Предварительно обречен

23

Ну вот, до свидания.

Я ножницами режу иск и оба экземпляра контракта, и с невыносимым удовольствием засовываю ошметки в мусорную корзину. Походив по кабинету и подумав, решаю, что мне недостаточно, — заноза продолжает тихонько нарывать.

Деньги Артем переслал на утро понедельника, всю оговоренную контрактом сумму и сто тысяч сверху. Никогда еще банковский счет не видел одновременно столько цифр, только радости они не приносят. Я нахожу в соцсетях четыре симпатичных мне собачьих приюта и перевожу им все деньги. Этот жест дается с некоторым трудом, даже немного жаль, но жаль ровно на ту сумму, которую мы обговаривали в начале. Она заработана честно, остальное я считаю чужим. Не имея понятия, как Артем относится к животным, вольно даю ему шанс быть большим их любителем и делаю в голове засечку, что пожертвование от него. От и до.

Пусть моя переводческая лепта станет таким же пожертвованием, только ему. И сразу становится легче дышать, я, пританцовывая, порхаю по офису, радостно увлекая коллег в приветственные разговоры. Воздух прохладными струйками затекает в легкие, насыщая тело жизнью. Той самой жизнью, к которой я наконец вернулась.

Первым делом я записываю рабочие долги, которые надо наверстать. Списки приводят одновременно в ужас и азарт, ведь в дела можно погрузиться с головой и еще быстрее задвинуть в темный уголок прошлого то, что связано с Артемом.

За окном по-прежнему знойно, и сквозь окно солнце рассыпает млечные лучи по стенам, полу, шкафам, забирается на стул для посетителей и с него прыгает на стол, чтобы захватить руку. От тепла я отвлекаюсь и, откинувшись на спинку кресла, перевожу плывущий взгляд на тихо гудящий будничный город. Я придумываю, что можно дойти до ближайшего кафе и посидеть в приятной прострации за столиком, щурясь на пробегающих прохожих и лениво поглощая холодный суп, и тут же мысли утягивают меня в недавние обеды с Романом и в мое вчерашнее предложение пересечься сегодня. Решительность сбоит — погружение в обыденную реальность все дальше отталкивает прошедшие события.

Будто чувствуя, что я о нем подумала, в телефоне высвечивается его имя. Это еще не прочитанное сообщение вызывает слабость в ногах, и я медлю, прежде чем открыть.

Тут телефон снова взбрыкивает, но являет имя Норки. Ее сообщение прочитать гораздо проще — никакой слабости или промедления.

«Если Рома тебе напишет, скажи мне. Хочу поучаствовать, а то слишком жирно тебе одной двух мужиков иметь».

За Норикиным сообщением я со вздохом открываю и первое. Роман пишет кратко: «Привет. Денис работает в «Кайсан».

— Денис работает в «Кайсан», — рассеянно повторяю я вслух.

Какая плодотворная фирма. Столько интересного народа там. И Володя, и Денис, и вся китайская братия. За исключением одного юродивого.

Артему разбираться и разбираться. Как бы он ни хотел казаться слепым, Роман прав, в проекте задействовано слишком много людей, разбрасываться ответственностью не получится. Придется выгребать. Хоть как-то.

Клацнув зубами, я шлепаю открытой ладонью по телефону, словно он виноват в моих раздумьях, и с силой отодвигаю его на край стола. Надо срочно вернуться к работе, и больше никаких поблажек. Как назло, Роман шлет новое сообщение. Его я не читаю, и Норке тоже решаю ответить позднее — после рабочего дня. Она же не указала, что ей надо написать сразу.

Спустя полчаса я вычеркиваю очередной пункт из страшных долговых списков и краем глаза посматриваю на телефон. Экран черный, но там за стеклянной темнотой ждет своей участи пока еще неизвестное мне послание. Любопытство поджигает фитилек, и, помучавшись немного, я придвигаю аппарат.

Роман не менее лаконичен: «Артем едет к тебе».

Я вскакиваю. Черт! Куда он едет? Меня же нет дома. На первую паническую мысль налезает вторая — зачем он ко мне едет? Снова ругаться? Выяснять, к чему я все-таки причастна, а к чему нет? А если теперь, столкнувшись с трудностями, он потребует назад свои деньги, а я их уже перевела собакам? Я прикусываю губу и смотрю под стол — на торчащие нелепыми культями останки договоров. Хочется надеяться, что судьба убережет меня от позорной аппликации по их восстановлению.

В порыве негодования на себя за то, что проигнорировала любопытство и не прочитала сообщение сразу, а погналась за чувством эйфории от сожжения мостов, я хватаю телефон, чтобы перестать ломаться и разом выяснить все подробности, но они оказываются не нужны. Артем опережает звонок.

После мимолетного стука для приличия в кабинет заглядывает офис-менеджер Венера, на худых плечах которой лежит обязанность встреч гостей, и, вытянутыми немного вперед губами от привычки закусывать щеки для эффекта заостренных скул, говорит, что меня желает видеть потенциальный клиент, чей дом недостаточно умен, и надо исправить это недоразумение «Он так и сказал, — хихикает Венера, — представь, Лиз». Я отрицательно машу рукой в бессмысленной попытке сбежать от неминуемого. «Но он настаивает на встрече с тобой, — повторяет Венера, скулы приобретают остроту ножа. — Что я могу сделать? Говорит, знает тебя, и только ты можешь ему помочь». Удивление, которым приправлена ее речь, мне понятно — я не общаюсь с клиентами. Но раз один из них хочет попасть именно ко мне, его ведут ко мне. Мы очень клиентоориентированная компания.

Первое, что хочется сказать, — это злорадное «Скажи, что я на совещании и отведи его в отдел продаж». Но с Артемом подобное не пройдет, поэтому сдув сарказм, я вяло машу рукой, показывая, что мне все равно. Хоть от неожиданности не по себе, но делать нечего. Запускайте его.

Дверной проем пустеет, но уже в следующую секунду в нем появляется Артем, будто стоял прямо за спиной «вытянутых губок». Он свеж и вежлив, прокатывает по Венере благодарностью вкупе с ясной улыбкой и аккуратно прикрывает дверь.

— Если пришел снова ругаться, то лучше уйди сразу, — грозно вырывается у меня.

Его безмятежность и веселость несколько смущают. Совершенно некстати в сравнении с ним я чувствую себя сумрачной горой, заволоченной тучами, и одновременно шестнадцатилеткой, тонущей в надуманном трагизме.

— А если не ругаться, то позволишь задержаться?

— Только если тебе нужна консультация по продукту.

Я складываю руки на груди, но тут же понимаю, что выгляжу чересчур карикатурно, поэтому перемещаю их под стол. Артем с интересом оглядывается, но мой кабинет не чета его. Он маленький, без кресел, диванов и гигантских окон. Их роднит лишь некая лаконичность, но и она отличается по стоимости.

Оглянувшись на стул для посетителей, Артем ожидаемо игнорирует его. Присев на край стола и подмигнув, он показывает подбородком на исчерканные листы.

— Наверстываешь? Я не отниму много времени. Мне действительно нужно посоветоваться.

— Дом оказался не таким умным, как ты ожидал?

— Пожалуй да, он несколько подвел в этот раз.

Я изображаю саркастическое удивление, но снова чувствую, что выгляжу нелепо. И тогда, запихнув горделивость подальше, я без ужимок говорю:

— Вряд ли тебе поможет наша система. И все возможные советы и предупреждения ты уже получил. Мне больше нечем тебя порадовать.

— Никаких волшебных рекомендаций я от тебя и не жду, Лисенок.

Я прищуриваюсь:

— Еще одно такое нарушение, и я влеплю тебе красную карточку.

Артем поднимает ладони и ласково спрашивает:

— Желтых я, по-твоему, вообще не заслуживаю?

Подвисает пауза. Я не хочу говорить об этом. За две недели мы сказали больше, чем должны были.

— Я пришел извиниться, — со вздохом продолжает Артем, видя, что я не собираюсь поддерживать шутку, — за то, что наговорил тебе в офисе. Конечно, ты не продавалась «Кайсан».

Я коротко приподнимаю брови. От того, что он это понял, моя реальность не меняется, но его смирение приятно. Да и собаки могут вздохнуть спокойно.

— И также знаю, что Роман был у тебя, — продолжает он аккуратно, будто на пробу. — Он написал мне вчера о твоем небольшом расследовании. Возможно, если бы ты сказала о нем в офисе, я бы повел себя по-другому, — он делает паузу, потом с вздохом продолжает: — Но вряд ли… Для того чтобы начать думать, мне понадобилась выволочка посерьезнее. Твоя подруга оказалась крайне талантлива по этой части. После ее ухода пришлось перебарывать себя, чтобы не пойти и не встать в угол.

Он улыбается, смакуя воспоминания, а я гадаю, поделился ли Роман особенностями вчерашнего знакомства с Норкой, и в какие краски будет окрашена эта новость для Артема, если Роман смолчал. Впрочем, что Артем, что Норка — оба стоят друг друга. А последняя к тому же ошиблась в предсказаниях — видимо, в разговоре с Артемом она действительно превзошла сама себя. Этот неожиданный успех еще долго будет мне аукаться.

Я изучаю улицу, на голубое небо наплывает шеренга облаков. Пауза затягивается. Откашлявшись, говорю в сторону:

— Спасибо за откровенность и за своеобразное извинение, будем считать, что я его принимаю. А теперь ты бы дал мне работать дальше, а сам пошел разбираться со своими проблемами, раз уж наконец уверовал, в каком дерьме оказался.

Поворачиваю голову, и мы пересекаемся взглядами. Я неправа. Сквозь бодрость и нарочитую беспечность Артема проступает утомленность и напряжение. Его глаза давят тяжелым бархатом, и я увиливаю от них, снова отворачиваясь к облакам. Что сегодня по прогнозу? Утром была давящая духота. Я присматриваюсь, белые пуховые тела кое-где обезображены сизыми пятнами. Никак к вечеру будет дождь. Может, это и хорошо. Иногда то, что ненавидишь, вдруг оказывается гораздо желаннее приторных предпочтений. Да, пусть пойдет ливень. Может быть, я наконец сумею посмотреть на него другими глазами и научусь прощать.

— Конечно, — говорит Артем, но не двигается с места. — Напоследок задам один вопрос?

Я, все также смотря во окно, киваю.

— До Шэнли правда пытался тебя изнасиловать?

Я дергаю головой и возвращаюсь к его лицу. Весь бархат ссыпается неопрятной бахромой.

— Эту тему с тобой я не буду обсуждать, только не после того…

— Я тебе верю.

— … как ты унизил меня клеймом жертвы. И… и твоя вера мне не нужна.

Я припечатываю словом и для большей доходчивости встаю из-за стола. Опираясь на ладони, приближаю лицо к Артему.

— Уходи.

— Ты была жертвой, — монотонно говорит он. — Но не такой, про которую говорил я. Ты не играла.

— Да нет. Играла. Мне хотелось твоей жалости, чтобы ты избавил меня от общения с директором До. Но не вышло, и тогда я последовала твоему совету и выросла над собой. Теперь он мне неприятен, но не более того. Ты, например, тоже неприятен, хотя не пытался меня изнасиловать, просто трахнул, хотя и пожалел об этом. Но это уже твоя проблема!

Артем хватает меня за руку, свирепо вытягивает из-за стола и притягивает к себе. Я толкаю его в грудь, но он держит крепко, вжимая в себя так, что невозможно дыхнуть. Сердце под рубашкой, в которую втиснуто мое ухо, гулко и быстро стучит.

— Мы накопили много обид, — доносится в макушку. — С ними тоже придется что-то делать.

Я затихаю и соплю мелко и часто, вместе с крохами воздуха насыщая легкие запахами разгоряченной кожи и парфюма. Как глупо, отстраненно думаю я, на ткани останутся пятна от макияжа — черные, бежевые, розовые. Придется ему после этого жеста умиления идти застирывать рубашку.

— У меня тоже есть вопрос, — смятыми губами невнятно говорю я.

— Говори, — разрешает Артем, но хватки не ослабляет.

— Ты причастен к этому? К тому, что он хотел сделать?

Объятия распускаются, и я, отпрянув, наконец наполняю легкие воздухом. Ну точно, на серо-голубой ткани глухие цветные разводы.

— Как я могу быть к этому причастен?

Недоумение в голосе Артема подбадривает меня, но я не обольщаюсь.

— Им обещали девочек. Кто-то, с кем они общались. А общались они по большей части с тобой.

Я внимательно смотрю, как меняется выражение его лица, но на нем лишь рассеянность и непонимание, о чем я толкую.

— Со мной, с Денисом, финансовый директор тоже им писал. Электронные почты и соцсети были у всего руководства. И все говорят на английском. Но я ни разу не слышал о том, чтобы кто-то им обещал девочек.

Я поджимаю губы и смотрю исподлобья. Артем тоже замолкает.

— Лиза… по-твоему, я тебя… им…?

— Да, по-моему! — повышая голос, говорю я. — Потому что ты бредил своим проектом. И знакомы мы были всего ничего. Откуда вообще я, вчерашняя студентка, знала, что у тебя в голове? И что тебе важней!

— Поэтому ты сбежала? — продолжает допытываться Артем с видом человека, открывшего четвертое измерение.

Я неопределенно машу рукой и лезу вглубь сумки, чтобы найти пудреницу с зеркалом. Мне легко. Мысли текут прохладными потоками, не натыкаясь на подводные камни тяжких дум. Я готова беспокоиться только о том, что после столь необдуманных объятий придется замывать не только Артемову рубашку.

— Поэтому, не поэтому, какая разница уже. Это. Произошло. Давно. Гораздо важнее, что ты измазал рубашку, — ворчу я. И, рассмотрев темные лучики под глазом, шиплю: — И макияж размазался. Черт. Это вот наше с тобой настоящее. Сейчас надо думать, как тебя выпроводить чистым. Может, попробуем салфеткой? У меня где-то были влажные.

Но Артем смотрит с протяжным прищуром и тянет меня за локоть.

— Если ты так волнуешься о настоящим, то предлагаю ставку повыше, чем грязная рубашка.

Он целует внезапно и торопливо, обхватив затылок, чтобы я даже не помыслила попробовать отстраниться. С движениями его языка в мой рот переливается лава нетерпения, течет по горлу вниз, раскаляя нутро дразнящей щекоткой желания. Я, так и не успев положить пудреницу, оглаживаю кулаком спину, выпирающие лопатки. Пудреница выскальзывает из руки и с грохотом разбивается о пол. К черту ее, только бы Венера не додумалась прийти проверить, что за шум. Я сминаю ткань рубашки, а потом, выпростав полы, подбираюсь к коже. Она горит, пылает, покалывая жаром пальцы. Я отвечаю на поцелуй, который становится все более властным, требовательным и голодным. Артем быстро спрыгивает со стола и, не отрываясь ото рта, сажает меня на край. Бедро втирается между колен, ноги разъезжаются.

— Здесь не место, — захлебываясь в поцелуе, хриплю я.

На краю сознания вспыхивает слабая искра благоразумия и гаснет, не в силах противостоять исступленным действиям мужчины.

— Место, — отрезает Артем тяжелым незнакомым голосом.

Рука забирается под юбку, проходясь по обнаженным ногам, и дальше. Охнув, я падаю назад, ударяясь локтем о поверхность, но разве можно думать о таких мелочах, когда надо мной нависает исчерканное исступленной эйфорией лицо, когда пальцы танцуют внутри тела, и им вторит язык в глубине рта, когда два тела требуют насыщения, и получают его, пронзительное, знакомое, неминуемое.