Приманка для мужчин

ГЛАВА 1

— Жизнь — дерьмо, а потом все равно подыхать, — пробормотала Элизабет Стюарт, когда высокий тонкий каблук подвернулся на камешке. Жаль итальянских босоножек. Оступившись, она чертыхнулась с естественностью уроженки техасского ранчо и, кривясь от боли, заковыляла дальше. Ничего, не развалится, дойдет. После всего, чем уже успела порадовать жизнь — два развода, не считая прочих бед, обид и разочарований, которых было больше, чем острых камней на мерзкой дороге, — это просто мелочи. И сравнивать нечего.

Слезы на глазах все-таки выступили, с этим Элизабет ничего не могла поделать. Именно такие мелочи и добивают. Можно стиснуть зубы, напомнить себе, что ты сильная, пережить, что тебя позорно, унизительно бросил тот, кого ты клялась любить и уважать до гробовой доски, но заставить тронуться с места замерший у обочины музейный экспонат шестнадцатилетней давности и доехать наконец до жалкой развалюхи, которую приходится теперь называть домом? Это уже слишком!

Она фыркнула, вытерла нос и действительно стиснула зубы, чтобы не заплакать. Господи помилуй, стоит только начать плакать по пустякам, плотина рухнет и хлынут слезы, тогда и утонуть недолго, не говоря уж о том, что потечет тушь «Элизабет Арден», а ее почти не осталось, и новую купить удастся не скоро. Жизнь продолжается, напомнила себе Элизабет, отчаянно моргая, чтобы загнать слезы обратно. Жизнь продолжается, несмотря на развод с Броком Стюартом, застрявший в кювете древний «Эльдорадо» и все то дерьмо, которым мерзавка-судьба щедро усыпает ее жизненный путь. Надо только идти дальше, шаг за шагом, а во что вляпаешься по дороге, совершенно неважно. Левой, правой — и больше ни о чем не думать. Или лечь, свернуться клубочком и ждать конца.

«Эльдорадо» притулился в километре позади у обочины, как свалившийся с лошади пьяный ковбой. Элизабет в последний раз оглянулась, сдвинула брови и зашагала дальше. Забудь она хоть ненадолго, что зла на весь мир, наверное, залюбовалась бы тем, что видит. Если на западе Техаса, где она росла, природа была дикой и угрюмой, то здесь, на юго-востоке Миннесоты, все дышало миром и покоем. Почти Вермонт, только без гор. Холмистая равнина переливалась всеми оттенками молодой зелени; кукуруза, овес, сочные дикие травы волновались под легким вечерним ветерком. Кое-где однообразие полей нарушали зеленые островки деревьев. Ветер шевелил кроны кленов и дубов, обнажал серебристую изнанку тополиной листвы.

К югу холмы переходили в долину извилистой речушки Стилл-Крик, так же назывался и близлежащий городок. Речка, точнее — заводь, была мелкая, грязноватая, с пологими берегами и всего-то метров шести в ширину. Над ней кружили тучи стрекоз; плакучие ивы почти смыкались наклоненными друг к другу вершинами, опустив к самой воде тонкие, гибкие ветви с узкими ленточками листьев. В засушливом Техасе Стилл-Крик непременно именовали бы рекой. Владельцы окрестных земель считали бы ее своей собственностью, ревностно охраняли и берегли, но здесь воды было вдоволь, и тихая заводь считалась не более чем украшением пейзажа.

Над всей этой пасторальной благодатью висели, грозя скорым ливнем, низкие свинцовые тучи. Элизабет вполголоса выругалась и попыталась хромать чуть быстрее. До дому оставалось около мили. Ближайшая ферма принадлежала семье из общины амманитов <Амманиты (по имени основателя Якоба Аммана) — религиозная секта. В Европе существует с XVII века, в США — с XVIII (в основном выходцы из Германии). Амманиты проповедуют отказ от роскоши и всяческих излишеств. Ведут подчеркнуто простую жизнь, лишенную удобств цивилизации, и почти не общаются с внешним миром. (Прим. пер.)> — их в здешних местах много, но там ей вряд ли чем-нибудь помогут. Телефона, чтобы вызвать буксир, у них нет; трактора, чтобы вытянуть ее машину из кювета, тоже. Такой роскоши, как холодное пиво, у божьих людей не водится. Короче, в этих обстоятельствах пользы от них, как от козла молока.

— Во всем, радость моя, надо видеть светлую сторону, — вслух произнесла Элизабет, поправляя на плече ремешок кожаной сумки от Гуччи. — Будь это в западном Техасе, стояла бы ты сейчас посреди степи, и до дому пришлось бы топать не меньше недели.

Вот бы потешался Брок, подумала она, с опаской поглядывая на наливающиеся тяжестью тучи. Посмотрел бы, как она ковыляет по разбитой дороге от захолустного городишки к дому, где он сам побрезговал бы держать собак, а проливной дождь льет прямо на ее любимую шелковую блузку от Армани… Элизабет ясно представила себе, как бывший муж, безупречно одетый, холеный, такой красивый, что рядом с ним Мел Гибсон чувствовал бы себя гадким утенком, смеется над нею своим недобрым, высокомерным смешком балованного богатого дитяти, который отобрал у бедной соседской девочки все игрушки и вытолкал ее за дверь.

Брок был богат до неприличия, и потому время от времени позволял себе быть редкостным говнюком. Впрочем, что толку вспоминать об этом теперь? Свободной рукой Элизабет убрала за ухо длинную прядь спутанных ветром черных волос, поудобней перехватила плоский виниловый портфельчик с логотипом «Кмарт» и прибавила шагу, стараясь не обращать внимания на острые камни, от которых почти не защищали ноги тонкие подметки.

В этом, пожалуй, есть какой-то скрытый смысл, подумала она. Те, кто идет по жизни пешком, носят удобную обувь на толстой литой подошве и белые махровые носки. А богатые покупают красные, мягчайшей кожи босоножки от Сальваторе Феррагамо на тонюсенькой шпильке, потому что шофер всегда отвезет их, куда им надо. Богатым не нужна удобная обувь или плащи. Вот только она, Элизабет, больше не богата.

Никакой трагедией это само по себе не было: ей пришлось бы куда хуже, будь она богата всю жизнь, а она жила безбедно совсем недолго. Пять лет, пока была замужем за Броком, который с невероятной прибылью вложил скромный семейный капитал в средства массовой информации, и с его способностью превращать убыточные газеты, телеканалы и радиостанции в процветающие поднялся до заоблачных высот, где царят Тед Тернер и ему подобные гиганты. Денег у Брока Стюарта было больше, чем у иных нефтяных королей «третьего мира».

Привыкнуть к такой жизни оказалось легко… Вздохнув, Элизабет смахнула пушинку с воротника красной шелковой блузки. Да, разумеется, ей нравилось хорошее шампанское и французское белье. Она, как никто, умела выбирать ювелирные безделушки у Тиффани и платья в самых дорогих бутиках, но, по счастью, еще не разучилась носить потертые джинсы и пить пиво прямо из бутылки. Она любила открытые туфельки на шпильке, но в ковбойских сапогах тоже чувствовала себя нормально. Вот только сапоги сейчас лежат вместе со стоптанными кроссовками на заднем крыльце дома, до которого еще хромать и хромать пешком в босоножках от Феррагамо.

Впереди, справа от шоссе, показалась ухоженная, опрятная ферма, где ей, как она уже решила, ничем не помогут. Чисто выметенный двор был пуст; в доме не горело ни огонька, только темнели пустые, без занавесок, окна в частых переплетах рам. У крыльца громоздились сложенные штабелями длинные грубые дощатые скамьи. На верхней сидела и умывалась толстая рыжая кошка.

По другую сторону, за полем, начиналась стройка, к которой вела посыпанная гравием узкая дорога. Здесь, как писали в газетах, вскоре должен был вырасти самый крупный к югу от Миннеаполиса и Сент-Пола туристический центр. Как все-таки странно, подумала Элизабет: туристы, специально приезжающие наблюдать простой, лишенный всяких удобств быт сектантов, будут останавливаться в суперсовременном, роскошном отеле в двух шагах от этих ферм. Здорово придумано. Отель, да еще теннисные корты и площадка для гольфа. Поговаривали даже, что Стилл-Крик перегородят запрудой, разведут там рыбу и устроят лодочную станцию.

Но пока посреди поля торчал только огромный уродливый железобетонный скелет будущего отеля «Тихая заводь». В каком-то из старых номеров «Клэрион» Элизабет видела проект готового здания и с уверенностью могла сказать, что оно будет большим и вопиюще безвкусным, как, впрочем, и тот, кто его строит, — Джералд Джарвис. Этот архитектурный стиль она определила как «бордель раннефранцузский» — чудовищная смесь английской готики, французского модерна и мавританских узорных арок, столь же неуместная здесь, как казино «Тадж-Махал».

Ярко-желтый «Линкольн» Джарвиса стоял рядом с проржавевшим белым фургоном, где помещалась контора. Элизабет раздраженно вздохнула. По части изощренного свинства Джералд Джарвис мог дать кому угодно сто очков вперед. Он вышел из самых низов, нажив состояние на строительстве скоростных дорог, и постепенно утвердился в туристическом бизнесе настолько, чтобы начать собственное крупное дело — сооружение «Тихой заводи». Путь от нищеты к богатству убедил его лишь в том, что побеждает всегда сильнейший, и это одно дает ему право помыкать каждым, кого он сочтет ниже себя по доходам или происхождению, а таковыми Джарвис считал почти всех в Стилл-Крик.

Многие мужчины в городе, насколько было известно Элизабет, смотрели на нее как на легкую добычу на том основании, что она имела несчастье дважды побывать замужем, но только у Джералда Джарвиса хватило наглости сказать это открытым текстом ей в лицо и тут же без церемоний предложить ей стать его любовницей. Джарвис был последним, кроме Брока, кого Элизабет хотелось просить о помощи, но вдали уже урчал гром, и свинцовые тучи спустились чуть ниже. Элизабет свернула с шоссе на гравийную дорожку и решительно заковыляла к стройке. Кто знает, когда теперь она сможет позволить себе новую шелковую блузку от Армани.

На стройке было так тихо, что Элизабет стало немного не по себе. Рабочий день давно закончился, и все уже разошлись. Молотки и пилы молчали. Казалось, сама природа затаила дыхание, потрясенная варварством, с которым люди обошлись с великолепным лугом. Огромный котлован зиял как открытая рана; на жирном, перепаханном бульдозерами черноземе тут и там пестрели следы присутствия человека — смятые жестянки из-под пива, обертки от еды, разноцветные бумажки, кем-то оброненная кожаная перчатка.

Элизабет постучала в дверь конторы, но никто не ответил.

— Мистер Джарвис? — позвала она, осторожно спускаясь по обшарпанным металлическим ступенькам, сама не зная, чего боится больше: тишины или его ответа. — Мистер Джарвис?

Ее голос разнесся над пустым лугом и затих.

Сокрушенно вздохнув, Элизабет побрела к желтому «Линкольну». Каблуки босоножек то и дело проваливались в толстый слой гравия. Она еще раз внимательно обвела взглядом стройку. Может, Джарвис уехал куда-нибудь с подрядчиком или бригадиром? Или просто отошел в кусты по нужде…

Перспектива застать Джералда Джарвиса со спущенными штанами совсем не радовала, и Элизабет сочла за благо остаться у машины. Джарвис был мужчина крупный, раздобревший от сидячей жизни и пристрастия к жирной пище. Когда-то, должно быть, он выглядел крепышом и здоровяком, но годы и лишние калории превратили его в безобразную гору мяса. Если в его шортах и было что-нибудь заслуживающее внимания, огромное брюхо надежно скрывало это от случайных взглядов.

Почти убедив себя, что лучше промокнуть под проливным дождем и погибнуть от молнии, чем просить Джарвиса об одолжении, Элизабет хотела уже повернуться и идти обратно, как вдруг у нее екнуло в груди: в машине за рулем сидел человек.

— Господи Иисусе! — хватаясь за сердце, ахнула она, отступила на шаг назад, потом ринулась вперед. — Бесстыжий сукин сын!

В ушах у нее гулко стучала кровь. Непослушными от страха и ярости пальцами она рванула на себя ручку передней двери.

— Подумать только! Я тут торчу как дура, ору во всю мочь, а ты, скотина, сидишь себе в машине и пялишься на мою задницу! Честное слово, Джералд Джарвис, если бы не мои любимые босоножки от Феррагамо…

Остаток тирады застрял у нее в глотке. Во рту стало горько от ужаса. Дверца «Линкольна» распахнулась, и Джералд Джарвис тяжело сполз к ее ногам на белый гравий дорожки с перерезанным от уха до уха горлом.