Прикосновение ненависти

24

СКАРЛЕТ

Леденящий кровь крик раздается в ночи.

Это меня останавливает.

Кровь застывает в моих венах, сковывает суставы и напрягает каждую мышцу тела. Мое сердце сжимается в груди до тех пор, пока я не убеждаюсь, что оно совсем перестало биться.

И все это из-за крика.

Потому что это такой крик, который превосходит боль и заставляет человека сжиматься от страха. Так много страха. Этот страх разрывает меня на части, и внезапно мой мочевой пузырь становится тяжелым.

Нет сомнений, откуда откуда он раздался. Прямо передо мной.

Из дома.

Этот звук эхом отдается в моей голове, полный ужаса и невыразимой боли. Это не похоже на человеческий звук, но я никогда не слышала, чтобы животное так кричало.

Как с кошки, с которой сдирают кожу, пока она еще жива.

Мне нужно убираться отсюда. Мне нужно развернуться и пойти к джипу. Сейчас. Пока Рен не обнаружил, что я ушла. Я должна была оставаться на месте, а теперь я здесь, и мне очень, очень жаль, что меня там нет. Тем не менее, этот вопрос не выходит у меня из головы.

Что он там делает?

Потому что, каким-то образом, я знаю, что этот крик принадлежал не Рену. Я абсолютно уверена в этом. Кажется, прошла целая вечность, но на самом деле не более нескольких секунд, прежде чем я осознала ужас происходящего и начала двигаться. Я отступаю на несколько шагов, уставившись на дом, в то время как страх укореняется в моем животе.

Уверенность и ужас.

Раздается еще один звук, громкий и резкий, как выстрел.

Треск палки у меня под ногой.

Это заставляет меня съежиться, и мое сердце снова останавливается. Я подношу руки ко рту и прижимаю их к губам.

Черт, он должен был это услышать.

И кто-то это услышал.

Без предупреждения входная дверь распахивается, и на пороге появляется высокая, широкоплечая фигура. Он стоит неподвижно, как неуклюжая статуя, и только его вздымающиеся плечи доказывают, что он из плоти, а не из высеченного камня. Светильник над головой отбрасывает на его лицо жуткую тень, но мне не нужно разглядывать точеные черты, чтобы понять, кто стоит передо мной. Я бы узнала его лицо где угодно, но не это привлекает мое внимание и удерживает его.

Это все сон.

Я заснула там, в ожидании, и это всего лишь сон. Кошмар. Мне снится запах листьев, грязи и гниющего мусора. Все это нереально. Этого не может быть, но это так, и каждая клеточка моего тела дрожит, а мозг призывает вернуться к джипу. Развернуться и убежать, прежде чем зверь доберется до меня.

Я не могу отвести взгляд от его руки. Кровь капает с кулаков Рена на пол у его ног.

Он опускает голову, темные волосы падают вперед. Его плечи все еще вздымаются, и даже с небольшого расстояния я слышу его затрудненное дыхание.

Кровь.

Его руки покрыты ею, как будто он окунул их в ведро, наполненное до краев.

— Предполагалось, что ты останешься в джипе. — Он даже на себя не похож, хотя я знаю, что это он.

Мой Рен, только сейчас его нет.

Он сейчас настолько далеко, насколько можно себе представить.

Кап… кап… кап…

Я не могу отвести от него глаз. Звук каждой капли, падающей на пол, намного громче, чем должен быть.

Что он натворил?

— Скарлет, — рявкает он, привлекая мое внимание. — Возвращайся к джипу. Прямо сейчас, черт возьми. — Ярость в его голосе заставляет его слегка дрожать. Я начинаю пятиться, наконец заставляя себя обернуться, чтобы больше не видеть окровавленных рук, которые всего несколько часов назад ласкали мое тело.

Мои ноги путаются друг в друге, пока я, бегу на свет от джипа, вытянув руки, словно тянусь к нему. Как будто это поможет мне быстрее добраться.

Это не имеет значения. Мне нужно добраться туда. Я буду в безопасности, когда окажусь внутри.

Но в тот момент, когда мои пальцы сжимаются на дверной ручке, желудок внезапно сжимается, и изо рта вырывается поток рвоты, разбрызгиваясь по земле у моих ног.

Как кровь, разбрызгивающаяся по полу.

О боже. От этого воспоминания у меня снова сводит живот.

Новая волна горькой, кислой гадости обрушивается на землю, и когда я поднимаю голову, с трудом удерживаюсь от падения, когда мир кружится вокруг меня. Я цепляюсь за дверь изо всех сил, прикасаясь щекой к холодному металлу. Что угодно, лишь бы снова обрести опору. Вернуть себя в настоящее.

Постепенно тошнота проходит, и я могу дышать без судорог и хрипов в груди.

Нет смысла притворяться, что я этого не видела. Я это слышала. Я не могу стереть это из своей памяти, как бы мне этого ни хотелось. Зачем я вышла из машины? Почему я не осталась внутри?

Пронзительный крик повторяется в моей голове. Рен был причиной этого крика, кровь на его руках еще одно доказательство. Я зажмуриваюсь, но это не помогает. Ничего не изменится.

— Значит, избалованная принцесса мафии теряет самообладание при виде крови.

Черт.

Я не слышала, как он подошел, оглушенная стуком своего сердца и криком, эхом отдающимся в моей памяти. Я боюсь взглянуть на него. Боюсь того, что увижу.

Поднять голову, наверное, самое трудное, что я когда-либо делала.

По крайней мере, до тех пор, пока я не заставлю себя посмотреть на него, в ужасе от возможности того, что я там обнаружу.

Первое, что я замечаю, это его вымытые руки. Странно, что это первое бросается на глаза, когда мой взгляд скользит по его кулакам, свисающим по бокам.

Он приподнимает бровь над твердыми, как кремень, глазами.

— Ну? Разве ты не рада, что ослушалась? — Я не могу говорить, мой язык отяжелел на миллион фунтов. — Тебе вообще приходило в голову, что была причина держать свою задницу в машине? Что, возможно, ты можешь обнаружить то, что тебя не касается?

Прежде чем я успеваю ответить — не то чтобы тут можно было что-то ответить, — он берет меня за руку и практически заталкивает внутрь, захлопывая дверь с такой силой, что у меня дрожат кости. Обходя машину, он что-то злобно бормочет себе под нос, а затем захлопывает дверь и садится на свое место.

— Ты счастлива? Разве ты не рада, что приехала? — Он издает жестокий смешок, разворачивая джип. — Если ты решила, что немного крови — повод для тошноты, тогда тебе стоило явиться раньше.

— Прекрати. — Должно быть, мне это показалось.

Этого не может быть на самом деле. Он такой жестокий, полный ненависти. Это на него не похоже.

— Или что? — насмехается он. — Мне казалось, я уже однажды предупреждал тебя, чтобы ты не указывала мне, что делать.

— Это на тебя не похоже. — Я непреклонно качаю головой, глядя в окно на проносящиеся мимо деревья. При других обстоятельствах они могли бы выглядеть красиво, но сейчас они пугающие. Тени, которые они отбрасывают, скрывают слишком много секретов.

— Что на меня не похоже? — Он ехидничает, почти смеется надо мной. Я не знаю, что хуже — звук этого или то, как негодование вспыхивает добела, опаляя мои внутренности яростью. Никогда бы не подумала, что могу злиться на него.

Но я злюсь не из-за Рена. А из-за того, что им овладело. Эта его одержимость. Что она с ним делает. Он весь извелся из-за этих культовых штучек. Месть, похоже, единственное, что его волнует.

— Раньше ты никогда не был злым. — Когда все, что он делает, это фыркает, кажется очень важным внести ясность. Мне нужно, чтобы он понял, о чем я говорю. Я должна как-то достучаться до него.

— Откуда ты знаешь? Может, я все это время был злым. Я мог быть настоящим ублюдком, а ты просто никогда этого не замечала.

— Может быть, и так.

Вся моя боль грозит выплеснуться наружу, и я не знаю, хватит ли у меня сил сдержать ее. В плотине слишком много трещин.

В конце концов, она лопнет.

— Но ты никогда не был таким со мной. Я всегда могла рассчитывать на твою доброту и сострадание. Ты всегда дарил мне свет и любовь.

— Ты когда-нибудь задумывалась, как это утомительно? — он издевается, и его слова, как ножи для колки льда, врезаются в мои барабанные перепонки. — Надевать маску, носить ее годами?

— Ты только так говоришь.

— Да. Успокаивай себя как хочешь, если от этого будешь спать спокойно по ночам. — Зачем он это делает?

— Это не может быть все из-за того, что я вышла и последовала за тобой. Я сделала это только потому, что была напугана.

— Вау. — Его голос ровный, серьезный. — Хорошо, что после этого ничего страшного не случилось, а?

— Не делай этого, — умоляю я убитым горем шепотом. — Пожалуйста, не делай.

Его молчание говорит о многом. Я никогда раньше не понимала, что тишина может ощущаться по-разному, в зависимости от энергии, стоящей за ней.

Дружеская тишина, например, приятна. В ней чувствуешь себя комфортно, легко, умиротворенно. Есть еще неловкая тишина. Она неприятна, но не прям ужасна.

Сейчас между нами воцаряется другой вид тишины.

Она темная. Бурлящая. Она хранит секреты, и я ненавижу ее.

Мне бы не хотелось, чтобы часть этого гнева была направлена на меня. Он ведь сам хотел, чтобы я была с ним, верно? Он много говорил о том, как важно, чтобы я была рядом. Теперь он ведет себя так, будто жалеет, что взял меня с собой. Думаю, одно дело хотеть, чтобы я была с ним до того, как ему пришлось сделать то, что он сделал. Не хочу думать об этом.

Ты должна. Ты не можешь притворяться, что ничего не происходит.

Снова слышу папин голос, еще более суровый, чем раньше. Я знаю, что это правда — я не прячу голову в песок. Ставки слишком высоки, чтобы я могла сидеть здесь и притворяться, что ни черта не знаю о том, что там произошло.

— Ты кого-то убил, не так ли? — Я знаю ответ, но мне нужно услышать, как он признает это. Я не собираюсь ходить вокруг да около.

— Что навело тебя на эту мысль? — спрашивает он легким, почти сладким голосом.

— Не мог бы ты дать мне прямой ответ? — Огрызаюсь я.

Его тяжелая нога на педали газа заставляет нас набирать скорость, пока я не начинаю хныкать от страха.

— Ты хочешь прямой ответ? Вот один из них — я отрезал ублюдку яйца, пока он был еще в сознании. Он кричал достаточно громко, чтобы у меня зазвенело в ушах, а затем залил кровью весь пол и мои руки.

Он отрывает взгляд от дороги достаточно надолго, чтобы одарить меня ослепительной улыбкой, от которой у меня кровь стынет в жилах.

— Разве ты не рада такому ответу?

— Пожалуйста, притормози, — умоляю я, когда он делает поворот достаточно быстро, чтобы колеса завизжали. Он только смеется, усиливая ужас этого кошмара и доводя мои и без того панические мысли до безумия.

Я не знаю, что он сделал, но, в любом случае, это должно быть ужасно.

Судя по ликованию в его голосе.

— Не делай вид, что ты не знаешь, что твой драгоценный отец делал подобные вещи, — насмехается он, в то время как я шатаюсь от ужаса и пытаюсь не реагировать на то, как мы летим в темноте. — Или что ты не знаешь, что твой брат способен на это. Я всего лишь совершил поступок, который у тебя заложен в крови. Может быть, именно поэтому ты так отчаянно пыталась прокрасться за их спинами не с тем мужчиной, хотя знала, что они будут в бешенстве.

В этом-то и проблема. Я всегда подозревала, что мой отец приказывает людям делать то, что требует ситуация. Я не дура. Это одна из тех вещей, которые само собой разумеются. В моей семье было много такого.

Открытые секреты. Знающие взгляды. Тесса — единственная, кто их не понимала.

Но увидеть кровь и безумное выражение лица Рена, которые превратили его в незнакомца?

Это он заставил того человека кричать, как животное, и теперь у меня есть мысленный образ, который можно соединить со звуком.

Улыбался ли он так же, когда делал это?

С этим человеком я делила постель.

Мне не следовало спрашивать. Чем меньше я знаю, тем лучше.

Полагаю, если моя мать смогла научиться смотреть сквозь пальцы, то и я смогу. Это неизбежно — я всегда должна была выйти замуж за мужчину из нашего мира, и в моем сердце им всегда был Рен. Придет время, когда мне придется привыкнуть игнорировать то, что он делает, когда мы не вместе.

Когда я думаю об этом таким образом, позволяя этой идее проникнуть в мои кости, я нахожу небольшое облегчение.

Поначалу.

Потому что есть одно важное отличие. Я уверена в этом.

Обращался ли папа когда-нибудь с мамой так, словно ненавидел ее после того, как убил кого-то? Как бы мне хотелось спросить ее, хотя я и знаю ответ? Он никогда не относился к ней иначе, как к драгоценному подарку. Однако, если бы это означало снова услышать ее голос и оказаться в ее нежном, любящем присутствии, я бы задала сотню бессмысленных вопросов.

Я никогда не нуждалась в ней больше, чем сейчас. И не только в ней. В них всех. Моей семье. Они мне нужны, но я понятия не имею, как до них добраться.

Не больше, чем я знаю, как достучаться до мужчины рядом со мной.

— Делай все, что должен, — шепчу я, дрожа, чувствуя тошноту в животе и чертовски жалея, что не осталась на месте, как он и сказал. — Просто пообещай, что потом не будешь вымещать это на мне.

Я едва слышу, как он фыркает.

— Я никогда не даю обещаний, в выполнении которых не уверен.

Боже мой. Что с ним случилось?

Кем он стал?

— Куда это ты направляешься?

Этот вопрос заставляет меня резко остановиться на полпути через гостиную в спальню. Если бы это было в другое время и если бы я не была так расстроена, я могла бы сорваться на сарказм. Куда, по-твоему, я направляюсь?

Но не сейчас.

Вместо этого я машу рукой в сторону кухни.

— Я все убрала. А теперь иду спать. Уже слишком поздно есть. — И я все равно не смогу проглотить ни кусочка из-за комка в горле.

— Кто сказал, что пора спать?

Страх пробегает по моему позвоночнику, когда он делает один шаг ко мне, затем другой. Он не помогал с продуктами, когда мы вернулись, вместо этого расхаживал у кухонного окна, бормоча что-то в телефон. Без сомнения, разговаривал с Ривером.

Разговор никак не повлиял на его настроение. Если уж на то пошло, оно стало еще хуже.

Я отступаю от него, пока не упираюсь в стену рядом с дверью спальни.

— Извини. Ты голоден? Я могу приготовить тебе что-нибудь поесть.

— Голоден. — Он говорит это с улыбкой, мрачной и знающей. — Но я не хочу консервированный суп.

Никогда, никогда в своей жизни я не думала, что настанет время, когда Рен будет смотреть на меня так, как сейчас — голодный, нуждающийся, — и я сделаю что угодно, только не растаю и не упаду в его объятия. Я имею в виду, это все, чего я когда-либо хотела. Чтобы он захотел, чтобы я вернулась. Чтобы мы были открыты и честны в наших чувствах, вместо того, чтобы скрывать их от остального мира.

Но, черт возьми, он даже не принял душ. На костяшках его пальцев и под ногтями все еще засохшая кровь. Конечно, не столько, как было в лесу, но этого достаточно для напоминания.

У меня так пересохло во рту, что я едва могу говорить.

— Чего ты хочешь?

— Хочешь сказать, что не понимаешь? — Он останавливается в нескольких футах от меня, обхватив рукой свою очевидную эрекцию. — Я хочу, чтобы ты встала на колени и взяла член в рот. Чтобы ты отсосала мне.

— Я не хочу… — уклоняюсь я, закусывая губу. — Я действительно устала. Может быть, не сегодня.

Его голова откидывается назад, как будто я его ударила. Он настолько ошеломлен.

— Ты серьезно?

— Да, — шепчу я.

— Кто сказал, что у тебя есть выбор?

Нет, этого произойдет. Он этого не сделает. Одно дело — связать меня и свести с ума тем вибратором, хотя об этом я тоже не просила.

Но это совсем другое. По крайней мере, когда он делал это, то думал о моем удовольствии, даже если это была не моя инициатива.

А сейчас он просто требует того, чего хочет, не обращая внимания на меня. И он все еще звучит так, будто ненавидит меня. Все это неправильно.

— Хотя, знаешь… — Я прижимаюсь к стене, когда он снова подходит ближе, его тяжелые ботинки шлепают по полу. — Я могу заставить тебя делать то, что я хочу.

— Но ты бы так не поступил. — Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать, — смотреть ему в глаза, когда я хочу только одного — убежать. — Ты бы не причинил мне такой боли. Ты бы не заставил меня делать то, к чему я не готова прямо сейчас.

Я не знаю, кого пытаюсь убедить. Не уверена, что вообще верю в то, что говорю. Сегодня вечером он показал мне, что способен на все.

Его глаза превращаются в щелочки, и на одно ужасное мгновение я понимаю, что это конец. Он мог заставить меня, и ему бы это понравилось. У меня перехватывает дыхание, но я борюсь со слезами, молча призывая его сделать свой ход.

Его плечи опускаются, и он убирает руку со своей выпуклости.

— Ладно. Тогда иди спать, — рычит он. — Мне все равно есть чем заняться.

Я не жду, и не пытаюсь понять, говорит ли он серьезно. Я скольжу вдоль стены и ныряю в спальню, прежде чем закрыть дверь. Я впервые по-настоящему закрываю дверь между нами. Я не хочу, чтобы он был здесь, находясь в подобном состоянии.

Теперь льются слезы, горячие и болезненные, пока я неуклюже натягиваю ночную рубашку и забираюсь в постель. Мое сердце разрывается к тому времени, когда я прижимаюсь калачиком к стене, содрогаясь, когда заглушаю одно рыдание за другим, прижимая подушку к лицу, чтобы он не услышал.

Подумать только, когда-то я считала Рена своим спасением.

А теперь, когда я погружаюсь в комфортный сон, задаюсь вопросом, не станет ли он причиной моей смерти.