Проданная невеста

Глава 4

Когда граф вез Эйлиду в Лондон в своем фаэтоне, она чувствовала себя так, словно ее везут на гильотину. Ей было по-настоящему страшно и чудилось, что в груди как будто трепещет крылышками дюжина бабочек.

Утром, когда она спустилась к завтраку, то первым делом спросила брата:

— Как нам быть с Бетси и Гловером?

— Забыл сказать тебе, — ответил граф. — Уинтон до отъезда все с ними уладил.

Эйлида, которая думала о стариках ночью, пожалела, что брат не сказал об этом раньше, но упрекать его не стала, а лишь спросила, как поступил со стариками Уинтон.

— Бетси он обещал первый же дом, который будет выстроен в деревне, а пока выплатил ей деньги за прошедшие три месяца.

Эйлида даже вскрикнула от радости, а Дэвид продолжал:

— То же самое он сделал и для Гловера и обоим сказал, что продовольствие, какое им нужно, они могут покупать за его счет. Он все оплатит.

Хоть Эйлида и ненавидела мистера Уинтона, но вынуждена была признать, что он щедр.

К тому же она понимала: ей это не по душе потому, что позаботиться о стариках должен был Дэвид, я вовсе не чужой человек, который распорядился ими словно неодушевленными предметами.

Она и себя ощущала как бы тенью собственной личности, послушно подчиняющейся воле Уинтона.

Когда она об этом думала, ей делалось еще страшнее, чем прежде.

И все же она решила, что не позволит себя запугивать или подавлять силой богатства.

Она еще докажет Уинтону, что голубая кровь важнее материальных преимуществ.

У себя в комнате, принявшись за укладку вещей, Эйлида подумала, что все это напоминает историю о короле Кофетуа и нищей девушке.

Все, что она доставала из гардероба, было изношено и почти превратилось в лохмотья.

Более или менее прилично выглядели платье матери и ее же шляпа, украшенная цветами и страусовыми перьями.

Эйлида решила убрать со шляпы и то и другое, предназначавшееся для того, чтобы произвести впечатление на кредиторов. Должна же она была хоть как-то поддержать собственную храбрость, и хоть выглядело это фантастично, однако отчасти помогло.

В единственный маленький чемодан уложила она те свои вещи, которыми еще можно было пользоваться, кое-что из вещей матери и наконец подготовилась к отъезду в Лондон вместе с Дэвидом.

По любому другому поводу Эйлида рада была бы проехаться в удобном экипаже, запряженном отличными лошадьми.

Но она прощалась с прошлым и уезжала в неизвестное и мрачное будущее, совершенно непредсказуемое, — во всяком случае, она так считала.

Она только и твердила себе снова и снова, что ненавидит человека, за которого выходит замуж.

Казалось бы, она должна испытывать к нему благодарность — ведь он избавил Дэвида от тюрьмы… и тем не менее душа Эйлиды не принимала Уинтона.

Что касается Дэвида, то он неудержимо радовался предстоящей поездке в Ирландию.

— Мне и раньше говорили, что там можно найти самых лучших лошадей, — сказал он сестре. — Если бы ты сосчитала, сколько раз за последнее время лошади, выращенные в Ирландии, выигрывали классические скачки, ты признала бы, что я прав.

Всю дорогу Дэвид вел беседу о лошадях, и только когда они почти добрались до Беркли-сквер, где, как было известно Эйлиде, мистер Уинтон нанял дом, Дэвид обратился к сестре:

— Не унывай, старушка! В конце концов Уинтон — красивый малый и отличный наездник!

— Пытаюсь припомнить все свои молитвы, — еле слышно ответила ему Эйлида.

— Ну так подумай, когда выпьешь сегодня вечером шампанского, а потом уляжешься в удобную постель, что в противном случае я валялся бы на сыром и грязном тюремном полу и по мне бегали бы крысы.

— Пожалуйста, не надо так говорить! — попросила Эйлида. — Это невыносимо!

— Согласен с тобой, я бы тоже этого не вынес, — сказал Дэвид, — и, по правде говоря, мы оба в большом Долгу перед Уинтоном… долгу благодарности.

Эйлида поняла, что брат в иносказательной форме дает ей совет, как вести себя с будущим мужем. Она достаточно хорошо знала Дэвида, чтобы понять его опасения: как бы мистер Уинтон не переменил свои планы, если она сделает что-то не так. Тогда они с братом пострадают оба.

— Я благодарна, Дэвид, — очень тихо заговорила она. — Вся беда в том, что я ни за кого не хочу выходить замуж.

— Ты несешь чепуху! — возразил Дэвид. — Разумеется, ты должна выйти замуж. Если бы мама была жива, а папа не потерял все свои деньги, ты начала бы выезжать как дебютантка и, несомненно, вышла бы замуж к этому времени.

Дэвиду, вероятно, хотелось по возможности изобразить происшедшее в лучшем свете, потому что он продолжал:

— Теперь тебя как замужнюю женщину станут приглашать на все балы и приемы. Ты очень хорошенько и будешь иметь огромный успех, десятки поклонников, домогающихся твоей благосклонности.

Эйлида подумала, что если эти поклонники будут похожи на сэра Мортимера Шаттла, то они ей ни к чему.

Дэвид догадался, о чем она думает, и добавил:

— Забудь о Шаттле! Он хам и выскочка! Найдется немало порядочных мужчин, достойных любить тебя, и это доставит тебе радость.

Но Эйлида про себя решила, что вряд пи можно считать порядочным мужчину, который любит чужую жену. Впрочем, она, видно, рассуждает по старинке.

Судя по рассказам Дэвида, его приятели по клубу «Уайтс» ухаживали не только за актрисами и куртизанками, но и за красивыми, утонченными замужними леди. Подобный стиль был принят при дворе принца-регента.

Даже в деревне поблизости от Блэйк-холла шептались о женитьбе принца на миссис Фицгерберт и о том, что он снова влюбился — на этот раз в леди Гертфорд.

Эйлида, правда, не особенно прислушивалась к таким разговорам, ее это не занимало. А теперь, после слов Дэвида, у нее отпало всякое желание, чтобы за ней самой кто-то ухаживал.

Брат, наверное, посмеялся бы над ней, но она считала падением неверность человеку, с которым состоишь в браке.

Дэвид остановил лошадей возле пышно разросшегося сада перед домом, весьма импозантным на вид. Но Эйлида прежде всего залюбовалась деревьями и цветами в саду. Ей подумалось, что по крайней мере утешительно обнаружить маленький островок сельской природы в самом центре Лондона.

Лакеи в белых париках расстелили красную ковровую дорожку по ступенькам крыльца и по мостовой.

Дэвид бросил поводья груму и первым вышел из экипажа, чтобы помочь спуститься сестре.

— Не унывай, старушка! — повторил он, и Эйлида улыбнулась, припомнив, как сама подбадривала его перед встречей с кредиторами.

Она постаралась неторопливо и с достоинством подняться по ступенькам в холл.

Седовласый дворецкий проводил их, как вначале полагала Эйлида, в гостиную.

На самом деле они оказались в уставленной книгами библиотеке, открытые окна которой выходили в маленький садик позади дома.

Доран Уинтон встал из-за письменного стола и с улыбкой подошел к ним.

— Очень рад видеть вас обоих, — сказал он. — Надеюсь, поездка была не слишком утомительной?

— Ничуть, — отвечал граф. — Скажите, мог ли бы один из ваших грумов доставить фаэтон и лошадей в конюшни лорда Персиваля на Хилл-стрит?

— Конечно, — ответил Уинтон.

Он отдал распоряжение дворецкому, а потом, как только Эйлида уселась в Кресло, подошел к подносу для напитков на угловом столике и предложил:

— Я полагаю, вам стоит освежиться после вашего путешествия, а потом, я думаю, Эйлида поднимется наверх.

Он налил шампанское в три бокала.

Эйлида вдруг почувствовала себя ослабевшей и решилась выпить глоток-другой, в то время как Дэвид беседовал с Уинтоном о приготовлениях к поездке в Ирландию.

Она не прислушивалась к их беседе, просто сидела и думала о том, как было бы чудесно, если бы библиотека в Блэйк-холле выглядела так же, как эта. Она с первого взгляда заметила, что здесь много совершенно новых книг, и понадеялась, что у нее найдется возможность почитать их.

Годы прошли, казалось ей, с тех пор, как она держала в руках только что изданную книгу. Если ей придется, как полагает Дэвид, бывать в свете, она, пожалуй, произведет впечатление женщины необразованной и глуповатой.

Дома она не могла себе позволить выписывать газету и не покупала ни одной после смерти отца. Жена викария давала ей почитать газеты и журналы, в которых писали о лондонских приемах и помещали заметки о некоторых известных красавицах.

Эйлида читала все это, читала она и книги в библиотеке, потому что жила одна и поговорить ей было не с кем. Теперь она должна читать много и быстро, если хочет участвовать в разговорах с приятелями мужа. Достаточно неприятно сознавать, что ты невежественна, но еще неприятнее, если те, с кем ты общаешься, сочтут тебя не только невежественной, но и неумной.

К ней подошел мистер Уинтон.

— Я полагаю, Эйлида, — сказал он, — что вы подниметесь к Себе и отдохнете перед тем, как переодеться к обеду. Мы обедаем рано, так как утром состоится венчание, после которого предстоит длинный день.

Эйлида вздохнула.

Она встала с кресла и вместе с Уинтоном вышла в холл, оставив Дэвида допивать второй бокал шампанского.

Пока они поднимались по изогнутой лестнице, мистер Уинтон говорил ей:

— Я выбрал для вас платье на сегодняшний вечер и, разумеется, еще одно, в котором вы будете венчаться. Надеюсь, они вам подойдут по размеру, но если что-то не так, то имейте в виду, что моя экономка наняла опытную горничную, которая сделает все, что понадобится.

Эйлида, которая шла, держась за перила, остановилась, остановился и мистер Уинтон.

— Я считаю некорректным, — негромко заговорила Эйлида, — чтобы вы платили за мои туалеты до того, как мы станем мужем и женой. Поэтому я надену то платье, которое на мне, и сегодня на обед, и завтра на свадьбу.

Она говорила сдержанно и не вызывающе, но надеялась, что твердо. И тотчас по выражению его глаз поняла, что он намерен настоять на своем.

— Я считал, — сказал он, — что наша свадьба станет для нас памятным событием, и хотел бы, чтобы моя жена выглядела как новобрачная.

— Новобрачная, которая выходит замуж при необычных обстоятельствах, — возразила Эйлида.

— Тем не менее вы будете моей женой, и я выбрал платье, которое вы наденете.

Ей не понравился властный тон Уинтона, и, глядя на него с нескрываемой ненавистью, Эйлида спросила:

— А если я не выполню ваше августейшее повеление?

Мистер Уинтон слегка передернул губами, прежде чем ответить:

— В этом случае вам придется узнать, что я очень опытная горничная!

В первую секунду Эйлида не поверила ушам своим. Она еще секунду или две мерила Уинтона негодующим взглядом, пока не почувствовала, что краска заливает ей лицо.

Не говоря ни слова больше, она снова стала подниматься по ступенькам, а на площадке возле двери в спальню ее дожидалась экономка в черном шелковом платье.

— Это миссис Роббинс, — сказал Уинтон, — она поухаживает за вами и доставит вам все, что вы потребуете.

Экономка сделала реверанс.

— Постараюсь сделать все, что от меня зависит, миледи.

— Благодарю вас, — сказала Эйлида и вошла в спальню, не оглянувшись на Уинтона.

Когда дверь закрылась, Эйлида в неистовстве призналась себе, что он снова одержал победу. Добился своего, а она была вынуждена подчиниться.

Она надела к обеду платье, которое он выбрал для нее, и совершенно по-детски, только из ненависти к Уинтону, отказалась взглянуть на себя в зеркало. И потому не отдавала себе отчета, что модное платье, доставленное из самого дорогого магазина на Бонд-стрит, придало ей новую красоту, так что даже Дэвид смотрел на нее с восхищением.

Обед, как и следовало ожидать, оказался отменным, и Эйлида, презирая себя за это, тем не менее наслаждалась каждым блюдом.

Она говорила очень мало хотя бы потому, что Дэвид, возбужденный вкусной едой и хорошим вином, а также перспективой поездки в Ирландию, болтал без умолку.

Когда обед был кончен, Эйлида. оставила мужчин за портвейном.

Направляясь из столовой в гостиную, находившуюся, как она узнала, на первом этаже, Эйлида чувствовала, что больше не вытерпела бы.

Мистер Уинтон сообщил, что они венчаются в десять утра в церкви Святого Георгия на Гановер-сквер.

— Поскольку я решил, что это соответствует нашим, с вами желаниям, — сказал он спокойно перед тем, как объявили; что кушать подано, — в церкви не будет никого, кроме моего шафера, старого друга, а сообщение о нашем бракосочетании появится не раньше чем через неделю после начала медового месяца.

— Думаю, что это вполне разумно, — поддержал Уинтона Дэвид. — Крайне нежелательно, чтобы пресса начала связывать каким бы то ни было образом ваш брак с продажей Блэйк-холла.

— Я так и предполагал, что вы это одобрите, — заметил Уинтон. — И думаю, было бы ошибкой с вашей стороны отправиться в клуб сегодня вечером.

— Я охотно посидел бы здесь и поболтал с вами, — заявил Дэвид.

— Завтра, когда мы уедем, — продолжал мистер Уинтон, — я распорядился, чтобы здесь подали обед вам и управляющему моими скаковыми конюшнями, а так как вам с ним придется покинуть Лондон почти на рассвете, то вам лучше всего пораньше лечь спать.

Надо же все так предусмотреть, слушая Уинтона, думала Эйлида.

Конечно, это разумно; было бы большой ошибкой со стороны Дэвида слишком много рассказывать лорду Фулборну или другим приятелям, приезжавшим на распродажу.

И все же Эйлиде было обидно, что Уинтон не позволяет ни ей, ни Дэвиду самим позаботиться о себе.

«Меня даже не спрашивают, мне не дозволено иметь собственное мнение!» — негодовала она про себя.

Сидя в столовой, она не высказывала возражений, однако теперь чувствовала, что должна сопротивляться хотя бы для того, чтобы утвердить себя.

Она отправилась к себе в спальню и звонком вызвала горничную, которая помогала ей одеваться перед обедом.

Это была славная молодая женщина родом из сельской местности, но она уже успела поработать в услужении у одной из самых модных дам. Уволилась она потому, что хозяйка уехала за границу вместе с мужем-дипломатом.

Помогая Эйлиде раздеться, горничная сказала:

— Вашу одежду доставили, миледи, но я ничего не распаковывала, потому что мы завтра уезжаем.

— Моя… одежда? — спросила Эйлида.

— Так много платьев, миледи, а портной, который все это привез, говорит, что это еще не все, так что у вас будет большой выбор. — Горничная улыбнулась и добавила: — Во время медового месяца вам захочется выглядеть как можно лучше, миледи!

Эйлида с трудом удержалась, чтобы не сказать, насколько ей все это не нужно. Она понимала, конечно, что с одним платьем уезжать немыслимо, но ей очень не нравилось, что мистер Уинтон буквально все взял в свои руки. Он управлял ею точно так же, как будет управлять, к примеру, восстановлением Блэйк-холла.

Эйлида легла в постель и, хотя очень устала, лежала без сна и думала о том, как неприятно терять независимость. Всеми ее поступками и даже тем, как она оденется, распоряжался человек, с которым она впервые встретилась всего два дня назад.

— Как можно это вынести, папа? — вопрошала она темноту.

И потом поняла ответ, как если бы он прозвучал, облеченный в слова и звуки.

Мистер Уинтон спас Дэвида, предотвратил несчастье, которое нанесло бы урон доброму имени семьи, и наконец, он спас ее самое, Эйлиду.

Каково бы, ей было умирать в муках голода?

Каково было бы, откажись она от его предложения, обречь Бетси, Гловера и других людей в имении на те же муки?

«Я должна была бы благодарить его, стоя на коленях», — подумала Эйлида.

Но она понимала, что это для нее невозможно.

Наутро завтрак, ей подали в постель, а потом она искупалась в воде, благоухающей жасмином.

Она старалась не думать о мистере Уинтоне, пока горничная помогала ей облачиться в изысканное подвенечное платье.

Платье было прекраснее всех, какие Эйлиде доводилось видеть даже на картинках в журналах. Сшитое из белого газа, оно было отделано кружевами ручной работы с вышивкой жемчугом.

Раз мистер Уинтон покупал его в большой спешке, значит, оно вначале предназначалось для другой невесты. Интересно бы узнать, чувствовала ли бы себя та, другая, невеста такой же несчастной, как Эйлида?

— Выглядите вы просто чудесно, миледи, — сказала горничная, и вошедшая при этих словах в комнату миссис Роббинс согласилась с ней.

И Эйлида впервые посмотрелась в зеркало. Она увидела, что платье сидит на ней прекрасно, а кружевная вуаль точно такая же, как кружево на отделке платья.

Веночек из флердоранжа выглядел вполне традиционно, но придавал Эйлиде вид очень юный и привлекательный.

Ей подумалось, однако, что лицо у девушки в зеркале чересчур бледное, а большим глазам не хватает радостного блеска, естественного для счастливой невесты в самый торжественный день ее жизни.

— Мы все желаем вашей милости полного счастья, — говорила миссис Роббинс, — и уж одно-то бесспорно: ни у одного мужчины нет такой красивой невесты, а у вашей милости жених — настоящий красавец!

Было ясно, что миссис Роббинс восхищается мистером Уинтоном и желала бы, чтобы им восхищалась и его невеста. Но сама мысль о нем пробуждала ненависть в сердце Эйлиды.

Спускаясь по лестнице в холл, где ее ожидал Дэвид, Эйлида мечтала о волшебном ковре-самолете, который унес бы ее далеко-далеко в недосягаемые пределы.

— Ты выглядишь потрясающе! — встретил ее Дэвид. — И знаешь что? Уинтон говорит, что я могу купить себе новый костюм для верховой езды, сапоги и все прочее, потому что мне это понадобится в Ирландии.

Он так ликовал, что Эйлида не могла бы никоим образом испортить ему настроение.

Она взяла свой букет, и они с братом отправились в закрытой карете к церкви Святого Георгия.

Эйлида знала, что по обычаю жених должен встречать невесту в церкви, однако их свадьба с Уинтоном была настолько необычной! Эйлида до самой последней минуты побаивалась, что ей придется ехать вместе с женихом.

Сидя с братом в карете, она взяла его руку в свою и попросила:

— Обещай думать обо мне, когда будешь в Ирландии, и пиши мне, хорошо?

— Ну разумеется! — ответил Дэвид — Боюсь только, что времени у меня будет мало.

— Я должна получать весточки от тебя! — настойчиво повторила Эйлида. — Пойми, Дэвид, я остаюсь одна с человеком, которого я лишь недавно встретила.

— У тебя с Дораном все будет хорошо, — сказал Дэвид. — Он просто невероятно щедр. Ты только подумай, что он сделал для нас!

Эйлида промолчала, и немного погодя Дэвид заговорил снова:

— Если уж мне пришлось продать Блэйк-холл, мой дом, мое родовое наследие, лучше будет, чтобы в нем жила ты, а не кто-то чужой.

И снова Эйлида подумала, что Дэвид, словно маленький мальчик, цепляется за любое утешение. Невольно поддаваясь его настроению, она сказала:

— Я постараюсь убедить мистера Уинтона восстановить дом таким, каким он был в наши детские годы… такие счастливые.

— По-моему, у Дорана именно такие намерения, — ответил Дэвид, — и, ради всего святого, называй ты его христианским именем! Мне кажется, Эйлида, что после всего, что он сделал для нас, ты не слишком мила с ним. — Он посмотрел на сестру так, будто увидел ее впервые, и добавил: — А ведь ты, сестричка, просто чудо как хороша, и, если хочешь знать мое мнение, Доран заключил выгодную сделку.

— Весьма сомневаюсь, что он сам так считает, — саркастически заметила Эйлида.

Дэвид не успел ей ответить — карета остановилась возле церкви.

Пока Эйлида поднималась по ступенькам и проходила через двери с высоким портиком, сердце у нее тревожно билось.

Она лихорадочно, дико хотела лишь одного — бежать отсюда.

Не могла она, не хотела выходить замуж за человека, о котором ничего не знала и который приобрел ее, как вещь, в обмен на выплату долгов Дэвида. Но услышав звуки органа, Эйлида упрекнула себя за трусость.

Дэвид повел сестру по проходу к тому месту, где ее ждали Доран Уинтон и его шафер; Эйлида подняла голову и взглянула на них. Она знала; что невеста должна выглядеть скромной и смущенной, но ей незачем было изображать смирение.

Алтарь был убран белыми лилиями; немолодой священник с глубоким чувством вел церемонию бракосочетания.

Когда Эйлида давала обет любить, почитать и повиноваться, слова застревали у нее в горле.

Доран Уинтон со своей стороны говорил четко и в той властной манере, которая была уже знакома Эйлиде.

Он медленно выговаривал своим глубоким голосом:

— Я венчаюсь с тобой этим кольцом, отдаю тебе свое тело и обеспечиваю тебя всем своим достоянием…

На короткий миг он почти внушил Эйлиде веру в свои слова, но она тут же напомнила себе, что он женится на ней из-за ее титула.

Они оба опустились на колени, чтобы принять благословение, и священник осенил их крестом.

После этого Доран Уинтон под руку провел ее по проходу; Дэвид и шафер следовали за ними. На улице их ждали две кареты.

Эйлида и Доран Уинтон сели в одну из них, и по дороге Эйлида думала, насколько символично, что она наедине с человеком, незнакомым ей ни физически, ни нравственно, ни в умственном отношении.

Они молчали до той самой минуты, пока не увидели деревья на Беркли-сквер, и тогда Доран Уинтон произнес:

— Вы держались замечательно и выглядели прекрасно.

— Но ведь именно этого вы и хотели, — ответила Эйлида.

— Конечно, — согласился Уинтон, — и я всегда получаю то, чего хочу… с течением времени.

Он сделал небольшую паузу перед последними словами, и Эйлида задумалась, что бы они значили. Решила про себя, что Уинтон — совершенно безжалостный человек, и начала дрожать.

Чету новобрачных приветствовали Дэвид и шафер Дорана Уинтона Джимми Хэррингтон.

Хэррингтон был недурен собой и, как можно было сразу заметить, чрезвычайно предан своему другу.

Что касается Дэвида, то он смотрел на Дорана с выражением, которое Эйлида могла бы определить только словом «обожание», и, вероятно, поэтому она почувствовала себя особенно неуютно и одиноко.

Совершенно ясно, с горечью отметила она про себя, что деньги купили дом брата, его уважение, а теперь еще и привязанность.

С облегчением приняла она обращенные к ней слова Дорана:

— Я полагаю, вам пора переодеться. Нам предстоит долгий путь, я не хотел бы, чтобы вы чересчур переутомились.

— А куда вы едете? — поинтересовался граф.

— Это пока секрет, — ответил Доран Уинтон, — но я напишу вам в Ирландию, чтобы в ответном письме вы могли сообщить, каких лошадей вам удалось приобрести.

— Вы удачливый малый! — воскликнул, обращаясь к Дэвиду, Джимми Хэррингтон. — Если бы я мог себе это позволить, то отправился бы вместе с вами.

— Дэвид уезжает с особым поручением, — заметил Доран Уинтон, — мне бы не хотелось, чтобы он отвлекался и заглядывался на что-либо, кроме лошадей.

Мужчины расхохотались, а Эйлида вышла из комнаты.

Поднимаясь к себе, она думала о том, как бы ей самой хорошо было уехать с Дэвидом.

Она ездила верхом не хуже брата. Что могло быть восхитительнее, чем проводить время вместе и впервые в жизни иметь достаточно денег на расходы!

Впрочем, она тут же спохватилась, что деньги-то в этом случае давал бы ее муж.

Отправляясь в путь в самой изящной и новомодной дорожной карете, какую только можно себе представить, Эйлида махала брату до тех пор, пока он не скрылся из виду.

Четверка лошадей сразу словно бы прибавила ходу, и для Эйлиды настала минута, когда у нее уже больше не было ничего близкого.

Она замужем за человеком, сидящим рядом с ней, окружена неведомой до сих пор роскошью, но так чудовищно одинока.

На ней чрезвычайно элегантное дорожное платье, рядом лежит прекрасно сшитое манто. И как будто этого еще недостаточно, тут же находится соболья пелерина — на случай, если ей станет прохладно, несмотря на солнечную погоду.

— Это мне не понадобится, — сказала она миссис Роббинс, собираясь выходить, из спальни.

— Ехать будете очень быстро, миледи, — отвечала экономка, — а кроме того, это ведь свадебный подарок вашего мужа.

Только тогда Эйлида оценила по достоинству пелерину, которую держала в руках миссис Роббинс, и неохотно взяла ее.

Она совсем уже собралась уходить, как вдруг горничная обратилась к ней с вопросом:

— Скажите, миледи, мне взять шкатулку с драгоценностями с собой или вы побережете ее сами?

— Шкатулку… с драгоценностями? — переспросила Эйлида.

— Это драгоценности, которые купил вам в подарок хозяин, — объяснила горничная. — Его слуга вручил их мне, пока вы были в церкви.

— Поберегите их вы, — сказала Эйлида.

У нее не возникло желания взглянуть на драгоценности, но она, пусть и без особого удовольствия, вынуждена была признать, что Доран Уинтон искусно правил лошадьми.

И разбирался он в лошадях не хуже, чем ее отец, — такой превосходной упряжки — Эйлида никогда не видела в конюшнях Блэйк-холла.

Дорожная карета была изысканна, но не менее изысканно выглядел и грум, восседавший позади на специальном маленьком сиденье; в случае дождя верх кареты мог быть поднят.

В данный момент верх был опущен, и Эйлида, считая, что грум может услышать их с Уинтоном разговоры, предпочитала молчать.

Внимание ее мужа было сосредоточено на упряжке, и Эйлида занималась тем, что наблюдала за ним краешком глаза.

Ему явно нравилось править лошадьми, и при всем нежелании Эйлиды признать это, был он изящен и красив.

«Заурядный выскочка, которому захотелось попасть в высшее общество!» — твердила она себе.

И тем не менее ей очень любопытно было узнать, как это ему удалось так разбогатеть да еще при этом обладать наружностью истинного джентльмена.

Через два часа они остановились у постоялого двора, где, как с удивлением узнала Эйлида, им предстояло сменить лошадей.

— Вы держите здесь еще одну упряжку? — не удержалась она от вопроса.

— Ну конечно же! — отвечал Уинтон. — К тому же я захватил с собой наш второй завтрак и вино, качеству которого, я надеюсь, вы отдадите должное.

Они поднялись наверх, чтобы умыться, а завтрак для них был подан в особой гостиной.

Эйлида взяла из рук мужа бокал с шампанским и подумала, что Дэвид обрадовался бы всей этой роскоши куда больше, чем она.

Уже далеко за полдень прибыли они к очаровательному дому, расположенному, как поняла Эйлида, в Лестершире.

Дом был не слишком велик и построен, вероятно, лет сто назад — одно из совершеннейших созданий Иниго Джонса [8]. Когда они подъехали, Эйлида спросила:

— Это еще один дом, который вы арендуете?

— Нет, я его купил, — ответил ее муж.

— Купили? — воскликнула она. — Но зачем?

Она не могла понять, зачем ему этот дом, если он приобрел Блэйк-холл.

Доран взглянул на жену с легкой улыбкой.

— Пожалуй, точнее было бы считать его моим охотничьим домиком, так как я намерен охотиться в этих местах зимой. Надеюсь, и вам это придется по вкусу.

Эйлида не стала возражать; она давно знала, что в Лестершире можно найти самых лучших гончих.

После смерти отца ей не приходилось принимать участия в охоте и не хватало того особого возбуждения, которое испытываешь во время долгой погони по свежему следу.

Она не слишком удивилась, обнаружив в доме настоящую роскошь. Как рассказал ей Доран Уинтон, дом был куплен вместе с мебелью, но потом в нем произвели значительные изменения и улучшения.

Особенно хороша была предназначенная для Эйлиды спальня с кроватью под балдахином и великолепным видом на окрестности.

Она увидела из окна невысокие препятствия для прыжков на лошади и большой участок необрабатываемой земли, предназначенной для скачки в галоп.

«Дэвиду бы это понравилось», — подумала она.

Эйлида отдыхала, пока в комнату не принесли ванну. Она попросила горничную выбрать одно из многих платьев, уже распакованных и развешанных в большом гардеробе.

Обнаружив, что платье белое, как и подобает новобрачной, Эйлида хотела было поменять цвет, однако было уже поздно.

Горничная принесла большую шкатулку с драгоценностями и, открыв ее, посоветовала:

— Мне кажется, к этому платью больше всего подойдут бриллианты, миледи.

Недоверчиво смотрела Эйлида на бриллиантовое ожерелье, бриллиантовый браслет и серьги, уложенные на черном бархате, которым был выстлан футляр. Потом она увидела нитку жемчуга и еще ожерелье из бриллиантов и бирюзы, так подходящей к цвету ее глаз.

Слишком щедрые дары от человека, который хоть стал ее мужем, но не питал к ней никаких чувств. Эйлида встала из-за туалетного столика.

— Я не надену драгоценности, — сказала она и вышла из комнаты, не слушая протестов горничной.

Она спустилась в очень уютную и красивую гостиную, напомнившую ей гостиную в Блэйк-холле в те времена, когда жива была мать.

Доран Уинтон был уже там и, очевидно, дожидался Эйлиду.

Ему очень шла украшенная оборками рубашка с высоким галстуком, даже более высоким и модным, чем у Дэвида. Вместо панталон до колена он надел узкие брюки, введенные в моду принцем-регентом, и оттого казался выше ростом.

Эйлида вдруг сообразила, что в полном соответствии с модой платье у нее почти прозрачное, а узкий нижний чехол обрисовывает каждый изгиб тела.

Доран молча смотрел на нее своими серыми глазами, а когда она подошла к нему ближе, спросил:

— Никаких драгоценностей? Я-то надеялся, что они порадуют вас.

— Я просто ошеломлена вашей щедростью, — сказала Эйлида.

Голос ее против воли прозвучал резковато.

Он промолчал и по-прежнему разглядывал ее. Вероятно, пытается оценить, какое впечатление она может произвести в светском обществе.

Немного погодя Доран заговорил негромко:

— Возможно, вы правы. Вы, Эйлида, очень молоды, неиспорченны, нетронуты и невинны. Драгоценности скорее ухудшили бы, чем улучшили картину.

Она взглянула на него с удивлением, потом, сообразив, на что он намекает, отвернулась с внезапным чувством страха. Завтра если она верно поняла его слова, она больше уже не будет чистой, нетронутой и невинной. Ей захотелось расплакаться и убежать от него. Но через минуту объявили, что обед подан, и это избавило Эйлиду от любых неожиданных действий или слов.

Они вошли в красивую столовую с колоннами в одном конце и прекрасным мраморным камином. Картин на стенах почти не было; Эйлида недоумевала, почему это так, пока Доран не объяснил:

— Я приобрел вместе с домом большую часть мебели, которая находилась здесь со времени его постройки, но позволил владельцу забрать отсюда фамильные портреты. Надеюсь в будущем разместить здесь те, что принадлежат мне. — Помолчал и добавил: — Нам нужно решить, кто из художников удачно изобразит вас. Если бы Рейнольдс [9] был жив, я предпочел бы его.

Эйлида много слышала от матери и отца о картинах и художниках, поэтому они с Дораном немного поговорили о портретистах прошлого.

Этой темы, к радости Эйлиды, не имевшей отношения к личным проблемам, им хватило на большую часть обеда.

Столовую они покинули вместе, так как Доран отказался от портвейна, и тут Эйлида вновь ощутила прежний страх, и ей снова захотелось убежать. К тому же она очень устала.

Прошлую ночь она не спала из-за волнения по поводу предстоящей свадьбы; в последнее время она вообще очень ослабела. Главным образом из-за постоянного недоедания.

Едва они подошли к гостиной, Доран Уинтон вдруг сказал:

— Я думаю, что вы устали, и вам лучше всего лечь в постель.

— Мне и самой бы этого хотелось, — пролепетала Эйлида.

— Тогда поднимайтесь к себе.

Это прозвучало почти как приказание, и Эйлида послушно направилась к лестнице.

Она заметила, что Уинтон повернулся и пошел к столовой, словно забыл сделать какие-то указания.

Горничная помогла Эйлиде раздеться и подала ей полупрозрачную ночную рубашку, красиво отделанную кружевами; такие рубашки были присланы вместе с другой одеждой.

Надев рубашку, Эйлида с новой остротой ощутила, что это ее первая брачная ночь: то ли из-за какого-то особого выражения на лице у горничной, то ли потому, что Доран Уинтон не пожелал ей спокойной ночи, когда они расставались. И тотчас, как морской прилив, нахлынули на нее все прежние страхи.

— Спокойной ночи, миледи, благослови вас Бог! — неожиданно произнесла горничная.

Когда она закрыла за собой дверь, Эйлида поняла, что горничная имела в виду, благословляя хозяйку.

Эйлида отбросила в сторону простыни и выскочила из постели. Теперь, когда настал ее час, она поняла, что не готова к нему. Она не позволит человеку, который стал ее мужем, дотронуться до себя.

Вспомнив сэра Мортимера, она затряслась при одной мысли, что ее станут целовать, что мужчина дотронется до нее руками. Она не слишком хорошо знала, что происходит, когда мужчина обладает женщиной. Разумеется, все это очень интимно и раньше или позже кончается рождением ребенка.

Эйлида почувствовала отвращение, еще более сильное, чем испытанное прежде. Разве она может произвести на свет ребенка, зачатого от человека, которого она ненавидит и презирает?

Эйлида верила: ее брат Дэвид красив, а она сама хорошенькая только потому, что их отец и мать любили друг друга и дети их родились в любви.

«А я могу родить сумасшедшего или урода», — в ужасе думала она.

Эйлида подошла к креслу, на котором горничная оставила ее неглиже. Надела на себя и застегнула от ворота до подола; лучше было бы вообще не раздеваться.

Против этого она должна бороться, это она должна совершенно четко объяснить человеку, который стал ее мужем. На людях она будет веста себя так, как он хочет, станет помогать ему в обществе, как он только пожелает, но женой его она останется лишь номинально, не более.

«Мне незачем себя обманывать, — рассуждала она. — Он ни разу не дал понять, что наше соглашение носит не только деловой характер. Он купил долги Дэвида, он купил меня, и ему нужен только мой титул».

Именно это она и заявит ему, когда он к ней придет. Она должна с самого начала дать ему это понять. Она будет уважать их соглашение, но не более того… не более того.

Внезапно ей пришло в голову, что она может попросту запереть дверь, а объяснится с ним завтра.

Хорошенько взвесив эту идею, она подошла к двери и, к своему удивлению, обнаружила, что замка нет. Имелась дверная ручка изящной работы, как и все прочее в доме, но ни ключа, ни щеколды, которую она могла бы задвинуть, не было. Значит, ей остается только ждать.

Эйлида прошла через комнату к креслу с высокой спинкой, обтянутому таким же шелком, из которого были сшиты занавеси на кровати.

Она сядет в кресло совершенно прямо и, как она надеялась, с достоинством и будет так сидеть, пока не придет Доран Уинтон.

Но с волосами, распущенными по плечам, она, пожалуй, выгладит чересчур молодой… какой-то не слишком строгой.

Эйлида поспешила к туалетному столику, быстро заплела волосы, пригладила их со лба и ушей назад и заколола на затылке шпильками. Причесанная таким образом она выгладит старше и менее привлекательна.

Во всяком случае, решила она, вид у нее более полон достоинства, и, возможно, она убедит Уинтона выслушать ее.

Опасаясь, что он может явиться в любую минуту, Эйлида быстро вернулась в кресло.

Сидела, выпрямившись, подложив под спину подушку, и ждала, не сводя глаз с двери, а сердце в груди колотилось как бешеное, потому что ей было очень страшно.

Эйлида сложила руки и помолилась, чтобы она сумела заставить Уинтона выслушать ее.

Молиться было так же трудно, как ровно дышать.

Она только и могла что смотреть на дверь и ждать, когда она откроется.