Принц полуночи

ЭПИЛОГ

За наружной стеной школы верховой езды флорентийские колокола наполняли воздух звоном: сперва — звонкие быстрые удары, потом — басовитые медленные. Ли, положив руки на перила, смотрела с крытой галереи во двор школы. Она смотрела на лошадь и на то, как вокруг громадного овала выезда ехал легким галопом всадник. Движения его были легки и методичны, как в кресле-качалке, он появлялся в столбах света, льющегося из высоких верхних окон, и исчезал в сумраке. Мистраль был без узды: С.Т. ездил без седла, одетый только в сапоги и бриджи, его косичка спадала на спину золотым слитком. Конь остановился, отступил на три шага, сделал идеальный поворот на два полукруга, отмечая полукруг тем, что ставил переднюю ногу перед другой, а потом поднявшись на задние ноги прежде, чем перейти в обратном направлении на галоп. При этом человек на его спине совершенно не шевелился.

Она улыбнулась, опершись подбородком на руку. Балкон для зрителей был пуст, там был только Немо, который спал в прохладном уголке.

В этот палаццо С.Т. был приглашен одним из его флорентийских друзей. Обширные апартаменты и зал для верховой езды были в его полном распоряжении.

«В полном, — подтвердил маркиз. — Мы же каждое лето проводим в горах, на нашей загородной вилле».

Да, все сложилось, как нельзя удачней для С.Т. Он убедил себя, что именно верховая езда будет держать его в равновесии, что месяц в Лондоне привел к возобновлению его болезни. Ли не была уверена, что это так, но и не отказывала ему в логике. Что ж, если волнуемое, качающееся море излечивает его, то, может быть, периодическое покачивание на конском крупе тоже будет целебно для его здоровья. Тем более, что он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку.

Как только он проникся этой идеей, он оседлал одну из тихих лошадей мистера Гайлда. После долгих споров Ли добилась, чтобы он не ездил, где угодно, а проводил часы, кружа по манежу, держась одной рукой за луку седла, в то время как пожилой конюх его коня вел на длинном поводу.

Конечно, это его несказанно огорчало: чтобы его водили по кругу как малышку на уроке. Чуда не произошло: он не мог чувствовать себя уверенно и твердо. Улучшение продвигалось маленькими шажками, но по прошествии двух месяцев, когда они были готовы сесть на пакетбот, отправляющийся в Кале, он заявил, что голова у него кружится, только если он закрывает глаза и резко поворачивается.

Ли перенесла морской переход гораздо хуже его. Сорок дней они ехали на корабле в Италию, борясь с встречным ветром. Его это взбодрило настолько, что, прибыв в Неаполь, он в тот же вечер танцевал с ней на балу у английского посла. Она полагала, что он не подозревает, что она приходит смотреть на него в эти тихие рассветные часы во Флоренции: он никогда не поднимал глаза от своей молчаливой сосредоточенной езды с ее бесконечными боковыми ходами, воздушными прыжками, — этого великолепного танца коня и человека под звук утренних колоколов. Она носила с собой альбом для набросков, но давно забросила попытки воспроизвести эти колонны солнечного света и тяжелые тени движений Мистраля в их красоте и мощи. Она не могла передать этого на бумаге, и поэтому старалась запечатлеть их в своем сердце.

Внизу под балконом появился слуга и затоптался нерешительно у входа под аркой красно-черного мрамора. Ли тихо прошла по галерее и взяла у юноши толстую связку писем. Слуга с поклоном удалился. Он никогда не поднимал глаза выше края подола ее платья. Ей подумалось, что хорошо выученные слуги маркиза не нарушали прежде эти утренние занятия в школе, никогда не предлагали в это время своих услуг. Она отдала специальное распоряжение, чтобы письма были доставлены ей, как только прибудут, но раньше слуга не появлялся у входа на балкон. И сейчас сделал это с непонятной неохотой.

У такого дипломатического поведения должны были быть причины, такая редкая и монолитная сдержанность должна была найти для себя рациональное объяснение.

Она медленно пошла вдоль балкона. С.Т. не поднял глаз от своих занятий. Ли приложила пергамент к губам и задумчиво глядела на него.

А, возможно, он знал, что она приходит смотреть на него. Во всяком случае, сейчас он об этом узнает.

Она отошла в тень балкона и сломала печать на письмах. В пакете были все документы, которые она ждала. Она поглядела на Немо, который поднялся из своего угла и пошел за ней сперва в дальний конец балкона, а потом — вниз по лестнице, спускавшейся в пустую конюшню с одной стороны и в школу для верховой езды с другой.

Мистраль увидел их первым, его уши стали ушами, а С.Т. поднял голову. Он улыбнулся. Конь пошел кругом, причем хвост его развевался как знамя, и остановился прямо перед ней, его голова и плечи были в бриллиантовом круге солнечного света, который сверкал и в волосах С.Т. и высвечивал его обнаженную грудь.

Оказавшись лицом к лицу с ним, Ли почувствовала неожиданную робость. Ведь то, следствием чего были эти письма, она предприняла на свой страх и риск. Могло оказаться, что это ему не понравится. Как бы защищаясь заранее, она напустила на себя мрачность. И не улыбалась ему в ответ. Его хорошее настроение увяло. Он закинул голову.

— Что такое?

Она смотрела на ноги Мистралю.

— Мне нужно поговорить с вами. Я получила эти письма.

— А-а, — протянул он. — Письма. Очень таинственно.

— Эти бумаги, — выпалила она. — На наследование имения вашего отца.

Он уставился на нее.

— Кого?

— Колд Тора. Документы на дом вашего отца, — она увидела, как изменилось его лицо, и поспешила добавить. — Нам нужен дом, монсеньор. Я выплатила залог, теперь там только живут те, кто арендовал его, но они в ближайшее время выезжают оттуда. Муж моей кузины Клары говорит, что дом на редкость в хорошем состоянии. Только водостоки надо сменить. Он ездил туда и все осмотрел. Там двадцать шесть спален, хороший дом для привратника и конюшня на шестьдесят лошадей.

— Двадцать шесть спален, — растерянно проговорил он.

— Да. — Она заложила руки за спину. — И все меблированы.

— И ты его купила?

— Его не надо было покупать. Он переходит к вам по наследству после смерти вашего отца как к прямому наследнику по мужской линии, — она нахмурилась, — разве вы этого не знали, Сеньор? Я только выплатила залог. Мы можем там жить.

Он смотрел на нее, широко открыв глаза, а Мистраль наклонил голову и потерся ею о переднюю ногу. — Я даже не знаю, где это находится, — тихо сказал он. Ли удивленно рассмеялась.

— Да это же в Норбумберленде! На морском берегу, примерно в тридцати милях от Сильверинга. Как ты можешь этого не знать?

Пожав плечами, он поглядел вниз и запустил пальцы в белую гриву Мистраля. Ли смотрела, как он накручивает на кулак бледные пряди. Он еще раз пожал плечами и покачал головой.

— Я просто удивляюсь — зачем?

— Нам нужно иметь дом. Сильверинг погиб. На его восстановление понадобится королевский выкуп и, вообще я не хочу его восстанавливать… А покупать другой замок, когда для того, чтобы иметь твой, было только надо выплатить залог, я считала непрактичным.

— И меня спросить — тоже, — едко усмехнулся он. Она закусила губу.

— Ну… видишь ли, я тебя знаю, Сеньор. Ты был бы рад жить под открытым небом среди развалин, есть дикий мед и питаться манной небесной до конца жизни.

— Да нет… я сейчас не то, что перед своим арестом, — он криво усмехнулся уголком рта. — Я знаю, что тебе это не понравится.

— Нам нужен дом.

Он наклонился и, взяв ее за подбородок, заглянул в глаза.

— Разве ты несчастлива здесь?

Глядя на него, на его светящиеся волосы, зеленые глаза, на то, как поблескивает на солнце его обнаженная кожа, вспотевшая от упражнений, она не могла удержать радостную улыбку.

— О, да, С.Т. Мейтланд! Я счастлива! Я счастлива. В этом виде ты интригующе похож на итальянского бандита, — она скромно опустила глаза. — Я вынуждена сказать об этом, потому что, по-видимому, ты не вполне отдаешь себе в этом отчет.

Он слегка сжал пальцами ее подбородок.

— Или наоборот, — сказала она, поднимая ресницы. — Возможно, что ты слишком хорошо отдаешь себе в этом отчет. Так как?

— Что ж, разве это плохо? — он поддразнивающе улыбался. — Интриговать сходством с кем-то?

Она подняла руку и мягко освободилась от его пальцев.

— Но мы говорим о вещах практичных. О том, чтобы иметь свой дом. Я считаю, что Колд Тор самый подходящий выбор.

— Ты уже почти год моя жена, — сказал он, — почему вдруг такой интерес к этому предмету?

— Нам нужен дом.

— Мой дом там, где ты, belissima [66].

— Это очень мило, Сеньор, и я это очень ценю, но нам нужно постоянное пристанище. — Зачем?

— Мы не можем вечно бродить по Италии.

Он откинулся, опершись одной рукой о круп Мистраля.

— Еще две недели назад ты говорила, что хочешь повидать Венецию. И озеро Комо.

Ли застенчиво отвела глаза.

— Я почувствовала, что стала уставать от странствий.

Он молча наблюдал за ней. Она почувствовала, что краска заливает ей лицо и шею. Она обхватила себя руками, отчаянно стесняясь.

— Время возвращаться в Англию.

Он согласно кивнул, но выглядел настороженным, удивленным и, пожалуй, несколько обиженным.

— Пожалуйста, — казалось. Ли не могла найти лучших слов, — отвези меня домой.

Он внимательно разглядывал ее. Мистраль беспокойно задвигался, протанцевал шаг в сторону. С.Т. сдержал коня и бросил на нее озадаченный взгляд из-под ресниц.

— Солнышко, — проговорил он особым голосом, — ты что-то пытаешься мне сказать?

Она кивнула.

Он застыл в седле. Она не могла понять, о чем он думает. Когда она больше не могла выносить этого, то подошла и прижалась щекой к его колену, обхватив рукой его сапог, впитывая всем телом запах Мистраля и нагретой кожи.

— Bella donna… сокровище мое… — его руки притянули ее еще ближе, запутались в ее волосах, вынимая из них шпильки. Он склонился к ней и прижался губами к ее макушке. — Бог ты мой, carriccia, dolsezza [67], это правда?

— Мне кажется, да, — пробормотала она возле его сапога. — Он родится весной, — сказала донна.

— Женушка! — он рассмеялся в ее волосы. — Двадцать шесть спален, дорогая? Ты устраиваешь гнездо так гнездо!

Она подняла голову и, заикаясь, возразила.

— Я просто старалась быть практичной.

Он отпустил ее и покачал головой.

— Как это у тебя получается, милая, что любая мысль, которая рождена в твоей головке, немедленно становится практичной? Взять, к примеру, меня. Если бы я решил купить какой-то хорошенький дворец здесь, в Тоскане, комнат на пятнадцать, это немедленно было бы объявлено дикой и безрассудной фантазией.

— Это так бы и было, — не сдавалась она. — Мы же не покупаем Колд Тор. Он уже твой.

Он вздохнул.

— Ты хочешь осесть в Англии? Ты просила меня сделать из тебя романтика, но я оплошал в этом. Я показал тебе Рим в лунном свете, и ты процитировала что-то из стоиков. В Сорренто ты думала только о черепахах.

— Горшок там был медный, сеньор. Если бы повар оставил в нем черепаховый суп на ночь, мы бы все отравились. Сорренто было прекраснее всего на свете.

— Черепахи, — мрачно повторил он.

— Я влюбилась в Капри. А Равелло?

— Ты не хотела посмотреть на закат с горы.

Она от удивления рот открыла.

— Ну, уж это вообще гадкое преувеличение. Я никогда не забуду, как море стало золотым, а свет упал на утесы, и, казалось, можно камень бросить прямо в воду. Так как там было высоко и круто. Я всего лишь заметила, что нам надо вернуться до того, как совсем стемнеет, потому что в лесах разбойники.

— Разбойники! — он нагнулся к ней. — Я разве не могу справиться с любыми разбойниками? Я сам такой, сердце мое.

Уголки ее губ поднялись вверх, глаза скромно опустились.

— Но ведь мне в моей жизни удалось сделать одну романтическую глупость. Я сбежала с разбойником. Моя мама выплакала все глаза.

Он пренебрежительно фыркнул.

— В этом ничего особенного нет. Послушай-ка, дорогая, это ведь ужас — двадцать шесть спален! Я знаю, что теперь будет. Ты станешь изумительной хозяйкой. Ты будешь все устраивать. Ты будешь все время говорить о матрасах, посудомойках и залогах. Ты будешь носить на талии связку ключей и внушительно звякать ими. Мы заведем гувернантку и огород. Ты будешь всех потрясать.

Она опустила глаза и крепко сжала губы. Чтобы не рассмеяться.

— Без сомнения, у нас будет сад и огород, но если тебе не нравится, я не буду носить ключей.

— Molta prammatica Signora Мейтланд [68], — строго сказал он, — прежде, чем мы уедем из Италии, я хочу, чтобы у тебя появилась хотя бы одна непрактичная мысль.

Ли разглядывала копыта Мистраля. Она медленно скользила глазами по косому брюху, по кожаному сапогу Сеньора, его ноге, легко прилегающей к крупу коня. Ее взгляд задержался на его открытой груди, ярко освещенной солнцем. Она лукаво улыбнулась и встретилась с ним глазами.

Он вздернул голову. Ли почувствовала, что краснеет от его многозначительной усмешки. Она почти опустила глаза и отвела их в сторону, когда до него наконец дошло. Его дьявольские брови поднялись и он медленно улыбнулся.

— Ну, Солнышко, это действительно непрактично.

Ли быстро улыбнулась.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Непрактично, — продолжал рассуждать он, — не очень привлекательно.

Она откашлялась.

Он совсем откинулся и оперся локтем на круп Мистраля. У французов есть для этого название. Ли хмуро поглядела на него.

— Они назовут, конечно.

— Liaison a cheval [69], — пробормотал он, медленно болтая ногами. Мистраль отвел уши назад.

— По-моему, это ты придумал.

— Это более деликатный термин, — он, легко оттолкнувшись, выпрямился. Мистраль начал боком подходить к ней. Ли отступила и затрясла головой.

— Это была просто глупая мысль, — сказала она.

— Возмутительная, — согласился он. — Там стоит камень, чтобы садиться на лошадь.

— Но, право. Сеньор, не надо…

Мистраль отрезал ей путь к отступлению. Мягко пофыркивая, подняв голову, серый наступал боком, деликатно загоняя ее к стене и мраморным резным ступенькам.

— Я не это имела в виду, — говорила она. — Это просто нелепо.

С.Т. нагнулся и схватил ее за руку. Поднял ее и поцеловал ее пальцы.

— Залезай, любовь моя.

— В моем положении…

Он издал низкий рычащий стон, продолжая прижимать ее руку и губам:

— Оно заставляет меня хотеть тебя. Прямо сейчас.

— Кто-нибудь выйдет, — задыхаясь, говорила она.

— Забудь эти практичные мысли. Никто не выйдет. Они же итальянцы.

— Вот именно. Итальянцы! Самый общительный народ.

— Но ведь мы чужестранцы, чего с нами общаться, ведь это грустная история, когда мужчина совсем поглупел из-за своей красивой жены, — он втягивал ее на первую ступеньку. — Просто скандал. Она должна бы ходить на прогулку со своим чичисбеем, как всякая достойная женщина, а он заставляет ее проводить все утренние часы в конюшне, глядя на него, пока она не сойдет с ума от скуки.

Он поднял ее руку, помогая взойти на последнюю ступеньку возвышения.

— Боюсь, моя дорогая, нас считают странными до неприличия. К счастью, мы — англичане, и поэтому нам все прощается.

Ли стояла на возвышении для посадки на лошадь, как раз чуть пониже его глаз. Мистраль переступил поближе к возвышению и попятился так, что С.Т. оказался наравне с ней. Она с сомнением поглядела на коня. С.Т. выставил сапог.

— Поставь ногу мне на лодыжку. Нет… не эту… свою правую. Ну, как можно это сделать, если ты будешь сзади меня, глупенькая моя любовь? Вперед… сюда, дай мне твои руки, xo-хо… Ап! Мистраль! — он поймал ее, когда Мистраль попятился, когда ее юбки взметнулись над его шеей. Ли вздрогнула и прижалась к груди С.Т., повиснув на нем, пока конь взбрыкивал и игриво подскакивал. Ее ноги скользнули вокруг талии С.Т., она упала было назад, но он притянул ее к себе покрепче, а другой рукой схватил Мистраля за гриву и, попадая в такт его движениям, удерживал их обоих.

— Хо-хо, Мистраль, старый негодяй, будь воспитанным, — бормотал он, когда конь перешел на галоп.

Испуганная Ли держалась изо всех сил, ноги ее болтались в такт неуклюжей тряске. Она чувствовала себя, как мешок с мукой, который ударяется то об пол, то об стенку. Одна из ее туфель слетела, другая висела на кончике пальцев. Она ударялась то о спину Мистраля, то о крепкое тело С.Т.

— Расслабься, — сказал он на ухо. — Так будет труднее. Он отпустил гриву Мистраля и притянул Ли к себе. Она взвизгнула от страха при этом размашистом движении, но его руки крепко держали ее, заставляя следовать движениям верхней половины своего тела, сливая их в единое существо с единым ритмом движения.

— Отдайся мне, дорогая, — бормотал он, — не сопротивляйся, будь мягкой… гибкой… обопрись сюда… тебе самой ничего не придется делать.

Он приклонил голову к себе на плечо. Ли поняла, что она чересчур напряжена и слишком прямо держится, мешая его движению.

— Доверься мне, Солнышко, — сказал он, — расслабься и верь мне.

Вторая ее туфля соскользнула вниз. Медленно, неуверенно, она ослабила свою отчаянную хватку и прилегла к нему. И неожиданно все стало легким. Неожиданно ушла общая напряженность, ее позвоночник перестал встряхиваться от скачки, и она как будто взлетела. Движение коня баюкало ее у груди С.Т., и ритм галопа свободно укачивал ее тело.

Они сделали один круг, и она почувствовала малейшие изменения в движении его ноги и посадки, которые давали Мистралю приказ вперед или на поворот. Они сделали восьмерку, перешедшую в змейку, прошли по всему кругу манежа. За шорохом своих юбок она слышала легкий топот копыт Мистраля. Дыхание коня стало тихим, он лишь слегка пофыркивал при перемене шага. Стены манежа проносились мимо них, и сменялись — свет-тень, тень-свет.

Еще один круг, меньший, потом еще поменьше — вовнутрь, потом снова разворот спирали наружу. Она увидела мельком Немо, развалившегося, беспечно дремлющего около лестницы.

Косичка С.Т. задевала ее руку в ритме поворотов Мистраля. Ее собственные волосы растрепались и раскачивались, задевая ее щеку каждый раз, когда плечо Мистраля поднималось вверх, отмечая наклон ее тела перед следующим шагом.

Да, это было похоже на полет, легкое раскачивание над землей, в воздухе, проносящемся быстро и нежно, как крыло птицы, во время их кружения по манежу.

С.Т. прижал ее крепче, немного передвинулся назад, и конь остановился. Ли испустила глубокий вздох. Она прижалась лбом к его плечу и рассмеялась.

— Это чудесная игра.

— Черт, — он тяжело дышал. — Мы еще до самой игры не дошли.

— Проведи меня еще раз по кругу, — потребовала она. Она почувствовала легкое движение его тела. Мистраль подобрался и пошел сразу в галоп, подбросив ее первым шагом, так, что она вскрикнула. Шаг коня выровнялся, и смех вскипал в ней снова, ветер полоскал ее волосы, и солнечные колонны летели мимо как карусели. Ее руки скользнули вверх. Она закинула их С.Т. на шею и поцеловала его горло.

Повернув голову, он попытался поцеловать ее в губы, но она спрятала лицо у него на плече. Она лизнула его кожу, пробуя на вкус ее соль и тепло. Она целовала его шею, рассыпая цепочку поцелуев в такт движению, которое то приближало ее губы к его коже, то отстраняло их.

— Солнышко, — хрипло проговорил он. Его руки скользили вниз, когда ее качнуло к нему, он накрыл ими ее ягодицы и прижал к себе. Мистраль пошел рысью.

С.Т. выругался. Ли бросало, ее тело беспорядочно стукалось об него при этом новом прыгающем аллюре. Прильнув к нему, она радостно захохотала. Мистраль снова перешел на галоп.

— Так ничего не сделаешь, — пробормотал он. Прижавшись теснее к его коленям, Ли ртом поймала его ухо. Она чувствовала себя теперь достаточно уверенно, чтобы поднять ноги и обвить их вокруг его бедер, перенеся тяжесть своего тела на его бедра и руки, которыми он поддерживал ее спину.

— Сильнее старайся, — задорно подзуживала она его, трогая кончиком языка мочку его уха, играя и посасывая ее, когда она попадала ей в рот.

Его реакция на эти ласки усилилась, дыхание, и без того тяжелое, стало совсем затрудненным, а руки сжимали ее все крепче. Он издавал горловые низкие стоны, пытаясь подтянуть ее поближе. Под рубашкой на ней были только чулки — и ничего больше. При каждом движении коня она прижималась к С.Т. всем телом, откровенно распутным образом. Она лежала на его руках, давая ему принять на свои плечи вес ее тела. Под ее руками кожа его была обжигающей. Волосы ее распустились и летели по ветру, когда, закинув голову, она следила за игрой солнечного света в высоких окнах, кружащихся над ними.

Его лицо было единственно неподвижно в поле ее зрения. Он выглядел возбужденным и сосредоточенным, внимательно наблюдая за сменой выражения ее лица и слегка опуская ресницы при каждом движении. Она запрокинула голову, выгнувшись как кошка.

Он резко выдохнул и весь подобрался. Мистраль неуклюже остановился. С.Т. втянул ее к себе на колени, бешено целуя, впиваясь в нее.

Его руки подняли полотняную массу ее юбок к талии и плечам.

Мистраль беспокойно перебирал ногами. Ли позволила своему телу слиться с телом С.Т., она была прикована его объятием и его ртом, сомкнувшимся на ее губах. Резким движением он опустил руку и, все еще крепко держа ее другой рукой и, прижавшись губами к ее губам, возился с путаницей ее юбок.

— Сладкая моя жена, — он еще ближе придвинул ее к себе. Дыхание его с трудом вмещалось в груди. — Моя красавица жена… — он уперся лицом в ее плечо, наслаждаясь неповторимым движением вглубь.

Ли запрокинула голову. Она вонзила ногти в его обнаженную кожу. Конь с беспокойством задвигался, это только дало им возможность соединиться крепче — до полного взаимного обладания. Он целовал ей шею и подбородок.

— Моя радость, распутница, — бессвязно бормотал он, — я хочу тебя съесть.

— Провези нас по кругу, — бесшабашно сказала она.

Он нервно рассмеялся.

— Опасно, сладкая моя. Это бедное животное не может понять, что происходит.

Она дразняще шевельнула бедрами и коснулась языком его нижней губы.

— Провези, — прошептала она.

С.Т. закрыл глаза. Она покусывала и нежно лизала уголок его рта. Он чувствовал, как на него находит жар, чувствовал неодолимую потребность вызвать в ней отклик, чувствовал, как напряглись его мышцы, — от натиска безрассудной всепоглощающей страсти.

Его руки сомкнулись вокруг нее, когда он двумя руками схватил гриву Мистраля. Он отчаянно целовал ее, его жаркий язык вбирал сладость ее рта. Он сумел оторваться от ее лица и шепнуть:

— Держись за меня.

И тогда Мистраль двинулся, как он хотел: понял его, плавно убыстрив бег. Зажатая в руках С.Т., Ли ощущала, как полная движения сила коня передавалась ей через его тело. С.Т. громко стонал от удовольствия: ритм галопа — сверху-вниз — давал дополнительную сладость их движению навстречу друг другу.

Однако Мистраль своевольно еще убыстрил бег, и С.Т. заскрипел зубами от досады. Он не мог теперь быть хозяином положения, а лишь приноравливался к тряске. Ему приходилось предоставлять все естественному движению коня, и это становилось сладким мучением. Как он хотел прижать, навалиться, взять всей силой своего тела. Ее лицо спряталось в изгибе его плеча, ее руки сжимались и разжимались на его шее.

Мистраль пошел на поворот. С.Т. больше не мог управлять конем, чтобы тот шел по ровному кругу. Ему было все равно, как он идет, — лишь бы это помогало нарастанию жара объятий. Ее распущенные волосы, мягкие и душистые, хлестали его по лицу. Он думал о ней и себе, о счастье быть вместе — все это время, пока галоп подчинял их своему ритму.

Он чувствовал, как прижимается она к нему, требуя освобождения, как ее учащенное дыхание тревожно, коротко бьется у его уха. Но сам он не мог двигаться, не мог преодолеть тот порог, за которым было освобождение от сладкой муки судорожных объятий. Его пальцы, сведенные до боли, вцепились в гриву Мистраля. Она дрожала и извивалась у его груди. Движение коня придвигало ее ближе каждый раз, как круп Мистраля вздымался, и С.Т. чувствовал, что сейчас погибнет от этого мучительного наслаждения.

— Стой, — он больше не мог. — Я хочу остановиться…

Он отпустил гриву, натянул поводья. Но всякая сноровка оставила его. Мистраль пошел боком, растерянный, раздраженный противоречивыми командами. С.Т. отодвинулся от Ли со стоном муки и, перехватив ее в талии, опустил на землю.

Шатаясь и путаясь в одеждах, они добрели до кучи свежих опилок. Мистраль попятился, отпрыгнул в сторону и помчался по манежу, но С.Т. не обращал на него внимания. Он был на грани помешательства, когда опустил жену на чистую, остропахнущую постель из опилок, и вновь прильнул к ней в яростном объятии.

Она рассмеялась. Он, поднявшись на локтях и схватив ее запястья, отвел в стороны руки и распростер под собой. Ее рубашка задралась, открывая грудь, и он увидел прилипшую к ее коже маленькую серебряную звездочку. Он поцеловал звездочку, поцеловал ее так же страстно, как все сейчас делал.

Он почувствовал в глубине ее жаркий отклик, судорогу наслаждения. И это в нем вызвало бурный мгновенный неотвратимый взрыв. Его тело как бы окаменело в послеощущении. Он с трудом выровнял дыхание. Опустил вниз голову, касаясь ее плеча. Он думал о своем ребенке, который уже был в ней.

Она гладила его голую спину, нежно прижимая к себе. Нежное, легкое ее дыхание щекотало его ухо.

— Мы назовем ее Солнышко, — проговорил он в ее волосы.

— Нет, не назовем, — подергала она его косичку. — Это мое имя.

— Тогда Солэр. Это созвучно.

Она провела рукой по его плечу.

— И очень красиво.

— Я научу ее ездить верхом. Я буду ее рисовать. Я нарисую вас обеих.

Он сжал кулак. То ли смеясь, то ли плача, он произнес:

— Я сойду с ума. Двадцать шесть спален. Бога ради! Что я буду с ними делать?

Ее пальцы заплясали по его коже.

— Построй нам дом, монсеньор, — сказала она. — И люби меня в каждой из них.