Преобладающая страсть. том 2

ГЛАВА 21

– Мне нужна работа, – проговорила Валери. Она сидела в кожаном кресле напротив рабочего стола Ника с высоко поднятой головой, в белом полотняном костюме, немного помявшемся в июльском пекле и влажности, пока она добралась до его офиса. – У меня нет денег. После смерти Карла выяснилось, что все истрачено, были долги… В общем, длинная история; короче, мне нужна работа; вот я и подумала, что ты мог бы помочь мне.

Она сидела лицом к окну, занимавшему всю стену за его столом, и утреннее солнце освещало ее лицо. Прошел год с тех пор как Ник видел ее на ланче в Мидлбурге, и его опять поразило совершенство черт ее лица: спокойный взгляд ее заленовато-карих глаз, под прямыми бровями, просвечивающаяся кожа, рыжевато-коричневые волосы, ниспадающие на плечи свободно вьющимися, тяжелыми прядями, живая игра чувств, отражавшаяся в глазах и пухлых губах. Она обладала той красотой, которая побуждала искать с ней сближения, добиваться ее улыбки; той внешностью, которая невольно наводит на мысль, что величию красоты неизменно сопутствует величие души; невозможно было поверить, что такая совершенная красота может таить в себе извращенность или злую натуру. Поэтому многие к ней тянулись, полагая, что женщина столь прекрасная, как Валери Стерлинг, просто обязана быть чистой, участливой, доброй и великодушной, надеялись, что она привнесет в их жизни часть своего совершенства, согреет и окутает своей добродетелью, проникнет в них, станет их частью и наделит их целомудренностью, даже совершенством.

Ник, который знал, что она не была совершенством – во всяком случае не была им двенадцать лет назад – тем не менее почувствовал, пока не отрываясь рассматривал ее, что вполне готов допустить такую возможность. Гораздо труднее было поверить в то, что она вообще находилась перед ним: внезапно возникшая часть его жизни, бывшая на протяжении столь долгого времени лишь неугасавшим воспоминанием. Он напомнил себе о прошлогоднем ланче в Мидлбурге, тогда он твердо решил, что она нисколько не изменилась. Но, невзирая на эти воспоминания, внутри пробудились волнение и ожидание. Он чувствовал себя необычайно счастливым, и именно в этот момент он понял, что смог бы полюбить ее вновь.

«А может быть, я и любил ее все это время», – подумал он.

Он не верил, что такое возможно. Не верил, что любовь может гореть в душе на протяжении двенадцати лет, не подпитываемая встречами или надеждами; но подобная возможность интриговала его: ему льстило считать себя верным возлюбленным. С чего бы еще преисполниться ему всем этим счастьем?

Глаза Валери были полуприкрыты; внезапно он понял: она встревожена его молчанием.

– Карл умер в январе, – проговорил он, – чем же ты занималась с тех пор?

– Ничем, ничем особенным.

Она встретила его взгляд, и неожиданный вздох вырвался из ее груди.

– Работала.

– Где?

Ее голова поднялась выше.

– В компании у Сибиллы. Она предложила мне работать с двумя директорами, и я согласилась. Однако выяснилось, что у нас различные взгляды на то, что я способна делать, поэтому я… ушла.

Ник спокойно кивнул. Похоже, Сибилла уволила ее. «Ну и дурацкое положение, – подумал он, – Сибилла всегда завидовала ей и, как видно, воспользовалась случаем, чтобы унизить…».

– Сколько времени ты работала у нее? – спросил он.

Последовала пауза.

– Три недели.

Он снова кивнул, так же спокойно, как и прежде.

– А до этого?

– Жила с матерью в Нью-Йорке. Мы пытались найти ей квартиру поменьше; она не могла более позволить себе оставаться в прежней. Я… подумывала снова выйти замуж, но решила иначе.

Она подалась вперед.

– Я хочу заниматься интересным делом, Ник, чем-нибудь важным. Я должна работать, но не хочу тратить время на пустяки, с которыми справится ребенок. Я должна делать такое, что мне по душе, такое, что могу делать хорошо. Я хотела бы готовить телерепортажи, участвовать в телерасследовании, в программе новостей и писать сценарии. Ты же знаешь, как давно я этим занимаюсь; я продолжаю писать. Я сделала бы гораздо больше, будь у меня время.

Она замолкла, вспоминая обо всем том времени, что находилось в ее распоряжении: о часах, днях, годах. Тогда она могла заниматься всем, чем душе угодно. Уйма свободного времени, которым она могла распоряжаться по своему усмотрению. Время было своеобразным богатством, как и ее значительное состояние, но тогда она не сознавала этого.

– Знаю, ты делаешь несколько собственных программ; хочу, чтобы ты сделал еще одну, центральной фигурой в которой буду я.

Ник откинулся на спинку кресла, пораженный подобной дерзостью. На мгновение он подумал, что она таким образом пытается скрыть неуверенность, быть может, даже страх, но присмотревшись внимательнее, убедился в обратном: она была абсолютно серьезна и столь же самонадеянна как и прежде. Барахтаясь, чтобы удержаться на плаву, почти одна, ставшая жертвой собственного мужа, лишенная состояния и средств к существованию, она вела себя более чем храбро: безрассудно храбро.

– У меня получится, Ник, я смогу, – проговорила она.

Затем неожиданно она добавила:

– Пожалуй, это единственное, что я умею, – и улыбнулась короткой горькой улыбкой, больно резанувшей его по сердцу.

Он думал над ее просьбой. Она прекрасно смотрелась бы на экране; это он знал. Но он не знал, выдержит ли она хоть полчаса работы перед камерой; он понятия не имел, может ли она писать. Тем более не было оснований полагать, что в нынешнем положении она воспринимала мир серьезнее, чем в прошлом, даже если принять во внимание потерю состояния. «Она не гонится за карьерой, – подумал он. – Скорее всего ждет человека, который ее спасет или который вернет ей ее деньги, или иного чуда, и тогда она вновь начнет витать в облаках».

Несмотря на то, что Ник был почти уверен в этом, у него не хватало духу отослать ее прочь. Нет, только не в этом состоянии странного внутреннего счастья, когда ее зеленовато-карие глаза не отрываясь взирали на него, ожидая ответа.

– Ты все еще живешь в Мидлбурге? – спросил он, оттягивая время.

– Нет, я продала поместье.

Она подавила волнение в голосе.

– У меня квартира в Фейрфаксе. Скоро думаю перебраться куда-нибудь получше, но недалеко. Не хочу уезжать из Вирджинии.

– Хорошо.

Он снял трубку телефона.

– Сюзанна, что у нас свободно сейчас?

Катая между пальцами карандаш и не замечая недовольства, промелькнувшего на лице Валери, он ждал.

– С Эрлом, – проговорил он, – отлично, тут у меня одна знакомая, Валери Стерлинг; она, возможно, переговорит с тобой. Думаю, она подойдет.

Он повернулся к Валери.

– У нас есть вакансия.

Голос звучал официально, почти резко.

– Мы набираем дополнительный персонал для новой программы «Взрыв» и ищем человека для работы в исследовательском отделе.

Валери нахмурилась и посмотрела на него с недоумением.

– Исследовательский?

Ник кивнул.

– Ничего другого сейчас нет.

Слова прозвучали как извинение, и почувствовав это, он стал еще более резким.

– Неплохое место для начала. Познакомишься с людьми, узнаешь, как мы работаем. Чтобы познать себя, нужно много времени; для нас все вокруг еще не потеряло прелести новизны. Каждому из нас приходилось выполнять по полдюжине различных работ, чтобы преодолеть последние проблемы. И мы преодолели их: мы не повторяем своих ошибок.

Говоря о работе, Ник все более воодушевлялся, его голос теплел.

– Мы растем так быстро, что трудно уследить, где мы были на прошлой неделе и кто чем занимался. Происходит почти то же, что и в «Омеге», помнишь… впрочем, нет, ты не знаешь, но все равно очень похоже. Думаю, я не смог бы основать компанию, если бы не взялся за все сразу; и я ищу таких же людей. Мы делаем рывок вперед, потом замедляемся, осматриваемся и затем снова движемся вперед, быстрее прежнего. Моменты прорыва самые волнующие в жизни компании. Ничего похожего, когда положение утрясается, многое становится предсказуемым, рутинным. Поэтому иногда вокруг может царить хаос, но зато нет и следа скуки. Наши сотрудники не увольняются; пять руководителей, которых я пригласил два года назад, до сих пор здесь, и так со всеми, кого мы взяли. Мы начали почти два года назад; ты можешь помочь нам отпраздновать юбилей.

Подобие улыбки промелькнуло на лице Валери.

– Я ничего не понимаю в исследованиях.

– Ты быстро научишься.

Голос Ника уже был теплым и энергичным.

– Отдел возглавляет Эрл де Шан. Если потребуется, он поможет.

– Но это не то, что я…

Она замолчала.

В кабинете Ника воцарилась тишина. Валери встала, охваченная паникой, и пересекла просторный кабинет. Она не могла поверить в происходившее: ей и в голову не приходило, что он способен отказать ей в ее просьбе. Она остановилась около эскимосской статуэтки медведя, танцующего па задних лапах. Великолепная вещь: нечто похожее она видела в частных коллекциях и представляла, насколько редки и дороги подобные вещи. Валери не знала, что Нику нравилась эскимосская скульптура. Она действительно ничего не знала о нем. Когда-то она считала, что он прост и его легко понять. Так было в прошлом, когда у него было лишь два увлечения – его работа и она – когда все время он проводил за рабочим столом в инженерном корпусе или в квартирке со старой мебелью и стаканами из-под сока, в которые за неимением других наливали вино.

Теперь у него был собственный офис, выглядевший в меру скромным, но она знала, в какую круглую сумму обошлась его отделка: стены из красного дерева, кожаная и палисандровая мебель, навахская ваза тончайшей работы. Это был кабинет преуспевающего, честолюбивого человека, обладающего вкусом и достаточными средствами, чтобы удовлетворить его. Прежде у нее не возникло бы иных ассоциаций, но теперь ей показалось, что этот кабинет принадлежал человеку, который возмужал и окреп; который мог говорить о делах с мальчишеским задором, но который, по ее мнению, как и прежде, не отличался сообразительностью, особенно если его просили сделать что-нибудь неоднозначное, к примеру, предоставить ей шанс. «Он и дает мне шанс», – но, охваченная паникой, она тут же отмела в сторону эту мысль. Но это же совсем не тот шанс. После работы у Сибиллы ей необходимо то, что она умеет делать; ей необходимо обрести уверенность в себе.

Валери подошла к камину, нервно переставила с места на место несколько небольших фигурок из мыльного камня, изображавших тюленей, топорков (морских птиц с ярко окрашенным клювом, обитающих в североатлантических водах. – Прим. переводчика) и рыбака, тянущего свою сеть из моря. В кабинете было очень тихо. Повернувшись, она увидела, что Ник наблюдал за ней, ожидая, когда она успокоится. Он был одним из самых привлекательных среди всех известных ей мужчин, теперь даже в большей степени, чем тогда, в колледже. Его лицо обрело новые черты, делавшие его интереснее; волосы посеребрились на висках; улыбка, не столь частая как прежде, ярче освещала лицо, а глубоко посаженные глаза, казалось, еще глубже погрузились в тень. Ворот рубашки был нарочито небрежно расстегнут, легкий шерстяной жакет идеально сидел на широких плечах, и Валери не глядя знала, что с носками также все было в полном порядке.

В те годы, после того как они расстались, его одежда была поношеной, у него был один единственный галстук, волосы растрепаны, а носки не подходили по тону к брюкам; тогда он женился на Сибилле. Как же он мог? Как мог он полюбить ее, желать и нуждаться в ней? После развода с Сибиллой он стал воспитывать сына сам, основал две компании, переехал жить на другой конец страны и, со слов Чеда, имел многочисленные связи с женщинами. «Нет, я совершенно не знаю его», – снова подумала Валери. С одной стороны, все связанное с ним навевало воспоминания, с другой, могло оказаться, что она беседует с совершенно посторонним человеком.

Но он ведь не посторонний, к тому же я рассчитывала на него. Как может он так обойтись со мной?

– Ты неплохо показал мне, насколько я заблуждалась в отношении некоторых людей, – проговорила она с оттенком безнадежности. – А я-то была так уверена, что ты поможешь мне.

Брови Ника поползли вверх.

– То есть сразу же дам тебе все, что пожелаешь?

– Я имела в виду – предложишь мне такую работу, где я могла бы проявить себя. Кто угодно мог предложить мне заниматься исследованиями.

– Мог бы любой, но боюсь, предложил бы не каждый. Ты же сама только что сказала, Валери, что понятия не имеешь об исследовательской работе.

– Любой предложил бы мне что-нибудь стоящее, – раздраженно проговорила она, – если бы знал, чем я занималась прежде, и на что способна. Но ты-то знал. Я же знаю это. Я была уверена, что ты поймешь меня.

– Позволь сказать тебе то же самое, но иначе, – проговорил Ник ледяным тоном. – Ты обратилась ко мне, потому что я тебя знаю и поэтому ни в чем не смогу тебе отказать.

Краска прилила к лицу Валери.

– Так говорить бессердечно.

– Скажи иначе.

– Когда нужна помощь, мы обращаемся к друзьям. В этом, я полагала, и заключается дружба. Иначе мир стал бы мрачным: каждый сам по себе, отгороженный от других…

Ник кивнул.

– Тут ты права. Послушай, ты обратилась ко мне за помощью, и я предложил тебе работу, я сказал, что хочу, чтобы ты вместе с нами приняла участие в том, что мы создаем. Это означает, что ты не будешь одинока. Что же еще сверх этого нужно тебе, чтобы мир стал менее мрачным?

Валери невольно улыбнулась. Она давно уже не пикировалась с сообразительным собеседником. Их глаза встретились. Он улыбался, глядя на нее, спокойный и уверенный. Ее улыбка медленно погасла. Ей самой было интересно узнать, сколько времени потребуется, чтобы привыкнуть к потере прежнего положения, которое она воспринимала как должное всю свою жизнь.

– Думаю, тебе здесь понравится, – буднично проговорил Ник. – Быть может, тебе приглянется и исследовательская работа, хотя, полагаю, что после того как Ты тут немного освоишься, мы подыщем что-нибудь еще.

Валери чуть вздрогнула, будто внутри прозвучал предупреждающий сигнал.

– Ты имеешь в виду, после того как я успокоюсь. Это проверка, не так ли? Чтобы удостовериться, подойду ли я и буду ли беспрекословно выполнять указания? Именно этого хотела Сибилла…

– Нет, – мгновенно ответил Ник. – Да ты сама не веришь этому.

Его голос вновь обрел жесткость.

– Я был бы рад помочь тебе найти свое место в жизни, найти то, на что ты всегда можешь рассчитывать, если, разумеется, ты действительно этого желаешь. Если так, то я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Однако пока ты будешь работать в моей компании, тебе придется довериться мне и поступать так, как я сочту наилучшим.

Валери молчала. Ей было стыдно за себя, за то, что она обвинила его в том, что он вел себя подобно Сибилле. Это вырвалось у нее от отчаяния. Ник так походил на всех остальных: он тоже не верил, что она способна на что-либо стоящее. Он и раньше считал ее легкомысленной, а теперь, видимо, полагал, что помочь ей можно лишь загнав подальше в угол, где она не сможет причинить никакого вреда или стать кому-нибудь поперек дороги. «Пойду-ка я еще куда-нибудь, – подумала она, – у меня много друзей».

Но идти никуда не хотелось. Она верила, что, конечно же, есть друзья, готовые помочь, но ей претило вновь просить о помощи. Несколько друзей, к которым она обращалась, до того как получила работу у Сибиллы, не предложили ей ничего, даже Ди Вейли не смогла помочь, хотя она звонила ей регулярно – единственная, кто еще поддерживал с ней контакт после переезда в Вирджинию. Было очень нелегко позвонить Нику и попросить о встрече, еще труднее – просить его о работе. И потом, этот формальный, деловой подход попросту потряс ее. Она не могла допустить и мысли, что все эти унижения придется переживать опять и, возможно, не один раз, к тому же без всякой гарантии получить то, к чему она стремилась.

«Что же, тогда я добьюсь своего здесь. Впредь никаких просьб об одолжении». Стоя около камина, высоко подняв голову, она посмотрела на Ника и улыбнулась. «Ты щепетильный, жесткий, твердозадый бизнесмен; как, во имя Господа нашего, могла я даже подумать, что когда-то любила тебя? Я покажу тебе, на что я способна. Я докажу тебе, как неправ ты был по отношению ко мне. Ты ничего не знаешь обо мне».

– Отлично, – с напускной легкостью проговорила она, – исследовательский отдел, – ее язык почти споткнулся на этом слове. – Помню, я преуспевала в исследованиях, когда училась в колледже. Уверена, что все вспомню, – она вновь улыбнулась и подошла к его столу. – Если бы я знала тогда, что меня ожидает, была бы гораздо прилежней, – она протянула руку. – Спасибо.

Он стоял напротив, глядя на нее изучающе.

– Очень рад, что ты будешь работать с нами.

Их руки встретились, и Валери ощутила приступ признательности при прикосновении его теплых, шершавых пальцев. Она быстро отвела глаза и заметила фотографию Чеда, стоящую на его столе.

– Я не спросила о Чеде, – проговорила она, отводя руку назад. – Как он?

– Замечательно, – глаза Ника просветлели. – Вот его последний шедевр.

Он взял рисунок, стоявший у стены позади стола.

– Вот, думаю, куда повесить.

Валери разглядывала рисунок, который Ник положил на стол. Мальчик и мужчина ехали на велосипедах по берегу канала, – Валери узнала в нем Джорджтаунский канал, – рядом резвилась собака. На небольшом расстоянии из верхнего окна дома выглядывала женщина. Канал и его берег были исполосованы тенью и солнцем. Мужчина и мальчик находились на открытом пространстве между деревьями, залитом сверкающим золотым светом. Женщина в окне была темным силуэтом.

Эта спокойная сцена напоминала сюжеты Писарро, но отличалась своеобразием, которое заставило Валери изумленно покачать головой.

– Рисунок действительно великолепен. Удивительно, что такой маленький мальчик… сколько ему?

– Одиннадцать.

Она вновь покачала головой, на этот раз ощущая приступ меланхолии. «Одиннадцать лет, за это время Ник успел так много сделать, так много пережить, а я упустила эти годы».

– Он понравился мне еще тогда, в прошлом году, когда мы познакомились на ланче, – сказала она. – Теперь, похоже, он собирается стать художником.

– Думаю так, – сказал Ник. – Надеюсь ты…

Зазвонил стоящий на столе аппарат внутренней связи, и секретарша объявила, что пришел новый посетитель. Ник поставил рисунок сына обратно на пол около стола и проводил Валери до двери кабинета.

– Надеюсь, что вы с Эрлом поладите, – сказал он, переменив тему разговора. – Уверен, что поладите. Зайди в отдел по работе с сотрудниками, последняя дверь налево, и спроси Сюзанну; она оформит бумаги и познакомит тебя с Эрлом. Можешь сразу и приступать, так?

– Да, еще раз спасибо.

Они еще раз обменялись быстрым рукопожатием, и она ушла, направившись в отдел кадров.

«Начало положено», – подумала она.

РαН, что расшифровывалось как «Развлечения и новости», представляла собой сеть кабельного телевидения, созданную Ником из старой Телевизионной Сети Эндербая. Буквально недавно компания увеличила время вещания, которое стало круглосуточным. Ее аудитория составляла двадцать миллионов абонентских точек.

– Впереди еще длинный путь, – сказал Лез Браден. – Си-Эн-Эн обслуживает около тридцати пяти миллионов абонентов.

Говоря это, он скептически усмехнулся, да и в каждом сотруднике РαН проглядывали черты триумфатора: менее чем за два года они сумели почти в два раза увеличить количество абонентов и добились этого с помощью обычных программ, которые, по мнению многих экспертов, не могли дать им возможность подняться.

Программа «Обратная сторона новостей» не только принесла им первый приз Эмми; это шоу первым собрало два миллиона зрителей и привлекло внимание руководителей национальных информационных сетей.

Программа, удостоенная награды, начиналась с выступления Джеда Бейлисса, баллотировавшегося в Конгресс, который возглашал возмущенным тоном: «Мой оппонент намерен урезать ваши доходы, получаемые от Фонда Социального Обеспечения, на сорок шесть с половиной процентов!»

– А так ли это на самом деле? – задает вопрос ведущий. – Вот что сказал его оппонент пять дней назад.

На экране появился оппонент Бейлисса, строкой ниже имени стояла дата выступления.

– Социальное обеспечение нельзя сокращать, – сказал он просто. – Сорок шесть с половиной процентов населения не выживут без него.

Вновь появился ведущий, на лице вежливое выражение: «Итак, почему Джед Бейлисс неверно истолковал цифры? Может быть, он их не понял, когда услышал их впервые? Если он желает дать ответ, мы будем рады видеть его в нашей программе на следующей неделе».

Следующий эпизод – президент угольной компании штата Колорадо категорически отвергает предъявленные обвинения в причинении экологического ущерба.

– К нам нет претензий в отношении экологии при проведении шахтных работ.

Прежде чем смолкают его слова, на экране появляется картина мертвого озера, тускло сверкающего на солнце, окруженного безжизненным, похожим на лунный, пейзажем потрескавшейся земли, где местами уныло торчат скелеты засохших деревьев. В верхнем левом углу экрана все время высвечивается дата, пока камера безмолвно скользит по призрачной сцене. Вдали видна зеленая девственная земля, которая до появления там компании покрывала всю долину. Не произнесено ни одного слова комментария.

Президент угольной компании вновь на экране, он продолжает выступление. Появляются другие сцены, противоречащие его словам, а ряд экспертов приводит данные и подробности, показывающие, каким образом были искажены цифры в докладе или пропущены некоторые жизненно важные факты.

Так, в течение пятидесяти минут один за другим следовали репортажи-разоблачения, не щадившие никого. Политики, просветители, управляющие, иностранные политические деятели, репортеры и активисты общественных движений оказывались мишенями программы.

В течение года ее «героями» наиболее часто становились кандидаты от политических партий, претендовавшие на различные посты. В запале предвыборной борьбы они нередко предъявляли оппонентам необоснованные претензии. Появлявшаяся на экране заставка напоминала зрителям, что «Обратная сторона новостей» вновь выйдет в эфир в воскресенье в 7 часов вечера по восточному времени и представит подлинные цифры, сокрытые факты и полную информацию.

Об «Обратной стороне» начали писать газеты; зрители с нетерпением ожидали воскресного вечера, чтобы узнать, кто будет развенчан на этот раз. Программу обсуждали в автобусах, в утренних поездах, на рабочих местах, в конторах. Учащиеся старших классов и колледжей, не видевшие программу дома, просматривали ее в классах, так как школы приобретали пленки для использования в учебных курсах по управлению и коммуникации. Проповедники упоминали о ней в своих проповедях, когда говорили о лжи.

– Это программа – победитель, – заявил Лез. – Шутка ли, стать признанным лидером в первый же год выхода в эфир. Но это только первая из наших программ: подождем – увидим.

Программа «Обратная сторона новостей» готовилась в студиях компании РαН. Вторая программа, завоевавшая более миллиона зрителей, была приобретена компанией Ника: цикл фильмов, посвященных цирковому искусству в каждой стране мира, длительностью по три часа, прерывавшихся лишь тремя коммерческими вставками.

– Наш призовой дуэт: новости и цирк… – просвещал Эрл де Шан Валери в первый день работы, провожая ее в исследовательский отдел РαН. – Кроме того, мы выпускаем еще целый ряд остроумных программ, которые, правда, не делают рекордных сборов; но у нас есть спонсоры, и мы приносим прибыль. Мы демонстрируем фильмы: как зарубежные, так и американские, старые и хорошие; два блока новостей с последующими дебатами в прямом эфире – настоящими дебатами, без ограничений, однажды дело дошло до потасовки. Да! Это было потрясающее зрелище: два взрослых мужика, упершись дру… Да ты проверь, проверь! – крикнул он подбежавшему к нему парню, который, что-то быстро и бессвязно бормоча, сунул ему под нос какие-то листики с текстом. Они еще чуть поговорили на повышенных тонах, и он вновь обернулся к Валери.

– На чем я остановился?

– На ряде остроумных программ, – сказала Валери.

Он бросил на нее взгляд.

– Верно. У нас есть еще рубрика, называемая «За кулисами». В ней рассказывается, как создаются фильмы, спектакли, бродвейские мьюзиклы и др. Показываются репетиции, примерки костюмов, изготовление декораций, подготовка актеров, гримирование… отличная работа. Нику и Монике нравится. Моника – вице-президент, отвечает за развлекательные программы; Лез – вице-президент по информации. Им нравится, нам всем нравится, это нравится и тысячам интеллигентных людей; скоро их будут миллионы, почему бы и нет?

– Мне тоже нравится, – сказала Валери.

Она часто смотрела эту программу, особенно когда уезжал Карл, оставляя ее одну в поместье Стерлингов.

– Я смотрела ее несколько последних месяцев, когда я жила в Нью-Йорке.

Он усмехнулся чему-то своему.

– Мы продали «Обратную сторону» только в Нью-Йорке; пока не нашли кабельной сети, которая купила бы всю программу целиком.

Он остановился перед открытой дверью и, отодвинувшись в сторону, пропустил ее в комнату.

– Вот наш родной дом. Любую информацию, на любой вкус: скандалы, грязь, обыкновенные скучные факты – мы преподносим с ободряющей улыбкой. Ник сказал, ты будешь работать в программе «Взрыв». Он рассказал, что это за программа?

Валери отрицательно покачала головой. Она разглядывала ярко освещенную комнату без окон, уставленную рядами стеллажей, забитых книгами и подшивками газет; еще больше книг было сложено на полу, покрытом красным ковром. Ряды ламп, свисавших с потолка, освещали стеллажи и четыре стола в центре комнаты, три из которых были завалены бумагами, и один свободный. На каждом столе стоял компьютер. «Я ни разу не печатала после окончания колледжа, – подумала Валери. – Даже не знаю, вспомню ли теперь. Ничего не смыслю в компьютерах. Не разбираюсь в методике исследований, в этой информации, во всей этой грязи, скандалах. Может быть, осилю хоть скучные факты».

– Твой стол, – сказал Эрл, отодвигая для нее стул.

Валери села, положив руки на колени.

Он оценивающе оглядел ее, склонив голову набок.

– Что-то беспокоит?

– Я не умею пользоваться компьютером, – честно призналась она. – Много лет не печатала, мало понимаю в исследованиях. Кое-какие изыскания я проводила, когда училась в колледже, но это все. Не хочу врать. Мне придется учиться всему с самого начала, прежде чем я смогу быть полезной здесь.

– Не волнуйся, Ник сказал, что все будет в порядке, а он редко ошибается. Как насчет того, чтобы опробовать стол?

Валери поколебалась, затем развернулась и пододвинула стул к столу. В центре стола лежали блокнот и записка, написанная от руки большими угловатыми буквами, почерком, который она никогда не забывала. «Привет от всех нас. Надеюсь, что мы окажемся неплохой компанией, заодно с которой в крайнем случае можно и удавиться».

Валери улыбнулась и прикоснулась к записке пальцем.

– Стул, похоже, впору, – глубокомысленно заметил Эрл как бы между прочим, – а это ведь главное; теперь я уверен: ты справишься! Вот и остальная часть нашей счастливой команды; сейчас я всех познакомлю.

Продолжая улыбаться, Валери свернула записку и опустила ее в карман. Эрл начал процедуру представления:

– София Лазар и Барни Абт; Валери Стерлинг. Сейчас я заварю немного айвы. Считайте, что вы уже знакомы. Затем мы с Валери пройдем азы, и за работу. Кораблем командую я, и никто не должен забывать об этом.

– Мы и не сможем, – сказала София. – Ты так часто напоминаешь об этом, что меня уже тошнит.

– Привет, – сказала она, обращаясь к Валери. – Рада видеть тебя здесь, мы измождены работой, и нас недооценивают, нам просто необходимо свежее лицо. Позволь показать тебе то, что мы в шутку называем библиотекой.

– Мы переговорим позже, – сказал Валери Барни Абт. – Когда будешь готова к работе с микрофишами. Если понадобится какая-нибудь помощь – спрашивай.

Он взглянул в ничего не выражающее лицо Валери.

– Вижу, что понадобится. Я буду рядом.

– Ты прежде работала в исследовательском отделе? – спросила София.

Валери покачала головой:

– Нет.

София немного помолчала.

– Чем ты занималась раньше?

– Работа с лошадьми.

Последовала тишина, затем София взорвалась смехом.

– Хорошенькая подготовка для телевидения. Как насчет ланча вместе, идет? Тогда и поболтаем.

– Идет, – сказала Валери, испытывая к ней дружеское расположение.

София была высокого роста, стройная, с широкими бедрами, густыми черными волосами, блестящими черными глазами и крупным ртом, неизменно пребывавшем в движении: его хозяйка то жевала резинку, то разговаривала, то бормотала что-то под нос во время работы, то смеялась или насвистывала. Она носила каждый день, как потом заметила Валери, пошитый по заказу костюм, шелковую блузку с бантом на шее и нитку бус из аметиста или ляпис-лазури.

– Итак, в двенадцать тридцать? В конце улицы есть местечко, где меня знают, займем кабинку и посплетничаем. Теперь о библиотеке; поскольку у нас в действительности нет того, что можно было бы назвать системой…

Валери, София, Барни и Эрл де Шан в узком кругу отпраздновали первый день появления Валери в РαН, впрочем, как и все остальные дни ее первой рабочей недели. София и Валери каждый день во время ланча посещали небольшое заведение в конце улицы, где обычно заказывали суп и салат. За трапезой рассказывали друг другу о себе.

– Вышла замуж в восемнадцать, развелась в двадцать лет, – сообщила о себе София во время их первого ланча. – Не очень переживала: у нас не было детей. Сейчас хотелось бы иметь нескольких, тем более что тридцать лет – самое время, когда следует подумать об этом. А ты? Разведена? Дети есть? Сколько тебе лет?

– Мой муж умер. Мне тридцать три, детей нет и тоже хочется иметь нескольких. А как ты обучилась этому исследовательскому делу?

– После школы работала в библиотеке. Мечтала учиться в колледже, но потом решила, что это не главное, и вышла замуж. Ошибочное, как оказалось, решение, но мне тогда было всего восемнадцать лет. Когда развелась, денег па учебу не было, поэтому пришлось пойти работать. У меня неплохо получалось. В исследовательской работе нет ничего сложного, особенно если ты от природы любознательна и не отступаешь при первой же трудности. Просто нужно докопаться до сути и получить цельную картинку. Ты будешь работать в программе «Взрыв», верно?

– Да, но не знаю, что это значит. Автомобильные шины? Летний спорт? Конец света? Ссора влюбленных?

София рассмеялась:

– Ничего подобного. Это как вспышка при фотографировании. Представь, мы собираемся получить фотографию какого-нибудь события, к примеру, спуска корабля на воду, на котором присутствуют важные персоны. Увеличиваем эту фотографию так, что в центре кадра оказывается небольшая группа очень важных лиц, затем продолжаем увеличивать – в кадре остается один-единственный человек, который, скажем, спокойно расположился на заднем плане. Увеличиваем его изображение так, что оно заполняет всю площадь экрана. И именно об этом человеке мы готовим репортаж.

– Кто этот человек?

София развела руками.

– Поди догадайся. Может оказаться инженером, уволенным с флота за недобросовестную работу, или лоббистом из Вашингтона, перехватившим контракт на постройку корабля у конкурентов, или парнем, которого обвинили в присвоении казенных денег. Главное, чтобы о нем было что рассказать помимо того, что всем известно.

– Замечательно, а если он ни то ни се?

– Мы обязательно найдем того, кто годится для этой роли. Если не на этом, то на другом корабле. Таких сюжетов о мошенниках сколько угодно. Однако мы ищем не только это. Эта программа о людях: о том кто, что, когда и зачем делал то-то и то-то, и что произошло с ним или с кем-либо другим из-за этого. Каждую неделю мы рассказываем о трех персонах – по шестнадцать минут на каждого человека. Мы рассказываем о его или о ее прошлом, которое может быть хорошим или не очень, но рассказ не должен быть скучным.

– У каждого свое прошлое, – задумчиво сказала Валери.

– Верно, но мы должны отыскать драматичное, публике нравится слушать об этом. Не та ли ты Стерлинг, которая спасла нескольких человек, попавших в авиакатастрофу? В штате Нью-Йорк? Этой зимой?

– В январе.

– Так это была ты? Получился бы отличный репортаж. Могли бы включить его во «Взрыв».

– Нет.

– Что ж, не могу сказать, что осуждаю тебя. Хотя, удивительное дело: когда собираешь материал, – ведешь беседы, интервьюируешь людей, которые могли бы участвовать в шоу, – оказывается, что большинство из них до смерти жаждет, чтобы о них рассказали с телеэкрана. Но если они жулики, то тут нам приходится здорово попотеть и покопать, чтобы заполучить достоверные факты. Мне всегда хотелось знать, когда читала истории, подобные твоей, как бы повела себя я, окажись в подобной ситуации? Надеюсь, смогла бы сделать то же, но как узнать? Тебе доводилось оказываться в подобных ситуациях раньше?

– Нет.

– Разве не удивительно? Мы понятия не имеем, какие мы внутри. Как случилось, что тебе понадобилась работа? Вот уж не думала, что тем, у кого есть личные самолеты, нужно пахать, зарабатывая на жизнь…

Валери взглянула на нее с удивлением. В кругу ее знакомых никто никогда не задал бы такого вопроса.

– Понимаешь, о таких вещах можно мечтать, – продолжала София. – Личный самолет и все такое, огромный дом, квартира в Париже, а может быть, еще где-нибудь; путешествия, модельная одежда, яхта, короче – все, что душе угодно. И у тебя все это было?

Валери печально улыбнулась:

– Совсем не удивительно, что ты добилась неплохих результатов в исследованиях.

София покраснела.

– Хочешь сказать, что я любопытная, прости.

– Нет, это ты извини меня, – быстро проговорила Валери. – Я не имела этого в виду. Я хотела сказать, что ты умеешь задавать вопросы.

Она улыбнулась вновь, на этот раз теплее. Перед обаянием Софии устоять было трудно. Да и к чему сопротивляться? София Лазар предлагала ей дружбу именно в тот момент, когда она очень нуждалась в ней. Валери звонила нескольким приятелям в Мидлбург, но разговаривая с ней, они испытывали явную неловкость, как и те, к кому она обращалась в поисках работы. В какой-то мере она понимала их: они не знали, как говорить с ней, не натыкаясь на стену, отделявшую их безопасное положение в обществе от ее хрупкого социального статуса. Валери настолько возмутили их неуклюжие попытки поддержать беседу, что временами она была неприлично грубой, обрывая разговор. Некоторое время спустя угрызения совести терзали ее. «Вот и новые потери, – думала она. – Жалко, что во всех несчастьях нельзя обвинить Карла. Гораздо легче сознавать, что есть один негодяй, а не целая куча предателей».

Но София принимала Валери такой, какая она есть; Софию интересовал размер ее прежнего дохода, но она не высказывала своего мнения – ни восхищения, ни зависти; София не искала ничего, кроме дружбы. «Чтобы мир не стал мрачным», – с улыбкой подумала Валери.

– Когда-то у меня были деньги, – сказала она, – теперь их нет. Как-нибудь в другой раз я расскажу тебе об этом.

– Мне очень интересно, – ответила София. – Мне нравится читать о богатых, но как-то не доводилось беседовать с ними. О чем тебе хотелось бы поговорить? О муже?

– Не сейчас. А ты не хочешь рассказать мне о своем?

– О, это было так давно. Лучше я расскажу тебе о своем друге, который собирается взять меня в жены. Однако, надеюсь, ты подождешь немного, хорошо? Пока мы узнаем друг друга получше. Валери улыбнулась.

– Как правило, одинаково трудно и слушать, и рассказывать о сокровенном, когда морально не готов.

София взглянула на нее с некоторым удивлением.

– Мне нравится такой подход. Где ты живешь?

– В Фейрфаксе.

– Неплохое место и близко. А я на Фолс Черч.

Она доела суп и, откинувшись на спинку стула, широко улыбнулась.

– Слушай, что я тебе скажу. Я научу тебя всему, что знаю в исследованиях; будем регулярно завтракать, мы и не заметим, как подружимся и будем свободно говорить обо всем. Мне этого хотелось бы, а тебе?

– Да, – сказала Валери, – мне тоже этого хочется, и очень сильно.

Проработав около трех недель в РαН, как-то возвратившись домой после работы, Валери увидела поджидавшую ее мать.

– Знаю, нужно было сперва позвонить, – сказала Розмари, пока Валери открывала дверь и они проходили внутрь квартиры. – Но я не могла ждать. Села в поезд. Знаешь, есть такой чудесный поезд из Нью-Йорка в Вашингтон? Он так быстро идет – семьдесят пять миль в час, так сказал проводник, и изумительно чистый, хотя вот питание не то, что хотелось бы… закуска, видишь ли, сэндвичи, а не настоящий обед, к тому же приходится самой ходить за ними. Тем не менее, все произвело на меня благоприятное впечатление. За исключением того, что пришлось идти через весь вокзал Пенн Стейшн. Это настоящий кошмар; ужасно. Знаешь, на что это похоже? Конечно же, ты читала об этом, но, поверь, увидеть этих людей совсем другое дело, всех тех, кто там ночует, а мне пришлось идти мимо них… Я не могла поверить…

– Присядь, мама, – сказала Валери, прерывая возбужденный поток слов. – Сейчас приготовлю чай. Скажи, что случилось?

– Ты что, здесь живешь? – с удивлением спросила Розмари. Она оглядела маленькую комнатку. – И ты живешь вот здесь?

В этот момент Валери наливала воду в чайник:

– Не слышу.

– Я сказала… – Розмари запнулась. Откинувшись на спинку стула, она закрыла лицо руками.

Валери села рядом.

– Ты рассчитывала немного пожить со мной, да?

Розмари кивнула.

– Я думала, что ты ищешь в Нью-Йорке квартиру поменьше.

– Искала. Ужасное дело. Ходила от одной жуткой квартиры к другой. Представить себе не можешь, какую наглость нужно иметь, чтобы заламывать такую цену. Маленькая темная квартирка с одной комнаткой, куда не втиснуть мою мебель… Она быстрым взглядом окинула комнату и спальню Валери и замолчала.

Они немного посидели; когда зашумел чайник, Валери вернулась на кухню.

– Где твой багаж? – спросила она.

– На вокзале, – ответила Розмари.

– Много его у тебя?

Розмари не отвечала.

– Сколько, мама?

– Девять…

– Девять чемоданов? Да ты запаслась на целый год.

– Не язви, Валери. Я не подумала об этом. Все было так ужасно, я так испугалась… Я не могла больше жить в той квартире и не сумела подыскать новую, теперь вот не знаю, как быть, куда ехать. Я подумала, что в конце концов могу оказаться на улице, как те люди, про которых ты читала, меня мучили кошмары. Поэтому я приехала сюда. Мне пришлось. Мне шестьдесят один год, и я не могу представить себе… Не знаю, что делать.

Валери обняла мать.

– Прости.

Она колебалась. Ей нелегко было произнести простые и очевидные слова, сказать, что мать может оставаться с ней сколько пожелает.

– Чай готов, – вместо этого проговорила она и стала разливать его из белого с золотой отделкой английского чайника.

– Из поместья Стерлингов, – сказала Розмари, проведя пальцем по золотой отделке на крышке чайника. – Очень хорошая вещь. Л где другие предметы сервиза?

– В кладовке. У меня не хватило духу расстаться с ними.

– Что же ты продала?

– Большую часть фарфора, два сервиза из серебра, один оставила; все столовое серебро; полностью Роял Дултон, Ватерфолд и Пладро; большую часть стеклянной посуды.

– А русский канделябр?

– Он сюда не подходит.

Розмари вновь окинула взглядом комнатку и поежилась.

– Как ты можешь жить здесь? Как можно пробыть тут ночь, кстати – ты давно тут обитаешь?

– Немногим больше шести недель. Но это временно, мам. Ненадолго, как номер в гостинице.

– Ужасная гостиница. Мы не останавливаемся в ужасных гостиницах.

Валери почувствовала, как в ней пробуждалось раздражение.

– Помню и я, бывало, поговаривала также. Лучше не напоминай, мама, – она долила чай в чашку Розмари. – Поешь? На обед у меня рыба и салат.

Розмари подняла голову.

– Ты сама готовишь обед? Ты же не умеешь!

– Научилась. Живу я в ужасной гостиничной комнате. Работаю, получаю гораздо больше, чем раньше, хотя вряд ли достаточно, чтобы содержать повара. Долго ты еще собираешься вести себя, будто ничего не изменилось, мама? Все уже по-другому: совсем не так, как было до авиакатастрофы. Я стараюсь свыкнуться, у меня и без тебя полно забот, а ты еще говоришь, будто…

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне! – воскликнула Розмари. – Ты просто не хочешь, чтобы я была с тобой. Ты же это имеешь в виду, не так ли? Ты хочешь, чтобы я уехала обратно в Нью-Йорк и оставила тебя одну!

– Да, но я не позволю тебе уехать.

– Да? Ты в самом деле сказала «да»?

– А ты хотела, чтобы я солгала? Я честно говорю тебе все, что чувствую, мама. Мне кажется, мы должны быть искренними. С одной стороны, мне очень хочется остаться одной, мне нужно обдумать, как жить дальше, как обеспечить себя, я уже не та, какой была всю свою жизнь. Мне нужно подумать о Карле, стараюсь понять…

– Что толку думать о нем? Ты вышла за него замуж, а он разорил нас!

– Хочешь сказать, что прежде чем говорить «да» и выходить замуж, нужно было навести справки? Что ж, не навела и теперь стараюсь понять, что же, собственно, произошло; пытаюсь привыкнуть жить здесь, работать, без большого количества друзей, без мужчины… Мама, неужели ты не понимаешь, как мне нелегко?

Розмари покачала головой.

– Ты несдержанна и способна обидеть; шутишь по поводу наведения справок, говоришь, что хочешь, чтобы я уехала обратно в Нью-Йорк… Не знаю, что с тобой творится?

– Да брось, ты отлично все понимаешь, произошло так много событий, словно вчера, но ты жалеешь только себя и ни на что не хочешь обращать внимания.

– Я уже сказала, что не могу терпеть, когда ты так разговариваешь со мной! А почему бы мне не пожалеть себя? Кто же еще, если не я сама? Мне шестьдесят один год, и я не знаю, что меня ждет впереди! Люди моего возраста, особенно вдовы, имеют право надеяться, что дети позаботятся о них!

– Я и намерена это сделать, – спокойно сказала Валери.

Она чувствовала себя в западне, куда ее загнали собственный скверный характер и претензии Розмари. Всю свою жизнь Валери делала только то, что хотела, ни за кого не отвечая, и вот теперь, когда нужно сосредоточиться на построении хоть какого-то подобия жизни на руинах, оставленных Карлом, ей приходится заботиться еще и о матери. «Это несправедливо; дочери должны думать, что матери будут заботиться о них».

Розмари плакала. Слезы струились из-под сомкнутых век и стекали по лицу, делая его блестящим. Казалось, она попала под ливень. «Ну, началось, – подумала Валери. – Теперь она воображает, что стоит посредине бури, наблюдая, как рушится се мир». В Валери шла борьба между гневом и жалостью, мышцы напряглись, в голове шумело. С каждым днем, казалось, остается все меньше шансов вернуть прошлое; с каждым шагом она все дальше удалялась от своей прежней жизни, но продолжала думать, хотя и все реже, что сможет ее вернуть. Насколько сможет она продвинуться вперед? Чем будет зарабатывать на жизнь и как устраивать быт для них обеих?

Впрочем, какое это имело значение; она больше ничего не могла сделать. Она вложила носовой платок в руку матери и обняла ее.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала в Нью-Йорк. Ты останешься здесь, со мной. Мы переживем эти невзгоды.

Поток слез, бежавший из глаз Розмари, замедлился и прекратился.

– Здесь? – спросила она.

– Где бы я ни решила жить, – коротко ответила Валери и быстро вздохнула.

«Теперь придется следить за собой, за словами, интонациями своего голоса; к чему увеличивать страдания матери?»

– Прямо сейчас мы начнем готовить обед, – бодро сказала она. – Вместе. Женщины семьи Ашбруков на кухне; кто бы мог в это поверить? Скажу тебе правду – повар я никудышный. Я скорее механик-стажер: читаю инструкции, затем сваливаю компоненты в кучу и надеюсь в итоге получить что-нибудь съедобное, хоть отдаленно напоминающее знакомое блюдо.

У Розмари невольно вырвался короткий смешок.

– Есть немного рискованно… Ну да ничего, зато имеются и свои плюсы. Гораздо интереснее заранее не знать, во что все может вылиться.

Розмари кивнула:

– А мне нравится знать финал заранее. Я никогда не пойду в кино, если фильм завершится трагически. Я всегда первым делом прочитываю последнюю главу книги, чтобы удостовериться в хорошем окончании.

– Неужели? Никогда не знала. Но тогда уже не интересно читать, не так ли? Ведь если писатель продумал все от начала до конца…

– Ну и что? Я не хочу тратить свое время ни на что другое, кроме счастливых финалов.

Валери кивнула. «Я сделаю все, что в моих силах», – проговорила она про себя.

На следующий день они приступили к поискам более просторной квартиры.

Пока Валери находилась на работе, Розмари составила список адресов и по телефону договорилась о посещениях. Вечером они вдвоем проехали по адресам, бегло оценивая квартиры критическим взглядом женщин, привыкших всегда иметь все самое лучшее. Затем Валери повторно произвела оценку квартир уже исходя из имеющихся финансовых возможностей: собственной зарплаты и скромного банковского счета матери, несколько возросшего после продажи драгоценностей.

Прошло около двух недель, прежде чем они нашли место, удовлетворившее обеих. Это был не жилой, а каретный дом, сохранившийся от старинной усадьбы, территорию которой разделили на небольшие участки и продавали под индивидуальную застройку. Каретный дом планировали снести сразу же после продажи земельного участка, а до того времени он был в их полном распоряжении. Причем арендная плата, по мнению Валери, была ниже, чем он того заслуживал. Валери и Розмари переехали туда, не имея ни малейшего представления, сколько времени смогут прожить в нем.

Розмари чувствовала себя несчастной, потому что несмотря на то, что в доме было два этажа, он не был достаточно просторен, чтобы вместить всю ее мебель. Для Валери пять комнат, после совместного обитания с матерью в тесной квартирке, казались большими и просторными. От парка дом отделяла дорога, в комнатах было солнечно, через окно вместо соседних строений виднелись деревья и кусты. Дом располагался в Фолс Черч, в нескольких кварталах от дома Софии, которая и рассказала о нем Валери. Через несколько дней прибыла мебель Розмари. Что смогли, они втиснули в пять комнат, остальную мебель Валери настоятельно советовала продать.

– Она слишком хорошая, чтобы ее продавать, – не соглашалась Розмари. – В один прекрасный день она может понадобиться тебе. Когда вернешь свои деньги обратно или выйдешь замуж. Этой мебели хватит на целый дом!

– Или мы можем использовать деньги сейчас, когда они нам очень нужны, – твердо сказала Валери, и Розмари, как она всегда делала в последнее время, уступила, предоставив Валери принимать решения. Но помогать продавать свою мебель она решительно отказалась. В тот уик-энд Розмари сидела в своей комнате, закрыв дверь и вздрагивая всякий раз, когда раздавались чужие шаги и слышались комментарии незнакомых людей, приценивавшихся и ощупывавших ее имущество. Она не выходила из комнаты, пока не утих шум в доме. Когда она появилась, почти все было распродано.

– Сколько ты получила? – спросила она Валери.

Вырученные от продажи деньги небольшими кучками лежали на столике для кофе, сделанном из красного дерева.

– Почти пять тысяч долларов.

Розмари от изумления раскрыла рот.

– Да ведь эти вещи стоят тридцать, сорок тысяч!

Валери согласно кивнула. Она смотрела на деньги, разбросанные перед ней. «Было время, когда я тратила пять тысяч долларов на одно платье. Сейчас эта сумма кажется мне состоянием».

– Ты явно продешевила, – с упреком воскликнула Розмари.

Валери сгребла деньги в одну кучу.

– Не думаю. Предварительно я посетила пару распродаж и знаю цены. Не хочу, чтобы что-то осталось непроданным. И потом, разве я все распродала, мама; во имя всего святого, посмотри вокруг!

Тупо уставившись в окно, Розмари смотрела на людей, гуляющих по парку. Глядя на нее, Валери почувствовала внезапный прилив нежности, словно к несчастному ребенку. Дом был переполнен вещами. Огромные не по размеру персидские ковры устилали полы, их не уместившиеся на полу части были свернуты в рулоны около стен, мягкая мебель, стеганая и обшитая тесьмой, была сдвинута в кучу, чтобы дать место вещам, разлука с которыми была невыносима для Розмари: лампы, фотографии в серебряных рамках и вазы переполняли столы. Но все это смотрелось довольно странно: мебель, выглядевшая элегантной на Парк Авеню, теперь казалась темной и тяжелой, слишком громоздкой для маленьких обыкновенных комнат в бывшем каретном сарае.

В то же время все окружающие предметы были до боли знакомы Валери, и поэтому, несмотря ни на что, этот дом был более похож на ее дом и гораздо удобнее покинутой квартирки. Впервые с момента переезда в Вирджинию она почувствовала, что теперь есть место, где ей хорошо.

Но все было временным. Валери чувствовала себя так, словно закрылась последняя дверь, соединявшая ее с прежней жизнью. Она взглянула на деньги, лежавшие на столе, затем еще раз на гостиную, прочную и добротную мебель, освещенную золотым светом послеобеденного солнца, и тело ее непроизвольно напряглось от возникшего желания убежать прочь. Но бежать было некуда. Некуда, только вперед, куда бы это ни вело.

Валери затолкала мятые деньги в свою дорожную сумку, чтобы завтра по дороге на работу положить их в банк. Затем, раскрыв сумку, вынула часть денег обратно.

– Мы отправляемся обедать в ресторан, – сказала она Розмари. – Отметим наш переезд, наш гениальный талант, позволивший засунуть в эти небольшие комнаты наши пожитки, и начало новой жизни в Фолс Черч.

Она обняла Розмари за плечи.

– Вот где теперь мы живем.

Она понимала, что говорит эти слова не столько для матери сколько для себя.

– Изучим Фолс Черч также основательно, как Нью-Йорк; съездим поразвлечься в Вашингтон; заведем много друзей. Заживем счастливо.

Розмари вздохнула. Валери не стала обращать внимания на это усталое выражение сомнения в справедливости ее слов. Однако вечером, когда она лежала в кровати, оно эхом отозвалось в ее мыслях. Впервые за многие годы, она вновь оказалась в той самой кровати, в которой спала еще ребенком, и глядя перед собой на канапе, она почти видела себя юной девушкой, живущей дома с родителями, когда все вокруг существовало исключительно для нее, когда исполнялось все, чего бы она ни пожелала. Она вспоминала ребят, которые ухаживали за ней в старших классах, тех, кого она игнорировала, и тех, о которых мечтала; вспоминала вечера, которые устраивали она сама или ее друзья, где они впервые узнавали вкус поцелуев, об ощущениях, когда юношеская рука оказывалась под юбкой или под свитером, об эротических ритмах, когда тела танцующих трутся одно о другое в вертикальном положении, потому что им и в голову не приходило, что можно лечь; по крайней мере, тогда.

Валери беспокойно ворочалась в кровати, отяжелевшее тело пылало от разгоравшегося пламени желания. Ей не хватало Карла. Он был опытным любовником, они провели немало приятных мгновений вдвоем. Она закрыла глаза и почти ощутила руки Карла, лежащие на ее грудях, в то время как его язык медленно описывал круги вокруг сосков. Она вздохнула, раздвигая ноги в стороны, словно ощущая, как он склонился над ней; одна его рука на груди, а его губы медленно движутся вниз по ее теплой коже, талия, живот… «Ник» – Валери вздохнула.

Глаза резко раскрылись, ноги сомкнулись. Она смотрела на канапе, силуэтом темневшее перед ней. Чьи же руки ласкали ее в воображении? Нет, не Ника. Это никак не мог быть Ник. Нет. Спустя все эти годы! Скорее всего, язык ошибочно произнес его имя. Она практически не видела его в последнее время. За пять недель – лишь несколько раз, издали. Он часто уезжал из города, а остальное время был чрезвычайно занят, расширяя сферу деятельности РαН: заключал соглашения с центрами кабельного телевидения во всех пятидесяти штатах и ряде стран Европы. Об этом ей рассказала София. РαН периодически переживала периоды бурной активности. «Это один из них, – объяснила София, – он может длиться недели и даже месяцы». В то же время невысокое положение исследователя, занимаемое Валери в иерархии компании, не давало поводов для частых контактов с президентом РαН. Дела шли своим чередом, и вполне могло пройти еще полгода, прежде чем она увидит Ника снова.

Несомненно, она обмолвилась. Скорее всего, в голове роились мысли о работе, и поэтому она произнесла вслух имя Ника, а не Карла.

«Нужно срочно заняться каким-нибудь делом, – подумала она. – Видимо, недостаточно утомилась, переставляя мебель…»

– Совсем как подросток, у которого только просыпаются половые инстинкты, – пробормотала она. – Нужно найти способ разрядиться.

Выскользнув из постели, Валери подошла к столу, стоявшему в углу комнаты, за которым в юности готовила уроки, писала первые любовные письма и стихи. Включив настольную лампу, Валери посмотрела на кучу одежды, которую предстояло развесить по шкафам и разложить по полкам. «На пару часов хватит», – подумала она. И не одеваясь, обнаженная, купаясь в теплом ночном воздухе, принялась за работу.

– Тут без тебя заходил один из тех следователей, – сказала Розмари, когда через несколько дней после переезда Валери возвратилась домой с работы. – Вот уж не думала, что они до сих пор будут расспрашивать тебя. Ведь после аварии прошло уже почти девять месяцев. Я им сказала, что ты будешь дома в пять тридцать.

Валери прошла на кухню поставить чайник. Через мгновение она вернулась.

– Ты так и не помыла посуду после завтрака.

Розмари просматривала журнал.

– У меня не было времени.

– У тебя его полно. Ты дома целый день.

– Мне было некогда! Собралась было ее помыть, но день как раз подошел к концу. Вымою завтра.

– То же самое ты говорила вчера и позавчера.

Розмари недовольно отшвырнула журнал.

– Мне еще нужно привыкнуть к этой мысли! Тебе следовало бы понять это! Валери, в моем возрасте трудно менять привычки. Мне шестьдесят один год, и я ни разу в жизни не мыла посуду; я никогда даже и не думала об этом.

– Ты никогда не говорила и о возрасте, пока не стала прибегать к нему как к оправданию.

Валери почувствовала горечь, прозвучавшую в собственном голосе и, разозлившись на саму себя, удалилась на кухню.

Она ужасно устала. Весь день прошел за компьютером и аппаратом с микрофишами в чтении мелкого шрифта газетных публикаций о серии нераскрытых преступлений, совершенных за последние пять лет; спина и шея гудели, глаза болели, и все ей смертельно надоело. Сначала истории захватывали, но ей пришлось читать их дюжинами во всех крупных журналах и газетах, большинство на разные лады повторяли одну и ту же информацию. После этого она свела воедино наиболее значимые факты и ввела в компьютер, долго печатая двумя пальцами, хотя и пыталась освоить машинопись по самоучителю. Эти данные могли пригодиться Лезу Брадену при подготовке программы «Взрыв». Впрочем, он мог и отказаться от этой информации, и тогда целый день работы можно будет считать потраченным впустую. Она налила чашку чая, ощущая подавленность и недовольство. Взглянув на чайник, налила еще одну для матери. Она вносила чай в комнату, когда в прихожей прозвенел звонок, и Розмари открыла дверь.

– Боб Хейс. Национальная служба безопасности транспорта, – представился следователь, здороваясь с Валери за руку. – Мы подготовили окончательный отчет, и я хотел бы лично вручить его вам, а не направлять по почте.

– Окончательный? – Валери села, переключив мысли с работы на Карла. – Удалось найти что-нибудь новое?

Хейс отрицательно покачал головой.

– Если бы. Мы обобщили имеющиеся данные, – он достал из кейса конверт и протянул ей – здесь все подытожено. Если вы хотите подробно ознакомиться…

– Да, – сказала Валери.

– Причинами катастрофы были вода, оказавшаяся в обоих топливных баках, а также то, что пилот не произвел предусмотренного инструкцией предполетного осмотра самолета. Если бы он его проверил, то вне всякого сомнения обнаружил бы воду, ее нельзя было не заметить. Однако, судя по всему, он не сделал этого. Кроме того, пилотом были допущены и другие нарушения инструкции: он подключил оба топливных бака одновременно.

Валери ждала.

– Это все?

– Да.

– В целом отчете?

– В нем много других материалов: содержание опросов, результаты проведенных анализов, экспертиз, итоги расследования. Однако суть нашего заключения такова.

– Но оно ничего не дает! Карл говорил, что невозможно, чтобы вода оказалась одновременно в обоих топливных баках; прежде такого никогда не случалось.

– Мы понимаем, что он так говорил. Действительно, не часто вода появляется в обоих баках, но факт се наличия там установлен, не исключено, что она появилась в результате конденсации.

– Карл считал, что воду налили умышленно. Я говорила о его подозрениях полиции и вашему следователю.

– В отчете это заявление отражено. Однако мы не можем выдвинуть подобные обвинения без доказательств. А их-то у нас нет. Единственное, что нам известно, это то, что в топливных баках была вода и что пилот перед вылетом не произвел предполетного осмотра самолета.

Валери встала и спокойно посмотрела на него.

– Именно так и сформулировано в отчете?

Он кивнул.

– Что вина целиком лежит на Карле и никто другой не причастен к катастрофе?

– На основании имеющихся материалов это единственный вывод, к которому мы смогли прийти.

– Но он говорил о какой-то женщине. Он полагал, что она могла… сделать что-то.

– В отчете мы отразили и это обстоятельство. Но, как известно, в английском языке самолет обозначают местоимением женского рода. Механики в аэропорту Лэйк Плейсида никакой женщины не видели, как и работники аэропорта. Подобные предположения,…знаете… были высказаны, когда вы, вероятно, пребывали в состоянии шока и нечетко расслышали. Ваш муж признал, что потерял самоконтроль. За это он принес вам свои извинения. Другие пассажиры самолета также отмечали, что он был вне себя. Вы тоже признали это обстоятельство.

– Я сказала, что он находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Надеюсь, в отчете не искажены мои слова.

– Не думаю. Мне жаль, миссис Стерлинг. Мы хотели бы ответить на все ваши вопросы, но, к сожалению, не всегда есть такая возможность.

– Мне тоже очень жаль, – сдавленно проговорила Валери, не сходя с места до тех пор, пока следователь не покинул дом.

Розмари посмотрела на дочь и молча ушла на кухню. Через мгновение Валери услышала звук льющейся воды и стук тарелок. «Интересно, сколько она их переколет?» – машинально подумала Валери.

Она посмотрела на отчет, зажатый в руке. «Теперь я знаю ничуть не больше, чем девять месяцев назад. Я-то надеялась, что эти следователи во всем разберутся, а они взвалили всю вину на Карла. Так, конечно, проще: он-то мертв.

Почему и мне не поступить также? Он обчистил меня; с какой стати я должна защищать его?

Только лишь потому, что поверила, будто кто-то умышленно повредил самолет? А вдруг это правда? Если существует хоть малейшая вероятность, что это так, то тогда этот человек убил Карла, почти убил остальных. Я хочу выяснить, кто он. Это не праздное любопытство, но жажда справедливости».

Валери еще раз посмотрела на отчет. Что может сделать она там, где бессильным оказался целый отряд государственных сыщиков? Она не знала, как быть. Если в деле замешана женщина, она желает знать, кто она. Раньше, в силу ряда обстоятельств, ей не хотелось заниматься этим делом: могли возникнуть неприятные осложнения. Но теперь она должна знать. В том, что у Карла был роман, она почти уверена. Почему не допустить, что он обвинял именно эту женщину? Кроме того – деньги. До сих пор их никто не обнаружил; где они? Быть может, не там искали? Потом, эти темные типы, с которыми Сибилла видела Карла в Нью-Йорке; может быть, они знают что-нибудь о деньгах, а может, имеют непосредственное отношение к авиакатастрофе. «Нужно поговорить с Сибиллой, – подумала она. – Думаю, мне удастся. Теперь, когда я больше не работаю у нее, мы можем быть взаимно вежливыми, если не затягивать встречу».

– Валери! – позвала Розмари. – Куда подевался кувшинчик для сливок?

– Сейчас покажу, – сказала Валери.

Внезапно она переполнилась энергией. Предстояло так много сделать. Как только получится взять отпуск или спланировать выходные дни, выкроив время для себя, она займется собственным расследованием. Больше она не станет полагаться на других; она займется сама. И на этот раз она получит ответы на свои вопросы и не остановится до тех пор, пока не доведет дело до конца.