда считали его зловещим предзнаменованием, хотя для самих птиц он был, возможно, любовной песнью… Жаспар вспомнил, что говорил Коломбан о бородатой ведьме: «Это печальная женщина, она потеряла всех своих детей и теперь ищет их». Он хотел бы помолиться за него… Но он не может даже молиться. Он хотел бы спать рядом с Анной. Просто спать. Крики птиц изводили его. «Пусть они замолчат!» — рвалась из его горла немая мольба. Нужно дождаться рассвета…