Прелестные наездницы

Глава VII

Несколько мгновений Адриан пристально смотрел на Кандиду. Затем выражение его лица изменилось, и он с улыбкой пошел к ней от окна, бормоча:

– Примите мои извинения… Я не знал… Я думал, что вы…

– Адриан! – громогласно прервал его лорд Манвилл и добавил уже более спокойным тоном: – Кандида, позвольте представить вам моего немного странного и эксцентричного подопечного, мистера Адриана Раштона. Адриан – мисс Кандида Уолкотт.

Адриан поклонился ей. Кандида присела в реверансе. Затем после нескольких секунд неловкого молчания лорд Манвилл, подойдя к камину, сказал:

– Может быть, Адриан, ты потрудишься объяснить мне, почему тебя исключили из Оксфорда?

– Я попался, когда в два часа ночи влезал через окно, – ответил Адриан.

– Как неосторожно и легкомысленно с твоей стороны попадаться, – добродушно заметил лорд Манвилл. – Надеюсь, вечеринка стоила того? Или дама?

– Ни то, ни другое, – мрачным голосом ответил Адриан. – Я был один.

– Один?! – воскликнул лорд Манвилл. – Да что же, скажи на милость, ты мог делать один в два часа ночи?

Адриан не ответил, и его светлость продолжал:

– Ну а был-то ты где?

– Я был на кладбище, раз уж тебе непременно это надо знать, – ответил Адриан.

Лорд Манвилл недоверчиво уставился на него.

– Ты не устаешь удивлять меня, Адриан, – наконец заметил он. – Ну ладно, как бы то ни было, мы сможем обсудить это как-нибудь потом. Теперь же я буду весьма тебе обязан, если ты чем-нибудь займешь мисс Уолкотт. Я знаю, что управляющий ждет меня и, кроме того, еще с полдюжины людей непременно будут настаивать, чтобы я уделил им внимание после такого долгого отсутствия. Полагаю, вам, молодым людям, есть о чем поговорить.

Произнеся последние слова, лорд Манвилл вышел.

Кандида, скованная смущением, стояла в центре комнаты. Ее бледно-розовое платье и элегантная шляпка делали ее еще моложе. Адриан, однако, на нее не смотрел. Он не отрывал взгляда от двери, в которую только что вышел его опекун, и раздраженно произнес:

– Ну вот! Как это на него похоже! Если бы я сказал, что был на какой-нибудь попойке, разрубил часы на Оксфордской башне или переколотил половину стекол в колледже, он был бы в восторге! Или если бы я сказал то, что ему хотелось услышать, – что я был с какой-нибудь…

Тут он вдруг, похоже, осознал, с кем говорит. Слова так и замерли у него на губах, и он, в раздражении повернувшись к столу, накрыл чем-то лист бумаги, на котором писал, как будто Кандида могла что-нибудь прочитать.

– Может быть, это дерзко с моей стороны, – начала Кандида своим мелодичным голосом, – но мне очень любопытно было бы узнать, зачем вы были на кладбище?

– Вы действительно хотите это знать? – несколько агрессивно сказал Адриан. – Ну хорошо, я скажу вам. Я писал поэму.

Не ожидая, пока Кандида что-нибудь ответит, он продолжал тем же враждебным тоном:

– Ну а теперь смейтесь! Вы, конечно же, думаете, что это глупо и достойно презрения – делать что-либо подобное, в то время как я мог бы приволокнуться за какой-нибудь шикарной женщиной или напиться. Но тем не менее то, что я вам сказал, – правда.

Произнося последние слова, он так смотрел на Кандиду, будто готовился дать отпор какому-нибудь ее циничному замечанию или взрыву хохота.

– Но я прекрасно понимаю вас, – мягко сказала Кандида. – Когда пишешь поэму, ничего не замечаешь: ни времени, ни того, что тебя окружает, ни голода, ни усталости.

– Откуда вы это знаете? – уже другим тоном спросил Адриан.

Кандида улыбнулась.

– Мой отец был поэтом, – просто сказала она.

– Ваш отец? – воскликнул Адриан. Кандида кивнула.

– Да, – сказала она. – Его звали Александр Уолкотт. Не думаю, что вы о нем слышали.

– А это не тот Александр Уолкотт, который перевел «Илиаду», – недоверчиво спросил Адриан.

– Да. Это мой отец, – улыбнулась Кандида.

– Он учился в колледже церкви Христа, – вскричал Адриан, – там, где я сейчас! В прошлом семестре руководитель нашей группы сказал мне, чтобы я прочел уолкоттовский перевод «Илиады»; он считал, что это пойдет мне на пользу.

– Я так рада, что папу там не забыли, – задумчиво произнесла Кандида.

– Забыли? Разумеется, его не забыли! У нас в Оксфорде им очень гордятся, – ответил Адриан.

Кандида всплеснула руками.

– О, как бы мне хотелось, чтобы он мог слышать эти ваши слова, – сказала она.

Адриан вышел из-за стола и приблизился к ней.

– Вы хотите сказать, что ваш отец умер? – спросил он.

– Да, в прошлом месяце, – с легкой дрожью в голосе ответила Кандида.

– Мне очень жаль, – тихо сказал Адриан. – Я, конечно, не знал, что он может быть еще жив… Я имею в виду… Я не имел не малейшего понятия о его возрасте. Знаю лишь, что чтение «Илиады» в его переводе доставило мне большое удовольствие.

– Он прекрасно перевел ее, правда? – спросила Кандида. – А вы читали какие-нибудь другие его книги?

– Нет, но вы непременно должны мне о них рассказать, – ответил Адриан.

– А вы мне – о своей поэзии, – робко предложила Кандида.

– Конечно, – согласился Адриан, и в глазах его появилось новое выражение. Он бросил взгляд в сторону двери. – Но обещайте мне, что не скажете об этом моему опекуну.

– Почему? – поинтересовалась Кандида.

– Он не поймет, – объяснил Адриан. – Видите ли, он хочет, чтобы я был молодым светским денди и интересовался теми вещами, которые, по его мнению, подобают человеку моего положения и его подопечному.

– Но ведь не будет же он иметь ничего против того, что вы пишите стихи? – сказала Кандида.

– Он придет в ярость, если узнает, – заявил Адриан. – И будет презирать меня еще больше, чем сейчас.

Кандида собралась было возразить, но вдруг вспомнила, о чем говорил ей лорд Манвилл на постоялом дворе во время обеда. Писать стихи было, конечно, занятием мало похожим на те, какими лорд просил заинтересовать своего подопечного: игорные дома в Лондоне, другие подобные места, о которых она никогда не слышала, разве что Креморнские сады, о которых она как-то раз читала в газете.

Адриан, несомненно, был прав. Лорд Манвилл не одобрит его занятий поэзией.

– Вы ведь не скажете ему, правда? – умоляющим тоном произнес Адриан.

– Нет, конечно же, нет, – пообещала Кандида.

– А вы позволите прочитать вам то, что я написал? – продолжал Адриан.

– Может быть, я даже смогу помочь вам, – неуверенно предложила Кандида. – Я, бывало, помогала отцу.

– Каким образом? – полюбопытствовал Адриан.

– Я немного знаю греческий.

– Вы можете читать по-гречески? – спросил Адриан.

– Ну конечно, не так хорошо, как мог он, – сказала Кандида, – но отец часто говорил, что одна голова – хорошо, а две – лучше. И когда ему было трудно найти нужное слово или подобрать строку в рифму, он советовался со мной. Я читала очень много поэзии.

– Таких чудес со мной еще не случалось, – вырвалось у Адриана. – Никогда не думал, что встречу кого-нибудь, кто заинтересуется тем, что я пишу, не говоря уж о том, чтобы помогать мне.

– Полагаю, что в этой великолепной библиотеке есть множество книг, которые могут помочь вам, – сказала Кандида, оглядываясь вокруг.

– Наверное, есть, – равнодушно сказал Адриан. – Но вообще-то мне хотелось бы выражать свои собственные мысли. Я знаю, что переводить классиков – полезное занятие для тренировки пера, но есть столько вещей, о которых я хочу сказать и которые, я чувствую, можно выразить лишь стихами.

– Совершенно верно! – сказала Кандида, хлопая в ладоши. – Папа всегда говорил: «Поэт должен извлекать на свет то, что дремлет внутри него».

– Ваш отец действительно так говорил? – спросил Адриан. – Я думал, что был единственным человеком, открывшим, что на самом деле означает поэзия.

– Возможно, многие люди, – предположила Кандида, – поняли, что поэзия может помочь им, как не что другое.

– У меня довольно много стихов там, наверху, – сказал Адриан. – Мне не хотелось бы приносить их сейчас, а то вдруг мой опекун вернется; но если бы мы могли удалиться куда-нибудь вдвоем, я бы вам их почитал.

– Мне было бы очень приятно, – сказала Кандида. – Это все равно что побыть немного дома, с папой.

– Довольно странно, что вы, девушка, любите поэзию, – продолжал Адриан. – Люси совершенно ею не интересуется, хотя и пытается ради меня понять ее.

– А Люси – это… – нерешительно проговорила Кандида.

– …это девушка, на которой я хочу жениться, – объяснил Адриан, возвращаясь к своему враждебному тону. – Полагаю, мой опекун говорил вам об этом.

– И вы действительно женитесь на ней? – спросила Кандида, пропуская мимо ушей замечание о лорде Манвилле.

– Он не позволит мне, – со злостью в голосе ответил Адриан. – Он прикидывается, будто дело все в том, что я слишком молод, и все такое прочее. Но на самом-то деле он считает, что она недостаточно знатного происхождения. Да и вообще, этому «сердцелому» брак как институт совершенно не нужен.

– Как вы его назвали? – с любопытством спросила Кандида.

Адриан, проявляя тактичность, изобразил стыд на лице.

– Мне не следовало этого говорить, – извиняющимся тоном ответил он. – Просто вырвалось. Это его прозвище. Все называют его «сердцеломом».

– Что, он разбил так много сердец? – невинным голосом осведомилась Кандида.

– Дюжинами можно считать, – с какой-то непонятной интонацией в голосе сказал Адриан. – Вы же видите, какая у него внешность. А так как он к тому же богат и имеет вес в обществе, женщины порхают вокруг него, как мотыльки вокруг зажженной лампы. Ну а потом, когда он, не собираясь жениться, устает от них, они, горько рыдая, уходят с разбитыми сердцами.

– Как трогательно! – воскликнула Кандида. – Я о нем такого и подумать не могла: он выглядит так внушительно и грозно.

– Я вообще-то тоже боюсь его, – доверительно сказал Адриан, – поэтому и не хочу его больше злить. Он уже и так достаточно раздражен. Пожалуйста, пообещайте мне, что ничего ему не скажете о моих стихах.

– Конечно-конечно, – кивнула Кандида. – Я даю вам слово и не нарушу его. Но почему вы не делаете того, чего хочет лорд Манвилл?

– Потому что я хочу жениться на Люси, – раздраженно ответил Адриан. – Я не хочу ехать в Лондон, не хочу иметь дела с глупыми светскими юнцами, у которых любимое занятие – охотиться на лис и на дичь, сломя голову скакать в ночных рубашках на лошадях или что-нибудь такое же бессмысленное.

– А вы не любите ездить верхом, – быстро спросила Кандида.

– Конечно, люблю, – ответил Адриан. – Но я не хочу заниматься этим посреди ночи или на спор и не хочу мучить своих лошадей, заставляя их прыгать через слишком высокие для них барьеры.

– Как это верно! – с энтузиазмом подхватила Кандида. – Когда мужчины используют животных просто для развлечений – это так же глупо и ужасно, как и жестокость женщин, подгоняющих лошадей шпорами.

– Я вижу, мы по многим вопросам сходимся, – сказал Адриан. – Вы поможете мне, правда?

– Вы имеете в виду ваши стихи? – уточнила Кандида. – Ну конечно, помогу, вы же знаете.

– Не только стихи, – пояснил Адриан. – Надо еще сделать так, чтобы мой опекун лучше понимал меня. Видите ли, вся проблема заключается в том, что он контролирует мои деньги, пока мне не исполнится двадцать пять лет, а это значит, что, если я не буду делать того, что он хочет, он может лишить меня содержания – оставить без единого фартинга.

– Я уверена, он не сделает этого, – сказала Кандида.

– Сделает, – мрачно отозвался Адриан. – Он уже грозил мне этим, если я женюсь на Люси.

– Но это же несправедливо! – с жаром вскричала Кандида, но тут же вспомнила, что ее задачей было попытаться предотвратить брак Адриана, не одобрявшийся его опекуном.

– Разумеется, несправедливо, – сказал Адриан. – Он знает, что держит меня в руках и что я ничего не могу поделать. Я не могу сделать Люси предложение, если у меня нет ни гроша, – на что мы будем жить? А она такая замечательная девушка… Если я не женюсь на ней… в университете есть десятки других парней, которые весьма охотно будут добиваться ее благосклонности.

– Вряд ли такое возможно, – прервала его Кандида.

– То есть… что вы имеете в виду? – удивился Адриан.

– А то, что если вы действительно дороги мисс Люси, – объяснила Кандида, – то она, конечно, никого другого не полюбит только потому, что вы вынуждены некоторое время подождать.

– Вы правда так думаете? – спросил Адриан.

– Я уверена в этом, – сказала Кандида. – Если любишь кого-то по-настоящему, то не имеет никакого значения, какие трудности стоят на пути или сколько надо ждать.

Адриан несколько секунд молчал, затем сказал тихим голосом:

– Люси выглядела не слишком радостной, когда я вернулся из Лондона, поговорив о женитьбе с опекуном. Думаю, она ожидала, что я сделаю ей предложение, а когда этого не произошло…

Его голос задрожал, и Кандида быстро сказала:

– Мне кажется, ее самолюбие было задето или она почувствовала разочарование. Осмелюсь предположить, что вы дали ей надежду на то, что все будет в порядке после того, как вы поговорите с лордом Манвиллом.

– Полагаю, что да, – признал Адриан.

– Возможно, он пересмотрит свое решение, – успокаивающе сказала Кандида, – когда поймет, как серьезны ваши намерения.

Адриан издал короткий, невеселый смешок.

– Такие повороты не в его духе, – сказал он. – Он как кремень: если принял решение, то, что ему ни говори, не изменит его.

Он замолчал и взглянул на Кандиду.

– Хотя вы могли бы, пожалуй, поспособствовать этому, – задумчиво сказал он. – Вы очень красивы, а «сердцелом», конечно, любит красивых женщин.

– Не называйте его так, – сказала Кандида.

– Почему? – спросил Адриан.

– Не знаю, – ответила Кандида. – Просто отдает чем-то дешевым и неприятным. Мне кажется, если вы поэт, то не должны ни говорить, ни думать недоброе о ком бы то ни было. Это может повлиять на ваши стихи.

– Да вы действительно об этом немало знаете, – восхитился Адриан. – Вы правы; конечно же, вы правы! Я не хочу, чтобы моя поэзия была запятнана обидой на моего опекуна или ревностью, когда речь идет о Люси.

– Папа говорил, что поэт должен быть как священник – предан своему делу и никоим образом не заражен болезнями мира, в котором ему приходится жить, – сказала Кандида. – Но сам он этого совершенства не достиг. Он любил мою маму, и они убежали вместе.

– Правда? – спросил Адриан. – Как интересно! Я тоже об этом думал.

Он оглянулся, будто опасаясь чего-то.

– Мой опекун не должен знать о ваших родителях, – предупредил он Кандиду. – Он считает в высшей степени презренным поступком, когда джентльмен убеждает леди убежать с ним.

– У него нет оснований так думать, – холодно сказала Кандида, рассердившись вдруг, что кто-то может ставить под сомнение честь ее отца.

Затем к ней пришла вполне естественная мысль, что лорд Манвилл, вероятнее всего, сказал это, чтобы охладить пыл Адриана, отбить у него охоту убегать с дочерью священника.

Вспомнив о задании, которое на нее было возложено, она торопливо добавила:

– Вообще-то это, конечно, неблагоразумно – убегать; может быть, разве что при каких-нибудь исключительных обстоятельствах.

– При каких, например? – поинтересовался Адриан.

– Эти двое, о которых идет речь, – ответила Кандида, – должны так любить друг друга, чтобы им не жалко было пожертвовать всем: хорошими жизненными условиями, положением в обществе – можно сказать, всем своим прошлым.

– И ваши отец и мать сделали это? – спросил Адриан. Кандида кивнула.

– Мы были очень, очень бедны, – сказала она.

– Должно быть, это ужасно – жить без денег, – медленно произнес Адриан.

– Папа, конечно, кое-что зарабатывал, – сказала Кандида, – но лишь от случая к случаю. Иногда мы даже чувствовали, что богаты, но нередко, когда какая-нибудь его книга не имела успеха или если мы слишком много тратили, приходилось очень трудно.

– Но кое-что он все-таки зарабатывал, – настаивал Адриан.

– Да, конечно, – ответила Кандида. – Я всегда надеялась, что, может быть, однажды он вдруг станет знаменитым.

– Было бы чудесно, если бы мне это удалось! – воскликнул Адриан. – Сразу бы решились все проблемы. Я бы уже не зависел от опекуна, у меня были бы собственные деньги – деньги, которыми никто, кроме меня, не мог бы распоряжаться.

– А почему бы вам не попробовать? – мягко спросила Кандида.

Адриан восторженно рассмеялся.

– А почему бы нет? Я хотел бы прочесть вам то, что сейчас пишу.

Он взял несколько листков со стола и дал их Кандиде.

– Я застрял вот на этой строчке, – произнес он, – и уверен: вы сможете мне помочь.

Примерно час спустя лорд Манвилл вошел в библиотеку и увидел две светловолосые головы, склоненные близко друг к другу. Молодые люди сидели на диване, и он с легкой ухмылкой на губах подумал, что прелестная наездница не стала тянуть время, а сразу же приступила к делу.

Услышав, как он вошел в комнату, Кандида и Адриан почти с виноватым видом мгновенно отпрянули друг от друга, и он с удивлением задал себе вопрос: почему он, видя выражение их лиц, не доволен, а раздражен? «Они что-то замышляют», – подумал он.

– Ты закончил свои дела с управляющим? – спросил Адриан каким-то неестественным, как показалось его опекуну, тоном.

– Да, закончил, – резко ответил лорд Манвилл. – Я пришел узнать, не нужно ли вам что-нибудь.

– Ничего не… – начал Адриан, но Кандида прервала его:

– О, прошу вас, лорд Манвилл, можно мне увидеть Пегаса? Я знаю, что он прибыл сюда вчера.

– Конечно, – ответил лорд Манвилл. – Я и сам собирался сходить в конюшни. Ты пойдешь с нами, Адриан?

– Да, сэр, охотно, – ответил Адриан.

Лорду Манвиллу показалось, что он уловил быстрый взгляд, которым обменялись Кандида и Адриан. «Она, видимо, сказала ему, чтобы он угождал и не перечил мне, – подумал он. – Ну что же, это шаг в правильном направлении».

Кандида взяла свою шляпку, лежащую на одном из стульев с высокой спинкой, и лорд Манвилл увидел, что она взглянула на нее так, будто сомневалась в чем-то.

– Не стоит слишком уж строго придерживаться формальностей, – сказал он. – Вас никто здесь не увидит, так что можете не надевать свой головной убор, явно заказанный на Бонд-стрит.

– Можно не надевать? Это превосходно! – воскликнула Кандида. – Терпеть не могу, когда что-то на голове.

– Ничто не должно скрывать прелести ваших волос, – сказал лорд Манвилл.

Кандида покраснела, услышав этот комплимент. Лорд одобрительно смотрел на нее.

«Она просто великолепна, – сказал он себе. – Если не знать, кто она и откуда, то, право же, можно подумать, что ей никогда раньше не говорили комплиментов».

Они вышли из дома под теплые лучи солнца. Воздух был напоен ароматом сирени, и Кандида, взглянув на парк с золотым ковром из нарциссов, подумала, что именно о таком поместье она всегда мечтала.

Здесь Пегасу будет в самый раз, такое место, особенно при хорошем хозяине, – рай для любой лошади. Они свернули в сторону конюшен.

– А кто такой Пегас? – с любопытством спросил Адриан.

– Это мой конь, – не подумав, выпалила Кандида, но тут же добавила: – То есть сейчас он принадлежит лорду Манвиллу. Это самый чудесный конь во всем мире, другого такого еще никогда не было.

– Почему вы назвали его Пегасом? – осведомился Адриан.

– Вы могли бы догадаться, – ответила Кандида.

– Ах, ну да, конечно, – сказал он, – знаменитый крылатый конь из греческой мифологии.

Она улыбнулась ему и, чтобы лорд Манвилл не думал, что они пребывают в слишком уж поэтическом настроении, спросила:

– У вашей светлости здесь много лошадей?

– Да, немало, – ответил он. – И скоро я собираюсь купить еще несколько. Не хотели бы вы помогать мне объезжать их?

– А можно? – со страстным желанием в голосе спросила Кандида, и ее глаза засияли.

– Вообще-то на вид вы слишком маленькая и слабая, чтобы укротить по-настоящему горячую лошадь, совершенно необученную, – ответил он.

– Я помогала майору Хуперу, – сказала Кандида. – Он говорил, что я ничуть не хуже, а может быть, даже и лучше, чем любая укротительница лошадей, из тех, что он когда-либо знал.

– Да, Хупер, конечно, большой знаток, – с ехидной ноткой в голосе произнес лорд Манвилл.

– Лошади у него превосходные, – сказала Кандида, – и хорошо объезжены. Я почти уверена, что его извозчичий двор – лучший в Лондоне.

– Во всяком случае, самый известный, – отозвался лорд Манвилл.

– Да, думаю, вы правы, – искренне сказала Кандида. Он насмешливо посмотрел на нее и ничего не сказал.

Когда они приблизились к конюшням, Кандида издала восхищенное восклицание. Все было сделано великолепно: конюшни из старого темно-красного кирпича с дверьми, выкрашенными в светло-желтый цвет.

Их было очень много, и лошади выглядели, как Кандида и ожидала, именно так, как подобало лошадям человека, считавшегося одним из лучших в стране знатоком по этой части.

Старший конюх быстрым шагом подошел к ним, когда они остановились.

– Добрый день, милорд, очень рад видеть вашу светлость.

– Здравствуйте, Гартон, – ответил лорд Манвилл. – Кандида, это Гартон. Он в поместье с тех пор, когда я был ребенком.

– Совершенно верно, милорд, в следующий день Михаила будет тридцать лет, – сказал старший конюх.

– Мисс Уолкотт очень интересуется лошадьми, Гартон.

– Ну, тогда я могу многое показать вам, мисс, – гордо сказал конюх.

– А можно мне сначала увидеть Пегаса? – спросила Кандида, не в состоянии ждать, пока это предложит кто-нибудь другой.

При звуке ее голоса в стойле неподалеку от них вдруг раздался топот.

– Это Пегас, милорд! – воскликнул старший конюх. – Он немного разгорячен, и я закрыл его.

– Не могли бы вы выпустить его, – попросила Кандида. – Запирать его необязательно.

Старший конюх с удивлением посмотрел сначала на нее, а затем, ожидая указаний, – на лорда Манвилла. Тот улыбнулся.

– Сделайте то, что просит леди, Гартон, – сказал он.

– Хорошо, милорд, – ответил старший конюх, но, направившись к стойлу, что-то проворчал себе под нос.

Кандида стояла и ждала. Отчетливо был слышен топот копыт Пегаса. Когда засовы были отодвинуты и ворота открылись, Кандида издала легкий свист, старший конюх отступил в сторону, будто ожидая, что сейчас вырвется ураган. Но Пегас вышел медленно. Потряхивая гривой и сияя попоной, он выглядел великолепно.

– Пегас! – позвала Кандида.

Он издал радостное ржание, будто почувствовал восторг; слегка взбрыкнул, показывая тем самым свою независимость, и рысью двинулся к Кандиде.

– Пегас, – нежно сказала она. – Ну как ты здесь, мой милый?

Она приподняла руки, когда он подошел к ней, и этот огромный конь потерся носом об ее шею.

– Ты в порядке? – спросила она. – За тобой хорошо ухаживают? О, мой дорогой, как я по тебе скучала сегодня утром.

Она не имела представления, как эта сцена выглядит со стороны, и не заметила, что все конюхи в изумлении не сводят с нее глаз. Тут раздался голос лорда Манвилла.

– Видите, Гартон, мисс Уолкотт умеет обращаться с лошадьми.

– Да, вижу, милорд.

Адриан подошел к Пегасу сбоку и похлопал его по шее.

– Пегас – подходящее имя для него, – негромко сказал он Кандиде. – Он выглядит так, как я и предполагал.

Кандида улыбнулась.

– Я так и думала, что вы это скажете, – призналась она.

От лорда Манвилла не ускользнул этот обмен фразами. Он широкими шагами двинулся вдоль конюшен.

– О, подождите, пожалуйста! – крикнула Кандида, инстинктивно чувствуя, что что-то не так. – А можно нам тоже пойти?

– Если вы ничем другим не заняты, – равнодушно ответил он.

– Но я хочу посмотреть всех ваших лошадей, – сказала Кандида. – Если и могло показаться, что я была слишком озабочена Пегасом, то это лишь потому, что я так давно его не видела.

– Ну да, очень давно, со вчерашнего дня! – сказал лорд Манвилл.

– Для меня это действительно долго.

Он посмотрел сверху вниз на ее миниатюрное, прелестного овала лицо с большими глазами и на Пегаса, спокойно стоявшего рядом с ней.

– Ну пойдемте, расскажите мне, что думаете о моих лошадях, – уже более дружелюбным тоном предложил он. – Чувствую, мне еще многое предстоит о них узнать.

– Майор Хупер говорит, что вы знаете о лошадях больше, чем кто-либо другой в стране, – заметила Кандида.

– Хорошо иметь такую репутацию, – ответил лорд Манвилл. – Было бы это еще и правдой. Но в любом случае я всегда готов учиться. Скажите мне, как вы научили своего коня приходить на ваш зов?

– Он всегда и везде был со мной, – сказала Кандида. – Ему не нужна уздечка. Куда бы он ни забрел, мне стоит лишь свистнуть – и он, если слышит, бежит ко мне.

– Вы чувствуете, Гартон? – спросил лорд Манвилл. – А ваши конюхи, наверное, по утрам часами ловят лошадь, которая не хочет, чтобы ее седлали.

– Этому невозможно научить, милорд, – ответил Гартон.

– Да, тут вы правы, – согласился лорд Манвилл. – Ну, Кандида, что вы думаете об этой кобыле? Я купил ее еще жеребенком три года назад, и думаю, вы согласитесь, что сегодня она стоит гораздо больше, чем я за нее заплатил.

Они ходили по конюшням больше часа. Кандида получила немалое удовольствие. Она со знанием дела говорила о лошадях, удивляя этим не только лорда Манвилла, но даже Гартона.

Кандида сказала им, какие травы лучше всего использовать для припарок, вошла в стойло коня, которого боялись все конюхи, и он позволил ей похлопать себя по шее и вел себя смирно, пока она была с ним.

– Завтра утром мы поедем кататься, – сказал лорд Манвилл, когда они вышли из конюшен. – Как насчет того, чтобы встать рано, Кандида?

– Конечно-конечно, – ответила девушка, – я привыкла к этому. В Лондоне мы выезжали из конюшен в половине шестого утра.

– Должно быть, трудновато вам приходилось, – улыбнулся лорд Манвилл. – Большинство леди предпочитают долго нежиться в постели по утрам после веселого ночного кутежа.

Кандида открыла было рот, чтобы сказать, что никогда не участвовала ни в каких веселых ночных кутежах, но тут же вспомнила, чего от нее ожидают.

– Наверное, у меня очень крепкое здоровье, – сказала она.

– Да, чтобы долго вести такой образ жизни, оно необходимо, – раздраженно отрезал лорд Манвилл, и она не могла понять, что его так рассердило.

Они вернулись в дом. По вызову лорда Манвилла явилась экономка – строгого вида пожилая женщина в шуршащем черном шелковом платье. Кандиде показалось, что она посмотрела на нее с неодобрением.

– Миссис Хьюсон, это мисс Кандида Уолкотт, – сказал лорд Манвилл. – Будьте любезны, проводите ее в спальню и вообще позаботьтесь о ней. Полагаю, ее багаж уже доставили.

Миссис Хьюсон сделала едва заметный книксен перед Кандидой, затем почтительно ответила:

– Так и есть, милорд. Горничные уже все распаковали. Лорд Манвилл посмотрел на свои часы.

– Спускайтесь вниз через час, – сказал он Кандиде. – А ты, Адриан, постарайся не опаздывать. Чего я не люблю, так это когда мой шеф-повар приходит в ярость из-за того, что его блюда остывают.

– Ты привез сюда своего лондонского шеф-повара? – спросил Адриан. – Хорошая новость. Я и не предполагал, что ты планируешь прием гостей.

– Ничего я не планирую, – ответил лорд Манвилл.

Я просто подумал, что хорошая еда и напитки необходимы для моего и, конечно, твоего хорошего отдыха.

Лишь Адриан догадался, что за спокойным ответом лорда Манвилла что-то крылось. И даже он был бы крайне изумлен, если бы знал, что его опекун чем-то жертвует из-за него.

– Если уж приходится ехать за город, – говорил лорд Манвилл своему мажордому в Лондоне, – то черт меня побери, если я буду есть деревенскую пищу. И так обрекаешь себя на скуку, уезжая из Лондона в такое время, да еще и лишний дискомфорт – плохая еда! Нет уж, увольте.

– Миссис Куксон неплохо готовит, милорд, – ответил мажордом. – Конечно, класс не тот, что у Альфонса, но все равно выходит вполне прилично. К тому же вы ведь знаете этих французов. У меня такое чувство, что он, как и ваша светлость, не хотел уезжать из Лондона именно сейчас.

– Скажите Альфонсу, что я рассчитываю на его поддержку в течение этих трех весьма скучных и утомительных дней; а что они будут именно такими, у меня есть все основания предполагать, – сказал лорд Манвилл.

– Если я передам эти ваши слова Альфонсу, то он, я совершенно в этом уверен, сделает все, что в его силах, чтобы разрядить ситуацию, – ответил мажордом.

К немалому удивлению лорда Манвилла, не только ужин был великолепен – мечта эпикурейца, – но и в компании Кандиды и Адриана ему было гораздо веселее и интереснее, чем он мог предположить.

У него мелькнула мысль: он уже забыл о том, что молодым людям свойственна естественная веселость. Он привык к разрушительному и острому уму своих ровесников и наигранным, льстивым речам леди – объектов своей страсти.

По сравнению с бесстыдным флиртом, где каждая фраза – двусмысленность, чем-то совершенно необычным казалось сидеть и слушать разговор двух молодых людей, добродушно подтрунивающих друг над другом, и вдруг обнаружить, что сам смеешься над такими вещами, которые в другое время могли бы показаться банальными и скучными; чувствовать, с трудом веря в это, что детские карточные игры, в которые он не играл уже лет двадцать, доставляют не меньшее удовольствие, чем игра с крупными ставками, которой он предавался в клубе Уайта.

– Есть одна очень хорошая игра, мы играли в нее дома, она называется «Составление слов», – сказала Кандида. В эту игру она обыграла как лорда Манвилла, так и Адриана.

– Вы слишком хорошо играете, – обвиняющим тоном говорил Адриан. – Но это лишь потому, что вы играли в нее чаще, чем мы.

Напоследок они сыграли в игру под названием «Выводы» и так смеялись над возникавшими нелепыми ситуациями, что лорд Манвилл все еще продолжал похихикивать, в то время как Кандида и Адриан уже поднимались по главной лестнице с зажженными свечами в руках.

– Спокойной ночи, милорд, – прежде чем уйти, сказала Кандида, приседая перед лордом Манвиллом в реверансе. – Я постараюсь не опоздать завтра утром. Значит, в семь, да?

– Можно и попозже, если вы хотите, – сказал он.

– Скорее, это ваша светлость захочет поспать подольше на чистом деревенском воздухе, – ответила она.

– Это мы еще посмотрим, – сказал лорд Манвилл. – И посмотрим также, как вы управляетесь с Пегасом вне пределов школы верховой езды или Гайд-парка.

– Пегас предпочитает быть свободным от всяких условностей, ограничений и помпезности, как и я, – ответила Кандида.

Улыбнувшись ему, она подобрала подол своего вечернего платья и побежала вверх по лестнице вслед за Адрианом.

– Я прошу вас также быть вовремя, – услышал лорд Манвилл ее тихий голос, обращенный к его подопечному, – и, пожалуйста, не засиживайтесь сегодня допоздна. Вам будет нелегко, если вы встанете с тяжелой головой.

– Я постараюсь уснуть, – сказал Адриан.

Лорд Манвилл стоял, в недоумении глядя им вслед. О чем они говорили? И почему он вдруг оказался как бы вне этого? За ужином они были так дружелюбно и весело настроены, и он был благодарен Кандиде за то, что она своим очарованием разогнала мрачное настроение Адриана, разрядив тем самым обстановку. Да и сам лорд, безусловно, приятно провел время, чего никак не ожидал.

Теперь же он был полон подозрений. Почему – он и сам не знал, но чувствовал: что-то происходит за его спиной, и ему это не нравилось. Он пожал плечами. У этих прелестных наездниц, конечно же, свои подходы. Девушка делала то, о чем ее попросили. Он должен быть благодарен и доволен.

Он никак не мог избавиться от воспоминания о том явном выражении облегчения, которое появилось на ее лице, когда он сказал, что его лично она не интересует. Что могло это означать? Ее отношение к нему характеризовалось откровенностью и дружелюбием; он понимал также, что за ужином в ней чувствовалось гораздо меньше робости, чем раньше.

Во время игры она вела себя с ним точно так же, как и с Адрианом: подшучивала над ними обоими за то, что они вовремя не находили нужных слов. Она смеялась с непринужденным и заразительным весельем, и то, над чем в любое другое время он бы лишь презрительно посмеялся как над детской шуткой, казалось ему – потому что забавляло Кандиду – чем-то в высшей степени смешным.

У него не было сомнений, что он сделал удачный ход в том, что касалось Адриана. Он никогда не видел парня более оживленным и здравомыслящим. Если он не забудет дочь священника и не влюбится в Кандиду к концу недели, это будет очень странно.

Она была поразительным созданием, – почти таким же в своем роде поразительным, как и этот огромный черный жеребец, которого она так нежно любит. Тут он вспомнил, что Хупер говорил о ней примерно то же самое, и его губы напряглись.

Если учесть, кто она и откуда, возникает мысль: не играет ли она с ним? Может быть, она столь умна, что он попался на ее удочку, до сих пор не понимая этого?

Лорд Манвилл вернулся в гостиную и налил себе стакан бренди, затем пересек комнату и остановился перед открытой стеклянной дверью, глядя в сад. Ночь была звездная, на небе мерцал полумесяц.

В воздухе стоял аромат левкоев; теплый бриз мягко касался щек лорда Манвилла, стоявшего между покоем спящего дома и огромным пустым парком, простирающимся вдоль серебряного озера до самого горизонта.

У лорда Манвилла вдруг появилось чувство, будто красота его владений заполнила всю его душу. Манвилл-парк был единственным местом, которое всегда будет ему домом; здесь его корни, здесь он воспитывался.

Почти шутки ради, как ему показалось, он вызвал в памяти лицо той девушки, на которой много лет назад хотел жениться, той, которую хотел видеть здесь хозяйкой, его женой и матерью его детей.

Он любил ее всем сердцем, и, хотя в его жизни были женщины до нее, она была единственной, на ком он хотел жениться. Ему никогда не забыть этого бесчувственного, легкомысленного тона:

– Мне жаль, Сильванус, но Хьюго может предложить мне гораздо больше, чем ты.

– Ты хочешь сказать, – почти не веря своим ушам, произнес он, – из-за того, что он маркиз, а я еще не получил наследства, ты любишь его больше, чем меня?

– Ну не то чтобы я любила его больше, – ответила она, чувствуя, видимо, некоторую неловкость. – Просто нам пришлось бы слишком долго ждать, Сильванус. Твой отец еще не стар. Если же я выйду замуж за Хьюго, то стану фрейлиной королевы. Есть и множество других вещей, которые он может дать мне, – вещей, как это ни странно, важных в жизни девушки.

– Но моя любовь к тебе и твоя ко мне, – настаивал он, – разве это не в счет?

– Я люблю тебя, Сильванус, – ответила она, и ее голос на мгновение смягчился. – Но этого мало, ты должен понять; Я должна выйти замуж за Хьюго, больше мне ничего не остается. Я всегда буду помнить тебя и надеюсь, что и ты меня не забудешь. Но мы не можем пожениться, это, право же, было бы просто глупо.

Он до сих пор помнил чувство, охватившее его тогда, будто кто-то ударил его чем-то тяжелым по голове. Он оцепенел, не мог вымолвить ни слова и с трудом понимал, что происходит.

Позже пришли боль, гнев и даже ненависть. Ему трудно было примириться с мыслью, что кто-то мог так жестоко обидеть его.

Он всегда помнил ее, и у него никогда не возникало желания жениться на ком-нибудь другом. У него были десятки женщин; они любили его и, возможно, потому, что он был равнодушен к ним, прилагали еще больше усилий, чтобы покорить его.

Всегда, даже в самые интимные часы, присутствовало нечто, заставлявшее их понять, что он не стал их пленником, не полностью им подчинился.

– Почему ты всегда будто бы стоишь в стороне, наблюдая за самим собой? – спросила его как-то раз одна женщина, когда они лежали рядом в темноте и лишь нежные языки затухающего пламени в камине слегка освещали комнату.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду, – ответила она. – Ты всегда где-то в стороне, поодаль, никогда по-настоящему не бываешь со мной.

Он прекрасно понимал, что она имеет в виду, и, хотя она безумно любила его, да и он был немало увлечен ею, она стала одной из тех, кого он оставил с разбитым сердцем.

Он ничего не мог с этим поделать, было в нем что-то такое, из-за чего он презирал и почти ненавидел женщину, когда держал ее в своих объятиях. Будто какая-то часть его мозга насмешливо говорила ему: «Этой любви недостаточно. И никогда не будет достаточно. Ты никогда и ни с кем не будешь счастлив».

Сейчас он спросил себя, возможно ли вообще, что он найдет такую прекрасную женщину, рядом с которой его сможет удержать сила их любви.

При мысли об этом он рассмеялся, поставил свой нетронутый стакан бренди на стол, отвернулся от красоты сада, причинявшей ему лишь боль, и пошел в свою спальню.

Кандида слышала, как он поднимался, потому что ее комната находилась рядом с верхней площадкой главной лестницы. Кандида лежала, возбужденная и взволнованная, на большой кровати с пологом на четырех столбиках, на которой, по словам одной из горничных, когда-то спала королева. Она думала о Пегасе, но, услышав шаги лорда Манвилла, стала думать о нем.

«Сегодня вечером он был довольно мил, – сказала она себе. – И не так грозен, как обычно. Такое впечатление, что он пытается быть добрым – как к Адриану, так и ко мне, – но что-то мешает ему».

Она задумалась о том, что это может быть, и пришла к выводу, что это, должно быть, женщина. Она причинила ему боль… Кандида чувствовала, что стоит на верном пути.

Он был похож на коня, с которым жестоко обошлись и который не забыл этого. Он чем-то напоминал Пегаса – такой же большой, сильный и красивый и в то же время жаждущий любви.

«Может быть… мне удастся… заставить его забыть… о том, что он пережил», – засыпая, подумала она.

В снах, которые она увидела этой ночью, Пегас и лорд Манвилл были неотделимы друг от друга.