Приключения наследницы

Мне пришлось рассказать исправнику обо всей истории, предшествовавшей появлению розового бриллианта в шкатулке моей покойной матушки. И о том, что я взяла ее для разговора с Исидором. Так что его ни в коем случае не следовало подозревать, ведь поначалу мы с ним сидели вместе в оружейной комнате, а потом Исидор проводил меня до моей спальни, куда не заходил...

– Вон почему он так быстро оказался у вас, – кивнул моим словам Мамонов, – а я, признаться, уже подумал, а не он ли... Но нет, каюсь, ошибался, все обвинения с вашего старосты сняты!

– Конечно, он услышал, как я орала... Он просто не успел далеко уйти. Судя по всему, Исидор шел на половину прислуги...

– Сообщить своей воспитаннице хорошую новость, – заключил Мамонов. – Но сделать этого не успел. Пришлось мчаться на выручку госпоже.

– Теперь вы понимаете, что я должна восстановить справедливость, дать Эмилии вольную и деньги на дорогу до Франции.

– А она непременно хочет вернуться во Францию? – спросил исправник.

Как странно, что мы с Иваном Георгиевичем говорили вроде о каких-то посторонних вещах, а вовсе не о том, что моя служанка только что рассталась с жизнью!

– Я не знаю, – сказала я, чуть ли не насильно возвращаясь в русло разговора, – потому что до сего времени мы с Эмилией не разговаривали...

– А почему бы вам этого не сделать? – мягко заметил он. – В самом деле, лучший способ общения между двумя разумными существами – разговор, не так ли? Теперь, когда не осталось никого в живых из участников той старой истории с адюльтером, можно все решить по-человечески. Я помогу вам оформить документы вашей сестры, признать ее права как юридического лица...

Я вздрогнула: значит, недаром моя матушка боялась, а Эмилия, получившая права, станет претендовать...

Но тут же мне стало стыдно: о чем я думаю? Уже один бриллиант, который до сих пор покоится в моем кармашке, судя по всему, стоит не одно такое имение, как мое Дедово, а его Исидор отдавал всего лишь за свободу девушки.

– Вот что я вам скажу, Анна Михайловна, – произнес Мамонов. – Прикажите-ка слугам принести сюда какую-нибудь кушетку, и пусть в вашей комнате сегодня переночует эта самая Эмилия. Никому ничего объяснять не надо. Все и так поймут, что барышня перенесла сильное потрясение, а ее горничная умерла, вот она и призвала к себе кухарку... Да, а камешек этот вам лучше всего куда-нибудь спрятать. И не носить на себе, это, ей-богу, неразумно.

– А куда спрятать? – наверное, глупо спросила я.

Исправник улыбнулся.

– Женщины всегда с этим прекрасно справляются. Его можно положить в любую полость, впадину, ямку, включая ножку кровати или стола... И никому об этом не говорите.

Внезапно он замолчал, прислушиваясь.

– Если мне не показалось, я слышал конский топот. Простите, я пошлю узнать. А вы для верности, ежели остаетесь в комнате одна, дверь прикрывайте на задвижку. Береженого, как говорится, Бог бережет.

Едва Мамонов вышел за дверь, как я в точности исполнила его совет, закрыла дверь на задвижку и огляделась. Мамонов был прав: возможностей спрятать такую маленькую вещь, как бриллиант, даже в моей комнате было множество. В конце концов я нашла у самой стены выемку в полу, завернула драгоценность в небольшой носовой платок и спрятала в своем новом тайнике. Прошлась вокруг, скосила глаз на то место, пригляделась внимательно – ничего не было видно. Конечно, когда слуги будут мыть пол, сей незамысловатый тайник обнаружат, но к тому времени, надеюсь, я успею перепрятать его в более надежное место.

Я с облегчением выпрямилась, и тут же в дверь постучали. От испуга я застыла на месте, стараясь унять бешено стучащее сердце.

– Анна Михайловна, ваше сиятельство, – раздался за дверью знакомый голос, – откройте, это я, Зимин!

Уж он-то мог бы и не представляться. Этот голос я узнаю из тысячи других.

Я открыла дверь и застыла в ожидании, не подумав его пригласить к себе. Поручику нечего было делать в моей спальне. Тем более что он, кажется, уезжает. Иначе чего бы я ему вдруг так срочно понадобилась?

– Вы даже не сказали мне, нашли ли то, что искали, или нет? – с упреком заметила я. И добавила безо всякой связи: – Уезжаете?

Он прокашлялся, словно ему вдруг перехватило горло, и сказал:

– Остаюсь. Мой начальник прислал нарочного – я отправил с ним документы и депешу с просьбой предоставить мне краткосрочный отпуск по личным делам...

– И какие же у вас личные дела? – не сразу поняла я.

– Вас охранять! – выпалил он.

– От кого?

– Пока не знаю, но думаю, если не исправник, то я уж, во всяком случае, разберусь с этими таинственными смертями.

Зимин предложил мне руку, ни словом, ни движением не обмолвясь о том, что совсем недавно обнимал и целовал меня. Впрочем, эти поцелуи скорее всего были вполне невинными. Он просто успокаивал меня, пока я билась в истерике.

Обед прошел в унынии. Видимо, у Егоровны больше не осталось женщин, умеющих прислуживать господам за столом, так что обед подавала она сама и помогала ей Эмилия. Впрочем, появляясь только в дверях.

Джим Веллингтон как-то странно притих и почти весь обед промолчал, думая о чем-то своем. Кирилл, кажется, стремительно выздоравливал, потому что за столом был оживлен и рассказывал нам всякие истории, стараясь отвлечь от мрачных мыслей.

– Поручик, – обратился он к Зимину, – а говорили, что вы вроде собирались нас покинуть?

– Я решил остаться, – сухо ответствовал тот, – я ведь не спрашиваю вас, сколько времени собираетесь пробыть в Дедове вы.

– Пока не надоем кузине! – хохотнул, ничуть не смутившись, Ромодановский. – Согласитесь, нынче она, как никогда, нуждается в помощи. Бедная девушка, сирота, кроме меня – никаких родственников. Сколько на свете охотников за приданым, которые в самом скором времени начнут осаждать нашу милую Анну Михайловну.

– Прекратите, Кирилл, – нахмурилась я, – разве вы не находите, что ваш разговор не к месту? Как и ваш фривольный тон. Я не хотела бы напоминать, но вы в Дедове такой же гость, как и все остальные.

Ромодановский притих, но ненадолго. Теперь он стал докучать Веллингтону:

– Что вы сегодня такой мрачный, Джим? Рассказали бы что-нибудь интересненькое.

– Например? – приподнял брови англичанин.

– Например, о вашем путешествии в Индию. Вы как-то обмолвились, что были там. Говорят, весьма экзотическая страна. Бывают же счастливые люди, которые могут путешествовать по всему миру. Индия! Одно слово чего стоит.

– Что вам мешает путешествовать? – огрызнулся Джим. – Если мне память не изменяет, вы говорили, что весьма обеспечены, и даже потрясали пачкой денег...

– Ну уж и потрясал! – хмыкнул Кирилл. – Просто показал интересующимся. Мол, не приживалка какой, а человек вполне обеспеченный...

– Кстати, господин Ромодановский, – заговорил Иван Георгиевич, – а где вы проживаете?

– В каком смысле?

Этот, казалось бы, простой вопрос отчего-то заставил смешаться моего новоиспеченного кузена.

– В смысле: в городе или сельской местности. Если в городе, то в каком. Насколько я понял, Анна Михайловна прежде ничего о вас не слышала.

– А, вон вы о чем, – весело заговорил тот, – разумеется, в Петербурге живу, где же еще?

– То-то и странно, голубчик, что живете вы в Петербурге, а ее сиятельство впервые навестили так далеко, в Дедове. Ведь куда как проще, как говорится, по месту жительства. Но нет, вы едете за тридевять земель, чтобы ее повидать. И откуда только узнали, что ее сиятельство здесь?

– Совершенно случайно, – зачастил тот, – бывши с оказией в Москве узнал у одного знакомого, что дочь генерала Болловского побывала в Особенной канцелярии перед отъездом в свое имение, подумал, что княжна обрадуется своему родственнику...

– Так-так, – бесцеремонно перебил Ромодановского поручик, – интересуетесь, значит, Особенной канцелярией?.. Или она вами интересуется?

– Какой вы, господин поручик, проницательный! – ехидно произнес Кирилл, нисколько не смутившись. – Интересуюсь купить особняк, в котором это внушительное ведомство находится!

– Владимир Андреевич, – пожурил его Мамонов, – что уж вы так без подготовки в атаку бросаетесь... Ежели хотите узнать нечто, что по каким-то причинам от вас скрывают, нужно узнавать это осторожненько, шажочек за шажочком... Продолжайте, господин Ромодановский.

– После того как знакомый сообщил, что княжна осталась и без отца, и без матери, я подумал: бедная девушка, она еще так юна и осталась совсем одна в нашем черством, жестоком мире. Некому ее утешить, некому сказать доброе слово, оказать поддержку... В самом деле, чего это вы на меня набросились, господин исправник? Можно подумать, что я приехал в гости к вам, а не к княжне...

– Вот и я о том же, господин хороший, – пробормотал Мамонов, – слишком кстати вы здесь оказались.

– Что вы себе позволяете? – Кирилл поднялся из-за стола и, надо сказать, выглядел весьма впечатляюще в своем праведном гневе. – Уж не хотите ли вы сказать, что я сам себе нанес рану ножом?

– А что, такие случаи в уголовной практике благочиния случались. Ежели человек желал отвести от себя подозрения... – продолжал бурчать Мамонов?

Я удивилась: да что это с ним? Чего вдруг он набросился на бедного Кирилла? Оттого что Ромодановский весел по причине своего легкомысленного нрава и не считает себя обязанным горевать по какой-то крепостной.

– Иван Георгиевич, а вы не попробовали расстегаи? – громко поинтересовалась я, подвигая исправнику блюдо. – На редкость хороши. Егоровна, ты передай Эмилии, что господа очень хвалят ее кухню.

Старушка, которая как раз потянулась за опустевшим блюдом, удивленно выпрямилась – чего вдруг такое славословие? – посмотрела мне в глаза и сказала:

– Непременно передам, матушка!

Мужчины, как я поняла, по своей природе весьма воинственны и подвержены вспышкам ярости, каковую не всегда в состоянии обуздать.

Так и ныне тишайший, по моему первоначальному впечатлению, Мамонов вдруг построжел ликом и устроил Кириллу форменный допрос. Неужели он подозревает моего названого кузена в этих трех смертях? Если так... Я постаралась все это себе представить и содрогнулась. Не мог! Не мог Кирилл быть убийцей. Ради чего? Если ради розового бриллианта, то он просто до сего дня ничего о нем не знал, если даже мне это было неизвестно.

От этого всего у меня разболелась голова. И я решила, что после обеда непременно прилягу и закрою дверь на задвижку. Пусть кто угодно стучит или кричит, никому не отворю.

Но оказалось, об этом можно было только мечтать.

Едва я вышла из-за стола, как ко мне подошел Исидор.

– Ваше сиятельство, там Савва пришел. Смиренно просит принять.

– Какой Савва? – изумилась я.

– Тот, который с Осипом ушел. В ноги падает, молит выслушать.

Я сначала хотела было позвать его в дом, но передумала. Мужчины, по-прежнему считая меня глупенькой, по крайней мере не настолько умной, чтобы я могла спокойно переговорить с посланцем моих же собственных разбойников, непременно станут вмешиваться в наш разговор.

Накинув простенький, но теплый салоп, я вышла на крыльцо.

Снег с утра повалил крупными хлопьями, и мужику, стоявшему на снегу в лаптях, было, наверное, не слишком тепло.

Когда он меня увидел, повалился мне в ноги и завыл:

– Прости, матушка, прости своих рабов неразумных...

Я от этого поначалу так испугалась, что даже подалась назад, в дом, но потом оглянулась, встретила сочувственный взгляд Исидора и вернулась.

– Помогите ему подняться, Исидор, – строго сказала я, – и спросите, что ему надо, потому что я ничего не могу понять из того, что он бормочет. «Простите нас, неразумных, осознали, это все он, окаянный, мы никогда, ни за что, в плети отдайте, хотим вернуться домой...» Мне остается только догадываться, что, видимо, в шайке Осипа произошел раскол и теперь уже не все его вояки по-прежнему хотят разбойничать, вместо того чтобы крестьянствовать.

– Именно это он и хочет сказать. Скорее всего, уговаривая на побег, Осип их обманул. Сказал, что вы, ваше сиятельство, здесь долго не пробудете, испугаетесь и уедете в свой Петербург, а они как хозяйничали, так и будут хозяйничать. Не знаю, на что он надеялся, этот Осип...

– Подозреваю, что он слишком буквально понял одобрение, высказанное неким полковником, который в этих краях партизанил. Небось говорил, что его заслуги перед короной столь очевидны, что сам император Александр даст ему вольную... Или что-то в этом роде.

– Я могу пояснить происшедшее, – сказал Исидор, вздергивая за шкирку Савву и таким не слишком бережным способом поднимая того с колен. – Осип с вашими крестьянами и в самом деле оказал немало услуг местному командиру партизан полковнику Василию Каратыгину, а тот в самом деле пообещал Осипу похлопотать о дальнейшей судьбе его самого и товарищей... Но в тот момент еще жив был ваш отец, известный всем как человек современный и числящийся в демократах, и полковник надеялся, что Михаил Каллистратович не станет этому препятствовать...

– Я, конечно, слышала выражение: «Война все спишет», но чтобы в память о ней нарушался закон... Этот Каратыгин своей безответственностью вполне может расплодить в наших краях опасных бунтарей.

В эти минуты я собой мысленно гордилась: надо же как складно выражаю свои мысли и как умно рассуждаю! Правда, Исидор вряд ли высказал бы мне какие-то несогласия. Как я ни вглядывалась в его глаза, не уловила в них ничего для себя обидного. Обычный ровный свет.

Он общался со мной как со взрослой женщиной и объяснял то, что было мне непонятно просто из-за недостатка сведений.

– Видимо, Осипу неизвестно, что Каратыгин в последней стычке с французами был тяжело ранен. Ему не смогли оказать своевременную помощь, и он скончался на руках своего ординарца.

– Кажется, я начинаю понимать... Послушай-ка, Савва, вы все хотите вернуться или нет?

– Все, матушка, все, – проговорил он, поднятый на ноги Исидором, но все еще не решавшийся поднять на меня глаза. – Осип один супротив, но, ежели ты нас простишь, мы его приволокем. Связанного. Прости, Христа ради, бес попутал! Все Осип проклятый: дождемся царской милости, свободу получим! А мы уже все жданки прождали. Опять же по семьям соскучились. Живем в лесу, как загнанные волки. Такая свобода хуже каторги!

Как бы на моем месте поступил отец? А матушка? Что делают другие помещики с провинившимися крепостными?

Я растерянно взглянула на Исидора. Он сделал едва заметное движение ресницами. Опустил их вниз? Мол, соглашайся.

– Хорошо, – сказала я. – Возвращайтесь. Не буду против вас никакого преследования вести, но, пока не заслужите прежнее доверие, будете под особым контролем вашего старосты. Любая провинность – для вас одна дорога, в острог!

– Спасибо, матушка! – На глазах крепостного выступили слезы. – Так я побегу, скажу робятам.

– Иди, – сказала я.

Мы с Исидором посмотрели вслед спешащему Савве и опять взглянули друг на друга. Наконец мой староста заговорил:

– Беглецов примите, я и в самом деле буду с ними обращаться построже, а вот Осипа здесь не оставляйте.

– А что же мне с ним делать?

– С исправником поговорите, пусть его заберет. Куда – в уезде разберутся. То ли в колодки, то ли в арестантские роты. Оставить его здесь – все равно что змею под подушкой: рано или поздно ужалит.

Я благодарно взглянула на своего старосту. Надо же, никогда прежде я не знала этого человека – по крайней мере осознанно, как взрослая женщина, – а уже готова доверять ему полностью.

Мы медленно пошли обратно в дом, беседуя на ходу.

– Подумать только, Исидор, вы никуда из имения не выезжали уже много лет и столько всего знаете.

Он посмотрел мне в глаза.

– Имеющий уши да услышит...

Но потом усмехнулся и все же пояснил:

– До приезда в Россию я вел слишком бурную жизнь, чтобы в одночасье смириться со своим убогим существованием... Понятно, я при всяком случае пополнял свое образование. Покойный управляющий Фридрих Иванович выписывал для себя газеты и по моей просьбе давал их мне почитать. По вечерам мы вели с ним беседы, и, думаю, в качестве собеседника я его вполне устраивал... А главное, конечно же, богатая библиотека вашего батюшки. Я нашел здесь уйму книг на французском языке и, пусть с опозданием, прочел все, что выходило в свое время во Франции... Словом, не терял времени даром.

– Я боюсь подумать, а не могло быть так, что вам, что вы... во время войны вспомнили о своем происхождении... – Запутавшись, я смешалась.

– И оказывал помощь французским войскам? – проговорил он за меня. – Нет, как бы ни был низок мой нынешний жребий, но понятие чести мне ведомо. Кто бы стал предавать страну, тебя приютившую? Последний негодяй... Кроме того, в моих руках была судьба Эмилии...

– Надо сказать, я лишь в первые моменты общения видела в вас слугу. А потом поняла, что для слуги вы слишком, как бы это помягче сказать...

– Чего-то мне не хватает? – подхватил Исидор. – Но чего?

– Смирения, – сказала я. – Того, которое воспитывается в слуге с рождения. Вы тщетно пытаетесь погасить покорностью взгляд свободного человека.

– Иными словами, я не смог обмануть своим притворным видом даже такую юную девушку, как вы?

– Не смогли, – кивнула я.

– Вы – достойная дочь своего отца.

Я уже перестала обращать внимание на то, что, оценивая меня как человека, всякий пытается объяснить мои качества непременной схожестью с отцом. Но потом подумала, что свою репутацию я пока не заслужила, вот и судят обо мне лишь в сравнении с покойным родителем...

– А все-таки кто вы, кроме того, что сводный брат покойной Агнесс?

Я нутром чувствовала, что не прост этот Исидор, ох как не прост!

– Так ли уж это важно для решения наших с вами общих проблем? – проговорил он уклончиво.

– Неужели и в вашем происхождении и появлении в России есть какая-то тайна? – покачала головой я. – Сколько мы с вами говорили, а вы ни намеком о том не обмолвились.

– Значит, еще не все навыки утрачены, – улыбнулся он.

– Вы хотели бы сохранить инкогнито?

– По крайней мере пока. Не слишком удобное время для откровений. В вашем имении нашел приют убийца, и я бы не хотел вызвать интерес ваших слуг закона.

– Хорошо, но имейте в виду, я все равно потребую от вас рассказ о вашем происхождении!

– Договорились, – улыбнулся он.

Исидор отправился на половину прислуги, а я вернулась к своим товарищам.

– Вы все в делах, ваше сиятельство, – подчеркнуто радостно приветствовал меня Мамонов.

Мгновение назад он о чем-то увлеченно беседовал с Зиминым, сидящим ко входу спиной. А потом дал ему знак, что разговоры следует прекратить, потому что в комнате появился посторонний.

Я, значит. Что, интересно, секретное они могли обсуждать? Может, считают, что это я убила всех трех женщин и ранила Кирилла? Мало ли, может, я какой тайный оборотень.

Раз они объединяются, стало быть, и мне надо найти себе союзника. Я пошла искать Джима Веллингтона и отыскала его в библиотеке. Он стоял у полок с книгами и читал какой-то старинный фолиант в кожаном переплете и с серебряными застежками.

– Джим, – позвала я, – вы не хотели бы со мной прогуляться?

– С превеликим удовольствием, Анна, – отозвался он.

Он помог мне одеться и предложил руку. Мы пошли по дорожке, расчищенной с утра от снега, вдыхая чистый морозный воздух.

– Вы не находите, что нам с вами пора объясниться?

– Извольте, – улыбнулся он, но, как мне показалось, с неким подтекстом. Мол, чего только не придет в голову взбалмошной девчонке, так что придется делать вид покорный и уважительный...