Призраки прошлого

Мэдди смотрит на него.

— Ты хочешь быть моим папой?

— Да, — отвечает он. — Я уже им являюсь.

Ее челюсть отвисает в шоке.

— Ты женился на моей мамочке?

Джонатан быстро моргает, застигнутый врасплох, пока я закашливаюсь на этом вопросе.

— Ох, нет, мы не... — его взгляд встречается с моим, прежде чем он продолжает: — Все совсем не так. Я всегда был твоим отцом.

— Как?

— Как? — повторяет он. — Ну, просто я им являюсь. Кеннеди — твоя мама, а я твой папа.

— Как? — спрашивает Мэдди снова.

Он смотрит на меня, ища поддержки, как будто не уверен, что она на самом деле спрашивает, поэтому я вмешиваюсь, прежде чем он воспримет все буквально и начнет рассказывать о пестиках и тычинках.

— Мамы и папы не всегда вместе, помнишь? Поэтому, он твой отец, хоть и не был рядом.

— Но где он был?

Мэдди спрашивает меня, не его. Я знаю это, потому что она доверяет мне безоговорочно, и как бы ни обожала Джонатана, не очень хорошо его знает. Но я не знаю, как ответить, и должна ли вообще. Не уверена, что именно я должна объяснять его отсутствие, оправдывать его.

— Я не был там, где должен был, — вмешивается Джонатан. — Я должен был быть с тобой, но я...

— Болел, — помогаю я, пока он подбирает слова.

— Болел, — повторяет он.

— У тебя болел животик? — спрашивает Кеннеди, глядя на него.

— Нет, все было гораздо хуже, — признается, — и я не виню никого другого. Я сделал плохой выбор. Я...

— Ты скрывался? — спрашивает она.

— Я все испортил, — отвечает Джонатан. — Я не был с тобой, но теперь я здесь, если ты позволишь мне.

Она молчит мгновение, обдумывая, затем пожимает плечами.

— Ладно.

Джонатан выглядит ошарашенным.

— Ладно?

— Ладно, — повторяет, вставая с дивана и потянув его за руку, чтобы он тоже поднялся. — Но ты должен спать в маминой кроватке, потому что не влезешь в мою.

— Эм... — говорит он неловко, следуя за ней. — Что?

— Он не будет жить с нами, — вмешиваюсь я. — Помнишь родителей Дженни?

Мэдди кивает, глядя на меня.

— Но сейчас он может поиграть, мамочка? Пожалуйста?

— Конечно, — разрешаю я, улыбаясь. — Он может остаться, насколько захочет, и поиграть.

Она уводит его, прежде чем я могу что-нибудь сказать.

Слабо слышу, как Мэдди щебечет в своей спальне, когда пытаюсь занять себя и не зацикливаться на присутствии Джонатана. Убираюсь. Слушаю музыку. Смотрю телевизор.

Проходят часы.

Долгие часы — самые долгие в моей жизни. Я не знаю, чем они занимаются, не желая прерывать, но слышу смех Мэдди и разговоры Джонатана, пока они играют.

Начинает смеркаться, и я стою на кухне, готовлю ужин, когда в комнате Мэдди все стихает. Слышу шаги позади себя по деревянном полу.

Джонатан останавливается в дверном проеме.

— Она спит.

— Не удивлена, — отвечаю. — Она провела активно большую часть дня.

Смотрю на еду на плите. Мэдди позавтракала и пообедала, но я знаю, что если разбужу ее для ужина, то вряд ли она много съест.

— Да, — прерывает мои размышления Джонатан, облокачиваясь о дверную раму. — Мне бы хотелось иметь хотя бы половину ее энергии. Собрать в бутылку и брать с собой на ночные съемки.

— Полагаю, это круче кокса, да?

Его выражение лица мрачнеет на моих словах. И сразу же я ужасно себя чувствую. Брр.

— Извини. Мне не стоило это говорить.

— Все хорошо, — отвечает он. — Я все это заслужил.

— Может быть, но давным-давно я сказала себе, что не буду включать все эти женские издевки.

Заканчиваю ужин, выключаю плитку, пока Джонатан все еще стоит на месте.

— Голоден? Могу наложить тебе.

— Тебе не стоит предлагать.

— Знаю, но предлагаю.

— Эм, ну... ладно, — он идет к столу. — Если не возражаешь.

Ставлю две тарелки на стол. Спагетти и чесночный хлеб — ничего изысканного, но нас устраивает. Честно говоря, я не очень хороший повар. Спагетти недоваренные, и соус не самодельный, а из банки. Мы с Джонатаном сидит за столом напротив друг друга. Он ждет, пока я начну есть, прежде чем даже притрагивается к вилке.

Я ковыряюсь в тарелке, без аппетита, но как только Джонатан начинает есть, то не останавливается, пока не опустошает тарелку. Задаюсь вопросом, когда в последний раз он ел домашнюю еду. Раздумываю, если ли у него нанятый повар, или ему готовит Серена.

Серена. Он сказал, что они не женаты, но по большей части он избегает этой темы.

— Она знает?

Вопрос срывается с моих губ, прежде чем я могу обдумать его.

Выражение лица Джонатана настороженное.

— Кто и что знает?

— Серена, — поясняю. — Она знает о нашей дочери.

Он колеблется, будто обдумывает.

— Почти уверен, что да.

— Почти уверен.

— Смутно помню, что рассказывал ей, — отвечает. — Но мы оба были под кайфом, кто знает, поверила ли она или нет.

— Ничего себе, — говорю. — Приятно знать.

— Мы не... — начинает он, почесывая подбородок. — Послушай, насчет этого....

— Это не мое дело, — прерываю. — Больше нет. Что ты делаешь и с кем, меня не касается. Но если это будет отражаться на Мэдди...

— Не будет, — заверяет он. — Это несерьезно.

— Выглядит серьезно.

— Все это обман. Мы просто друзья.

— Друзья, — отвечаю. — То есть ты хочешь сказать, что никогда с ней не спал?

Он медлит с ответом.

— Так я и думала, — бормочу, размазывая нетронутые спагетти по тарелке.

— Это было несерьезно, — продолжает Джонатан. — Просто произошло.

— Как давно?

— Не помню, — признается он. — Время от времени подобное случалось.

— Когда был первый раз?

Знаю, что задаю слишком много вопросов для человека, которого это не касается, но дверь открыта нараспашку, и я не могу остановить себя от подглядывания.

Он снова медлит.

— Забудь, что я спросила, — говорю, отказываясь есть, и встаю со стула. Разговор окончен. Занимаю себя тем, что выкидываю остатки и начинаю мыть посуду, пока Джонатан сидит на месте.

— Могу я помочь? — предлагает, пока я наполняю раковину горячей водой.

— Собираешься мыть посуду одной рукой?

— Эм, наверное, — отвечает. — У тебя нет посудомоечной машины?

— Нет, — говорю, глядя на нее. — Вернее есть, но не работает.

— Что с ней?

— Кто знает? Ремонтники должны были исправить, но, как говорит мой отец, они полезны так же, как и конгресс. Еще они не могут починить мою стиральную машинку и сушилку.

— Что со стиральной машинкой и сушилкой?

— Одна течет, а другая не нагревается.

Джонатан замолкает, когда я начинаю мыть посуду. Когда смотрю на него, вижу, что он оглядывается вокруг, нахмурившись.

— Почему вы здесь живете?

— А почему не должны?

— Здесь очень скромные условия.

— Нам хватает, — отвечаю. — Я работаю в магазине, ты знаешь. Все, что могу себе позволить.

— Почему?

— Может, потому что я никогда не ходила в колледж, поэтому делаю то, что могу.

— Но... почему?

Развернувшись, смотрю на него.

Он смотрит на меня в замешательстве.

— Я отправлял деньги. Их должно было хватить.

— Мне не нужны твои деньги.

— Почему?

— Почему? Джонатан, ты серьезно задаешь мне этот вопрос?

— Послушай, я просто спрашиваю...

— Знаю, что ты спрашиваешь, но мы справляемся и без твоих денег.

— Да ладно тебе, не веди себя так, Кей.

— Как так?

— Вот так. Я хочу помочь.

— Тогда будь отцом, а не чеком.

Он замолкает, пока я продолжаю уборку. Когда заканчиваю и начинаю сливать воду, Джонатан встает, чтобы уйти. Делает несколько шагов, прежде чем колеблется и выдает:

— Я никогда тебе не изменял.

Вытираю руку и поворачиваюсь к нему.

— Я серьезно, — повторяет. — Последние пару лет прошли как в тумане, поэтому не мог сказать то, чего не помню, но я знаю, что между нами все было кончено, прежде чем у меня что-то было с Сереной.

Киваю, опуская взгляд на свои руки.

— Я не обвиняю тебя в измене. Просто пытаюсь понять, сколько потребуется времени, прежде чем ты двинешься дальше.

— Ох, ну, самый легкий вопрос, — отвечает. — Этого не произойдет.

12 глава

Джонатан

Тусклые церковные цокольные этажи — не самое мое любимое место, и я не фанат проведения там времени. Для меня это необходимость, хотя Джек бы впал в бешенство, услышав от меня такое. Ведь сюда мы должны приходить изливать души, признаваться об алкоголизме миру.

Собрания. Я, черт побери, ненавижу их.

Предполагается, что они обеспечивают безопасность и анонимность, но это не тот случай. Люди склонны узнавать мое лицо, и не успеешь оглянуться, распространяют фотографии.

Складные металлические стулья заполняют Епископальную церковь Хатфилда. Сажусь на стул в самом заднем ряду, радуясь, что они не расположены по кругу, поэтому я могу держаться в стороне. Новое место, новое лицо, что означает: они захотят услышать мою историю, но я не планирую рассказывать. Сегодня просто нуждаюсь в напоминании.

Входят люди, около дюжины, мужчины и женщины, я никого не узнаю, кроме него.

Сукин сын.

Майкл Гарфилд.

Он направляется к передней части помещения. Отвожу взгляд, опускаю голову, ниже натянув кепку, но все бессмысленно. Мужчина останавливается перед всеми, взгляд задерживается на мне, когда он открывает собрание.

Дерьмо.

— Добро пожаловать, меня зовут Майкл, и я алкоголик.

— Привет, Майкл.

Хор голосов раздается в помещении, но я молчу и пялюсь на свои колени, пока он продолжает.

— Я трезв уже двадцать лет, — признается, прежде чем погружается в обычное разглагольствование. Я присутствовал на множестве подобных встреч, и они все начинаются одинаково: бессвязные приветствия, прежде чем слово предоставляется для историй. Но, кажется, никто особо не готов сегодня говорить, поэтому Майкл предлагает тему:

— Почему бы нам не поговорить о прощении?

Смеюсь себе под нос. Могу чувствовать его взгляд на себе.

Они говорят. Я слушаю.

Встреча длится полтора часа.

Кажется, что она длиннее, чем те девяносто дней, что я провел на лечении.

После окончания остаюсь на месте, позволяя другим покинуть помещение. Майкл направляется к выходу, останавливаясь возле моего стула. Он смотрит на меня мгновение суровым взглядом, прежде чем уходит, не сказав ни слова.

Его нет поблизости, когда я покидаю церковь. Все ушли, парковка пуста. Я один.

Вытаскиваю телефон, чтобы позвонить Джеку и дать знать, что посетил долбаную встречу, как он и просил, замечаю голосовое сообщение от Кеннеди. Она звонила около часа назад.

Нажимаю кнопку «воспроизвести», пока прохожу по парковке, мои шаги замедляются, когда слышу голос. Нет, не Кеннеди. Мэдди.

«— Мама разрешила позвонить, потому что, когда я проснулась, ты уже ушел. Она рассказала, что вы ели спагетти, но затем ты ушел. И я собираюсь поесть их сейчас, потому что это мое любимое блюдо, не считая сырной пиццы с сыром. Может, мы сможем поесть ее завтра, когда я буду не в саду! Можем снова поиграть, если мама разрешит, но ты должен спросить сам, так как это вечер перед занятиями, а тебе она может сказать «да».

Кеннеди смеется на заднем фоне.

— Я все слышу.

— Ох, — шепчет Мэдди. — Мне надо идти».

Улыбаюсь, когда сообщение прерывается, открываю текстовые сообщения и отправляю Кеннеди.

Извини, пропустил звонок, но спасибо, что позволила ей позвонить.

Ее ответ приходит моментально.

Конечно.

Обдумываю мгновение, прежде чем печатаю.

Каковы шансы, что мы сможем повторить завтра? С меня пицца, с тебя ребенок.

Как только отправляю, печатаю следом.

Конечно, полностью моя идея.

Нет ответа, по крайней мере, не сразу. Засовываю телефон в карман и иду к гостинице по тихим окрестностям.

Достигнув своего назначения, ступаю на крыльцо, когда телефон вибрирует.

Смотрю на экран, и мой желудок ухает вниз.

Вряд ли.

Прежде чем убираю телефон, вижу, что Кеннеди снова печатает. Печатает и печатает, пока я остаюсь на месте, пытаясь не обнадеживать себя раньше времени.

Кажется, будто проходит целое столетие, прежде чем получаю ответ.

Я буду занята на работе, а во вторник будет лучше. Тебе подходит?

Звучит здорово.

Убираю телефон, когда дверь гостиницы открывается, и в дверном проеме возникает миссис Маклески.

— Планируешь входить или будешь проводить ночь здесь?

Ее слова язвительные, но мне все равно. Я прохожу мимо нее.

— Не уверен, что будет комфортнее.

— Крыльцо, вероятно. Я могу даже бросить тебе подушку.

— Всегда говорили, что вы гостеприимны.

— А про тебя всегда говорили, что ты негодяй.

— Негодяй, — бормочу.

— В самом деле, — говорит она. — Но если спросили бы меня, я бы сказала, что это мягко сказано.

— Хорошо, что вас не спрашивают, верно?

Она смеется, похлопывая меня по спине.

— Конечно, ведь если бы спросили меня, я много чего сказала.

— Например?

Жалею о своих сказанных словах сразу же. Эта женщина готова, не колеблясь, обдать меня ядом своих слов.

— О, нет, я не буду играть в эту игру.

— Какую игру?

— В ту, где я даю тебе еще больше поводов хандрить и жалеть себя.

— Я не хандрю.

— Сказал он депрессивным голосом.

Смеюсь из-за ее издевок.

— Должен вам сказать, что у меня был хороший день.

— Ну, хорошо тебе, — говорит женщина. — Если голоден, то еда на кухне, но я иду спать, поэтому никакого шума.

— Да, мэм.

***

Понедельник наступает и быстро проходит.

Я провел почти весь день в кровати, но миссис Маклески не устроило это. Проснулся от стука в дверь во второй половине дня, и мне был брошен список дел.

Дела, которые был должен сделать я.

— Раз ты остаешься здесь, — сказала она. — От тебя должна быть польза.

Я сделал все, по крайней мере, то, что смог. Уборка, развешивание фотографий, смазывание скрипящей двери. Было не так легко с пораненным запястьем, и я не привык к ручному труду, но все сделал, занимая себя в ожидании вторника.

Вторник.

В пять вечера вторника я появляюсь у двери квартиры Кеннеди с двумя большими коробками пиццы: сырная пицца только с сыром, как просила Мэдисон, а во второй «безобразие» сделано из ветчины и ананасов.

Помедлив, стучу в дверь, слыша торопливые шаги внутри, прежде чем дверь распахивается, и маленький шар энергии передо мной улыбается.

— Мэдисон Жаклин! — кричит Кеннеди, входя в поле моего зрения. — Что я говорила о том, как правильно открывать дверь?

— Ох, — глаза Мэдди расширяются, и прежде чем я могу произнести хоть слово, она закрывает дверь прямо перед моим лицом. Стою мгновение, прежде чем дверь тихонько приоткрывается, Мэдди высовывает голову наружу и шепчет:

— Ты должен постучать.

Как только дверь снова закрывается, я стучу.

— Кто там? — кричит Мэдди.

— Джонатан.

— Какой Джонатан?

Я смеюсь, крепче обхватывая коробки с пиццей, когда они начинают выскальзывать. Прежде чем могу ответить, дверь снова открываться, и передо мной стоит Кеннеди.

— Извини, — бормочет она, показывая мне входить, пока хватает Мэдисон за плечи. — Мы работаем над правилами поведения с незнакомцами. Она слишком доверчива.

— Но я знаю, что это он, — спорит Мэдди.

— Ты никогда не можешь быть полностью уверена, — отвечает Кеннеди. — Всегда нужно перепроверить.

Открываю рот, чтобы высказать свою точку зрения, но останавливаю себя, не уверенный, приветствуются ли здесь мои советы. Не хочу, чтобы меня вышвырнули отсюда, даже не поев пиццы.

— Так, эм, должен ли я?.. — приподнимаю коробки с пиццей, замолкая.

— Ох, точно. На кухонный стол.

— Я покажу тебе! — объявляет Мэдисон, как будто я и так не знаю, куда идти, но все равно позволяю ей вести меня. Кеннеди закрывает дверь и следует за нами. Ставлю коробки на стол, и Мэдисон, немедля, открывает верхнюю. Морщится и выглядит шокированной.

— Фууу!

— Да, ладно... — смеется Кеннеди, глядя на пиццу. — Ветчина и ананасы.

— Почему этот фрукт в пицце? — спрашивает Мэдди.

— Потому что так вкуснее, — отвечает Кеннеди, убирая верхнюю коробку, перед тем как открыть вторую. — А эта для тебя.

Мэдисон пожимает плечами, хватает кусок сырной пиццы и начинает есть прямо из коробки. Я рассматриваю это как норму, так как Кеннеди садится рядом с ней и делает то же самое.

— Ты вспомнил, — говорит она, отламывая кусок пиццы с ананасом и начиная откусывать.

— Конечно, — отвечаю, хватая кусок сырной с коробки для Мэдди. — Почти уверен, что буду помнить это всю жизнь. Такое не забывается.

Раздается мягкий смех Кеннеди, и она дарит мне самую искреннюю улыбку, которую я видел за последнее время от нее. Улыбка исчезает, когда она отводит взгляд, но, черт побери, это произошло.

— Тебе стоило принести хлеб, — говорит Мэдисон, вставая на свой стул коленями и наклоняясь ближе, соперничая за мое внимание, как будто боится, что я ее не вижу. — И куриные крылышки!

— Ох, не знал, что ты любишь их, — говорю, — иначе бы принес.

— В следующий раз, — говорит она уверенно, это даже не является для нее вопросом.

— В следующий раз, — отвечаю.

— И содовую тоже, — говорит она.

— Никакой содовой, — присоединяется к разговору Кеннеди.

Мэдисон смотрит на свою маму, затем наклоняется и шепчет:

— Содовую.

— Не уверен, что твоей маме это понравится, — говорю с сомнением.

— Все хорошо, — спорит Мэдди. — Она также говорит дедуле, но он все равно дает мне содовую.

— Это потому что ты эмоционально шантажируешь его, — вступает Кеннеди.

— Нет-нет! — восклицает Мэдди, глядя на свою маму. — Я не шантажирую его!

Кеннеди фыркает.

— Откуда ты знаешь? Ты даже не знаешь значение этого слова.

— И? — удивляется Мэдисон. — Я совсем не жирная.

Стараюсь не рассмеяться, но, Иисус Христос, такое чувство, будто она спорит с самой собой. Кеннеди всегда была чертовски упряма, но я не лучше. Вот почему, когда мы ругались, это было адом.

— Ты смотришь на него щенячьим взглядом, — говорит Кеннеди, хватая Мэдисон за подбородок, сжимая ее пухлые щечки. — И говоришь, что будешь любить его больше всех, если он даст тебе попить кока-колы.

— Потому что так и есть, — говорит Мэдди.

— Это эмоциональный шантаж.

— Ох, — Мэдисон морщится, затем поворачивается ко мне, когда мама отпускает ее. — Как насчет рутбира?

— Боюсь, что нет, — говорю ей. — Прости.

Мэдисон хмурится, выходя из-за стола, чтобы взять сок из холодильника.

Повисает тишина, но она длится пару секунд, прежде чем Мэдисон решает, о чем хочет поговорить. Малышка может исправить любую неловкую ситуацию, осознаю я, когда она болтает, делится историями о том, что и кто делает на занятие «Покажи и расскажи» в подготовительном классе.

— Иди мой руки, — наставляет ее Кеннеди, когда Мэдди доедает пиццу; все ее лицо и руки в соусе. — Закончишь домашнюю работу и сможешь поиграть.

Мэдисон спрыгивает со стула и убегает. На расстоянии слышен шум воды, когда Кеннеди убирает остатки со стола.

— Домашнее задание в детском саду, — хмыкаю я.

— Просто рисование, — объясняет, снова садясь напротив меня. — Нарисовать три предмета, которые начинаются с буквы «С». Не очень сложно, но Мэдди любит рисовать, она никогда не останавливается на трех. Может изрисовать весь альбом.

Звучит похоже на кое-кого, кого я знаю — ее маму, которая барабанит по столу, выглядя обеспокоенной. Кеннеди всегда была суетливой, но использовала эту энергию для созидания.

— Ты все еще пишешь? — интересуюсь.

— Нет.

— Почему?

Кеннеди пожимает плечами.

Я хочу, чтобы она посмотрела на меня. Знаю, что это лицемерно, эгоистично. Я хочу многого. Прошу о многом. О большем, чем заслуживаю, после всего, что было. Я обидел ее, и хотел бы все исправить, быть тем мужчиной, каким она меня представляла раньше.

Вытягиваю руку, мои пальцы едва касаются ее, прежде чем она убирает руки. Кеннеди прячет их под столом, сжимая в кулаки, вероятно. Не сомневаюсь в этом. Однако она встречается со мной взглядом.

— Что мне сделать? — спрашиваю. — Я готов на все.

Я звучу чертовски отчаявшимся, знаю, но так и есть. Мой психотерапевт сказал бы, что это не здорово, что я созависим. Джек, вероятно, сказал бы мне перестать быть жалким ублюдком. Клифф напомнил бы, что весь мир у моих ног, но, кажется, это не имеет значения, не когда единственный человек, который по-настоящему верит в меня, смотрит на меня так, будто я худший из худших.

Кеннеди медлит, но прежде чем может ответить, влетает Мэдди, кладя листок на стол между нами.

— Мне нужно еще что-то на «С», — говорит она, хотя на бумаге уже дюжина предметов. Старательная ученица.

— Снежинка, — предлагает Кеннеди, изучая листок, затем кладет руки обратно на стол, указывая на что-то. — Ты написала «свинья» неправильно. После «в» идет буква «и».

Мэдисон хмурится, хватает лист и убегает.

Как только она уходит, я делаю вторую попытку, потянувшись к рукам Кеннеди. На это раз она не убирает их при моем касании, и мои ладони накрывают ее.

— Почему ты делаешь это? — спрашивает тихо Кеннеди. — Прошло шесть лет, Джонатан. Шесть лет.

— Я понимаю, просто...

— Просто что? Предполагаешь, что я все еще тебя люблю?

— А ты любишь?

Кеннеди трясет головой, но это не отрицание. Больше похоже на раздражение, что я посмел такое спросить.

Снова вбегает Мэдисон, и я убираю руки.

— Как написать «свинью»? — спрашивает она, стирая слово на бумаге. Кеннеди объясняет, и Мэдди пишет его, прежде чем бросает ручку. — Сделано!

— Отличная работа, — хвалит Кеннеди. — Теперь можешь поиграть.

Мэдисон поворачивается ко мне.

— Хочешь поиграть?

— Конечно, — соглашаюсь, следуя в ее комнату, полагая, что лучше дать ее матери личного пространства, чем давить на нее и в итоге получить удар по лицу.

Я не переживаю за свою мужественность, поэтому не боюсь играть в куклы. Так что, когда Мэдисон сует мне Барби, я не отказываюсь. Покажу ей лучшую игру с Барби, если она того хочет.

Рассматриваю куклу, пока Мэдисон копается в коробке с игрушками. Она отличается от тех, с которыми играла моя сестра. Эта Барби больше похожа на ученого, чем на стриптизершу, вся одежда на ней, и волосы нетронуты.

— Нашла! — восклицает Мэдди, вытаскивая еще одну куклу. Замираю при виде знакомого бело-голубого костюма и копны светлых волос. Вы, должно быть, шутите.

Они сделали меня в виде куклы. Или, скорее, его. Бризо. Но это не фигурка, это кукла, как Кен.

— Я буду Бризо, а Барби будет Марианной, и ты будешь ею играть, — объявляет Мэдди, садясь на пол и похлопывая по дереву рядом с собой.

— Подожди, разве я не должен быть Бризо?

— Ты и так он все время, теперь мой черед.

Не могу спорить с этой логикой.

— У Барби не тот цвет волос, — говорю. — У тебя нет куклы Марианны?

— Нет, потому что она слишком дорогая, но ты ведь можешь притвориться.

— Верно, — отвечаю, хотя она внезапно смотрит скептически, будто сомневается в моих способностях. — Не переживай, я справлюсь.

Мэдди начинает. Я не знаю, что происходит, а ребенок не дает мне никакого направления игры, поэтому я импровизирую. Мэдди все быстро меняет, придумывая разные сюжетные повороты. Вот мы убегаем от каких-то плохих парней, как вдруг внезапно оказываемся в школе. Я выпускаюсь, мы оба становимся ветеринарами для ее мягких игрушек, и в следующую секунду меня выбирают президентом всего мира.

Это забавно. Мэдди забавная. Девчушка очень находчива. В конце концов, она отвлекается и откладывает куклу, чтобы порисовать снова. Она полностью погружена в свое занятия, будто в транс; я извиняюсь и ухожу, хотя не уверен, что она замечает. Взяв куклу Бризо, иду по коридору, заметив движение в соседней комнате.

Спальня Кеннеди.

Она сидит на краю кровати, переодетая из рабочей униформы в треники и майку, занятая тем, что собирает волосы. Останавливаюсь у двери, следя за ней из коридора и не делая попыток вторгнуться в личное пространство. Она насторожено смотрит на меня, взгляд фокусируется на кукле в моих руках.

Она смеется.

Да, она, черт побери, смеется.

— Мэдди заставила тебя ею играть? — спрашивает Кеннеди, кивая на куклу.

— Нет, на самом деле я был Барби, — отвечаю. — Не думаю, что она была впечатлена моими способностями, потому что вернулась к рисованию.

Еще один смешок.

Могу слушать этот звук вечно.

— Не принимай близко к сердцу, — заверяет Кеннеди, проходя мимо меня на выход из комнаты. — Уверена, у тебя получилось лучше, чем у меня. Обычно меня понижают до зрителей.

Кеннеди направляется в гостиную, а я с любопытством следую за ней. Там она садится на диван и включает телевизор, подобрав под себя ноги, и переключает каналы в тускло освещенной комнате. Солнце уже село, что означает, они скоро будут готовиться ко сну.

— Ты работаешь каждый день? — интересуюсь.

— Будние дни.

— Так выходные у тебя свободные?

— Обычно, — отвечает. — Работаю, пока Мэдди в подготовительной группе в саду.

— И чем занимаешься, когда не работаешь?

Она стреляет в меня взглядом, будто я идиот.

Полагаю, так и есть.

— Я должен уходить, — говорю, направляясь в спальню Мэдди, и вижу, что она все еще рисует. — Эй, Мэдди.

— А?

— Я ухожу.

Она перестает заниматься своими делами.

— Почему?

— Потому что уже поздно.

— Но почему ты не можешь остаться?

Потому что облажался годы назад и не уверен, смогу ли снова все исправить.

— Просто не могу, но я вернусь.

— Завтра?

— Эм, не завтра, но скоро.

— Насколько скоро?

— При первой возможности буду здесь.

— Хорошо, — отвечает она, возвращаясь к рисованию. — Пока!

— Пока, Мэдди.

Кеннеди с осторожностью за мной наблюдает, когда я вхожу в гостиную.

— Я должен вернуться в город утром, — объявляю, стоя у двери.

— Ты уже уезжаешь, — отвечает она резко, почти с обвинением в голосе. — Стоило догадаться.

— Я вернусь.

— Уверена, так и есть.

Не думаю, что она мне верит.

Как бы сильно мне не хотелось остаться и убедить ее, понимаю, что она не поверит мне, пока я не докажу. Поэтому покидаю их квартирку, прикрываю дверь и жду, пока Кеннеди не закроет на замок.

***

— Ну, надо же, мой любимый клиент...

Останавливаюсь в дверном проеме кухни миссис Маклески, когда слышу эти слова. Клифф. Утренний солнечный свет заливает первый этаж гостиницы, уже прогрев помещение до комфортного состояния, потому что старуха не доверяет кондиционерам. Клифф сидит за кухонным столом, поедая что-то похожее на омлет, а взгляд прикован к «БлэкБерри», лежащему возле тарелки.

Миссис Маклески занята мытьем посуды, оттирая сковородку, в которой, очевидно, готовила ему этим утром. Какого хрена?

— Ты говоришь обо мне? — спрашиваю, не уверенный полностью.

— О ком еще я могу говорить?

— Не знаю, — бормочу, усаживаясь напротив него. — О ком угодно.

Он смотрит на меня, тщательно изучая выражение лица. Знаю, что ищет признаки похмелья. Почти уверен, что выгляжу как дерьмо. Я даже не удосужился побриться. Но сегодня он ничего не увидит, никаких признаков. Хочу послать его ко всем чертям просто за эти мысли, но не могу винить за подозрительность.

Я все портил множество раз.

— Как дела? — спрашивает Клифф.

— Трезвый, — бормочу в ответ.

— Вижу это, — говорит. — А по-другому?

— Немного устал, — бросаю взгляд на его тарелку. — Немного голоден.

— Уверен, твоя прекрасная хозяйка будет счастлива покормить тебя.

— Нет, — вступает миссис Маклески. — Не буду.

— Или не будет, — продолжает Клифф, съедая последний кусок омлета и даже не удивляясь происходящему.

— Все нормально, — говорю. — Мне не нужна ничья забота. Могу сам справиться.

Клифф опускает свою вилку.

— Если бы это была правда, я бы потерял свою работу.

— Неважно. Что ты вообще здесь делаешь? Как узнал, где я остановился?

— Это маленький городок, — поясняет. — Не так уж много вариантов. Я здесь, потому что ты не отвечал на звонки, поэтому я засомневался, что ты помнишь про сегодняшний прием. Подумал, что могу составить компанию.

— Я помню, — отвечаю. — И спасибо.

— Но, кстати говоря, если бы ты, наконец, нанял нового ассистента, мне бы не пришлось переживать о твоем расписании. Прошел год с тех пор, как тебе кто-то помогал. Все еще не могу понять, почему ты уволил последнего паренька.

— Он сидел на крэке.

— А ты на кокаине.

— Он украл у меня.

— Что? Твои наркотики?

Не собираюсь удостаивать этот выпад ответом.

Это правда, но, тем не менее... к черту это предположение.

— Мы можем ехать? — спрашиваю. — Я бы хотел побыстрее со всем расправиться.

— Ха, думал, сейчас ты менее угрюмый придурок.

— Так и есть. Я просто... Я не знаю.

— Звучит похоже на тебя, — Клифф хватает «БлэкБерри» и задвигает стул, когда миссис Маклески забирает его пустую тарелку. — Завтрак был восхитительным. Спасибо вам.

— В любое время, — говорит Маклески, улыбаясь. — Мне нравится готовить для тех, кто ценит это.

Пропускаю мимо ушей.

Клифф встает, указывая мне следовать за ним, дожидается, пока мы окажемся снаружи, и говорит:

— Боже, это женщина доставляет тебе неприятности?

— Всегда, — отвечаю. — Когда меня впервые арестовали, она была той, кто вызвал копов.

Клифф смеется, когда мы приближаемся к гладкому черному седану.

— Красивая машина.

— Арендовал ее, — объясняет он. — Не хотел вызывать службу такси и выдать твое местоположение.

— Ценю это.

— Просто выполняю свою работу, — говорит он. — Садись, я поведу.

Забираюсь на пассажирское сиденье.

У меня есть машина. Она припаркована в частном гараже в городе. Загнал ее туда, когда начались съемки, на случай, если она мне понадобится, но я не смогу водить, пока не поправлюсь.

Требуется почти два часа, чтобы добраться до города. Еще один час в пробке. Клифф ставит машину на стоянке, когда мы подъезжаем к медицинскому центру. Ваил Корнелл. Ортопедия. Опускаю голову, когда мы проходим дюжину людей, направляясь на седьмой этаж, и сразу к врачу-ортопеду, где ждут моего прибытия.

Да, я понимаю, как это херово. Никто не может просто войти и быть принятым сразу, минуя приемную. Это привилегия, за которую я благодарен — особенно сегодня. Я и так достаточно нервничаю из-за нахождения здесь, и имея со всем этим дело. Ожидание и паранойя сделали бы все невыносимым.

— Мистер Каннинг, как ваши дела? — спрашивает доктор, вставая и вытягивая руку, ожидая, что я пожму в ответ, хоть я и в слинге.

— Хорошо, — отвечаю, игнорируя его протянутую руку. — Готов покончить с этим.

— Человек действия, — хмыкает он. — Мне нравится.

Он больше не тратит времени, отправляя меня прямо на рентген. Чертовски больно, когда осматривают мое запястье, боль прожигает руку до кончиков пальцев.

— Хорошие новости, что смещения нет, так что операция не нужна, — говорит доктор. — Плохая новость, что вы проходите в гипсе еще несколько недель.

— Замечательно, — бормочу, сгибая пальцы.

— Сколько недель? — спрашивает Клифф, стоя в углу кабинета и копаясь в своем «БлэкБерри».

— Сложно сказать точно... Я бы предположил, что около четырех.

— Итак, еще один месяц? — спрашивает Клифф.

— Да, — отвечает доктор. — После этого ему, вероятно, понадобится реабилитационная терапия.

— Но он будет без гипса?

— Да.

— Рад слышать, — отвечает Клифф. — Что-то может ускорить процесс заживления?

— Не существует чудодейственного лечения, но кое-что может помочь. Витамины. Кальций. Упражнения.

— То есть сжимать мячик для снятия стресса и пить молоко?

— Да, — соглашается доктор. — Зеленолистные овощи подойдут также.

Они обсуждают меня, будто меня здесь нет. Смотрю на свое опухшее запястье с раздражением, когда шевелю пальцами.

— Так, давайте, наложим гипс, — предлагает доктор, — чтобы вы могли быть свободными.

Доктор делает свою работу, и мы уходим.

Усаживаюсь на пассажирское сиденье арендованной машины Клиффа, и он сразу начинает вещать:

— Если гипс снимут в течение следующих недель, ты, вероятно, сможешь сниматься раньше, чем ожидалось.

— Ты так думаешь? — спрашиваю, наблюдая за ним, пока он проверяет календарь в своем «БлэкБерри».

— У тебя есть дублер, который может справиться с кадрами, поэтому им будет нужен только твой голос... — он смотрит на меня. — И, конечно же, твое симпатичное личико.

— Конечно, — бормочу, пытаясь, черт возьми, не допустить, чтобы это задело мое эго, но черт. Актерство — это гораздо больше, чем просто чтение сценария. — Что насчет Серены?

— Что насчет нее?

— Она на реабилитации.

— И?

— Так как мы снова начнем съемки через месяц, если ее реабилитация на девяносто дней?

Клифф смотрит на меня так, будто я выжил из ума.

— Ты, правда, считаешь, что она продержится так долго?

— А ты нет?

— У тебя никогда не выходило, — говорит он. — Пока ты не достиг дна.

— А ты думаешь, она нет?

— Даже близко нет. Единственная причина ее нахождения там — требование студии, — говорит он. — Но не переживай об этом, я позабочусь о ней. Ты должен просто быстрее поправиться.

Тайное свидание

Этот блокнот собственность Кеннеди Гарфилд

Во время войны за независимость у Аарона Бёрра была интрижка с женой британского военного.

Ты рассказываешь девушке эту историю.

Думаешь, так она почувствует себя лучше.

Она спрашивает тебя, кто такой Аарон Бёрр.

Ты смеешься, потому что не понимаешь, как она выживает в «Фултон Эйдж», когда даже не знает имя мужчины, убившего Александра Гамильтона, но она выживает. Возможно, даже процветает. Она упорно трудится и проходит тесты. Между тем ты почти не стараешься, но все равно получаешь только высшие баллы.

Но теперь ты ходишь на уроки. Каждый день.

Может быть, ты делаешь это, потому что не хочешь быть исключенным. Ты зашел слишком далеко. Можешь довести все до конца. Или, может, ты приходишь побыть с ней.

Вы оба заканчиваете через месяц. Весь школьный год прошел почти как в тумане. Большую часть времени вы украдкой встречались, шептались и ходили на тайные свидания, видясь друг с другом под покровом тьмы, чтобы ее отец не узнал. Он запрещает ей видеться с тобой. Говорит, что от тебя одни проблемы.

То, что она уже знала.

Это не останавливает ее.

— Итак, Вассара, да? — ты говоришь, сидя рядом с ней на столе для пикника возле ее дома. Уже темно, за полночь, и ты только что закончил полную репетицию «Юлия Цезаря». Драмкружок будет играть его через три недели в рамках празднования окончания года. — Гуманитарные науки. Держу пари, твой отец гордится этим.

— Да, он смотрел на меня так же, как и когда понял, что мы переспали.

Боже, он не хорошо это воспринял. Ярость дошла до того, что он подал жалобу своему боссу. Хотя твой отец отмахнулся от нее, сказав, что ты делал вещи и похуже, чем переспать с девушкой. Нужно сказать, что ее отец больше не наслаждается своей работой.

Ее приняли в колледж Вассара на следующий год. А ты так ничего и не решил. Даже не уверен, что хочешь идти в колледж. У тебя есть мечты, но они не включают в себя изучение законов в Принстоне. Тебя приняли куда-то. Ты даже не обратил внимание. Все исходит от твоего отца.

— Поздравляю, — говоришь. — Это отличный колледж.

Вы не часто обсуждаете будущее. Вы даже не вешали ярлыки на свои отношения. Никаких обещаний.

Ты ничего не обещаешь. Никогда.

Но будущее наступает слишком быстро. Совсем скоро станет настоящим. И что бы между вами ни было, будущее на это повлияет.

Она подталкивает тебя плечом.

— Ты будешь навещать меня?

— Уверен, что буду неожиданно появляться время от времени.

— Лучше бы так и было, — говорит она. — Я буду скучать.

Эмоции накатывают на нее, голос надламывается и дрожит с каждым словом.

— У нас все еще есть несколько недель, — говоришь, спрыгивая со стола для пикника, и тянешь ее за руку. — Давай не будем тратить сегодняшнюю ночь, переживая об этом.

Вы прогуливаетесь, держась за руки. На границе парка есть гостиница. Эксцентричная женщина средних лет управляет ею, единственная, с кем ты сталкиваешься, когда проводишь здесь ночи. Сегодня в гостинице темно. На веревках для белья висит постельное белье, оставленное на ночь.

Сдергиваешь одну простынь.

Раскладываешь ее у воды на траве. Кладешь девушку на простынь и ложишься сверху нее. Ты знаешь, что здесь, вдали от места для пикников, у вас будет хоть какая-то приватность. Каждая деталь одежды снята, и ты дразнишь девушку, пробуешь ее, прежде чем занимаешься с ней любовью.

Ты тоже будешь скучать по ней.

Ты не признаешься ей в этом, во всяком случае не словами, но она знает. Она чувствует это в каждом поцелуе. В каждом толчке твоих бедер. Ты смешишь ее, находясь в ней. Говоришь, что она красавица, и она стонет под тобой.

Ты лежишь там, после того как вы оба получили удовольствие, все еще на ней, переводя дыхание, пока целуешь ее шею. Ты осторожничаешь, чтобы больше не оставить засосы.

Вдоль воды слышится шум, тени движутся в темноте. У вас есть только лунный свет. Что бы это ни было, оно приближается... приближается... приближается. Встает прямо перед вами.

Девушка замечает. Она кричит. Пронзительный крик разрывает тишину ночи, когда что-то в тени издает шум рядом с ней. КРЯ.

Она сбрасывает тебя с себя. Ты слишком сильно смеешься, чтобы ее успокоить. Девушка вскакивает, кричит, выдергивает из-под тебя простыню, чтобы обернуть вокруг себя.

— Просто утка, — говоришь ей, сидя голым в траве. Ты все еще смеешься, когда утка поворачивается к девушке, крякая как сумасшедшая, реагируя на шум от девушки.

— Утка? — переспрашивает она. — Чего она хочет? О, боже, она меня преследует. Почему она меня преследует?

— Вероятно, она голодна, — предполагаешь.

— Я похожа на еду для уток? — спрашивает она, пытается ее отпихнуть. — Иди домой, Даффи.

Ты снова поднимаешься на ноги и собираешь одежду, бросая ее девушке. Утка уходит, направляясь к воде. Хотя уже слишком поздно. Девушка создала слишком много шума.

Снова движение, и появляется еще больше уток.

Девушка убегает в сторону гостиницы, неся свою одежду. Ты начинаешь одеваться, когда луч свет разрезает воздух. Фонарик. Ты встревожено замираешь. Здесь кто-то есть. Девушка прячется на заднем дворе гостиницы, но ты слишком долго колеблешься. Тебя видно в свету, когда раздается голос:

— Полиция! Покажите руки!

Роняешь одежду. Стоишь полностью голый и держишь руки перед собой, когда появляется полицейский. Он приказывает тебе одеться, перед тем как надевает наручники.

Девушка начинает выходить из тени. Полицейский не знает, что она там. Но ты в курсе, и качаешь головой, предупреждая не делать этого.

Управляющая гостиницей услышала шум снаружи и вызвала копов. Для правонарушителей. Она стоит на своем крыльце, наблюдая, как тебя арестовывают.

Непристойное обнажение.

И ты не знаешь, но эта девушка… Она бежит весь путь домой, обмотанная только украденной простыней, оставив одежду там. Ее мама бодрствует и слышит, как она входит. Видите ли, женщина знает, что ее дочь на протяжении нескольких месяцев убегает по ночам, но никогда и не заикнулась об этом. Мать понимает. Она понимает, каково любить мальчика, от которого тебя пытается удержать целый мир. Ее мама не спит всю ночь, прислушиваясь, желая убедиться, что дочь добралась домой, но этим утром все по-другому. Женщина чувствует это. Девушка признается. Рассказывает, что тебя арестовали.

— Не беспокойся, — говорит ее мама. — Я помогу ему.

13 глава

Кеннеди

Я рассеянно постукиваю пальцем по экрану телефона, пока пялюсь на сообщение.

Хочешь пойти на свидание сегодня?

Сомневаюсь, как ответить на него. Да? Нет? Да? Нет? Брр. Печатаю длиннющее оправдание, затем стираю со стоном, вбивая еще большую чушь, чтобы снова стереть. Печатаю «нет», переходя сразу к делу, но чувствую себя виноватой, вместо этого пишу «конечно» и нажимаю отправить, ощущая себя идиоткой.

В секунду, когда появляется надпись «Доставлено», и возникают точечки, означающие, что собеседник пишет ответ, мне хочется треснуть себя. Уже так много сожалений.

— Арр, что не так с тобой? — спрашиваю саму себя, морщась, когда начинаю писать оправдание, чтобы отмазаться.

Кто-то прочищает горло позади меня.

— Даже не знаю, с чего начать.

Голос застает меня врасплох, его обладатель так близко, что я ощущаю его дыхание на своей коже. Мурашки пробегают по моему телу, руки дрожат, когда разворачиваюсь, ослабляя хватку на своем телефоне. Он падает экраном вниз на твердую плитку прохода. Морщусь при его ударе, но не могу вытянуть руку из-за мужчины.

Джонатан.

Он прямо здесь, стоит в проходе продуктового супермаркета, в меньше, чем полуметре от меня, так близко, что если подниму голову, то встречусь с его взглядом. Мое сердце, коварный предатель, пропускает удар, прежде чем начинает барабанить в груди с неистовой силой, агрессивно стуча по грудной клетке, как будто мои внутренности объявили войну моему здравомыслию.

Джонатан поднимает мой телефон, так как звучит сигнал о входящем сообщении. Прежде чем могу остановить мужчину, он смотрит на экран и замирает. Что-то вспыхивает в его взгляде. Он шокирован. О, боже.

— Он разбился, да?

Он хлопает глазами.

— А?

— Мой телефон.

— Ох, эм... нет, — встряхнув его, он протягивает мне телефон с нетронутым экраном. — Какой-то Эндрю хочет узнать время.

Во сколько мне тебя забрать?

Текст отображается на дисплее. Мой желудок сжимается, руки все еще дрожат, когда я засовываю телефон в задний карман, не отвечая на вопрос.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю. — Думала, ты уехал из города.

— Уезжал, — отвечает. — Но я говорил тебе, что вернусь.

— Да, но не предполагала, что так быстро. Я даже не заметила, что ты уезжал. Почему ты вообще сказал мне?

— Подумал, что ты должна знать.

— Зачем?

Он пожимает плечами, как будто сам не понимает. Прежде чем хоть один из нас может что-то прояснить, в проходе рядом с нами раздается женский голос, выкрикивающий мое имя. Бетани. Чувство паники накрывает меня. Недолгая думая, спонтанно реагирую.

Хватаю Джонатана за руку и спешу вперед. Он не отстает, даже не задает вопросов, когда я тяну его по проходу, подальше от звука голоса Бетани, и заталкиваю в маленькую кладовую. Сама захожу следом за ним и закрываю дверь, оставляя нас в полной темноте. Я больше не вижу Джонатана, но могу его чувствовать, прямо за собой, как он прижимается, а его рука ложится мне на бедро. От его прикосновений моя паника возрастает. Я отхожу, оставляя между нами расстояние.

— Зачем ты здесь? — спрашиваю, понижая голос. — Ты не должен тут находиться.

— Я, эм...

— Кеннеди? — кричит Бетани с другой стороны двери. — Ты вернешься сюда?

— Не говори, — шиплю Джонатану. — Даже не дыши.

Снова открываю дверь и выхожу, оставив небольшую щелку открытой, встретившись лицом к лицу с Бетани, Она хмурится, когда смотрит на затемненную комнату позади меня.

— Что ты делаешь?

— Инвентаризация.

— В темноте?

— Да, я, эм... да, — оборачиваюсь, прежде чем снова повернуться к ней. — Тебе что-то нужно?

— Маркус сказал мне найти тебя, — на ее лице появляется фальшивое выражение. О, боже. — Я попросила выходную субботу через две недели, и он сказал, что только если я найду кого-то, кто меня подменит.

— И ты хочешь, чтобы это сделала я?

— Пожалуйста, — Бетани выпячивает нижнюю губу. — Я бы не просила, но это важно!

— Ладно.

— Бризо-кон на тех выходных, и они планируют большое мероприятие для десятой годовщины вселенной «Призрачного».

— Ладно.

— И понимаю, что, вероятно, звучит глупо, но...

— Я сказала «ладно». Повеселись.

— Правда?

— Я бы не согласилась, если бы так не думала.

Бетани визжит и обнимает меня.

— Спасибо, Кеннеди! О, боже мой, ты лучшая!

— Всегда, пожалуйста, — говорю, отталкивая ее. — Я должна вернуться, ну знаешь, к работе.

Киваю в сторону кладовой.

Она прищуривает взгляд.

— Чем ты на самом деле занимаешься?

— Пока, Бетани.

Я скольжу обратно, закрывая дверь и прислоняясь к ней.

Юмор сквозит в каждом слоге произнесенного Джонатаном слове.

— Такое чувство, что ты снова в средней школе. Насколько жуткой она может быть?

Закатив глаза, провожу рукой по стене рядом с собой и включаю свет. Он не очень яркий, но я могу видеть, как Джонатан прислонился к деревянному ящику с ухмылкой на губах.

— Она пишет фанфик, — рассказываю ему. — При участии себя.

Его улыбка только становится шире.

— Я не говорю о Бризо. О нет, я говорю о фанфике с участием Джонни Каннинга. Эротика.

Первая вспышка беспокойства отражается на его лице, но затем он улыбается.

— Как и ты.

Я закатываю глаза.

— Это совершенно другое.

— Те не менее, она просто девушка с фантазиями, — говорит он. — Нечего скрывать.

— Правда. Но ты действительно считаешь, что она сохранит его только для себя? Да ладно тебе, ее кумир показался на месте ее работы? Прежде чем ты выйдешь за дверь, все это появится в соц. сетях. Ну, конечно, если ты хочешь...

Он качает головой.

Потому что так не думает.

На мгновение повисает тишина, прежде чем Джонатан произносит:

— Капуста.

— Капуста?

— Вот за чем я здесь. Мне нужно купить капусту.

— Оу.

Все, что удается мне сказать.

Снова тишина.

Неловко.

Здесь нет окон, от этого комната кажется невероятно маленькой. Только Джонатан и я, спрятавшиеся вместе после всего этого времени, вдыхаем один и тот же воздух, а пространство вокруг нас заполнено напряженной тишиной. Так много нужно сказать, но не хватит слов.

— Я бы хотел, чтобы все не было таким странным, — произносит он, в конце концов. — Я бы не хотел, чтобы ты была такой отстраненной.

— Да, но вот как бывает, когда люди расстаются.

— Понимаю, но хотелось бы иметь способ, чтобы мы могли...

— Что?

Джонатан не отвечает сразу, отводя взгляд, как будто пытается найти способ объяснить. Забыть? Двигаться дальше? Начать сначала?

— Существовать, — заканчивает. — Я бы хотел, чтобы мы просто могли существовать.

Для такого талантливого актера он не всегда мог правильно выражать себя со мной, но опять же, со мной то же самое. Может, поэтому ему удавалось играть так хорошо. Он говорил за персонажа, и я... ну, я привыкла создавать. Мы вдвоем, казалось, всегда понимали друг друга, до того дня, как нас просто не стало, и не было никакого способа вернуться назад, в то место, где мы так пытались общаться.

Но на время мы просто... были.

Это самое комфортное чувство в мире.

Когда ты теряешь свою вторую половинку, ты находишься в полной прострации. Как потерять частичку души.

— Извини, — произносит Джонатан, снова смотря на меня.

— Сколько еще раз ты собираешься извиняться?

— Пока ты не поверишь мне.

— Я верю, — отвечаю.

— Да?

— Да, верю.

Он смотрит на меня, когда я произношу это. Парень не отвечает, но могу сказать, что сдерживает реакцию.

— В любом случае, нам нужно выбраться отсюда, пока тебя не поймали, — говорю я, отталкиваясь от двери. — Могу взять для тебя капусту.

Разворачиваюсь, чтобы уйти, но Джонатан останавливает меня, хватая за руку. Я напрягаюсь, с дрожью выдыхая, когда он притягивает меня к себе. Только мгновение он прижимает меня, вдыхая, а я стою так близко, что если встану на цыпочки, то смогу почувствовать вкус его губ.

А я хочу.

По крайнее мере какая-то часть меня, самая глубокая, почти подталкивает к этому. Когда он касается меня, я будто пьянею. Но это мгновение заканчивается, когда Джонатан говорит:

— Мне также нужно молоко.

Его голос, его слова приводят меня в чувства.

— Молоко.

— Да, — подтверждает, отпуская мою руку. — Если ты не возражаешь.

— Эм, конечно, никаких проблем.

Выхожу, и Джонатан следует за мной, направляясь к выходу, я не слышу безумных криков, значит, у него все получилось.

Бетани стоит у своей кассы, не обращая внимания на то, что ее окружает, листая последнее издание «Хроники Голливуда».

— Что-нибудь интересное? — спрашиваю, ставя капусту и молоко на ленточный конвейер.

Бетани вздыхает, убирая таблоид в сторону.

— Не совсем. Клянусь, такое чувство, что Джонни Каннинг растворился в воздухе. Никто не видел его нигде.

Я смотрю на выход, улавливая, как он скрывается наружу.

— Я уверена, он где-то рядом.

— Надеюсь, — отвечает Бетани. — Аррр, надеюсь, он не валяется мертвым в какой-нибудь канаве. Будет отстойно.

— Да, — соглашаюсь, когда она пробивает покупки.

После того как я их оплачиваю, Бетани снова берет журнал и продолжает читать. Я направляюсь на улицу, пока она отвлечена, неся пакет Джонатану.

— Вот, — говорю ему, протягивая пакет. — Молоко и капуста, чтобы ты мог покормить уток или что ты там собираешься сделать.

Он издает смешок.

— Это для меня. Доктор прописал.

— Ужасно.

— Ах, могло быть хуже.

— Как скажешь, — бормочу, смотря на часы. — Мне нужно вернуться к работе.

Возвращаюсь в магазин, когда он кричит мне:

— Кей?

Я смотрю на него, слова крутятся на моем языке, но я не произношу ни звука. Взгляд на его лице заставляет меня молчать, он кажется уязвимым.

— Спасибо, — произносит Джонатан тихо.

Я киваю, медля, прежде чем сказать.

— Если ты изменишь мнение насчет поедания этой капусты, уверена, Мэдди с удовольствием поможет тебе избавиться от нее.

Джонатан улыбается. Это искренняя улыбка, неосознанная, как счастье, которое человек излучает изнутри. Я больше ничего не говорю, но и не жду его ответа. Находясь рядом с ним, я ставлю под угрозу свои чувства. Свое здравомыслие.

Возвращаюсь в магазин, проходя мимо Бетани и ее кассы. Она убирает журнал и смотрит на меня.

— Разве ты только что не ушла?

— Выходила подышать, — объясняю. — У меня есть еще час до конца смены.

— Что ты сделала с продуктами?

— Положила в машину.

— Даже молоко?

— Эм... да.

— Но разве оно не скиснет.

— Вероятно.

Она пялится на меня, бормоча:

— Клянусь, иногда ты очень странная.

***

— Я должна все отменить.

— Нет, не должна, — голос Меган уверенный, в нем слышно, что она не желает спорить. — Что ты должна сделать, так это объездить этого парня, если понимаешь, что я имею в виду.

— Меган...

— Я серьезно, — продолжает подруга. — Проверь, как работает двигатель у этого паренька.

— С каких пор ты за Дрю?

— Я не за него, — она морщится в отвращении. — Я за оргазм, и знаю, что у тебя давненько его не было.

Я смеюсь, пока не раздается детский голосок.

— Что это?

Мэдди сидит за кухонным столом напротив Меган, размахивая ножками, пока рисует сердце на листе бумаги.

— О чем ты спрашиваешь? — уточняю я, прислонившись к кухонной стойке, скрестив руки на груди.

— О том, что сказала тетя Меган, — отвечает Мэдди. — Что такое орга… эм...?

— Организм, — выпаливаю я, осознавая, что она спрашивает о значении слова «оргазм».

— Организм, — говорит она. — Что это?

— Это научный термин, — вступает Меган. — Так они называют форму живого, ну знаешь, все, что живое.

— У тебя нет живого? — спрашивает Мэдди, отрываясь от своего рисунка, вздернув бровь. — Уже давно?

— Ну, у меня есть ты, — отвечаю, останавливаясь возле ее стула и взлохматив Мэдди волосы. — Ты живая. Мне больше не нужно ничего другого, даже те организмы, о которых говорит Меган.

Кажется, Мэдди удовлетворена этим ответом, когда возвращается к рисованию, пока Меган бросает на меня взгляды, наполовину наполненные извинением, наполовину жалостью. Я закатываю глаза, затем смотрю на Мэдди.

— Наверное, мне пора одеваться.

— Что-то сексуальное! — кричит мне Меган.

Вместо этого выбираю что-то простое: облегающие джинсы, черные балетки, черную рубашку. Расчесываю волосы, позволяя темным локонам свободно свисать, и накладываю немного макияжа. Готово. Меган морщится, при виде меня, но держит свое мнение при себе.

— Мамочка, ты можешь нарисовать звезды? — спрашивает Мэдди, передавая мне листок и карандаш.

— Конечно, — отвечаю. Не уверена, в чем ее задумка, но легко могу распознать горизонт. Я несколько раз показывала, как проще всего нарисовать звезды, но она всегда просит меня нарисовать за нее, раз уж это единственное, на что я способна.

Раздается стук в дверь квартиры. Меган вздыхает, когда отодвигает стул, чтобы встать, и шепчет, проходя в этот момент мимо меня:

— Похоже, твой организм здесь.

— Я сейчас, — бормочу, заканчивая звезды, прежде чем передать карандаш Мэдди. — Я должна идти, милая.

— Куда?

— На свидание с другом.

— Могу я пойти на это раз?

— Не сегодня, — отвечаю ей, нахмурившись, когда вижу разочарование в ее глазах. — Но как-нибудь обязательно.

— Это тот друг, который не заметил, что ты красивая, в прошлый раз?

— Эм, да, он.

Мэдди морщится.

Я почти смеюсь.

Но затем слышу еще один стук в дверь, Меган повышает голос, когда говорит:

— Иисусе, держи свой проклятый... о, чертов, боже. Нет.

Я напрягаюсь, когда слышу, что ее тон сменяется от легкомысленного до шокированного.

— Нет, нет, нет, — повторяет она, прежде чем объявляет. — Убирайся на хер отсюда.

Выглядываю из кухни, и когда вижу, что происходит у передней двери, мой пульс ускоряется. Джонатан стоит на небольшом порожке перед моей квартирой, всего в полуметре от своей сестры.

— Меган, — говорит он, кивнув в приветствии.

В момент, когда он произносит ее имя, шок отступает, сменяясь на злость, и она прищуривается.

— Нет, — говорит Меган резко, захлопывая дверь перед его лицом.

Мэдди подпрыгивает от звука хлопка.

— Меган, — стону. — Пожалуйста.

Мне не нужен скандал, не тот, где мне придется объясняться. Меган снова открывает дверь, Джонатан все еще стоит на месте.

Мэдди ахает, замечая его, и спрыгивает со стула, хватая свой рисунок, когда бежит к двери.

— Джонатан!

— Привет, — говорит Джонатан, избегая смотреть на свою сестру, вместо этого сфокусировавшись на Мэдди.

— Ты вернулся! — Она сует ему листок. — Я нарисовала тебе картинку!

— Вау, — комментирует Джонатан, разглядывая рисунок. — Потрясающе.

— Она не закончена, — поясняет она, забирая рисунок у него. — Но мне остались только люди, потому что мамочка рисует звезды!

— Они великолепны, — отвечает Джонатан, встречаясь со мной взглядом. — Уверен, в завершении будет идеально.

— Ты можешь забрать его потом, — предлагает ему Мэдди. — Ты останешься? Можешь поиграть со мной и тетей Меган!

Меган издает непонятный звук.

— Не сегодня, — отвечает он. — Я пришел, чтобы поговорить с твоей мамой.

Мэдди хмурится, и прежде чем уйти, шаркая ногами, бормочет:

— Ладно.

Джонатан закрывает глаза, протяжно выдыхая. Я могу сказать, что он изменил свое мнение.

— Может быть, завтра, — выпаливаю, вставая у Мэдди на пути, чтобы остановить ее. Хватаю ее за подбородок, чтобы она на меня посмотрела. — Сегодня уже довольно поздно для игр.

— Завтра, — соглашается он. — Я буду здесь.

Мэдди вся светится, разочарования как ни бывало.

— Увидимся завтра! — кричит она ему, прежде чем обнимает меня. — Люблю тебя, мамочка!

— Тоже люблю тебя, — отвечаю, — больше, чем банановое мороженое и гавайскую пиццу.

— Больше, чем свидание с твоим другом?

— Пфф, конечно, — сопровождаю свои слова тем, что сжимаю ее щечку. — Больше, чем свидания с кем угодно.

Наклонившись, я быстро ее целую, перед тем как она убегает к себе в спальню. В секунду, когда она исчезает из поля зрения и не может слышать, Меган говорит резко:

— Тебе бы лучше притащить свою задницу завтра сюда, младший братец, потому что, если ты солгал ей передо мной, клянусь Господом...

— Я сказал, что приду, — отвечает Джонатан, смотря на Меган суровым взглядом. — Я не собираюсь ей лгать.

— Ох! Это правда?

— Да, — подтверждает он.

— Ну, извини! — она подбрасывает руки в воздухе. — Мне, глупышке, стоило понять... Я имею в виду, ты же лгал каждому, бл*дь, человеку, забыла, что ты отец года.

— Сейчас не время для этого, — встреваю я, вставая между ними. — Поблизости маленькие ушки.

Выталкиваю Джонатана из квартиры, сама выхожу за ним, закрывая дверь за собой, чтобы у нас было хоть немного личного пространства. В противном случае Меган обязательно добавит свой комментарий, как например, что моя жизнь похожа на эпизод «Таинственный театр 3000 года».

— Извини насчет этого, — говорит Джонатан, указывая на дверь квартиры. — Я забыл, что у тебя планы.

— Все хорошо, — заверяю. — О чем ты хотел поговорить?

— Я просто... просто подумал.

Он медлит. Сомневается. По тому, как отводит взгляд, могу сказать, что нервничает.

— О чем?

— О том, что сказала девчонка с твоей работы.

Я хмурюсь, и требуется пару секунд, чтобы понять, кого он имеет в виду.

— Бетани?

— Ее так зовут? — Он пялится в пространство. — Бетани.

— Ты однажды встречал ее, — рассказываю ему. — Она приезжала на съемки. Сказала, что видела тебя снаружи бара.

Джонатан издает смешок.

— Ах, верно, Бетани. Она спрашивала о той ночи, когда меня арестовали.

Так и есть. Она рассказывала мне об этом. И все, о чем я могу думать, как невероятно она была бы счастлива, узнав, что ее кумир помнит ее.

— В любом случае, — говорит он. — Бетани просила выходной, чтобы съездить в одно место.

— Фестиваль?

— Да, ну знаешь, ради Бризо, и я подумал....

— Подумал о чем?

— Может, я мог бы взять туда Мэдди?

Требуется какое-то время, чтобы я осмыслила эти слова, чтобы поняла, о чем он меня просит. Я моргаю, не зная, что сказать. Не знаю, что думать. Голос в глубине моего сознания кричит в защите, в ужасе от этого, но мое сердце — мое глупое-глупое сердце — желает дать согласие.

— Я, эм... — качаю головой, пытаясь привести мысли в порядок. — Вау.

— Понимаю, что прошу о многом, — отвечает он. — Я прошу о доверии, хотя бы немного, и не буду тебя винить, если откажешь, но просто... Я прошу. Могу взять ее?

Я открываю рот, все еще понятия не имея, что сказать, когда движение привлекает мое внимание за секунду, как слышу голос:

— Я помешал?

Восемь тридцать. Как пунктуально. Дрю. Я не поворачиваюсь, не смотрю сразу на него, но Джонатан делает это. Он выпрямляет спину, распрямляет плечи, все его тело напрягается. Наблюдаю, как на его лице появляется замешательство, надеясь, что он не узнает, но все происходит в мгновение ока.

Замешательство уступает место злости, которая, кажется, копилась годами. Джонатан зло смотрит на Дрю, как будто хочет вырвать сердце из его груди и засунуть ему в глотку.

Голос Джонатана такой же жесткий, как и взгляд, когда он говорит:

— Хастингс.

— Каннингем, — невозмутимо отвечает Дрю.

— Какого черты ты здесь делаешь?

Дрю указывает на меня.

— Забираю ее на свидание.

Я вижу, как до Джонатана доходит смысл слов, он понимает, что вот мой кавалер на сегодняшний вечер. Прошло много времени с тех пор, как я слышала, что кто-то звал его по настоящей фамилии.

Джонатан поворачивается ко мне, его выражение лица суровое, когда он пытается сдержать гнев, но ему тяжело.

— Он? Вот с кем у тебя свидание? С ним ты встречаешься?

Начинаю отвечать, но он не позволяет мне.

— Невероятно, — Джонатан качает головой. — Как ты могла?

Из-за этих слов мне хочется защищаться.

— Извини?

— Он часть твоей жизни? Жизни Мэдисон? Иисус Христос, ты позволяешь ему быть рядом с ней? О чем, черт побери, ты думаешь?

— Нет, — отвечаю, вытягивая руку, чтобы остановить его поток слов. — Даже не думай говорить об этом.

— Ты должен прислушаться к леди, — встревает Дрю. — И заняться своими делами.

— Это мое гребаное дело, — выпаливает Джонатан, делая шаг к Дрю, все в нем внезапно излучает агрессию. — Мы говорим о моей дочери. Моей. И я не знаю, что ты сделал, чтобы стать частью их жизни, но ты также не получишь ее мать. Не получишь никого из них. Ты не можешь украсть мою гребную жизнь!

— Прекратите, — рычу, вставая между ними.

Джонатан яростно трясет головой, сжимая левую руку в кулак. Не думаю, что он собирается замахнуться, раз уже его правая рука в гипсе, но вижу, что хочет.

И не помогает то, что Дрю начинает смеяться. Изумление сквозит в его голосе, когда он произносит:

— Не могу украсть то, что и так доступно всякому желающему.

Это побуждает Джонатана действовать. Он направляется к Дрю, но я перекрываю ему путь. Толкаю его, сильно, заставляя отступить.

— Просто... уходи, Джонатан. Уходи!

Он смотрит на меня, у него суровое выражение лица, когда говорит:

— Не могу поверить.

Развернувшись, Джонатан уходит, оставив меня стоять на месте и закипать.

Невероятно.

Он не может поверить? Мне? Он ведет себя так, будто я неправа?

— Вижу, что он снова показался, — говорит Дрю. — Как долго он здесь?

— Эм, около двух недель, — бормочу, наблюдая, как Джонатан исчезает в ночи.

— Ты не упоминала.

— Не хотела говорить об этом, — поясняю. — Все еще не хочу.

— Достаточно справедливо, — Дрю хватает меня за плечо, нежно сжимая. — Как насчет того, что мы уйдем? Забудем о случившемся?

— Звучит здорово, — улыбаюсь ему, но знаю, что это дохлый номер, забыть не получится. Я чувствую, как моя кровь закипает. Хочу последовать за этим мужчиной в темноту и поставить его на место.

14 глава

Джонатан

Шаг вперед, пятьдесят шагов назад.

Вот как это чувствуется, будто меня опрокинули назад на задницу, когда я только нашел силы подняться.

Мой телефон лежит рядом со мной, когда я сижу на старом деревянном столе для пикника под покровом ночи, которая уже сгустилась вокруг парка. Это глупо. Я глупый. Нет, хуже... я слабый. Лист контактов открыт в телефоне, экран освещен, но я не хочу ни на что нажимать.

В моих руках тяжелая стеклянная бутылка виски. Не узнаю бренд. Схватил первую попавшуюся в магазине на пути сюда — что-то дешевое и крепкое.

Я почти могу почувствовать жжение.

Смотрю на нее.

И смотрю.

И, бл*дь, продолжаю смотреть.

Бутылка все еще запечатана.

Будет так легко откупорить ее и сделать глоток, заглушить боль, злость, мучение.

Схватившись за крышку, откупориваю ее, повреждая печать и ощущая сильный аромат жидкости, как вдруг мой телефон вибрирует на столе. Имя Джека высвечивается на экране. Вздохнув, я игнорирую, но он продолжает звонить.

Снова.

И снова.

— Черт побери, — бормочу, отвечая на четвертый звонок и сразу включая динамик.

— Всегда знал, что ты — боль в заднице, Джек. Но не осознавал, что ты экстрасенс.

Джек смеется.

— Что я могу сказать? Я чувствую, когда кто-то в беде. Возможно, во мне есть что-то от Йоды.

— Забавно, — бормочу.

— По правде говоря, я звоню поздравить тебя.

— С чем?

— За целую неделю не украсил собой ни один таблоид, — объясняет он. — Сегодня ходил в продуктовый и не увидел нигде твою уродливую рожу. Это сделало мой день.

— Рад, что могу сделать это для тебя, — отвечаю.

— Ценю это больше, чем ты можешь себе представить, — продолжает поддевать он. — Теперь расскажи, что я могу сделать для тебя.

Я медлю, глядя на бутылку.

— Ничего.

— Херня, — спорит он. — Попытайся снова.

— Знаешь, ты должен меня поддерживать и следовать моей воле.

— Повторюсь, херня. Если ты хотел, чтобы с тобой нянчились, то стоило выбрать кого-то другого в свои наставники. А не меня. Я не хожу на цыпочках вокруг взрослых мужиков, когда они пытаются утопить горе в бутылке.

— Да, ну, пошел ты.

— Выкладывай, Каннинг, — говорит Джек со смехом. — Расскажи мне, как большой мир обидел тебя.

Я не в настроении говорить, но знаю, что он не оставит эту тему, поэтому к черту все. Бормоча несвязно, я рассказываю ему о своем дерьмовом дне.

Он, молча, слушает, ждет, пока я закончу, прежде чем говорит:

— Ну, это отстойно.

Я горько смеюсь, потому что, так и есть. Это отстойно.

— Хотя это твоя вина, — добавляет он.

— Знаю, — бормочу.

— Знаешь? Потому что полагаю, поправь меня, если я не прав, но ты сидишь где-то в одиночестве, хандришь, желая утопить свои печали, как жертва.

Я оглядываю парк. Такое чувство, что он следит за мной.

— Серьезно? Ты экстрасенс?

— Нет, просто знаю тебя, — отвечает. — Иногда ты кусок дерьма, приносящий сам себе вред.

— Спасибо.

— Всегда, пожалуйста, — отвечает Джек. — Но знай, что большинство дней с тобой все нормально.

— Мило с твоей стороны.

— Слишком плохо, что твои фильмы отстой.

Это смешит меня.

— Да, слишком плохо.

— Но в любом случае, если ты покончил скулить о своей бедной жизни голливудского предмета обожания, я собираюсь вернуться к своей светской жизни троллинга в интернете и разнесению слухов о твоей персоне на разных сайтах.

— Сделай это, — говорю. — Спасибо, Джек.

— В любое время, Каннинг. Просто позвони мне в следующий раз. Моя чуйка не всегда срабатывает. Я разозлюсь, если ты напьешься, а у меня не будет шанса накричать на тебя сразу.

— Я позвоню, — отвечаю ему. — В следующий раз.

***

Шум будит меня, звук шагов по старой скрипучей лестнице вырывает из беспокойного сна. Пялюсь в потолок, пытаясь сморгнуть остатки сна, когда звук становится громче, ближе, а за дверью видны тени.

Дверь резко открывается и ударяется об стену. Свет из коридора заливает комнату, рассеивая темноту. Я морщусь, сажусь в кровати, пытаясь быть начеку, когда закрываю глаза.

— Какого черта?

— Ты имеешь наглость, — раздается голос, сопровождаемый гневной интонацией, очень гневной, на самом деле, отчего мне требуется пару секунд, чтобы узнать его.

— Кеннеди? — застигнутый врасплох, хлопаю глазами, когда она входит в комнату. Тени маскируют ее черты лица, но это она, точно... Она здесь, в полуметре от кровати. Потираю глаза, пытаясь полностью проснуться. — Боже, мне снится сон?

— Не могу поверить, — говорит она, подходя ближе. — Вот, что ты сказал мне. Что не можешь поверить. Но я не сделала ничего неправильного. Ничего.

Моргаю, пытаясь уловить смысл.

— Что?

— Что? Серьезно? Что? — она подбрасывает руки в воздухе, подходя еще ближе. — Ты ведешь себя так, будто я ужасный человек, будто сделала что-то чудовищное, чего ты не можешь понять. Но это не так. Я не делала ничего. Это не моя вина! Ты бросил меня, Джонатан!

— Я не...

— Да, ты сделал это!

Кеннеди стоит прямо напротив меня, так близко, что мне видно, как дрожат ее руки, когда она сжимает их в кулаки, а по ее лицу текут слезы. Оглядываюсь вокруг, пытаясь понять, сколько время, но не уверен, где лежит мой телефон, а рядом нет часов. Темно — кромешная тьма — поэтому делаю предположение, что уже за полночь.

— Ты бросила меня, Кеннеди, — говорю я, смотря снова на нее. — А не наоборот.

— Ты ошибаешься. Я ушла. Это другое. Ты бросил меня задолго до этого. Я была беременна, я ты бросил меня.

— Я не...

— Да!

Я молчу мгновение, затем произношу:

— Я не знал.

Но Кеннеди меня прерывает:

— От этого не становится лучше!

Я хочу спорить, хочу защищать себя, но нет смысла.

— Послушай, я ошибался и сожалею об этом.

— Ты продолжаешь говорить это, но сожаление ничего не изменит, Джонатан, не тогда, когда ты продолжаешь вести себя как, аррр... вот так.

Она машет в мою сторону.

— О чем ты говоришь?

— Ты появляешься здесь и имеешь наглость пытаться пробраться в мою жизнь, в мой разум, как будто у тебя есть право делать это, после всего случившегося. Имеешь наглость обвинять меня, что я хожу на свидания, имеешь наглость ставить под вопрос мои родительские способности, будто я не знаю, что для моей дочери лучше!

Что-то щелкает во мне на ее словах, часть тумана рассеивается.

— Иисус... это из-за него? Хастингса?

— Нет, это из-за тебя, — Кеннеди тычет в меня пальцем. — То, как ты изображаешь саму невинность... Твои деньги и привычки. Произнесенные слова, шутки, смех, улыбка, которую ты даришь ей, и она ловит ее с удовольствием, и брр... твое лицо.

— Мое лицо?

— Твое глупое гребаное лицо, — говорит она, проводя рукой по волосам, когда стонет, и эти слова поражают меня. Кеннеди не ругается. — Твое лицо повсюду. Меня тошнит от этого!

— Тебя тошнит от моего лица.

— Да!

— Я мало что могу с этим сделать.

— Ты можешь исчезнуть из моей головы, — говорит она. — Прекратить постоянно там находиться.

Я смеюсь, потому что это чертовски абсурдно, но я совершаю ошибку. Кеннеди прищуривается, когда опускает взгляд, выглядя так, будто хочет ударить меня.

— Я ненавижу тебя, — говорит Кеннеди, ее голос дрожит. — Я никогда ненавидела никого так, как тебя, Джонатан.

Эти слова пробуждают меня. Я больше не смеюсь. В этом нет ничего забавного. Я пробрался ей под кожу, и раз уж мы сейчас оба находимся в шатком положении, уверен, это опасно.

Кеннеди разворачивается, будто собирается уйти, но я хватаю ее за руку, чтобы остановить.

— Да ладно тебе, не надо так...

— Не прикасайся ко мне, — говорит она, вырываясь из моей хватки.

Я отпускаю ее и встаю, направляясь к ней.

— Просто... подожди минутку... поговори со мной.

— Больше нечего говорить.

— Черт побери, есть, — снова хватаю ее за руку, прежде чем она может уйти. — Ты не можешь признаться, что ненавидишь меня, а затем уйти. Это ерунда. Ты ворвалась сюда, пока я спал, чтобы накричать на меня...

— Ты заслужил это!

— Может быть, но тем не менее...

— Все еще не о чем говорить, — повторяет она, снова поворачиваясь ко мне, говоря мне прямо в лицо. — Я ненавижу тебя. Вот и все. Больше нечего сказать. Я ненавижу все в тебе. Твой голос, лицо... я ненавижу его. Почему ты не можешь уехать?

— Потому что не могу, — говорю ей, — почти уверен, что и ты этого не хочешь.

Она хмурится.

— Ты расстроена, — продолжаю. — Но лжешь себе, говоря, что хочешь моего отъезда.

— Я хочу.

— Не хочешь.

— Уезжай.

— Нет.

— Проваливай.

— Я никуда не уеду.

Как только эти слова слетают с моих губ, Кеннеди бросается на меня, прижимая свои губы к моим. Она целует меня, и я так чертовски ошарашен, что требуется время, прежде чем начинаю реагировать, и возвращаю поцелуй. Девушка стонет и обнимает меня руками за шею, цепляясь за меня почти агрессивно, пока ногой закрывает дверь.

На ее языке горький привкус.

В оцепенении сразу и не поймешь, но через пару секунд мир будто останавливается.

Я отталкиваю ее, со стоном разрывая поцелуй.

— Ты пила.

Кеннеди тяжело дышит. Даже в темноте я вижу, что ее щеки порозовели.

Смотрит на меня широко распахнутыми глазами, когда произносит:

— Только немного вина.

Она не кажется пьяной, но при этом ни в коем чертовом разе не может мыслить здраво. Но не то чтобы она сейчас мыслит, так как просто целует.

Прежде чем я могу что-то сказать, она снова обрушивается на меня, целуя, прижимаясь ко мне и толкая к кровати. Оу. Она не нежничает. Мои ребра чертовски сильно болят. Ее руки на мне, тянут мою одежду, мурашки бегут по моей спине, где ее теплые пальцы касаются моей кожи.

— Не думаю, что это хорошая идея, — начинаю. — Нам не стоит...

— Просто заткнись, — рычит Кеннеди у моих губ, запустив руку в мои волосы и больно схватив их.

Я ударяюсь задней частью ног о кровать и падаю на матрас, утягивая Кеннеди за собой. Боль пронзает мой череп, почти ослепляя, соперничая со жжением в груди.

Я шиплю.

— Бл*дь.

Ее поцелуй становится жестче, отчаянным. Она не замедляется, не видя знаков стоп. Каждый укол боли проникает глубоко, напрягая. Мое сердце бьется миллионы ударов в минуту.

— Ты уверена, что хочешь этого? — спрашиваю, когда она располагает ноги по обе стороны от меня.

Ее голос едва слышный шепот, когда Кеннеди произносит:

— Нет.

— Может, нам стоит остановиться.

— Заткнись.

Я смеюсь, затыкаясь, потому что не собираюсь спорить. Может, все это неправильно и не должно происходить, но есть мало чего в мире, что я хочу больше, чем эту женщину, поэтому не отвергаю ее.

Тяну ее дальше на кровать, пытаясь удержать хватку одной рукой. Чертов гипс. Рука Кеннеди скользит мне в штаны, обхватывая член, и она гладит его снова и снова.

— Бл*дь, — стону. — Бл*дь, бл*дь, бл*дь...

Если Кеннеди не остановится, я взорвусь. Прямо здесь, прямо сейчас, вот так.

Я меняю наше положение, переворачивая Кеннеди и укладываясь на ней, возясь с ее штанами, когда пытаюсь их снять. Она не медлит, раздеваясь и разбрасывая вещи по комнате. Я не удосуживаюсь полностью раздеться, просто спускаю штаны, когда располагаюсь между ее ног, прямо между бедер.

Вопросы прокручиваются в моей голове — так много вопросов, почти столько же, как и возражений, когда Кеннеди шепчет:

— Доставь мне удовольствие снова, Джонатан.

Я скольжу в нее, не думая об этом дважды, толкаясь медленно с гортанным стоном.

Такая узкая. Такая мокрая. Такая чертовски прекрасная.

— О, боже, — хнычет Кеннеди, хватаясь за меня.

Я все еще ошеломлен. Черт, может, это сон. Но не имеет значения, потому что я не собираюсь просыпаться. Медленно я скольжу в нее, подразнивая и мучая, зная, что ей так нравится.

Мучение.

Проходит десять минут, а может, час — я не знаю. Удовольствие проносится через меня, дыхание тяжелеет, части меня очень больно, но я продолжаю. Трахаю Кеннеди, занимаюсь с ней любовью — не уверен, как назвать, но ее мягкие стоны наполняют комнату, когда она проводит ногтями по моей спине, и я понимаю, что она на грани. Мой лоб покрыт испариной, вся кожа ее тела блестит и переливается в свете луны. Я пробую на вкус, целуя шею, на моем языке остается соленый привкус.

Я кусаю, облизываю и всасываю. Вероятно, оставляю отметины, но чем жестче напор моего рта, тем сильнее она хнычет.

Когда Кеннеди кончает, то изгибает спину, ее лицо искажается, рот открывается в экстазе. Она выпускает сдавленный крик, как будто кашляет, задыхается, прежде чем хнычет, бл*дь, этот звук влияет...

Я кончаю, стеная, прежде чем замираю на ней, пытаясь перевести дыхание, очистить голову. Какого хрена произошло? Кеннеди дрожит подо мной, и я переживаю, что она паникует. Но когда чуть-чуть приподнимаюсь, чтобы взглянуть на нее, она снова сминает мои губы, намекая на второй раунд.

***

Пять утра.

Вот, что показывает мой телефон, когда позже я выскальзываю из кровати и нахожу его в кармане джинсов, в которых был накануне; от заряда батареи осталось десять процентов. На экране отображаются уведомления о сообщениях, большинство из них от Клиффа.

Я могу достать билеты на фестиваль. Зачем тебе?

Ты помнишь, что они приглашали тебя, верно?

Предполагалось, что ты будешь хедлайнером.

Знаю. Я помню. Я отклонил. Не то чтобы я не хотел, но Клифф не думал, что это мудро, потому что когда пришло приглашение, моя трезвость была в шатком положении.

Все еще так.

Я вздыхаю, направляясь к двери, оглядываясь на кровать.

Кеннеди.

Скольжу взглядом по ее обнаженной спине. Она свернулась калачиком, обнимая подушку, тонкое белое одеяло накинуто на нее. Она спит, слегка посапывая.

Мир освещается с приближением восхода солнца. Я покидаю комнату, тихо идя босыми ногами по полу вниз, отвечая Клиффу.

Забудь об этом.

Его ответ мгновенный, конечно же, ведь он не спит.

Ты уверен?

Быстро печатаю.

Да.

Прежде чем засовываю телефон в карман штанов.

Направляясь на кухню, достаю бутылку воды с холодильника и открываю ее, когда слышу голос позади себя:

— Ты потерял свой гребаный рассудок?

Маклески стоит в ночнушке и халате, сжимая пояс, и хмуро смотрит на меня.

— Эм, нет.

— Где твоя одежда?

Я опускаю взгляд на свою голую грудь. Нет футболки.

— Просто еще не оделся.

— Ты должен, — бурчит она, проходя по кухне мимо меня. — Можешь обеспечить старушке сердечный приступ, разгуливая вот так.

Я смеюсь, делая глоток воды, пока она возится с кофейником.

— Думаю, если бы я обеспечил вам сердечный приступ, то это произошло бы в тот день в парке.

— Почти, — говорит она. — Как ты думаешь, зачем я вызвала полицию? Все это происходило на моем заднем дворе.

Она посылает мне знающий взгляд. Да, она в курсе, чем мы занимались той ночью, и я почти уверен, что она также знает, что происходило сегодня ночью.

— Думал, что вы просто вредная карга, — отвечаю. — Но не думал, что я вас раздражаю.

— Ох, отвали, Каннингем, — говорит Маклески. — Я уложу тебя на задницу.

— Знаю, — отвечаю, направляясь на выход из кухни.

— Оденься! — кричит мне. — Убедись, что твоя гостья сделала то же самое. Никаких шуры-муры в общей зоне!

— Есть, мэм, — бурчу, поднимаясь вверх по лестнице, хоть она и не может слышать меня. Тянусь к дверной ручке, когда дверь распахивается, и я вижу Кеннеди. Она выглядит раздраженной, волосы в беспорядке, не полностью одетая, и теряет равновесие, когда пытается натянуть обувь. — Оу, осторожнее.

Хватаю ее за руку, чтобы удержать от падения, но Кеннеди отстраняется, мгновенно краснея, как будто смущена. Смотрит на меня краткое мгновение, отказываясь встречаться со мной взглядом.

— Извини, я… эм...

— Все хорошо, — успокаиваю. — Нет причин для извинений.

Но они есть. Вот о чем говорит выражение ее лица, и я могу догадаться почему. Она пыталась скрыться во время моего отсутствия, чтобы избежать нашей встречи, но я поймал ее.

Моя грудь сжимается от боли из-за этого. Бл*дь. Сожаление написано на ее лице, как будто она обвалялась в стыде и теперь не отмыться от этого. Кеннеди распрямляет одежду, и мой желудок ухает вниз, когда я осознаю, что под мышкой она держит бутылку виски.

— Я должна уйти, — говорит Кеннеди, прошмыгивая мимо меня из комнаты.

— Я не пил, — говорю прямо. — Знаю, что со стороны выглядит плохо, но я не...

— И не будешь, — перебивает. — Потому что я ее забираю.

— Ладно.

— Я вылью, — заявляет Кеннеди. — Ты не должен хранить алкоголь. Это глупо. Ты глупый.

— Я и мое глупое гребаное лицо, ха?

Ее щеки краснеют, когда она заикается:

— Я не должна была... аррр, мне надо было быть дома пару часов назад.

— Понимаю, — отвечаю, скрещивая руки на груди, когда прислоняюсь к дверной раме, наблюдаю за ней. — Ты не планировала остаться здесь ночью.

— Или вообще кончить здесь свой вечер, — бормочет в ответ.

Кончить.

— Каламбур.

Кеннеди не смеется. Она не находит это забавным. Просто начинает спускаться по ступенькам, чтобы уйти, больше не желая здесь находиться. Я наблюдаю в тишине, когда она колеблется на полпути.

— Ты, эм.. ты можешь взять ее, — говорит Кеннеди, выражение лица настороженно. — Я имею в виду, если ты серьезно, если хочешь взять Мэдди с собой, то можешь.

Эти слова поражают меня.

— Да?

Она кивает.

— Мы поговорим о... Ну знаешь, обо всем, если ты имел это в виду...

— Да.

— Ну, тогда, хорошо.

Затем она уходит. Слышу, как передняя дверь открывается и закрывается, когда она выбегает через нее, вероятно, стремясь побыстрее уйти от меня.

Вздохнув, я отрываюсь от своего телефона, используя остатки батареи, чтобы отправить Клиффу еще одно сообщение.

Мне нужны эти билеты.

Как обычно он отвечает мгновенно.

Ты пьян? Потому что, клянусь, Джонни, ты и эти билеты...

Не готовы попрощаться

Этот блокнот собственность Кеннеди Гарфилд

Зрители собраны в актовом зале академии «Фултон Эйдж». Все места заняты учениками, членами их семей, администрацией, спонсорами. Девушка сидит на месте возле прохода, родители рядом с ней. Отец не хотел приходить, ворча на билеты за тридцать баксов, но девушка знала, что он не хочет приходить по другой причине. Из-за тебя.

Субботний вечер. Драмкружок ставит «Юлия Цезаря». В зале шумно, люди начинают суетиться, спектакль должен был начаться десять минут назад. Хастингс, обезумев, бегает туда-сюда, переодетый в свой тщательно продуманный костюм. Все выходят на сцену, когда объявляют о начале.

В последнюю минуту замена актера.

Роль Брута будет сыграна...

Не тобой.

Голубой «Порше» на парковке. Перед ним забронировано место для твоего отца. Хотя его сиденье в зале пустое, несмотря на то, что лимузин прибыл ранее. Это значит, вы оба присутствуете на территории школы, но в зале вас нет.

Девушка встает со своего места, когда спектакль начинается. Отец пытается ее остановить, но мама не позволяет, говоря:

— Отпусти ее, Майкл.

Девушка убегает, направляясь на парковку.

Ты стоишь там. И твой отец тоже. Вы оба перед твоей машиной, рядом маячит охранник твоего отца, пока вы спорите.

Последний срок приема документов в Принстон был прошлой ночью, поэтому он сделал это за тебя.

Ты говоришь ему, что не поедешь. Стать его копией — не твоя мечта. Отец указывает тебе выбросить это из головы и, наконец, стать мужчиной, которым он тебя растил.

Ты споришь, что он не растил тебя мужчиной. Он вообще тебя не растил. Он не может ставить себе в заслугу, что воспитывал тебя. Он эгоистичный придурок, которого заботит только работа. Признаешься, что никогда его не любил. Стать им — твой худший ночной кошмар.

В момент, когда эти слова произнесены, твой отец теряет свое самообладание. Он размахивается и бьет тебя. Ты готов к этому, знал, что это приближается, но не ждал второго удара и еще одного после.

Твой отец размахивается снова и снова. Ты пытаешься блокировать удары, но он не прекращает, поэтому толкаешь его. Это дает тебе отсрочку, но она не длится долго. Он наступает на тебя, но ты реагируешь.

Замахиваешься и бьешь его прямо в рот.

Первый раз, когда ты ударил в ответ. Твой отец ошарашен, пошатывается. Ты бьешь его сильно. Охранник бежит к вам, оттаскивая тебя.

Отец проводит языком по разбитой губе. У тебя течет кровь изо рта. Мужчина стоит перед тобой, смотрит в глаза и заявляет:

— Без меня ты — никто. Ничтожество, как и твоя мать.

Плюешь ему в лицо на эти слова.

Он моргает, вытаскивает платок, чтобы стереть кровь. Девушка стоит перед школой, устраивает сцену, крича остановиться. Твой отец отворачивается, как будто собирается уйти, но затем снова поворачивается.

БАМ.

Последний удар приходится тебе в грудь. Охранник отпускает тебя, чтобы сопроводить твоего отца, когда тот кричит:

— Принстон хорош, сынок. Тебе там понравится.

Ты не задерживаешься. Люди выходят из школы, «Юлий Цезарь» не клеится без твоего Брута. Поэтому ты садишься в машину и уезжаешь, не желая там находиться. Не можешь столкнуться с ними лицом к лицу.

Ты ездишь по округе.

Долгое время.

В конце концов снова возвращаешься в Беннетт-Ландинг.

Три утра. Стоишь на тротуаре перед домом девушки.

Ты пьян. Но недостаточно пьян, чтобы забыть. Не уверен, что это вообще возможно, когда пьешь шампанское прямо из бутылки. Взял его из дома, когда направился на спектакль. Думал, что вы будете праздновать с девушкой сегодня, но вместо этого, все вышло вот так.

Она все еще не спит. Замечает тебя из окна своей спальни. Прокрадывается по лестнице и выходит наружу.

— Ты пьян, — заявляет тебе, оглядываясь вокруг. Впервые видит тебя в таком состоянии. — Пожалуйста, скажи, что не вел машину вот так.

— Моя машина в парке, — отвечаешь. — Пил здесь.

— Без меня?

Протягиваешь ей бутылку шампанского.

— Можешь отпить немного.

Она берет ее, выливает содержимое, прежде чем бросить бутылку на траву позади себя.

— Я имею в виду, что был в парке без меня.

— Нужно было подумать, — защищаешься, глядя на выброшенную бутылку, когда проводишь рукой по волосам. — Тяжелый день.

— Знаю, — прижимает свои руки к твоим щекам, когда осматривает твое лицо. — Ты в порядке?

— Да, — отвечаешь, целуя и шепча ей в губы. — Мне просто нужно было снова тебя увидеть... сказать тебе... что я...

Я люблю тебя. Почти удается произнести.

— Расскажи мне, — говорит она.

— Я уезжаю.

Твой голос тихий.

Она отстраняется, хлопая глазами.

— Что?

— Не могу уехать, не попрощавшись, — говоришь, мягко улыбаясь. — Не хотел исчезать. Ты бы не простила, если бы я забрал с собой Бризо.

Пытаешься свести все в шутку. Пытаешься рассмешить ее. Пытаешься не усложнять этот момент, но девушка паникует внутри. Ее руки дрожат. Она резко вдыхает. Слезы заполняют глаза.

— Что ты имеешь в виду под тем, что уезжаешь?

Она спрашивает, но понимает, что ты имеешь в виду.

— Ты не можешь уехать, — спорит. — Куда ты собрался? Что вообще собираешься делать?

Рассказываешь ей, что направишься в Калифорнию. Или, может, остановишься где-то еще. Ты знаешь только то, что будешь следовать своим мечтам и должен сделать это именно сейчас. Время пришло. Направишься туда, где жизнь примет тебя. И как бы твоя грудь не сжималась от боли из-за мысли покинуть ее, встретить завтрашний день, не увидев ее улыбки, от идеи, что никогда не обнимешь ее снова, ты не можешь остаться, даже на один день. Потому что с каждым днем тебе все труднее уехать, а завтра ты можешь растерять свою смелость. Отправишься в Принстон в итоге. Станешь копией своего отца.

Девушка пялится на тебя, пока ты это говоришь.

Она начинает плакать.

— Я не готова попрощаться.

Вытираешь слезы с ее щек.

— Думаешь, ты будешь когда-нибудь готова?

Нет, не будет.

Она хватается за тебя, крепко обнимая.

— Знаю, ты должен уехать... Знаю... И ты должен следовать за своим сердцем, но как я буду следовать за своим, если ты уедешь? Я люблю тебя, Джонатан. Очень сильно тебя люблю.

Ты обнимаешь ее, пока она плачет. Всегда делает первый шаг. Я люблю тебя. Проходят минуты, прежде чем ты говоришь:

— Поехали со мной, Кей.

Девушка резко вдыхает.

— Что?

— У тебя здесь своя жизнь. Семья. Бл*дь, у тебя экзамены в понедельник. Ты закончишь и пойдешь в колледж. А я, вероятно, испорчу всю свою жизнь, но я люблю тебя.

Она отстраняется, чтобы посмотреть на тебя.

— Ты любишь меня?

— Больше, чем что-либо, — уверяешь. — Больше, чем драмкружок и генеральные репетиции, и «Юлия Цезаря». Больше, чем меня раздражает гавнюк Хастингс. Больше, чем гребаный парк дальше по дороге. Черт, даже больше, чем бить своего отца. Я бы не торчал здесь так долго ни из-за чего из этого. И если моей любви достаточно...

— Да, — отвечает она.

— Тогда поехали вместе, — говоришь. — Сбежим со мной, детка.

Ты не знаешь, но эта девушка… Когда она стоит здесь и смотрит на тебя, видя свет в твоих глазах и чувствуя любовь в своем сердце, она сделает все, что бы ты ни попросил. Что угодно. Свернет горы. Обманет, украдет. Эта девушка пообещает тебе вечность. Как долго ты будешь любить ее и заботиться о ней, она будет твоей. Поэтому, что касается того, чтобы дойти до парка с тобой и залезть в твой «Порше»? Самое легкое решение в ее жизни.

15 глава

Кеннеди

— Поторопись, нам нужно идти! — кричу я, копаясь в ящике со всяким хламом на кухне, чтобы найти ключи, но они словно испарились. Арр. Проверяю на столе, прежде чем отправляюсь в гостиную. На журнальном столике тоже нет. Также не висят на своем месте — на крючке у входной двери. Убираю подушки с дивана, проверяя под ними. Ничего. — Мэдди, ты видела мои ключи?

Нет ответа.

Оглядываюсь вокруг, сканирую взглядом пол, затем направляюсь по коридору к спальням, проверяя, не обронила ли их. Нет. Пытаюсь вспомнить последний раз, когда видела их. Дверь была отрыта, когда я вернулась домой этим утром, значит, вчера?

— Мэдди? — кричу, тишина беспокоит меня. — Ты слышишь?

Нет, не слышит. Она растянулась на своей кровати, одетая и готовая выходить, волосы в беспорядке, хотя я заплела ее пару минут назад. Она быстро засыпает, не услышав ни сказанного мною слова.

— Мэдди, нам нужно идти, — говорю, когда трясу ее, чтобы разбудить. Жду, когда она сядет, прежде чем спрашиваю. — Ты видела мои ключи, милая?

Потирая глазки, она качает головой.

Даже если она и видела их, я не уверена, что вспомнит.

— Собери рюкзак для занятий, — прошу ее, уходя в свою спальню. Ищу некоторое время, теперь уже свой телефон, срываю покрывало с кровати и вытряхиваю корзину с грязным бельем.

Раздраженная, я сдаюсь. У меня нет на это времени.

Я уже должна выходить на работу.

Возвращаюсь в комнату Мэдди.

Она снова лежит.

— Вставай, вставай, вставай, — говорю, затем поднимаю Мэдди и ставлю на ноги, прежде чем хватаю ее рюкзак, засовывая туда какие-то листы, неуверенная, что ей понадобится. Надеваю его ей на спину, прежде чем беру дочку за руку и тяну к двери.

— Я не хочу идти, — хнычет, еле волоча ноги.

— Извини, в подготовительную группу нужно ходить обязательно.

— Но почему я не могу остаться дома с тобой?

— Почему ты думаешь, что я остаюсь дома?

— Потому что ты не переоделась в свою униформу.

— Это безумие, я... — опускаю голову, осознавая, что действительно не надела рабочую форму. Черт. — Подожди здесь. Я переодену рубашку.

Она пялится на меня во все глаза.

— Серьезно, не двигайся, — говорю я, указывая на нее. — Вернусь через секунду.

Немного дольше и она вернется в свою кровать.

Конечно же, вся моя униформа грязная, поэтому роюсь в куче одежды, которую выбросила из корзины, находя самую чистую. Натягиваю, когда слышу стук в дверь.

Я напрягаюсь, зная, что Мэдди откроет дверь, прежде чем сказать:

— Я открою!

— Подожди!

— Джонатан!

Мой желудок сжимается, когда я возвращаюсь в гостиную и вижу, что дверь открыта, конечно, а он стоит и смотрит на Мэдди.

Было сумасшедшее утро. Я проснулась на рассвете, голой, в кровати бывшего, все тело болело, от меня пахло им. Из-за этого накатило множество эмоций. Ужас. Страх. Опасение. Боязнь. Не уверена, как себя чувствовать из-за этого, не уверена ни в чем, кроме вины, неловкости и стыда... И может, мне и не стоит этого чувствовать, но это неизбежно.

— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю резче, чем хотелось бы. По тому, как он смотрит на меня, по вспышке боли в его взгляде, могу сказать, что вопрос тревожит его.

— Он мог прийти сегодня, помнишь? — встревает Мэдди, смотря на меня так, будто я сморозила глупость. — Он сказал это вчера, так как не мог поиграть со мной и тетей Меган.

— Ох, помню, — отвечаю, подходя ближе и прижимая руку к ее головке, когда дарю ей вынужденную улыбку, надеясь, что она не заметит странностей. — Просто имела в виду, почему сейчас? Время для игр позже.

— Подумал, что тебе это может понадобиться, — отвечает Джонатан, вытаскивая что-то из своего кармана и протягивая мне: ключи и мобильный телефон. Точнее сказать, мои ключи и мой телефон. — Должно быть, ты забыла их... кое-когда.

— Эм, спасибо, — бурчу в ответ, забирая у него телефон, когда тот начинает звонить. — Я опаздываю и, эм... позволь мне взять трубку. Алло?

— Все в порядке? — спрашивает Маркус, когда я отвечаю. — Рабочий день начался, а ты не здесь.

— Да, извини, я буду, как только смогу.

— Просто проверяю, так как на тебя не похоже.

Кладу трубку, закатываю глаза и снова поворачиваюсь к Джонатану, чтобы извиниться за то, что прервалась, когда он говорит:

— Я могу отвести Мэдди в сад, если ты спешишь на работу.

Ее глазки загораются от этого предложения.

— Я, эм... не знаю.

— Всего лишь, сколько... пару домов отсюда? Я могу отвести ее.

— Пожалуйста, мамочка? — умоляет Мэдди, хватая Джонатана за руку, будто объединяется с ним в общем деле. — Он может отвести меня!

Гиперопека, паранойя во мне хочет сказать нет, но как я собираюсь доверить ему забрать ее на фестиваль, если даже не могу позволить отвести в сад? Хочу взять ее в охапку и засунуть к себе в карман, прятать от всего, пока буду жива, но не могу, потому что правда в том, что она не только моя.

— Да, хорошо, — отвечаю, на этих словах Мэдди радостно визжит. Я улыбаюсь ей. — Люблю тебя больше, чем перерывы на обед и зарплатные чеки.

— Люблю тебя больше, чем каникулы.

— Это большое количество любви, малышка.

— Все каникулы мира.

Наклонившись, я целую ее в лобик.

— Иди, ты не должна опаздывать.

Она останавливается, широко раскрыв глаза.

— Подожди! Я забыла!

— Что забыла? — кричу, когда она бежит к себе в комнату.

— «Покажи и расскажи», — раздается крик в ответ.

Вздохнув, качаю головой.

— Никогда не забывает принести что-нибудь на «Покажи и расскажи».

— Это было бы весьма печально, — говорит Джонатан.

Смотрю на него, хмурясь, затем прохожу мимо на выход.

— Можешь, пожалуйста, закрыть за мной дверь? Я уже должна бежать.

— Конечно, — отвечает. — Все, что тебе угодно.

Я ухожу, не желая больше задерживаться, иначе все переиграю, а это будет несправедливо. Прихожу на работу в пятнадцать минут девятого, опоздав на пятнадцать минут, и смотрю взволнованно на часы.

— Уверена, что все хорошо? — спрашивает Маркус, разглядывая меня.

— Все хорошо, — отвечаю. — Не могла найти ключи.

Это не ложь... не полностью. Есть еще кое-что, на самом деле, но я не хочу зацикливаться на этом. Провожу следующие пару минут в кладовой, наблюдая за часами.

В 8:30 начинаю нервничать. Почти в девять часов моя нервозность увеличивается. Вытаскивая телефон, пишу Джонатану.

Ты отвел ее?

Нет ответа.

В девять тридцать больше не могу терпеть. Набираю номер детского сада, спрашивая у вахтера, дошла ли Мэдди, чувствуя себя полной дурой, когда она подтверждает, что Мэдди в группе и прибыла вовремя. Кладу трубку, ворча на саму себя, когда на экране появляется сообщение. От Джонатана.

Забыл зарядить свой телефон. Она в порядке. Ни одной конечности не потеряно.

Пялюсь на сообщение, обдумывая ответ, но все что хочу сказать, кажется очень глупым этим утром.

То есть все пальчики на ногах и руках на месте?

Полагаю, что их десять, но у меня не было шанса пересчитывать. Иначе мы бы опоздали.

Я смеюсь над этим, печатая ответ.

Учись заниматься несколькими делами одновременно, парень.

— Что смешного?

Нажав «Отправить», я поднимаю голову и вижу Бетани в дверном проеме.

— Ничего, просто....

Трясу телефоном, будто это все объяснит.

— Парень? — предполагает она, вздернув брови. — Тот парень, что был здесь?

Я меняюсь в лице.

— Какой парень?

— Ты знаешь, тот, что приходил к тебе.

О, боже.

— Как ты узнала об этом?

— Потому что была здесь, — отвечает. — Не думай, что я не видела, как он ошивается здесь.

— Ты видела его?

— Конечно, — она смеется. — Серьезно считаешь, что я бы не заметила этого красавчика? Черт, ты вообще меня знаешь?

— Да, ну, это не то, что ты подумала, — говорю. — Он не... мы не... знаешь... я оценю, если ты ничего не скажешь.

— Ох, тебе не стоит переживать. Твой секрет в безопасности со мной.

— Правда?

— Конечно! — смеется Бетани. — Я знаю, что ты, вроде как, старомодная, или что-то подобное, но мне нравится думать, что мы друзья. Я никому не расскажу о твоей личной жизни.

Игнорируя тот факт, что она только что назвала старомодной, я чувствую мгновенное облегчение. Она приняла все это гораздо спокойнее, чем я ожидала.

— Спасибо. И знаю, что ты встречала его, но если снова захочешь с ним увидеться, думаю, могу это устроить.

— Ох, нет, спасибо, — отмахивается от меня. — Он красавчик, но не мой тип. Я не сторонница доминирующих, авторитарных отношений, если ты понимаешь, о чем я.

— Что?

— Твой парень. Как его имя? Эндрю?

— Ох, ты говоришь об Эндрю!

— О ком я еще должна... о, боже, есть кто-то еще? — Бетани вскрикивает. — Не может быть, что у тебя два парня!

— Конечно, нет, — сердито отвечаю, когда мой телефон вибрирует. Опускаю голову и вижу сообщение от Джонатана. — У меня вообще нет парня.

Ты королева. А я простой парень.

Эти слова почти лишают меня возможности дышать. Прошло много времени с тех, как Джонатан говорил мне их, так много, что сердце пропускает удар из-за воспоминаний.

— Выражение твоего лица тебе противоречит, — констатирует Бетани, показывая на меня, когда я засовываю телефон в карман. — Ты вся покраснела.

Закатываю глаза.

— Нет…

— Как скажешь, — она поворачивается к выходу. — Ты выглядишь, как я, вероятно, выглядела бы, если бы встретила Джонни Каннинга.

***

— Слышал, кое-кто приходил в детский сад сегодня.

Я смотрю на своего отца, который сидит на крыльце, небрежно раскачиваясь в своем кресле и убивая время, прежде чем отправится на встречу АА позже. Скоро закат. Я закончила работать позже из-за своего опоздания этим утром.

— Да, мне нужно было на работу, а он... Он был рядом.

— Везучая, — комментирует папа. — Что он оказался рядом.

— Уж мне ли не знать, — бормочу, спеша сменить тему. — В любом случае уже поздно, и нам нужно уйти до того, как стемнеет.

— Потому что он придет поиграть? — спрашивает отец. — Также слышал и об этом.

Я сощуриваю глаза, но молчу, открывая входную дверь, чтобы крикнуть:

— Мэдди, милая, время уходить!

Шаги разносятся по дому.

— Я тебя не виню, — никак не отпускает эту тему отец. — Просто хочу убедиться, что ты осторожна.

Осторожна. Сжимая его плечо, я отшучиваюсь:

— Не переживай, мама говорила со мной о «безопасный секс — хороший секс», как только я достигла пубертата. Отвезла меня в клинику, мне прописали таблетки и все такое.

Папа морщится.

— Она сделала много хорошего, но также должна была научить тебя воздержанию.

— Звучишь, как настоящий консерватор, — отвечаю, когда Мэдди вылетает с рюкзаком на спине. — Кроме того, можешь говорить что угодно, но это подарило нам ее.

— И нам всем ее достаточно, — улыбается он Мэдди, когда она его обнимает. — Люблю тебя, малышка. Весело поиграть.

— Люблю тебя, дедуля! Может, поиграем в другой раз!

— Может быть, — соглашается, как только она сбегает с крыльца, пробегая мимо меня к машине. Папа ждет, пока она исчезнет из поля слышимости, прежде чем говорит:

— Будь осторожна, и я не имею в виду, ну, знаешь....

— Нет презерватива — нет секса?

Еще раз морщится.

— Это тоже, но думаю, ты уже в курсе, — бурчит. — Надеюсь, ты выучила свой урок о том, чтобы связываться с этим мальчишкой. Ничего хорошего из этого не выйдет.

— Она вышла из этого, — напоминаю.

Он смотрит на меня, прищурившись.

— Не переживай, — успокаиваю. — Я буду осторожна.

— Тебе бы лучше практиковать воздержание.

— Мне двадцать семь, не семнадцать.

— Неважно. На твоем пальце нет кольца.

— Я не фанатка украшений.

— Дело не в украшениях.

— Также не фанатка древних обетов.

Папа трет рукой лицо.

— Чертовы либералы хиппи.

Я смеюсь. Он говорил это моей маме, когда она спорила с ним, что случалось постоянно.

— Пока, пап.

— Я серьезно, Кеннеди, — зовет он, когда я направляюсь к машине.

— Знаю, — успокаиваю его. — Не переживай.

— Не переживать? Да, верно.

Залезаю в машину, желая, чтобы разговор был окончен, прежде чем я признаюсь, насколько глубоко погрязла. Пот покрывает мою спину, руки дрожат, когда я хватаюсь за руль и смотрю в зеркало заднего вида на Мэдди, которая не обращает ни на что внимание, играя со своей куклой Бризо.

— Он дома, мамочка? — спрашивает Мэдди, глядя на меня.

— Кто?

— Джонатан, — поясняет. — Чтобы мы могли поиграть.

— Ох, не уверена. Полагаю, мы увидим.

Она улыбается, кивая.

Его нет, когда мы возвращаемся в квартиру, и Мэдди излучает разочарование, ее улыбка померкла.

— Он придет, — говорю, надеясь, что не лгу ей.

— Знаю, — отвечает.

Она выполняет домашнее задание, тренирует свое правописание, и мы ужинаем.

Джонатана нет.

Мэдди принимает ванну, надевает пижаму, пока я ему звоню.

Голосовая почта.

Проходит еще один час, прежде чем я переодеваю свою униформу. Проверяю Мэдди в гостиной, видя, что она уснула. По телевизору идет первый фильм про Бризо, звук выключен. Смотрю на экран, его лицо смотрит на меня, отчего желудок стягивает в узел.

— Придурок, — бурчу, потянувшись к кнопке телевизора, чтобы его выключить, когда раздается тихий стук в дверь. Быстро смотрю на Мэдди — та все еще спит — прежде чем направляюсь к двери, смотря в дверной глазок.

Меня приветствует то же самое лицо, что сейчас показывают по телевизору.

Ну, это немного отличается, конечно же. Парень, стоящий перед дверью квартиры, выглядит так, будто прошел через ад. Он не брился какое-то время, и кожа все еще покрыта еле видными царапинами и синяками.

Вздохнув, открываю дверь. Джонатан начинает здороваться со мной, но я отворачиваюсь, направляясь на кухню, чтобы убраться.

Зайдя внутрь, он закрывает дверь и следует за мной, останавливаясь, когда замечает Мэдди на диване.

— Она спит.

— Да, вот что случается, когда ты так поздно приходишь.

— Я приходил раньше, — оправдывается. — Около четырех.

— Я все еще была на работе. Тебе стоило подождать или вернуться чуть позже.

— У меня не было возможности.

— О, да? Что-то более важное появилось на горизонте? — смотрю, пока он молчит. — Я звонила тебе. Мог хотя бы ответить на телефон.

— Мне пришлось его выключить.

— Не хотел, чтобы тебя прерывали? У тебя было свидание или что-то подобное? Общение с коллегами?

Его выражение лица суровеет.

— Не надо так.

— Это просто вопрос.

— Нет, больше чем вопрос, и ты прекрасно это знаешь.

Отворачиваюсь от него и начинаю мыть посуду, пытаясь отмахнуться от чувства горечи. Он прав — это больше чем вопрос. Я все еще злюсь. Сильно злюсь. Должна стараться не показывать это.

Он садится за кухонный стол.

— Я был на встрече АА.

Роняю тарелку, которую мыла, на его словах, отчего горячая вода брызгает в меня.

— Вот почему опоздал, — продолжает. — Хотел уйти пораньше, но собрание длилось дольше, чем я предполагал.

— Встреча АА, — говорю я, качая головой. Знаю, что происходящее на них там и остается, и люди должны поддерживать анонимность, но не уверена, как это возможно в его ситуации.

— Да, разговор повернулся в неожиданное русло, — говорит Джонатан. — Про осторожность в отношениях.

Поворачиваюсь к нему в ужасе. О, боже.

— Пожалуйста, скажи, что ты ничего не рассказал о нас.

— Конечно, нет, — заверяет Джонатан. — Не уверен, что мог бы сказать, даже если бы захотел... о нас.

Нас. Нет никаких «нас». Когда-то были, но сейчас просто я и он, и тот беспорядок, что я создала, бросившись ему на шею.

Вытерев руки, сажусь напротив него.

Он поднимает куклу Бризо, которую Мэдди оставила на столе после ужина.

— Вот что она брала на «Покажи и расскажи» этим утром.

— Не удивлена. Она брала его туда дюжину раз.

Джонатан улыбается, глядя на куклу, но сохраняет молчание.

— А ты... сам знаешь?..— машу на него рукой, не уверенная, как выразиться. — В порядке?

Он вздергивает бровь.

— В порядке ли я?

— Ты сказал, что ходил на встречу АА, поэтому я задумалась....

— Не облажался ли я?

— Нет, я не это имела...

— Все нормально, можешь спрашивать. Я много раз все портил. Но нет, не в это раз. Еще нет.

— Еще нет.

Он сухо смеется.

— Еще нет.

— Рада слышать, но это не то, о чем я спрашиваю, — говорю.— Я спросила, в порядке ли ты?

Джонатан опускает куклу.

— Да, все хорошо.

— Хорошо.

— А ты?

— Конечно.

— Ты счастлива?

Звучит как обычная беседа, но все намного глубже, и выражение лица Джонатана это доказывает. Счастлива ли я? Не знаю.

— Не сказала бы, что все идеально, но полагаю, что счастлива. А ты?

— Нет.

Его ответ мгновенный. Он даже не раздумывает. Он живет своей мечтой, но, тем не менее, не счастлив.

— Хотя был счастлив этим утром, — продолжает, снова улыбаясь. — И прошлой ночью.

— Прошлой ночью ничего не должно было происходить.

— Но произошло.

Джонатан протягивает руку через стол, хватает мою ладонь. Я пялюсь на нее, не двигаясь, хоть и голос самосохранения умоляет меня отстраниться, получить немного личного пространства.

Он сжимает мою руку, когда я встречаюсь с взглядом его глаз. Джонатан все еще улыбается. Выглядит счастливым.

Моя тревога вспыхивает.

— Давай уедем куда-нибудь.

— Куда?

— Куда ты захочешь.

Трясу головой.

— Мы не можем.

— Почему нет?

— Потому что я должна ходить на работу, а Мэдди в подготовительную группу. Мы просто не можем уехать.

— Мы можем уехать на выходные.

— И чем заниматься?

— Чем захочешь.

Я отстраняюсь от него, его прикосновение затуманивают мои мысли. Джонатан говорит приятные слова, но не уверена, что могу в них верить.

— Я подумаю об этом, — отвечаю, боясь сказать «да», несмотря на то, что мое глупое сердце жаждет этого.— Сначала надо позаботиться о следующих выходных. О фестивале. Я имею в виду, если ты все еще хочешь...

— Да.

— Хорошо, но мне нужны детали: где, когда, как долго. Когда ты заберешь ее, когда вернешь, чем будешь кормить, сможешь ли гарантировать, что ее не похитят?

Джонатан смеется, когда откидывается на спинку своего стула, как будто я сказала что-то забавное, но я серьезна. Там будет много людей, множество незнакомцев, и я уже начинаю жалеть, что позволила ему взять ее с собой.

— Я заберу Мэдди рано утром в субботу. Верну поздно вечером этого же дня. И честно сказать, вероятно, накормлю ее всем, что она захочет. Ты не должна волноваться о похищении. Я не позволю ей пропасть из поля зрения.

— Но, я... ладно.

Не знаю, что еще сказать.

— Ладно, — он соглашается, вытаскивает свой телефон, когда тот звонит, и тихо отвечает. — Что такое, Клифф?

Клифф.

Встаю из-за стола, не желая слушать этот разговор, но улавливаю урывки, когда заканчиваю уборку кухни: что-то о временных рамках и графике, встречах и приемах у доктора.

После того как Джонатан кладет трубку, я предполагаю, что он собирается уйти, но вместо этого он направляется ко мне и останавливается за спиной. Убирает мои волосы в сторону, и я судорожно выдыхаю, когда его губы прижимаются к моей коже в поцелуе. Нежное, едва ощутимое касание. Мурашки покрывают мое тело, холодок проходит по спине, и мои колени слабеют.

— Мы не должны, — шепчу.

— Мы ничего не делаем, — отвечает он, его правая рука обнимает меня, гипс прижимается к животу, когда Джонатан притягивает меня ближе.

Он покрывает поцелуями мою шею, и я закрываю глаза, крепко хватаясь за столешницу. Джонатан оставил на мне отметины прошлой ночью, как будто мы какие-то безрассудные тинейджеры, оставляющие засосы. Большую часть дня мне приходилось их прятать.

— Я совершил множество ошибок, — говорит он, дыханием опаляя мою шею. — Но не собираюсь их повторять.

— Я хочу верить тебе, — шепчу.

Поворачиваю голову, глядя на него, в тот момент как он наклоняется и целует меня в уголок рта.

— Я должен уходить, — говорит. — Уже поздно, уверен, у тебя есть дела поважнее, чем тратить время на меня.

Я не спорю, даже не пытаюсь его остановить, хотя и думаю, что он этого хочет. Он уходит, направляясь в гостиную, где Мэдди все еще спит. Изнывая от любопытства, смотрю, как он задерживается, когда встает на колени и убирает волосы с лица Мэдди, чтобы поцеловать ее в лоб.