Преобладающая страсть. том 2

ГЛАВА 20

– У меня есть для тебя отличная работенка, – промурлыкала Сибилла.

Она прилетела в Нью-Йорк всего на день, по делам, как она объяснила, и пригласила Валери на чашечку чая в «Карлайль».

– Можешь начинать прямо сейчас. Хочешь, возвращайся в Вирджинию, но лучше начинай здесь. И моя компания как раз то, что тебе надо для начала.

– Работа, которая поджидает именно меня? – недоверчиво переспросила Валери.

– Так и есть, но даже если бы не подвернулся подходящий случай, я бы все равно что-нибудь придумала. Я волнуюсь за тебя, Валери. Я даже чувствую некоторую ответственность за то, что произошло.

Валери ответила недоуменным взглядом.

– Ответственность?

– Ну, в каком-то смысле. Я сталкивалась с Карлом несколько раз, бывая по делам в Нью-Йорке, и знаешь, видела его в очень своеобразном окружении. Темные личности, вовсе не из вашего круга, почти уголовного вида… ах, мне не следует говорить все это теперь, к чему это сейчас? Но я, правда, виню себя за то, что не рассказала тебе об этом тогда же. Возможно, нам вдвоем удалось бы остановить его прежде, чем он зашел так далеко.

– В чем это он зашел далеко? – резко осведомилась Валери.

Сибилла пожала плечами.

– Откуда мне знать? Но если бы я тебя предупредила…

– Ты ни за что не отвечаешь, Сибилла, – холодно перебила ее Валери. – Тебе не стоит заниматься моими проблемами, это мое личное дело.

Лицо Сибиллы застыло.

Валери виновато вздохнула.

– Ну, прости меня, это вышло грубо. Знаю, ты хочешь помочь, и очень тебе благодарна. Расскажи мне лучше о работе, которую ты хочешь мне предложить. Забавно это все вышло: у тебя есть своя компания, занимающаяся постановкой телешоу, а я делала кое-какие сюжеты на телевидении.

Сибилла откинулась на спинку стула, снимая чашку с блюдечка.

– Да, забавно. Помнишь, ты как-то, давным-давно, спрашивала, нет ли у меня для тебя работы? Кто бы мог подумать… Ну, я не буду сейчас много распространяться об этой работе, мне еще нужно обсудить это с моими режиссерами. Но ты непременно получишь место, оно просто создано для тебя. Уж поверь, Валери, я знаю, что тебе нужно. Приезжай на днях ко мне в офис, и мы обсудим детали.

Валери задумчиво разглядывала свою чашку. Она растерялась. Всего четыре дня назад она отказала Эдгару, преодолела свою прежнюю неохоту и обзвонила ряд друзей, и все они отвечали, что сейчас у них нет для нее работы, но если что-то появится, они тотчас позвонят ей.

Просматривая объявления по найму, она поняла, что здесь ее удача не ждет. И прежде чем она попыталась обратиться еще куда-нибудь, она уже чувствовала себя беспомощной и нерешительной, ее мгновенная вспышка уверенности на балу погасла, как искра; на следующий шаг она не могла отважиться. Слова в рекламных объявлениях казались незнакомыми, как в иностранном языке, они повергали ее в тоску: слово «работа» казалось серым, резким; когда она произносила его вслух, оно скрипело. Даже когда работа ей подходила, оказывалось, что у нее нет ни опыта, ни навыков, которые требовались везде.

И вот появилась Сибилла, предложила эту самую работу.

Валери взяла блокнотик и вынула золотой карандашик.

– Твой офис в Фейрфаксе? – уточнила она.

И вот на следующей неделе, сверкающим июньским утром, когда лодки скользили по Потомаку, а по просторам Вирджинии мчались всадники, Валери вошла в офис компании «Сибилла Морган Продакшнз», в светло-серой юбке и пышной белой блузке, готовая приступить к работе.

Ей показали ее стол, представили Гасу Эмери и Элу Славину, режиссерам, чьи столы стояли по соседству, и выдали громадную коробку с почтой. Она, не желая присесть, стояла у стола и изучала кипу конвертов. Все послания были адресованы преподобной Лили Грейс.

– И что мне с этим делать? – спросила она Гаса Эмери.

Он был примерно ее роста, довольно привлекательный мужчина с мягкими чертами лица, продолговатым разрезом глаз, бледным цветом лица и неожиданно грубым голосом.

– Рассортируй их. В одну сторону изъявления любви и восхищения, в другую – вопросы.

Валери нахмурилась:

– Могу я хотя бы спросить, что все это значит?

– Просто сделай это и все; тебе не придется особенно напрягать свой мозг, – и он повернулся, чтобы идти.

– Секунду, – ледяным тоном остановила она его. – Передай это кому-нибудь другому. Я здесь совсем не для того.

– Нет? – он окинул ее с ног до головы ленивым взглядом. – Меня ввели в заблуждение. Миссис Морган говорила, что ты наш новый помощник.

– Этого она никак не могла сказать. Она пригласила меня сюда, чтобы работать с камерой. Кроме того, я собираюсь писать собственные сценарии. Я этим уже занималась, и она это знает. Я скажу ей об этом, потому что, похоже, вышла ошибка.

– О нет, миссис Морган не совершает ошибок. Ладно, Вал, мам нужно заняться…

– Миссис Стерлинг.

– Опять не так. Я зову тебя так, как мне удобно. Вал. Так мне легче запомнить. Ладно, хватит толочь воду в ступе. Тебя наняли в помощь нам с Элом, ты теперь наш помощник и заместитель. Вот рабочее место помощника, вот кресло помощника, а это – коробка с почтой для преподобной Лили, и ею надо заниматься, все равно, идет дождь или светит солнце. Здесь настоящий круговорот – люди приходят и уходят, многие не могут ужиться с пчелиной маткой, по-вашему – миссис Морган, но мы с Элом тут с самого начала, и мы удержались. А это значит, что мы делаем нашу работу и справляемся с ней, но мы делаем ее с помощником. А это теперь ты. Что-нибудь еще надо растолковывать?

Валери развернулась и направилась через всю комнату в кабинет Сибиллы.

– Мне нужно поговорить с ней, – бросила она секретарше, продолжая идти и распахивая внутреннюю дверь.

Сибилла недовольно вскинула глаза. Увидев Валери, она смягчила выражение лица.

– Я не могу побеседовать с тобой, Валери, у меня назначена встреча…

– Мне только нужно кое-что прояснить. Гас Эмери заявил, что меня наняли к нему помощником.

– Да, ассистентом к нему и к Элу. Я же говорила тебе.

– Нет, ты не сказала. Ты сказала, что у меня будет работа телеведущего или интервьюера и что я буду писать сценарии.

– Я сказала, если помнишь, право, Валери, мне кажется, я ясно выразилась, что я буду использовать тебя в кадре, как только позволят возможности, но сначала тебе нужно поработать над подготовкой передач, пока не появится возможность использовать весь твой потенциал. Разве не это я говорила?

– Да. Ты не сказала лишь, что я буду чьим-то помощником.

– Я могла не счесть нужным упомянуть об этом. А что, тебя так волнует название? Я хочу, чтобы ты научилась здесь всему, ты ведь для меня не просто сотрудник, Валери. Мне бы хотелось, чтобы ты стала частью нашей компании, а Гас и Эл непревзойденны в своем роде, они смогут научить тебя всяким премудростям лучше многих. Разве это не убедительно?

– Ты что же думаешь, что…

– Что?

Валери замерла. Эхо голоса Сибиллы, терпеливо поучающего ее, и ее собственных, слишком детских возражений, замерло в воздухе. Она почувствовала чужую власть над собой, словно под ней начал разверзаться пол. Ее прошиб озноб. «Я работаю на эту женщину; от нее зависит моя зарплата. Когда-то она бегала за мной, как щенок. Но за годы после колледжа она столькому научилась, а я… я лишь играла».

– Нет, – произнесла она ровным голосом. – Все это так. Если нужно, я готова засесть за мой стол.

Наконец, она медленно опустилась на кресло за своим столом, словно признавая, что это отныне ее место. «У меня есть для тебя местечко, – говорила Сибилла, – оно создано для тебя».

Валери содрогнулась от язвительного смысла этих слов и, выпрямив спину, высоко подняв голову, оглядела комнату, стараясь поверить, что она отныне часть всего этого.

Комната была большой, с низким потолком и голубыми с белым стенами, люминесцентные лампы освещали отдельные закутки для режиссеров и операторов. Секретари и ассистенты сидели посреди комнаты на неотгороженном пространстве. Пол был покрыт ковром, столы были совсем новые, а оборудование в офисе и в студиях было самым лучшим, какое только можно закупить, и все же все здесь показалось Валери тусклым и скучным, таким же, как в других студиях, которые ей приходилось видеть. Но эта была куда более невыносимой, чем другие. Как темница.

«Все потому, что я работаю здесь. Я не залетела сюда, как редкостная звезда, чтобы снять потрясающий полутораминутный эпизод и вновь лететь прочь к своим лошадям, к своей свободе и к своему самому прекрасному в мире поместью Стерлингов».

Она закрыла глаза, чтобы совладать с подступающими слезами. «Слишком много перемен за столь короткий срок», – думала она; у нее не было даже возможности привыкнуть к ним.

На следующий день после того, как она отвергла предложение Эдгара, когда она решилась покончить с жизнью, заключенной в сделанный из денег кокон, Валери в полной мере осознала тяжесть того, что натворил Карл.

Потом объявилась Сибилла со своей работой, и через два дня Валери вернулась в Вирджинию, но не в свое прелестное имение в Мидлбурге, а в крошечную квартирку в Фейрфаксе, с двумя комнатенками и тесной кухонькой, скромно обставленной мебелью на длинных прямых ножках, с кроватью, перекошенной на один бок и с несколькими алюминиевыми кастрюльками и сковородками. И утром, и вечером она твердила себе, что это все временно. «Это как в плохом отеле: я не собираюсь задерживаться или жить здесь, я просто остановилась ненадолго, пока у меня не будет достаточно денег, чтобы найти что-то подходящее».

Но она понятия не имела, когда это случится.

Мать ее на время была устроена. Как только она нашла меньшую квартиру и съехала с Парк Авеню, она смогла жить на деньги, оставшиеся на нерастраченном счету Карла и вырученные от продажи драгоценностей, пока Валери не сможет устроиться и как-то помогать ей.

Это означало, что ей нужно зарабатывать как можно больше в компании Сибиллы или подыскивать другую работу, или… Но ничего другого не было. А задуматься над поиском другой работы у нее не хватало мужества; вряд ли у нее выйдет лучше, чем в первый раз. Сейчас она была хоть в какой-то безопасности: работа, зарплата. Слишком крошечная, чтобы на нее можно было прожить, – Валери была уверена, что она точно не сможет, надолго ей не хватит, – но все же деньги поступали регулярно, и она не бегала за ними, высунув язык: Сибилла опустила их в ее протянутую ладонь.

Но ее мутило от этой милостыни, мутило от этой работы. Ей было невыносимо вставать по звонку будильника, в спешке одеваться и давиться завтраком, ехать на службу в потоке машин, заставлявшем ее чувствовать себя частицей толпы, и входить в офис «Сибилла Морган Продакшнз», где она была по-прежнему никем: винтик в громадном механизме, руководимом кем-то, кто мало заботился о том, что она думает, чувствует, о чем беспокоится, кто только старается заполучить ее на целый рабочий день. У нее не было собственной жизни, разве что по вечерам или в выходные она могла забыться и представить, что она свободна по-прежнему: хоть на несколько часов она могла вернуться назад и не стоять перед кем-то навытяжку.

Где та радость победителя, которую она вкусила в Адирондаке? Где восторг, где удовлетворение от того, что в ней нуждаются и зависят от нее? Где ощущение того, что она лучше, чем привыкли считать другие?

В этом месте нечего было и мечтать о подобном – контора Сибиллы – не место для совершения геройских поступков. Вероятно, таково большинство мест, но где-то должно же было быть место, где она могла совершить то, на что она способна? Что-то такое, от чего она опять почувствовала бы себя у кормила жизни.

Единственное, чего она никак не могла сделать, это снова вернуться к Эдгару. Она думала об этом не раз, но знала все, что за этим последует: он великодушно простит ее и немедленно женится на ней, умиляя всех щедростью натуры, и их брак будет обречен с самого начала. Нет, только не Эдгар. Другой человек, скорее всего тот, кто поверит, что и она на что-то способна. Или ее деньги, хотя бы их часть вернется к ней, или… что-то еще. Случится что-то, о чем она пока даже не задумывалась.

Однажды все великолепным образом изменится, твердила себе Валери. Но единственное изменение с тех пор, как она две недели назад вернулась в Вирджинию, коснулось поместья Стерлингов: оно было продано.

Дэн Лисигейт сообщил ей за день до ее поступления на службу к Сибилле, что кто-то сделал прекрасное предложение; кто – он не знает, потому что покупатель ведет торги через адвокатов, но цена отличная, и финансовое обеспечение покупателя выглядит солидно. Так что вскоре Валери должна была получить солидный куш, чтобы расплатиться с долгами Карла. Через неделю торги состоялись.

«Все кончено. Теперь поместье будет принадлежать кому-то другому, и я никогда не пройду по этим комнатам, не проедусь на лошади по полям и не буду рвать букеты в саду или оранжерее…»

– Все рассортировано? – остановившись у стола Валери, Гас Эмери сунул нос в коробку с почтой.

– Нет, – ответила она. – Сейчас закончу.

Он бросил взгляд на висевшие позади нее стенные часы.

– Преподобная Лили ожидает корреспонденцию к одиннадцати.

– Ты не предупредил меня.

– Я дал тебе задание, и это значит, что его надо выполнить немедленно, а не когда тебе взбредет в голову.

Взгляд Валери, брошенный на него, был холоден.

– Ты считаешь, что грубость прибавит тебе вес?

Какое-то шипение вырвалось сквозь его плотно сжатые губы.

– Те-те-те, как мы сегодня отважны, словно мы не помним, что мы новички и в любую минуту нас могут вышвырнуть отсюда. Я сам позабочусь о своем весе здесь, а ты займись работой, идет?

– Нет. Если уж мы работаем вместе, то почему нельзя быть джентльменом и вести себя повежливее?

– Джентльменом, – повторил он. – В бизнесе не бывает джентльменов, Вал. Если бы тебе приходилось работать день-деньской напролет, ты бы это знала. Принеси мне почту, когда закончишь. У меня накопилась для тебя еще гора.

– Откуда ты знаешь, что я не работала всю мою жизнь?

– Ах, ну как же! Газеты, телевидение, твои манеры и – пчелиная матка. Увидимся.

– Так вот что тебя волнует? Что я никогда не смогу работать?

Он оглянулся на нее через плечо:

– Меня волнует только то, что некоторые не выполняют свою работу. Люди, вроде тебя, не воспринимают задание как нечто естественное; тебе еще придется привыкнуть к этому. Вот и один из уроков: я отдаю приказание, ты бежишь исполнять. Ты должна зарубить себе это на носу, как и многое другое. Мы научим тебя всем этим сволочным вещам. В частности, и тому, что когда я приказываю тебе что-то сделать, тебе нужно не сидеть сложа ручки и витая в мечтах, а делать то, что велено.

Валери проводила его взглядом. «Ах ты, завистливый скользкий червяк, – думала она, – ты ненавидишь людей с деньгами. Меня ты ненавидишь из-за того, что у меня были деньги, а у тебя их никогда не было и, вероятнее всего, никогда не будет. А Сибилла навязала меня тебе, и тебе это не нравится. Ну и черт с тобой. Зато у меня есть работа, и ее у меня никто не отнимет».

Она поставила коробку с почтой на свой стол и стала вынимать письма из конвертов, просматривая их и раскладывая по пачкам. «Дорогая преподобная Грейс, моя жизнь расцвела благодаря тебе…» – ложились на одну сторону стола; «Дорогая преподобная Лили, просто не знаю, что мне делать с сыном, он связался с наркоманами…» – на другую.

Но потом ее руки стали двигаться медленнее, когда она принялась читать письма от начала до конца. Интимные, страстные, иногда преисполненные почтения, они были адресованы Лили Грейс, словно она была матерью, сестрой, любимой учительницей, другом детства или возлюбленной; с ней делились самым сокровенным.

Взволнованная Валери не могла от них оторваться. Девушка, летевшая с ними в тот фатальный для Карла полет, казалась совершенно обыкновенной. Даже то короткое впечатление от нее на похоронах Квентина Эндербая совершенно прошло. Какое же с ней произошло перевоплощение? «Может быть, как-нибудь, если будет время, я наведуюсь к ней в церковь».

– Похоже, тебе нужна какая-то помощь, – послышался за ее плечом благодушный голос, и длинная рука заграбастала часть писем, лежащих перед ней.

– Да нет, спасибо, – раздраженно выпалила Валери, прежде чем обернулась и увидела приподнятые брови и широкую улыбку Эла Славина, второго режиссера, с которым она работала.

– Давай покончим с этим, – проговорил он, придвигая себе стул. Его борода и шевелюра были огненно-рыжие, а когда он нагнулся над письмами, Валери заметила пятнышко начинающейся лысины у него на макушке. Он лишь мельком взглядывал на письмо, направляя его в соответствующую стопку, и сразу брался за следующее. – Не задерживайся на них подолгу. Знаешь, через некоторое время все они становятся неотличимыми.

– Их всегда так много? – спросила Валери, проглядывая письма так быстро, как только могла.

– Каждый день. За неделю мы получаем семьсот-восемьсот писем, а иногда и больше, и проглатываем по сотне в день. Обожатели получают благодарности через эфир; тем, кому нужна помощь, отвечают письменно или тоже советуют что-то по телевизору.

– Как? – заинтересовалась Валери.

Он заложил пальцем письма.

– Нельзя себя так выдавать. Никогда не признавайся прилюдно, что ты не смотришь с жадностью каждый эпизод поставленного «Сибилла Морган Продакшнз» шоу. Иначе умрешь на рассвете. Итак, между нами: передача Лили под названием «Дома с преподобной Лили Грейс» выходит в среду в десять вечера. Там она сидит у камина, на столе букеты лилий и зажженные свечи, а она отвечает на некоторые письма. Читает письма вслух, конечно, не называя фамилий, дает советы, ободряет, вселяет надежду, утешает, улыбается в камеру с любовью и участием…

– Ты ее не любишь.

– Как раз наоборот. Я ее люблю. Лили невозможно не любить. Я только не хочу, чтобы она управляла мной или моей страной, и меня беспокоит, что люди преклоняются перед ящиком и считают, что девица с экрана заменяет им политического и нравственного руководителя.

Валери кивнула, не очень вникая в суть. Ее это мало интересовало. В другое время ее бы сильно увлекла возможность узнать побольше о Лили Грейс, но сейчас ей нужно было так о многом подумать, что у нее не было сил вникнуть в то, что представляет собой юная проповедница, так мало значащая в ее собственной жизни.

– Готово, – вздохнула она облегченно. – Мы можем выпить кофе?

– Я бы с удовольствием, но тебе нужно спросить Гаса, что он поручит еще тебе сделать.

– Я просто подумала, что мы могли бы спуститься в кафе внизу.

– Я знаю, что ты подумала. Но нам можно не тратиться – автомат для варки кофе стоит на кухне, я тебе потом покажу.

Валери внимательно посмотрела на него:

– Вы что же, вдвоем играете в эту игру? Он плохой, а ты хороший? Он унижает и огорчает, а ты приходишь после утешить и помочь зализывать раны?

Он усмехнулся сквозь рыжие усы:

– До чего же вы сообразительны, леди. Это не игра, это своего рода соглашение. Он извлекает из людей работу, зато я удерживаю их от того, чтобы ее бросить. По крайней мере, на время.

– Тебе он нравится?

Он пожал плечами.

– Мы одна команда, мы притерлись друг к другу. Пойдем, однако, спросим, что делать дальше, а потом приготовим кофе.

«Как будто две половины одного человека», – подумала Валери, и сколько раз потом именно Эл Славин удерживал ее от того, чтобы впасть в отчаяние в последующие три недели. Жестокость, которую порой проявлял Гас Эмери, поражала ее, но он был так жаден до работы, что она подозревала, что сам он и в отдыхе не нуждается. Он и не отдыхал. Он подстегивал себя и всех вокруг; казалось, что, имея жало вместо языка и обладая холодным цинизмом, он плевал на чье-либо мнение.

Кроме мнений Сибиллы и Лили. С Сибиллой он был любезен, обаятелен, вежлив и восхищался ею, никогда не переходя установленных границ. Но с Лили он был заботлив, он буквально трясся над нею, начинал выбирать выражения, смягчал голос, улыбался ей и указывал ей, куда пройти во время съемок проповеди или другой передачи – «Дома с преподобной Лили Грейс» – с отеческой нежностью. Он превратился в неотъемлемую часть «Сибилла Морган Продакшнз», но почти никто, кроме Сибиллы и Лили, не любил его.

Напротив, Эла Славина все любили, и вскоре он стал ближайшим приятелем Валери в компании. В любую свободную минуту он учил ее секретам постановки передач, показывая, как грубый, приблизительный сценарий видоизменяется к концу, к моменту записи готовой передачи. Он научил ее редактированию и монтажу записей, объяснил ей, как пользоваться вспомогательными эффектами, растолковал, как работают камеры и освещение. И он частенько приглашал ее помочь ему в студии.

Каждый день записывался сериал «Искусство любви», в эфир он выходил по утрам. Еженедельная телеигра «Круг победителей» записывалась со зрителями каждый понедельник. Другое игровое шоу – «Дотянись!» – записывали по четвергам. Час «Дома с преподобной Лили Грейс» записывали в среду утром, чтобы показать уже в среду вечером, а проповеди Лили, гвоздь их телевещания, немедленно записывали для повторного показа воскресным утром.

Эл сидел в монтажной. Валери находилась в студии. Она стояла в сторонке с наушниками и с карандашом наготове, чтобы в любую минуту сделать то, что велят. Шла последняя репетиция «Искусства любви» перед дневной записью.

– У Лолы смялся шарф, – сообщил ей через наушники Эл, и Валери отправилась на съемочную площадку, чтобы поправить шарф на Лоле Монтальде.

– И попроси-ка ее застегнуть третью пуговицу на блузке. Что это с ней? Ну-ка, спроси, сколько она выпила за обедом?

Валери улыбнулась Лоле.

– Эл просит, чтобы ты застегнула блузку. И еще он говорит, что ты сегодня очаровательна.

– Разумеется, – кивнула Лола. – Как и всегда. А пуговица? – она опустила глаза. – Как странно, наверно, сама расстегнулась.

– Валери, – позвал Эл. – Мы ждем.

– Лола, – сказала Валери. – Все ждут.

– Разумеется, – кивнула Лола, – все всегда меня ждут. – Она застегнула блузку и примостилась на софе, держа керамическую вазу в руках.

– Отлично, – сказал Эл. – Начнем. Итак, «ты обращаешься со мной, как с рабыней».

– Лола, – позвал другой режиссер, пока Валери удалялась из кадра, – мы начинаем с «ты обращаешься со мной, как с рабыней». Так что давай, целься в середину камина.

– Его голова выше, – закапризничала Лола.

– Это потому, что ты целишься в сторону кровати. Давай, целься в камин, это как раз то, что нужно.

– Я целюсь лучше!

– Давай, давай, – нетерпеливо заорал режиссер.

– Ты обращаешься со мной, как с рабыней! – вскрикнула Лола и с большим чувством запустила вазой прямо в голову Тому Галприну. Ваза пролетела в трех футах над ним и разбилась над окошком о пустую стену декорации, которая зашаталась и едва не рухнула.

– Проклятье! – выдохнул Эл. – Валери, другую вазу. И проверь, не повреждена ли оконная рама. И уберите, черт возьми, все до последнего осколка, незачем, чтобы на экране это выглядело как последствия урагана, просто небольшая любовная ссора.

– Пит, – обратилась Валери к другому помрежу, направляясь к окну, – достань другую вазу.

– Только не я, – отозвался тот. – Я подчиняюсь только Гасу.

Она вскинулась:

– Делай, что тебе говорят! Сейчас же!

Он попятился от ее резкого крика.

– Ладно, – кивнул он, удивляясь самому себе. – В костюмерной?

– На верхней полке. И захвати две.

– Ладно, – и он выкатился.

Валери осмотрела оконную раму и обнаружила, что она цела, помедлила, чтобы удостовериться, все ли осколки замели, и вернулась на свою позицию. Она чувствовала себя куда лучше: она отдавала приказания и их исполняли. Прекрасное ощущение, оно мгновенно перенесло ее в прошлое, когда прислуга стояла наготове и ловила ее приказы. «Куда лучше отдавать приказания, чем их получать», – мрачно подумала она. Хотелось бы ей знать, была ли она похожа на Гаса Эмери, когда командовала другими. Может, Гас тоже был радешенек, когда она вскакивала и бежала по его приказу, как и она сейчас, когда Пит отправился в костюмерную. «Нам всегда хочется, чтобы кто-то был ниже нас», – с удивлением поняла она, глядя, как морщится Лола в ответ на разъяснения режиссера, что ей следует целиться выше. «Даже если нам выпадает случай показать свою власть хоть над одним человеком, мы непременно воспользуемся ею». Ей пришло в голову – не поэтому ли люди заводят детей? А это напоминало ей, что она одинока, денег у нее мет, и она работает на кого-то другого, но потом она услышала в наушниках голос Эла, говорящего второму режиссеру:

– Думаю, Том должен вскрикнуть, даже если ваза опять полетит выше. Мы можем воспользоваться третьей камерой и просто смонтировать то, что надо. Она уже расколошматила одиннадцать ваз, и если так пойдет, расколошматит еще столько же.

– Принимаю, – согласился второй режиссер, и сцена началась сначала.

– Ты обращаешься со мной, как с рабыней! – завопила Лола и швырнула вазу. Том Гэлприн крикнул, хотя она пролетела на два фута выше его головы и шмякнулась об стену.

Лола разошлась пуще:

– Ненавижу тебя! Я отдалась тебе, я вошла в твой дом, ведь ты просил меня…

– «Как ты просил меня», – произнес голос Эла.

Режиссер в студии поднял руку:

– Лола, в тексте «как ты просил меня». Вот как надо говорить, так написано в сценарии.

– Я сама знаю, что написано в сценарии, но я изменила его. Никто так не говорит, – она надула губы и медленно покрутила головой. – Ах, скажите пожалуйста, «как ты просил меня…» Ну и кто это сейчас так говорит? Уж во всяком случае не я. А я буду говорить так, как мне кажется лучше.

Режиссер на площадке вопросительно поднял глаза вверх, в сторону монтажной.

– А что ты думаешь, Валери? – спросил Эл.

Удивившись, Валери на секунду задумалась.

– Если она скажет, «когда ты просил меня», то проблемы не будет.

Эл рассмеялся, и услышав в наушниках его смех, она почувствовала себя увереннее.

– Мне нравится. Давайте попробуем.

Режиссер посовещался с Лолой, и она начала с того места, где они прервались:

– Я вошла в твой дом, когда ты просил меня, чтобы я могла быть рядом, если ты захочешь меня! Чтобы я делала то, что ты хочешь! А сейчас ты пытаешься мне сказать, что нашел кого-то получше? И что не собираешься жить здесь всегда? Потому что тебе надо встречаться и с ней, да? Ну, тогда я ухожу! Если ты думаешь, что я всегда буду при тебе, то ты жестоко ошибаешься! Ты, ты… – она огляделась, словно ища, чем еще в него запустить, но тут Том Гэлприн пересек съемочную площадку и подскочил к ней, хватая ее за плечи и усаживая на софу.

Одной рукой он обхватил ее, а другой принялся расстегивать ее блузку. Под блузкой ничего не было, но из-за спины Тома и угла поворота камеры на экране мелькнуло лишь основание полной груди Лолы.

– Нет! – кричала Лола. – Я не хочу… как ты можешь!… – она пыталась бороться, а Том заламывал ей руки за голову. – Остановись! – попыталась закричать она, но из груди ее вырвался полузадушенный вопль. Губы Тома шарили у нее по груди, а рука была уже под юбкой. Объектив камеры опустился вниз, медленно скользя по осколкам вазы у камина, затем вновь возвращаясь к софе, с которой свешивалась безжизненная рука Лолы, и только пальцы ее поглаживали ковер.

– «Том, – шептала она. – Делай со мной, что хочешь…»

Валери едва могла устоять, ее трясло от стыда. Ей не приходилось раньше смотреть «Искусство любви», и никто не говорил ей о том, что это едва прикрытая порнография. «Наихудший вариант, – с отвращением подумала Валери, – женщина обожает унижающего ее мужчину. Зачем Сибилла это ставит?»

«Потому что люди смотрят это».

Валери знала, что «Искусство любви» закупили на тридцати пяти телерынках, и этот сериал первенствовал среди идущих днем мыльных опер. Когда Сибилла находила зрителя, она потакала ему, какой бы ни была рассчитанная на него программа. Она производила то, что нравилось людям, или умела создать предложение, организуя затем спрос на то, в чем еще никто не преуспел.

«И чего только она не сделает ради денег», – подумала Валери.

А потом она подумала об остальных: об Эле Славине, Лоле с Томом, о постановочной группе, режиссерах, операторах и их ассистентах… и о Валери Стерлинг. «Все мы работаем на порнуху Сибиллы. Мы ничем не лучше ее».

«Нет, – рассудила она, – все же это не совсем так. Это наша работа, и, наверное, в каждой работе есть то, чего лучше не делать. Кто я такая, чтобы решать, что всем нам следует покончить с изготовлением порнографических сюжетов? Только Сибилла действительно может и имеет право выбирать».

Площадку подготовили для съемок следующей сцены, и Валери услышала в наушниках голос Эла:

– Валери, придвинь-ка телефон поближе к кровати. И проследи, чтобы ковер не мешал, когда камера начнет двигаться в сторону ванной. Чертовски обидно, что мы не сможем заснять прелести Тома под душем.

Она все точно исполнила, но мысли ее витали далеко. Никогда раньше ей не приходилось задумываться над тем, как люди относятся к работе, которую приходится делать, нравится ли она им, или им приходится жертвовать чем-то ради работы, без которой не прожить. Но теперь и она стала частью этого мира, и она поражалась, как много нужно внести корректировок в свои представления о жизни. Почему никто не протестует? Эл кажется счастливым, а Гас Эмери и подавно. Лола и Том выполняют то, что им велят – приходится ли им драться, насиловать кого-то или быть изнасилованным, или просто завтракать, – с таким обыденным видом, с каким сидят за кассой или выписывают счет. Каждый исполняет заданную работу и совсем не кажется несчастным.

Может быть, они получают за это хорошую зарплату? «Мне должны платить больше, – решила Валери под конец рабочего дня, когда рабочие монтировали площадку для завтрашних съемок. – Если Сибилла не позволяет мне делать то, что я хочу, пусть, по крайней мере, платит мне столько, чтобы на это можно было существовать».

Но на этот раз она не врывалась в кабинет Сибиллы. Она решила выбрать удачный момент.

Тем временем она выполняла рутинную работу, раздражаясь и скучая от того, что она была так незамысловата и утомительна: выполняла поручения, обзванивала тех, кто выигрывал призы в телевикторинах, проверяла реквизит для «Искусства любви», готовила кофе, приносила бутерброды для ланча, отмечала изменения в сценариях, созванивалась с агентами, чтобы получить право на прокат песни или сюжета, делала бесконечные ксероксы реквизитных списков, проверяла и согласовывала расписание передач… Она была единственным помощником двух режиссеров: ту же работу для других режиссеров делали их секретарши. Валери разрывалась, но времени на все это у нее не хватало.

– Он хочет, чтобы я рухнула, – сказала Валери Элу в конце третьей недели. – И все только потому, что когда-то я была богата.

Эл покачал головой. Он сидел за соседним столом, внося некоторые изменения в сценарий «Часа Милосердия».

– Тут есть еще кое-что. Это связано с миссис Морган. Мне кажется, он просто ревнует.

– Ревнует?

– Она уделяет тебе столько внимания, часто заглядывает сюда, ты знаешь, даже мимоходом, но делает это только ради тебя. Вот и создается впечатление, будто она постоянно наблюдает за тобой, что бы ты ни делала, даже если она сидит у себя в кабинете. Должна же ты была это заметить, это все видят. Думаю, что Гас боится, как бы ты не заняла его место; не сразу, конечно, но ты, кроме него, единственный человек, с кем она беседует.

Валери коротко рассмеялась.

– Гас может быть спокоен. Мы с Сибиллой вовсе не близки.

– Но ведь вы были знакомы раньше?

– Да, – ей не хотелось распространяться об этом, даже в разговоре с Элом. Она отложила листки сценария, который брошюровала. – Как я устала от всего этого, любая школьница справилась бы с этим. Мне следует поискать другую работу, Эл, такую, где я буду нормально себя чувствовать, буду делать то, что мне нравится.

– Почти все человечество мечтает об этом, – мягко возразил Эл. – Не отчаивайся, Вал, ты не проработала здесь и месяца. Найдем что-нибудь интересное и для тебя. Скажи, что бы тебе хотелось, и я попробую устроить это.

Валери улыбнулась, заметив, как серьезны его карие глаза. «Отличный товарищ!» Эл был счастливо женат и имел большую семью, так что Валери могла без опасений положиться на него.

– Спасибо тебе, Эл. Я думаю, Сибилла не захочет, чтобы я занималась чем-нибудь серьезным, но если вдруг, то я ловлю тебя на слове.

Мимо прошел Гас Эмери и жестом позвал Эла.

– Будь добр, сделай в воскресенье программу с Лили.

– Как скажешь, – с легкостью согласился Эл. – Что-нибудь особенное?

– Да нет, – покачал головой Гас. – Обычное дело. Ребята внесут в церковь оборудование и снимут передачу; они знают все наизусть. Тебе нужно прокрутить это в монтажной и попробуй добиться того, чтобы все вышло без ложного ханжества.

– А ты? Берешь недельный отпуск?

– Меня привлекают на помощь пчелиной матке. Она купила поместье с лошадьми в Мидлбурге, хочет, чтобы я помог ей перетащить барахло.

– Да у нее уже есть одно поместье. В Лизбурге, кажется?

– Она купила побольше. Поместье Стерлингов, – Гас повернулся к Валери. – Имеет к тебе какое-нибудь отношение?

Она словно заледенела.

– Нет.

Они оба смотрели на нее.

– Мне нужно работать, – проговорила она одними губами и поднялась. Оглядываясь, словно не понимая, где и зачем она находится, Валери пошла прочь к своему столу.

«Теперь оно будет принадлежать другому, я больше никогда не пройду по этим комнатам, не буду скакать на лошади по этим полям, не буду рвать цветы в саду и в оранжерее…»

Она продолжала идти мимо своего и прочих столов, дальше по коридору в сторону студии. Там было темно и промозгло; студия опустела до завтрашнего утра, когда в ней опять закипит жизнь. «Она не может владеть им. И никто не может. Оно мое».

Но ведь не просто кто-то чужой купил поместье Стерлингов. Весь ужас был в том, что купила его Сибилла.

И все же, что за разница, кто его купил? Еще вчера она не знала имени нового владельца, а сегодня знает. Ну и что с того, если самое главное заключается в том, что она потеряла его и никогда больше не будет в нем жить?

Но разница была. Она почти звериным нюхом чувствовала, что Сибилла выслеживала ее годами, следовала за ней по пятам в магазины за тряпками и косметикой, занималась верховой ездой и охотой, перенимала все – даже Ника, – с отчетливостью подумала Валери, – а теперь вот поместье Стерлингов. Поначалу Валери казалось, что Сибилла хочет перенять ее стиль жизни, но теперь было похоже, что она желает отобрать у Валери все, что та имела.

«Как будто она хочет наказать меня. Но что я ей сделала? Я думала, что помогаю ей; она пришла ко мне в Нью-Йорке, и я…»

«Нет, – внезапно поняла она, – не в Нью-Йорке. Раньше». Память тащила ее в прошлое.

Стэнфорд.

Что-то она сделала… нет, что-то сказала, что было неприятно Сибилле. Ерунда какая-то, ко Сибиллу тогда исключили. Вот почему она возобновила с ней дружбу в Нью-Йорке, она чувствовала себя виноватой. И пыталась вину загладить.

Она стояла в раздумье посреди студии, мысли ее кружились.

Это было одиннадцать лет назад.

Валери зашагала вдоль софы, на которой разыгрывалось столько сексуальных сцен, день за днем, за исключением тех, когда софу использовали для съемок передачи «Дома с преподобной Лили Грейс».

«Я совершила какую-то глупость, которую она все еще помнит спустя столько лет и хочет меня наказать. Господи Боже, а если все это время она только и ждала возможности…»

Она даже почти забыла ту боль, которую принесла ей потеря поместья Стерлингов. «Чего же еще она хочет? Если бы у меня был муж, она, наверное, захотела бы и его. Но у меня нет мужа, у меня больше нет ничего, что можно захотеть отнять. Не значит ли это, что она уже удовлетворена?»

Валери содрогнулась. Хищный образ выслеживающей ее Сибиллы промелькнул у нее перед глазами.

Но это же безумие. Даже если Сибилла не была больше ее другом – то есть, наверное, никогда не была, – и всегда считала себя врагом Валери, не была же она чудовищем; она же разумный человек.

«Ладно, не будем утрировать, – решила Валери, невольно улыбнувшись. – Не желаю искать причины ее поступков, не желаю копошиться в прошлом. Но кое-что я хочу заполучить от нее, и, Господь свидетель, она даст мне их.

Я должна получить куда больше за ту работу, что я здесь делаю.

И я хочу ту работу, которую она обещала мне. Мне пока не нужно специальных передач, но как только будут готовиться к эфиру новые интервью, она должна будет поручить их мне».

Чувство собственного достоинства всколыхнулось в ней. «Я показала ей, что я умею работать. Я не жалуюсь, я делаю все, что скажут. И взамен я хочу получить кое-что».

Ведомая чувством своей правоты и благородного негодования, она двинулась назад по коридору в офис Сибиллы.

– Мне надо ее видеть, – заявила она в приемной, как и три недели назад, и распахнула дверь.

Сибилла говорила по телефону.

– Я сообщу тебе расписание встречи совета директоров послезавтра. Позвони Арчу и Монту прямо сейчас, нам нужно… – она подняла глаза. – Я перезвоню, – она швырнула трубку на рычаг. – Моя секретарша обязана сообщать, когда кто-то хочет меня видеть.

– Прости, мне следовало подождать, – извинилась Валери, входя в кабинет. – Мне нужно поговорить.

Она подошла вплотную к столу.

– Ты должна мне поднять зарплату, Сибилла.

– Да?

Сибиллу словно впечатали в кресло.

– Почему?

– Потому что я получаю минимум, а стою большего.

Сибилла дернула углом рта.

– Я и секретарь, и помощник сразу у Гаса и Эла, причем работаю с полной нагрузкой. Значит, и получать я должна две зарплаты.

– Две зарплаты, – эхом откликнулась Сибилла.

– Этого я не прошу, но я вправе ожидать, что мне будут оплачивать всю ту работу, что я делаю. Есть и еще кое-что. Вчера Эл готовил новую передачу, я хотела бы вести ее. Уже три недели я только этого и дожидаюсь. Ты прекрасно знаешь, что я справлюсь с этим. Как только ты скажешь, что я могу приступать, я тут же начну работать вместе с Элом. Вот то, чем мне действительно нужно заниматься.

Сибилла с минуту в молчании разглядывала ее.

– Ты говоришь так, как будто сидишь в этом кресле.

Валери улыбнулась, забыв, что Сибилла никогда не шутит.

– Пока нет.

Лицо Сибиллы потемнело.

– Я могла бы отказаться принять тебя, никто не осмеливается заходить сюда подобным образом. Извини, но я уже порядком устала от того, как ты пользуешься правами старой дружбы, – она встала. – У нас испытательный срок для каждого вновь нанятого – полгода, а потом каждый год мы обсуждаем его работу в эфире. Тебе это известно.

– Гас сказал, что мне не нужно ждать целый год. Мне даже не дают возможности проявить себя… я не собираюсь унижаться… я делаю то, что хочу…

– Ах, ты делаешь то, что хочешь? Ты всегда делала то, что хотела. Это ни к чему хорошему тебя не привело, а? Я думаю, тебе пора усвоить, как себя следует вести.

– То есть ты хочешь сказать, пресмыкаться, – ледяным тоном уточнила Валери. – Я не собираюсь пресмыкаться, Сибилла, ни перед тобой и ни перед кем другим, – она остановилась. «Я на нее работаю, я на нее работаю, я на нее работаю». Она глубоко вздохнула. – Я хочу обсудить мою работу, мою зарплату, мои возможности в постановке шоу…

– Она хочет! Да за кого ты себя принимаешь, думая, что я буду что-то обсуждать с тобой! Ты работаешь у меня и на меня! Это моя компания, и ты получаешь мои деньги за ту ерунду, которую ты здесь делаешь. Ты всегда думала, что ты лучше меня, но теперь-то ты знаешь…

– Неправда! Никогда я не думала, что я лучше тебя. У меня было…

– Дьявол, у тебя…

– Выслушай меня! У меня было больше денег, чем у тебя, но для этого не нужно было таланта, я родилась богатой. И я не считала, что из-за этого я лучше или хуже кого-то. На самом деле, я завидовала тебе! Ты всегда знала, что тебе нужно и как достичь этого… Говорю тебе, я на самом деле завидовала этому! Ты так хорошо помнишь прошлое, это-то ты должна помнить!

– Не надо рассказывать мне, что я должна помнить! Ты всегда смотрела на меня сверху вниз, обращалась со мной, как с глупенькой провинциальной кузиной, а я с ума сходила от этого! Мне понадобилось много времени…

– Единственное, что здесь правда, это то, что ты сходила с ума. И ненавидела меня…

– Никогда я не ненавидела… – Сибилла не договорила. Восклицание автоматически сорвалось у нее с языка, будто она боялась, что ее уличат в чем-то.

Она выпрямилась в своем кресле, устремив глаза на картину, висящую чуть правее от головы Валери; она отчего-то не могла посмотреть ей в глаза.

– Ну а почему нет? – медленно сказала она, и копившаяся годами ненависть прорвалась в ее хриплом голосе. – За что мне было любить тебя? Разве ты хоть на секунду задумывалась когда-нибудь обо мне? Ты делала все, чтобы я чувствовала, насколько я хуже тебя. Ты хвасталась передо мной Ником, а когда я стала нравиться ему больше, ты устроила так, что меня вышибли из Университета, потому что ты хотела, чтобы он остался с тобой. Вот всем было здорово, правда? И все же он женился на мне, а не на тебе. А потом ты таскала меня по всему Нью-Йорку, по всем этим лавчонкам, чтобы показать, какая ты великодушная, как ты тратишь свое время, чтобы представить бедненькую простушку Сибиллу всем этим тупым идиотам, которые делают для тебя обувь, и свитеры, и косметику… Ты приглашала меня к себе в дом на новогодние праздники, а я чувствовала себя не в своей тарелке, я была там так одинока… Что еще ты сделала для меня, чтобы я могла любить тебя?

Ошеломленная словами Сибиллы, Валери даже отступила, но пока она слушала, глаза ее сузились, и теперь она глядела на Сибиллу с презрением.

– Я предлагала тебе дружбу, я думала, тебе она нужна. Но у тебя даже воображения не хватало понять, что же такое дружба. Если тебе действительно интересно знать, что я о тебе думаю, что ж, я готова тебе сказать. Я думаю, что ты лгунья. Ты всегда была такой сладенькой, невинной, приветливой, так наивна и полна таких добрых мыслей о каждом… Бог мой, Сибилла, неужели ты когда-либо думала, что кто-то в это мог поверить? Ты затвердила…

– Заткнись! – крикнула Сибилла.

– Ты затвердила и всем рассказывала, как ты любишь Квентина, и Ника, и Чеда, и даже меня, и как тебе нужна поддержка, потому что ты чувствуешь себя такой беспомощной и потерянной в этом жестоком мире.

– Заткнись! Ты не можешь…

– Какое-то время я считала, что ты и впрямь во все это веришь или хотела убедить себя в том, что все это правда, но потом я поняла, что это не так, особенно что касается Чеда, потому что ты никогда даже не рассказывала о нем. Родители всегда рассказывают разные забавные истории о своих детишках, но ты никогда…

– Что ты знаешь о детях? У тебя-то их вообще никогда не было! У тебя нет ничего! А у меня есть все! Вот ты изображаешь, какая я плохая, но я лучше тебя, и у меня есть все!

– Вот как? Хотела бы я знать, много ли у тебя есть на самом деле. Что-то с тобой не так, Сибилла, что-то испорчено в тебе, как будто ты на все смотришь через кривое зеркало. Мне кажется, что ты и сюда-то меня привела…

– Да как ты смеешь так со мной разговаривать! – Сибилла вскочила и перевесилась через стол, размахивая кулаками. – Убирайся! Убирайся! Убирайся!

– Дай мне кончить! Ты взяла меня сюда, чтобы унизить меня, так ведь? Чтобы властвовать надо мной, потому что я оказалась внизу. Как это похоже на тебя, такая ты и есть: ты двуличная и мстительная, ты умеешь ненавидеть, но ты не знаешь, что такое любовь!…

– Ах ты… – Сибилла давила на кнопку на своем столе дрожащим, негнущимся пальцем. – Немедленно сюда! – завопила она, когда секретарша отозвалась.

И когда та возникла в дверях, сипло продолжала:

– Эта женщина уволена. Выпишите ей чек, то, что мы ей должны, и устройте так, чтобы духу ее больше тут не было!

– То, что ты должна мне! – воскликнула Валери. – Сумасшедшая, неужели ты думаешь, что я возьму что-нибудь от тебя? Мне от тебя ничего не нужно.

– Тебе была нужна работа. Тебе нужно было, чтобы кто-то заботился о тебе, – Сибилла следила взглядом за Валери. – Но все это рухнуло, правда? Муж, банковские счета, вся эта шикарная жизнь… ффу! Исчезло! И ты превратилась в просительницу, а я, такая скверная, мстительная, я нашла тебе работу! Но и этого тебе мало. Как это тебе ничего от меня не нужно? А кто позаботился о тебе, дал тебе больше, чем ты заслуживала, – и всего через три недели ты врываешься сюда и заявляешь, что я нарушила обещание, что тебе мало того, что ты получаешь и что ты ждешь, что я дам тебе все, что ты хочешь…

– Сибилла, да остановись же! Нельзя же так беспардонно врать и выдавать всю эту чушь за правду!

– Не смей называть меня вруньей! Это ты все врешь, ты же не будешь отрицать, что ты пришла ко мне и упрашивала меня взять тебя! Это ты врунья! Ты, чистоплюйка несчастная, которая не может, видите ли, делать черную работу, да ты еще и липнешь к Элу Славину, у которого жена и четверо детей, а он, значит, должен уступать тебе новую передачу! Да никто не желает видеть тебя на телевидении, тебя нигде не хотят видеть! Ты неудачница, с тобой все кончено, у тебя ничего нет, и никто не желает иметь с тобой ничего общего!

Валери повернулась спиной, испытывая отвращение и неловкость к истерике Сибиллы и чувствуя, что уже физически не может выносить этого.

– Убирайся отсюда! – прокричала ей в спину Сибилла. Она упала в кресло и выхватила листок бумаги из стола, отодвигаясь в кресле подальше от Валери. – Пошла вон отсюда! Мне надо работать.

Валери уходила, дрожа от омерзения. Конечно, она уйдет отсюда, немедленно, чем дальше, тем лучше. Что бы ни ждало ее впереди, лучше встретиться завтра лицом к лицу с неизвестностью, чем еще на мгновение останется в поле зрения Сибиллы.

Она закрыла за собой дверь и, конечно же, не слышала то, что сказала себе каким-то особым голосом Сибилла в своем кабинете:

– Вот теперь все. Теперь все кончено. Наконец-то моя жизнь начнется по-настоящему!