Принц Полуночи

Глава 27

Мистер Горацио Уолпол стоял с Ли и миссис Пэттон в столовой Остерли-Парка, где хозяйка устроила легкий ужин после арфового концерта.

— Все Перси и Сеймуры должны скончаться от зависти, как вы считаете? — Мистер Уолпол суетливо помахал платком и оглянулся вокруг на стены и потолок, расписанный белым тонким узором по розовому и зеленому фону. — Какой вкус! Какое изобилие! — Он слегка наклонился к Кларе. — Какие расходы!

— Но где же те самые стулья? — спросила миссис Пэттон, оборачиваясь. — Я хочу увидеть стулья в форме лиры Аполлона!

— Вдоль стены, кузина Клара, — заметила Ли, кивая на угол переполненной людьми комнаты: — Вон там один.

— Как модно! Пойдемте, мистер Уолпол, я хочу посидеть для пробы на одном из этих чудес.

— Обязательно посидите, дорогая. Но начинаются танцы, это очень смелое нововведение. Миссис Чайлд не хочет по старой моде просто садиться за ужин. Мы должны быть современными. Могу ли я просить вас прогуляться по галерее? Она, знаете ли, сто тридцать футов длиной.

— Это непреодолимая длина, — согласилась она, — но если мне захочется поупражняться, я лучше потренирую шею, разглядывая бенсовский потолок над лестницей. Возьмите с собой вместо меня леди Ли.

— С удовольствием. — Он поклонился Ли, шаркнув ногой в балетном стиле на цыпочках. — Если она согласна.

Ли оперлась на протянутую руку. Она не собиралась принимать это предложение. Она сказала Эс-Ти, что не придет. Но в последующие дни продолжала думать о том, как в саду он держал сломанную розу, пока не показалась кровь. Утром она ошеломила Клару и немного саму себя, согласившись с предложением кузины принять участие в каком-нибудь предстоящем светском развлечении, например поехать в Уиндмилл-Лейн.

Клара настояла, чтобы Ли появилась в одном из недавно заказанных ею платьев. Портниха миссис Пэттон в течение часа внесла некоторые измерения и переделки в фиолетовом шелковом платье, подшивая и поддерживая серебряное кружево, чтобы оно хорошо закрывало локти. Клара выбрала для Ли веер и аметистовое ожерелье, которое хорошо сочеталось с цветочной гаммой вышивки на корсаже и привлекало внимание к декольте. После принятия ванны их надушили, завили, начесали и украсили перьями. И все это время парикмахер горько сетовал по поводу слишком коротких волос Ли.

Она еще не видела Эс-Ти. Его не было на концерте арфиста в зеленой дамской гостиной, полной гостей. Эс-Ти не стоял рядом хозяевами, когда они приветствовали своих гостей, а также среди игроков в карты в библиотеке. Ли уже начала думать, что он покинул Огтерм, как вдруг увидела входящим в галерею.

Мистер Уолпол пригласил ее танцевать. Мельком увидела она золотую фигуру Сеньора в бронзовом свете бархата с блондами и, повернувшись, вступила в бойкий гавот.

Эс-Ти стоял, положив руку на эфес своей придворной шпаги, небрежно облокотившись на косяк.

Ее наполнила странная легкость, от которой кружилась голова. Ли почувствовала, что улыбается, ощутив удовольствие от танца, от этого вечера, от мистера Уолпола, от цвета шпалер.

Он здесь. Он не уехал.

Когда танец кончился, Ли последовала за мистером Уолполом и оказалась вблизи Сеньора. У нее не было выбора. Она не могла заставить себя приблизиться к нему, даже если бы это было прилично. Как странно чувствовать себя отчужденной этикетом и эмоциями с человеком, с которым лежала в постели, который касался ее обнаженной кожи, целовал и ласкал, шептал, что любит ее. С ним она делила жизнь и смерть, вкус дыма и крови. Она хотела спросить его, где Немо, как поживает Мистраль, выучил ли он новые трюки. Ей хотелось рассказать, что Сирокко и гнедой здоровы и за ними хорошо ухаживают в конюшне мистера Пэттона, их каждый день выезжает выбранный ею мальчик.

Хотелось также поговорить с ним о других вещах, делах, которые не пришли ей в голову там, в саду, обо всех вопросах, которые, казалось, пробивались через лед, сковавший ее душу, и который теперь трескался при воспоминании о том, как он мучил розу.

Клара несколько раз выходила из столовой с небольшой группой друзей. Мистер Уолпол снова пригласил ее на танец, и она согласилась. Потом Ли тихо стояла и наблюдала, как ее кузина об руку с мистером Уолполом прошли на галерею. Зазвучала музыка. Затрепетали веера и засверкали драгоценности, леди стали кивать, а джентльмены улыбаться. Кто-то тронул ее сзади за локоть.

— Миледи, — проговорил Сеньор, — мой танец.

В этом приглашении не было ни особой грации, ни элегантности, которых, как известно, у него избыток. Он стоял, лениво опершись одной рукой на спинку стула, и пристально смотрел на нее.

Ли запрокинула голову и слегка присела. Робкая улыбка тронула уголки ее губ.

Он выпрямился, отпустил стул и двигался как-то странно, запинаясь; когда Ли взяла его за руку, то почувствовала легкий запах спиртного.

Они встали в позицию. Эс-Ти слегка качнулся, но удержался на ногах, опершись о ее руку. Видимо, выпил слишком много для сложного салонного танца.

Танцоры уже построились, приветствуя друг друга поклонами и приседаниями. Сеньор только слегка кивнул, пристально уставился на нее, хмуря брови. Струйка пота покатилась по его напудренному виску. Ли почувствовала всплеск любви и нежности, он был настолько родной, настолько частью ее прошлого и настоящего, что месяцы черных мук и отчаяния, казалось, растворились, исчезли в тумане.

В такт музыке пары соединяли руки и выступали друг перед другом. Он двигался вместе с остальными, делая шаг вперед, его рука все крепче сжимала ее руку. На мгновение она приняла на свою поднятую руку всю тяжесть его движения. Затем Эс-Ти оттолкнулся от нее, зашатался, отступая назад, не сводя с Ли глаз. Пара во главе цепочки пошла по ряду между ними; ряд открылся, он крепко схватил ее руки, начиная пируэт.

Ли устойчиво удержала его, прикладывая все свои силы. Они прошли по кругу, но когда партнеры оставили друг друга и начали двигаться кругами в противоположных направлениях, он потерял равновесие, задев еще одну даму, отступив слишком далеко и споткнувшись о ноги ее партнера, и сильно ударил плечом другого мужчину.

Танец расстроился. Сеньор стоял в полном отчаянии, а ганец продолжился.

Ли, увидев выражение отчаяния на его лице, внезапно все поняла.

Отпустив руку своего партнера по танцу, быстро двинулась к Эс-Ти, ослепительно улыбаясь другим партнерам.

— Ужасно пьян, — говорила она, качая головой.

Эс-Ти не сводил с нее глаз и неровно дышал. Когда она схватила его за руку, он стал противиться повороту. Она видела панику в его глазах.

— Мистер Мейтланд, давайте подышим свежим воздухом и предоставим танцу продолжаться без нас.

Его пальцы вцепились в ее плечо, как в якорь спасения.

— Медленно, — пробормотал он под прикрытием музыки. — Не дай мне упасть.

— Не дам. Они думают, что ты пьян как сапожник.

Танец за их спиной продолжился, на их место стала другая пара, им вслед крикнули несколько шуток. Толпа доброжелательно расступилась. Жесткая хватка Сеньора ослабла. Казалось, он приобрел устойчивость по мере их движения по прямой через дверь в большой холл. Только несколько пар возвращались с ужина через гостиную. Бледные гипсовые пилястры, римские урны и статуи мягко светились на пепельно-сером фоне отдельных комнат. Ли остановилась, но Сеньор двинулся вперед.

— Наружу, — сказал он, — я хочу выйти отсюда.

Привратник открыл им переднюю дверь. Ночной воздух освежил Ли. Двор не освещался. Полутемный холл соединял его и двери крыла с темными рядами окон. В дальнем конце поднимались призрачные греческие колонны внешнего портика. Эс-Ти продолжал идти.

Достигнув первого ряда колонн, он не остановился, прошел ко второму ряду храмовых колонн и только тогда остановился. Прямо впереди была широкая лестница подъездной аллеи во двор. Ли едва могла разглядеть бледную массу камня, но знала, что он здесь. В Лондоне на развлечение они бы приехали не раньше одиннадцати. В сельский Миддлсекс все приехали до темноты. Позднее здесь будет вереница экипажей, возвращающихся в Лондон под вооруженной охраной, любезно предоставляемой их хозяевами. Никто не уезжал домой один или рано.

Слишком много на дорогах грабителей.

Эс-Ти тяжело облокотился на колонну.

— Проклятие, — резко прошептал он. — Проклятие, проклятие, проклятие.

— Когда это с тобой произошло? — спросила она, не нуждаясь в объяснении, что у него болит.

— Сегодня утром. Проснувшись, я шевельнул головой, комната закружилась. Не мог поверить этому. Думал, что это пройдет. Думал, что если я выпью, смогу… взять себя под контроль. Но я забыл… Как легко забыть, как чувствуешь себя при этом! Думал, что смогу танцевать. Танцевать!

Ли молча следила за ним. Ее глаза видели его темный силуэт на фоне бледной колонны.

— Думаешь, никто не догадался? — спросил он.

— Нет.

— Пари, — пробормотал он. — Как прелестно и как вульгарно! Знаменитый Принц Полуночи стал пьяницей и растворился.

— Ты много пил? Может быть…

— Если бы так! Выпил каплю бренди. Если бы напился… может, тогда мне было бы все равно.

Она отошла на несколько футов вниз по ступеням и села на каменный парапет, окаймлявший лестницу. Широкий камень был прохладным и твердым под ее руками…

— Я не смогу ездить верхом, — сказал он с каким-то отчаянным удивлением.

— Мы найдем врача и вылечим тебя.

Легкий ветерок доносил звуки музыки. Где-то вдалеке мычал ягненок, звал мать. Тревожный фон для веселой мелодии.

— Где Немо?

— На весь день заперт в стойле. Нельзя позволить ему бродить по парку.

— Может, пойдем и возьмем его?

— Сейчас? Только если ты считаешь, что сможешь состязаться с волком в скорости в этом прелестном бальном платье. Уверяю тебя, любовь моя, что я не смогу.

Ее привыкшие к темноте глаза различали силуэты деревьев на горизонте и слабый отсвет маленького озерца в конце парка.

— Я действительно твоя любовь? — спросила она.

Слабый свет упал на него, освещая его лицо, одежду и колонну, превращая все это в подобие гравюры: свет на черном фоне, как будто он сам был одной из своих удивительных картин.

— Я прошу тебя, не смейся надо мной, — сказал он, — не сейчас, прошу тебя.

— Я не смеюсь над тобой. — Она замолчала и робко добавила: — Не хотелось ли тебе в последнее время попросить меня о какой-нибудь особой любезности? Какую-то честь, которую я могу тебе оказать?

Он отвернулся.

— Легкое затмение. Не обращай внимания.

Ее застенчивая улыбка исчезла.

— Не обращать внимания? — неуверенно спросила она.

Он стоял молча.

Слабый огонек счастья в ее сердце стал гаснуть.

— Не обращать внимания? — повторила она, судорожно сглотнув.

Он отвернулся от нее.

Воздух, казалось, с трудом входил в легкие.

— Ты забыл обо всем? — робко спросила она.

Он дернулся от нее в сторону, тень — на фоне тени.

— Я не могу, я не достоин счастья!

— Значит, я права, — холодно сказала она. — Твое представление о любви, привязанностях — это не более чем галантные слова и животная страсть. Ты взял мое сердце бесцельно. Ты вытащил меня снова к жизни просто так, для своего развлечения.

— Нет, это неправда.

— Тогда скажи мне, зачем? Зачем я должна была научиться любить тебя, чтобы быть брошенной? Скажи мне, почему я снова должна терзаться? У тебя теперь нет даже обычного оправдания, что ты вне закона. Только бессердечное равнодушие.

— Ты ведь не хочешь такого меня! Посмотри хорошенько!

— Что ты знаешь о том, чего я хочу? Ты был так занят, изображая Принца! Таинственного грабителя, знаменитого своими приключениями. — Она щелчком открыла веер и сделала ему на ступенях изысканный реверанс. — Когда снова выйдете на дорогу, месье? Как будете дальше зарабатывать славу? Или будете жить прошлым? Всегда?

— О нет… не всегда.

— Неужели? Они ведь вас скоро забудут.

— Да, они забудут. — В его тихом голосе звучали саркастические ноты.

Ли отвернулась, посмотрела на парк. Приложила пальцы к губам. Ее трясло. Далеко на горизонте, за темной массой деревьев тысяча маленьких шаров на улицах Лондона создавали на небе слабый отсвет.

— Я не забуду, — сказала она.

Его рука коснулась изгиба ее шеи, тронула напудренные локоны на затылке.

— И я не забуду. Я буду помнить тебя до конца своих дней, Солнышко.

Она повернулась к нему.

— Этого мало.

Он опустил руку.

— А чего тебе хочется? Сеньора дю Минюи? Десятидневное чудо? Теперь я посажен в клетку, заласкан, превратился в ничто! Да, они устанут от меня. Ты думаешь, я не рассчитывал на это? Что я еще могу тебе дать?

— Себя.

— Меня! Что такое я? Я изобрел сам себя. Сделал маску, изобразил себя. И все в это верят, кроме тебя.

Ли стояла молча.

— Ты сделала из меня труса, ты знаешь это? Я никогда ничего всерьез не боялся, пока меня не простили.

— Я не понимаю.

— Не понимаешь? Я думаю, ты понимала с самого начала. Ты презирала все это. Все иллюзии. Ты всегда признавала только честность, а я выдумки и обман. И когда пришло время выйти на свет, я это понял. Ли, почему ты не хотела верить в меня? Ты единственная. Единственная не хотела верить. А теперь слишком поздно.

Она стояла, сложив руки.

— Слишком поздно? Для чего?

— Посмотри на меня. — Он оттолкнулся от колонны, держась от нее на расстоянии вытянутой руки. — Дьяволы ада — посмотрите на меня! Я не могу стоять, чтобы у меня не кружилась голова. Ты же могла вернуться в…

— Нет, не могла, — закричала она. — И никогда не смогу.

— Я уйду в море. Однажды это сработало. Но что потом? Ну, снова это меня вылечит. Как долго это продлится? Где я снова проснусь клоуном?

— Это не имеет значения. Все это не имеет значения.

— Для меня имеет, — непреклонно ответил он.

Ли охватило чувство бессилия. Ей казалось, что она тонет под действием сил, с которыми ей не справиться.

— И ради этого ты меня покидаешь? Неужели ты на самом деле такой гордый?

Он смотрел мимо нее в темноту пустого парка и холодной ночи.

— Разве это гордость? — Голос его изменился. — Я хотел дать тебе лучшего себя. — Он все еще не смотрел на нее. — Мне кажется, это любовь.

В ночном воздухе плыл менуэт, звуки клавикордов переливались нежным водопадом мелодии.

— Монсеньор, ты не знаешь, что в тебе лучшее.

— Да, они поразительно неуловимы, мои добродетели, — сказал он горестно. — Не могу их никак удержать.

Ли разгладила юбку и сделала шаг в его сторону.

— Храбрость — это добродетель, разве нет?

Он повернул к ней голову. Лицо его было в тени, а рука и рукав золотистого бархатного камзола освещены.

— Одна из самых болезненных, — ответил он.

— Странно. Почему мне так часто хотелось, чтобы у тебя ее было поменьше?

— Не знаю. — Казалось, он был в замешательстве. — Но думаю, что у меня ее не так много, как ты себе представляешь.

— Наверное, все-таки гораздо больше, чем мне кажется. Помоги, Боже, тому, кто ждет тебя и волнуется.

Он пошевелился, его придворная шпага с металлическим звуком царапнула по мраморной колонне. Смолкли последние аккорды музыки — менуэт закончился. Прислушиваясь к отдаленному говору гостей, она сжала в кулаке сложенный веер, сминая пушистые перья на его краю.

— Ты вообще-то любишь меня или нет? — внезапно спросила она.

Он придвинулся к ней поближе, так близко, что она почувствовала тепло его тела.

— Я люблю тебя. Я лелею тебя в сердце. Но я не могу отдаться этой любви.

Она склонила голову, играя веером.

— Удивляюсь тебе, Сеньор… Если для тебя такое значение имеют в любви добродетели любимой, то как же я смогла пробудить в тебе столь нежное чувство? Ты же видел только самые неприятные мои черты. Это уж точно.

— Ты красивая.

— Значит, ты любил меня за это? За мою внешность?

— Нет.

— А за что тогда? Какие добродетели ты во мне видишь? Что лучшее в себе я тебе давала?

— Твоя храбрость, — сказал он. — Твоя стойкость. Твое гордое сердце.

Она иронически улыбнулась.

— За это можно любить королевских конных гвардейцев, Сеньор. Вот уж кто горд, стоек и храбр!

— Это еще не все. — Он придвинулся и сжал ее плечи. — Далеко не все.

— Нет? А что же еще? Горечь, месть и печаль — не думаю, что эти мои черты выглядят обольстительными. К тому же — где мне равняться с твоим искусством верховой езды, с твоим умением носить маску, владеть шпагой, с твоими смелыми вылазками, монсеньор дю Минюи!

Его рука крепко сжала ее руку. Она почувствовала его быстрое и глубокое дыхание на своих обнаженных плечах. Эс-Ти наклонил голову, повернул к ней лицо.

— Гордость и отвага. Красота. Все это. Все это… — Он прижался губами к ее волосам. — Я не умею хорошо объяснить.

Ли выскользнула из его объятий и повернулась к нему, глядя, однако, не на него, а на рисунок потрепанного веера.

Он снова дотронулся до нее. Потом уронил руку.

— Прелестная и храбрая и… Но дело не в этом. Совсем не в этом.

За портиком озеро светилось слабым отражением звездного света и отдаленных фонарей.

Он смотрел в темноту забвения. Потом покачал головой и неуверенно рассмеялся.

— Ты первая сказала слово «вместе».

Она подняла голову и посмотрела на него.

Отдаленный свет фонаря осветил выражение его лица, когда он посмотрел ей в глаза. Эс-Ти застыл на месте, как будто осознавая значение собственных слов.

— Да, вместе, — прошептала Ли, выпрямившись, как струна, — бок о бок. Одной семьей.

— Ли, я не знаю, как это делается. Я никогда… никогда, никогда… Я не знаю, как это делается.

— Как делается это? — изумленно спросила она.

— Как быть семьей? Бога ради. Все, что я знаю, это каким был я. Пытался показать тебе, каков я, но все, что я пытался сделать, ты отвергала. Говорил, что люблю тебя, ты не верила мне. Показывал тебе лучшее в себе: я дрался, ездил верхом, делал все, что мог… А теперь это все снова ушло, и я не более чем… чем тень! Не лучше того, чем я был, когда ты меня нашла… и теперь ты говоришь, что хочешь меня? Если это и есть «вместе», если это и есть любовь — то, что я прихожу к тебе от слабости… Л и… я не могу. Я не могу так любить.

Она смотрела на него. Веселая музыка плыла в неподвижном воздухе.

— Сеньор, я люблю аллеманду. Потанцуйте со мной.

— Я не могу танцевать!

Она взяла его за руки:

— Потанцуйте со мной.

— Я не могу, я упаду…

— Я поддержу вас. — Она взяла его пальцы в свои.

Он попытался вырвать их, а затем сжал свои пальцы на ее руках и поднес их к губам.

— Боже мой, ты… ты… Что я могу дать тебе взамен?'

— Дайте мне радоваться, Сеньор. — Она прижалась лбом к их сплетенным рукам. — Дайте мне почувствовать себя счастливой. Я могу пройти свой путь одна. Я вытерплю… Я слишком сильная, чтобы сломаться. Но я постарею и превращусь в камень, если вы оставите меня, если я никогда не подниму голову и не увижу, как вы играете с волком, не услышу ласковые французские имена, которыми вы меня называли, если не научусь побеждать вас в шахматы. Пожалуйста… потанцуйте со мной. Возьмите меня в Италию. Нарисуйте меня на фоне реки в полночь. Подарите мне все ваши безумные идеи и сумасшедшие подвиги и невозможные романтические бредни. Я буду вашим якорем. Вашим равновесием. Вашей семьей. Я не дам вам упасть.

Его руки открылись. Он провел руками по ее щекам, взял ее лицо в ладони. Горячие слезы наполнили ее глаза.

— Я так устала от горя и ненависти. Я тоже хочу дать вам лучшее, что есть во мне.

Далеко за озером журавлиное курлыканье казалось неожиданным и даже экзотическим на фоне клавикордов.

Она закусила губы. Слезы полились, остановить их было невозможно.

— Я люблю тебя. По правде говоря, монсеньор, вы нужны мне больше, чем я вам.

Он молчал, его руки, прикасавшиеся к ее коже, были теплыми по сравнению с холодным ночным воздухом.

— Не бросай меня, не оставляй меня, чтобы я не стала такой, какой стану без тебя.

— Солнышко!

— Так называл меня мой отец. — Если ты уйдешь от меня, Сеньор, если ты уйдешь… — она беспомощно простерла руки, — скажи мне… буду ли я тогда снова Солнышком?

Он наклонился к ней, его губы едва касались уголков ее рта.

— Ты им будешь всегда, всегда. Улыбнись мне.

Она судорожно вздохнула. Ее сжатые губы дрожали.

— Нет, ничего не вышло. — Он положил обе руки ей на плечи и слегка тряхнул. — Попытайся снова, Солнышко. Ты просила меня потанцевать с тобой — теперь тебе надо учиться улыбаться мне.