Прелюдия любви

Глава 8

Они прибыли на Беркли-стрит следующим вечером, очень поздно. Когда Сара с трудом выбиралась из экипажа, рука Криспина поддерживала ее, а его голос шептал ей на ухо слова ободрения. Все было так же, как во время их утомительного, тревожного путешествия. Он устранял с дороги все сложности, придавал ей мужества, вел себя с нею, словно она была его младшей, драгоценной сестрой. Во время остановок, когда они перекусывали или меняли лошадей и когда они сидели вместе на постоялом дворе вечером, он постоянно говорил с ней. Он говорил о Клэверинге, об их с Мэри детстве; о деревнях вокруг поместья, которые ей не посчастливилось увидеть; о Чичестере и его соборе, который Мэри так хотела ей показать. И ни разу он не упомянул того, что могло бы причинить ей боль или огорчить. Он не прикасался к ней, разве что для того, чтобы помочь выйти из кареты или пересечь полоску каменистой земли. Она была глубоко благодарна ему за заботу и самообладание, которое, как она знала, давалось ему нелегко.

Но теперь пришло время проститься. Криспин протянул ей листок бумаги:

— Это — адрес, по которому живет Эдвард, я собираюсь там расположиться. Я знаю, что мне не позволят явиться к вам с визитом, но, если вам понадобится моя помощь, пообещайте, что вы сообщите мне об этом.

Сара спрятала записку в ридикюль.

— Я обещаю, Криспин, и… спасибо вам. — Она подняла на него глаза. — Спасибо за все, что вы сделали, и за помощь, которую вы мне оказали.

— И вы говорите это после той боли, которую я вам причинил?

— Вы этого не хотели, я уверена. В конце концов, какая разница, кто, вы или Дебора, открыл мне глаза на жестокости рабства.

И стоило ей вздрогнуть, Криспин настойчиво сказал:

— Сара, вы не должны стоять здесь, на холоде. Смотрите, наверху зажгли свет.

Она взглянула в сторону дома.

— Это спальня маман. Звук экипажа, должно быть, разбудил ее. А у парадной двери — Фредерик.

Она была дома, ее ждали. И все же она медлила подняться по ступеням и войти в дом.

Сара дрожала все сильнее. Она ухватилась за руку Криспина:

— Мне страшно.

Он сильно сжал ее руку:

— Нет, Сара. Вы просто немного устали и встревожены. Вам нечего бояться.

Она покачала головой, избегая его взгляда:

— Я уехала отсюда одним человеком, а вернулась… другим. Мне придется встретиться не только с Энтони и папА, но и с самой собой, с той, у которой заново открылись глаза.

Она посмотрела на Криспина. Его лицо было освещено фонарем кареты: темные глаза, которые когда-то смотрели на нее с такой холодностью; губы, которые казались ей жесткими, безжалостными. Мускул дрожал на его щеке, и Сара знала, что он выдает некое глубокое, непокорное чувство. Она будет помнить каждую его изысканную фразу, каждую интонацию его голоса — будет помнить всю жизнь, и сама эта память будет для нее как боль.

— Ведь есть что-то, что вы хотели бы, чтобы я сделала, разве не так? — с горечью спросила она. — Принять правду?

— Я наговорил вам много неприятных вещей, Сара, в тот последний раз, когда мы стояли здесь вместе. В то время я не знал вас по-настоящему, я еще не научился… не научился любить вас. Вот я и сказал это, несмотря на всю мою решимость хранить молчание. Что бы ни готовило нам будущее, моя любовь к вам останется неизменной, но, по всей видимости, безответной.

Он прижал холодные пальцы Сары к своим щекам, потом поцеловал их, как тогда в Клэверинге. И так же, как в тот раз, едва он отпустил ее ладонь, она стиснула руки и медленно двинулась вверх по ступеням.

Леди Торренс в оборчатом ночном чепце и нарядной накидке бестолково суетилась, пока слуги вносили багаж. Саре пришлось три раза спросить ее об Энтони, прежде чем мачеха смогла дать ей ответ.

— Он получил по заслугам, вот и все, — ответила мачеха, не сводя глаз с Берты, несшей наверх шкатулку с драгоценностями. — Подагра у твоего отца не проходит, так что он мучается одышкой. Боюсь, я проговорилась, что Криспин в Клэверинге. Была такая неприятная сцена, что я едва не потеряла рассудок и вынуждена была послать за нюхательными солями. Криспин приехал с тобой? Где он?

— Он остановился на квартире доктора Трехерна.

— О, дорогая, еще один аболиционист. Сара, не упоминай при отце имени Криспина. Сейчас он в постели и, наверное, поднимется очень поздно, но когда ты его увидишь, умоляю, помни…

— Мама! — в отчаянии перебила ее Сара. — Я очень устала и хочу прямо сейчас отправиться в постель.

— Конечно. Берта, не стой там разинув рот. Немедленно отведи свою хозяйку наверх.

В спальне леди Торренс принялась расхаживать туда-сюда, мешая горничной.

— Честно сказать, не знаю, что ты решишь в отношении Энтони. Конечно же я никогда не была сторонницей этой партии, зная, каким успехом он пользуется у женщин. Одна надежда на то, что твой отец не узнает правды обо всем этом деле.

— ПапА не знает?! — в изумлении воскликнула Сара.

— Он поверил истории о разбойнике. Думаю, это к лучшему. Ты заметишь в нем перемену, Сара. Он очень страдает от болей, и это не улучшило его характера. Думаю, если он узнает, что Энтони дрался на дуэли, за другую женщину…

— Да, матушка, я понимаю. Думаю, он рассердится.

— По моему мнению, он разорвет вашу помолвку. Так что, пока я не повидалась с тобой, Сара, пока не услышала твоего мнения… Что ты думаешь? Что ты станешь делать?

Сара изо всех сил пожелала, чтобы на месте ее мачехи сейчас была Мэри. Мэри, которая, не теряя ни минуты, позаботилась бы о том, чтобы она была раздета и легла в постель, и которая превосходно знала, когда следует прекратить болтать и оставить ее одну.

— Мама, я очень устала в дороге, — сказала Сара. — Завтра, когда я повидаюсь с Энтони…

Наконец она оказалась в собственной кровати, а Берта неслышно двигалась по комнате, собирая ее одежду.

— Отправляйся спать, Берта, — приказала Сара. — Ты, должно быть, тоже измучилась. Нет ничего такого, что не могло бы подождать до утра.

— Вы не хотите, чтобы я осталась, пока вы не уснете, сударыня? Вдруг вам что-нибудь понадобится.

— Боюсь, ты не сможешь дать мне того, что я хочу.

Горничная глубоко вздохнула:

— Да, мисс Сара, думаю, что не смогу. По-моему, мы обе хотим одного и того же. Просто услышать, как грачи кричат в старых вязах по утрам.

— Да, — с несчастным видом согласилась Сара. — Только это.

Она поглубже зарылась в постель и, натянув по привычке одеяло на голову, наконец заснула.

Даже смертельная болезнь сына не могла заставить леди Бретертон изменить привычный распорядок дня. Когда Сара с мачехой прибыли в ее дом, их, как обычно, заставили ждать, а потом провели в спальню старой леди, где они в нетерпении томились, пока леди Бретертон кормила спаниеля и забавлялась с маленьким черным мальчишкой.

Наконец леди Бретертон подняла свой монокль и уставилась на Сару:

— Значит, вы вернулись, не так ли? Надеюсь, вы удовлетворены тем, что случилось в результате вашего бегства.

Леди Торренс стянула с рук перчатки.

— С трудом верю, что вы можете обвинять Сару в том, что случилось с вашим сыном.

Монокль вспыхнул.

— Я не просила вас высказывать свое мнение, сударыня. Итак, мисс, что вы хотели сказать?

— Что я была глубоко опечалена, получив эту новость. Но я не понимаю, как мое присутствие могло предотвратить этот… несчастный случай.

— Несчастный случай! Но вы же, разумеется, не такая дура, чтобы в это поверить?

— Нет, сударыня. Я просто пытаюсь пощадить ваши чувства.

— Тьфу! Если бы вы хоть сколько-нибудь о них заботились, вы бы убедили Бретертона немедленно на вас жениться и зачать наследника прежде, чем он будет убит.

— Убит! — Сара приподнялась. — Вы хотите сказать, что он…

— Сядьте на место, девчонка. Он все еще дышит, насколько мне известно. Но как долго это продлится — вопрос.

— Неужели все так серьезно?

Старая леди раскинулась на подушках и заговорила с притворным терпением:

— Сара, иногда я сомневаюсь, что у вас есть хоть капля мозгов. Насколько я знаю, вам сообщили, что Бретертон получил пулю в правую руку, которую он, скорее всего, потеряет. И вы спрашиваете, серьезно ЛИ это?

— Я уже не знаю, говорят ли мне всю правду, — горячо откликнулась Сара. — Более того, я не понимаю, как вы можете оставаться такой спокойной и равнодушной, в то время, как ваш сын…

Мачеха протестующе взмахнула рукой:

— Сара, ты оскорбляешь леди Бретертон.

— Тьфу! Даже Бижу не смог бы оскорбиться в ответ на то, что может сказать эта глупая девчонка. Что же до моего спокойствия… И что вы предлагаете, мисс? Броситься к Бретертону и рыдать у него на груди? Он вас за это не поблагодарит.

Сара одернула юбку.

— Если мне позволят увидеть Энтони, — твердо сказала она, — я знаю, как следует вести себя в комнате больного.

Маленькие черные глазки старой леди сверкнули.

— Скажите пожалуйста, вы обиделись! Это уже лучше. — Она наклонилась вперед, глядя на Сару сквозь стекло. — Да, я чувствую в вас перемену. Кому вы ею обязаны? Тому самому родственнику с отвратительными манерами, который проповедует ересь аболиционизма?

Сара сдерживала гнев, одновременно осознавая, что девушка, которая сидела в этой комнате несколько недель назад, к этому времени уже бы начала заикаться от смущения. Теперь же она отвечала со спокойствием, которое удивило ее саму.

— У меня есть некоторый опыт обращения с тяжелобольными — я приобрела его в Сассексе, сударыня. Именно поэтому, как я уже объяснила Энтони, мне пришлось задержаться там дольше, чем я намеревалась.

— В самом деле? С каких это пор вы посвятили себя обязанностям сиделки? У меня сложилось впечатление, что при первом же намеке на болезнь в вашем доме вы предпочли исчезнуть.

— Я этого не отрицаю. Но каждый может измениться сам и изменить свое отношение к жизни.

Монокль выпал из рук старой леди.

— Господи прости! Так, значит, это произошло с вами? Вы решили стать взрослой? В самом деле, вы выглядите старше. Вы очень бледны и прибавили в весе. — В ее голосе слышалось мрачное удовлетворение. — Вам это не идет. Если Бретертон умрет, вам нужно будет, не тратя времени даром, искать нового жениха. Красота молодости недолговечна. Думаю, ваша привлекательность не протянет дольше двадцати. — Злые глазки стали похожи на два черных хрусталика. — Не означает ли это, что вы готовы выйти замуж за Бретертона, если, конечно, он поправится, даже в случае потери руки?

Сара больше не могла сохранять спокойствие. Она вскочила, и краска прилила к ее щекам.

— Я знаю, что вы обо мне всегда были низкого мнения, сударыня. Но если вы думаете, что я могу покинуть Энтони…

Старая леди бросила мальчику-рабу кусок сладкого мяса и принялась аплодировать, когда он поймал его ртом.

— Я просто пытаюсь понять, послужила ли тупость моего сына хорошим уроком для вас. Но вижу, что вы так же глупо заблуждаетесь на его счет, как и раньше. Впрочем, все это к лучшему, поскольку с одной рукой он вряд ли так легко найдет себе богатую вдову.

— Даете ли вы мне разрешение навестить его прямо сейчас? — холодно спросила Сара.

Леди Бретертон откинулась на подушки, задыхаясь от смеха.

Феба Торренс неуверенно заметила:

— Не думаю, что вопрос Сары может быть сочтен таким забавным, сударыня.

— Вам не понять. Так же как и этой глупой девчонке, со всеми ее претензиями казаться взрослой. — Ее душил хохот. — Сара, которая помолвлена с Бретертоном, просит разрешения сидеть рядом с его кроватью и держать его за руку. Мне только хотелось бы знать, у кого собиралась просить разрешения Мария Стернер, прежде чем разделить с ним постель.

Шокированная леди Торренс торопливо поднялась и сделала неловкий книксен. Взяв Сару за руку, она заторопилась вон из комнаты. На лестничной площадке рывком натянула перчатки.

— В самом деле, эта женщина невыносима.

— За что она меня так ненавидит? — спросила Сара. — Я никогда не причиняла ей никакого зла и до сегодняшнего дня вела себя в ее присутствии не иначе, как с крайней учтивостью.

Мачеха глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.

— Это не имеет отношения к тебе лично, моя дорогая. Леди Бретертон в юности была изумительной красавицей, какой и представить себе нельзя. Она влюбилась в молодого офицера, разумеется, без гроша за душой. Это обычная история. Но ее заставили выйти замуж за старого лорда Бретертона. Он был распутник и пьяница. И из-за этого она возненавидела всех мужчин разом, а когда она утратила молодость и красоту, ее злоба распространилась и на хорошеньких женщин. Думаю, единственные создания в мире, к которым она испытывает хоть какие-то чувства, — ее любимый спаниель и маленький черный мальчик.

— Но ведь он вырастет, — сказала Сара, повторяя слова Криспина. — Вероятно, его следует лишь пожалеть.

Леди Торренс пожала плечами:

— Лучше побереги эти чувства для Энтони.

Несмотря на всю свою решимость, при виде Энтони Сара не смогла подавить отчаянного вздоха. Он выглядел бледнее Мэри и куда ужаснее. Он лежал с закрытыми глазами, под которыми обозначились глубокие тени. Энтони был небрит. Взъерошенные волосы да мятый ночной колпак заменили безукоризненный парик, в котором он обычно щеголял. Правая рука его лежала на простынях, закутанная в бинты. Сара отметила, что он выглядит на десять лет старше, и в то же время он казался ей молодым и беспомощным.

Слуга, сидевший рядом с ним, поднялся, когда вошла Сара, и беззвучно покинул комнату. Леди Торренс замешкалась в дверях, когда Сара прошептала:

— Пожалуйста, оставьте меня с ним наедине.

Она присела рядом с кроватью. Теперь, когда пришла минута, которой она так страшилась, она чувствовала себя до странности невозмутимой, свободной от всех эмоций. Этот человек был для нее незнакомцем. Она не могла признать в нем Энтони: привлекательного, обходительного Энтони, который всегда беспокоился о том, чтобы выглядеть достойно, который принимал восхищение собой как должное. Какую бы ошибку он ни совершил, он заплатил за нее сполна. Быть доведенным до такого состояния, когда ужасное унижение прибавляется к нестерпимой боли.

Энтони вздрогнул, открыл глаза, потом закрыл их снова. Его левая рука беспокойно теребила одеяло. Сара наклонилась над ним и ощутила легкое головокружение. Но потом, собрав всю свою волю, взяла его руку в свои.

— Энтони, — мягко произнесла она. — Это Сара.

Пальцы Энтони впились в ее руку. Он повернул голову и посмотрел на нее, его орехового цвета глаза смотрели с недоверием.

— Сара? Я думал, ты была…

— В Сассексе. Я вернулась сразу же, как только узнала. Я приехала вчера ночью. Маман заставила меня подольше поспать, чтобы прийти в себя после путешествия. По пути в Лондон у нас отвалилось колесо.

Какие банальности, думала Сара. Так могла бы разговаривать мачеха.

— Они рассказали тебе… как все случилось? — Энтони говорил с трудом, едва выдавливая из себя слова. — Знаешь, это… это не был разбойник.

— Я знаю. Это не имеет значения, во всяком случае сейчас.

— Мне очень жаль, — пробормотал он и закрыл глаза. — Ты из-за этого уехала? Из-за Марии?

— Да. Я должна была поговорить с тобой о ней. Теперь я это понимаю.

— Я поклялся вечно хранить верность, разве не так? — На мгновение глаза его открылись, и знакомая улыбка осветила лицо, и Сара почувствовала, как у нее сжалось сердце. — И ты мне верила? Бедная маленькая Сара. Было бы намного лучше, если бы ты просто желала приобрести мой титул, но не мое сердце. Ты ведь знаешь, я не могу отдать его кому-то одному, ни одной женщине.

— Я знаю, — снова сказала Сара. — Это была моя собственная ошибка. Я обманывала себя. Я была влюблена в твой романтический образ, но когда я столкнулась с реальностью, я… я не знала, что делать.

— А теперь знаешь? — Его голос звучал устало, хватка, которой он сжимал ее пальцы, ослабла.

— Все, что я намерена делать теперь, Энтони, — твердо сказала Сара, — это помочь тебе прийти в себя. Если мое присутствие принесет тебе хотя бы малейшую пользу…

— Можешь ли ты в этом сомневаться? Моя маленькая Сара, ты — все, ради чего мне теперь стоит жить. Но будешь ли ты все еще желать меня, если они ограбят меня, лишат меня этого. — Он кивнул в сторону своей правой руки.

Сара заставила себя улыбнуться ему, заговорить легко и беззаботно.

— Уверена, что ты будешь еще привлекательней с пришпиленным к груди рукавом. Тебя станут принимать за героя, вернувшегося с войны.

Энтони отвернулся и закрыл глаза.

— В то время как я просто донжуан, который был достаточно беспечен, чтобы попасться. Моя маленькая Сара, как ты снисходительна.

Его губы сомкнулись, а пальцы сжали руку девушки так сильно, что она едва не вскрикнула. Потом он расслабился и убрал руку.

— Оставь меня, Сара. Мне не так легко терпеть эту боль. Что бы ты обо мне ни думала, я не хочу, чтобы ты вдобавок считала меня еще и трусом.

— Я уйду, если ты этого желаешь. И завтра приду снова.

Сара наклонилась и легонько поцеловала его в щеку. Несколько секунд она стояла, глядя на него сверху вниз, пока Энтони лежал с закрытыми глазами, забыв о ее присутствии.

«Поищи в своем сердце, — сказала Мэри, — пока еще не стало слишком поздно».

Сара последовала этому совету, и слезы полились по ее щекам. Она с ужасающей ясностью поняла, что то чувство к Энтони Бретертону не было любовью и не могло быть. Это была просто детская влюбленность. А теперь ей на смену пришла женская жалость — не более того. И уже было слишком поздно.

Сэр Уильям Торренс сидел у огня в библиотеке, а рядом с его локтем примостилась бутылка портвейна. Левая нога, обмотанная бинтами, покоилась на низеньком табурете. Его лицо было налито кровью, лиловые вены на висках вздулись и бились в такт сердцу.

Сара, сделав реверанс и поцеловав его в щеку, сказала:

— Очень жаль, что нахожу вас не в добром здравии, папА. Вам очень больно?

— Сегодня лучше, — с готовностью отвечал он. — Поскольку я сам взялся за свое лечение, то думаю, что через день-другой буду на ногах. Этот отъявленный невежда Смитсон не может придумать ничего лучше, как лишить меня доброй части крови. А я желаю укрепить свое здоровье добрым количеством вот этого. — Он налил себе стакан портвейна и осушил его. — Стаканчик тебе, моя дорогая?

— Если вы не против, я предпочла бы мадеру. Думаю, вы правы, что отказались от кровопускания, сэр. Мэри Данси пошла на поправку после того, как прекратила это лечение и стала есть больше мяса и пить больше кларета. Правда, — с сомнением добавила она, — Мэри намного бледнее и худее вас и страдала от изнурительной болезни, тогда как…

— Тогда как я ничуть не похож на изнуренного, а? — Отец Сары похлопал себя по животу. — Ты права, мисс. Мне с каждым днем все труднее застегивать пуговицы на жилете. Позвони Фредерику, чтобы принес тебе вина. Давненько мы не пропускали вместе по стаканчику. Я скучал по тебе, моя дорогая. Правда, я мало с тобой виделся, когда ты была дома, но, когда ты уехала, дом стал чертовски тихим. Чем ты занимала себя в Сассексе?

Сара не решалась начать разговор, когда в библиотеку вошел дворецкий. Обрадованная возможностью отсрочить минуту, которой она страшилась, Сара беспечно произнесла:

— Я обо всем рассказала вам в письмах, папА. Большую часть времени я проводила в обществе Мэри, стараясь ободрить ее во время вынужденного отдыха.

— Похоже, ты стала заниматься исключительно больными. Что скажешь о Бретертоне?

— Боюсь, он очень слаб.

Сэр Уильям стукнул кулаком по ручке кресла, отчего дворецкий едва не пролил вино.

— Чертов разбойник! В наше время человеческая жизнь стоит пару гиней. А эти полицейские с Боу-стрит — их никогда не сыщешь, когда в них есть нужда. Они еще не поймали этого парня?

И Сара снова удивилась, как глубоко была скрыта от отца правда. Затем она вспомнила, что в течение нескольких дней он не выходил из дому, да и в любом случае не был завсегдатаем кофеен или клубов, где был известен Энтони. Люди, с которыми он вел дела, были богатыми купцами, не тратившими времени, чтобы обсудить какой-нибудь новый скандал с участием юного аристократа. Если бы он знал правду, как бы он к этому отнесся? Может быть, как предостерегала Сару мачеха, запретил бы бракосочетание и положил конец ее помолвке? Как бы это решение все упростило. Все было бы сделано за нее, и ей бы оставалось лишь повиноваться. Искушение становилось все сильнее, но Сара тут же отбросила его. Перед ее мысленным взором стоял Энтони — беспомощный, страдающий от боли, нуждающийся в ней, как не нуждался никогда раньше.

Был и другой, более важный предмет, который следовало обсудить в первую очередь. Сара подождала, пока Фредерик их оставит, затем выпила вино и крепко сжала пальцы.

— ПапА, могу ли я поговорить с вами о деле, которое глубоко меня тревожит?

Отец сидел перед ней, в своем красном жилете, сложив руки на животе.

— Разумеется, моя дорогая. Ты слишком молода, чтобы забивать свою хорошенькую головку тревогами о чем бы то ни было, в особенности теперь, когда ты уже и так расстроена из-за Бретертона. Не бойся, он поправится, на его стороне молодость и крепкое сложение. А теперь скажи мне, что это за тяжелая проблема? Ты потратилась в Сассексе? Хотя… не могу себе представить, на что ты могла потратить пятьсот фунтов в этой глухомани.

— Проблема куда более серьезна, сэр, — искренне сказала Сара. — Этот вопрос не касается меня лично. В конце концов…

— Давай, давай, дитя, говори же. Никогда раньше не видел, чтобы ты была так нерешительна. Неужели за время твоего отсутствия я превратился в людоеда?

— Нет, папА, конечно нет. Я уверена, что вы, как всегда, очень добры. Именно поэтому мне так трудно начать.

Сара налила себе еще один стакан вина и в смятении заметила, что руки у нее дрожат. Сейчас ей было даже еще трудней, чем она предполагала. Никогда раньше она не обсуждала с отцом ничего серьезнее, чем деньги на наряды, впрочем, и это никогда не вызывало между ними споров. Если ей нужны были деньги, ей стоило лишь попросить, и она их получала. «Ты слишком молода, чтобы забивать свою хорошенькую головку тревогами о чем бы то ни было», — он только что сказал это, и таким его отношение было всегда. До сегодняшнего дня она принимала это как должное и была только рада тому, что ее защищают от проблем, которые рождаются в большом мире — за пределами ее маленького, надежно укрытого мирка.

И даже сейчас ей оставалось лишь промолчать, и она снова сможет вернуться в этот удобный и уютный мир. Чего она надеется добиться, предложив для обсуждения столь противоречивый предмет?

Но внутренний голос, от которого нельзя было укрыться, был громче, чем побуждения ее слабого «я». «Вы можете сделать так много, — говорил Криспин. — Умоляйте вашего отца, обратитесь к доброй стороне его натуры… Это то, что сделала бы ваша мать. Если бы вы смогли его убедить…»

Сара глубоко вздохнула и вцепилась в ручки кресла.

— ПапА, это насчет ваших кораблей. По крайней мере, о том грузе, который они перевозят.

Тяжелое тело сэра Уильяма подалось вперед, его нога соскользнула с табурета, и он яростно выругался, не стесняясь присутствия дочери. Сара быстро наклонилась и положила ногу обратно на стул.

— ПапА, мне очень жаль. Я не хотела, чтобы…

Его кулак снова ударил по ручке кресла.

— Я это знал! Как только мать проболталась, что этот Данси в Клэверинге. Этот дом — рассадник аболиционистов. Вы говорили мне, что его там не будет. И только на этом условии…

— В то время, сэр, это было правдой, — перебила Сара, напуганная его гневом. — Он был в Бристоле.

— И могу предположить, зачем он туда отправился. Чертово любопытство, чертово шпионство — вот чем он занимается!

— Он… он заверял меня, что получил от вас и других владельцев разрешение подняться на корабль.

— Черт бы его побрал! Партия наблюдателей, вот как они себя называют. Наблюдатели! Чертовы шпионы, все до одного!

— Но, папА, почему вы должны возражать, если… если вам нечего скрывать?

— Ну конечно, я возражаю. Одно дело, когда эта партия гостей шляется туда-сюда по палубе, и совсем другое, когда их люди лезут в трюм. То, что находится под палубой, никого не касается — это все равно что открыть кухню твоей матери на обозрение каждому гостю, который ест у нас за столом. Там, без сомнения, имеются течи, которые нужно было заделать, так же как и грязь, которую оставляют за собой дикари.

— Так именно это вы имеете в виду? — спросила Сара, и лицо ее осветилось надеждой.

— Что же еще? О! Я вижу, они рассказали тебе кое-какие сказочки, Данси и эта девица Трехерн, которая разглагольствует и произносит речи по всей стране, да еще и ее братец, у которого за душой ни гроша. Нет сомнений, что они очень умно приукрасили свои рассказы и выставили меня дьяволом среди людей. Но чтобы ты слушала их, моя собственная дочь…

Его вид напугал Сару. Лиловые вены вздулись, складки на шее тряслись, глаза выпучились.

— ПапА, прошу вас, успокойтесь. Я не могу притворяться, что не знаю… определенных вещей, которые меня потрясли.

— Потрясли тебя! На самом деле это ты устроила мне сейчас потрясение, мисс Сара, оставь меня немедленно. Я не хочу больше слушать этой чепухи.

Сара сплела пальцы.

— Сэр, простите меня, пожалуйста, но я не могу уйти, пока не узнаю. Думаю, вы должны признать, что я отказываюсь повиноваться вам первый раз в жизни, но этот вопрос слишком важен для меня.

Сэр Уильям не верил своим ушам.

— Сара, — мрачно сказал он, — я потворствовал тебе всю жизнь. Ты получала все, что хотела, тебя оберегали от всех невзгод…

— И от всяких проблем, — горько прервала его Сара. — Я выросла, не имея представления об источнике, из которого берутся деньги, чтобы оплатить ту роскошь, которой вы меня одаривали.

Сэр Уильям, казалось, постарел на глазах. Его руки сжали ручки кресла, его губы посинели.

Сара опустилась рядом с ним на колени и взяла его за руку:

— ПапА, дорогой папА, я умоляю вас выслушать меня. Все, чего я хочу, — узнать правду. Даже если такие вещи и случаются, то не с твоего ведома. Вы всегда были так добры и внимательны ко мне, к маман, ко всем нашим слугам. Я… я не могу позволить себе думать о вас плохо.

Лицо сэра Уильяма постепенно принимало нормальный оттенок, пульс замедлился, и жилка на виске перестала биться. Он положил руку на голову дочери:

— Боюсь, что с каждым днем мой нрав становится все несноснее. В последнее время твоя мать все чаще мне говорит об этом. — Он потер лоб согнутым пальцем. — Иногда мне кажется, что я сейчас взорвусь. Итак, что это за вопросы, на которые ты так жаждешь получить ответ?

Сара поднялась с колен и села в кресло напротив отца. Ей не хотелось встречаться с ним взглядом, но она знала, что должна.

— Правда ли, что ваши корабли перевозят рабов из Африки в Вест-Индию?

Когда он резко кивнул, Сара нерешительно продолжила:

— Правда ли также и то, что этих рабов хватают силой в их собственной стране, отрывают от дома и сгоняют, словно животных, к побережью?

— Совершеннейшая правда. Подозреваю лишь, что тебе не сообщили, что по большей части их хватают свои же. Несколько бусин, предмет одежды — стоит предложить это африканскому вождю, и он устроит облаву в соседней деревне или начнет войну между племенами и приведет нам своих пленных.

— Вы думаете, это правильно?

— Я не вижу в этом ничего дурного. Если они готовы предать собственную кровь, почему мы не можем извлекать из этого выгоду?

— Но они берут не только мужчин. Они хватают женщин и детей, связывают их вместе и бьют кнутами из носорожьей шкуры.

Сара отчаянно надеялась, что его гнев вспыхнет снова, что на этот раз он станет все опровергать. Но отец отвечал ей без малейших признаков колебаний и без намека на стыд:

— Конечно, они это делают. Дикарей нужно заставлять двигаться.

— ПапА, как вы можете такое говорить? И это при том, что вы никого из слуг никогда и пальцем не тронули?

Сэр Уильям потянулся к бутылке с портвейном, налил себе очередной стаканчик и принялся прихлебывать вино.

— Здесь не может быть никакого сравнения. Наши слуги — белые; в них присутствует определенная доля разума. Если ты обращаешься с ними справедливо, они по большей части отвечают тебе верностью и доброй службой. Рабы же — это черное отребье, немногим лучше животных. И, как животных, их приходится подталкивать, силой заставлять что-то делать, поскольку слов они не понимают.

— Нет! Нет! — Сара видела слугу-негра, стоявшего в дверях на постоялом дворе, и слышала тихий голос Деборы, которая просила его отнести в ее спальню драгоценную коробку, добавляя: «Будьте так любезны, Джозеф». Она была в лесу с могучим негром, стоявшим перед ней на коленях, благословлявшим ее; железный воротник у него на шее, кровоточащие раны на спине. Она чувствовала себя так, словно это ее заставляют что-то делать против ее воли.

— Эти… эти создания, которых вы считаете за скот, их везут через Атлантику в трюмах кораблей, скованных вместе, и места так мало, что им негде лечь?

— Чтобы сделать плавание прибыльным, капитанам приходится брать на борт столько рабов, сколько может безопасно везти корабль. Их держат внизу только по ночам и в плохую погоду. Когда погода хорошая, на палубе корабля очень приятно. Их достаточно хорошо кормят. В конце концов, раб, который не пригоден для работы по окончании плавания, — прямой убыток для купца, который его перевозил. — Он пожал широкими плечами. — Естественно, не все они выживают; в каждой партии есть слабаки.

— И они для вас не больше, чем товар?

— Совершенно верно. Каждый работорговец так на них смотрит. Послушай меня. — Сэр Уильям наклонился вперед, тыча в воздух толстым пальцем. — Они плоть и кровь плантаций, основа экономики Вест-Индии и нашей тоже. Без труда рабов мы не имели бы ни рома, ни сахара, ни табака, ни кофе, ни хлопка. И тогда огромное количество людей лишилось бы работы, корабли и моряков можно было бы отправить на свалку…

«Ваш отец расскажет вам, что это необходимо для Вест-Индии, для самой Англии». Это Криспин. И она ему не поверила, не позволила себе поверить ему.

— И еще одно, — безжалостно продолжал сэр Уильям. — Запомни это, Сара, прежде чем ты окажешься так глупа, чтобы начать размахивать своим флагом в защиту аболиционизма, как эта самонадеянная девица Трехерн. Торренсы были работорговцами на протяжении трех поколений, хотя я лично занимаюсь этим промыслом только четырнадцать лет. Каждый кирпич дома, каждый предмет мебели, экипажи, лошади, слуги, пища, которую ты ешь, твои наряды, украшения — за все это заплачено деньгами, полученными от покупки и продажи рабов. Я был достаточно долго терпелив с тобой. Я больше не желаю слышать от тебя ни единого слова на эту тему. Ты поняла?

— Да, папА. — Сара поднялась и, низко опустив голову, сделала реверанс, чтобы не встречаться с отцом глазами, и вышла из комнаты.

Все ее протесты были тщетны, ее идеалы были сокрушены. Отец исповедался ей в таких вещах, в которых она не позволяла себе даже подозревать его. А для него это была констатация фактов, фактов, которые скрывали за собой еще больше зла и жестокости, чем, по ее представлениям, могло существовать во всем подлунном мире.

Сара медленно поднималась по лестнице к себе в спальню. Там была Берта, убиравшая вещи. Она быстро повернулась к Саре:

— Пока вас не было, мне пришло письмо, сударыня, от нашего пастора. Он так добр, что время от времени посылает мне весточку о моей семье. Не будете ли вы так добры прочесть его мне!

Сара взяла письмо и пробежала глазами единственный листок.

— У твоей матери — еще один малыш, Берта, мальчик. Разве это не превосходная новость?

Девушка на это ничего не ответила, и Сара подняла глаза. К ее удивлению, лицо Берты не выражало никакой радости. Она выглядела очень встревоженной.

— Еще один голодный рот, сударыня. Это значит, что Томасу придется бросить учебу и начать работать, а ему всего шесть лет. А по-другому им не управиться.

— Разве еще один ребенок будет в тягость?

— Будьте уверены, мисс Сара. Он забрал у моей матери время, которое она провела бы за ткацким станком, зарабатывая деньги. А когда его отлучат от груди, понадобится больше еды. Видно, на то Божья воля. С этим ничего не поделаешь — нужно смириться.

— Я могу помочь, Берта. Дай мне мой кошелек.

Горничная покраснела:

— Нет, сударыня, это не ваша забота.

Слова девушки резанули душу Сары острой болью. Как часто в прошлом она успокаивала себя уверенностью, что вопросы, лежащие за четкими границами ее повседневной жизни, ее не касаются. Теперь она знала, что эти дни миновали навсегда.

— Не твое дело спорить со мной, Берта, — твердо сказала она. — Делай, как я говорю. — Сара отсчитала несколько монет. — Вот тебе десять гиней. Это все, что я могу потратить, потому что в настоящее время мне нельзя просить отца…

— Десять гиней! — Карие глаза девушки расширились, словно блюдца. — Но на это моя семья может полгода кормиться.

«А для меня, — думала Сара, — они означают новое платье, несколько безделушек, чтобы потакать своим капризам». А какова цена человеческого страдания? Она вспомнила горький выпад Деборы: «Каждое платье, в которое она одета, каждое украшение, пища, которую она ест, жалованье ее горничной оплачены кровью и страданиями тысяч рабов». Эти слова, которые, как думала Сара, были сказаны по злобе, в конце концов, оказались правдивы. И ее отец только подтвердил их.

Сара протянула монеты горничной:

— Возьми их. Возьми их, Берта. Пусть они будут потрачены на добрые цели, чтобы смыть с них то зло, которое принесло их в этот дом.

Она закрыла лицо руками. Но слезы не приходили. Она могла думать только о грачах в Клэверинге, в растерянности парящих в штормовую ночь над своими гнездами, которые вот-вот сорвет ветром. Утром, когда шторм миновал, они подобрали упавшие веточки и свили гнезда заново. Она не видела способа вернуть прежнюю жизнь, разрушенную вместе с ее иллюзиями, разрушенную правдой, которую она узнала, — правдой о двух мужчинах, которых она ставила превыше всех других.