Прелестные наездницы

Глава IX

Кандида скакала галопом почти милю, когда услышала, что кто-то зовет ее сзади. Обернувшись, она увидела, что разрыв между нею и лордом Манвиллом сократился, но все же он еще был на некотором расстоянии от нее.

Однако ей был слышен его голос, и хотя она пыталась не слушать, он продолжал настойчиво кричать:

– Остановитесь… Кандида… Это опасно… Вы погубите себя… и Пегаса…

Лишь последние два слова, а не боязнь ослушаться заставили Кандиду, преодолев нежелание, натянуть поводья. Остановить Пегаса было трудно, однако в конце концов ей это удалось, и она вызывающе, но одновременно и с тревогой в глазах повернулась к лорду Манвиллу. Подъезжая, он перевел своего Грома с галопа на рысь и наконец остановился возле Кандиды.

– Там, впереди, ямы гравия, – предупредил он ее. – Их не так просто увидеть, и если бы вы упали в какую-нибудь из них, то и вам, и Пегасу был бы конец.

Он говорил спокойным тоном, но, когда взглянул ей в лицо, она с жаром произнесла:

– По мне, так лучше пусть мы оба погибнем, чем на Пегасе будет ездить это чудовище! Она жестокая, безжалостная, вы слышите меня? Она колет лошадей шпорой, и не только для того, чтобы управлять ими, но и потому, что это доставляет ей немалое удовольствие!

– Послушайте, Кандида… – начал лорд Манвилл, и тут же ему пришлось замолчать, потому что Кандида, сверкая глазами и дрожа всем телом от переполнявших ее чувств, продолжала:

– Я видела Светлячка, когда она вернула его на извозчичий двор: на его левом боку была страшная рана от шпоры! И это был не первый раз, а третий или четвертый! Я помогала делать ему припарки и ненавидела того, кто мог так по-зверски обращаться с лошадью.

– Я понимаю… – снова начал лорд Манвилл, но Кандида опять прервала его:

– Вам это, наверное, доставляет удовольствие – вам и джентльменам вроде вас, – когда женщины эффектно ездят верхом, демонстрируя себя и лошадь в выгодном свете в Гайд-парке или в школах верховой езды. Но вы когда-нибудь думали о тех страданиях, которые причиняют лошадям эти «наездницы», надеющиеся на свои шпоры, чтобы истязать животное, пока оно не начнет подчиняться им из страха? Они, даже когда лошадь делает все безупречно, все равно колют ее без всякой причины. Я говорю вам, что это жестоко, жестоко! Я никогда ничего подобного не делала и не буду делать!

Замолчав на секунду, она затем добавила тихим и как сломленным голосом:

– Мне невыносимо даже думать о том, что с Пегасом могут начать обращаться подобным образом.

Теперь гнев ее иссяк и она была готова расплакаться. Она уронила голову на грудь, и ее волосы золотистой волной рассыпались по плечам.

– Я клянусь вам, – мягко и спокойно сказал лорд Манвилл, – что Лэйс никогда не сядет на Пегаса.

Кандида подняла голову.

– И ни одна женщина вроде нее? – спросила она.

– И ни одна женщина вроде нее, – повторил он. Он увидел облегчение на ее лице, и теперь, когда напряжение спало, казалось, она может упасть в обморок.

– Что-то жарко стало, – сказал лорд Манвилл. – Давайте дадим нашим лошадям отдохнуть, а сами посидим в тени.

Он указал в сторону небольшой рощицы из белых берез метрах в пятидесяти справа от них. Молодая зелень листьев трепетала под лучами солнца, будто пытавшимися пронзить их, чтобы коснуться зарослей примулы и фиалок, покрывавших пространство под деревьями.

Не говоря ни слова, Кандида двинулась в указанном лордом Манвиллом направлении. Доехав до леска, она соскользнула с седла, зацепила поводья за переднюю луку, погладила Пегаса и вошла под сень деревьев. Лорд Манвилл, также спешившись, подумал о том, можно ли оставлять Грома не привязанным.

Возможно было, что он его потом не поймает. Но он рассчитывал на то, что все обойдется, раз два коня стоят вместе; и, завязав поводья так, чтобы они не запутались у Грома в ногах, последовал за Кандидой.

Лесок был на склоне, и под деревьями находился уступ как раз подходящей высоты, чтобы сидеть. Розовато-лиловые и белые фиалки пробивались из-под своих округлых листьев, и Кандида села на них очень аккуратно, будто не хотела причинить им боль. Затем, чувствуя, что ей жарко, сняла с себя пиджак и бросила его на землю возле ног.

На ней была белая батистовая блуза с кружевными вставками. Она машинально подняла руки к голове. Шляпу она потеряла, и сейчас, когда она прикоснулась к волосам, последние оставшиеся шпильки выпали, и волосы в беспорядке рассыпались по плечам и спине, свисая ниже пояса.

Она судорожно начала было приводить их хоть в какой-нибудь порядок, но лорд Манвилл, подойдя сзади, взял ее за руки.

– Не надо, – с настойчивостью в голосе попросил он, – не трогайте свои волосы! Если бы вы только знали, как я желал увидеть их вот так.

Она с удивлением посмотрела на него, чувствуя, что прикосновение его пальцев вызывает у нее какую-то необъяснимую дрожь.

– Я должна извиниться, – начала она, и никакого протеста в ее голосе уже не чувствовалось; вместо этого слышались тревога и покорность, что выглядело чрезвычайно трогательно.

– Нет, вы совершенно правильно поступили, – ответил он. – Это мне надо извиняться перед вами за свою невнимательность и беспечность.

– Вы понимаете, что я чувствую к Пегасу? – спросила Кандида.

– Конечно, – ответил он. – Мне бы совсем не хотелось, чтобы хоть с Громом, хоть с какой-нибудь другой из моих лошадей обращались подобным образом. Мне всегда казалось, что шпора необходима при езде на дамском седле, но вы убедили меня, что без нее вполне можно обойтись.

Улыбка озарила лицо Кандиды, и она вдруг осознала, что он все еще держит ее за руки, сам находясь почти вплотную к ней. Она пошевелила пальцами.

– Я должна привести себя в порядок, – прошептала она.

– Зачем? – спросил он. – Вы прелестно выглядите, разве вы этого не понимаете?

Было в его голосе нечто такое, от чего ее сердце подпрыгнуло в груди и она не могла пошевелиться.

– Кандида! – хрипло спросил лорд Манвилл. – Кандида… что случилось с нами?

Не имея сил ответить, Кандида молчала, и через секунду он сказал:

– Почему вы глядите в сторону? Не может быть, чтобы вы боялись меня.

– Н-нет… нисколько, – прошептала она и, заставив себя повернуть голову, посмотрела ему в глаза.

Его лицо приблизилось к ней, и он обнял ее за плечи. Он почувствовал, что она дрожит; затем прикоснулся к ее губам. Он бы никогда раньше не поверил, что женские губы могут быть такими мягкими, нежными, податливыми. Наконец, издав тихий стон, она повернула голову в сторону.

– Почему вы отворачиваетесь? – спросил лорд Манвилл, и в голосе его чувствовалось сильное волнение. – Неужели вы все еще сердитесь на меня?

– Нет, – шепотом ответила она. – Дело… не в этом.

– А в чем же тогда? – спросил он. – Не может быть, чтобы вы меня все еще боялись.

Она покачала головой и тихо проговорила:

– Не… вас, а, мне кажется… себя.

– Но почему, дорогая моя? – спросил он. – Я не понимаю.

– Вы… внушаете мне… какое-то странное чувство, – запинаясь, пробормотала она. – Я не могу этого объяснить… Просто, когда вы… рядом со мной… как сейчас, например… я чувствую, что мне трудно… дышать, но все же… это… восхитительно.

– О, моя милая!

Взяв ее руку, он покрыл ее поцелуями.

– Я не могу выразить, как мне приятно слышать от вас такие признания. Понимаете ли вы, дорогая моя, что это должно было случиться? Мне кажется, я понял это, когда вы стояли тогда на ступенях в своем розовом платье и казались такой маленькой, такой юной.

– Мне было… страшно, – сказала Кандида.

– Я видел это, – ответил он. – У вас очень выразительные глаза, Кандида, и по ним можно было это прочесть. И все же, когда я сказал, что вам придется иметь дело с Адрианом, вы, похоже, испытали облегчение, и это так часто беспокоило меня. Почему, скажите же мне?

– Вы такой… знатный, величественный и занимаете такое… важное положение в обществе, – ответила Кандида. – Я боялась… обмануть ваши… ожидания.

– О, дорогая вы моя, – с улыбкой на губах сказал он. – Найдется ли в этом мире еще кто-нибудь такой же пленительный и очаровательный, как вы? Кандида, мы будем счастливы вместе. Я столько хочу показать вам, столь многому научить вас! Когда вы впервые поняли, что любите меня? Скажите мне, я должен знать!

Была в нем какая-то властность, которой она не могла сопротивляться.

– Мне кажется, я осознала это… лишь сейчас, – ответила Кандида. – Раньше я просто всегда… хотела, чтобы вы были… рядом. Комната казалась… пустой, когда вас… не было там, и в доме было… как-то слишком тихо.

В улыбке, появившейся на лице лорда Манвилла, читалось невыразимое счастье. Затем он, притянув ее ближе, приподнял свободной рукой маленький подбородок и повернул ее лицо к себе. На этот раз она не отворачивалась. Его нежный поцелуй понемногу переходил в сильный и властный, и все же ей не было страшно.

Она чувствовала, как что-то пробуждается внутри нее – пламя, которое будто прожигало насквозь ее тело, и она не замечала и не чувствовала ничего, кроме его губ, его близости к ней и счастья, казавшегося ярче солнца.

У нее было чувство, будто птицы вокруг пели песню красоты и восторга, уносившую ее и его под небеса, и теперь она дрожала не от страха, а от безумного восторга, потому что все происходящее казалось слишком удивительным и прекрасным, чтобы можно было это вытерпеть.

Сколько они так просидели, Кандида не представляла, но в конце концов они ослабили объятия и она сказала:

– Вы должны… возвращаться… Они начнут думать… что случилось… с вами.

– А вы поедете со мной? – спросил он, и Кандида подумала, что еще никогда в своей жизни не видела, чтобы мужчина выглядел таким счастливым.

– Да, конечно… если вы хотите.

– Если я хочу… – тихим голосом сказал он и, взяв ее за руки, повернул их ладонями вверх и поцеловал сначала одну, затем другую. – Мое сердце в этих маленьких руках. Поедемте, дорогая, мы не должны ничего бояться. Какое все это имеет значение?

– Они останутся на ужин? – негромко спросила Кандида.

– Боюсь, что да, – ответил он. – Я не мог отказать им в гостеприимстве: обо всем было договорено. Потом они уедут, и мы останемся вдвоем, как только что были, но на этот раз все будет по-другому.

– Совсем… по-другому, – тихо и нежно сказала Кандида.

Поискав среди фиалок, они нашли достаточно шпилек, чтобы привести в надлежащий вид ее волосы. Лорд Манвилл помог ей надеть пиджак и поцеловал ее в щеку, а затем, повернув к себе, – в губы.

– Это наш лес, – сказал он. – Я никогда не думал, что в моем поместье может быть заколдованное место. На самом ли деле все это происходит, или ты, Кандида, – колдунья и внушила мне, что это самый удивительный и волшебный лес во всем мире?

Кандида оглянулась и посмотрела на уступ, на котором они сидели, на лучи солнечного света, проникавшие сквозь листву деревьев, на синеву теней там, где солнца не было, на золотистую примулу и на бело-пурпурные фиалки.

– Наш волшебный лес, – тихо сказала она. Он снова приподнял ее лицо к своему.

– Мне трудно думать о чем-либо, кроме тебя, Кандида, – сказал он. – Я чувствую себя пьяным от твоей красоты, нежности, от прикосновения твоих губ. Я будто выпил нектара богов и не знаю, смогу ли когда-нибудь стать таким, как прежде.

– У меня… примерно такое же… чувство, – прошептала Кандида, и, держась за руки, они пошли из леса на поиски лошадей.

Пегас подбежал тотчас же, как только Кандида позвала его. Гром, хоть и не прискакал послушно на зов, но, по крайней мере, не убегал, когда лорд Манвилл подходил к нему. Они отправились в обратный путь. Ехали они медленно, как будто им трудно было возвращаться в прежний мир и они изо всех сил пытались отсрочить это.

Наконец впереди стал виден дом усадьбы Манвилл. Возле главной двери стояли в ожидании конюхи, и Кандида быстро сказала:

– Я пойду в свою комнату.

– К ужину спуститесь, пожалуйста, немного пораньше, – попросил лорд Манвилл. – Я должен переговорить с вами наедине, прежде чем придут остальные.

– Постараюсь, – пообещала она.

Но, дойдя до своей спальни, она обнаружила, что времени прошло гораздо больше, чем она думала. Когда она приняла ванну, а горничная уложила ее волосы, ей стало ясно, что у нее и лорда Манвилла будет совсем немного времени, чтобы побыть наедине.

Хотя она была снедаема нетерпением снова увидеться с лордом, ей хотелось выглядеть как можно лучше.

Кандида достала из гардероба свое любимое платье – из тех, что для нее купила миссис Клинтон. Оно было белого цвета, а пышная кринолиновая юбка украшена складками из нежного шифона и крошечными букетами кружевных подснежников.

Кандиде казалось, что это платье как нельзя лучше соответствовало ситуации. Цветы, символ весны, должны при взгляде на ее платье напоминать лорду Манвиллу об их волшебном лесе. На плечах ее был полупрозрачный тонкий и мягкий шифоновый платок, заколотый на груди букетиком подснежников.

– Вы, право же, выглядите прелестно, мисс, – воскликнула горничная, закончив одевать ее, – почти как невеста!

Кандида улыбнулась, глядя на свое отражение в зеркале. Скоро все обо всем узнают, подумала она, но пока она не должна ничего говорить.

– Спасибо, – мягко сказала она.

– Вы самая красивая леди из тех, что когда-либо были здесь, – продолжала горничная, – и не так уж часто здесь бывает кто-нибудь, кто так же добр и любезен с нами, как вы.

– Манвилл-парк – чудесное место, – сказала Кандида. – И ничто не должно портить этого очарования.

Произнося эти слова, она думала о Лэйс. Сегодня вечером ей в последний раз придется встречаться с этой жестокой, ужасной женщиной, и она чувствовала, что ей было бы страшно спускаться к ужину, где та будет присутствовать, если бы она не знала, что там будет лорд Манвилл и что они любят друг друга.

Сейчас она с трудом понимала, что произошло этим днем. Он держал ее в своих объятиях, целовал ее. Она часто задумывалась о том, какие чувства вызывает поцелуй мужчины, и теперь знала это. Ей вспомнилось прикосновение его губ – сначала мягкое и нежное, затем более сильное и властное.

Было такое чувство, будто он взял ее сердце губами и завладел им. Видимо, подумала она, именно так все и вышло: она безвозвратно отдала ему свое сердце. Оно принадлежало ему, и она была как бы частью этого человека; они принадлежали друг другу навеки.

Теперь Кандида представляла, что должна была чувствовать ее мать; понимала, почему для нее ничто не имело значения, кроме того, что она должна выйти замуж за ее отца, что они должны быть вместе. Вот так они любили друг друга, и Кандида знала, что если бы стояла перед таким же выбором, как и ее мать, то тоже покинула бы свой дом, бросила все, что связывало ее с прошлым, и ушла куда угодно с лордом Манвиллом, даже если бы у него не было ни гроша за душой.

Какое значение имеют деньги или положение в обществе в сравнении с неземным восторгом, приводившим ее в трепет, когда он прикасался к ней; в сравнении с тем выражением его глаз и теми нотками в его голосе, от которых ее сердце готово было выпрыгнуть из груди?

– Я люблю его! Я люблю его! – прошептала она. Взглянув еще раз в зеркало, она вдруг заметила, что очень изменилась.

От выражения тревоги и неуверенности, не исчезавшего с лица с тех пор, как умер ее отец, не осталось и следа. Вместо этого она стала похожа на человека, вдруг вернувшегося к жизни: губы раздвинуты в радостной улыбке, глаза сияют. Ей казалось, что она почти не узнает себя, и она поняла, что так преобразить женщину может, наверное, только любовь.

– Ну вот, мисс, вы и готовы, – сказала горничная, застегнув последний крючок на тугом корсете.

– Благодарю вас, – сказала Кандида.

– О, мисс, одну минуточку! – воскликнула горничная. – По-моему, есть еще два букетика подснежников, которые вам можно прикрепить к волосам.

– А ведь верно, – кивнула Кандида. – Я как-то забыла.

– Я только что нашла их, а также пару туфель, которые подойдут к вашему платью, – сказала горничная. – Давайте я закреплю цветы на обеих сторонах прически, это будет выглядеть превосходно.

– Да, вы правы, – согласилась Кандида, – но, пожалуйста, поторапливайтесь, время идет.

Через несколько минут она вышла из комнаты и, взглянув на часы, с досадой отметила, что до ужина остались считанные минуты и вряд ли лорд Манвилл будет один.

Но все же ей повезло. Когда она вошла в гостиную, где, по ее предположениям, все должны были собраться, прежде чем садиться за стол, он ждал ее там. Выглядел он невероятно красиво в своем вечернем костюме и белой рубашке с двумя огромными черными жемчужными запонками, украшенными бриллиантами.

На мгновение остановившись в дверях, она затем почти побежала к нему. Глядя на нее, он подумал, что ему еще никогда не приходилось видеть такого прелестного, живого и страстного женского лица.

Он обнял ее.

– О, дорогая моя, – сказал он. – Я уж думал, что вы вообще не придете. Пока я ждал, мне каждый миг казался вечностью.

– Я торопилась, – объяснила Кандида, – но мне хотелось предстать перед вами в наилучшем виде.

– Вы выглядите прелестно, – сказал он, не отрывая взгляда от ее губ, – так прелестно, что я хочу поцеловать вас.

– Нет, нет, – возразила она, – вам надо быть осторожным, кто-нибудь может войти.

– Вы робеете так потому, что беспокоитесь, что они могут подумать? – с ноткой веселья в голосе спросил он.

– Нет, не в этом дело, – быстро сказала она. – Просто мне очень не хотелось бы, чтобы кто-нибудь знал… про нас… пока.

Он улыбнулся, как улыбаются ребенку.

– Это будет нашим секретом, – пообещал он.

– Ох, скорей бы они ушли, – сказала Кандида, – я бы не выдержала, если бы эти люди стали… шептаться и хихикать по поводу… нашей любви.

– Я понимаю, – сказал он.

– И еще я думала… – продолжала Кандида, – и, пожалуйста, не считайте, что это глупо с моей стороны, но… не могли бы мы… пожениться очень тихо, очень скромно… в какой-нибудь маленькой церкви, где мало людей… чтобы как можно меньше людей смотрели… на нас?

Еще не закончив своей фразы, она почувствовала, как он напрягся, и инстинктивно поняла, что сказала что-то не то. Подняв голову, она посмотрела ему в глаза, и то, что она там увидела, вселило в нее ощущение, будто чья-то ледяная рука стиснула ее сердце.

– А, вот ты где, Сильванус! – раздался со стороны двери громкий и веселый голос. – Где ты прятался? Я решительно заявляю, что гостей ты принимаешь хуже всех в Англии.

Это была Лэйс. Она почти впорхнула в комнату; за ней шли несколько ее друзей. Она была слишком умна, чтобы устраивать сцену, но не было никаких сомнений, что взгляд, брошенный ею на Кандиду, был полон ненависти, хотя на губах играла улыбка, а в голосе не было и намека на злость или что-нибудь подобное.

Но Кандида ничего не заметила. Она отпрянула от лорда Манвилла почти так, как будто он ударил ее, и стояла сейчас, смущенная и ошеломленная, не слыша ни гула голосов, ни комплиментов, которые ей говорили подходившие джентльмены.

Она ничего не замечала и не чувствовала, кроме черной тучи, опустившейся на нее, и какого-то странного тянущего ощущения внутри себя, которому не могла найти объяснения.

Тут к ней подошел Адриан и с воодушевлением стал рассказывать, как он провел послеобеденное время в одиночестве и какие стихи написал. Она заставила себя слушать его, и ей казалось, будто лишь он говорит на английском, в то время как все остальные разговаривают на каком-то иностранном языке, которого она не понимает.

– Расскажите мне об этом, – услышала она свои собственные слова, и у нее мелькнула мысль, что голос ее звучит как-то странно – как голос человека, заблудившегося в тумане.

К счастью, за ужином Адриан сидел рядом с ней.

– Вы не больны? – через некоторое время спросил он. – Вы выглядите как-то странно и ничего не едите.

– Я не голодна, – ответила Кандида. – Рассказывайте дальше о своей поэме.

– Меня вдруг осенило, – сказал Адриан, – и я понял, что должен излить, выразить это на бумаге. Поэтому я и улизнул после обеда. Вы, наверное, хорошо провели время, правда?

– Да, нормально, – сказала Кандида.

Было ли то, что произошло в волшебном лесу, явью, или ей все это приснилось? Что же происходит сейчас? Ей хотелось плакать, кричать, умолять лорда Манвилла прийти к ней сквозь темную тучу, которая, казалось, почти заслонила его от ее взгляда.

Но она видела его, он сидел у края стола между двумя красивыми женщинами; они смеялись, весело болтали, и их голоса становились все громче и громче.

У нее было такое ощущение, будто люди вокруг производят все больше и больше шума. Она не видела и не понимала, что мужчины много пьют, что женщины, раскрепощаясь, все менее контролируют свой смех, что шутки становятся все более грубыми и непристойными. Она не слышала большую часть того, что говорилось, а если и слышала, то не понимала.

Адриан продолжал говорить и казался ей чем-то вроде спасательного троса, брошенного ей, когда она начала тонуть. Она была еще в состоянии заставить себя следовать за его мыслью, осознавать значение его фраз, находить ответы.

Ей, похоже, вполне удалось удержать себя в руках и не выдать своего душевного состояния. Когда они встали из-за стола, она, стараясь, чтобы голос ее звучал естественно, выдавила:

– Как вы думаете, можно мне удалиться к себе в спальню?

– Пока не стоит, – посоветовал он. – Моему опекуну не понравится, если вы исчезнете слишком рано. Подождите немного, я скажу вам, когда вы можете уходить.

– Пожалуйста, скажите, будьте добры, – попросила Кандида.

Она думала, что леди просто уйдут, как обычно, но услышала крик Лэйс:

– Надеюсь, вы не собираетесь оставаться здесь. Оркестр уже настраивает инструменты, я слышу. Есть еще и игральные столы. Эй, Сильванус, мы не оставим тебя наедине с твоим портвейном, бери его с собой. Надеюсь, у тебя найдется шампанское для нас, несчастных, хрупких женщин! Чувствую, оно нам понадобится.

Мужчины засмеялись и последовали за леди в гостиную. Оказалось, что, пока они ужинали, была убрана часть ковра, и теперь оркестр из шести инструментов играл там одну из самых модных и быстрых полек.

– Не хотите ли потанцевать? – обратился Адриан к Кандиде.

Она не могла не смотреть на лорда Манвилла. Рука Лэйс лежала у него на плече, а он обнимал ее за талию.

– Нет, – прошептала она.

– Тогда давайте просто спокойно посидим на диване, – предложил Адриан. – У меня нет денег, чтобы играть, а эти шумные танцы с прыжками я терпеть не могу.

– Я тоже, – ответила Кандида, почувствовав вдруг отвращение к качавшимся и вертевшимся кринолиновым юбкам, к красным лицам, мелькавшим перед ней, к то и дело раздававшимся шумным выкрикам.

Сэр Трешэм Фокслей, похоже, избегал ее. Он не пытался заговорить с ней перед ужином, и она заметила, что, войдя в столовую, он нарочно обошел стол и занял место на противоположном от нее конце, будто не желая даже сидеть поблизости от нее.

Она была рада этому, потому что чувствовала, что не смогла бы вынести общества этого омерзительного человека.

Некоторое время Кандида сидела рядом с Адрианом на диване. Она увидела, что после первого танца лорд Манвилл переместился с площадки для танцев к одному из игровых столов, на который несколько гостей небрежно швыряли пригоршни золотых гиней, будто это были монетки в полпенса.

– Ну а теперь-то я могу уйти? – спросила Кандида.

– Он будет раздражен, – предостерегающе ответил Адриан.

– Уже ведь очень поздно, – с ноткой отчаяния в голосе заметила она. – Ужин-то продлился несколько часов.

– Я знаю. Так всегда бывает в подобных случаях, – сказал Адриан. – Они всегда наедаются и напиваются до одури. Меня ничто подобное никогда не прельщало.

– Вы знаете, что уже почти час ночи? – спросила Кандида, взглянув на часы над камином. – Сколько могут длиться подобные вечеринки?

– Часов, наверное, до двух-трех ночи, – мрачно отозвался Адриан.

– Я не могу больше терпеть! Не могу! – вскричала Кандида.

Тут она увидела, что Лэйс сошла с площадки, где вальсировала с сэром Трешэмом Фокслеем, и подошла к лорду Манвиллу.

Приподнявшись на цыпочки, она что-то прошептала ему на ухо, а затем настойчиво потянула к одному из начинавшихся от самого пола окон, выходившему в сад. Ему, похоже, не хотелось идти с ней, но она тянула его за руку и уговаривала. Кандида встала.

– Я иду спать! – Она чувствовала, что была уже на пределе.

– Через минуту я сделаю то же самое, – сказал Адриан. – Будет неразумно, если мы уйдем вместе. Вы ведь представляете, что за люди вокруг.

Кандида не понимала, что он хочет сказать, и ее это не интересовало. У нее было лишь одно желание – уйти отсюда, остаться одной. Но, едва выйдя из гостиной, она услышала рядом с собой ненавистный голос:

– Мисс Кандида, могу я попросить вас об одной милости?

– Нет, – быстро ответила она, чувствуя, что разговор с сэром Трешэмом переполнит чашу ее страданий в этот вечер.

– Ну пожалуйста, – умоляющим тоном произнес он. – Я хотел бы попросить вас об одном одолжении. Только что мой кучер сказал, что одна из моих лошадей мучается от сильных болей. Он не знает, то ли сухожилие у нее растянуто, то ли еще что-то. Если вам не кажется, что я прошу слишком многого, не могли бы вы пойти взглянуть на животное?

– Нет-нет, я… не могу, – ответила Кандида, едва понимая, что говорит.

– Это на вас не похоже, мисс Кандида, – возразил сэр Трешэм. – Я же говорю, у лошади сильные боли, и хотя конюх – человек опытный, он не знает что делать. Мне бы не хотелось причинять его светлости беспокойство и просить его дать мне замену из его конюшен, если этого можно избежать. А гнать эту лошадь домой в таком состоянии было бы жестоко.

– Да, этого… делать не следует, – согласилась Кандида.

– Ну, тогда помогите мне, пожалуйста, – умоляющим тоном продолжал сэр Трешэм. – Это не займет у вас и минуты. Повозка уже стоит возле входной двери, потому что я хотел уехать пораньше.

– Повозка возле двери? – почти не понимая, что происходит, переспросила Кандида, пытаясь сконцентрироваться и разобраться, о чем вообще идет разговор, но желая лишь скорее уйти куда-нибудь.

– Да, лошадь, о которой я говорю, – во дворе, – сказал сэр Трешэм.

Он взял ее за руку и потянул к двери.

– Я ведь знаю, вам не хотелось бы, чтобы животное страдало, – продолжал он, – особенно если это легко предотвратить. Скажите же, что вы пойдете и посмотрите эту лошадь. Заверяю вас, это одна из лучших в моих конюшнях.

– Ну хорошо, я схожу, – согласилась Кандида.

Это займет всего несколько секунд, подумала она, и удивилась, что могло с лошадью случиться такого, что даже кучер не мог определить, в чем дело.

Повозка стояла возле парадной двери. Она представляла собой четырехместное ландо, в которое была запряжена пара лошадей. Впереди сидел кучер, а на запятках стоял лакей. Кандида хотела подойти к той из лошадей, что стояла ближе, но сэр Трешэм остановил ее.

– Та лошадь на другой стороне, – сказал он. Кандида, приподняв руками платье, обошла ландо, и теперь ее не было видно от входной двери. Лакей слез с запяток и открыл дверь повозки, как будто его хозяин собрался уезжать.

Кандида хотела пройти мимо него, но, когда дошла до открытой двери, сэр Трешэм неожиданно приподнял ее над землей и почти швырнул в повозку.

Она издала крик ужаса и удивления. Но едва она упала на покрытое подушками сиденье, как чья-то рука зажала ей рот. Безрезультатно борясь, она услышала, как захлопнулась дверца, и почувствовала, что повозка тронулась.

Они отъехали от дома, и, хотя она прилагала все силы, чтобы освободиться, сэр Трешэм лишь через несколько минут убрал руку с ее рта.

– Что вы делаете? Как вы смеете? – начала она… и услышала, что он смеется.

– Вы скоро поймете, моя прелестная птичка, – сказал он, – что я всегда добиваюсь того, чего хочу. Я хотел вас, моя дорогая, с первого же момента, когда увидел, и вот я вас заполучил!

– Вы сумасшедший, – закричала Кандида и, наклонившись вперед, заколотила по окну. – Стойте! Остановитесь! На помощь!

Он снова засмеялся.

– Мои слуги не будут слушать вас. Они просто не могут поверить, чтобы какая-нибудь женщина не была очарована тем, что находится в моей компании.

– Куда вы меня везете? – спросила Кандида. – Вы, должно быть, сошли с ума, раз ведете себя так! Я не буду иметь с вами ничего общего, знайте это.

– У вас нет выбора, моя милая, – сухо ответил он. – И давайте прекратим молоть вздор и заниматься ерундой. Я буду очень щедр к вам, о чем я вам и говорил, когда мы впервые встретились. Вы нравитесь мне так, как почти ни одна женщина не нравилась, и если я чего-то хочу… я получаю это.

– Лорд Манвилл не позволит, чтобы со мной произошло что-либо подобное, – резко возразила Кандида.

– О том, что вы уехали, он, по всей видимости, узнает лишь завтра утром, – с претензией на учтивость сказал сэр Трешэм. – И у меня такое чувство, моя дорогая Кандида, что к тому времени, учитывая, что он отнюдь не пылает ко мне любовью, вы уже вряд ли будете его интересовать.

При свете горевшего в повозке фонаря ей было видно лицо сэра Трешэма Фокслея. Пытаясь сохранить достоинство, она сказала:

– Если я правильно вас поняла, если вы именно это имеете в виду, я могу лишь просить вас как джентльмена отпустить меня. Я вас терпеть не могу, вы вызываете у меня отвращение! Право же, одного этого достаточно, чтобы отбить у вас охоту находиться в моем обществе.

– Совсем наоборот, – сказал сэр Трешэм. – Слишком уступчивая и любезная женщина нагоняет на меня скуку. Для меня будет неплохим развлечением укротить вас, моя дорогая, как вы укрощаете тех прекрасных лошадей, на которых потом с такой грацией ездите. Мне нравится, когда женщины горячие, тем приятнее иметь с ними дело, когда они поймут, кто хозяин.

Произнося эти слова, он протянул руку и привлек Кандиду к себе. Едва он прикоснулся к ней, она, потеряв контроль над собой, начала яростно бороться и кричать, но почти тут же поняла, что это ни к чему не приведет и что она целиком в его власти. Медленно и неумолимо он притянул ее к себе и, повернув ее лицо к своему, начал искать ее губы. Она уклонялась, поворачивая голову из стороны в сторону, пытаясь царапать его. Затем она услышала, как ее платье рвется под его руками.

Вдруг осознав всю свою беспомощность, она подумала, что сейчас потеряет сознание. И тут же, подобно лучу света, у нее появилась идея. Она прекратила бороться и, почувствовав грубое прикосновение его руки к своей груди, выдавила слабым голосом:

– Я… сейчас… упаду… в обморок, не могли бы вы… открыть… окно?

– Конечно, почему нет? – ответил он. – Здесь чертовски жарко.

Он на секунду ослабил свою хватку и наклонился к окну со своей стороны, чтобы поднять раму. Сейчас или никогда, подумала Кандида.

Она схватилась за ручку двери рядом с собой, открыла ее и ринулась наружу. Она услышала, как сэр Трешэм громко выругался, почувствовала, что он ухватился за ее кринолиновую юбку. Треск материи – и кусок шифона остался у него в руках.

От удара при падении Кандида почти лишилась чувств, а мгновение спустя поняла, что катится вниз по крутому склону. От серьезных травм ее спасли пышные и массивные юбки. Ей казалось, что катится она уже целую вечность. Наконец, налетев на рододендроновый куст, она остановилась.

Несколько мгновений, ошеломленная и оглушенная, она не могла шевелиться, пока до нее не донесся голос сэра Трешэма, кричавшего что-то кучеру. Тот остановил лошадей.

Она поняла, что должна что-то делать: если она останется здесь, он найдет ее. Пошатываясь, она встала на ноги и побежала, огибая кустарники, налетая на деревья, то и дело падая. Охваченная паническим страхом и отчаянием, она все бежала и бежала…

Один раз она остановилась и оглянулась. Увидев огни, Кандида поняла, что сэр Трешэм и его слуги ищут ее. Она услышала его голос:

– Кандида! Кандида! Не будь дурой! Вернись! Подождав пару секунд в надежде, что она отзовется, он прорычал:

– Пошевеливайтесь, идиоты, найдите ее. Черт возьми, она где-то поблизости. Ищите!

Больше Кандида не ждала. Подобрав лохмотья, в которые превратились ее юбки, она побежала так, как никогда еще не бегала. Вокруг все еще были деревья и кустарники, ветки больно хлестали ее по щекам, оставляя отметины, и цеплялись за волосы. Но она все бежала.

Вдруг будто земля разверзлась у нее под ногами, и она упала плашмя в глубокую канаву.

Несколько мгновений она, должно быть, была без сознания, пока, открыв глаза, не увидела звездное небо и не услышала шелест сухих листьев. Она подумала, что больше не может никуда идти. Сердце у нее в груди билось так, что она почти задыхалась, дыша тяжело и с хрипом, а все ее тело было сковано страхом.

Кандида лежала и прислушивалась. Она знала, что, если он найдет ее сейчас, у нее не будет сил сопротивляться. Но вокруг стояла полная тишина. Прошло немало времени, прежде чем она с трудом выбралась из канавы.

В бледном свете месяца вдалеке виднелась дорога. Ни огней, ни лошадей, ни повозки там не было.

Сев на землю, она положила голову на колени. Желания плакать уже не было. Не было ничего, кроме почти инстинктивной потребности найти какое-нибудь укрытие. Она должна вернуться в Манвилл-парк.

Медленно, потому что все ее тело болело, она вышла из-за кустарников и вдруг увидела огни дома. Она поняла, что пробежала почти через половину парка перед домом. Она доберется быстрее, если пойдет не по той дороге, на которой сэр Трешэм похитил ее, а по той, что с другой стороны.

Расстояние надо было пройти порядочное, но там, по крайней мере, что бы еще ее не ожидало, она могла не бояться встретить сэра Трешэма. От одной лишь мысли о нем она ускорила шаги, но быстро двигаться все равно не могла: слишком была слаба.

Пройдя немного, она села и посмотрела на дом. Она вспомнила о лорде Манвилле и поняла, что главное сейчас – найти его. Когда-то, очень давно – неужели это было лишь сегодня днем? – он так страстно обнимал ее!

Она вспомнила обо всем, что он говорил ей, вспомнила прикосновение его губ, и ей стало ясно, что ее подавленное настроение за ужином и после него было сущей нелепостью. Разве он не ждал ее в библиотеке? Разве он не сказал, что каждая минута ожидания казалась ему вечностью?

– Я должна добраться до него, – сказала она себе, но велико было и искушение посидеть, предаваясь воспоминаниям, вновь испытывая неземной восторг, во власти которого они были в своем волшебном лесу.

От подувшего с озера холодного ветра она задрожала. Ей стало ясно, что было бы безумием оставаться здесь, потому что она могла заснуть. Она должна возвращаться.

Медленно, устало, чувствуя, что каждый ушиб, каждая царапина на теле причиняют ей боль, она с трудом встала на ноги и тут обнаружила, что потеряла одну из своих туфель.