Призраки прошлого

— Джонни?

Разворачиваюсь, всем телом напрягшись, и вижу, что она стоит справа на парковке рядом с домом.

Серена.

— Джонни! — она бежит, бросаясь на меня, и я отшатываюсь, пока она обнимает меня, крепко сжимая. — Я везде тебя ищу!

Мэдисон ахает.

— Мамочка, это Марианна!

— Я знаю, — говорит Кеннеди шепотом. — Вижу.

Серена разворачивается, ослабив свою хватку, как будто, наконец, понимает, что я не один. На ее лице появляется фальшивая улыбка, пока смотрит на Мэдисон.

— Ох, а кто у нас такой симпатичный?

Мэдисон пялится на Серену. На ее лице отражается противоречие, когда она теребит одуванчики и отвечает:

— Я Мэдди.

— Привет, Мэдди, — говорит Серена. — Всегда приятно встретить фаната.

Мэдисон еще больше неловко.

— Пойдем, золотко, — говорит Кеннеди, хватая Мэдди за плечо, чтобы увести в квартиру. — Пойдем внутрь, чтобы они могли поговорить.

Мэдисон сопротивляется. Она в замешательстве, как будто не хочет уходить, но, в конце концов, сдается. Кеннеди бросает взгляд в мою сторону, буквально на секунду, но мне этого достаточно, чтобы увидеть беспокойство в ее взгляде, смешанное с чем-то еще. Болью.

Как только они уходят, выражение на лице Серены сменяется, улыбка исчезает. Она поворачивается, стеная, ударяя меня по груди.

— Какого черта, Джонни? Я искала тебя весь вечер!

— Зачем?

Она недоверчиво смеется. Ее глаза, боже, они размером с блюдца, и совершенно черные.

— Зачем? Я не видела тебя месяц!

— Я знаю, но... — трясу головой, делая шаг от нее, чтобы проложить между нами хоть какую-то дистанцию, когда провожу рукой по лицу. — Я думал, ты в лечебнице.

— Я была, — говорит она. — Но не могла там оставаться. Это ад, Джонни, и люди там меня не понимали. Не понимали, как всегда это делал ты. И я скучала по тебе. Больше не могла это терпеть. Мне нужно было....

— Не надо, — перебиваю ее. — Не надо выворачивать все так, что ты покинула лечебницу из-за меня.

— Тебя сбила машина! Я волновалась!

— Волновалась сейчас? Но не достаточно, чтобы проведать меня сразу после инцидента?

— Ты знаешь, что я ненавижу больницы, — жалуется она.

— Как и я, — отвечаю. — И знаю, что в лечебницах на реабилитации чувствуешь себя, как в больнице, но иногда людям нужна помощь.

— Я в порядке, — уверяет. — Мне лучше.

— Ты сейчас под кайфом, Серена.

Она закатывает глаза.

— И что?

— Так как, черт побери, тебе лучше, если ты все еще принимаешь?

— Я могу справиться с этим, — утверждает Серена. — Не знаю, заметил ли ты, но это чертов город вгоняет в депрессию. Мне было что-то нужно. Честно, не понимаю, как ты выжил. Знаю, что Клифф отправил тебя куда-то выздоравливать, но сюда?

Мне тяжело смотреть на нее. Я пялюсь на закрытую дверь квартиры и на пятно желтого на пороге. Мэдди выкинула одуванчики.

— У меня здесь семья.

Она хмурится.

— Ты ненавидишь свою семью.

— То, что я ненавижу своего отца, не значит, что я ненавижу свою семью.

— Так, ладно. «Семья», — она использует кавычки в воздухе, произнося это слово, и затем машет в сторону дома. — Вот кто это были?

— Это была моя дочь.

— Твоя дочь.

Я чувствую ее осуждающий взгляд. Такой злой. Мне даже не нужно смотреть на Серену, чтобы понять, как она злится.

— Я говорил тебе, что я отец.

— Ты рассказывал, что обрюхатил ту девчонку из твоего города, и что она оставила ребенка.

— Да.

— Это не делает тебя отцом, — продолжает Серена. — Так, что, пока я страдала в какой-то адской дыре, ты был здесь, играя в семейку?

— Я ни во что не играю. Я вылечился, чтобы быть частью ее жизни.

Серена горько смеется.

— Нет, Джонни, ты вылечился, потому что они тебя заставили.

— Они силой затащили меня на реабилитацию, но я не поэтому до сих пор остаюсь «чист».

Она качает головой, проводя рукой по своим волосам — все еще окрашенным в темный цвет после фильма.

— Просто... Не понимаю, что с тобой происходит, но я не знаю тебя такого.

Теперь я качаю головой. Даже если попытаюсь объяснить, она не поймет.

— Слушай, я не хочу вмешивать тебя в это. Расскажи мне, чего ты на самом деле хочешь, Сер?

— Я уже сказала, что скучаю по тебе. И раз уж мы были порознь какое-то время, я подумала, что ты тоже можешь по мне скучать. Может, мы можем попытаться. Может...

— Ничего не получится.

— Можно попытаться, — настаивает Серена.

— Ничего не выйдет.

Она выглядит обиженной.

— Нам было хорошо вместе.

— Нет, не было, — утверждаю. — Мы проходили это прежде. Это была чертова неразбериха. Когда мы были под кайфом, все было хорошо, но как только отходили, мы даже не могли находиться в одном помещении.

— Это неправда, — спорит. — Сейчас я здесь.

— Ты под кайфом.

— Да пошел ты. Да, я под кайфом. Но это не имеет никакого отношения к моим чувствам к тебе.

— Имеет, — отвечаю. — Самое прямое отношение.

Она сердито смотрит на меня.

Разговор ни к чему не приводит.

Никогда не приводил. У нас был подобный спор дюжину раз за последний год, после того как я перестал принимать. Серена не понимала, почему все изменилось, почему я стал относиться к ней иначе.

Но у нас с ней есть своя история — нездоровая история. Она часть круга, который я должен был разорвать. Я убивал себя, но это было не только из-за алкоголя и наркотиков. Тысячи долларов на счетах психотерапевтов научили меня, что реальная проблема была в моем поведении. Если ты окажешься в том же месте, с теми же людьми, то рано или поздно снова начнешь делать то, что делал всегда.

Поэтому я отрезал себя от этого. От всего. Даже от секса.

Трезвость и воздержание, и все ощущалось другим.

— Ты трахаешь эту женщину, Джонатан? — спрашивает Серена пронзительно. У нее начинается отходняк. — Ты вернулся сюда и снова начал трахаться? Трахать ее?

— Не твое дело.

Удар.

Моя голова дергается, когда она ударяет меня по лицу, а щеку колет от боли. Делаю шаг назад, отстраняясь от Серены.

— Я не собираюсь обсуждать это с тобой, — говорю, когда она скрещивает руки на груди. — Позвони Клиффу. Он переживает.

Я начинаю уходить, направляясь к квартире Кеннеди, когда Серена зовет меня, дрожащим голосом:

— Подожди, Джонни. Пожалуйста.

— Береги себя, Серена.

Останавливаюсь у двери и смотрю на выброшенные и порванные одуванчики. Вздохнув, смотрю позади себя и вижу, что парковка пуста. Серена уехала.

Чувствую себя придурком.

Не могу ничего сделать правильно.

Направляясь к участку травы, срываю одинокий одуванчик. Я рад, что дверь квартиры открыта. Внутри Кеннеди настороженно смотрит на меня.

Я оглядываюсь вокруг.

Не вижу Мэдисон.

— Она в своей комнате, — подсказывает Кеннеди.

Направляюсь туда и нахожу ее сидящей на краю кровати и болтающей ногами, пока она сдирает лак со своих маленьких ноготочков. Замираю, когда вижу содержание ее мусорной корзины. Она как обычно заполнена бумагой из неполучившихся рисунков, и я вижу знакомую куклу сверху. Марианна.

Вытаскиваю куклу и присаживаюсь на корточки перед Мэдисон с игрушкой в руке. Затем вытягиваю одуванчик.

— Знаю, что твои цветы испортились, поэтому сорвал тебе еще один.

Она с осторожностью его принимает.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — отвечаю. — Не хочешь рассказать, что тебя расстроило?

Мэдди пожимает плечами.

— Ты повеселилась сегодня?

Кивает.

— Я тоже. Ты очень красивая в своем платье.

Мэдди улыбается, смотря на одуванчик.

Она не смотрит на меня.

Вздохнув, сажусь на пол.

— Знаю, что все это может быть непонятно. Меня не было рядом, а сейчас я здесь, и я Бризо, но я также твой папа. Ты видела, как я целую твою маму, но Бризо целует Марианну. И затем появляется Марианна и обнимает меня перед твоей мамой. Трудно понять, что реально, да?

Кивает.

— Ну, как и Бризо, Марианна — это история. Женщину, которая была на улице, зовут Серена. Я работаю с ней. Я не собираюсь ее целовать, как целовал твою маму. Твою маму я целую по-настоящему.

Мэдди встречается с моим взглядом.

— Не думаю, что ты должна отыгрываться на бедной Марианне, — трясу куклой. — Бризо любит ее так же, как я люблю твою маму.

Она берет куклу.

— Мамочка любит тебя?

— Любила.

— Но больше нет?

— Я не знаю, — отвечаю честно. — Но это не ее вина. Я принимал ее любовь как должное.

— Что значит «принимал любовь как должок»?

Улыбаюсь на ее путаницу.

— Это значит, что не показывал ей, как сильно ее люблю, хотя должен был.

— Ты можешь делать это сейчас, — говорит Мэдисон. — Просто сорви ей побольше цветочков и скажи, что она красивая, так она сможет тебя любить.

Если бы все было так просто.

— Мне стоит это запомнить, — говорю, вставая на ноги и взлохматив ее волосы, прежде чем поворачиваюсь уйти. Делаю пару шагов, прежде чем Мэдди кричит мне:

— Подожди, пап! — она подскакивает на ноги и бежит ко мне, хватая за руку, чтобы я наклонился. Снова сажусь перед ней на корточки, когда она прижимается в поцелуе к моей все еще колючей щеке.

— Ты почти забыл свой поцелуй!

Душевные муки в Голливуде

Этот блокнот собственность Кеннеди Гарфилд

Клиффорд Кэлдвелл оказывается невнимательным к другим, эгоистичным придурком.

Ты приходишь на свою встречу. Рано, но не слишком. У тебя есть все, что им нужно: фотографии, резюме, демо с ролями. Ты потратил деньги, которые не следовало тратить, на новый костюм, и выглядишь хорошо

Когда приходит время, секретарь зовет тебя в кабинет Клиффорда. Он аккуратный, стильный, со стеклянными стенами, вид из которых открывается на Голливуд. Клиффорд сидит за гладким металлическим столом, печатая в своем телефоне. Секретарь протягивает ему твое портфолио, пока ты усаживаешься напротив.

Клиффорд не приветствует тебя, просто открывает папку и заглядывает внутрь. Ему требуется всего тридцать секунд, прежде чем сунуть тебе папку ее назад.

— Нет.

Вот и все. Он сказал «нет». Он даже не посмотрел твои демо. Ты берешь свои вещи и встаешь уходить.

— Могу спросить почему?

Клиффорд поднимает взгляд.

— Ты уверен, что хочешь услышать ответ?

Он отвечает, что в тебе нет ничего особенного. Твои фото обычные, резюме как у тысяч других. Конечно, вероятно, ты можешь играть, но он ищет кого-то с изюминкой, кого можно сделать звездой, но ты? В лучшем случае просто любитель.

Эти слова разрывают твою душу на кусочки.

Ты слышал их прежде.

Когда возвращаешься домой, квартирка кажется еще меньше, чем есть на самом деле. Бросаешь портфолио в мусорку на кухне и открываешь бутылку виски, на которую потратил последние несколько долларов.

Ты пьешь. Напиваешься.

Включаешь телевизор и понимаешь, что кабельное отключено, никто из вас не заплатил за прошлый месяц.

Пьешь еще больше. Напиваешься сильнее.

Уже десять часов, когда твоя девушка возвращается после долгой смены в закусочной. Последние два часа ты сидишь в темноте, думая о том, как она будет разочарована, обнаружив тебя.

Несмотря на то, что весь день работала, она счастлива и улыбается, но все прекращается, когда включает кухонный свет. Она видит портфолио в мусорке и шепчет:

— Нет.

Ты почти опустошил бутылку виски. Допиваешь остатки, когда она смотрит на тебя. Поднявшись на ноги, идешь, пошатываясь, и бросаешь пустую бутылку в мусорку на папку. Твое дыхание рваное. Глаза красные. Девушка смотрит на тебя с отвращением. Потому что ты пьян, потому что едва можешь стоять на ногах, но ты считаешь, что это из-за твоего провала. Пустой траты жизни.

— Извини, — говоришь, когда гладишь ее щеку, но девушка отбивает твою руку. Она не хочет, чтобы ты к ней прикасался. Развернувшись, плетешься в комнату. — Завтра я найду работу.

Она не ложится в кровать. На следующее утро, когда просыпаешься, твоя девушка уже ушла. Она вытащила твое портфолио из мусорки и положила на стол.

Ты не прикасаешься к нему.

Ищешь работу. Обращаешься куда угодно. Приходят недели. Ничего. Так как твоя гордость еще не оправилась от большого удара, девушка находит себе вторую работу, раз у тебя не получается.

Она даже не сообщает тебе. Ты обнаруживаешь это, когда она не приходит домой ночью. Ты думаешь, что она валяется мертвая в канаве или что-то подобное. Девушка говорит, что ты слишком остро реагируешь. Это просто временная работа в магазине у дома. Ты говоришь, что это опасно, но она отмахивается, так как за ночные смены платят больше.

Три недели спустя ее грабят.

Парень наставляет на нее пистолет. Он хочет все деньги, что есть в кассе. Так как их не достаточно, забирает и ее сумку. Он мог забрать и ее жизнь, но когда все кончено, твоя девушка больше переживает из-за денег, а не из-за себя.

Что-то происходит с тобой в этот момент.

Ты достигаешь своего предела.

Сидишь на диване, опустив голову. Она в спальне, говорит по телефону. Ей пришлось одолжить твой, так как ее был в сумочке. Ее голос приглушен — она не хочет, чтобы ты слышал разговор.

Возвращается минуты спустя, протягивая телефон назад. Глаза опухшие, лицо красное — она плакала.

— Он отправит деньги, — говорит. — На твое имя.

Она звонила своему отцу, попросила его о помощи. Нужно оплатить арендную плату, а также счет за электричество. Все деньги были в ее сумочке, ей выплатили зарплату в тот день. Она не просила отца ни о чем в течение целого года. Он едва разговаривал с ней, кроме предупреждения, что она всегда может положиться на них с мамой, когда поймет, что любовь к тебе — ошибка.

Ты думаешь, что вот он тот момент, когда твоя гордость испарилась. Твоя мечта исчезает, и ты думаешь, что также потерял и девушку.

Сложно сказать, когда ты принял решение. Тяжело определить момент, когда ты пал еще ниже.

Ты помнишь свою первую ложь? Первый раз, когда улыбался ей в лицо, обманывая?

Ты говоришь ей, что нашел работу. Хотя это не так. Но ты незаурядный актер, поэтому убеждаешь ее. Ты говоришь, что обслуживаешь постояльцев гостиницы, заботясь об их машинах, и деньги сыпятся на тебя как из рога изобилия. Хорошие чаевые. Некоторыми ночами люди очень щедрые.

На самом деле ты воруешь. Крадешь деньги. Ценные вещи. Это весит тяжелым бременем на твоей совести, поэтому ты начинаешь еще больше пить.

Пьяная удаль.

Хотя однажды ночью тебя ловят — ловят, пока ты роешься в машине самого Клиффорда Кэлдвелла. Случайное стечение обстоятельств. Хотя ты не бежишь. Нет, ты начинаешь говорить. Ты рассказываешь ему, что он оставил фары включенными, а ты просто выключил их, пока не села батарея. Ты настолько убедителен, что он тебя благодарит. Вытаскивает бумажник и дает тебе чаевые. Ты разворачиваешься уходить, когда он окликает:

— Мы встречались прежде? — спрашивает. — Лицо кажется знакомым.

Медлишь, прежде чем ему ответить.

— Встречались однажды.

— Освежи мою память.

— Моя девушка была вашей официанткой. Она выбила встречу для меня. Вы назвали меня любителем через тридцать секунд.

— Ах, та девушка из закусочной? — спрашивает он. — Помню ее. Она с восторгом о тебе отзывалась, как будто верила каждому своему слову. Мне захотелось встретиться с актером, которого она описывала, цитирую: «Слишком хорош даже для вас, мистер Кэлдвелл».

Ты смеешься.

— Она так сказала?

— Да, — отвечает. — И могу сказать, ты достойный актер. Естественный, очень убедительный. Настолько убедителен, что почти заставил меня забыть о том, что мои фары автоматические.

На этих словах ты понимаешь, что тебя разоблачили.

Вытаскиваешь деньги из кармана — двадцатка, которую он дал на чаевые, а также толстую стопку наличных, которую нашел в конверте в вещевом ящике. Протягиваешь все Клиффорду, он выглядит удивленным, но отмахивается.

— Оставь, тебе нужнее.

Снова суешь деньги в карман.

— Понедельник. Восемь тридцать утра. Мой офис.

— Извините?

— Мы даем тебе еще одну попытку, — говорит он. — Будь на месте.

Ты идешь домой поделиться новостями, но квартира пуста — сегодня твоя девушка работает в закусочной. Поэтому ждешь, когда она приходит домой среди ночи и рассказываешь, что получил второй шанс. Говоришь, что столкнулся с Клиффордом во время работы. Поднимаешь свою девушку и радостно кружишь. Ты счастлив. Ты трезвый. Прошло много времени с тех пор, как это совпадало.

Ты не знаешь этого, и вряд ли она когда-нибудь признается, но эта женщина... Она уже знает эти новости. Она знает, что Клиффорд Кэлдвелл дал тебе второй шанс, потому что он пришел выпить кофе в закусочную после этого. Он рассказал ей все, включая то, как поймал тебя за кражей. И затем добавил, что если она хотела помочь твоему успеху, поспособствовать твоему шансу, он знает способ, как этому произойти: ей нужно просто раздеться. И эта женщина? Она не медлила... нет, совсем нет... не медлила, прежде чем вылила кофе на его промежность. Серьезно, что за придурок?!

21 глава

Кеннеди

— Я... эм... черт.

Останавливаю машину у бордюра и ставлю на режим «парковка», затем смотрю на дом. Очевидно, когда мой отец сказал: «всего несколько человек, ничего грандиозного», он имел в виду: «я пригласил всех и сказал им принести, что хотят». Болтающие люди окружают дом.

Выключаю двигатель и вытаскиваю ключ из зажигания, в то время как Мэдди уже отстегивает ремень и выпрыгивает из машины, прежде чем я могу что-то сказать.

Смотрю на Джонатана, который сидит на пассажирском месте. Сегодня он тихий, подавленный. Не уверена, спал ли он вообще. Он остался у меня в квартире прошлой ночью, но так и не лег ко мне в кровать. Когда я проснулась утром, он все еще сидел на диване, полностью сосредоточенный на своем телефоне.

Первые сказанные им слова.

«Они знают».

К утру это было по всему Интернету... Джонни Каннинг обнаружен! Началось все с местоположения — «Хроники Голливуда» сообщили, что он прячется в маленьком безликом городке в пригороде Нью-Йорка, но в течение дня появлялось все больше гипотез. Был вопрос времени, когда кто-нибудь да поймет.

На нем солнцезащитные очки, а кепка низко надвинута на глаза. Несмотря на то, что на улице тепло, Джонатан одет в джинсы и худи, рукава которой закатаны до локтей. Он защищает себя, скрываясь, насколько может, хотя это особо ничего не меняет.

Выхожу из машины, прежде чем Мэдди может убежать, и Джонатан следует за нами к дому моего отца. Как только достигаем крыльца, Мэдди сразу же вбегает внутрь, пока я медлю на дорожке.

— Ты не обязан делать это, — говорю, смотря на Джонатана. — Мэдди поймет.

Он вздыхает.

— Все в порядке. Я заварил эту кашу, мне и расхлебывать.

— Да, но...

— Но?..

— Я не знаю, — говорю. — Просто, кажется, что должно быть какое-то но.

Джонатан смеется, когда мой отец выходит на крыльцо, вытирая руки о фартук для гриля.

— Привет, пап, — говорю. — Неплохая вечеринка.

— Это не вечеринка, — отвечает. — Просто небольшой сбор.

Скорее, больше похоже на испытание. Мероприятие «добро пожаловать», но не такое дружелюбное, как должно быть.

— Мистер Гарфилд, сэр, — Джонатан прочищает горло. — Ценю ваше приглашение.

— Этого хотела моя внучка, — отвечает отец. — Все что угодно, лишь бы сделать ее счастливой. Надеюсь, ты понимаешь.

— Конечно, — говорит Джонатан.

— Итак, мне нужно вернуться к моему грилю, — мой отец смотрит на меня с подозрением, когда говорит. — Следуй за мной, Каннингем, сможем пообщаться.

Джонатан робко улыбается мне, пытаясь успокоить, но я без сомнения знаю, что мир перевернется с ног на голову.

Гравитация, не подведи меня сейчас.

Я смешиваюсь с толпой, избегая определенных разговоров, уклоняясь от вопросов, придерживаясь простых любезностей с соседями. Мэдди бегает вокруг, рассказывая всем, кто готов слушать, о своем папочке. Пытаюсь угомонить ее, но она всего лишь ребенок, и не понимает, насколько все серьезно. Ей просто хочется поделиться своим счастьем, пока я не могу избавиться от чувства тревоги.

Оно нарастает, углубляется, как бездонная яма.

Оно вот-вот поразит нас как буря.

Каждый раз, когда смотрю на Джонатана, то вижу, что он рядом с моим отцом; оба мужчины напряжены в процессе разговоров, и все время кажется, что они на пике. Но как только отец объявляет, что время приступать к еде, Джонатан исчезает.

Я делаю Мэдди хот-дог, усаживаю на кресло в патио и прошу оставаться на месте, пока иду искать ее отца. Джонатана нет на улице, поэтому иду в дом, по пути услышав его голос — тихий, очень тихий, даже подавленный.

Он говорит по телефону.

— Просто делай, что можешь, — просит. — Попытайся все устаканить, пока не вышло из-под контроля.

Джонатан просто стоит у входной двери, один, что-то выглядывая.

— Знаю, я слышал тебя, просто... я не могу, — говорит через мгновение. — Я понимаю, и ты прав, но я не могу сделать это, поэтому делай все, что можешь, чтобы это остановить.

Вздохнув, сбрасывает вызов и кладет телефон в карман. Я обдумываю его слова, тон его голоса, когда подхожу ближе. Поскрипывание половиц выдает мое присутствие, и Джонатан смотрит через плечо, на его лице отражается вспышка паники.

— Все хорошо?

— Все нормально, — отвечает. — Нужно было переговорить с Клиффом.

— Что вы собираетесь предпринять?

— Пиар-менеджеры должны сделать заявление, попросив о моей приватности, — отвечает. — Не уверен, что от этого что-то изменится. Клифф считает, что единственный способ остановить этот процесс — уехать, спрятаться в другом месте и отвлечь внимание отсюда, так, чтобы вся шумиха выглядела сфабрикованной.

— Ты собираешься?

— Нет, — отвечает, затем медлит. — Если, конечно, ты этого не хочешь.

Прежде чем могу ответить, чего хочу, Джонатан тянет меня и ставит перед собой, обнимая и прижимаясь грудью к моей спине.

Наклонившись, шепчет:

— Посмотри на другую сторону улицы.

Делаю, как он сказал. Все кажется таким тихим.

Не уверена, чего он от меня хочет.

Напротив нас старый кирпичный дом, вокруг которого слишком много растений в горшках. Пара, живущая в нем, давно на пенсии. В настоящее время они на заднем дворе моего отца, поедают хот-доги с моей дочерью.

— Что ты видишь? — спрашивает.

— Кучу уродливых растений.

— Это все?

— Эм, дом, деревья... почтовый ящик и флаг, и... — замолкаю, когда мое внимание привлекает движение. Кто-то прячется. — Кто это?

— Он называет себя репортером.

Я смотрю на Джонатана в удивлении.

— Ты говорил с ним?

— Нет, но твой отец да. Репортер постучался к нему сегодня утром, желая поговорить с тобой.

— Со мной?

— Сказал, что здесь должна быть девушка, которая знает обо мне, — поясняет Джонатан. — Твой отец приказал парню убираться с его собственности, но затем заметил, что тот рыскает у соседей, поэтому и пригласил их всех сюда.

— Ничего себе, — не уверена, что сказать. — Почему в дом моего отца? Почему не прийти в квартиру, где я живу?

— Не знаю, — отвечает Джонатан тихо. — Но уверен, что, в конце концов, они придут и туда.

Репортер пропадает из виду, стараясь оставаться незамеченным.

— Еда готова, — говорю, все еще пытаясь все обдумать. — Ты должен поесть.

— Я не голоден.

— Но, тем не менее, ты должен есть, — отвечаю, поворачиваясь лицом к Джонатану и игриво хлопая его по животу, при этом не акцентирую внимание на том факте, что наши жизни могут измениться. — Тебе нужны силы, так как я уверена, что развлекательная часть этой вечеринки будет состоять из твоего допроса.

Мы направляемся на задний двор и наполняем свои тарелки. Джонатан едва ест, но уже кажется более непринужденным, даже когда начинаются вопросы.

Они не личные. Нет, люди не задают вопросы о нашей ситуации. Вместо этого они выспрашивают о гламурной жизни Голливуда. Знает ли он их любимых звезд?

Джонатан с честью выдерживает это.

Он остроумный и очаровательный.

Он ведет себя без притворства, как тот самый паренек, в которого я влюбилась в академии «Фултон Эйдж».

Он наслаждается компанией Мэдди, смеша ее, когда та сидит у него на коленях и рисует картинки для соседей, чтобы скоротать время. Она впитывает любовь как солнечный свет, и я без сомнения знаю, что никто из этих людей не скажет ничего плохого репортеру.

— Это было умно, — говорю, приближаясь к отцу, когда он сидит один с краю патио, отгородившись от всех.

— Не уверен, что ты имеешь в виду, — отвечает.

Присаживаюсь с края его кресла и смотрю на него.

— Да, ты знаешь. Вся эта тактика «перетащить соседей на его сторону». Как ты до этого догадался?

— Я работал в политике, — поясняет. — У меня много козырей в рукаве.

***

— Вторая поправка существует по какой-то причине, — говорит мой отец. — Право людей держать и носить оружие не должно нарушаться. Вот что говорится в законе. Нет никаких но, оговорок или ограничений.

— При всем уважении, это ерунда, — парирует Джонатан. — Никто не хочет, чтобы какой-нибудь сумасшедший бегал с АК 47. Отцы-основатели хотели не этого.

— Ох, и это значит, что ты общался с ними? Просвети меня, что сказал Томас Джефферсон, когда ты спросил? Потому что, извини меня, сынок, за то, что огорчу тебя, но просмотр «Гамильтона» на Бродвее, не делает тебя знатоком их намерений.

— Это здравый смысл, — спорит Джонатан. — Береженого Бог бережет.

— Теперь вот это ерунда, — утверждает отец. — Ты не можешь посягнуть на конституционное право, потому что думаешь, что кто-то может так сделать.

Джонатан собирается ответить, но я громко прочищаю горло, привлекая их внимание. Не знаю, как так вышло, но они сидят в гостиной и спорят о политике — любимое времяпровождение моего отца — пока Мэдди спит на диване.

— Несмотря на серьезность вашего разговора, — начинаю. — Уже поздно, поэтому вы можете просто остаться при своих мнениях?

Они смотрят друг на друга.

Никто не хочет быть тем, кто первым уступит.

Должна сказать, что очень мило видеть, как эти двое разговаривают о чем-то, что не связано со мной.

— Бла-бла-бла, мы никогда не придем к согласию, но я уважаю твою точку зрения, хотя и считаю тебя идиотом, — говорю, махнув между ними. — Я закрыла эту тему для вас обоих. Теперь время ехать.

Мой отец бормочет что-то о том, как я испортила его веселье, когда наклоняюсь его обнять. Уже ночь, снаружи темно. Мы провели здесь весь день, и я устала.

Поднимаю Мэдди, она что-то бормочет во сне, ее тело тяжелое, когда я пытаюсь устроить ее поудобнее, голова покоится у меня на плече. Джонатан встает и протягивает руку моему отцу.

— Мистер Гарфилд, сэр.

Мой отец пялится на его вытянутую руку, прежде чем пожимает.

— Каннингем.

Это самое близкое к перемирию, что когда-нибудь будет между этими двумя. Джонатан уходит отсюда, не будучи кастрированным, и это прогресс. Он убирает руку, посмеиваясь.

Мы выходим, и я быстрыми шагами направляюсь к машине. Располагаю Мэдди на ее детском кресле и пристегиваю, когда слышу голос близко к нам.

— Чей это ребенок, Джонни?

— Проваливай, — говорит Джонатан, когда я поднимаю голову и вижу рядом с нами парня, отчего мое сердце бьется быстрее. Репортер.

Он держит свой телефон, который все записывает, в вытянутой руке.

— Да ладно тебе, не будь таким, — говорит парень, подходя ближе. — Я выполняю свою работу.

— Отстань, — предупреждает Джонатан.

Я закрываю дверцу машины. Парень не отстает, вместо этого начинает стрелять быстрыми вопросами, каждый последующий хуже предыдущего: «Итак, что это за женщина? Это ее ребенок? Ты проводишь время с ней? Как долго вы встречаетесь? Сколько времени ты изменяешь Серене? Подожди... Это твой ребенок? Ты обрюхатил ее, Джонни? Она залетела, и ты заплатил ей, чтобы она держала рот на замке? Сколько это стоило тебе? Почему ты это делаешь? Не хочешь, чтобы кто-то знал об этом выродке?»

Вот оно.

Вот когда все происходит.

В секунду, когда эти слова повисают в воздухе, Джонатан вспыхивает. Вижу, как его выражение лица суровеет, злость накрывает. Он разворачивается и ударяет парня по лицу рукой с гипсом. Ошеломленный, парень бросает свой телефон, и Джонатан топчется на нем.

— Я сказал тебе отвалить, — произносит Джонатан у лица репортера. — Я не буду повторять снова.

— Джонатан, перестань! — кричу, когда он бьет парня, и хватаю его за руку, чтобы оттащить, но тот сопротивляется. — Пожалуйста, садись в машину.

Он делает несколько шагов назад, пока парень кричит, что с ним не так, но Джонатан не обеспокоен этим.

— Держись от меня подальше, черт побери, — приказывает. — И от моей семьи.

— Ты пожалеешь об этом! — кричит парень. — Я снял все на видео!

Джонатан отходит от меня и хватает телефон, у которого разбит экран, с тротуара. Нажимает на кнопки, чтобы остановить запись, и когда мне кажется, что он собирается удалить видео, Джонатан швыряет телефон в парня.

Репортер пытается поймать устройство, но тот выскальзывает из его хватки и падает на тротуар к ногам.

— На хрен тебя и твое видео, — говорит Джонатан. — Только попробуй появиться здесь снова.

Он садится в машину, я спешу сесть за руль, когда репортер поднимает телефон и говорит:

— Все тот же прежний Джонни Каннинг.

Еду домой и всю поездку смотрю в зеркало заднего вида. Мэдди по-прежнему спит. Она пропустила весь скандал. Джонатан ничего не говорит, сгибая и разгибая пальцы, все время морщась.

Останавливаюсь на парковке возле здания, выключаю двигатель, сканируя все пространство вокруг нас, ожидая засады.

Что-то прикасается к моей ноге, и я подпрыгиваю, крича. Рука Джонатана покоится на моем бедре.

— Ты в порядке? — спрашивает.

— Думаю, что это я должна у тебя спросить.

— Я в порядке.

— Твоя рука повреждена.

— Она и раньше была повреждена.

— Но, тем не менее, этот парень... Он вел себя как придурок.

— Я привык к этому, — говорит, медля, прежде чем добавляет: — Насколько человек может привыкнуть к подобному. Но он сказал много дерьма, а я знаю, что для тебя это в новинку.

— Со мной все хорошо.

Он кивает, но знаю, что не верит мне.

Я сама не знаю, верю ли себе.

Дрожу. Вся трясусь.

Его рука в уверенном жесте лежит на моем бедре.

— Нам нужно зайти внутрь, — говорит он, кивая в сторону здания. — На случай, если кто-то здесь покажется.

На это раз он несет Мэдди, заходит в квартиру и направляется прямо к ней в спальню, пока я закрываю дверь. Измотанная, иду на кухню и роюсь в шкафчиках, прежде чем хватаю стакан и наполняю его водой, делая глоток, и бормочу:

— Я бы убила за алкоголь прямо сейчас.

Почему я вылила весь этот идеальный виски?

Смешок раздается позади меня.

— Я понимаю это чувство.

Джонатан стоит в дверном проеме.

Я робко улыбаюсь.

— Мне не стоило этого говорить.

— Тебе не нужно следить за своей речью. Я взрослый парень и могу с этим справиться, — он делает паузу, качая головой, когда медленно ко мне приближается. — Обычно. Очень много работал над этим на реабилитации. Плохие слова не должны приводить к плохим поступкам. Думаю, я все еще работаю над прогрессом.

— Мы все.

— Не уверен насчет этого, — говорит, изучая меня. — Кажется, ты очень хорошо собрана.

— Кто я? Помощница менеджера в супермаркете «Пигли Кью»?

— Ты — это не твоя работа.

— Приятно слышать, потому что не уверена, что проработаю там еще. Если они нашли моего отца, то, вероятно, найдут, где я работаю.

— Извини.

— Не твоя вина. В конце концов, я бы уволилась. Просто планировала поупрямиться подольше.

Он смеется над этим, прислоняясь к столешнице рядом со мной.

— Ты всегда была самым упрямым человеком в моей жизни.

— Да, но ты составлял мне серьезную конкуренцию в этом. Я нашла в тебе свою половинку.

— Союз, заключенный на небесах.

— Или в аду. В зависимости от того, кого спросить.

— Тебя, — говорит Джонатан. — Я спрашиваю тебя.

— Я бы сказала, немного и того, и того. Мы были как огонь и керосин. Горячо горели долгое время.

— Прошедшее время.

— Что?

— Ты сказала это в прошедшем времени.

— Полагаю, я привыкла так говорить.

Повисает тишина.

Мои руки все еще дрожат.

Вожусь со стаканом, потягивая воду, пытаясь обдумать произошедшее.

— Я могу уйти, — предлагает Джонатан тихо. — Пойму, если ты не хочешь, чтобы я здесь находился.

— Почему я не должна хотеть этого?

— Не знаю, — отвечает. — Я на самом деле не знаю, что происходит у тебя в голове, Кеннеди. Иногда мне кажется, что знаю, но в остальное время...

Поставив стакан, хватаю его за руку.

— Как насчет того, что я покажу тебе?

— Покажешь мне?

Киваю.

Тяну его к кровати.

Толкаю на нее.

Одежда исчезает, сваленная в кучу на полу, когда наши тела переплетаются вместе. Я сверху, и Джонатан во мне, мои ладони прижаты к его голой груди, ощущая жар его тела.

Огонь? Он все еще горит.

Что-то подсказывает мне, что так будет всегда, независимо от того, кто попытается его погасить.

***

Когда я просыпаюсь, по квартире разносятся шаги. Еще рано. Пытаюсь выскользнуть из кровати, но Джонатан бормочет во сне и прижимает меня к себе.

Смеясь, вырываюсь из его хватки и набрасываю кое-что из одежды. Иду по коридору, когда слышу звон в кухне, и детский голосок произносит:

— Ой.

— Что такое? — спрашиваю, видя, как Мэдди сидит на столешнице, держа коробку хлопьев «Лаки Чармс», в то время как миска валяется на полу. — Что ты делаешь?

— Завтрак, — объявляет она.

Снимаю ее со столешницы и забираю коробку с хлопьями.

— Почему бы тебе не найти мультик по телевизору? Я сейчас принесу что-нибудь поесть.

— Хорошо, мамочка, — отвечает Мэдди и исчезает в гостиной. Я смешиваю хлопья с молоком и разворачиваюсь, чтобы покинуть кухню, когда раздается стук во входную дверь. Черт.

Мое сердце ухает вниз.

Делаю шаг, напрягаясь, когда слышу, как Мэдди открывает дверь.

— Золотко, подожди!

Она дергает ее, распахивая.

— Ой.

— Мэдисон Жаклин, — шиплю, направляясь к ней. — Как много раз мне говорить тебе, не открывать...

Дверь.

Не успеваю произнести это слово.

Замираю на месте. На моем пороге стоит полицейский.

— Эм, здравствуйте, — говорю. — Могу я вам помочь, офицер?

— Я кое-кого ищу, — отвечает, смотря за мое плечо на квартиру.

— Кого?

Хриплый голос раздается позади меня.

— Должно быть, это за мной.

Я разворачиваюсь и вижу заспанного Джонатана, одетого только в пижамные штаны.

— За тобой?

Он кивает.

Я поворачиваюсь к офицеру.

Он тоже кивает, подтверждая.

Требуется пару мгновений, чтобы все обрело смысл. Когда меня осеняет, протягиваю Мэдди миску хлопьев.

— Поешь в своей спальне.

— Но ты говорила, что мы не можем есть в своих спальнях, потому что спальни не для этого.

— Я делаю исключение. Или поиграй.

Я рада, что она не спорит.

Не хочу, чтобы она увидела то, что, по моему мнению, здесь произойдет. Я и сама не хочу этого видеть, хотя это и не впервой мне.

— Не возражаете, если я оденусь? — спрашивает Джонатан обыденным тоном. — Уверен, за нами наблюдают.

— Идите, — позволяет офицер. — Только не задерживайтесь.

Проходит минута, может, две, прежде чем Джонатан возвращается, полностью одетый в джинсы и футболку, кожаную куртку и ботинки. Я пялюсь в шоке, когда он приближается к офицеру.

— На что ордер? — спрашивает. — Нападение?

Офицер кивает.

— И причинение вреда.

Джонатан поворачивается, заводя руки за спину. Офицер надевает наручники, но, кажется, его это не беспокоит, он даже не выглядит удивленным.

Целует меня, просто легкое прикосновение к губам, прежде чем говорит:

— Вернусь, как только смогу.

22 глава

Джонатан

Клифф печатает в своем «БлэкБерри».

Я всегда ненавидел этот долбаный телефон.

Клифф никогда не был женат, что не удивительно, так как большая часть его жизни тратится на этот экран. Легкие интрижки — это все, на что у него есть время. Он всегда говорил, что работа — это его жена.

После того, как я позвонил из полицейского участка, не прошло много времени, прежде чем Клифф приехал сюда из Нью-Йорка, где был занят работой.

Работал над тем, чтобы устранять хаос, созданный мной, в то время как я создавал его еще больше.

Мы сидим вдвоем в комнате для допросов. Меня освободили еще полчаса назад, но Клифф хотел поговорить наедине, поэтому офицер предложил данное пространство в обмен на парочку автографов.

Проблема в том, что Клиффорд не сказал ни слова с момента, как мы сели, слишком занятый что-то печатая.

— Итак... Отличный разговор, — говорю после долгой тишины. — Самый увлекательный разговор из всех, что у нас был.

— Ох, тебе скучно со мной? — спрашивает, все еще не поднимая головы. — Извини, я слишком занят переговорами с пиар-менеджерами о пресс-релизе твоего ареста. Попытаюсь быть повеселее в следующий раз.

— Не уверен, что есть, что объяснять, — говорю. — Видео довольно очевидно.

Клифф качает головой.

— О чем ты думал, Джонни?

— Он назвал мою дочь выродком.

— И? Это просто слово. Не бей репортеров, пока они записывают что-то. Ты просто дал ему основание для иска, что означает урегулирование, а это в свою очередь означает еще больше денег из твоего кармана, — он кладет свой «БлэкБерри» на стол и начинает копаться в портфеле, вытаскивая стопку бумаг и протягивая мне. — Твой адвокат отправил их тебе на рассмотрение.

Смотрю на верхний лист.

Соглашение о неразглашении конфиденциальной информации.

— Для чего это?

— Чтобы обеспечить дальнейшее благоразумие мисс Гарфилд.

Моргаю мгновение, прежде чем смотрю на него.

— Ты шутишь?

— Я выгляжу на человека, который шутит? — отвечает он и поднимает свой телефон.

Нет, он не шутит.

— Я не собираюсь просить Кеннеди что-то подписывать, — говорю, передавая ему соглашения, даже не прочитав.

— Предпочитаешь, чтобы я спросил?

— В этом нет необходимости. Ей не нужно его подписывать.

— Я не согласен. Лучше подстраховаться, чем потом сожалеть.

— Это оскорбительно. Она ни за что не подпишет эту херню.

— Почему же? Она подписала предыдущее соглашение.

Я пялюсь на Клиффа, пока до меня доходит смысл его слов.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что она уже подписывала такое соглашение. Это просто обновленная версия.

— Ты заставил ее подписать? Серьезно?

— Конечно, — отвечает. — Я составил его в тот момент, как заключил с тобой контракт.

Даже не знаю, что сказать.

Он никогда этого не упоминал.

Черт, как и она.

Я давал этому мужчине много свободы, когда дело касалось моих интрижек. Он координирует почти каждую часть моей жизни уже много лет. Я не знаю всего, что он делал от моего имени. Уверен, что и не захочу узнать часть этого. Поэтому не скажу, что удивлен его поступку.

Но я удивлен, что Кеннеди не рассказала мне.

— Тебе также нужно установить отцовство... Не то чтобы в этом есть какие-то сомнения, — Клиф смотрит на меня в упор. — Ведь нет?

— Абсолютно никаких сомнений.

— Независимо от этого, ты должен сделать все по закону. Также тебе необходимо соглашение об опеке, согласованное с графиком посещений.

— С этим и так нет никаких проблем.

— Сейчас, — давит Клифф. — Но ты не захочешь оказаться в положении, в котором не сможешь увидеть дочь, когда мисс Гарфилд снова вышвырнет тебя из ее жизни.

Когда. Не если.

— Этого не произойдет.

— Прошлое говорит совсем другую историю.

— Знаешь, уверен, я плачу тебе, чтобы заботиться о моей карьере, а не судить мою личную жизнь.

— Это то же самое, Джонни. Нравится тебе или нет, твоя личная жизнь влияет на твою карьеру.

— Мне это не нравится.

Он пристально смотрит на меня, затем хватает стопку бумаг и засовывает ее обратно в свой портфель.

— У меня есть другие клиенты сегодня, которым я пренебрег из-за тебя. Подбросить до гостиницы?

— Я не живу там.

— Где ты живешь?

— С ней.

— Адрес в Эльме?

Я медлю. Район Эльм. Там, где живет ее отец. Дом, в котором она выросла.

— Она не живет там.

— Уверен? Потому что именно туда каждый месяц отправляются чеки.

— Уверен, — говорю. — Ты не знаешь о ее квартире?

— Откуда? Ты ничего мне не говорил.

Он звучит искренне раздраженным этим фактом.

— Откуда узнала Серена? Она приехала туда.

— Кто знает, как люди получают информацию? — ворчит Клифф, отодвигая стул, чтобы встать. — Давай, я подвезу тебя, куда надо. Я все еще считаю, что тебе лучше покинуть город, по крайней мере, пока все не уляжется. Но именно тебе с этим жить, поэтому будь собой, Джонни, а я сделаю все, что в моих силах.

***

Стою возле двери квартиры Кеннеди, решая, постучаться или войти. Это не моя квартира, но я чувствую себя там как дома. Хожу туда-сюда пару секунд, прежде чем тянусь к ручке, мой желудок ухает вниз, когда она не поворачивается.

Ну, это решает мою проблему.

Заперто.

Сомневаясь, я стучусь.

Слышатся шаги, затем затихают, пока раздается звук отпирания замков, и дверь распахивается. БАМ. Кеннеди бросается на меня с такой силой, что почти сбивает с ног. Она обнимает и шепчет:

— Ты вернулся.

Смеюсь.

— Прошло шесть часов.

— Ощущалось, как шесть лет, — говорит, затягивая меня внутрь, чтобы закрыть дверь. — Я забыла дать тебе ключ.

— Ключ.

— Да, чтобы в следующий раз ты не стучался, — поясняет. — Если, ты хочешь. Просто подумала...

— Пожалуйста, — говорю. — Буду очень рад.

Она нежно улыбается, направляясь на кухню и вытаскивая ключ из ящика. Протягивает его мне на ладонь, но я перехватываю ее руку и притягиваю Кеннеди к себе.

— Спасибо, — благодарю. — Что позволила мне остаться, несмотря на... ну, знаешь.

— Несмотря на то, что ты побил репортера? — Она клюет меня в губы. — Несмотря на то, что тебя арестовали? — Еще один чмок. — Несмотря на то, что твоя «жена» с таблоидов показалась у меня на пороге и разрушила твой шанс на приватность?

Еще один поцелуй, и я смеюсь в ее губы.

— Можно сказать.

Когда кладу ключ в карман, я слышу, как Мэдисон разговаривает с кем-то в своей комнате.

— Ох, кстати, — начинает Кеннеди. — Твоя сестра здесь.

Замираю в гостиной.

Это последнее, в чем я нуждаюсь.

— Она слышала о видео, — объясняет Кеннеди. — Поэтому пришла увидеться с тобой.

— Зачем? Чтобы накричать на меня и сказать, что мне пора вырасти? Прочитать лекцию об ответственности?

Слышу, как кто-то рядом прочищает горло, и понимаю, что это Меган, когда она говорит:

— Больше чтобы «дать тебе пять», но и для того, что ты перечислил. Ты должен сделать все это.

— Вырасти и стань ответственным?

— Та-да-да-дам.

Качаю головой.

— Я пытаюсь.

Она смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать, но прикусывает язык, когда вбегает Мэдисон. Дочка ахает и бежит, врезаясь в меня так же, как и ее мать.

— Папочка, ты здесь!

— Да, — отвечаю, взлохматив ее волосы. — Боже, не припомню, чтобы люди так радовались меня увидеть с моей последней красной дорожки.

— Могу я пойти на красную дорожку? — спрашивает Мэдди.

— Однажды, — отвечаю ей. — Если твоя мама не будет против.

— Мамочка? Могу я?

— Посмотрим, — говорит Кеннеди.

Мэдисон смотрит на меня, улыбаясь.

— Она согласилась!

Улыбаюсь.

— Уверен, она сказала не это, но хорошая попытка.

Мэдисон снова убегает играть, а я сажусь на диван, проводя рукой по волосам.

— Я дам вам время поговорить, — объявляет Кеннеди, прежде чем исчезает в спальне, оставляя меня с сестрой наедине.

— О, точно, — начинаю. — Веселья тюрьмы недостаточно, поэтому вот мне вдобавок семейного времяпровождения.

Меган смеется, пиная меня по голени, чтобы я подвинулся, а затем присаживается на диван.

— Говоря о семье, — объявляет она, вытаскивая свой телефон.

Опускаю голову со вздохом.

— Может, не стоит?

— Отец рассказал мне об этой ситуации, — говорит Меган. — Отправил сообщение этим утром.

— Охренительно.

Меган прочищает горло, понижая голос, когда насмешливо пародирует отца, читая его сообщение.

— Моя дорогая Меган, мне довели до сведения, что твой брат был вовлечен в еще одно препирательство со СМИ. Так как я верный сторонник свободной прессы, защитник первой поправки, кто-то обязательно свяжется со мной для комментария. Думаю, будет справедливо предупредить тебя заранее. Грант Б. Каннингем.

— Уверен, что Джеймс Мэдисон не собирался защищать чье-то право на вербальное оскорбление детей. (прим.перев. Американский государственный деятель, четвёртый президент США, один из ключевых авторов Конституции США и Билля о правах).

— На самом деле, Джеймс Мэдисон даже не верил в первую поправку, — говорит Меган. — Для него было главным привлечь к ответственности политиков.

— Дело говоришь, — отвечаю. — Отправь ему сообщение в ответ, что Джеймс Мэдисон сказал ему засунуть свое мнение в задницу.

— Да, жаль, поздновато для этого, — Меган протягивает мне свой телефон, показывая статью, прежде чем читает ее часть. — Бывший спикер палаты Грант Каннингем выступил с заявлением, в котором он глубоко обеспокоен поведением своего сына. В его заявлении говорится, что свободная пресса важна для свободного общества. Не следует допускать насилия против работников СМИ. В то время как у Джона есть история сильных вспышек агрессии, надеюсь, что этот случай послужит ему вызовом взять себя в руки.

— Такие напыщенные речи. Ему, наверное, плевать, как это влияет на моего ребенка.

Меган продолжает читать:

— Когда его спросили о внучке, которая у него есть по слухам, бывший спикер заявил, что не дает комментариев о своей личной семейной жизни.

— Только если не нужно втоптать меня в грязь.

— Скажу в его защиту, ты очень легкая мишень, — заявляет Меган. Не удивленный, я закатываю глаза, когда она поднимает руки в защитном жесте. — Я шучу.

— Они звонили тебе, чтобы ты высказалась? — спрашиваю.

— Конечно, нет, — она закатывает глаза. — Сомневаюсь, что они и ему звонили. Вероятно, он сам связался с ними, отчаянно желая поучаствовать в шумихе.

— Какая жалость, ты бы могла рассказать им, какой я безответственный мудак.

— Я бы сказала не это, — она сует телефон в задний карман джинсов, когда встает. — Я бы сказала им отстать от тебя, потому что ты стараешься.

Пропавшие голоса и украденное время

Этот блокнот собственность Кеннеди Гарфилд

Когда ты во второй раз оказываешься в офисе Клиффорда Кэлдвелла, он снова дает твоему портфолио тридцать секунд своего внимания, прежде чем закрыть папку.

Он смотрит на тебя. По-настоящему смотрит на тебя.

— Расскажи мне о себе, — просит.

Ты колеблешься.

— Что вы хотите услышать?

— Я не хочу ничего услышать, но мне нужно все знать.

— Все есть в моем портфолио.

Намек на улыбку трогает его губы.

— Не твоя работа. Я не агент. Я менеджер. Моя работа — это ты. Так как насчет того, что ты расскажешь, кто ты, а я расскажу тебе, кем ты станешь?

Ты рассказываешь ему о фундаменте Джонатана Каннингема. Этого не так много за пределом твоей проблемной семьи. Рассказываешь ему о женщине, которая ждет тебя дома, хоть он уже и знает все о ней.

Ты говоришь пару минут, и когда замолкаешь, Клиффорд начинает:

— Итак, теперь давай поговорим о Джонни.

Джонни Каннинг.

Вот кем ты становишься.

Джонни звучит легче, чем Джонатан. Фамилия Каннингем будет вызывать у людей ассоциацию с твоим отцом, поэтому ты опускаешь окончание. Смена имени превращает тебя из богатого парня из семьи политиков в загадочного парня, который кажется знакомым. Ты позволишь им выдвигать предположения, не будешь отвечать на вопросы, но встанешь на путь, который позволит тебе не выходить у них из головы.

Таков план.

Клиффорд обещает, что прославит твое имя в Голливуде. Тебе просто нужно слушать его и делать то, что он скажет.

Контракт составлен еще до того, как ты покидаешь офис. Читаешь его. Тебе стоит иметь адвоката, который может это изучить, но когда шанс сам просится в руки, ты не привык его упускать.

Подписываешь моментально.

Вместо того чтобы пойти к вам в квартиру после этого, направляешься в закусочную, где работает твоя девушка. Она порхает в своей розовой униформе, смеется, шутит и флиртует. Ты стоишь снаружи на тротуаре, наблюдая за ней. Девушка замечает тебя и улыбается.

Выходя на улицу, она спрашивает.

— Как все прошло?

— Ты смотришь на мужчину, у которого есть менеджер.

Ее глаза расширяются.

— Ты шутишь.

— Нет.

Она визжит, прыгая тебе на руки, обвивая талию ногами и цепляясь за тебя. Ты обнимаешь любимую в ответ, когда она яростно покрывает поцелуями твое лицо.

— Я так горжусь тобой, Джонатан, — говорит. — И так сильно рада за тебя.

— За нас, — поправляешь. — Это и для тебя тоже.

Девушка ослабляет свою хватку, снова вставая на тротуар.

— Лучше бы тебе не забыть это, когда бешеные фанатки попытаются залезть тебе в штаны.

— Не переживай, ты всегда будешь моей единственной бешеной фанаткой.

Она ухмыляется, пихая тебя локтем.

— Ну, мистер Большая шишка, мне нужно вернуться к работе... Знаешь, пока ты не прославишься, и я смогу уволиться.

Она возвращается в закусочную, а ты идешь домой.

Ты не знаешь, но через несколько минут после твоего ухода, Клиффорд Кэлдвелл заходит в закусочную. Садится в ее часть кафе, нагло заказывая кофе, и дает ей листок.

— Подпиши.

Соглашение о неразглашении конфиденциальной информации.

Она медлит.

— Нет.

— Подпиши, или же его карьера сразу же закончится.

Она не понимает этого.

Говорит, что это ерунда, и Клиффорд уходит.

Она ничего не подписывает.

Вы возвращаетесь к своей рутине. Проходят недели, ты начинаешь переживать и не понимаешь, почему твой новоиспеченный менеджер не отвечает на твои звонки.

Хотя твоя девушка знает.

Поэтому она заявляется в офис Клиффорда Кэлдвелла и подписывает тупую бумажку, поклявшись, что никогда не будет раскрывать никакую информацию о тебе. Не то чтобы она вообще собиралась, но ее беспокоило, почему человек был так зациклен на ее молчании.

На следующий день твой телефон звонит посреди ночи, и все закручивается. Встречи. Очень много встреч. Подписываешь контракт с новым агентом. Тебе нужно пообщаться с агентом по рекламе, нужны новые хедшоты. Нужно посетить несколько занятий, в том числе и по вокалу, не говоря о подготовке к прослушиваниям и записи более привлекательного видео-пробника.

Ты ни за что из этого не платишь, нет, тебе просто выставляют счет. Клиффорд оплачивает все авансом, но позже ты все возместишь. Твое расписание сумасшедшее, не можешь удержать в голове все.

Хотя твоя девушка может. В гостиной висит календарь, в котором все расписано. Она держит тебя в курсе, даже когда работает сверхурочно, потому что ей нужно оплачивать ваши счета, покупать еду. Она готовит, убирается и ждет тебя по ночам, когда ты задерживаешься, несмотря на то, что полностью истощена, даже когда хочет просто поспать.

Она улыбается и говорит, что все в порядке, когда твое первое большое прослушивание выпадает на ее девятнадцатилетие.

Проходят месяцы — месяцы хаоса. Дни сливаются в один. Время ускользает с бешеной скоростью. Ты пропускаешь праздники, как и она. Вы празднуете Рождество в январе.

Тебя берут в твой первый фильм — одна из подростковых романтических комедий. Ты играешь лучшего друга. Больше никакого парня под номером 3 или дилера наркотиков. У твоего персонажа есть имя — Грег Барлоу. Съемки местные. Девушка навещает тебя пару раз, но вы оба так заняты, что она не может остаться больше, чем на пару минут.

Фильм выходит на вашу вторую Мечтовщину. Ты ведешь свою девушку праздновать, но каждый пени, заработанный за съемку, ушел на возмещение долга, поэтому празднование включает в себя прогулку в парке вместе.

— Ты все еще любишь меня? — спрашивает она, сидя напротив тебя за столом для пикника. Ты держишь ее руки в своих, нежно поглаживая кожу своими большими пальцами.

— Конечно.

— Больше, чем все остальное?

— Больше, чем что угодно, — говоришь. — Почему ты спрашиваешь?

— Просто соскучилась по этим словам, — поясняет.

Ты пялишься на нее. Действительно, прошло много времени с тех пор, как ты говорил это. Это было не специально. Ты живешь в безумном ритме, но она понимает. У нее даже не хватает времени, чтобы писать историю. Как только у нее появляется шанс, ее мысли в полном беспорядке, слова размыты. Поэтичность исчезла. Метафоры. Символизм. Все исчезло. Просто стало туманной массой упрощенных слогов на бумаге.

— Я люблю тебя, — признаешься. — Больше, чем что-либо, что есть в этом парке. Больше, чем каждую строчку диалогов, произносимых мной. Больше, чем люблю Голливуд. Этого все еще достаточно, Кей? Моей любви?

Она улыбается.

— Конечно.

Ты не знаешь, но эта женщина... Даже когда улыбается, она в ужасе. Твоей любви более чем достаточно для нее, но она чувствует, как кусочки ускользают. Что-то внутри нее распадается. Ее мечта. Она теряет ее. Она приехала сюда с тобой, не совсем понимая, что ты переживаешь. Ты чувствовал себя невидимым, умирал от отчаяния, как хотел попасть на прослушивания. Но куда это привело вашу любовь? Потому что, кажется, чем больше ты видишься с другими людьми, тем меньше видишься с ней. И сейчас она даже не может рассказать свою историю, во всяком случае, не так, как она хочет, потому что ее голос был украден, и никто никогда не сможет прочитать ее слова.

23 глава

Кеннеди

Маркус пялится на меня.

Он смотрит. И смотрит. И смотрит.

Удушливая и неловкая тишина наполняет кабинет. Только недавно рассвело, в магазине никого еще нет. Я хотела сделать это до того, как кто-то появится, рассчитывая, что так будет проще, но нет... Все равно неловко.

Продолжает пялиться.

— Итак, да, — бормочу. — Такие дела.

Я написала заявление на увольнение, но нужно отработать еще две недели.

Не знаю, как собираюсь так долго продержаться. Утро понедельника и слухи о событиях, произошедших на выходных, уже распространились. Видео попало в сеть в первые двадцать четыре часа. Оказывается, этот репортер работает в «Хрониках Голливуда».

Маркус прочищает горло и говорит:

— Я был бы рад, если бы ты передумала.

— Знаю, — отвечаю. — Но по-другому никак.

По его выражению лица понимаю, что не рад, но это к лучшему, и глубоко внутри он тоже понимает. На парковке уже стоит полицейская машина, а на двери магазина табличка «только для покупателей».

— Ты же понимаешь, что все это изменится, — говорит, махнув в сторону открытой двери кабинета. — Им это наскучит, и они уйдут.

— Понимаю, но, тем не менее, пришло время.

Настало время для меня разобраться, что я хочу делать оставшуюся часть своей жизни, потому что уже точно не это. Когда мои родители хотели для меня «чего-то особенного», они не предполагали работу в супермаркете, и также это не моя мечта.

— Вопрос снят, — говорит Маркус. — Я разочарован, но не собираюсь притворяться удивленным. Я знал, что когда-нибудь мы тебя потеряем. Просто надеялся, что уйду на пенсию к тому времени, как ты обретешь здравый смысл.

— Облом.

— Это так, — отвечает Маркус, махнув рукой, давая добро на мое увольнение. Я выхожу из кабинета и по дороге на склад, где нужно выполнить много работы, вытаскиваю телефон. Так много уведомлений. Пропущенных звонков. Удаляю все и отправляю Джонатану сообщение:

Ты сможешь отвести Мэдди на занятия?

Его ответ приходит моментально.

Конечно.

Смотрю на его ответ, прежде чем пишу:

БЕЗ нападения на других репортеров?

Видишь ли, теперь нам нужно поговорить об этих нереалистичных ожиданиях.

Ты абсолютно прав. О чем я думала, ожидая от тебя цивилизованности?

Я, правда, не знаю. Но не переживай. Я доведу ее в сад... любыми способами.

Он дополняет сообщение улыбающейся дьявольской рожицей и водным пистолетом, поэтому в ответ я отправляю ему смайл с закатившимися глазами.

Время идет.

Я работаю над инвентаризацией.

Слышу, как люди ходят по магазину после открытия, но никто не тревожит меня. Хотя знаю, что так будет не всегда. Только вопрос времени.

В девять утра пишу Джонатану.

Ты без происшествий отвел ее в сад?

Определенно, без происшествий.

Никто не плакал и никто не побит.

Считается ли младший воспитатель?

Какого хрена?

Ты ударил младшего воспитателя?

Нет, она плакала, просила автограф. Моя большая фанатка.

Снова отправляю смайл, закативший глаза, прежде чем засунуть телефон в карман. Пытаюсь сосредоточиться на работе, но слишком отвлечена.

В десять часов снова пишу Джонатану.

Она позавтракала?

Младший воспитатель?

Мэдди. Она позавтракала?

А да, съела миску «Лаки Чармс».

Довольная, возвращаюсь к инвентаризации, но это не длится долго.

В одиннадцать часов отправляю другое сообщение.

Она же почистила зубы, да? Иногда забывает.

Нет ответа.

Вместо этого телефон звонит.

Джонатан звонит мне.

Отвечаю.

— Алло?

— Разве у тебя нет других занятий, вместо того, чтобы играть со мной в «двадцать вопросов»?

Вздохнув, приседаю на один из ящиков.

— В отличие от тебя, я могу выполнять несколько дел одновременно.

— Мэдди почистила зубы, — говорит. — Также расчесалась, и на ней была какая-то цельная штука. Комбинезон? Боди? Может, синяя? Или все-таки черная?

— А она вспомнила про рюкзак?

— Конечно, — отвечает со смешком. — Даже обулась, перед тем, как мы вышли из квартиры.

— Извини, понимаю, что задаю много вопросов, но аррр… я всегда рядом с ней по утрам. Впервые меня не было, чтобы приготовить ей завтрак или завязать шнурки.

— С ней все хорошо, — уверяет Джонатан. — Когда разбудил ее утром, то сказал, что ты на работе, поэтому сегодня она с папочкой. И я уверен, что когда довел ее до сада, все пальцы на ногах и руках были целы.

— Спасибо, — отвечаю. — Теперь мне нужно закончить кое-какую работу. Скоро увидимся.

Кладу трубку и возвращаюсь к работе, когда раздается стук в дверь. Она медленно отрывается, и вижу Бетани, которая останавливается в проходе. Поначалу она ничего не говорит. Пялится на меня, как и до этого Маркус. Пялится, и пялится, и пялится...

— Тебе что-то нужно? — спрашиваю я.

Она качает головой, когда удушающая тишина из кабинета повисает и здесь.

— Я просто...

— Просто что?

— Просто... это правда? Он серьезно живет в твоей квартире?

— Да.

В ее выражении лица мелькает проблеск боли.

— Ты знаешь Джонни Каннинга? И не рассказала мне?

— Я рассказывала тебе, — парирую. — Даже передавала от него привет на днях.

— Мы шутили. Я думала, ты не серьезно. Это правда?

Пожимаю плечом, когда накатывает вина, так как, возможно, я была несправедлива.

— Он, правда, передал привет. Он вспомнил тебя.

Ее глаза расширяются, лицо бледнеет.

— О, боже мой, правда?

— Правда, — говорю. — И мне жаль, что я заставила тебя подумать, будто это шутка, но честно скажи, ты поверила, что я на самом деле с ним знакома? Я так не думаю.

— Но ты могла, не знаю, привести его? О, боже мой, Кеннеди, тогда я бы поверила!

— Я не могла.

— Почему нет?

— Послушай, это сложно. Я давно знаю его, мы познакомились, когда я была моложе, чем ты сейчас. Знала его до того, как он стал Джонни Каннингом. То, что между нами было... Сложно.

— Вы? О, боже мой, вы с Джонни, ну, понимаешь... Вместе?

— Что мы?

— Ты знаешь... Вы делали это?

Недоверчиво смотрю на нее.

— Ты ведь знаешь, откуда берутся дети, верно?

— Знаю, но... о, боже мой. Это правда? Мэдисон его дочь?

— Да.

— О, боже мой.

— Бетани, только попробуй еще хоть раз сказать «о, боже мой».

— Извини! Просто никак не могу осознать тот факт, что у тебя лялька с Джонни чертовым Каннингом! Какой он в реальной жизни?

— Она уже давно не лялька. И как я сказала, это было давно.

— То есть вы не… Ну, ты понимаешь, с тех пор как он снова объявился? Вы двое не... вместе?

Я ничего не говорю, потому что в действительности не хочу отвечать на этот вопрос, но мое молчание дает Бетани то, что она хочет.

Она громко ахает, ее глаза расширяются еще больше, когда она визжит и кричит:

— Да!

Я морщусь.

Она снова визжит, заходя в кладовую.

— Да, ладно! Ты должна мне все рассказать! Мне нужны детали!

Чувствую, что мое лицо горит.

— Не люблю рассказывать о своей личной жизни.

— Что? Нет! Ты обязана! Ты не можешь сказать, что спала с Джонни Каннингом, и не дать никаких подробностей! Какой он? У него большой? Опиши мне!

Я смеюсь.

— Я не собираюсь ничего описывать. И он... Я не знаю. Он не обделен, если ты об этом спрашиваешь.

— О, боже мой!

Пропускаю мимо ушей.

— Просто... Вау, — говорит она. — Ты взорвала мой мозг. Это же не розыгрыш? Все правда?

— Правда.

Вытащив телефон, я сомневаюсь, прежде чем открыть приложение FaceTime и набрать номер Джонатана. Я никогда не разговаривала по видео-звонку с ним, поэтому не уверена, ответит ли он, но через мгновение парень берет трубку, и его лицо появляется на экране.

Он без футболки, волосы растрепаны, он не бритый. Через пару мгновений, я понимаю, что он в моей кровати.

— Ты, блин, шутишь? — резко говорю. — Ты все еще спишь?

— Пытаюсь, — отвечает. — Но кто-то продолжает мне мешать.

— Невероятно, — я качаю головой, встаю с ящика и направляюсь к шокированной Бетани. Знаю, что она слышала его голос и узнала Джонатана. Сую ей телефон в руку и говорю:

— Повеселись. Может, он опишет его для тебя.

Выхожу из кладовой, слыша ее крик.

— О, боже мой!

Магазин слишком забит для второй половины дня понедельника. Мне нужно пройти по проходам, чтобы проверить запасы товаров на полках, но повсюду закупающиеся люди.

Или притворяются, что покупают.

Ощущаю, как за мной следят.

Голос Маркуса раздается в динамике:

— Помощник менеджера пройдите к сервисной службе.

Я стону. Я единственный помощник менеджера. Когда достигаю передней части магазина, резко останавливаюсь при виде мужчины у стола сервисной службы.

Клиффорд Кэлдвелл.

Я давненько не видела его лицо, и не расстроилась, если бы больше вообще не увидела. На пятом десятке, привлекательный мужчина, напоминающий героев сериала «Безумцы». Его образ всегда был для меня винтажным. Он источает уверенность и, вероятно, это заслуженно. Он хорош в своем деле, в своей индустрии имеет статус Бога, но я давно поняла, что в нем скрывается дьявол.

Клиффорд опирается на прилавок, в ожидании чего-то.

Меня.

— Мистер Кэлдвелл, — говорю, приближаясь. — Могу я с чем-то помочь?

Он улыбаться, осматривая меня с ног до головы, отчего по моей коже ползут мурашки.

— Я надеялся, что мы сможем поболтать.

— Поболтать, — повторяю. — Не уверена, что это подходящее место.

— Можете использовать мой кабинет, — предлагает Маркус.

Я никогда не хотела задушить кого-то так сильно, как сейчас моего скоро бывшего босса. Болтовня с Клиффордом не будет разговором о погоде. Я переживала, что он объявится, хотя и понимала неизбежность. Быть частью жизни Джонатана означает, что этот человек будет соперничать за контроль, а я избегала подобных мыслей, так как не уверена, что готова принять подобное. Больше нет. Я смирилась несколько лет назад, видя, что в Голливуде это неизбежно, но сейчас нет.

— После тебя, — говорит Клиффорд, указывая на пустой кабинет.

Я вздыхаю так громко, что, вероятно, все в магазине слышат, и скрещиваю руки на груди, когда захожу в кабинет, усаживаясь на стул перед столом.

Клиффорд закрывает дверь.

Он не садится.

Вместо этого подходит ко мне, изучая, как будто оценивает, прежде чем кладет передо мной лист бумаги.

— Подпиши.

Соглашение о неразглашении.

— Я уже подписывала подобное.

— Это обновленная версия. Он был «никем» в прошлый раз. Когда речь заходит о знаменитостях, то ожидания могут быть разными.

— Означает ли это, что прежнее уже не действительно?

Он мимолетно улыбается.

Принимаю это за недовольное «да».

— Мне стоило обновить его годы назад, но, честно сказать, не видел надобности. Не думал, что ты снова станешь проблемой.

— Проблема... вот кто я?

— Может, препятствие будет более подходящим выбором слова, потому что да, ты все усложняешь. Так было в прошлом, а сейчас еще больше. Поэтому распишитесь, мисс Гарфилд. И покончим с этим.

Читаю соглашение, чтобы узнать, что изменилось. Оно больше не о том, чтобы защитить его конфиденциальность или охранить репутацию. Сейчас оно направлено на защиту его права пускать в обращение информацию.

Его имя обладает ценностью, история стоит денег. Таблоиды заплатили бы за нее. Теперь он не человек, а бренд, обменивающий свою личную жизнь на известность, в то время как продал душу дьяволу.

И согласно данному соглашению, я не имею права рассказывать миру то, что знаю, в таком случае, я присваиваю себе его имущество.

— Джонатан знает об этом? — спрашиваю с любопытством, так как не могу поверить, что он согласен с тем, что его существование приравнивается к вещи, будто он марионетка, а не человек.

— Он в курсе, — сообщает Клиффорд. — Адвокат действовал от его имени.

В соглашении указано, что в случае нарушения я без разбора буду направлена в арбитражный суд.

— Ладно, но он вообще его читал?

Клиффорд не отвечает, вместо этого говорит:

— Надеюсь, ты понимаешь, что это не личное.

— Конечно, личное, — отвечаю. — Всегда было таковым. Иначе вы бы заставили подписать это Серену Марксон.

— Я заставляю всех его подписать.

— И к чему хорошему это привело? Вы подадите на нее в суд за то, что привела газетчиков к порогу дома моего отца?

Он пялится на меня.

Я могу чувствовать его взгляд своей кожей.

Как я устала от всего этого.

— Почему ты так уверена, что это Серена? — спрашивает. — Ты научена обвинять другую женщину?

— Нет никакой другой женщины, — противостою ему, так как он начинает выводить меня из себя целенаправленно, и у него получается. — Он сказал мне, что они просто друзья.

— А кто вы с ним?

Открываю рот для ответа, но не имею ни малейшего понятия, что сказать. Джонатан — отец моей дочери. Мужчина, который спит со мной, занимается со мной любовью, клянется, что все еще любит меня, но я не уверена, как это конкретизировать.

— Джонни талантлив, — говорит Клифф, мое молчание вынуждает его продолжить свою маленькую лекцию. — Но наш бизнес безжалостен, и нужно больше, чем просто талант, чтобы удержаться наплаву. Я упорно работал, чтобы он попал на вершину. Он не уйдет в безвестность под моим наблюдением. Поэтому повторюсь, в этом нет ничего личного. Я делаю все необходимое, чтобы он снова не стал «никем».

Мне хочется так много всего сказать. В то время как Клиффорд вытаскивает ручку, протягивая ее мне, но я игнорирую. Вместо этого беру листок, встаю и задвигаю стул, при этом говоря:

— Дело в том, мистер Кэлдвелл, что Джонатан никогда не был «никем». Настаиваю на том, что сказала вам годы назад. Он слишком хорош для вас.

Выхожу из кабинета, делаю несколько шагов по магазину, как вдруг слышу громкие голоса. Посмотрев в сторону касс, вижу Бетани.

Рядом с ней стоит Серена Марксон.

— Потрясающе, — бормочу.

Как раз то, что мне нужно.

Они делают селфи, будто давние подружки, и Бетани щебечет рядом с Сереной, прося автограф. Клиффорд выходит из кабинета вслед за мной, прочищая горло, чтобы привлечь внимание Серены.

— Клифф, где ты был? — спрашивает Серена, приближаясь к столу сервисного центра.

— Улаживал проблему, — говорит. — Теперь можем ехать.

Пытаюсь проскользнуть мимо них, обойти, желая убраться подальше, пока все не стало хуже, но Серена замечает мое присутствие.

— Кеннеди, — произносит она, читая с моего бейджа. — Та самая Кеннеди? Выглядишь иначе.

— Иначе, — повторяю, задаваясь вопросом, что она имела в виду, потому что это не прозвучало как комплимент.

— По сравнению с прошлым вечером, — поясняет она. — С Джонни ты была нарядная, одетая в платье. Я почти не признала тебя, в своей униформе ты всегда выглядишь по-другому.

Да, определенно, не комплимент.

Даже находясь в продуктовом супермаркете, она выглядит так, будто собралась на фотосет, даже не торчит ни единого волосочка.

— Да, ну, знаешь как это, — бормочу. — Реальный мир и все такое.

Она прищуривается.

— Как всегда было приятно повидаться, мисс Гарфилд, — говорит Клиффорд, прежде чем кладет руку на поясницу Серены и подталкивает ее. — Уверен, что скоро увидимся.

— С нетерпением жду.

Боже, мне придется перевести через дорогу много старушек, чтобы очистить карму из-за этой огромной, противной лжи.

Серена бросает на меня взгляд через плечо, когда они с Клиффордом покидают магазин. В секунду, как они оказываются на улице, она начинает яростно жестикулировать и разглагольствовать. Через витрину я наблюдаю, как Клиффорд силой усаживает ее в ожидающую машину, прежде чем она устроит сцену.

Вздохнув, приближаюсь к Бетани, которая подпрыгивает от радости. Как только нахожусь в зоне досягаемости, девушка обнимает меня.

— О, боже мой! Ты лучшая!

— Как понимаю, вы мило поболтали?

— Офигенно! — Она возвращает мне мой телефон. — Благодаря тебе я пообщалась со своими кумирами.

— Ох, не думаю, что появление Серены здесь — моя заслуга.

— Но когда она приходила в прошлый раз, то спрашивала о тебе, поэтому это точно твоя заслуга.

— В прошлый раз? — меня осеняет. Вечером, когда она объявилась возле моего дома. — Подожди, она спрашивала тебя обо мне?

— Да, она спрашивала, знает ли кто-нибудь девушку по имени Кеннеди. Это забавно, так как она даже не знала, что ты работаешь здесь! Знала только то, что ты из Беннетт-Ландинг, и только супермаркет был открыт. Она интересовалась, где может найти тебя, поэтому я отправила ее к тебе в квартиру, — глаза Бетани расширяются. — Подожди, мне не стоило этого делать? Я не знала... Я не была уверена... Просто я была так рада, а она даже не упоминала Джонни, поэтому я не догадывалась... О, боже мой, у тебя роман с ее мужем?

Я качаю головой, сжав кулаки вокруг сложенного соглашения о неразглашении. Не знаю, что сказать на все это, поэтому просто ухожу.

Прежде чем сую телефон в карман, он вибрирует входящим сообщением.

Смотрю на экран.

Оно от Джонатана.

Эта девушка сумасшедшая. Она попросила меня описать мой член.

Смеюсь над этим, несмотря на то, что происходит.

Что ты ей рассказал?

Серьезно? Как ты ДУМАЕШЬ, что я ей сказал?

Начинаю печатать, что «она выжила из ума», когда приходит еще одно сообщение.

Я сказал, что это самые прекрасные двадцать три сантиметра во всем гребаном мире, детка :)

***

— Папочка! Папочка! Угадай что?!

Мэдисон бежит прямиком к Джонатану, как только мы оказываемся в безопасности квартиры, слишком радостная, чтобы заметить офицера полиции снаружи и патрульную машину, припаркованную недалеко от моей двери, чтобы держать всех на расстоянии.

Джонатан на кухне, снова занят готовкой — или пытается. Чувствую запах чего-то горелого. Не знаю, кто из нас лучше в приготовлении пищи. Он выключает газ на плите, убирая сковороду в сторону, прежде чем смотрит на нас.

— Что?

— Сегодня в саду миссис Эплтон сказала, что мы будем ставить спектакль!

Он приподнимает бровь.

— Спектакль?

Мэдди кивает с энтузиазмом.

— Он о погоде на улице, воде и всяком таком! Нам нужно было выбрать роли, и мы сделали это с помощью шляпы и листочков, потому что все хотели быть солнышком, кроме меня! Я буду снежинкой!

— Вау, круто, — отвечает Джонатан, улыбаясь. — Думаю, я тоже хотел бы быть снежинкой.

— Это будет в конце сада, — говорит Мэдди. — Ты придешь?

— Конечно, — заверяет он. — Я приду.

Она убегает, бормоча что-то о том, что ей нужно практиковаться, хотя «конец сада» только через месяц. Я прислоняюсь к кухонному гарнитуру, смотря на еду.

— Хот-доги.

— Да, я их испортил, — отвечает со смешком. — Отошел на секунду, и все полетело к чертям.

— Нам нравятся такие хот-доги, — говорю. — Чем больше сгоревшие, тем лучше.

— Хорошо, — отвечает. — Потому что они настолько сгорели, что почти черные.

Джонатан копается в шкафчиках и вытаскивает макароны с сыром быстрого приготовления. Не считая плиты, квартира безупречно чистая. Могу сказать, что он убирался, хотя и не было сильного беспорядка. Несмотря на то, что ценю его хозяйственность, она вызывает тревогу.

Он становится беспокойным.

— Ты в порядке? — спрашиваю.

— Почему я должен быть не в порядке?

— По многим причинам.

Начинает варить макароны и игнорирует мой вопрос так долго, что мне кажется, я не дождусь ответа. В конце концов, признается:

— Один из тех дней.

— Ты хочешь выпить.

Он стреляет в меня взглядом.

— Не пойми меня неправильно. Не то чтобы я не в порядке. Просто...

— Ты хочешь выпить.

— Да, — он снова переводит взгляд на плитку, как будто не хочет на меня смотреть. — Разочарована?

— Зависит от того, — говорю, — пил ли ты, пока я была на работе.

— Конечно, нет, — отвечает.

— Значит, у меня нет причин для разочарования.

— Тебя не беспокоит, что я слабый? — спрашивает. — Есть, что терять, но все же, я бы отдал левое яичко за один глоток.

— Это не слабость, Джонатан. Я видела твою слабость. Я видела тебя настолько пьяным, что ты не мог стоять на ногах, таким обдолбанным, что сомневалась, что ты перестанешь принимать наркотики, но ты здесь.

Он снова пристально смотрит на меня.

— Ты разочаруешь меня только, если придешь пьяным, — продолжаю. — Или, знаешь, вообще не покажешься.

— Тебе не нужно переживать об этом, — говорит Джонатан, меняя тему. — Итак, как прошел твой день?

Мой день?

— Честно сказать, я бы отдала оба твои яичка за алкоголь.

Джонатан морщится.

— Так плохо?

Засунув руку в задний карман, вытаскиваю лист, который носила с собой весь день. Сейчас он сложен в маленький квадрат, надорванный и измятый. Я разворачивала и разглаживала его множество раз, перечитывая слова снова и снова, до такой степени, что выучила наизусть. Мучила себя мыслью, поступаю ли правильно, и все еще не уверена.

— Что это? — спрашивает.

Протягиваю листок ему.

Нахмурившись, он разворачивает, изучая неподписанное соглашение о неразглашении.

— Я подпишу, — обещаю. — Если это то, что тебе нужно.

— Не беспокойся.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я бы никогда не продала твою историю, — уверяю. — Даже бы просто никогда не рассказала. Я не имею на это право.

Он смотрит на меня недоверчиво, подобный взгляд жалит, прежде чем сказать:

— Это также и твоя история, Кеннеди. Ты имеешь полное право ее рассказать.

— Но я бы так не поступила с тобой.

Недоверчивый взгляд сменяется чем-то другим. Подозрением.

— Поэтому ты перестала писать? Знаю, что Клифф заставил тебя подписать подобное соглашение много лет назад, — он трясет смятым листом. — Из-за этого ты перестала рассказывать свою историю на бумаге?

Я медлю. Хочу сказать нет, потому что это не так, во всяком случае, не так, как он думал. Но, тем не менее, есть доля правды. Это соглашение — одна из причин, которая повернула нашу историю в определенном направлении, из-за которой она закончилась так, как закончилась. Но я не знаю, как это объяснить.

Выражение лица Джонатана снова меняется, мое молчание его расстраивает. В его глазах плескается гнев, челюсти сжаты, как будто кто-то ударил — кто-то, кому он доверял, кто должен был о нем заботиться и не должен был никогда наносить ему вред. В моей груди разрастается боль, глаза жжет, зрение затуманивается. Стараюсь не плакать, но выражение его лица разрушает меня.

Джонатан разрывает листок на мелкие кусочки, прежде чем бросает его в корзину.

— Мне не нужна твоя подпись.

Я тяну руку к нему, обеспокоенная, потому что видела его таким прежде. Множество раз, когда был моложе, он уходил. Касаюсь его руки, но Джонатан вырывает свою, проложив между нами дистанцию.

— Джонатан...

Прежде чем могу сказать что-то, прежде чем могу отреагировать, Мэдди врывается на кухню, объявляя, что голодна. Выражение лица Джонатана меняется настолько резко, что у меня перехватывает дыхание. Он улыбается, не показывая дочке, что расстроен — в нем просыпается актер. Дает ей хот-дог, заканчивая приготовление макарон с сыром, ставит тарелку перед Мэдди и целует ее в макушку, прежде чем поворачивается ко мне, снова меняя выражение. Злость.

Он проходит мимо из кухни, говоря:

— Мне нужно прогуляться, — и направляется к входной двери.

Следую за ним.

— Подожди, — говорю тихо, не желая, чтобы Мэдди услышала. — Пожалуйста, не уходи в таком состоянии.

— Я в порядке, — заверяет. — Мне просто нужно подышать свежим воздухом.

Затем он уходит, а я остаюсь стоять, пялясь на входную дверь, в то время как Мэдди доедает свой хот-дог и уходит из кухни, спрашивая:

— Куда папа пошел?

— Ему нужно уладить кое-какие взрослые дела. Скоро вернется.

Позже. Намного позже.

Укладываю Мэдди спать, читаю ей перед сном, но она выглядит обеспокоенной, что ее папа еще не пришел, как вдруг входная дверь открывается. Мэдди резко садится, прерывая меня на середине книги, чтобы побежать к нему. Слышу ее смех, и вижу улыбку Джонатана, когда он несет ее обратно в кровать. Наблюдаю, как он поправляет ей одеяло, не сказав мне ни слова.

Внезапно чувствую себя невидимкой.

Прежде чем покинуть комнату, протягиваю Джонатану книгу со словами:

— Ты можешь закончить.

Переодеваюсь из своей униформы, когда Джонатан заходит в спальню, и, вздыхая, садится на кровать. Ощущаю на себе взгляд его глаз, пока натягиваю пижаму. Я не невидимая. Больше нет. Теперь я чувствую себя голой, несмотря на одежду.

— Мне не стоило все это начинать, — говорю, чувствуя потребность сказать что-то, потому что молчание меня напрягает. — У тебя был тяжелый день. Я сделала все только хуже.

— Ты ничего не сделала, — отвечает. — Я уже сказал, что не надо осторожничать рядом со мной.

— Ты расстроен.

— Но не из-за тебя, — отвечает. — Я просто... Взбешен из-за всей ситуации. Зол из-за того, что мои херовые поступки сделали с тобой. Как только стараюсь все исправить, ты страдаешь.

— Я не страдаю.

Джонатан игнорирует меня и продолжает говорить:

— На реабилитации мне говорили, что нужно все компенсировать — это единственный способ стать лучше, жить лучше, но когда ты меняешься, то делаешь больно другим. Нужно что-то компенсировать, пока это не нанесет вред. Последний год я говорил себе не приезжать сюда, потому что мне надоело разрушать то, что ты строишь, но подумал, может, все-таки получится что-то путное. Подумал, что все сработает, но вот как вышло: ты не можешь выйти на улицу, не подвергнувшись преследованию, и мой менеджер привозит тебе соглашение о неразглашении, потому что запрещает тебе свободно существовать в своей же собственной гребаной истории.

— Я не страдаю, — снова заявляю. — Твое нахождение здесь не причиняет мне боль. Ты не причиняешь нам боль, будучи отцом. Единственное, что ты портишь, свой имидж.

— Мне плевать на мой имидж.

Но это не так. У него уже давно есть определенный образ.

— У Джонни Каннинга нет семьи, так же как нет девушки, — говорю. — У Джонни Каннинга есть известные актрисы и модели, которые могут или не могут стать его женой. Джонни Каннинг не проводит время в маленьких городках и не ходит на детсадовский спектакли, где какая-то маленькая девочка будет притворяться снежинкой. Для Джонни Каннинга имеет значение только кокаин.

Он ничего не говорит, уставившись в пол.

— Может, ты этого не замечаешь, потому что привык. Может, потому что слишком близок ко всей этой жизни, но с моего места это очевидно. Вы двое разных людей. У тебя две разные жизни. Я поделюсь своей историей с одним из них. И пока ты не решишь, кто ты на самом деле, и кем хочешь быть, ничего не изменится.

— Я не хочу продолжать причинять тебе боль, — шепчет. — Я никогда не хотел делать тебе больно.

— Знаю, — толкаю парня на кровать, чтобы забраться на его колени. Обхватываю руками лицо, когда говорю:

— Я знаю, Джонатан. Ты всегда хотел доставить мне удовольствие.

— Потому что я люблю тебя, — говорит он.

— Больше, чем виски? — спрашиваю.

— Больше, чем виски, — соглашается. — Больше, чем кокаин.

— Больше, чем моделей и актрис?

— Большую часть времени они мне даже не нравятся. Но тебя я люблю. Клянусь, черт побери, я люблю тебя со своего восемнадцатого дня рождения, когда мы сидели на диване твоих родителей и смотрели по телевизору, как я играю мертвого ребенка.

— Моя любимая твоя роль, — шепчу, целуя его. — Ты все еще должен мне автограф, мертвый ребенок из «Закон и порядок».

24 глава

Джонатан

— Поторопись, милая! — кричит Кеннеди от входной двери, глядя на часы. — Время выходить! Мне нужно на работу.

— Я отведу ее, — предлагаю. — Если хочешь.

— Ты не должен.

Подходит Мэдди, волоча за собой рюкзак.

— Я хочу, чтобы папочка отвел меня в сад снова. Пожалуйста!

Кеннеди моргает пару раз, прежде чем бормочет:

— Или, может, должен.

— Никаких проблем, — отвечаю.

Кеннеди вздыхает смиренно, прежде чем Мэдисон берет меня за руку.

— Ты все взяла?

Дочка кивает.

— Угу.

— Сегодня вторник, — говорит Кеннеди. — Ты взяла что-нибудь на «Покажи и расскажи»?

Еще один кивок.

— Угу.

— Бризо, — предполагает Кеннеди.

Улыбка на это раз.

— Угу.

— Конечно, — бормочет ее мама, наклонившись, чтобы поцеловать Мэдди в лобик.

— Хорошего дня. Люблю тебя.

— Люблю, мамочка, — отвечает Мэдисон. — Больше, чем «Покажи и расскажи».

— Больше, чем сожженные хот-доги твоего отца, — говорит Кеннеди игриво, выпрямляясь. Затем целует меня, задерживаясь у моих губ и с улыбкой шепча: — Увидимся после работы.

Затем уходит за дверь, и Мэдди тянет меня за руку.

— Пойдем, папочка. Время выходить в сад.

Нужно обладать ловкостью, чтобы отвести ребенка в детский сад утром. Напротив здания припаркована машина копов, также они будут перед детским садом. Но между ними надо пройти хоть и небольшое, но расстояние, а в нашей ситуации, это как гребаная игра в Джуманджи.

Бросайте кубик и надейтесь, что откуда ни возьмись не выскочат дикие животные.

Вчера нам повезло, но сегодня не очень. В квартале от школы кто-то зовет меня по имени и бежит к нам, пытаясь заставить остановиться.

Игнорирую его и продолжаю идти.

— Папа, этот мужчина говорит с тобой, — произносит Мэдди.

— Знаю, — отвечаю. — Притворись, что он не здесь.

— Как будто он невидимка? — спрашивает. — Как Бризо?

— Именно так, — отвечаю. — Неважно, что он говорит или делает, веди себя так, будто ничего нет.

— Я могу, — кивает Мэдди. — И раз я теперь снежинка, у меня даже нет ушек. Я ничего не слышу.

— Умница!

Парень пытается. Почти выпрыгивает из штанов.

Больше чем один раз я хочу вспылить и ударить его за то, что он произносит своим грязным ртом прямо перед моей дочерью. Ты снова пьешь? Все еще нюхаешь? Почему напал на репортера? Ты зол, что мир узнал твой маленький грязный секрет? Милый ребенок, почему ты пытаешься ее спрятать? Ты стыдишься ее матери или что-то подобное?

Останавливаюсь перед садом и говорю Мэдисон:

— Иди внутрь.

Пытаюсь выпустить ее руку, но она не дает, крепче сжимая, и тянет меня за собой:

— Нет, ты тоже должен зайти.

— Я должен зайти внутрь?

— Да.

— Зачем?

— Потому что, — отвечает Мэдди, потянув изо всех сил, чтобы я сдвинулся с места. Соглашаюсь следовать за ней, позволяя вести меня в класс.

— Разве я не должен расписаться о присутствии или что-то подобное? — спрашиваю. — Показать документы? Они же не разрешают взрослым просто так разгуливать по коридору?

— Не знаю, — отвечает, пожав плечом.

— Ну, это все проясняет...

Мэдди заводит меня в классную комнату, останавливаясь в проходе.

— Та-да!

Смотрю на нее в замешательстве, когда все присутствующие смотрят на нас.

— Это урок профориентации?

— Нет, глупыш, — поясняет. — «Покажи и расскажи».

— Что?

— Мы можем приносить любимые вещи, чтобы показать друг другу, — объясняет мне Мэдди принцип «Покажи и расскажи», как будто думает, что я не понимаю. — Но ничего дорогого, потому что могут украсть, но я за тебя ничего не платила.

— Ты привела меня на «Покажи и расскажи»? — спрашиваю недоверчиво. — Я думал, ты понесешь Бризо.

Как только произношу эти слова, меня осеняет.

Она привела меня в качестве Бризо.

— Ага, — подтверждает Мэдди. — Миссис Эплтон, можно мне начать наше занятие «Покажи и расскажи» сейчас? Потому что я не могу держать его в рюкзаке до обеда.

Кажется, учительница понятия не имеет, что сказать, поэтому просто машет рукой, давая разрешение. Звенит звонок, и Мэдисон толкает меня в центр комнаты.

— Это мой папочка, но он не просто мой папа. Также он Бризо. Настоящий Бризо!

Раздаются ахи и охи, но мальчонка за последней партой хмурится.

— Он не похож на Бризо.

— Это он, — говорит Мэдди, прежде чем смотрит на меня. — Правда, папочка?

Поговорим о неловком.

— Правда.

Учительница прочищает горло.

— Вопросы можно будет задать после, ребята. В процессе презентации — нет.

Смотрю на женщину недоверчиво.

— Вопросы?

Она кивает, слегка удивленная.

— Во-первых, у меня появился мой папочка... Я не знаю когда, — начинает Мэдди, хмурясь, пока думает об этом. Полагаю, я не вписываюсь в формат. — Когда я была младенцем, думаю, но не знала о нем до того, как мне исполнилось пять. И, эм, думаю, моя мама подарила мне его.

Учительница очень сильно старается не рассмеяться.

— Во-вторых, он был создан его мамой и папой, но я их не знаю, — продолжает Мэдисон. — И, в-третьих, он мой любимый, потому что он мой папочка. И потому что он Бризо. Поэтому спасибо за внимание и можете поднять руки, если есть вопросы.

Поднимается слишком много рук, в том числе и помощницы воспитателя в углу комнаты. Мэдисон сияет, излучая радость от того, что находится в центре внимания.

— Можно мне стул? У меня такое чувство, что я задержусь у вас.

После того как усаживаю свою задницу, сыпятся вопросы. Бризо, правда, реальный? Он может стать невидимым? Когда он стал Бризо? Почему он не похож на него? Мэдисон изо всех сил отвечает на них, но иногда я встреваю, чтобы уточнить, что на самом деле я не супергерой.

— Но ты настоящий супергерой? — спрашивает мальчонка.

Мэдисон смотрит на меня выжидающе, уступая мне право ответить, но я не знаю, что сказать. Не собираюсь разбивать фантазии в полной комнате детсадовцев. За мной и так следят папарацци, не хватает еще разгневанных мамаш.

— На самом деле герои реальны, — говорит помощник воспитателя. — Недавно мистер Каннинг спас молодую девушку от попадания под колеса автомобиля.

Снова раздаются ахи и охи, наряду с ого.

— Не такое уж большое дело, — говорю, смотря на свое запястье. — Просто так вышло, что я оказался рядом.

Миссис Эплтон встревает:

— Мне не нравится мысль вас прерывать, но нужно начать занятия.

Похоже, я единственный, кто этим не разочарован. Учительница благодарит меня, я обнимаю Мэдди, затем выхожу в коридор и назад из здания, прежде чем помощник воспитателя снова сможет заплакать.

Выйдя на улицу, снова замечаю гребаного парня, который следовал за нами по пути сюда. Опустив голову, прохожу мимо него, когда он спрашивает:

— Джонни, что твоя жена думает обо всем этом?

— У меня нет жены.

— Нет?

— Нет.

Я ухожу, но он не следует за мной.

Полагаю, без зрителей его работа тоже не такая веселая.

***

Когда добираюсь до квартиры Кеннеди, напротив здания уже нет полицейской машины, зато есть черный седан. Клифф стоит, прислонившись к машине, увлеченный своим «БлэкБерри».

Он даже не смотрит, когда я приближаюсь.

— Ты забыл о своем сегодняшнем приеме у врача? — спрашивает. — Или тебе плевать?

— Прием?

— Из-за твоего запястья, — поясняет. — Ты, по крайней мере, помнишь, что оно сломано?

— Конечно.

— Хорошо, — говорит Клифф. — Просто подумал, раз ты разгуливаешь по городу, ударяя людей, то мог забыть, что оно должно исцелиться, чтобы ты вернулся к работе.

Он в плохом настроении. Агрессивно печатает и с такой силой нажимает на экран, что я не удивлюсь, если тот треснет.

— Я позвонил доктору и сказал, что ты опоздаешь. Именно это должен делать твой помощник.

— Я в нем не нуждаюсь.

— Знаю, — говорит. — Вот почему я должен тратить на это время.

— Никто не заставляет тебя это делать, — указываю. — Моя личная жизнь — мои проблемы.

— И я говорил тебе множество раз, Джонни, что они не делятся. Твое возвращение к работе зависит от медицинского разрешения, и если тебя не волнует мысль запомнить дату гребаного приема у доктора, весь фильм полетит, бл*дь, к чертям.

Я таращусь на него. За все годы, что знаю этого мужчину, никогда не слышал, чтобы он говорил «гребаного» до этого момента, не говоря уже о «бл*дь».

— Послушай, у меня вылетело из головы, — говорю. — Я отводил дочь в детский сад, и не пытался тебя специально разозлить.

— Хорошо, — отвечает, махнув головой. — Ничего слишком серьезного, я был раздражен еще до этого.

— Что тебя так расстроило?

— Твоя девушка.

— Что?

— Или твоя бывшая девушка, — Клифф убирает «БлэкБерри», прежде чем посмотреть на меня. — Серена. Не мисс Гарфилд. Если она бывшая — я все еще не в курсе, что происходит.

— Мы... эм, я не знаю. Что натворила Серена?

— У нее передоз.

На этих словах мой желудок ухает вниз. Передоз.

— Она в порядке?

— Будет в порядке, — отвечает. — Помощница обнаружила Серену, позвонила мне... Я справился с ситуацией.

Понимаю, что есть что-то еще, но Клифф мне не скажет.

— Нам нужно ехать, — говорит. — Прежде чем снова придется переносить твой прием.

Сажусь на пассажирское место.

Клифф ведет машину в тишине.

— Удивлен, что ты мне не позвонил, — говорю. — Чтобы напомнить.

— Я пытался, — заявляет. — Твой телефон выключен.

Хмурясь, тянусь рукой в карман и вытаскиваю телефон, нажимая на кнопку. Ничего. Когда пытаюсь включить его, значок батареи появляется на экране. Разряжен. Со всей этой неразберихой прошлого вечера: между соглашением о неразглашении и моей вечерней прогулкой, звонком Джеку и собранием АА, перед тем как пойти домой и поговорить с Кеннеди, я даже не задумался о зарядке телефона.

— У тебя нет зарядки для «Айфон»?

Он смотрит на меня пронзительно.

«БлэкБерри», помните?

— Надо было зарядить прошлым вечером, — говорит.

— Надо было, — отвечаю. — Забыл.

— Слишком много забываешь в последнее время.

— Должно быть, из-за всех наркотиков, что принимал.

Клифф не видит в этом ничего забавного.

Смотрит на меня с раздражением.

Когда подъезжаем к медицинскому центру, Клифф паркуется, и мы направляемся в здание, так же как и в прошлый раз, минуя комнаты ожидания, пока идем к ортопеду.

Доктор ждет меня в своем кабинете.

— Джонни Каннинг, — произносит с улыбкой и вытягивает руку для пожатия, снова, как и в последний раз. — Рад вас видеть.

Люди, как он, знают мое настоящее имя. Оно написано во всех документах. Джонатан Эллиот Каннингем. Я не меняю его юридически. Но для них я всегда Джонни Каннинг.

На это раз пожимаю ему руку, и мы переходим к делам.

Рентген. Осмотр.

Немного тоскую, когда мне снимают гипс, видя, как разрез идет прямо по месту, где писала Кеннеди, уничтожая ее слова.

— Как ваше запястье? — спрашивает.

— Дерьмово, — признаю, сгибая его. И выглядит тоже дерьмово. — Такое чувство, что оно может развалиться надвое.

— Уверяю вас, этого не произойдет. Оно будет болеть какое-то время, но я могу прописать...

— Нет.

— Ладно, — доктор неловко смеется. — В любом случае, все заживет. Никаких новых повреждений. Должно быть, удар тому парню был не очень сильный.

Клифф, который сидит в углу кабинета, трясет головой.

— Достаточно сильный, чтобы превратить мою жизнь в кошмар.

Доктор находит это забавным.

— Так, что дальше? — спрашиваю, сгибая пальцы.

— Я дам вам специальный фиксатор. Поносите его пару недель, пока запястье полностью не придет в норму. Но по мере необходимости его можно снимать, поэтому вы может спокойно вернуться к обычной деятельности. Только никаких трюков.

— Также никаких ударов, — встревает Клифф.

— Никаких ударов, — соглашается доктор. — Не усердствуйте, пока силы не вернутся.

Доктор надевает мне на запястье черный фиксатор, затягивая, чтобы плотно прилегало, и мы уходим.

— В студии будут счастливы, — объявляет Клифф, когда мы отъезжаем от медицинского центра. — Мне нужно сделать несколько звонков, все уладить, чтобы ты мог вернуться к съемкам.

— Что насчет Серены?

— Дадим ей пару дней, — говорит. — Позволим восстановиться, прежде чем она вернется на съемочную площадку.

— Ей нужно больше, чем пару дней, — спорю. — Она в полном раздрае.

— Мне это хорошо известно, — говорит Клифф. — Я только что отправил ее на реабилитацию. И отправлю снова, как только съемки закончатся.

Он говорит это безразлично.

Как будто так и есть.

— Тебя вообще это заботит? — спрашиваю.

Он смотрит на меня сердито.

Я задел его самолюбие.

— Ты последний человек, который должен об этом говорить, — начинает. — Ты жил со своей девушкой, сбежавшей от родных, и воровал у людей, когда я подписал с тобой контракт, и посмотри, кто ты сейчас. Итак, заботит ли меня? Конечно. Но ваша карьера идет в гору не просто так. Я делаю много работы.

Не знаю, что ответить на это, желая опровергнуть, но не могу. Поэтому сижу в тишине, пока Клифф ведет машину, понимая, что что-то не так через пару минут.

— Ты не так поехал, — отмечаю. — Направляешься в Мидтаун.

— Подброшу тебя до отеля. Мне нужно заняться делами.

— Мне нужно вернуться домой.

Он останавливает машину возле «Сент Реджис», прежде чем смотрит на меня.

— Домой? Где это? Лос-Анджелес? Разве не там твой дом?

— Ты понял, что я имел в виду.

— Та квартирка останется на месте, когда бы ты не вернулся, — говорит. — Так же, как и живущие там люди. Но съемки фильма задержаны на несколько недель из-за тебя, поэтому мне надо пару часов, ладно? Просто пару часов твоего времени, чтобы твоя карьера снова шла в гору. Я прошу о многом?

— Ладно, хорошо, — говорю, выходя из машины. — Занимайся своими делами.

Он уезжает, прежде чем я даже успеваю зайти в здание.

Уже ранний вечер. Регистрируюсь, не удосуживаясь использовать псевдоним. Я не поднимаюсь наверх, так как у меня нет багажа, поэтому просто сую ключ-карту в карман и ухожу на улицу.

Это Нью-Йорк. Ты можешь получить все, что хочешь. Но, тем не менее, я никогда не нахожу то, что ищу, из-за хаоса здесь. Занимает около часа найти зарядку для телефона. Также беру еды навынос и возвращаюсь в номер двадцать пять минут шестого.

Ставлю телефон на зарядку и съедаю половину сэндвича, когда экран загорается. Сразу приходит уйма уведомлений, издавая сигнал за сигналом.

И я вижу множество сообщение от Кеннеди.

Я на работе всего десять минут, а день уже кажется отвратительным.

Насколько человек будет плохим, если уволится, отработав два дня, а не две недели?

Ты можешь забрать Мэдди из сада? У меня двойная смена.

Брр, ты спишь?

Не бери в голову.

На хрен все.

Последнее приходит через два с половиной часа. «На хрен» от Кеннеди не приводит ни к чему хорошему.

Выбросив вторую половину сэндвича, так как пропал аппетит, печатаю ответ, потому что, вероятно, она думает, что я ее игнорирую.

Извини, кое-что произошло. Телефон разрядился, поэтому только сейчас получил твои сообщения. Все хорошо?

Сразу появляются точки, означающие, что она печатает ответ, но снова исчезают, снова и снова, гребные пять минут, прежде чем приходит сообщение.

Определенно «хорошо».

Она использует мои слова. Они говорят все, что мне нужно знать, но я все равно отвечаю, ее же фразой.

Никто не плакал и никто не побит?

Все хорошо.

Очевидно, что нет, поэтому я открываю FaceTime и набираю Кеннеди. Текстовые сообщения ничего не дают. Мне нужно смотреть на нее.

Она не отвечает сразу, проходит какое-то время, прежде чем ее лицо возникает на экране — она окружена подушками и одеялом.

— Ты в кровати? — спрашиваю, находясь в замешательстве. — Думал, у тебя двойная смена.

— Я уволилась.

— Оу, ничего себе.

— Да, — бормочет, уставившись на меня через экран. Даже в телефоне ее взгляд пронзительный. — Выглядит так, что я не одна в спальне.

— В номере отеля фактически.

— Выглядит роскошно. Что за повод?

— Был на приеме у врача, — поднимаю руку, чтобы она увидела запястье. — Больше никакого гипса.

— Рада за тебя, — отвечает, затихая, прежде чем добавить: — Знаю, что это звучит саркастично, но я не это имела в виду. Рада за тебя.

— Спасибо, — опускаю руку. — Так все в порядке?

— Все хорошо.

— Так не кажется.

Сейчас все кажется неловким, будто что-то вклинивается между нами и отталкивает Кеннеди от меня, в то время как я отчаянно пытаюсь найти способ приблизиться к ней.

— Просто один из этих дней, — говорит Кеннеди.

— Когда хочется выпить?

— Больше, как когда я ставлю все под вопрос.

— Дай догадаться. Ты уволилась с работы, пришла домой и обнаружила, что меня нет, что взбесило, потому что тебе не нравится идея зависеть от кого-то, и тем более от кого-то такого ненадежного?

— Довольно хорошее предположение.

— Я тоже так подумал.

— Думаю, нам стоит начать с малого. Сначала купить тебе кактус, и ты бы попробовал о нем позаботиться.

Смеюсь.

— Джек бы оценил. Он предлагал мне купить растение.

— Джек — твой наставник, верно?

— Верно.

— Вы познакомились на собраниях АА?

— Нет, я познакомился с ним в лечебнице. У нас были групповые занятия, и он всегда провоцировал меня и осуждал за осквернение окружающей среды. Мне было тяжело, после того, как вышел с реабилитации, и я отыскал его. Джек напоминает мне тебя.

Она выглядит удивленной.

— Меня?

— Да, он не церемонился со мной, как другие. Иногда мне все еще кажется, что я застрял в «Фултон Эйдж», окруженный фальшивыми улыбками, идеальными людьми с их идеальными гребаными жизнями. Но Джек не притворяется, как и ты.

— Мне нравится услышанное об этом парне. Он симпатичный?

— Он не твой тип.

— Откуда ты знаешь?

— Он совсем не похож на меня.

Кеннеди гримасничает.

— Кто сказал, что ты мне нравишься?

— Я сказал, — отвечаю. — А также твоя вагина, похоже, очень любит меня в последнее время.

Она закатывает глаза, отчего мне хочется рассмеяться.

— Кстати говоря, у нас когда-нибудь был секс по телефону?

Кеннеди пытается не улыбаться, но я вижу изумление в ее глазах.

— Я сейчас отключусь.

— Да ладно тебе. Потрогай себя для меня.

Экран становится черным.

Бросаю телефон на кровать. Не проходит и минуты, как он начинает звонить, и я улыбаюсь.

Может, она изменила мнение.

Может, просто не хочет, чтобы я видел.

Беру телефон, чтобы ответить, но замираю при виде имени. Серена.

Я почти ответил, не глядя.

Медля, отклоняю вызов.

Провожу пальцами по краю телефона, какое-то беспокойство пробуждается во мне, но я отталкиваю его. Я все еще ничего не слышал от Клиффа. Будет долгий вечерок.

Открываю текстовые сообщения и пишу Кеннеди.

Скажи Мэдисон, что я люблю ее, и что желаю ей сладких снов. Вряд ли вернусь до того, как она ляжет спать.

Ответ приходит через минуту-две.

Она говорит, что тоже тебя любит.

Улыбаюсь, когда ниже загораются еще точки, извещающие, что она печатает снова.

Виновата. Она сказала, что любит тебя больше, чем пугающую картонную версию тебя в ее спальне. (Она заставила меня ее установить)

И еще одно.

Мэдди говорит, что этот Бризо НЕ пугающий, и это я его назвала так, а не она. Она любит фигуру.

И еще.

Но не так сильно, как любит тебя.

Смеясь, отвечаю.

Рад слышать.

Так, ты вернешься сегодня вечером?

Буду поздно, но приеду.

Кеннеди отвечает простым смайликом.

:)

Я сомневаюсь, прежде чем напечатать:

Я люблю тебя, Кей. Надеюсь, ты веришь в это.

Ничего не приходит в течение пары минут. Пялюсь на экран в тишине. Как только собираюсь сдаться, приходит ответ.

Верю.

***

БАХ. БАХ. БАХ.

Вздрогнув, сажусь в постели, когда стук в дверь звенит в моих ушах. Затуманенными глазами осматриваю номер отеля, погруженный в лунный свет. Требуется какое-то время вспомнить, где я нахожусь, и осознать, что кто-то тарабанит в дверь.

Пошатываясь, встаю, практически сваливая проклятую прикроватную лампу, когда пытаюсь включить свет. В результате сдаюсь и перемещаюсь в темноте. Стук не прекращается, пока я не достигаю двери.

Смотрю в глазок.

Клифф.

Распахиваю дверь, но хмурюсь, разглядывая его.

— Как ты узнал, в каком я номере?

— Спросил на ресепшен.

— И они тебе сказали?

— Да.

— Невероятно, — бормочу, когда он входит.

— Невероятно то, что ты использовал свое настоящее имя при регистрации, — парирует он, включая лампу, с которой я не мог разобраться. — Мне пришлось использовать полдюжины твоих псевдонимов, но в итоге это оказался Джонатан Каннингем.

— Я не думал, что застряну здесь надолго, чтобы это имело значение.

— Верно, — протяжно произносит Клифф, когда прислоняется к комоду. — Ты собирался домой сегодня.

— Да.

— Я бы приехал пораньше, но был занят с Сереной, — говорит Клифф, вытаскивает свой «БлэкБерри» и что-то там ищет. Мгновение спустя мой телефон оповещает о входящем сообщении. — Я отправил тебе предварительный график съемок. Начало со следующей недели.

Следующая неделя.

— То есть, через пару дней?

— Со следующей недели, — подтверждает. — Над полным графиком все еще работают, но выглядит так, что это будет месяц долгих съемок и нехватки сна, поэтому отдохни, пока можешь. Тебе это понадобится.

Таращусь на него, когда до меня доходит смысл слов.

— Месяц.

— Ты справишься, — говорит он. — У тебя было расписание и похуже.

— Да, но у меня не было ребенка, о котором стоило переживать.

Когда произношу фразу, когда слова покидают мои чертовы губы, меня тошнит от самого себя. Потому что у меня действительно есть ребенок. Уже несколько лет. Во время моих приглашений в качестве гостя на телепередачи, во время нелепых подростковых комедий, всех моих рекламных компаний, во время фильмов о Бризо — она уже была. Жила. Дышала. Существовала.

У меня был ребенок, о котором стоило волноваться, но я был слишком занят, беспокоясь о себе.

Качнув головой, со всей силы провожу рукой по лицу, будто пытаюсь смыть стыд. От этого запястье ноет, а сердце болит, но боль практически приносит комфорт.

— Это всего лишь месяц, — говорит Клифф, как будто это сущие пустяки. — А не конец мира.

— Знаю, что нет, — отвечаю. — Но моя маленькая девочка может думать именно так.

Клифф отталкивается от комода, не отвечая на мои слова, вместо этого направляется к двери и говорит деловым тоном:

— Найми личного помощника. И, может, позвони своему психотерапевту. Разберись со всем. Встречаемся в шесть утра в понедельник перед этим зданием. На данный момент мне нужно разобраться, куда делась Серена, потому что пока я пытался найти твой номер, она исчезла из своего. Если встретишь ее, дай мне знать.

Он уходит, явно не собираясь отвозить меня, куда мне надо. Поднимаю телефон с кровати и смотрю на время — полночь.

Бл*дь.

Бросаю ключи на стол, оставляя их там, и выхожу, направляясь в лобби.

Я дал ему несколько часов. Время уезжать.

Спускаясь в лобби, заказываю такси. Нужно ждать десять минут. Оглядываясь, замираю, когда смотрю в сторону прилегающего к лобби бара.

— Ты, должно быть, шутишь.

Серена.

Она сидит у барной стойки в одиночестве, взгляд сфокусирован на бокале с чем-то перед ней. Чертовски похоже на одну из фруктовых смесей, которые обычно полны ликера.

Чувствую себя придурком, но пишу Клиффу.

Серена в баре возле лобби.

Он отвечает.

Отвлеки ее. Я в пути.

Бурчу себе под нос, когда направляюсь к барной стойке. Последнее место, где мне хочется находиться. Серена потягивает свой напиток, как вдруг поднимает голову и замечает меня.

— Джонни.

— Ты выжила из ума, Сер? Сидишь здесь и напиваешься?

Ее губы растягиваются в улыбке, когда она протягивает мне бокал, направляя соломинку в мою сторону.

— Если ты хотел сделать глоток, можно было просто попросить.

— Ты, черт побери, отлично знаешь, что я этого не хочу.

— Ох, расслабься, — отвечает со смешком, махнув рукой на меня, когда снова делает глоток. — Это не алкоголизм.

— Серьезно?

Снова протягивает мне бокал.

— Попробуй и поймешь.

— Спасибо, но воздержусь, — говорю. — Не буду рисковать своей трезвостью из-за какого-то дерьма с коктейльным зонтиком.

— Тебе же хуже, — пожимает плечом Серена. — Но уверяю тебя, коктейль такой же девственный, как твой дружок-трезвенник, как там зовут этого зануду? Джош?

— Джек, — отвечаю. — И уверен, что он не девственник.

— Кто-то спит с этим парнем?

— Уверен.

— Ну, тогда... мой напиток более девственный, отчего мне, правда, хочется, чтобы в нем был алкоголь.

Прислоняюсь к барной стойке, пока смотрю на нее.

Кажется, она в хорошем настроении.

— Ты ширялась сегодня? — спрашиваю. — Что ты принимала?

Ее улыбка меркнет, хорошего настроения как не бывало, и Серена говорит с горечью:

— Почему ты вообще здесь? Разве тебе не нужно находиться в другом месте?

Смотрю в сторону окна бара на улицу, и вижу подъехавший черный седан, в это время мне на телефон приходит сообщение.

— Забавно, что ты спросила, потому что за мной как раз приехала машина.

Оставляю ее у барной стойки и прохожу мимо Клиффа в лобби, когда направляюсь на улицу и сажусь в машину. Даю водителю свой адрес в Лонг-Айленд и по дороге делаю несколько звонков, чтобы быть уверенным, что меня встретят. Когда прибываем, за массивным забором, окружающим собственность, стоит мужчина. Он приветствует меня, открывает ворота, прежде чем протягивает связку ключей.

— Первый гараж.

Гараж на климат-контроле, оснащенный современной системой безопасности, как будто охраняет гребаный алмаз Хоупа, в действительности — дорогие машины. Двери открываются, и автоматически включается свет, когда я захожу внутрь. Сразу иду к «Порше» и провожу рукой по глянцево-синей краске.