Правосудие в Миранже

23

Жаспар не знал, сколько времени провел в этом зале и сколько стаканов вина успела принести ему хозяйка трактира. Он был в стельку пьян, но все же разглядел в окружавшем его тумане высокую фигуру в белой сутане.

— Прошу вас, — пробормотал судья, указывая на скамью с другой стороны стола. Он чувствовал, что не владеет ни собственным голосом, ни телом, и не знал, чего в его словах было больше — иронии или отчаяния. Однако он приободрился, увидев, что его поняли правильно.

Собственно говоря, иезуит был не намного трезвее. Они обменялись несколькими словами и погрузились в молчание. Глядя прямо перед собой, оба думали об одной и той же женщине, и оттого, что они знали это, их печаль казалась смешной, а апатия нелепой. Они должны были, скорее, драться на дуэли либо покончить с собой из-за потерянной любви или невозможности спасти любимую женщину.

Из состояния прострации их вывели отдаленные крики и топот множества ног.

По мере приближения к площади стенания становились громче, в них вплетались пронзительные крики и звяканье колокольцев…

Узкую улочку, которая вела к площади со стороны восточной окраины города, заполнило настоящее человеческое стадо — шумная и безликая толпа людей разного возраста. Молодые и старики безжалостно бичевали себя, не забывая осыпать ударами голые спины тех, кто тащился впереди.

Розовые лепестки, еще кое-где оставшиеся на измочаленных ветках, которыми эти люди хлестали себя, выглядели, по меньшей мере, странно и неуместно.

— Венчиковый терн, — произнес Жаспар. — Под цветком находятся маленькие шипы…

Когда хвост процессии поравнялся с постоялым двором, судья и иезуит признали в последнем страннике шевалье д’Ирэ. Лупить его терновыми ветками было некому, и он, осознавая свой позор, стучал себя в грудь и кричал, что он — недостойнейший из недостойных. Тем не менее от имени своих собратьев он обратился к толпе, которая жадно ждала разъяснений.

— Сторонники Очищения уничтожены! Смерть лжепророкам! Это развратники, завистники, клятвопреступники, опора Сатаны! Позор им! Они будут ввергнуты в зыбучие пески ада! Слава Господу нашему! С его благословения родился новый религиозный орден — Недостойные Пролитой Крови. Его сторонники перед вами, на этой площади!

— Вы хотели знать, верю ли я в дьявола… — шепнул иезуит Жаспару. — Вот вам мой окончательный ответ: да! — и он указал пальцем на шевалье д’Ирэ.

— Недостойные, — продолжал оратор, — униженно признают себя мерзкими отбросами, грязью, экскрементами. И они берут на себя все чужие грехи, чужое распутство и отсутствие веры! Они каются за все колдовские преступления, совершенные в округе!..

— Началось, — прокомментировал Бенедикт.

— Недостойные Пролитой Крови жаждут дать решительный бой абсолютному злу! Я имею в виду женщину с растрепанной бородой!

— Вот уж абсолютное зло! — хмыкнул кто-то в толпе. — Это ж баба!

— Именно так! — тут же парировал шевалье. — Бородатая женщина считает, что ей позволено присваивать себе мужские атрибуты!

Толпа осуждающе зароптала.

— …Господь пожелал, чтобы было два пола. Сначала он создал мужчину, а потом женщину, чтобы она составила ему компанию. Но Ева возжелала знаний Адама, и это привело к падению обоих!

Волна нервного возбуждения прокатилась по толпе потомков Адама и Евы. Один из горожан коснулся небритой щеки стоявшего поблизости Недостойного и перекрестился. Мамаша-трактирщица протянула сторонникам шевалье круглую буханку хлеба, но те отказались принять ее. (Женский пол ничего не понимает в духовной сфере.)

— Неужели Ева была бородатой женщиной? — спросил мальчик из толпы.

Захваченный врасплох, шевалье промямлил:

— Да… в некотором смысле… можно было бы сказать, первая женщина.

— Значит, бородатая женщина похожа на первую женщину! — заключил свежий мальчишеский голосок.

Тряхнув грязной спутанной шевелюрой, шевалье поднял руку, призывая собравшихся на площади к порядку, и замогильным голосом поведал:

— Скоро состоятся… сеансы публичного изгнания бесов!

— О! И кто же будет их проводить? — поинтересовались из толпы.

— Наши братья, сведущие в этом деле.

— А что они будут делать?

— Искоренять зло, поселившееся в телах людей!

— Где?

— В пещере Зазе!

Появившийся кюре — похоже, он только что встал из-за стола — был сражен увиденным наповал. Католическая религия в опасности! Он со всех ног помчался в ризницу церкви Святой Благодати и вернулся с полным горшком святой воды. «Сегодня повторится 15 августа! — решил он. — Народ нужно освятить с головы до пят!» И, чтоб слова не расходились с делом, кюре начал кропить своих прихожан. Недостойные тут же запротестовали против такого обращения. Католическое рвение священника смывало с них благородный налет всеобщего греха. А кроме того, святая вода оказалась холодной!..

Кто-то спросил, придет ли в пещеру Зазе бородатая женщина.

— Она приглашена, — ответил шевалье д’Ирэ, — как и любой из вас, каким бы негодяем ни был!

Это заявление усилило интерес к грядущему представлению. Народ не хотел пропустить сеанс пещерного экзорцизма и желал знать, когда состоится ближайший. Услышав, что это будет пасхальное воскресенье, кюре Миранжа заверещал:

— Только после мессы! Только после мессы!

Но кое-кто из верующих уже решил отправиться к пещере с самого раннего утра, чтобы занять места получше.

Прежде чем покинуть площадь, фанатики, возглавляемые шевалье, фальшиво затянули некое подобие гимна: Miserere nobis! Miserere nobis!

— Вот беда, — подытожил Караш д’Отан, терпеливо наблюдавший за этим спектаклем. — Им следовало бы попросить бородатую женщину дать им правильную ноту.

Стоя на пороге трактира, судья и иезуит слушали, как затихает в отдалении нестройное пение. Объединенные против своей воли бездельем, они вошли в зал и устроились за столом у окна. Толпа медленно рассасывалась, и снова возвращалась неистребимая скука.

— Эти люди сошли с ума, — вздохнул Жаспар.

— Весь мир сошел с ума, — ответил Бенедикт. — Поэтому сейчас в таком почете дьявол. Христос, который проповедовал ниспровержение основ, а не безумие, никогда об этом не говорил.

— И тем не менее католическая церковь согласна с ним.

— Протестанты тоже. И те, и другие вдруг начали состязаться в требовательности. Благодаря дьяволу не стало свободы!

Жаспар сомневался, что они понимают свободу одинаково, но промолчал и поскреб ногтем штукатурку под окном, вздувшуюся от сырости. Под ней оказалась прогнившая деревянная панель.

— Вам доводилось слышать о вольнодумцах? — спросил Бенедикт, склоняясь к Жаспару Данверу.

— Вы имеете в виду тех людей, которые отрицают всяческую мораль?

— Нет, тех, которые стремятся к свободе.

Неужели после заявления, что он не верит в дьявола, иезуит собирается объявить, будто принадлежит к числу нечестивцев, которых Церковь заклеймила позором?

В испытующем взгляде Бенедикта Караш д’Отана, устремленном на судью-инспектора, угадывалась легкая насмешка.

Отвернувшись, Жаспар посмотрел на дом вдовы. Солнечный луч скользнул по окну, в котором голубел кусочек неба, и исчез внутри опустевшего жилища. Ставни на втором этаже остались открытыми.

— Вы позволите мне присесть рядом с вами? — Возле их стола стоял кюре.

Иезуит и судья одновременно кивнули в знак согласия.

Всем известно, что любой человек нуждается в тонизирующем средстве.

— Вы себе ни в чем не отказываете, — заметила мамаша-трактирщица, сметая со стола крошки.

— О! Только изредка.

— Вы правы. И потом, на собранные пожертвования вы можете себе это позволить.

— Ну, не особенно!

Бенедикт в свою очередь посмотрел на дом, стоявший на другой стороне площади.

— Итак, — произнес словоохотливый кюре, — вдову Дюмулен отправили в изгнание. Храни ее Господь. Пусть Всевышний поможет ей начать новую жизнь в новых краях… Бедняжка… — и уже тише добавил, обращаясь к иезуиту: — И знаете, святой отец, всему виной одно — разврат…

Караш д’Отан ответил ему в том же тоне:

— Говорят, для изгнанников это единственный способ, чтобы выжить, святой отец…

Кюре не глядя нащупал стакан с вином и поднес его ко рту. У Данвера вино плескалось на самом дне. Иезуит поискал взглядом трактирщицу и подал ей знак. Его глаза влажно блеснули.