Приманка для мужчин

ГЛАВА 12

Щурясь от яркого вечернего солнца, Дэн вышел из суда. Погода стояла — лучше не бывает; ворошить бы сейчас сено у себя на сеновале или сидеть с удочкой у реки, так нет. Ни того, ни другого даже близко не предвидится. Он достал темные очки с зеркальными стеклами и только надел их, как к нему подбежали три репортера с диктофонами на изготовку.

— Шериф, правда ли, что подозреваемого отпустили после допроса?

— Ни одного ареста произведено не было, — бросил он через плечо, не останавливаясь. Репортеры увязались за ним, но он медленно обернулся, приподнял очки и вполголоса раздельно произнес:

— Больше мне нечего вам сообщить.

Все-таки есть у этих писак одна хорошая черта, лениво подумал он: обучаются быстро. За два дня, прошедшие после убийства, уже успели уяснить, когда можно к нему приставать, а когда лучше отступить. И сейчас отстали после первого предупреждения.

Он решил срезать угол и пройти через Кеплер-Парк в надежде, что быстрая ходьба поможет расслабиться хоть немного. Несколько членов Лайонс-клуба украшали сине-красно-белыми флажками открытую эстраду, что-то спешно приколачивали, устанавливали звуковую аппаратуру, путаясь в километрах толстых разноцветных проводов: в городе вовсю готовились к конкурсу красоты «Мисс фестиваль».

У коновязи на краю стоянки у «Пиггли-Виггли» стоял черный амманитский фургон, откуда выглядывали, вертя круглыми головенками и блестя любопытными глазами, двое совсем маленьких мальчишек с обведенными широким вишнево-красным ободком губами: с леденцами на палочке, видимо, было покончено только что. Они ошара-щенно наблюдали за приготовлениями к фестивалю, приносящему немалый доход городу и ничего, кроме нервотрепки, общине амманитов.

Были, конечно, среди них и такие, кто наживался на туризме: одни продавали изделия ремесленников в городских сувенирных лавках, другие, в основном молодежь, подряжались отделывать внутри «Тихую заводь», дабы придать интерьерам «неповторимый местный колорит», а самые вольнодумные пускали туристов осматривать свои дома и подворья. И все же для большей части общинников туризм был только лишней головной болью.

Дэн принципиально стоял за то, чтобы двери его кабинета всегда были открыты для любого члена общины. Хотя никто из них почти никогда не обращался к нему, он отвечал за них так же, как и за всех остальных жителей округа Тайлер. Они тоже были его соседями, а некоторые и друзьями. Дэн хорошо знал, сколько беспокойства доставляют им туристы, чужие люди, которые бесцеремонно вторгались в их жизнь, щелкали фотоаппаратами, глазели на них, как на зверей в зверинце, насмехались над ними, как над слабоумными, только за то, что их жизнь не по-нынешнему проста и безыскусна. Кроме того, и внутри общины случались размолвки из-за того, что молодые все чаще нарушали Ordnung, заведенный церковью порядок, и отступали от Unserem Weg, освященного веками жизненного уклада, прельстясь блеском новеньких автомобилей, перспективой заработков и беззаботной жизни.

Для амманитов этот фестиваль был злой шуткой, но Дэн считал, что на самом деле он является частью сложной системы противовесов, позволяющей двум культурам мирно сосуществовать. Амманиты пришли в Стилл-Крик из штата Огайо в середине семидесятых годов, когда цены на землю выросли, а на зерно — резко упали. Фермеры разорялись один за другим, и амманиты за наличные скупили почти все фермы в округе. Отгородясь от внешнего Мира стеной своей веры, они трудились сообща как муравьи, по крупице создавая на новом месте уютную, налаженную жизнь, в то время как окрестные хозяйства медленно угасали, обескровленные сельскохозяйственным кризисом. А потом Джералд Джарвис, Байди Мастере и компания всерьез занялись развитием туризма, и все потихоньку выровнялось.

— Дэн! Дэн Янсен!

Дэн обернулся, чертыхаясь про себя: на него с мрачными физиономиями и газетами в руках надвигались Чарли Уайлдер и Байди Мастерc.

— Вы видели? — вопросил Байди, тряся газетой, как погремушкой, у него перед носом. — Какой позор! Какой скандал!

Чарли молча развернул свою газету, чтобы Дэн сам мог прочесть жирный черный заголовок: Убит местный предприниматель. Тихая заводь замутилась. Сама по себе новость уже и новостью не была, но, как видно, отцов города возмутил источник информации. Экстренный выпуск «Клэрион».

— И так столичные газеты раструбили об этом на весь штат, — посетовал Байди с такой унылой гримасой, будто его мучила изжога. Весь его вид выражал крайнюю степень неудовольствия. — Неужели и у себя дома мы должны мириться с подобными вещами?

Дэн сдвинул очки на лоб, рассеянно почесал переносицу. Вот повезло так повезло, подумал он.

— Байди, убийство — это новость. А «Клэрион» — газета, которая печатает новости.

— Наша газета, — горько заметил Байди. — И теперь неизвестно кто печатает в ней подобные новости.

Чарли примирительно хохотнул, чтобы сгладить сказанную резкость, но его улыбка была такой натужной, что, казалось, круглое лицо вот-вот треснет от усилия.

— Дэн, это бросает тень на Стилл-Крик. Торговая палата включила бы этот выпуск газеты в подборку сведений для туристов. Слава богу, мы успели прочесть его до того, как Ида Мэй выпустила газету в продажу. Подумайте, как это отразилось бы на фестивале! Нам и без того уже звонят из Миннеаполиса и Сент-Пола: люди встревожены и боятся к нам ехать.

— Ребята, вам лучше высказать свои жалобы издателю, — вздохнул Дэн. — Свобода печати гарантирована конституцией, и пока газета печатает правду, это не мое дело.

Возможно, это и было не его дело, но все в «Чашке кофе» говорили только об этом. Проходя между столиками, он ловил на себе неодобрительные взгляды, за его спиной раздавался возмущенный шепот. Горожане чувствовали себя оплеванными. Одно дело, когда плохие новости сообщают центральные газеты, и совсем другое, когда любимая всеми, успокоительно скучная маленькая «Клэрион» выносит на первую полосу подробности зверского убийства. «Клэрион» должна рассказывать о приятных и мирных событиях: подготовке к весенней ярмарке, выделении земли под строительство новой библиотеки, неделе борьбы с пожарами, фольклорном фестивале.

Дойдя до кабинета, где ждала его Эми, Дэн выбросил из головы все тяжелые мысли. Ничего, дела подождут, и «Клэрион» подождет: ему есть о чем подумать, кроме этого, а сейчас в кои-то веки он позволит себе полчаса вообще ни о чем не думать.

Эми просияла навстречу ему как солнышко, и Дэн почувствовал, что усталость и напряжение понемногу отступают. Она выбрала кабинет в самой глубине зала и теперь сидела спиной к стене, поставив обутые в теннисные туфли ноги на стул, с последним номером «Гламур» на коленях. Длинные волосы были перекинуты через плечо и завязаны лентой в тон летнему, спущенному с одного плеча хлопчатому свитеру. На носу уже виднелась россыпь веснушек, и Дэн удивился, как это они показались так скоро, ведь еще не лето, но напомнил себе, что у нее в Калифорнии солнце почти круглый год.

— Привет тебе, незнакомец, — сказала Эми, помахав ему пальчиками. — Как дела?

— Привет, котенок. — Дэн нагнулся к дочери через столик, пожал ей руку, помрачнев при виде ярко-оранжевого лака на ногтях. — Похоже, дела неважнецкие, если тебе приходится назначать встречу, чтобы повидаться со своим стариком, а?

— Я же знаю, ты очень занят, — возразила она, глядя на него с нескрываемой жалостью. — Все в порядке.

— Какое там, — еще больше помрачнел Дэн. Мало, мало времени ему отпущено: всего три недели несчастные три недели, а потом Эми опять улетит в Лос-Анджелес, к маменьке и ее новому мужу. Это приводило его в бешенство: Эми его дочь, его ребенок, такая же его, как и Трисси, плоть и кровь, и все же ему позволено быть с нею какие-то жалкие дни, потому что честолюбивая мамаша хочет для нее «лучшего», чем может предложить родной отец.

Три недели. Проклятье, при таких темпах расследования ему и спать-то в эти три недели не придется, не то что проводить время с дочкой. Дэн вгляделся в ее лицо, будто хотел запомнить каждую черточку, и вдруг недовольно прищурился.

— У тебя что, волосы рыжеют? Эми торжествующе улыбнулась и поправила хвост, блеснув оранжевым маникюром.

— Господи, пап, я думала, ты так и не заметишь! Мама позволила мне на день рождения высветлить прядки. Правда, красиво?

Дэн прикусил язык, чтобы не буркнуть «нет», и решил прибегнуть к тонкой дипломатии:

— Не рановато тебе красить волосы?

— Папочка… — В свой взгляд Эми вложила столько снисхождения, чтобы отец без слов понял, как безнадежно он отстал от жизни. О том, что ей в ее возрасте рано, а что в самый раз, придется еще поговорить, но Эми не хотела, точнее — не могла заставить себя начать ссору немедленно. У папы был такой усталый, погасший вид. Ей было жалко его, но не только: зная отца, она побаивалась, что от переутомления он может вспылить и запретить ей что-нибудь еще.

К столику на бесшумных подошвах подкралась Фил-лис Джеффри и сунула Дэну под нос тарелку.

— Это что? — спросил он, с подозрением разглядывая чизбургер.

Не обращая на него внимания, Филлис поставила перед Эми высокий стакан.

— Вот твоя кока-кола, деточка, — ласково сказала она, маленькой костлявой лапкой сжав плечо Эми. — Это настоящая: ты еще слишком молоденькая и стройная, чтобы пить диетическую дрянь. — Она покосилась на Дэна. — А это чизбургер с беконом и гарниром, мистер Шерлок. По тебе видно, что ты можешь позволить себе и жир, и холестерин в любых количествах. За счет заведения.

Дэн с трудом улыбнулся. Филлис подкармливала его чизбургерами с тех пор, как он был капитаном юношеской футбольной команды университета.

— Филлис, представитель власти не имеет права принимать подношения. Это противозаконно.

Она фыркнула, прижав к животу пустой поднос.

— Шериф, это не подношение. Это чизбургер.

— Аминь.

Вонзив зубы в бутерброд, он заурчал от удовольствия. Хороший ломоть постной, нежной говядины, хлеб утренней выпечки. Не то что какой-нибудь суррогат из кафе быстрого обслуживания. Желудок нетерпеливо урчал: с утра, кроме пяти чашек черного кофе, Дэн ничем себя не побаловал, а на нормальный обед не было ни времени, ни аппетита. Светские беседы с Керни Фоксом и Трейсом Стюартом заняли почти весь рабочий день и буквально набили оскомину.

По легенде, Керни и Трейс в среду провели весь вечер вместе. Были свидетели, готовые подтвердить, что так оно и было, но только с девяти часов, а раньше никто их просто не видел. Дэн мог поставить свою ферму против двух центов: Стюарт врал, но доказать это и уличить его во лжи было невозможно.

Трейс Стюарт. Господи, дались ему эти Стюарты. Интересно, знает ли Элизабет, что, пока она спотыкается о мертвые тела и копается в грязном белье уважаемых граждан Стилл-Крик, ее сын водится с отребьем вроде Керни Фокса? Парень наживет себе много неприятностей, если не сменит компанию. Впрочем, неприятности в этой семье как видно, не переводятся.

Ему шестнадцать. В сознании Дэна никак не укладывалось, что притягательная, роскошная женщина, какой он считал Элизабет, — мать почти взрослого сына. Она сама должна была быть немногим старше Эми, когда родила его. Как же это вышло? Но тут он спохватился и заставил себя думать о другом. Сейчас он обедает с дочкой, и не надо ни с чем это мешать. Работа отдельно, частная жизнь отдельно.

— Так как же ты добралась до города? — спросил он. Эми стащила у него с тарелки ломтик картошки, отправила в рот и аккуратно слизнула с пальцев крупинки соли.

— Миссис Крэнстон с другими дамами должны были прибраться в церкви перед похоронами Джарвиса. Она меня подвезла.

— Правильно, — одобрил Дэн. — Не хочу, чтобы ты оставалась на ферме одна. Эми закатила глазки:

— Папочка…

— Дискуссия окончена, — не терпящим возражений тоном отрезал он. — Ты, конечно, считаешь себя взрослой, но Джералд Джарвис тоже был взрослым, а теперь он мертв.

— Так ты что, ищешь серийного убийцу? — голосом, приглушенным от возбуждения, смешанного со страхом, спросила Эми, откладывая журнал и нетерпеливо придвигаясь ближе. Она поставила локти на стол и смотрела прямо на него расширенными блестящими глазами.

— Нет, просто не хочу рисковать. У меня других дочек нет.

Эми лукаво улыбнулась:

— Были бы, если б ты женился.

Дэн зажмурился, раздраженно замычал, но, когда открыл глаза, Эми все еще смотрела на него. Он откинулся на мягкую подушку у стенки кабинета, тщательно вытер бумажной салфеткой полоску кетчупа с указательного пальца.

— Этого не предвидится, детка.

— Ну, тогда, — рассудительно продолжала Эми, уткнувшись подбородком в сложенные на столе руки, — ты бы хоть девушку какую-нибудь себе завел. Миссис Крэнсон говорит, ты ни с кем здесь не встречаешься. Еще говорит, ходят слухи, что у тебя есть кто-то в Рочестере, но, наверное, там ничего серьезного, если ты никому ее не показываешь и сюда не привозишь.

— Миссис Крэнстон лучше бы не совать нос в чужие дела, — буркнул Дэн.

— Я думаю, у тебя с ней ничего нет, кроме секса, — как ни в чем не бывало продолжала Эми, потягивая кока-колу и будто не замечая, что отец медленно багровеет. — Но, папа, это так скучно. Людям нужны серьезные отношения, нужно заботиться о ком-нибудь. То есть, конечно, секс — это тоже здорово, только…

Дэн поднял руку, чтобы оборвать ее. Краем глаза он видел, что за соседними столиками уже слушают невинные рассуждения его дочери с неприкрытым интересом. Их уши, как радары, ловили каждое слово: ведь интересно, что привезла Эми из своей Калифорнии.

— О сексе я говорить не хочу, — твердо сказал он, добавив про себя, что ей вообще рано знать, что это такое. Эми только моргнула.

— Да? Ну ладно. — Она пожала плечами и вернулась к существу дела. Ее большие синие глаза чуть потемнели от искреннего сочувствия ему. — Я не хочу все время думать, что ты тут совсем один. Хочу, чтобы ты был счастлив.

Пару минут Дэн ничего не мог сказать. Как и в первый раз, когда Эми заговорила на эту тему, от его душевного равновесия моментально не осталось и следа. Она переживала за него так искренне, что Дэн чувствовал, как твердая почва уходит у него из-под ног. Он взглянул на дочку, и у него защемило в груди, а сердце застучало часто и громко. Эми взрослела слишком быстро, она перестала относиться к нему как к опоре, начала заботиться о нем и устраивать его жизнь, а он хотел только читать ей сказки на ночь.

Потянувшись к нему, она погладила его по руке кончиками пальцев, и на ее губах появилась нежная, слишком Снимающая улыбка.

— Я счастлив, — буркнул он, но даже самого себя убедить не смог. Да нет же, счастлив, конечно, счастлив — насколько можно. У него спокойная, налаженная жизнь именно такая, как ему хочется: работа, дом, необременительный секс с Энн Маркхэм, никаких сложностей, тищь да гладь. Всему свое место. Так было до убийства Джарвиса… и до Элизабет.

— Ты не такой уж старый, — великодушно заметила Эми. — Мог бы еще раз жениться, и у тебя опять была бы полная семья.

Еще раз пройти через все это? Испытать ту же боль когда обстоятельства и время отнимают у тебя ребенка? И потом сидеть вот так напротив нее, почти взрослой, совсем другой, не зная как следует, какая она теперь, как стала такой, понимая, что времени на выяснение почти нет, что оно уходит, сыплется, как песок меж пальцев? Нет уж. Не в этой жизни, подумал Дэн.

Эми откинулась назад, устало уронила руки. Ей было грустно. По выражению папиного лица она понимала, что ничего не добилась и не добьется. Дверь в свою личную жизнь он держал на замке и никого туда не пускал, а Эми так хотелось, чтобы отец больше доверял ей, чтобы обращался с нею как с другом, а не только как с несмышленым ребенком. Вот отчиму это удавалось лучше, но не говорить же папе об этом… Что же, нет так нет. Надо резко сменить тему разговора. Пусть думает, что у нее ветер в голове, как у всех девчонок.

— Пока я ждала тебя у кабинета, — начала она, блестя глазами, — я кое с кем познакомилась. Он такой классный!

Дэн раздраженно сдвинул брови:

— Кто-нибудь из моих помощников? Если кто-то из них позволил себе флиртовать с его дочерью, с его девочкой… Поймаю — шкуру спущу, решил он.

— Нет, кажется. Я не знаю, как его зовут. Но это все равно: я, кстати, вспомнила, что видела афишу вечера танцев, это через несколько дней, ну, на вашем фестивале, и подумала, что там могла бы встретить ею снова, а тогда спросить…

— Нет. — Это вырвалось у него автоматически, удивив его самого не меньше, чем Эми.

Ее оживление заметно угасло. В глубине души она надеялась, что как-нибудь проскочит опасный разговор, рассчитывала усыпить папину бдительность веселой болтовней, и на тебе — ничего не получилось. Ссора неотвратимо приближалась, Эми чувствовала, как внутри ее поднимаются злость и обида. Она подалась вперед, крепко стиснув пальцами край стола.

— Но, папа…

— Нет, я сказал.

Дэн понимал, что действует по наитию, что им управляет первобытный инстинкт собственника, что ему просто страшно, как быстро становится взрослой его маленькая дочка. Наверно, он ведет себя неразумно и старомодно. Ну и пусть. Пусть он не может контролировать многое из того, что происходит вокруг него в последние несколько дней, но уж с собственной дочерью справится.

— Мне все равно, что разрешает тебе мама. Я думаю, что ты еще мала для свиданий, и, пока ты со мной, ты ни с кем встречаться не будешь. Ясно?

Эми смотрела на него полными слез глазами, потрясенная и рассерженная.

— Да, сэр, ясно, — тихо сказала она наконец дрожащим от гнева и обиды голосом. Краем глаза она видела, что на них уже оглядываются, и была готова провалиться сквозь землю от стыда. Споров не будет, горько думала она. Господь бог все сказал. А она сама — только маленькая девочка с торчащими косичками, которую поставят в угол, только посмей она пререкаться со старшими на людях.

— Знаешь, папа, — отчеканила она, медленно собирая вещи — сумку и журнал, — перед тем как выскочить из кабинета, — довольно скоро тебе придется все-таки понять, что мне уже не одиннадцать лет и что живем мы не в каменном веке.

Дэн уже ругал себя последними словами. Куда его понесло, зачем он обидел ее? Только поругаться не хватало, когда дочка приехала всего на три недели.

— Эми…

— Мне пора, меня ждет миссис Крэнстон, — ответила Эми, изо всех сил стараясь не расплакаться, прижала к груди сумку и журнал и побежала к выходу, упрямо глядя себе под ноги.

— Эми! — обернувшись ей вслед, окликнул Дэн, но она как будто не слышала. Он болезненно поморщился от внезапного чувства каменной тяжести в животе. Надо же так хотел удержать дочку рядом с собой, а вел себя так, что получилось наоборот. Прогнал.

Он хотел бежать за ней, догнать, но тут же раздумал. Слишком хорошо был ему знаком взгляд, брошенный ею через плечо на прощание. Этот взгляд Эми унаследовала от него. Сейчас она сердилась и хотела только, чтобы ее оставили в покое и дали остыть и зализать раны. Раны, нанесенные им же. Дэн вяло подцепил остывший ломтик картошки, уронил его обратно на тарелку и оттолкнул ее.

Элизабет громко хлопнула дверцей «Кадиллака» и вихрем вылетела из сарая, который использовала как гараж. Ветер трепал ее волосы и облеплял юбку вокруг ног. Собиралась новая гроза — и в небе, и внутри ее самой, и еще неизвестно, какая окажется хуже. Так она не сердилась, наверно, с тех пор, как застукала Брока нежащимся в джа-кузи с двумя молоденькими референтшами. А страшно ей было, пожалуй, как еще никогда в жизни. Даже найдя тело Джарвиса, она не была так напугана.

Аарон сидел на ступеньках заднего крыльца с газетой в руках и серьезно смотрел на нее. Когда она подошла ближе, он медленно поднялся, и она стала лихорадочно искать, что бы вежливое ему сказать. Лучше бы он уже ушел. Скандалу, который вот-вот разразится, свидетели ни к чему.

— Вы выглядите как мокрая курица, которая злится, по-моему, — бесстрастно произнес Аарон.

— Злится? Слишком мягко сказано, милый мой. — Она остановилась у крыльца, пытаясь обуздать бурлящие эмоции настолько, чтобы не сорваться в истерику с вопля

Ми и битьем посуды. Ее била крупная дрожь, внутри тоже все дрожало, и она прижала ладони к животу, чтобы справиться с собой. — У моего сыночка непревзойденный дар поднимать мне кровяное давление. Боюсь, сейчас здесь будет большая ссора, если не драка, Аарон. Так что, возможно, вам лучше взять свой ящик и уйти, если не хотите слышать, как всуе поминается имя божье.

— Его здесь нет, — спокойно ответствовал Аарон.

— Кого, бога?

— Вашего сына.

— Очень хорошо.

Элизабет круто повернулась кругом, чтобы хоть отчасти разрядить уже назревшее внутри напряжение. Весь день она готовилась к ссоре, копила злость, по дороге домой прокручивала в голове, что скажет Трейсу, но, чем больше растравляла себя, тем сильнее становилось ее желание просто увидеть сына, прикоснуться к нему, посмотреть ему в лицо, услышать голос. И вот пожалуйста: его нет. Теперь надо только постараться не усматривать в его отсутствии скрытого смысла, чтобы не расстроиться еще больше.

Походив с минуту перед крыльцом, она нашла себе местечко у ступенек и остановилась, прислонившись плечом к стене дома и скрестив руки на груди. Она стояла, рассеянно смотрела перед собой, не видя ни серых от времени, покосившихся надворных построек, ни ярко-оранжевого баскетбольного кольца, прибитого Трейсом к стене сарая. Дальше, на северной границе ее владений, темнела стена леса, но Элизабет не замечала ни яркого цветка у росшего невдалеке орехового дерева, ни пары белок, резвившихся на стволе серебристого клена. Ее глаза видели только запустение и темноту, и это же она ощущала внутри, когда думала о Трейсе.

— Что мне делать с этим паршивцем? — пробормотала она, даже не отдавая себе отчета, что говорит вслух.

— Детям нужны порядок и дисциплина, — откликнулся Аарон, подумав про себя, что Трейсу не дают ни того, ни другого.

Невесело усмехнувшись, Элизабет смахнула повисшую на ресницах слезу.

— Правда? Тогда посоветуйте, как призвать к порядку детину шестнадцати лет, тяжелее меня килограммов на двадцать и с перенасыщенной мужскими гормонами кровью.

Ему нечего было ей ответить. Не возвращаться же ей на шестнадцать лет назад, чтобы снова родить сына и начать все совсем по-другому, а другого ответа Аарон не знал. Эти американцы ничего не смыслят в воспитании. Дети у них растут как сорная трава, без цели, без представления о заведенном в мире порядке. У амманитов детей с колыбели учат любить господа, слушаться родителей, обретать счастье в труде и беречься от греха.

— Что, не понимаете? — спросила искренне озадаченная его молчанием Элизабет, глядя на него поверх потрескавшихся перил. — У вас подростки не бунтуют?

Аарон чуть заметно повел плечом.

— Ja, у них бывает иногда Rumschpringe — суета, — пока они не войдут в лоно церкви. Некоторые из мальчиков украшают свои повозки зеркалами и прочей дребеденью, поздно приходят домой, бегают в город смотреть на движущиеся картинки.

Некоторые, подумала Элизабет. Уж точно не он сам. Со своим лицом мученика и серьезными глазами он и в мятежные шестнадцать лет, должно быть, был так же крепок в вере, как сейчас.

— Ну, это еще ничего.

Внутри, вытесняя с трудом обретенное самообладание, опять зашевелился страх, постепенно набирая силу, как вода, сначала каплями, потом струйками, а затем мощными потоками прорывающаяся через песчаную дамбу. Сдерживая крик отчаяния, Элизабет прижала ладонь ко рту, попутно стерев остатки помады. Ее глаза налились слезами.

— Мой сын где-то болтается с парнем, которого подозревают в убийстве Джералда Джарвиса, — сдавленно пояснила она. — Трейс обеспечивает ему алиби.

Господи, вся жизнь превращается в какой-то сплошной кошмар наяву. Вокруг нее творится что-то ужасное, дикое, и она бессильна помешать этому. Кажется, все, что можно сделать, — стать в сторонке и строчить репортажи о происходящем в собственную газету. Теперь вот придется напечатать, что родной сын прикрывает единственного подонка, подозреваемого шерифом в единственном убийстве, случившемся в округе Тайлер за последние тридцать три года.

— Они поймали того, кто совершил этот страшный грех? — равнодушно спросил Аарон, снова усаживаясь на верхнюю ступеньку крыльца.

— Янсен считает, что да.

— Это есть хорошо. Делу конец.

— Вряд ли.

Чуть не рассмеявшись, Элизабет покачала головой, вытащила гребни из волос, и они свободно упали на плечи.

Аарон, видимо, ждал, что она еще что-нибудь скажет, но Элизабет молча, ступая по-старушечьи тяжело, поднялась по ступенькам и шумно, от души вздохнув, присела рядом с ним. Подол юбки ниспадал до полу, прикрывая ее ступни. Сейчас она выглядела почти скромно, во всяком случае, более женственно, чем Аарону доводилось видеть до сих пор. Она сидела тихо, вперив взгляд в дощатые, рябые от времени стены построек. Покосившаяся дверь амбара от ветра скрипела и с глухим стуком хлопала о косяк — тук, тук, тук, тук…

— Что вы там читаете, Аарон? — наконец спросила Элизабет, улыбаясь. — Не «Клэрион»? Он показал ей первую страницу.

— «Бюджет».

Элизабет посмотрела ему через плечо на заголовок: Для области Шугар-Крик, общин амманитов и меннонитов Северной и Южной Америки. Шугар-Крик, округ Тускарауас, Огайо. Ни одной фотографии, только колонки текста — очевидно, новости со всей страны.

— А там никого не убили?

Аарон сурово взглянул на нее поверх очков:

— Нет.

— О чем пишут?

— О погоде, урожае, кто приехал, кто родился, кто умер.

В «Клэрион» до ее приезда писали примерно о том же подумала Элизабет. А многие и теперь думали, что других новостей им не нужно. Она вспомнила Чарли Уайлдера, который сегодня ворвался к ней в редакцию, потрясая экстренным выпуском и вопя, почему в нем нет ничего, кроме сообщения об убийстве.

— Ни словечка о том, как сводная команда барабанщиц готовится к параду в честь открытия фестиваля! — возмущался он.

Элизабет была совсем не в настроении выслушивать претензии. Наверное, стоило все же прикусить язык, но слова вырвались прежде, чем она сделала над собой усилие промолчать.

— А они что, кого-нибудь убили? Бедный Чарли покраснел как помидор.

— Разумеется, нет!

— Вот видите, радость моя. Когда убьют, я тут же вставлю их в экстренный выпуск.

Конечно, Чарли только хотел сказать, что в «Клэрион» плохим новостям не место. Прищурившись, Элизабет вглядывалась в мелкий шрифт газеты Аарона Хауэра.

— Какая здесь самая плохая новость?

— Двоюродный брат Дэвида Трейера из Калоны, штат Айова, купил себе трактор.

Она закашлялась, чтобы не расхохотаться. Аарон, однако, ничего забавного в этом не находил. Его серьезный, почти скорбный вид ясно давал ей понять, что, по его убеждению, покупка трактора — тяжкий проступок, и ей не следует оскорблять своим глупым смехом обычаи его народа. Элизабет слишком хорошо понимала, каково это, когда над тобой смеются.

— Это плохо? — осмелилась спросить она, одной рукой вытирая глаза, а другой роясь в сумке в поисках сигареты.

— Это не наше, — сурово ответил Аарон.

Она прикурила, затянулась поглубже, чтобы успокоиться, но только обожгла дымом горло. На западе солнце медленно клонилось к горизонту. По тряской дороге, позвякивая упряжью, трусила лошадь, запряженная в повозку. Гравий скрипел под колесами. Со своего места Элизабет еще были видны вдалеке каркасы «Тихой заводи». Сейчас на стройплощадке пусто, и до похорон ее главного вдохновителя так никого и не будет. Потом, конечно, все пойдет своим чередом, и стройка закончится, к немалому удовольствию Хелен Джарвис и четы Кэннон — Рича и Сьюзи.

— А это как же? — негромко спросила она, выдыхая в свежий вечерний воздух облако дыма и показывая сигаретой на силуэты «Тихой заводи». — Уж точно это никому не покажется правильным, тем более вам и вашей общине. Что вы обо всем этом думаете?

Она повернулась к нему, но он смотрел в сторону. Все его лицо напряглось, на щеках проступили, как две скобки, полукруглые складки, морщины у глаз углубились, но с ответом он не спешил.

— Англичане делают что хотят.

— Я тоже англичанка, как вы нас называете, но мне совершенно чуждо то, что они там строят, — с жаром возразила Элизабет. — Это ведь не постоялый двор и не большой ресторан с мотелем, стилизованный под амбар, как в округе Филмор. У нас будет хуже и беспокойнее. Теннисные корты, поле для гольфа. Поговаривают даже об искусственном озере. Не знаю почему, но мне кажется, это не правильно.

— Да, — уронил Аарон. «Тихую заводь» он с самого начала строительства воспринимал как оскорбление для себя, как наглое вторжение в природу, но никак не думал найти единомышленника в сидящей сейчас рядом с ним женщине.

Он посмотрел на нее, и что-то ударило его в грудь так же сильно, как ветер, который все бил о косяк двери амбара. Какие у нее чистые глаза, сколько в них понимания и искреннего участия. Впервые за два дня ему пришло в голову, что чем-то они очень похожи — он и эта англичанка с ее протяжным выговором и совершенно неуместными

Для здешних мест манерами. Странно даже думать, что у него может быть что-то общее с падшей женщиной, но сейчас это так и было, и Аароном овладело почти непреодолимое желание коснуться ее.

Подобная мысль противоречила всему, что он почитал правильным. Прикоснись он к ней, он согрешил бы. Вожделеть ее было ничем не лучше. Из-за этой внутренней борьбы Аарон рассердился на себя самого. Желание, вожделение — что за вздор, об этом нельзя и думать. Ему следует лучше помнить Ordnung, закон, укрепляться в вере, не поддаваться соблазнам.

Он отпрянул от Элизабет, оторвал от нее взгляд, чтобы развеять ее чары, аккуратно сложил газету в несколько раз и убрал ее в стоявший у ног рабочий ящик.

— Мне пора идти.

И, прежде чем Элизабет успела что-либо ответить, поднялся и большими шагами пошел прочь. Она смотрела ему вслед, слегка озадаченная, но не настолько, чтобы искать причину. Ей бы с коренными жителями разобраться и понять, что творится у них в головах, а в психологии сектантов пусть уж копается кто-то другой.

Да и времени все равно нет, подумала она, гася сигарету о бетонную ступеньку. Во двор въезжал черный «Брон-ко» Дэна Янсена, и она встала ему навстречу, оправляя юбку.

Дэн вылез из машины с таким видом, словно был готов убить первого, кто попадется под руку. Его брови были зловеще нахмурены, глаза метали голубые молнии, лицо казалось высеченным из гранита. Он шел к крыльцу, не сводя глаз с Элизабет, точно готовясь вытащить из кобуры «кольт» и уложить ее на месте. Элизабет устало привалилась к дверному косяку. Драматические сцены ей уже до смерти надоели.

— Солнышко мое, вы, кажется, не в настроении? Дэн скрипнул зубами. Она стояла на крыльце, небрежно прислонясь к двери, спокойная и безмятежная, как Скарлетт 0'Хара на ступеньках своего дома, как будто не была его головной болью, как будто ее сын не таскался хвостом за подонком, от которого стонали шесть округов, усваивая его правила поведения и навыки вранья должностным лицам.

— Да, солнышко, я не в настроении, — прорычал он, поднимаясь на крыльцо.

Она не посторонилась, не двинулась с места. Кровь бросилась Дэну в голову, он забыл об усталости, о раздражении, — обо всем, что чувствовал секунду назад, подошел к ней почти вплотную, загородив собой проход, и между ними тут же полыхнул жар, еще сильнее разгневавший его. Он презирал себя за то, что хочет ее, презирал желание, мешающее ему заниматься делом.

— Ваш сын дома? — спросил он.

— Нет, — еле слышно ответила Элизабет, — его нет. Ее бравада мгновенно исчезла. Элизабет точно стала меньше ростом. Да, теперь она казалась маленькой и хрупкой. Хрупкой… это слово было точнее всех остальных, оно затронуло в душе какую-то незнакомую струнку, заставив Дэна отступить в полной растерянности. Как быть дальше, он просто не знал. Проклятье, лучше бы она плевала ему в лицо: с той Элизабет он отлично справлялся. С ней можно было обмениваться колкостями, говорить обидные вещи, ни на минуту не забывать о соблюдении эмоциональной дистанции. Именно это было нужно ему сегодня вечером, чтобы забыть о ссоре с Эми, чтобы не думать, как поправить то, что он наворотил. А Элизабет, оказывается, играла совсем в другую игру, правил которой он не знал.

— Жаль, что его нет, — печально сказала она, пытаясь улыбнуться, но губы дрожали, и голос звучал глуше, чем обычно.

Потом отвернулась от него и пошла в дом. Дэн последовал за нею. В кухне царил полный разгром, но снятые со стен шкафчики и полки мало что меняли. Элизабет как будто не замечала, что творится вокруг. Она бросила сумку на лежащий на козлах лист фанеры, заменявший стол, подошла к буфету, где аккуратно стояли полдюжины бутылок виски, выбрала одну, полупустую, налила изрядную порцию в стакан, отпила половину и только тогда повернулась лицом к Дэну.

— Да здравствует Шотландия, — сказала она, приветственно подняв стакан. — Лучшее виски, какое можно купить за деньги. Произведено в горах Шотландии, процежено через плед клана Стюартов. Стоит столько, что Карл Первый, да будет ему земля пухом, перевернулся бы в гробу, если б узнал. Разумеется, по горскому обычаю, я его украла, — отважно призналась она. — Хотите глоточек?

— Нет.

— На работе не пьете? Жаль, жаль. — Осушив стакан, она молча его разглядывала. — Я не знала, что он связался с Керни Фоксом.

— А раньше у него бывали подобные проблемы? Она бросила на него быстрый взгляд:

— А что, сейчас есть?

— Пока нет, но он на грани. Думаю, Джарвиса убил Фокс. Трейс говорит, что весь вечер они с Керни были вместе, здесь, отрабатывали броски. По-моему, он лжет.

Элизабет невесело усмехнулась.

— Не очень он это умеет, правда? Не то, что его папаша. Ей-богу, Бобби Ли мог намазать хлеб навозом, сказать вам, что это мед, и вы съели бы, да еще сказали бы спасибо. Трейс не такой. Будет ходить с виноватым видом, даже если тайком не почистит зубы. — Она отставила стакан, зябко обхватила себя руками. — Он не плохой, — убежденно добавила она. — Правда, совсем не плохой. Просто ему сейчас трудно.

— Почему?

— Потому что, сколько себя помнит, ни разу не видел родного отца, а отчим, который сначала счел, что это поднимет его в глазах общества, решил усыновить мальчика, потом понял, что воспитывать его обременительной невесело, и не захотел беспокоиться.

— Вы так говорите, будто вы здесь ни при чем, — проворчал Дэн, но его сарказм был скорее средством защиты, чтобы не жалеть Элизабет и вообще не думать о ней как о матери: его слишком занимала собственная ссора с Эми и последующие мрачные раздумья о Трисси. — Вы-то где были, когда его бросал один отец за другим? На свидании? Элизабет дернулась, будто от удара ножом. — Подлец, — прошептала она, сжав кулаки, и пошла.

Прямо на него. Ярость сочилась из нее, как сочится кровь уз раны. Дэн запоздало подумал, что так поступать с нею це следовало бы, будь она даже к этому готова, а сейчас, когда она открыла ему душу, когда ослабила бдительность, это вообще запрещенный прием. — Сукин сын.

Он насмешливо поднял бровь, не желая отступать.

— Что, Лиз, правда глаза колет?

— Прав-да? — по слогам переспросила она. — Да если бы правда бросилась вам в физиономию, вы не поняли бы, что это она. Вы ничего обо мне не знаете. Как вы смеете меня судить? Вас там не было.

— Не было, — не пошевелившись, согласился он. — Я вместе со всей остальной Америкой читал газеты.

Элизабет смерила его уничтожающим взглядом. Они стояли теперь нос к носу, и ее тело напряглось и дрожало от праведного гнева. Дэн сохранял полнейшее спокойствие, презрительно смотря на нее сверху вниз, как будто думал, что он неизмеримо лучше ее, чист помыслами и вообще безупречен.

— И с жадностью глотали каждое слово, не так ли? — процедила она, разъяряясь еще больше при мысли о вчерашнем разговоре в суде. — Вы ведь тоже через это прошли: и через слежку, и через полуправду, которую так легко превратить в откровенную ложь, но поверили всему, что говорилось обо мне, верно?

Он промолчал, но ответ был написан на его лице. Элизабет поморщилась от отвращения.

— Лицемер. А впрочем, — презрительно продолжала она, — мне плевать, что вы слышали. Плевать, что писали в газетах. Хотите правду? Так вот: я никогда, понимаете — никогда не изменяла Броку Стюарту. Ни разу. Даже когда он бегал за девчонками-секретаршами у меня на глазах, даже когда указывал мне на дверь, я, дура, думала, что хоть один из нас должен жить так, как обещал вначале. Надеялась, что справедливость в конце концов восторжествует.

Голос ее срывался, по временам делаясь еле слышным, волнение сдавливало ей горло, горечь твердым комком стустилась в груди, но она продолжала говорить:

— Я отдала этому человеку все, что имела, все, чем была. Я отдала ему себя и своего сына. А взамен просила только, чтобы он любил меня. Вы понимаете? — вдруг спросила она. Лицо у нее было сейчас растерянное, страдальческое, наверное, как в тот момент, когда правда впервые открылась ей. — Это самый мой тяжкий грех. Я была настолько наивна, что думала, будто такой человек, как Брок Стюарт, способен любить меня. А Брок Стюарт отродясь не любил никого, кроме самого себя.

Он женился на мне, потому что считал это полезным для своей репутации: начальник женится на бедной, но хорошенькой подчиненной. Сказка о Золушке для прессы. Он заметил меня и пошел на приступ с таким остервенением, что даже тогда впору бы задуматься, но я влюбилась по уши и не давала себе труда думать ни о чем, кроме того, что, кажется, единственный раз в моей паршивой жизни меня кто-то по-настоящему любит и относится ко мне по-человечески.

Уверена, он очень веселился, видя, как мало мне надо, как кружится у меня голова от блеска бриллиантов. Обеды в Париже, выходные в Монте-Карло, безделушки от Картье — знаете, этого достаточно, чтобы свести девушку с ума, особенно если самый большой подарок, который ей до того делал мужчина, — развод.

Элизабет улыбнулась насмешливо.

— Да, он заставил меня поверить в сказку, а потом нашел себе настоящую принцессу, и Золушка отправилась восвояси. Но известному человеку не годится бросать на произвол судьбы женщину с ребенком; надо переписать сказку, чтобы все было правильно. Он снабдил меня репутацией, купил мне нескольких любовников, которых я на самом деле даже не видела никогда, не говоря уж о том, чтобы с ними спать, и очень грамотно повел против меня борьбу во всех сразу средствах массовой информации. В деле фигурировали фотографии, сделанные скрытой камерой, и видеозаписи, на которых похожая на меня женщина вытворяла такое, что Тинто Брассу и не снилось.

Она помолчала, собираясь с силами. Со всех сторон на нее наступали мерзкие воспоминания, в ушах звучали гнусные обвинения, перед глазами маячили перекошен-

Цые лица представителей высшего света Атланты, смотревшие на нее как на приставший к их сияющей обуви ошметок грязи. Она слышала их приглушенный шепоток:

Шлюха. Гулящая. Мы с самого начала знали, что она такое. Бедный Брок. Бедный Брок.

Прижав кулаки к вискам, она судорожно втянула воздух, но комок в горле мешал дышать.

— Брок Стюарт взял правду, вывернул ее наизнанку, разорвал на мелкие клочки, перемешал, как ему было надо, и передал газетам, как господь Моисею скрижали закона на этой чертовой горе. И все редакторы как один поцеловали его в задницу, уверяя, что она благоухает лучше розы, потому что он купил их всех. Вот вам правда, шериф Янсен, — продолжала она, не вытирая бегущие по щекам слезы, — хотите, верьте, не хотите — не надо. Мне все равно.

Но здесь она лгала. Ей не все равно было, что он подумает, и это бесило ее до красной пелены перед глазами. Издав гортанный крик, она бросилась на него, замолотила кулаками по его груди, пытаясь вытолкать из своей кухни, и то, что он не сдвинулся с места ни на шаг, разозлило ее еще сильнее.

— Выметайтесь! — вопила она, некрасиво кривя рот и сверкая глазами. — Мать вашу, вон отсюда!

У Дэна от изумления отвисла челюсть, и вдруг Элизабет оставила его, круто развернулась и ушла обратно, к буфету. Она стояла к нему спиной, понурив голову, и он видел только, как вздрагивают ее плечи. Грудь слегка ныла от ее кулаков, но он понимал, что еще мало получил.

«Господи, — подумал он, — ведь она говорит правду». Ее глаза, ее голос не могли лгать, и эта нечаянная исповедь еще звенела в неподвижном воздухе обшарпанной кухни.

Лучше бы ему уйти. Повиноваться ее приказу, уйти, закрыть за собой тонкую, ненадежную дверь. Циничный внутренний голос, не умолкая, твердил ему, что умный человек должен уметь уйти вовремя, особенно если просят;

Уйти от Элизабет Стюарт, от разбуженных ею опасных и ненужных эмоций. Все верно, но его не пускала совесть.

Медленно, обреченно, как будто навстречу гибели, он прошел через кухню и остановился за спиной Элизабет. Она не обернулась, никак не отреагировала на его приближение, просто стояла и смотрела, как в окне постепенно темнеет небо над уходящим за горизонт полем.

— Элизабет, — тихо позвал он, с удивлением отметив, что первый раз вслух называет ее по имени. Обычно он звал ее «мисс Стюарт», когда особенно хотел уязвить — Лиз, но никогда Элизабет. А ведь имя у нее такое мягкое и женственное. И ей оно подходит. Внешняя резкость скрывает нежную, ранимую душу, обычные женские надежды, робкие мечты — быть любимой, иметь защиту и опору в жизни. А вместо этого ее только использовали и унижали.

Она права: он лицемер, и причины этого лицемерия самые неприглядные: защитить себя от излишних волнений. Он сам себя оскорбил и унизил: никогда не думал о себе как о плохом человеке, а теперь перед ним, дрожа и глотая слезы, сгибаясь под непосильной ношей, стояла правда, которую он так долго не желал видеть.

— Элизабет, — повторил он, подходя ближе, так что до него донесся слабый, нежный и печальный аромат ее духов, — простите меня, пожалуйста. Я виноват.

— Неужели? — колко прошептала она. — Расскажите это тому, кому не все равно.

— Мне не все равно.

Недоверчиво хмыкнув, она потянулась за бутылкой виски. Дэн перехватил ее руку, она попыталась вырваться, но он держал крепко.

Элизабет гневно взглянула на него через плечо. Не нужно ей ни его жалости, ни его раскаяния. И пусть не говорит, что ему не все равно. Он не из тех, кто может предложить женщине что-нибудь, кроме постели, и, как ни желанен он был для нее, этого она не хотела, боясь, что не выдержит сердце.

— Не нужна мне ваша жалость, — сказала она вслух, гордо вскинув подбородок. — И вообще мне ничего от вас не нужно.

Боже правый, как же она хороша. С этим Дэн никогда и не спорил, но никогда прежде ее красота так не поражала его. Элизабет смотрела на него. В ее глазах было упрям

Ство, гордость и нежелание раскрываться перед ним, чтобы он опять не сделал ей больно. Он тоже не отрывал от нее взгляда и вдруг почувствовал, как внутри что-то кольнуло, и понял, что хочет не нападать на нее, а защищать от всех, кто мог бы ее обидеть.

Опасные мысли. Виновата она или невиновна, эта женщина не для него. Она потребует слишком многого — сил, времени, души. Она захочет того, что он дать не в состоянии. Если женщина привыкла к шампанскому, то не сможет довольствоваться одним дешевым пивом. Виновата она или нет, она стоит дорого.

Виновата, невиновна — он желал ее все сильнее. Не мог находиться так близко и не желать, не говоря уж о том, что не мог спокойно и бесстрастно до нее дотронуться.

— Вы мне не нужны, — прошептала она, но ее тону не хватало уверенности. Уступка собственной гордости, не более того.

— Лжете, — выдохнул он, придвигаясь еще ближе. — Вы просто не хотите, чтобы я был вам нужен.

— Какая разница?

— Огромная. Поверьте мне, я знаю.

На какое-то время слова, дыхания, взгляды замерли, отступив перед звенящей в воздухе правдой того, что происходило с ними обоими. Элизабет казалось, что она оглохла от тишины, но вот заворчал старенький холодильник, а на дворе ветер снова раскачал амбарную дверь — тук, тук, тук, тук… Но напряжение никуда не делось.

Рука Дэна медленно поднялась к ее волосам, лицо вдруг оказалось совсем близко, так близко, что губы не могли не коснуться губ Элизабет. Она вздрогнула, но не Пошевелилась, даже не делала вида, что сопротивляется. Да, она его хотела, она устала быть одна. Ей нужно было, чтобы кто-то обнял ее, согрел — нужно настолько, что отрицать это было бы просто глупо.

— Прости меня, — шепотом повторил Дэн, каждым еловом лаская ее губы.

Элизабет неотрывно смотрела ему в глаза. Она не понимала, за что именно он просит прощения: за то ли, что вел себя по-свински, за то, что разбудил в ней женщину,

Или за то, что сам поддался влечению, — и потому не стала спрашивать. Она, которая всегда так настойчиво добивалась правды, сейчас решила остаться в неведении. Если Дэн скажет правду, скорее всего, это будет совсем не то, что ей хочется услышать. Сейчас правда совершенно не ко времени: она не изменила бы того, что вот-вот произойдет между ними.

Слова не значили ничего, и мысли не значили ничего; верными были только поступки, и Элизабет потянулась к человеку, который обнимал ее, запрокинула голову, чтобы ему легче было найти ее губы, и отдалась блаженному, дурманящему теплу.

Правой рукой он все еще сжимал ее левую, но вдруг перехватил за запястье и прижал ладонью к своему телу, к пульсирующему под джинсами бугру, а затем, не дав даже опомниться, к ее собственной груди. Элизабет ахнула, но сознание того, что они делают что-то запретное, только распалило ее.

— Захоти меня, — шептал ей Дэн. — Скажи, что ты меня хочешь.

Элизабет хватала ртом воздух, у нее пересохло в горле, губы запеклись.

— Я… хочу… тебя…

Дэн ощутил в себе невероятную силу. И страсть. И еще что-то, чему не мог подобрать названия. В мире внезапно перестало существовать все, кроме них двоих и их влечения друг к другу. Элизабет была теперь единственной женщиной на свете, и она была предназначена для него.

Он отпустил ее руку, задрал ей подол, комкая тонкую шершавую ткань. Элизабет выгнулась навстречу ему, беззащитная, смелая, слабая. Что-то больно впивалось ей в спину, может, приступка буфета или дверная ручка, но она почти не ощущала неудобства, обуреваемая чувственным голодом, снедающим их обоих.

Она отдалась ему вся, без остатка, и когда все закончилось вспышкой смешанного с отчаянием счастья, только всхлипывала, испуганная силой того, что с нею случилось.

Ей действительно стало очень страшно. Ведь этот человек не может для нее столько значить, не может значить вообще ничего, потому что — тут уж сомневаться не приходится — она для него абсолютно ничего не значит.

Она отвернулась, чтобы он не видел смертельного разочарования в ее глазах — а что там еще может быть? Только разочарование и горечь. Спрятаться от него, подумать о чем-нибудь простом: о том, например, как посреди кухни висит пыльный золотой столб меркнущего света, почти такой же золотой, как виски в украденной у Брока бутылке на столе. Посреди кухни… боже мой, осенило ее вдруг, они ведь на кухне! Как глупо, а она даже не заметила. Желание так затуманило ей голову, что она забыла, где находится, и до сих пор не подумала, что они с Дэном занимались любовью на кухне.

Нет, голубушка. Не занимались любовью. Не любовью, а сексом. Любви в их отношениях места нет, и нельзя даже на секунду позволять себе думать иначе. Дэн Янсен ее не любит. Непонятно только, почему так пусто и больно внутри, ведь все очевидно, чуть ли не предсказуемо. Пора уже привыкнуть, что ее используют.

Дэн оторвался от нее, машинально оправил на себе одежду, застегнул джинсы. До чего не хотелось ему уходить от тепла ее тела, разрывать невидимую нить возникшей между ними связи, нет, не связи даже, а родства, он не мог признаться и самому себе. Как понять, что они сейчас сделали? Что сделал он?

Взял ее в этой гнусной, захламленной кухне. Стоя. Даже не позаботившись о минимальных удобствах для нее, даже не раздев. Подонок, подлец. Сначала обозвал шлюхой, потом вынудил к исповеди, узнал, что она ни в чем не виновата, и набросился, не дав опомниться.

Ведь она не была против, напомнил циничный внутренний голос. Может быть, но случившееся не сделало ее счастливой. Она была растерянна, беззащитна, и ей было стыдно.

— Элизабет…

Он протянул руку, чтобы погладить ее по волосам, но Элизабет метнулась в сторону.

— Наверно, теперь вам лучше уйти, — пробормотала она. — Как я уже просила.

Дэн вздохнул, обеими руками отбросил волосы со лба назад. Зачем ему лишние сложности в жизни, да еще сейчас? Нужна ли ему такая женщина, как Элизабет? Может, и не нужна, но, черт возьми, он уже был с нею и теперь не мог уйти просто так.

— Это произошло не совсем так, как я думал, — тихо сказал он.

Ее глаза округлились, в них полыхнул гнев.

— То есть вы пришли сюда, ожидая…

— Нет. Я хочу сказать, что думал об этом с тех пор, как впервые вас увидел, — честно признался Дэн, гладя ее по волосам. Затем наконец он сделал то, что так давно хотел сделать, — осторожно потрогал маленький шрам в углу ее рта. Сколько еще времени пройдет, прежде чем она расскажет ему, откуда он взялся?

— Как это по-мужски, — жалобно вздохнула она.

— Я хотел этого, — без обиняков брякнул он. — И вы хотели. — Видя, что она собирается возразить, прижал палец к ее губам. — Не говорите, что не хотели, Элизабет. Ваше тело уличит вас во лжи.

Она вспыхнула, недобро сощурилась, и Дэн подумал, какими блеклыми только что были глаза, которые сейчас метали гневные молнии.

— Я не хотел, чтобы это случилось так.

— Думаю, было бы лучше, если бы вообще ничего не случилось.

— Шшш, — шепнул он, целуя ее в щеку, — не надо так говорить.

И тут же объяснил себе, что не надо, чтобы она жалела об их близости, чтобы этот раз не оказался последним и единственным. И то была правда — по крайней мере, отчасти; вслух же он сказал:

— Ничто не мешает нам стать любовниками. Эти слова были для него самого полной неожиданностью, хотя он действительно так думал. Если сразу обо всем договориться, если знать, что и зачем делаешь, в конце можно разойтись без терзаний и драм. Просто, аккуратно, логично — как он любит.

— Ну, для начала, я вас ненавижу, — отозвалась Элизабет. Дэн усмехнулся:

— Это пройдет.

Она покачала головой, обдумывая что-то серьезное.

— По-моему, нет. Мне лишние проблемы ни к чему. И потом, для меня мужчины как биологический вид больше не существуют. — Она отступила на шаг в сторону и выразительно пожала плечами. — Извините.

Помрачнев, Дэн тоже сделал шаг назад. Наверное, не привык, чтобы женщины говорили ему «нет», подумала Элизабет. Должно быть, ему это не понравилось, но уж как есть. С минуту он постоял на месте, что-то решая для себя, затем шагнул к двери, и Элизабет поймала себя на легком разочаровании оттого, что он не сделал хотя бы еще одну попытку переубедить ее.

— Вы знаете, где меня найти, — деловито бросил Дэн и вышел.

Смотря, как «Бронко» выруливает на дорогу и исчезает в облаке пыли, Элизабет похвалила себя за проявленную твердость духа, но все же, несмотря на всю ее решимость, в груди ощущалась странная пустота, от которой ныло сердце.

Громкий, неожиданный звонок телефона вывел ее из меланхолического оцепенения. Элизабет бросилась к трубке, надеясь услышать голос Трейса. Весь ее гнев уже выгорел, осталось только желание увидеть сына, поговорить с ним, прикоснуться к нему. Она схватила трубку висящего на стене аппарата, заранее улыбаясь при мысли, что сейчас ее тревоги закончатся.

— Привет, солнышко. Я…

— Сука.

Элизабет осеклась, похолодела. Она стояла с трубкой в руке, остолбенев и не понимая, что делать дальше. Из трубки не доносилось ни звука, и она уже почти убедила себя, что голос ей померещился, но вот он раздался снова, низкий и угрожающий, как рычание большой собаки, глухой и зловещий.

— Гадина.

Элизабет открыла рот — и захлопнула его, как выброшенная напущу рыба. Она не издала ни звука, забыла даже вдохнуть, настолько острым и болезненным' было чувство униженности и беспомощности. Кто-то вторгся в ее дом. Она оглянулась, будто звонивший мог стоять в дверях кухни, но никого не увидела. Дом был пуст и темен. Она одна. Почему-то от этого слова ей стало страшно, она почувствовала себя маленькой и жалкой. Одна.

— Шлюха, — процедил голос в трубке.

Потрясенная, дрожащая, Элизабет изо всех сил опустила трубку на рычаги, затем снова схватила и швырнула на пол.

— Шлюха.

Она в ужасе посмотрела на болтающуюся на шнуре трубку, от паники не понимая, что, наверно, плохо нажала на рычаг, затем обеими руками ухватилась за телефон и пнула трубку ногой, чтобы добить ее наверняка, будто живую. В голове вертелись нелепые догадки: может, это Хелен Джарвис изгоняет дьяволов, или Брок решил ее помучить, или кто-нибудь видел ее с Дэном в кухонное окно или убийца, который до сих пор на свободе…

Убийца еще на свободе. А она — единственный свидетель.

Мы так и не выяснили до конца, видели вы что-нибудь или нет…

За задней дверью раздался громкий шум, и Элизабет очнулась. Она кинулась наверх, в свою комнату, по дороге ушиблась плечом о косяк, но не почувствовала боли. Упав на колени перед тумбочкой у кровати, открыла ящик и под клубком шелковых шарфиков и надушенных носовых платков нащупала холодный металл рукоятки.

Пистолет Брока. Драгоценный коллекционный экземпляр. Вороненая сталь, инкрустированный перламутром приклад. «Пустынный орел» — 357, производства Израиля. Элизабет осторожно вытащила его из ящика обеими руками. Пистолет весил, наверное, целую тонну, но с ним Элизабет было спокойней, чем без него. Она опустилась на коврик, привалившись спиной к кровати, прижала оружие к себе, боком к груди, направив дуло в стену, и долго сидела, следя, как день уступает место ночи. С нею были только страх и тишина.

Полночь давно миновала, когда Трейс завел легкий гоночный велосипед в покосившийся сарай, служивший им гаражом, прислонил его к баррикаде из старых, лысых шин и, сунув руки в карманы, пошел по заросшей сорняками лужайке к дому.

Он терпеть не мог возвращаться в этот дом — особенно когда точно знал, что матушка готова с него семь шкур спустить. Где ты был, Трейс? С кем ты был? Что вы делали? Конечно, хотелось бы надеяться, что она ничего не знает о сегодняшнем разговоре с шерифом, в ходе которого он обеспечил Керни алиби, но это не более вероятно, чем снежный буран в аду. Помимо того, что она работает репортером, она его мать, а матери чуют все такое за версту.

Чтобы оттянуть неизбежное, он присел на ступеньку заднего крыльца, достал из пачки сигарету, а из кармана джинсов — коробок спичек с рекламой бара «Красный петух», прикурил и глубоко затянулся, еле удержавшись, чтобы не закашляться от горького дыма. Курить ему не нравилось, и он не собирался сохранять эту привычку надолго, но сейчас она помогала чувствовать себя взрослым, крутым — в общем, мужчиной. Разумеется, для здоровья это нехорошо, но, поскольку в последнее время в его жизни в принципе ничего хорошего не происходит, то и на здоровье можно наплевать.

Он затянулся еще раз, досадливо морщась, и долго сидел, слушая, как ветер стучит амбарной дверью. Опять собиралась гроза. В черном небе то и дело вспыхивали белые ломаные молнии, где-то вдалеке рокотал гром, и примерно то же самое сейчас творилось у Трейса в душе: смятение, злость, неловкость, как будто вот-вот случится неизвестно что, и непонятно, как поведут себя его чувства. Не докурив, он загасил сигарету о ступеньку, запустил окурок далеко во двор, как будто это баскетбольный мяч, а он сам — первый защитник «Дюк Блю дэвилз», выполняющий победный бросок в финальной игре-чемпионата на кубок НБА.

Фигня все это, детские игрушки. До НБА ему как до неба, и сознание этого тяжкой глыбой давило Трейсу на плечи. Не поедет он в Дюк, не ждут его в «Блю дэвилз» и вообще нигде не ждут. Он торчит здесь, в проклятой Миннесоте, и друзей, кроме Керни Фокса, у него нет. Интересно, бывает хуже, чем сейчас, или это край?

— А вот и наш одинокий странник.

Трейс сжался: мамин голос ничего доброго не предвещал. Да, сейчас будет еще хуже, чем минуту назад. Понятное дело, все закончится очередной ссорой. Она попытается разговорить его, он ее пошлет. Ничего другого никогда не бывает, как будто время вокруг них остановилось.

Он оглянулся на нее через плечо и обалдел: мама стояла за его спиной, обеими руками прижимая к себе оружие. Оно блестело в свете качающегося от ветра фонаря, как маленькая молния. Трейс вскочил на ноги.

— Господи, мама, ты что делаешь?

Элизабет рассеянно посмотрела на «Пустынного орла», будто уже настолько привыкла к его тяжести, что забыла, что у нее в руках. Рассказать Трейсу о звонке? Но теперь он рядом, и ей уже не так страшно. Подумаешь, звонок. Голос в трубке. Вспомнив этот голос, она почувствовала, как тело покрывается гусиной кожей озноба.

— Мне просто было немного не по себе, — сказала она, боком открывая сетчатую дверь и выходя на крыльцо. Машинально взглянула на небо: ветер вовсю раскачивал деревья, шумел в кронах. Громко хлопала амбарная дверь.

— У них есть подозрение, кто убил Джарвиса, — продолжала Элизабет, мельком взглянув на сына, — но ты ведь и сам, наверное, все уже знаешь?

Трейс стиснул зубы, отвернулся и испустил тяжелый вздох угнетенного воспитанием подростка.

— Что ты ходишь вокруг да около? Давай приступай, — огрызнулся он, решив, что нападение — лучшая защита.

К чему?

— Смешай меня с дерьмом и успокойся.

Элизабет сжала губы, борясь с желанием именно так и поступить. На самом деле ссориться с сыном она не собиралась. Конечно, он заслужил взбучку: первое, что приходило в голову, это наорать на него, выкричать весь свой страх, тряхнуть оболтуса за плечи посильнее. Но за этим лежало совсем другое: обнять его, прижать к себе и вдвоем перенестись в ту точку прошлого, когда все у них было в порядке — до Атланты, до Брока с его деньгами, обратно в Сан-Антонио, где они жили почти как нормальная семья.

— Трейс, я не могла спокойно воспринять то, что ты дал алиби Керни Фоксу. Я очень расстроена, — сказала она. — Его подозревают в убийстве.

— Да, но он не убивал.

— Ты точно знаешь?

Он снова смотрел в сторону, пряча от нее глаза и уходя от ответа. Сверкнула молния, яркая, как прожектор, и осветила то, что он совершенно не хотел показывать маме:

Она всегда без труда читала по лицу. У Элизабет упало сердце, горло сжалось от ужаса. Сбежав по ступенькам (под начавшийся дождь), она бросилась к сыну, боясь, что не совладает с собой и разрыдается. Трейс хотел увернуться, но она схватила его за руку и удержала, больно впившись пальцами в предплечье.

— Отвечай, черт бы тебя побрал! — выпалила она. — Ты знаешь, что он не убивал Джарвиса? Откуда? Ты там был?

Трейс вырвался, потирая плечо.

— Не убивал он Джарвиса, — хмуро буркнул он. — Мы в баскетбол играли.

То же самое он плел Дэну, и, наверное, Дэн слышал в его голосе ту же фальшь, что и она сейчас. Ее сын лгал. Господи, ее мальчик покрывал возможного убийцу!

— Черт возьми, Трейс, — всхлипнула она, — скажи мне правду!

Сын молча посмотрел на нее, далекий, окруженный Невидимой стеной отчуждения. Дождь струился по стеклам его очков, мокрая футболка прилипла к телу.

— Я иду спать, — сказал он и пошел в дом.

Элизабет не двинулась с места. Трейс исчез в темном доме, и ее вдруг захлестнула волна паники. Ей хотелось закричать, броситься следом, догнать его, схватить, только зачем все это? Ничего хорошего не выйдет. Все равно ей до него не достучаться, а пробовать, точно зная, что ничего не получится, не было сил.

Она стояла под дождем, плакала и только твердила себе, что все это не по правде, что эта ночь — всего лишь дурной сон, а утром все будет хорошо.