Презумпция любви

Глава 17

Автоматчики в масках ворвались в скромный офис охранной фирмы, единственного сотрудника, а также хозяина охранной фирмы «Перст» оттеснили в сторону, поставили лицом к стене. В это мгновение Бромчик, вошедший вслед за группой «физического прикрытия», положил в нижний ящик стола пистолет и пакетик с героином, двадцать граммов, и лазерный диск.

— Понятые, пожалуйста, войдите, — скомандовал он, быстро отойдя от стола.

Понятые — двое пенсионеров из соседней квартиры — робко вошли. Офис фирмы «Перст» располагался в жилом доме на Остоженке, в однокомнатной квартире на первом этаже. Хозяева, наверное, жили на даче, а может, у родственников, квартиру сдавали — в Москве такое не редкость, особенно среди пенсионеров. На скромную пенсию не проживешь…

— Пожалуйста, смотрите внимательно. Все, что будет извлечено и приобщено к делу, должно быть подтверждено вами в письменной форме.

— Наверняка что-нибудь подложил, — с ненавистью сказал Шестипалов.

Он не видел, как выдвигался ящик, стоял лицом к стене, и не слышал, «физики» в этот момент громко орали, но понял, в чем дело. Пара несильных ударов по ребрам заставила его замолчать. Пенсионеры испуганно замерли посередине скромного офиса, в котором были только стол, кресло и стул для посетителей, мощный компьютер да железный сейф.

— Вы вошли сюда следом за мной, как только я убедился, что никакой опасности для жизни не существует, — объяснил Бромчик. — Я к его столу и тем более к сейфу не подходил и, конечно же, ничего не мог подбросить.

Пенсионеры согласно закивали.

— А теперь внимательно смотрите, что мы будем извлекать из стола, офис принадлежит человеку, который официально занимается частной охранной деятельностью, а на самом деле шантажирует московских бизнесменов. Пожалуйста, будьте внимательны.

Шестипалову надели наручники и усадили на стул для посетителей. Пенсионеры подошли поближе к столу, и Бромчик открыл верхний ящик. Достал из него пистолет, аккуратно положил на стол. Старушка испуганно ахнула при виде оружия.

— Это «ИЖ-71», маломощный пистолет, наверняка у гражданина Шестипалова имеется на него разрешение. Да вот оно… номер совпадает, все правильно. — Бромчик достал и разрешение, положил рядом с пистолетом.

— Тебя Хлопов послал, да? — спросил Шестипалов. — Знаю я ваши штучки, сам работал… Если что-то найдешь… подброшенное, ему кранты, понял?

— Молчать! — рявкнул громадный оперативник.

Бромчик достал из верхнего ящика две записные книжки, четыре использованные авторучки, связку ключей. Средний ящик оказался пуст, из нижнего были извлечены две папки, набитые бумагами, и… еще один пистолет.

— А вот это уже серьезно. Боевой пистолет Макарова, на него разрешение не выдается. Что у нас тут еще имеется? Господа понятые, вы внимательно смотрите? Это здесь было, или я сам положил?

— Было, было, — важно кивнул старик. — Вы только ящик открыли и все достаете из него.

— Целлофановая упаковка, а в ней вещество белого цвета. И это вещество… — Бромчик надорвал ногтем упаковку, попробовал на вкус, яростно сплюнул. — Чистый героин. Да-а, тяжела работа шантажиста, приходится стимулировать себя. Тут еще и лазерный диск имеется. Что на нем?

Шестипалов болезненно скривился, хотел возмутиться, но только отчаянно мотнул головой. На плече лежала тяжелая рука оперативника, особо не возмутишься. Да он и не сомневался, что все будет именно так. Едва увидел людей в масках и сразу все понял. Но… это были не люди Хлопова. А мужик представился следователем по особо важным делам Генпрокуратуры. Понятно, откуда ноги растут. Пять лет работал вместе с Хлоповым, знал, что начальник был другом погибшего майора Воронина. А кто вдова Воронина теперь — тоже знал. Но Хлопов считал ее просто сумасшедшей и последние годы не общался с прокуроршей. Он, Шестипалов, на это и рассчитывал! Прокурорша неподкупная, а Иван-то Дмитриевич очень хорошо живет, да еще и гадости говорит о ней. Должен опасаться, что все это станет известно ей, и тогда ему будет очень-очень плохо. Ошибся… Черт побери, как же он ошибся!

Между тем Бромчик уже включил компьютер, вставил лазерный диск. Нажал нужные кнопки, и на экране монитора появился текст. Бромчик быстро «листал» электронные страницы, обращая внимание понятых на заголовки крупными буквами: «Солнцевская преступная группировка», «Люберецкая…», «Красногорская…». Он тяжело вздохнул, покачал головой.

— Знаете, что это такое? — спросил старика.

— Ну а как же, телевизор смотрим. Бандиты самые настоящие. Он что, на них работал?

— Хуже. Он собирал материал, чтобы их шантажировать. Я, как следователь Генеральной прокуратуры, могу вас заверить — это добром не кончилось бы. Бандиты могли взорвать его офис вместе со всем домом.

— А вы куда смотрите? — возмутился старик.

— Мы боремся с этим, но у каждого дома, где поселился такой дурак, часового не поставишь ведь. Понятно, для чего ему пистолет, для чего героин.

— Зараза такая! — возмущенно завопила старушка. — Ты что же такое делал тут, в нашем доме?! Все люди как люди у нас тут, нормальные, а из-за какого-то квартиранта могли весь дом взорвать? Да я тебя сама взорву!

Шестипалов догадывался, что по правилам игры ему должны предложить отказаться от своих требований и никогда больше не заикаться о них. Все же Хлопову невыгодны его откровения, более того — опасны для полковника. Взамен пообещают его дело положить в сейф, дабы впредь не вздумал рыпнуться против бывшего начальника. Ну что тут скажешь? Скорей бы это случилось. Он проиграл… Надеялся на силу, которая испугает Хлопова, а вышло — сам нарвался на нее. С этой силой бороться бесполезно, дураку понятно. А у него ведь еще проблемы с влиятельным бизнесменом, которого заснял с любовницей по заданию жены… Но с бизнесменом можно договориться, а с Генпрокуратурой…

Они ведь могли и внаглую посадить его. Дабы другим было неповадно шантажировать большие милицейские чины.

— Теперь нам предстоит ознакомиться с содержимым его сейфа, — сказал Бромчик. — Я думаю, это ключи от сейфа, откроем и посмотрим, что там имеется.

В сейфе лежали две тощие папки с бумагами. Больше искать было негде, да и нечего, ибо все уже было найдено. Бромчик приказал увести задержанного, понятым предложил сесть за стол и описать все, что они видели. За стол сел старик, старушка остановилась за его спиной.

— Ты все напиши, ничего не забудь. И про пистолет, и про наркотики!

— Сам знаю, не мешай!

Бромчик довольно усмехнулся.

— Не знал, что ты такой крутой. Хотя Филю прищучил, показал свою прыть, но Филя разжирел в менеджерах, давно потерял форму. А вот уложить двух телков — это совсем другое.

— Охранник ушел… не боитесь, Игнат Васильевич?

— Не боюсь. Я пришел, чтобы извиниться. Погорячился, да, глупость сморозил. Извини, Александр.

— Узнали, кто эта девушка, которую вы возжелали?

— Теперь знаю, но дело совсем в другом. Я пришел с предложением, надеюсь, ты его примешь.

— А если нет?

— Вначале послушай. Итак, на суде ты не будешь упоминать о моем условии, его не было, скажешь, что разозлился из-за ночной проверки, да и вообще, лично не уважал меня. Взамен — я не упоминаю о нападении на магазин и причиненном мне ущербе.

— А если нет?

— Все будет так, как и решили, ты ничего не сможешь доказать. Но я выставлю счет, и суд заставит тебя выплатить мне эти деньги. В зоне и после нее ты будешь моим рабом, пока не отработаешь сумму, назначенную судом.

— Понятно… А вам-то какой резон отрекаться от денег?

— Простой. У меня жена и дети. Если станет известно, что я домогался твоей девушки, возникнут проблемы. Особенно учитывая статус твоего отца, известного журналиста. Не нужна мне такая популярность.

— И значит…

— Ты молчишь о том, я об этом. Остальное — как решит суд, я тут ни при чем, все уже запротоколировано, следствие закончено. Только я нигде не упомянул о нападении на магазин, а ты — о моем глупом, виноват, предложении.

— Хорошо, Игнат Васильевич, я дальше не буду упоминать о нем.

— Вот и прекрасно. Я свое обещание тоже сдержу и к тебе претензий личного характера не имею. Если тебя осудят, вернешься — снова возьму на работу, обещаю.

— Спасибо, я не хочу.

— Там видно будет, ты еще молодой, все впереди.

Полевик протянул руку, но он тогда не пожал ее. Потом пришел конвоир и отвел его в камеру. Бизнесмен струхнул, когда узнал, что девушка, которую он хотел на ночь, — дочь генерала Генпрокуратуры. Поэтому и пришел с мирным предложением. Ну и ладно, он и сам не собирался говорить, что защищал честь своей девушки. Об этом не говорят люди его сословия.

Полевик и вправду ни слова не сказал о нападении на салон и понесенном уроне. И не потому, что они договорились. Напали настоящие менты, Александр в этом не сомневался, а за ними стояла мамаша Светланки, и в этом не сомневался. Полевику просто намекнули, что лишние разговоры ни к чему, он и заткнулся. А сам он промолчал только потому, что говорить на суде о притязаниях бизнесмена считал ниже своего достоинства. Вот и получилось, что выглядел полным дебилом — избил хозяина фирмы на почве личной неприязни. И сам не понимал точно, как такое может быть. Судья пыталась вытянуть из него причины столь странного поведения, но стоял на своем. Невзлюбил хозяина фирмы, и все тут. Идиотизм полнейший!

Результат налицо. Он в зоне, в карцере, а к Светланке подбивает клинья какой-то урод с толстым кошельком. Выдержит ли она эту осаду — непонятно. Если б хоть на пару часов появиться в Москве, понять, что там у них, — было бы спокойнее на душе. Ясность хоть какая-то… А так — сплошной туман. Неизвестность, неопределенность, вечная тревога… Жить с этим просто невозможно.

Он верил Светланке, но отчетливо понимал — чем дольше он здесь, тем дальше она от него. А чем дальше, тем… вероятнее конец их прекрасной любви. Какая же это мука — сидеть в бездействии и ждать, когда кончится все то, с чем он связывал всю свою дальнейшую жизнь! Можно ли такое вытерпеть?

А что тут можно сделать?

Неожиданно заскрежетал ключ в замке, открылась железная дверь. Малышев встал со стула, не потому, что очень уважал тюремные законы, но привык почтительно относиться к старшим, а в карцер вошел не кто иной, как сам начальник зоны полковник Осинин.

— Как самочувствие, Малышев? — спросил он.

— Не жалуюсь, гражданин начальник.

Сопровождающий его вояка с автоматом вышел из карцера, аккуратно прикрыл дверь.

— Самочувствие у тебя неважное, сказывается тесное, холодное помещение.

— Нет, гражданин начальник, не сказывается. Я чувствую себя нормально.

— А я говорю — сказывается! Кстати, можешь называть меня Василием Ивановичем.

— Зачем, гражданин начальник? — удивился Малышев.

— За тем, дорогой мой Малышев. Ты плохо себя чувствуешь, переводим тебя в лазарет. Подлечишься, отдохнешь как следует. Мы должны проявлять гуманность к нашим людям, заботиться, чтобы они, понимаешь, вышли на свободу здоровыми членами, так сказать, общества. А не больными, озлобленными идиотами. Учреждение наше как называется? Исправительное. То-то и оно. Должны исправлять.

Малышев ничего не понимал в гуманных соображениях начальника, но одно уловил сразу — стоит за этим генеральша Воронина. Что они там задумали? Операцию, в ходе которой он умрет? Медикаменты, от которых может свихнуться? Не важно что, важно другое — из карцера в лазарет просто так не переводят здоровых заключенных. А он ведь не жаловался на здоровье!

— Извините, гражданин начальник, я отказываюсь идти в лазарет. Чувствую себя хорошо, готов и дальше нести справедливое наказание за свои ошибки в поведении с другими заключенными.

— Не умничай, Малышев!

— Я здоров, гражданин начальник.

— А я сказал — болен! Понял?! Болен! И должен лечиться. Все, разговор окончен. Ильин! Отведи больного в лазарет!

Малышев ничего не понимал, но он много умных книг прочитал до того, как попал в колонию. И точно знал — что-то случилось вне зоны его внимания. И скорее всего не в его пользу. А значит, этот жест «доброй воли» со стороны начальника зоны означал повышенную опасность. Но противиться было глупо, и, когда Ильин появился в бетонной каморке, он покорно забросил руки за спину и пошел вперед.

В лазарете было чисто, стояли кровати с одеялами и даже с простынями. Пожилая дородная женщина-врач осмотрела его, измерила давление, одобрительно кивнула:

— У вас ослаблен организм, но пока все нормально, продолжим наблюдения. Если понадобится помощь — окажем ее.

— Не понял. Я сидел в карцере и ни на что не жаловался. Почему меня перевели в «больничку»?

— Это спросите у начальника, я же рекомендую вам отдых, чтобы восстановить силы.

— Да с чего вы взяли, что я их потерял?

— Больной, отправляйтесь в палату.

Закинув руки за спину, Малышев шагал по коридору, твердо решив для себя, что никакие таблетки он пить не будет. Все это казалось очень уж странным. Со здоровьем проблем не испытывал, чувствовал себя нормально, да и врач ничего не обнаружила, но все равно отправила в палату. Более того, сам начальник колонии вдруг озаботился состоянием его здоровья! Он, видите ли, просто Василий Иванович! А что будет дальше?

В палате на пять коек занята была только одна, и лежал на ней не кто иной, как Диван с распухшей мордой. Конвоир проводил его до койки и ушел.

— Малыф… — пробормотал Диван, едва шевеля синими, распухшими губами. — Извини меня, я не хотел, чтобы…

— Да ладно, Диван, все нормально, — сказал Малышев. — Классно тебя отделали. Бадя?

— Падла он… ни френа не поняв…

— Нормально, Диван, я не в обиде.

— А что у тебя? Почки отморозил? Это бывает запросто, только попади в карцер…

— Внутреннее недомогание, — сказал Малышев.

— Это как, Малыф?

— Ну так, недомогаю, и все дела.

— Понял… Свушай, квасс, что мы вместе.

Малышев снял синюю робу, лег под одеяло, блаженно зажмурился, вытянув ноги. Он первый раз оказался в лазарете и плохо понимал законы поведения тут. Но если ему следует восстанавливать здоровье, то лучше всего это делать лежа под одеялом на чистой простынке. После карцера — эта просто роскошь. Позанимался физическими упражнениями, успокоил дыхалку — и можешь полежать, вытянуть ноги. А потом — забраться под одеяло и помечтать… Классно!

Да только все ж это неспроста было организовано хитрыми начальниками! Чем платить придется?

— Малыф, Бадя просто козел! — пожаловался Диван. — Фто фделал, падла! Муфиков подбил, там фелая кодва набвавась. А я фто? Я фга тебя.

— Классно ты базаришь, Диван, — усмехнулся Малышев. — Лады, вернемся в барак, скажу, чтобы Бадя тебя не трогал.

— На френ мне Бадя! Дергать отсюда нужно. Из «больнички» — самое то, — тихо сказал Диван.

Как бы ни было трудно в колонии, особенно в первые дни, у Малышева даже мысли о побеге не возникало. Но сегодня он задумался об этом.