Приманка для мужчин

ГЛАВА 15

Элизабет открыла глаза среди ночи. Сон как рукой сняло, будто тело знало что-то такое,Чего рассудок еще не осознал. Заснула она на продавленном бежевом диване, не раздеваясь. Вокруг настольной лампы с низко опущенным абажуром расплывалось мягкое янтарное сияние. В доме было тихо и темно. По ковру, как конфетти, были рассыпаны маленькие карточки с заметками об убийстве — версии, мотивы, подозреваемые.

Она весь вечер просидела с этими карточками, перебирала их, перекладывала до рези в глазах и полной неспособности рассуждать. Усталый мозг отказывался распутывать клубки подозрений. Она не детектив. Куда там, на самом деле она даже не репортер. И как ей разобраться в этом, как отличить факты от домыслов, сплетни и слухи от реальных оснований для убийства?

Ни на один вопрос она сейчас ответить не могла, а потому решила отложить их, села в кровати и прислушалась. Тишина в доме стояла такая, что в ушах звенело. Кассета Бонни Рэйт, под которую она заснула, уже доиграла, и магнитофон выключился. Ни единого звука не доносилось из других комнат, только свежий ночной ветерок бесшумно раздувал занавески на открытом окне.

Весь вечер она в страхе ждала звонка, но телефон молчал, будто насмехался над нею. Часы на видеомагнитофоне показывали 0.0.0, механический будильник, стоявший на телевизоре, — 23.25. Может, она сквозь сон услышала, как пришел Трейс, и потому проснулась? Но из кухни тоже не доносилось ни звука.

— Истеричка, — пробормотала Элизабет, растирая ладонями щеки.

Она встала с кровати и прошлепала на кухню. Серебря-йый, будто вырезанный из фольги полумесяц молодой яуны заливал ярким светом кухню и двор. Красивая ночь. Мирная, тихая. Элизабет налила себе стакан молока, чтобы справиться с изжогой от беспокойства и выпитого вечером виски, понюхала его — вроде не прокисло — и подошла к окну.

Во дворе было тихо. Трейс и не думал возвращаться домой. Свет в сарае не горел. На дороге никого не было видно. У Элизабет заныло сердце: ночь, а он один, непонятно где, неизвестно с кем… Ей не хотелось проспать его приход домой — ведь должны они наконец просто посидеть рядом и поговорить, а то в последнее время только ругались, и больше ничего. Вот и сейчас, наверно, он шатается где-нибудь с Керни Фоксом и жалуется ему на стерву-мамашу.

Ему уже шестнадцать; она была старше на год с небольшим, когда забеременела им, и никто тогда не мог сказать ей, что она не знает о жизни всего, что следует знать будущей матери. Может, будь у нее самой мать, все вышло бы по-другому, а Джей Си ничего изменить не мог. Она представляла для него интерес, только когда выигрывала какие-то деньги, участвуя в скачках с барьерами или в родео, или когда, упившись до беспамятства, он путал ее с покойницей Викторией. Конечно, можно утешать себя тем, что для Трейса она лучшая мать, чем был для нее отцом Джей Си, но, наверно, звери и то больше заботятся о своих детенышах, чем ее отец о своей дочери.

На самом деле ей действительно нужно было чем-то занять голову, пока Трейс не вернулся. Надо бы еще раз перечитать отчет для страховой компании о нанесенном редакции материальном ущербе, но он, на беду, в машине, а машина — в сарае, и идти туда среди ночи ей совершенно не светит. Элизабет зябко поежилась при мысли об этом.

Трусиха. Это слово надоедливо звенело в ушах, лезло в мысли. Трусиха. Аарон поставит замки на двери, тут-то ты и станешь пленницей в собственном доме. Элизабет досадливо поморщилась, устыдясь своего малодушия. Что же, так и сидеть каждую ночь, цепенеть от страха, вздрагивать от каждого звука, пугаться телефонных звонков? Да что это за жизнь!

Обойдя кругом козлы с листом фанеры и перекочевавшую к холодильнику кучу старой обуви, Элизабет двинулась к двери во двор. Там было по-прежнему спокойно: ни подозрительных звуков, ни льнущих к стене сарая темных фигур. Дэн еще говорил, что каждый час по дороге будет проезжать патруль… Последнее воодушевило ее настолько, что она осмелилась выйти на крыльцо.

Всего-то и нужно, что пройти через двор к покосившемуся сараю за амбаром, найти бумаги в том кавардаке, что она оставила в машине, и вернуться в дом. Не бог весть какой подвиг. При свете дня она бы и не задумалась, но ночью все кажется страшнее… Правда, Джарвиса убили днем. Должно быть, он чувствовал себя в полной безопасности, не ждал беды. А ему перерезали горло.

Элизабет поскорее, пока не успела испугаться, отогнала от себя эти мысли, спустилась с крыльца и босиком пошла к сараю по заросшему сорняками двору со стаканом молока в руках.

Сарай был ветхий, узкий, ненамного шире ее «Кадиллака», с земляным полом, без окон. По углам громоздились оставленные прежними жильцами горы всякой бесполезной всячины: старые канистры с машинным маслом, жестянки с ржавыми гвоздями, негодные автомобильные запчасти, лысые покрышки. С потолочной балки свисала тусклая лампочка, дававшая света не больше, чем свеча, но и на том спасибо. Элизабет с колотящимся где-то в горле сердцем ощупью пробиралась вдоль стены, нашаривая выключатель. Под ногами что-то шелестело. Она включила свет и повернулась к машине лицом.

Повсюду валялись бумаги. Вчера вечером, уходя из редакции, она сгребла их в кучу и погрузила в «Кадиллак», чтобы за воскресенье хотя бы часть разобрать по папкам. Кто-то уже начал разбирать их. Или искать, только что? Передняя дверца машины была открыта настежь, и на утоптанный пол спускалась белая дорожка из бумаги.

У Элизабет перехватило дыхание. Дом как будто отодвинулся на необозримое расстояние, слезы заволокли глаза. Она бессмысленно смотрела на открытую дверцу. Ну, была бы она сейчас в доме, и что? Замков все равно нет. И соседей, которые могли бы прибежать на крики, тоже.

Но зато в сумке на кухонном столе есть пистолет. Плавно, как в замедленной съемке, она начала поворачивать к выходу, и тут ад обрушился на нее сзади. Мозг воспринимал происходящее урывками, словно в пульсирующих вспышках слепящего света. Закутанная в черное фигура. Глаза, рот, ничего больше. Бешеные глаза. Черная дыра рта. Он вынырнул из темного угла за капотом «Кадиллака», как призрак, встал у нее за плечом, высоко подняв руку.

У Элизабет вырвался сдавленный вопль. Кто-то наступал на нее, его рука опускалась вниз. Элизабет с криком рванулась вперед, что-то твердое наотмашь ударило ее по плечу, и боль пронзила всю левую руку до самых кончиков пальцев. Стакан с молоком полетел на пол и разбился вдребезги. У Элизабет замелькало в глазах, она оступилась, потеряла равновесие и упала на колени прямо на стекло. В правое колено впился осколок, но в горячке Элизабет почти не почувствовала боли. У нее подгибались ноги, перед глазами плыло, кружилось, будто на гигантской карусели, но сквозь предобморочную дурноту громкий голос словно кричал прямо ей в уши: беги или умрешь! Беги! Беги! Беги!

Она поползла дальше, непослушными пальцами схватилась за машину, чтобы как-то подняться на ноги. Сзади раздалось приглушенное проклятие: преследователь сражался с преградившей ему путь открытой дверцей. Второй его удар обрушился на «Кадиллак». Дверца с грохотом закрылась, но в этот момент Элизабет уже вскочила на ноги и побежала.

От ужаса ее бросало то в жар, то в холод. Ощущение было как в кошмарном сне, когда бежишь, бежишь изо всех сил, но вперед не продвигаешься, и чем больше стараешься, тем медленнее двигаются ноги. За шумом крови в ушах до нее доносились глухие удары, собственный испуганный лепет, невнятная ругань преследователя за спиной.

Она задела бак с мусором, и на пол с грохотом посыпались пустые жестянки из-под кока-колы, бутылки, кон-сервые банки. Сзади снова раздались проклятия, топот, но Элизабет не оглянулась посмотреть, упал нападавший или нет. Она выскочила из темного сарая на залитый лунным светом двор и побежала, не думая ни о чем: ни о боли, ни о смерти. Ни о чем, кроме того, чтобы поскорее добраться до дома, до лежащего на столе пистолета.

Крики распороли тишину ночного леса, как кинжал на взмахе — воздух. Серый мерин Дэна вскинул голову, фыркнул и нервно загарцевал на месте. Привстав в стременах, Дэн дал коню шенкеля, тот помчался вперед, напролом через густой подлесок, лавируя между деревьями. Дэн только успевал пригибаться к его шее, чтобы веткой случайно не выбило глаз. Мыслями он был уже там, по другую сторону рощи, с Элизабет, и сердце у него едва не выпрыгивало из груди.

Проклятье, как это он недодумал; надо было приставить к ее дому охрану, кого угодно из помощников, хоть Элстрома, если все остальные заняты. Ей угрожали по телефону, потом разгромили редакцию. Господи, она чуть не стала свидетелем убийства — и он бросил ее одну!. Неважно, что уже сам направлялся к ней, что собирался бодрствовать всю ночь; несколько часов она была совсем одна. А убить человека — дело нескольких минут. Даже секунд.

Что, если на эти несколько секунд он опоздает?

Нет, нечего думать, нечего травить себя. Дэн снова ударил пятками в бока серому; тот полетел еще быстрее, перемахнул через упавший ствол, и за деревьями показалась ферма Дрю. Конь вырвался на опушку и без остановки проскакал через двор к самому дому. Дэн опустился в седло, натянул поводья, серый резко осадил назад, присев на задние ноги, отчего передние разъехались в стороны на скользкой траве лужайки.

Тем временем Дэн, не дожидаясь, пока конь остановится, спешился и побежал к дому. При каждом шаге боль клещами впивалась в колено, но он ее почти не осознавал и не замечал; полностью подчинившись инстинкту — инстинкту не полицейского, а мужчины, — он одним прыжком вскочил на крыльцо, рывком распахнул сетчатую дверь и, не снижая скорости, ворвался в дом. Если она ранена, если умерла… — Элизабет! — крикнул он, вбегая в кухню. Здесь было темно, по углам гнездились тени. Полосы лунного света выхватывали из мрака очертания кухонной утвари и стоящую у стола фигуру. Вдруг фигура обернулась к нему, и лунный луч упал на серебряно блеснувшее дуло пистолета в ее руках.

Играя за рейдеров, Дэн недаром славился своими молниеносными бросками: он мог достать мяч практически из любого положения, хоть в двух сантиметрах от земли; не думая о боли, бросался в ноги противнику. Теперь тело вспомнило это само, без его участия: не спуская глаз с пистолета, он пролетел через комнату, вытянув руки вперед, и его пальцы сомкнулись на запястье чужой руки. Обрушившись на неизвестного всем весом тела, он увлек его за собой на пол, и оба в обнимку покатились по линолеуму, задев козлы. Тяжелый лист фанеры с грохотом свалился, пистолет вывернулся дулом вверх, оглушительно выстрелив в потолок, посыпались увесистые куски штукатурки.

Несколько из них попали Дэну по ребрам. Он заскрежетал зубами от боли, приподнялся, выбил пистолет из руки противника на пол и оттолкнул его подальше; затем оперся на ладонь и посмотрел вниз.

— Элизабет!

Она лежала под ним с белым от ужаса лицом. Дэна захлестнула волна облегчения пополам с гневом и запоздалым страхом. Он стал осторожно подниматься, чувствуя, как трясутся поджилки. Гнев казался ему самым безопасным из обуявших его трех чувств, и он дал ему полную волю.

— Господи! — взревел он, сидя на корточках. — Что еще взбрело вам в голову?

Не дослушав тираду до конца, Элизабет кое-как поднялась на колени, бросилась ему на шею, обвила его руками, чуть не повалив, и уткнулась головой в грудь.

Гнев угас как-то сам собой, а на смену ему пришло нечто иное. Дэн не хотел определять, что это было, но удержаться и не обнять Элизабет не смог. Он не думал ни о чем, просто гладил ее по плечам, по спине, по волосам, тихонько целовал в висок, а она жалась к нему и так дрожала, что он испугался, здорова ли она.

— Что случилось? — наконец спросил он, отстраняя ее голову от своего плеча и осторожно убирая с глаз мокрые волосы. — Что такое, детка?

Казалось, Элизабет не замечала его ласки: она все еще не оправилась от шока. Ловя ртом воздух, задыхаясь, урывками рассказала, что произошло, закончив на том, как исступленно рылась в сумке, ища пистолет.

Хмурясь, Дэн поднял оружие с пола и велел ей не двигаться с места, а сам вышел во двор осмотреться.

Кто бы там ни был, он давно скрылся. В амбаре никого, кроме жучков-древоточцев, не оказалось. В сарае, где стоял «Кадиллак», из норы появился любопытный опоссум, постоял столбиком среди разбросанных бумаг, блестя черными бусинками глаз, неспешно повернулся и скрылся в куче мусора у входа.

Незваный гость мог быть убийцей Джарвиса, размышлял Дэн, выйдя из сарая, чтобы поймать и привязать коня. Если так, упущен великолепный шанс схватить выродка. Но кто бы он ни был, убийца или нет, он что-то искал. Что? Записную книжку Джарвиса? От этой мысли настроение у Дэна испортилось еще больше.

Он поставил серого к коновязи, ослабил подпругу и вернулся в дом. В кухне уже горел свет. Элизабет пыталась хоть немного прибраться. Мужская сорочка длиной почти до колен казалась на ней огромной. Смаргивая слезы, она подняла с пола стоптанную кроссовку, стряхнула с нее крошки штукатурки. Дэн взял кроссовку, бросил в кучу у холодильника, обнял Элизабет за плечи и усадил к столу.

— Там никого нет.

— Но ведь был! — вскрикнула Элизабет, порываясь встать. Он положил руку ей на плечо и удержал на месте.

— Верю, был. Но теперь уже нет. Я вызову наряд, но куда он мог уйти за это время… Наверно, в машине остались его отпечатки. Посмотрим.

— Он был в перчатках, — вяло возразила она, привалясь к столу и подперев ладонью голову.

Дэн тяжело вздохнул. Успей он на пять минут раньше… А если бы на пять минут позже? Его опять охватил исступленный, бессильный гнев, но он справился с собой, подошел к телефону, набрал номер участка. Поговорив с Лоррен, обернулся к Элизабет. Она все так же сидела у стола, испуганная и очень бледная под мертвенно-ярким светом кухонной лампы.

— Откуда у тебя пистолет? — спросил он, доставая «Пустынного орла» из-за пояса и кладя его на стол, прямо на кучу хлама, который она вытрясла из сумки.

— От Брока.

Дэн поднял бровь. Такое оружие — не игрушечный дамский револьвер, который жена миллионера могла бы носить в сумочке, не газовый пистолет двадцать пятого калибра. То, что лежало на столе, к игрушкам не относилось, это была настоящая пушка с тридцатисантиметровым дулом, весом килограмма два с лишним. А заряженная и больше потянула бы.

— Он тебе это дал? Подарил?

— Не совсем. — Элизабет замялась, закусила губу. Потом шмыгнула носом и решительно отбросила со лба седую от цементной пыли прядь. — Это подарил Броку для коллекции какой-то израильский полевой командир. А я украла. — Украла?

Дэн чуть не поперхнулся от неожиданности, отошел от стола, запустил пальцы в волосы, почесал в затылке. Конечно, совсем не смешно, что она решила не уходить от Брока без трофеев, но все-таки интересно, как вытянулась физиономия у этого ублюдка, когда он обнаружил пропажу.

— Тогда, видимо, просто глупо спрашивать, есть ли у тебя разрешение на владение оружием в штате Миннесота, — спокойно сказал он.

Элизабет опять шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороной кисти.

— Да,пожалуй.

— И уж совсем нелепо надеяться, что у тебя есть какой-то опыт обращения с таким оружием.

— Я умею стрелять из пистолета, — запальчиво возразила Элизабет.

— Это не просто пистолет, Элизабет. Это базука, гранатомет, адская машина. Им можно сделать такую дыру, что туда проедет грузовик. Я его конфискую.

— Не смей! — взвизгнула Элизабет, потянувшись к «Пустынному орлу», но Дэн схватил пистолет со стола и отвел руку в сторону, чтобы она не могла достать.

— Только попробуй, — негромко предупредил он. — Я шериф этого округа. Ты незаконно владеешь огнестрельным оружием. Если б я хотел, то упек бы тебя за это в тюрьму.

— Как мило, — прошипела Элизабет, плюхаясь обратно на стул. — Убийцы гуляют на свободе, а ты цепляешься ко мне из-за паршивого краденого пистолетика!

— Да ты могла меня застрелить! — вскипел Дэн.

— Или спасти свою жизнь. Что, если бы это не ты вошел в кухню?

— Ага, — кивнул он. — Что, если бы не я? Что, если бы Трейс? Кстати, где его носит? Где он?

— Ушел.

— Отлично.

Не выпуская оружия из рук, он медленно обвел взглядом кухню и раздраженно выдохнул. Дело обстояло намного хуже, чем казалось вначале, а в самой гуще событий опять была Элизабет — всем чужая в городе, без пяти ми-иут очевидец убийства, без пяти минут частный детектив. И, как назло, их единственному, по сути, подозреваемому обеспечил алиби не кто иной, как сын Элизабет.

Она смотрела, как Дэн шагает из угла в угол кухни, и с каждым его шагом на нее наваливалась смертельная усталость. Последствия пережитого потрясения мстительно брали свое: плечо болело все сильнее, дрожь сотрясала все тело до самых кончиков пальцев. Элизабет согнулась пополам, баюкая больную руку. Лучше бы онемение длилось подольше, тогда она ничего не чувствовала бы… Тут она впервые заметила прореху на колене, окруженную расплывающимся кровавым пятном, рассеянно потрогала ее. Рана оказалась нешуточная, но промывать и перевязывать ее уже не было сил.

— Элизабет?

Поддернув джинсы, Дэн присел перед нею на корточки. Он-то распинался, пять минут отчитывал ее из-за этой несчастной пушки, а она, выходит, ни слова не слышала?

— Эй, — позвал он, протянул руку, дотронулся до ее щеки. Щека была холодная и влажная. Видимо, лекция о незаконном ношении огнестрельного оружия окончательно обессилила Элизабет, даже если она и начинала приходить в себя после нападения. — Ты как?

— Больно, — прошептала она. — И кровь никак не остановится.

Голос у нее был слабый и удивленный. Дэн подумал, что, наверно, она все еще в шоке, но сомневался, стоит ли немедленно вызывать врача. Ему хотелось самому поухаживать за ней. Он не желал подпускать к ней никого. Это чувство было настолько необъяснимым и сильным, что Дэн принял его как данность и отказался от размышлений с легкостью человека, привыкшего отрицать собственные .чувства.

Осторожно отведя от раны набрякшие кровью лохмотья, он осмотрел ее под яркой лампой. Прямо под коленной чашечкой был небольшой, сантиметра три в длину, порез, не слишком глубокий, чтобы накладывать швы, но сильно кровоточащий и грязный. Вдобавок там застряло много мелких осколков. Рану следовало скорее промыть. Руки и лицо Элизабет были в полузасохшей грязи, и она ни на миг не переставала массировать себе левое плечо, то сгибаясь почти пополам, то медленно раскачиваясь, чтобы перемочь боль.

— Идем, милая, — сказал Дэн, вставая и поддерживая ее за здоровую руку. — Тебе надо помыться.

— Я могу сама, — промямлила Элизабет, понимая, что говорит не правду, но ей отчаянно хотелось сохранитьхотьмалую толику достоинства.

— Можешь, но ведь не станешь.

— Мне нянька не нужна.

— Конечно, — согласился Дэн, обнимая ее за талию, чтобы она не упала. — Тебе нужен охранник. Ванная где?

— Добро пожаловать в мою роскошную ванную, — торжественно объявила Элизабет, поймав взгляд, брошенный Дэном на помятый жестяной поддон с дешевой клеенчатой занавеской в тропических рыбках. — Я как раз собираюсь поставить тут джакузи.

— Наверно, к такому ты не привыкла, — пробормотал он.

Она пожала плечом и отвела взгляд.

— Видала и похуже, причем того, что хуже, в моей жизни было больше, чем того, что лучше этого.

— Давай-ка снимем джинсы, — проворчалон, расстегивая пуговицу у нее на поясе.

Их пальцы встретились, а затем встретились взгляды, и комнатка стала еще меньше, чем была. Дэн попятился назад, но уперся в раковину. Элизабет тоже попыталась отпрянуть, но наткнулась на унитаз. Тогда Дэн поднял руки, потому что больше их было некуда деть, и дал ей раздеться самой.

Он скрипел зубами и твердил себе, что нет ничего особенного в том, как она расстегивает пуговицу и тянет вниз язычок «молнии». Он заботится о ней из сострадания, и все. Но вот джинсы скользнули по ее бедрам вниз, открыв взгляду черные кружевные трусики, и Дэну пришлось собрать все силы, чтобы не думать, каково быть с нею, в ней. Потом показался уродливый порез на колене, и его замучила совесть. Ей больно, ей плохо, а он о чем думает!

— Сядь, — буркнул он.

Элизабет опустилась на табурет, оправляя рубаху, чтобы не было видно трусиков. Странно, глупо, но она стеснялась его. Или, пожалуй, нет. Не стеснялась, не то слово. Чувствовала себя беззащитной — да, так точнее, и это ей совсем не нравилось. После Брока она дала зарок больше Be быть беззащитной перед мужчиной. Любовь ранит и калечит, особенно когда тот, кого любишь, испытывает к тебе нечто другое. Снова проходить через это ей не хотелось.

Не то чтобы она влюбилась в Дэна Янсена, поспешила уверить себя Элизабет. Вот еще глупости.

Он осторожно промыл ей рану, вынул осколки, и его большие руки оказались нежными, как у мамы. Это заставило Элизабет задуматься, каким он был отцом, пока миссис Янсен не дала ему отставку. Интересно, скучает ли он по дочери? Почти все, кого она знала, не скучали бы ни минуты. Джей Си, Бобби Ли, Брок — все они если и хотели считаться отцами, то только на словах. Но ей почему-то казалось, что Дэн не такой. Может, оттого, что единственной личной вещью в его казенном кабинете была фотография дочки, державшей листок со словами: «Папочка, я тебя люблю»?

Дочки, которая, наверно, ждет его дома.

— Что ты здесь делаешь? — Этот вопрос только что пришел ей в голову. До того она была только благодарна ему за то, что он рядом. Дэн посмотрел на нее с тревожным недоумением, и она решила спросить по-другому:

— Почему ты здесь? Как ты сюда попал?

Он покраснел, кашлянул и с удвоенным вниманием принялся вертеть в руках полоску пластыря.

— Я ехал мимо верхом.

— Верхом? В такое время?

— Скрипнув зубами, Дэн приладил пластырь ей на колено, нажав так, что она поморщилась от боли. Он не хотел признаваться, что собирался всю ночь наблюдать за ее домом из рощи, что провел за этим уже две ночи. И не желал думать о том, что сегодня оказался у ее дверей слишком поздно. Еще немного, и совсем опоздал бы.

— Да, чтобы развеяться, — ответил он, что было правдой по крайней мере наполовину. Он любил ездить верхом, и это объяснение было вполне логичным, в отличие от второй половины правды — что ему хотелось быть рядом с Элизабет, охранять и защищать ее, что он чувствовал себя последним уродом из-за того, что произошло вчера ночью.

— А домой к дочери тебе не надо? Он нахмурился при нечаянном напоминании о том, что Эми не желает больше проводить вечера с ним.

— Она ночует у двоюродной сестры, — скороговоркой пробормотал он, старательно отводя взгляд от ноги Элизабет, и встал. — Ладно, теперь давай посмотрим плечо.

Элизабет послушно оперлась на его руку и поднялась с табурета. Они опять стояли почти вплотную, и память о вчерашней близости витала в воздухе между ними.

Дэн тоже не мог отрешиться от воспоминаний, пока расстегивал верхние пуговицы мужской сорочки Элизабет. Он вспоминал, что вчера не соизволил потратить на это пяти минут времени. Господи, какая же он дрянь! Стараясь справиться с пронзившим его чувством вины и с острым всплеском желания, он осторожно спустил сорочку с ее левого плеча. Ничего, эту пытку он заслужил.

— Так больно? — спросил он, легко касаясь плеча кончиками пальцев, а другой рукой бережно поднимая ее руку. Кожа нежнее шелка, да еще этот дразнящий аромат дорогих духов… Если бы опустить голову туда, где шея переходит в плечо, прильнуть губами к этой коже, попробовать ее на вкус…

Элизабет поморщилась. Плечо болело, но боль заглушало множество других ощущений.

— Да, — еле слышно выдохнула она.

— По-моему, перелома нет, — уверенно сказал он. — Только ушиб. Хочешь, сделаем рентген?

— Не надо, — прошептала Элизабет, вся дрожа, нонеот боли, а оттого, что его рука до сих пор лежала на ее голом плече. — Хочу только лечь в постель поскорее.

Дэн подавил стон. И он хотел уложить ее в постель, да только этому не бывать.

Он помог ей подняться на второй этаж, обвив рукой за талию и приняв на себя часть ее веса, но на верхней площадке лестницы посторонился и пропустил ее вперед, чтобы она не увидела, что с ним делает ее близость.

У дверей спальни Элизабет остановилась и через плечо строго взглянула на Дэна.

— Не смей смеяться над моей кроватью, — предупредила она, низко сдвинув брови.

— С чего это мне смеяться над твоей кроватью?

— Брок смеялся. — Она открыла дверь, прихрамывая вошла в спальню, включила лампу на ночном столике, не зажигая верхнего света: в полумраке комната выглядела не так жалко.

Дэн стоял на пороге маленькой комнатки с розовыми стенами, изумленный, растерянный, не испытывая ни малейшего желания смеяться. Он не стал бы смеяться даже под страхом немедленной смерти, так гордо и нежно посмотрела на него Элизабет.

Кровать царила в комнате, почти не оставив места обшарпанному платяному шкафу и ночному столику. Элизабет обошла ее кругом, откинула покрывало в цветочек, пышно взбила подушки, надменно подняв подбородок, будто ждала, посмеет ли он высказаться насчет сверкающего латунью изголовья с прихотливым ажурным узором.

— Брок называл ее «шлюхина радость», — пояснила она. — Говорил, что это верх вульгарности. А мне нравится, и, что подумают другие, в том числе ты, мне наплевать.

Однако по тому, как она это сказала, Дэн отлично понял, что ей совсем не все равно. Она боялась, что над нею будут смеяться, дразнить, унижать — как Брок Стюарт.

Дерьмо собачье.

— По-моему, очень красиво, — мягко возразил он. Лучше не замечать, как хорошо он сказал. Дэн — человек тяжелый, и с этой стороны Элизабет видела его слишком часто, чтобы поверить, что он может быть другим.

Он подошел к ней сзади, запустил руку под волосы, гладя по затылку, по шее.

— Ты красивая, — серьезно сообщил он, подступая еще ближе, наклонился, потерся щекой о ее волосы. — И мне глубоко плевать, что там думает Брок Стюарт. Мне уже ясно, что он кретин.

Элизабет чуть повернула голову, и тут же Дэн поймал ее губы и стал покрывать их тихими, нежными поцелуями, дрожа от сдерживаемой страсти. Ему хотелось уложить ее поперек огромной кровати, исцеловать всю, без остатка, цо он заставил себя оторваться от нее, ненавидя разделившие их сантиметры пустоты.

— Тебе надо отдохнуть, — стараясь дышать ровно, сказал он. — Если буду нужен, я внизу.

Он был нужен ей сейчас, немедленно, но, видимо, решил проявить благородство. Отчасти Элизабет восхищалась им, отчасти — злилась и проклинала его внезапную скромность. Она хотела, чтобы он остался, но не просить же об этом? И потом, как же Трейс, ведь рано или поздно он придет домой? И еще — у нее есть гордость. Как бы ни хотела, она не станет вымаливать у мужчины ласку и тепло.

Забравшись под простыню, все в той же голубой сорочке Брока, Элизабет натянула одеяло на ноги и откинулась на гору подушек в кружевных наволочках. Дэн пошел к двери.

— Дэн? — помимо воли сорвалось у нее. Она не успела прикусить язык и теперь лихорадочно придумывала, что бы еще сказать. Он выжидательно смотрел на нее. — Спасибо за то, что ты здесь.

Он кивнул и собрался идти.

— Дэн?

Он поднял бровь, остановился. В душе Элизабет желание боролось с гордостью, и гордость взяла верх.

— Спасибо, что не смеялся над моей кроватью. Он посмотрел ей в глаза долгим взглядом, чувствуя за ее словами нечто более сложное, чем простую благодарность.

— Дэн, — в третий раз прошептала она. — Останься. Он повернулся спиной к двери и к своим благим намерениям, физически ощутив притяжение ее страсти, силы делания. Не сводя с него глаз, Элизабет села на краю кровати, медленно расстегнула пуговицы, и рубашка свобод-йо соскользнула с ее плеч.

— Останься, пожалуйста, — повторила она. — Хотя бы ненадолго.

Дэн осторожно дотронулся до больного плеча.

— Я не хочу сделать тебе больно.

Она помотала головой, прогоняя его тревоги. Разумеется, ей будет больно — не так, как думает он, а намного больнее, и эта боль будет глубже. Она сама впустила ее и теперь может только держать себя в узде, не забываться и взять то, что он способен предложить ей. Не всего его, а только его тело. На миг она вспомнила о Джолин, впервые поняв, что заставляло ее раз за разом принимать Рича.

А потом она вообще перестала думать, анализировать, копаться в себе — просто взяла руку Дэна и положила себе на грудь.

Он смотрел, как при его прикосновении она закрыла глаза, запрокинула голову… Порядочный человек на его месте ушел бы, но он себя порядочным не считал. Он был просто человек, мужчина, он хотел того же, что и все мужчины на свете, и сейчас прикасался к женщине, которая сгорала от желания быть с ним. У него не хватило бы духу уйти от нее, и он остался.

Быстро раздевшись, он прилег на прогнувшуюся под его тяжестью кровать.

— На этот раз мы все сделаем как надо, — шептал он, склоняясь к Элизабет, касаясь губами ее губ. — Я буду тебя целовать, трогать… — Он подставил ладонь под ее грудь, большим пальцем погладил сосок. — Буду пробовать тебя на вкус, — продолжал он, покрывая поцелуями ее горло, погружая язык в нежную ямку между ключиц, где трепетал пульс. — На вкус, — повторил он шепотом, ложась рядом с нею.

Три раза он входил в нее, три раза проваливался вместе с нею в сладкое, жаркое забытье.

Элизабет льнула к нему, потрясенная накалом его страсти, страшась отклика собственного тела на его ласки. Она закрывала глаза, чтобы ничего не видеть и не знать, прятала лицо на плече у Дэна. Господи, не надо, ей нельзя его любить… Нет, не помогает.

Потом пришла боль. Элизабет закусила губу, собирая все оставшиеся крупицы силы, чтобы не поддаться, не закричать в голос.

— Ты что? — шепотом спросил Дэн. — Я сделал тебе больно?

Не доверяя собственному голосу, она только помотала головой.

Дэн распростерся над нею, опираясь на локоть, убрал с ее лица пряди волос, думая о том, как сотни раз проделывал это с Энн Маркхэм, вспомнил почти животное выражение физической удовлетворенности в ее глазах, на раскрасневшемся потном лице. Элизабет выглядела совсем иначе, хрупкой и беззащитной, и Дэн ощущал неодолимое желание защитить и утешить ее. Склонившись ниже, он поцеловал ее в висок. Она снова обвила его руками, удерживая рядом с собой, в себе.

— Все хорошо, — шепнул он. Непонятно, так ли это было на самом деле, но ему хотелось поделиться с нею… чем? Нежностью? Теплом? — Все хорошо.

Нежно притянув ее к себе, он повернулся на бок, радуясь, что она рядом. Дыхание Элизабет стало реже, ровнее, и через минуту она уже спала. Радость. Странное чувство. С Энн Маркхэм он никогда ничего подобного не испытывал. После очередного сеанса любовных игр обычно наваливалась усталость, а в груди ныло от пустоты. Теперь же он смотрел на прильнувшую к нему спящую женщину, чувствовал на своей коже тепло ее дыхания… и радовался.

Это потрясло его. Что с ним такое, нет ли тут опасности? Он немедленно вспомнил о том, что ни от кого не зависит, что он мужчина, что никакие путы ему не нужны. И без радости он тоже обойдется. То, что у него с Элизабет, к утолению физического желания относится лишь отчасти, тут замешано слишком много всего. Опасная зона оказалась совсем рядом, они подошли к ней вплотную, а ведь он когда-то дал себе зарок никого сюда не пускать.

Отодвинувшись от согревшейся во сне женщины, он повернулся на спину и долго лежал так, глядя в покрытый трещинами потолок, размышляя, во что ввязался и зачем, но, когда женщина снова прижалась к нему, сонно пробормотав что-то, не встал с кровати, а положил руку ей на плечо. Ему было хорошо.

…Хрипловатый, низкий голос Бонни Рэйт шептал в динамиках в тускло освещенной гостиной. Он пел о непрочных отношениях, о преходящей любви — слишком грустно и слишком близко к истине. Дэн приглушил звук и взялся за разбросанные по полу карточки. От намерения заснуть он давно отказался, вышел в гостиную и теперь сидел на диване со стаканом украденного Элизабет виски. Ее мысли, догадки, рассуждения об убийстве Джарвиса белели на ковре, как кусочки головоломки, которую она никак не могла собрать.

Да и он до сих пор не может, напомнил себе Дэн. Подходящий подозреваемый есть, но нет улик, чтобы инкриминировать ему убийство. Из всех отпечатков на корпусе и в салоне «Линкольна» Керни Фоксу не принадлежал ни один. Это не значило, что Джарвиса убил кто-то еще; просто на настоящий момент у Дэна не было материала, чтобы передать дело в суд, что само по себе было достаточно странно. Керни Фокс не ученый по ракетам. Он хитрый, пронырливый, но вряд ли у него хватило бы ума ни разу нигде не засветиться.

По спине пополз холодок сомнения. Дэн шепотом выругался, вспомнив, в чем упрекала его Элизабет. Ее слова эхом прозвучали у него в ушах. Да, ему лень думать. Он пытался повесить убийство на приезжего, потому что так проще и еще потому, что не хотел смотреть на тех, кого знал всю жизнь, как на подозреваемых.

Он пробежал глазами вереницу карточек.

Хелен Джарвис: неуравновешенна. Дж. ее обманывал. Большое наследство. Гарт Шефер: неприятный тип. Старая обида. Злобный. Бешеный нрав. Рич Кэннон: выскочка. Смерть тестя ему выгодна, но у него алиби — Джолин. Черная книжка: ключ. Где она ? Чьи там имена ?

Естественным побуждением Дэна было развеять одно за другим все ее подозрения, рассказав ей все, что он лично знает о каждом. Хелен было выгодно оставаться женой Джарвиса. Обида Гарта была слишком давней, а сам Гарт так погряз в жалости к себе, что вряд ли стал бы что-либо предпринимать спустя столько времени. Рича абсолютно устраивало его положение приживалы. Так ему было удобно.

Но Элизабет видела всех этих людей другими глазами, глазами постороннего. Она ничего не знала ни об их характерах, ни об их прежней жизни. Ее мнения основывались на первом впечатлении, да к тому же в чрезвычайной ситуации. Трудно сказать, помогает это верно судить или, наоборот, мешает.

Дэн протер глаза, вздохнул. Лучше бы не копаться в этом. Лучше бы обвинения Элизабет не всплывали в его памяти. Но ведь она права: ему действительно не хотелось знать, что скрывается под внешним благообразием родного городка и его жителей. Он хотел, чтобы все оставалось как есть.

«Вы лентяй, шериф Янсен, вот кто вы такой», — вынужден был признать Дэн.

А Элизабет рвалась в бой. За правду, за свою газету. Дэн обвел взглядом неуютную темноватую гостиную с потрескавшейся краской на стенах и просевшим потолком и вдруг понял, что в первую очередь Элизабет хочет вырваться отсюда. Из нищеты она попала в роскошь, а потом опять в нищету, и нетрудно догадаться, что ей больше понравилось. В кружевном французском белье она выглядит потрясающе.

Внизу тихо хлопнула входная дверь, и этот звук немедленно отвлек Дэна от досужих мыслей. Выключив свет, он бесшумно прошел из гостиной через столовую к кухне, затаив дыхание, приоткрыл кухонную дверь и заглянул в щелку.

Трейс Стюарт стоял у открытого холодильника с пакетом молока в руке.

— Не поздновато приходишь домой?

Пакет выпал у Трейса из рук и с громким всплеском шлепнулся на пол. Во все стороны полетели молочные брызги. Трейс судорожно обернулся и уставился на стоявшего на пороге человека. Сердце у него колотилось. Шериф. Господи, вот это да. Вот влип. Что же теперь делать?

— Третий час, — спокойно заметил Дэн. — Ты где был, Трейс?

Трейс шумно сглотнул вставший в горле колючий ком страха. Все, он покойник. Янсен что-то пронюхал. Иначе зачем он здесь? Он что-то знает; вон, так и сверлит глазами. Трейс физически чувствовал, как этот взгляд лазерным лучом врезается прямо ему в мозг.

— Тусовался, — промямлил он, неловко поводя плечами. — Просто тусовался.

— С кем?

— С ребятами.

— И Керни Фокс там был?

— Был. И что с того? Мы ничего плохого не делали. Просто тусовались.

— Я уже слышал.

Дэн неторопливо прошел через кухню, с интересом наблюдая, как на лбу мальчишки выступают мелкие бисеринки пота. Он был похож на испуганного жеребенка-двухлетка, готового шарахнуться в сторону и ускакать, как только отпустят. Он что-то скрывал. Как говорила Элизабет, врун он никакой. Но повода допросить его у Дэна пока не было.

Он взял со стола скомканное полотенце и протянул парню.

— Ты бы вытер с пола.

— Да, конечно.

Трейс схватил из его рук полотенце, присел на корточки и принялся собирать растекающуюся вокруг кроссовок молочную лужу. Ему хотелось провалиться сквозь землю, стать невидимкой или уменьшиться раз в двести, чтобы исчезнуть в трещине линолеума; хотелось оказаться где угодно, только не здесь, не рядом с этим типом, который буравит его ястребиным взглядом и мучает вопросами. Клинт Иствуд фигов.

А все Керни, мать его. Это он во всем виноват.

— Трейс, сегодня ночью кто-то напал на твою маму. Тот так резко вскинул голову, что чутьне свалились очки.

— Что? Господи! Она в порядке? Он бросил полотенце, встал во весь рост, готовый бежать к ней. У него опять колотилось сердце, но совсем по другой причине: он чувствовал себя мужчиной, ибо его семье угрожала опасность. Кроме мамы, другой семьи у него нет — во всяком случае, рассчитывать больше не на кого.

— Она напугана, — сказал Дэн. — Сейчас она спит. Трейс шумно, с видимым облегчением выдохнул, провел рукой по коротко стриженным волосам и начал ходить по кухне, то и дело наступая в пролитое молоко и развозя грязь по всему полу.

— Кто-то рылся в бумагах, которые она оставила в машине. Ты ведь ничего об этом не знаешь, верно?

— Не знаю, — тряхнул головой парень, с подозрением косясь на шерифа. — Откуда бы мне?

Дэн пожал плечами. Ему хотелось повесить на Фокса и это, и разгром редакции «Клэрион», но где взять мотивы? Вчера разгром еще можно было бы истолковать как проявление общей неприязни, но теперь… Кто-то явно что-то искал, а значит, выдвинутая Элизабет версия «черной книжки» имела право на жизнь. Более того, оказывалась единственно логичной.

— Вы хотите сказать, что думаете, будто я причинил маме вред? — тыча себя пальцем в грудь, ощетинился Трейс, надменно, совсем как мать, вскинув голову. — Да никогда!

— Никогда? — спокойно спросил Дэн.

Он прислонился к буфету, скрестил руки на груди, не сводя глаз с подростка. Только-только начинает взрослеть: уже вытянулся, раздался в кости, но еще не привык к своему новому облику. Приятный парнишка. Когда он сам был таким? Лет сто назад, но помнит, каково быть шестнадцатилетним: как будто идешь по бровке тротуара, с трудом удерживая равновесие и не зная заранее, в какую сторону упадешь — в детство или в зрелость, и до конца не уверен, где хочешь оказаться, там или тут.

У Трейса сейчас был как раз такой взгляд: он и понимал, что должен вести себя как мужчина, и где-то в глубине души боялся полностью осознать, что это значит.

— Как думаешь, ей было приятно, что вчера тебя под стражей водили на допрос? — продолжал Дэн.

Трейс сжал зубы и отвел взгляд. Он не просил, чтобы его туда таскали и поджаривали на медленном огне. Это все Керни виноват. Будь он проклят, этот Керни. Хорощ друг. Трейс почувствовал себя глубоко несчастным, таким несчастным, что стало горько в горле, и он проглотил этот горький ком. Пусть теперь жжет его изнутри, вместе с виной и страхом, которые уже давно там поселились.

— Трейс, она волнуется за тебя.

— Пусть не волнуется. Я могу сам о себе позаботиться, — проворчал Трейс, глядя на свои кроссовки. Он стоял в луже молока. Вот всегда так, вечно он во что-нибудь вляпывается. Что ж, мужчина должен уметь сам убрать за собой, решил он и нагнулся за полотенцем. Пожалуй, пора придумать, как разобраться со своими проблемами.

— Будешь дальше болтаться без дела с Керни Фоксом, и заботиться о себе тебе придется в тюрьме. Ты этого хочешь?

— Нет, сэр.

Дэн взял со стола второе полотенце и присел рядом с Трейсом, чтобы помочь ему собрать остатки молока.

— Пора тебе делать выбор, Трейс, — негромко сказал он. — Надеюсь, ты выберешь правильно. Ради себя самого и мамы.

Трейс поправил очки, отчаянно моргая, потому что глазам вдруг стало горячо.

— Да, сэр, — промямлил он.

Оба поднялись. Дэн бросил мокрые полотенца в раковину. Трейс стоял, понурив голову и подняв плечи, как щенок, которого только отругали за то, что гонялся за машинами. Дэну вдруг стало жалко парня. Никого у него нет — ни друга, ни отца.

Он хлопнул Трейса по плечу.

— Знаешь что, иди-ка спать. Завтра на Кейлор-Филд матч по софтболу. Кажется, им нужен подающий. Но если не поспать хоть несколько часов, точного удара не жди.

Трейс молча кивнул. Говорить ему не хотелось. Кому он нужен в этой команде? Он, придурок с Юга, который смешно растягивает слова и водится с Керни Фоксом? Да проживи он тут хоть сто лет, все равно никому в их вшивой команде он нужен не будет, ни подающим, ни запасным.

Сунув руки в карманы, он направился к двери.

— Трейс?

Янсен стоял и смотрел на него умными волчьими глазами. Да, такого не обманешь. И пробовать не стоит. Сердце у Трейса екнуло и опустилось куда-то в живот.

— Твоя мама считает, что ты хороший парень. Не разочаровывай ее. Ей и так досталось.

— Да, сэр, — прошептал Трейс, повернулся и, как побитый пес, поплелся наверх. На душе у него было хуже некуда, и он думал, что только чудо поможет ему когда-нибудь стать настоящим мужчиной, таким, как, например, Дэн Янсен.