Проданная невеста

Глава 5

Эйлида проснулась и почувствовала, что ей очень холодно. Огляделась и увидела, что свечи возле кровати почти догорели. Должно быть, уже очень поздно.

И вдруг молнией пронеслась в голове мысль: Доран Уинтон не приходил!

Она все еще сидит в кресле, только свесилась на одну сторону и уснула, опустив голову на вытянутую руку. Все тело затекло. Эйлида встала и посмотрела на часы.

Четыре часа утра!

Уинтон к ней не приходил, да, как видно, и не собирался. Она не стала раздумывать почему, а сбросила с себя неглиже и юркнула в постель. И заснула, едва коснувшись подушки головой.

Снова она проснулась, потому что горничная раздвинула шторы и солнечный свет ворвался в комнату. Эйлида чувствовала себя усталой и все еще хотела спать.

Горничная поставила рядом с постелью поднос, и Эйлида увидела, что ей принесли завтрак.

Она уселась, опершись на подушки, и обратилась к горничной, которая начала убирать комнату:

— Который час?

— Примерно половина одиннадцатого, миледи, и я решила к вам зайти, потому что второй завтрак у нас нынче ранний.

— Половина одиннадцатого? — повторила Эйлида, словно ей трудно было этому поверить.

Дома она просыпалась очень рано — во-первых, потому, что много было дел, а во-вторых, потому, что испытывала голод.

Сейчас она поглощала восхитительный завтрак с подноса, уставленного дорогим фарфором краун-дерби [10], и думала о том, как все переменилось.

Только закончив есть, она спросила у горничной, принесшей ванну:

— А почему второй завтрак ранний?

— Хозяин думает, что ваша милость захочет поехать с ним на верховую прогулку, и предлагает вам спуститься в амазонке.

Так, снова все спланировано независимо от ее желаний.

С другой стороны, ее сейчас мало что так обрадовало бы, как возможность проехаться верхом.

Правда, потом у нее скорее всего разболятся мышцы, ведь она уже полгода не ездила верхом — с тех пор, как в Блэйк-холле продали лошадей.

Она могла рассчитывать только на редкую и случайную поездку на одной из лошадей, на которых приезжал из Лондона Дэвид.

А теперь, с восторгом подумалось ей, она может скакать хоть целыми днями. Но она тут же спохватилась: «Если мой супруг это позволит! У него могут быть другие планы».

— Все равно что в школе! — воскликнула она вслух, озадачив горничную, которая спросила:

— Вы что-то сказали, миледи?

— Это я про себя, — ответила Эйлида, которой такие высказывания вслух в полном одиночестве были не в диковинку.

Она нередко разговаривала сама с собой, находясь одна в Блэйк-холле: от мертвой тишины в пустых комнатах порой бросало в дрожь.

Теперь, как она ни ненавидит его, можно побеседовать с Дораном Уинтоном. Если так интересно, причем безлично, как вчера вечером, то это не слишком тяжело.

Только кончив одеваться, задалась она вопросом, почему же он все-таки не пришел к ней в спальню, как она ожидала.

Может быть, потому, что они слишком мало знали друг о друге?

Или же — это даже больше похоже на правду — потому, что она его не привлекала?

Поскольку он всего лишь хочет укрепить свое положение в обществе, чего ради он станет относиться к ней иначе, нежели к чему-то всего лишь полезному.

«Может быть, он собирается подновить и усовершенствовать меня так же, как, например, Блэйк-холл?» — с внезапно вспыхнувшим чувством юмора подумала Эйлида.

Посмотрев на себя в зеркало, она решила, что купленный ей Уинтоном костюм для верховой езды весьма хорош.

Темно-синий материал, матовый, совершенно без блеска, выглядел изысканно. Жакет облегал фигуру, подчеркивая тоненькую талию, а белая муслиновая блузка — как раз то, что подходит молодой девушке. На высокой шляпе — газовая вуаль чуть более светлого оттенка, чем сама шляпа. Эта вуаль очень красиво ниспадает на спину.

Сравнивая свое теперешнее одеяние с изношенным костюмом, каким она была вынуждена пользоваться дома, Эйлида невольно радовалась тому, что ее внешний вид — если уж ничто другое! — стоит лошадей Дорана Уинтона. Но все же, спускаясь по лестнице, она чувствовала себя несколько смущенной.

Это был первый день ее замужней жизни, а она все еще оставалась совершенно чужой тому, с кем обвенчалась.

Дворецкий сообщил, что муж ожидает ее в библиотеке, прошествовал впереди нее по коридору и отворил дверь.

Эйлида вошла и остановилась, очарованная.

Она не ожидала увидеть так много книг в комнате, столь же впечатляющей, как библиотека в Блэйк-холле, с той разницей, что здесь все выглядело превосходно, в том числе и сами книги.

Она стояла и любовалась ими, размышляя, с чего бы начать чтение.

И тут она услышала голос Дорана Уинтона:

— Доброе утро, Эйлида! Надеюсь, вы спали хорошо.

Он стоял спиной к камину, слева от Эйлиды, и потому она его не заметила.

Одет он был в костюм для верховой езды и казался крупнее и мужественнее, чем вчера.

— Какая чудесная библиотека! — воскликнула Эйлида.

— Я так и думал, что вам она понравится, — сказал Уинтон. — Некоторые книги достались мне вместе с домом, но я пополнил библиотеку большим количеством томов, подбирая книги на самые разные темы.

— Тогда я должна поскорее приняться за чтение, — оживленно произнесла Эйлида, — иначе разговоры у нас с вами будут односторонними, ведь вы знаете гораздо больше, чем я.

— Должно ли это быть соперничеством? — поинтересовался Доран.

Эйлида оценила уместность вопроса, слегка покраснела и отвернулась.

После короткой паузы Уинтон сказал:

— Думаю, сейчас вам захочется поговорить о лошадях, причем о моих. Хочу показать вам нескольких из моей конюшни.

— Это было бы замечательно! — откликнулась Эйлида. — Не могу передать, как мне хочется проехаться верхом.

— Мне кажется, вы обладаете не меньшим умением, чем ваш брат.

Эйлида улыбнулась.

Они съели легкий завтрак, потом ко входу в дом привели лошадей.

Едва они отъехали от крыльца, Эйлида почувствовала себя счастливой — впервые с того часа, как Дэвид явился в Блэйк-холл с новостью о грядущем приезде кредиторов, намеревающихся преследовать его по суду.

Конь под ней оказался умным и чутким животным арабских кровей, равным по своим статям вороному жеребцу, на котором сидел Доран Уинтон.

Они проехали по ровной луговине вдоль хорошо ухоженной живой изгороди, потом проскакали галопом около двух миль и только тогда придержали лошадей.

— Это было чудесно! — слегка задыхаясь, проговорила Эйлида.

— А я не ошибся, — заметил Доран, — вы ездите не хуже брата, если не лучше.

Эйлида рассмеялась.

— Дэвид не обрадовался бы вашим словам! Но я благодарю вас за комплимент.

Они поехали дальше, и только после поворота к дому Эйлида призналась:

— Уверена, что сегодня ночью у меня все тело будет ныть, но каждая секунда нашей прогулки того стоила.

— Я велю кое-что добавить в вашу ванну, — пообещал Доран, — однако советую вам не слишком увлекаться, пока вы не окрепнете в достаточной мере.

— Для верховой езды я достаточно сильна, — поспешила с ответом Эйлида. Она боялась, как бы Уинтон не лишил ее радости и удовольствия, каких она и не ожидала от своего медового месяца. Он промолчал, и Эйлида добавила: — Я ведь и в самом деле очень сильная, и мне не нравится, когда меня слишком опекают.

— Всем нам это не нравится, — ответил Доран, — и в то же время следует быть благоразумным во имя собственной пользы.

— Вы говорите точь-в-точь как моя няня. Она вечно твердила, что это для моей же пользы, если приходилось есть что-нибудь невкусное или глотать противное лекарство.

— Постараюсь не подвергать вас ни тому, ни другому, — со смехом произнес Доран. — Но вы должны понимать, что я за вас в ответе.

«С какой стати?» — хотела было возразить Эйлида, но удержалась, хоть и с трудом.

Все понятно, в его глазах она представляет определенную ценность: должна обеспечить ему проникновение в высшее общество, в круг людей «хорошего тона»!

Не так уж трудно ему будет получить все, чего он добивается, — с его-то деньгами!

Он мог бы приглашать, гостей и в лондонский дом, и в этот вот, как он говорит, охотничий домик, а потом и в Блэйк-холл после ремонта. Не многие откажутся от таких приглашений.

И она сказала:

— Я полагаю, когда мы вернемся в Лондон в самый разгар сезона, вам захочется дать бал.

— Я подумывал об этом, — ответил Доран. — Вам, наверное, это было бы приятно, ведь вы не имели возможности провести сезон как дебютантка.

— Так вы думали… обо мне? — недоверчиво спросила Эйлида.

— О ком же еще? Сам я балов не люблю и вообще нахожу светские обязанности до крайности скучными.

Эйлида до того удивилась, что не нашла слов для ответа. Правду он говорит или только прикидывается? Недоумение не оставляло ее всю дорогу до дома.

Чай подавали в гостиной, а после чая Доран все с тем же видом повелителя, который раздражал Эйлиду, отправил ее наверх прилечь.

Впрочем, она рада была снять амазонку и забраться в постель. Отрицать-то она это отрицала, но про себя знала, что далеко не так сильна сейчас, как два года назад. Уснула она почти мгновенно.

Пробудившись, Эйлида с удивлением обнаружила, что уже ночь, а у постели горит всего одна свеча.

Занавески задернуты, значит, она проспала долго.

Эйлида заставила себя встать с постели и посмотрела на часы. Глазам своим не поверила — было уже за полночь!

Ее даже не стали будить к обеду, разумеется, по распоряжению мужа.

Она снова легла в постель и закрыла глаза.

По крайней мере ей не надо беспокоиться нынче ночью, придет ли Доран к ней.

Скучно ли ему было обедать одному, или он, наоборот, радовался своей правоте, поскольку Эйлида оказалась не такой сильной, как следовало бы?

Наутро Эйлида рано позвонила горничной и была уже в малой столовой, когда Доран вернулся из конюшни. Видимо, ходил взглянуть на лошадей, решила Эйлида; она была тоже не прочь там побывать.

Увидев, что она ждет его, Доран сказал:

— Не браните меня за то, что я не велел вас будить. Я счел, что вы это заработали.

— А как вы догадались, что я собираюсь вас бранить?

— Прочел обвинение в ваших глазах и сообразил, в чем дело.

— Но я лишь могу поблагодарить вас за верное предположение, — сказала Эйлида. — Я устала больше, чем думала.

— Но, надеюсь, не настолько, чтобы отказаться сегодня утром проехаться со мной в коляске?

— В коляске… а не верхом?

— Верхом поедем во второй половине дня, если вы чувствуете себя в силах. Утром я хочу показать вам имение и рассказать об усовершенствованиях, какие я намерен произвести.

Пока они переезжали от фермы к ферме мимо полей, обработанных в полном соответствии с требованиями современного сельского хозяйства, Эйлида твердила себе, что все это просто для такого богача, как Доран. И все же вынуждена была признать, что дело не только в деньгах.

У Дорана были новые идеи, и он внедрял их в практику, хорошо зная, что большинство фермеров избавлялись от наемных работников, поскольку война кончилась и, значит, цены на зерно упали.

Доран же, наоборот, нанимал новых людей и находил рынки сбыта для произведенного ими продукта; он не только валил деревья, но и сажал новые.

Эйлида, которой все это было любопытно, не удержалась и спросила:

— Откуда вы так хорошо знаете английское сельское хозяйство, ведь вы говорили, что долго пробыли за границей?

— Я вырос в Англии, — отвечал он, — и поскольку мне пришлось зарабатывать деньги на самой разной продукции, я хорошо понимаю, на что есть спрос, и продаю это в точно выбранное время и по должной цене.

С некоторым огорчением Эйлида подумала, что рассуждает он как истинный торговец. В то же время она понимала, что его хозяйство дает доход и, несомненно, служит образцом для других землевладельцев.

Заметила она, что фермеры рады его видеть; когда он вступает в разговор с мужчинами на полях или в лесу, те смотрят на него чуть ли не с восторгом. То же выражение было и на лицах его слуг.

«Деньги! Всего лишь деньги! Деньги! Деньги!» — говорила она себе, однако поняла, что судит, несправедливо: прежде всего нужны разум и проницательность.

Верхом они в этот день ездили недолго: Доран считал, что Эйлида переутомится; таким образом, у нее появилась возможность зайти в библиотеку.

Она еще раз подивилась разнообразию книг.

Эйлида взяла с собой две, надеясь, что они откроют ей новые горизонты. Впрочем, она должна была признать, что разговоры с Дораном для нее интереснее и содержательнее.

Он рано отослал ее спать, и она почти рассердилась, что лишена таким образом случая поговорить с ним.

Доран проявил настойчивость, и Эйлида сказала почти с обидой:

— Вы обращаетесь со мной, как с ребенком!

— Наоборот, — возразил Доран, — я обращаюсь с вами как с женщиной, которая станет еще прекраснее, если не будет такой худой, а глаза у нее заблестят, что пока случается нечасто, к сожалению.

Некоторое время Эйлида только молча смотрела на него, пораженная услышанным.

«Неужели я и в самом деле такая худая?» — спрашивала она себя, стоя уже раздетой перед зеркалом.

Отражение сказало ей, что это правда.

Даже самые изысканные платья, которые она носила, не могли скрыть от Дорана, что она попросту тощая.

Не понравилось ей и выражение собственных глаз: Доран с его проницательностью мог понять, что она его ненавидит. Что ей противно его богатство, тогда как они с братом невероятно бедны.

«В одном можно быть совершенно уверенной, — признала она с довольно кислой миной, — что я его не привлекаю… Ну что ж, это лучше, чем можно было ожидать».

Но Эйлида была женщиной, и ее злило, что Доран находит в ней недостатки и не считает ее хорошенькой, а ведь она очень Мило выглядит в своих новых платьях.

Следующие два дня они вместе ездили верхом, катались в коляске и спорили о множестве самых разнообразных предметов, пока Эйлида не убедилась, что они занимаются словесной дуэлью.

Она возражала на все, что он говорил.

И было просто восхитительно почувствовать свою победу в споре, о чем бы ни шла речь — о политике, о вере или о чужих, нецивилизованных странах.

Очень скоро Эйлида поняла, что Доран испытывает то же самое. Искры вспыхивали у него в глазах, которые Эйлида не могла не признать красивыми, когда он бросал ей вызов в споре; их препирательства чем-то напоминали стычку двух адвокатов, каждый из которых старался доказать в суде свою правоту.

Эйлида поглощала большое количество очень вкусной еды и мирно засыпала, как только ложилась в постель.

На пятый день медового месяца она была вынуждена честно признаться себе, что все это очень приятно.

Она ведь так страшилась, что Доран против ее воли осуществит свое право мужа. Вместо этого он держался по отношению к ней совершенно нейтрально. Они ездили верхом и подолгу разговаривали друг с другом, и в этом заключалось нечто неведомое ей до сих пор и очень возбуждающее.

На шестой день горничная зашла к ней в комнату в восемь часов и сказала:

— Простите, миледи, но вы должны поторопиться. Хозяин говорит, что вы с ним уезжаете в Лондон сразу после девяти.

Эйлида села на постели.

— Уезжаем в Лондон? — спросила она. — Но зачем?

— Не имею представления, миледи, так велит хозяин.

Эйлида с трудом поверила горничной. Она-то считала, что они с Дораном пробудут здесь не меньше трех недель, а может, и больше. А они уезжают на шестой день…

Почему Доран переменил свои намерения? Что, если ему просто наскучило?

Она надела на себя платье и манто, в которых приехала сюда, в Лестершир. Спустилась вниз незадолго до девяти часов и увидела, как к крыльцу заворачивает дорожная карета.

Доран находился в малой столовой и встал при появлении Эйлиды.

— Благодарю вас за пунктуальность! — с улыбкой сказал он. — Я должен извиниться за такую спешку.

— Но почему мы должны уезжать? — спросила Эйлида. — Я и думать не думала, что вы собираетесь возвращаться в Лондон.

— Я и не собирался, — ответил Доран, — но пришло сообщение, что мне необходимо быть завтра в Лондоне.

Эйлида ждала продолжения, но он не добавил к сказанному ни слова.

Что ж, если он хочет держать это в секрете, она не доставит ему удовольствия непрошеным любопытством.

Эйлида села завтракать.

К тому времени, как она покончила с едой, ее горничная и слуга Дорана успели уехать в большой карете, запряженной шестеркой лошадей, чтобы попасть в лондонский дом до приезда Эйлиды и Дорана.

Верх дорожной кареты был опущен, солнце сияло. Они тронулись в путь, и Эйлида пожалела, что уезжает. Она была такой скованной и напуганной, когда только приехала сюда, но все обернулось не так, как она ожидала. И теперь она боялась, что, когда они вернутся в Лондон, она утратит обретенное, пусть и кратковременное, счастье.

— Чем вы так обеспокоены? — спросил Доран, который со своим обычным искусством правил лошадьми, пока они продвигались по узким проселкам к большой дороге.

— Откуда вы узнали, что я обеспокоена? — вопросом на вопрос отозвалась Эйлида. Ей казалось, что после отъезда Доран ни разу не взглянул на нее, сосредоточившись на управлении лошадьми.

— А я ведь знаю все ваши мысли, — прямо ответил он.

— Как же… вы можете? — удивилась она.

— Я это могу с той самой минуты, как впервые увидел вас.

Эйлида отвернулась. Помолчав, сказала:

— Если вы и вправду читаете мои мысли, вам не следует это делать.

— Почему же?

— Потому что мне от этого неловко, и вообще мысли каждого человека — это его тайна.

— Только в том случае, если они недобрые и неприятные, — возразил Доран.

Эйлида виновато подумала, что ее-то мысли о Доране, вплоть до последних трех дней, носили исключительно неприятный характер.

Зато теперь ей нравилось быть вместе с ним и, не говоря уж о прогулках верхом, просто хорошо было с ним разговаривать.

— Этим мы можем заниматься где угодно, — произнес вдруг Доран.

Эйлида уставилась на него, приоткрыв рот.

— Вы действительно читаете мои мысли! — воскликнула она. — Я больше не смогу чувствовать себя с вами непринужденно.

— Ну так я больше не стану читать ваши мысли, — пообещал он. — Рассказывайте мне сами, о чем вы думаете и чего хотите. Для меня это было бы лучше всего.

Он воистину не переставал удивлять Эйлиду; она умолкла, не зная, что сказать. Но к этому времени они уже выехали на большую дорогу, лошади понеслись во всю прыть, и разговаривать стало невозможно.

Поездка была подготовлена так же хорошо, как и их путешествие в Лестершир; на постоялых дворах еду для них готовил повар Дорана из собственных припасов.

И лошади их ждали чистокровные и быстрые, как и те, которые доставили их неделю назад в охотничий домик.

В Лондон они прибыли в рекордный срок, вскоре после трех.

— Как только будем дома, идите отдыхать, — предложил Доран. — Но обед предстоит поздний, так как мне необходимо кое с кем повидаться.

Эйлиде ужасно хотелось спросить, с кем именно, но потом она подумала, что Доран, видимо, предпочтет оставить ее в неведении. Да и какое ей, собственно, до этого депо?

Только у себя в спальне, уже раздевшись, она вдруг сказала сама себе, что ей есть, дело, что ей это интересно и нехорошо со стороны Дорана быть таким скрытным.

Уже засыпая, она сообразила, что теперь относится к нему совершенно иначе, чем в ту ночь, когда спала в этой комнате прошлый раз.

Спустившись к обеду, Эйлида увидела Дорана, который уже успел переодеться и ждал ее с бокалом шампанского в руке.

— Вы спали? — спросил он.

— Не хочется подтверждать, что вы были правы и я в самом деле устала.

Доран рассмеялся.

— Наконец-то вы поняли, что я всегда прав, когда дело касается вас.

— Весьма самоуверенное утверждение и к тому же, позвольте вам с удовольствием сообщить, неверное.

— Я вам докажу.

— Каким образом?

— Посмотрите в зеркало.

Эйлида не поняла, но машинально взглянула в зеркало в позолоченной раме, укрепленное над камином, и неожиданно для себя убедилась, что вид у нее совсем другой, чем в вечер накануне свадьбы.

Тогда она выглядела напряженной и изможденной от страха и беспокойства за преследуемого кредиторами Дэвида, из-за того, что Доран Уинтон купил их дом, купил и ее самое, и она безумно боялась оставаться с ним наедине.

Теперь к ней вернулся нормальный цвет лица, и оно уже не было таким худым и маленьким, хотя глаза по-прежнему казались очень большими. Кроме того, как ни мало времени прошло, она не была столь неестественно щуплой, как раньше. Даже волосы приобрели новый блеск, словно ожили.

— Через два месяца, — сказал Доран, — вы станете такой красивой, как должны быть.

— Через два месяца?! — запротестовала Эйлида. — Как это жестоко с вашей стороны заставлять меня ждать так долго!

— Обещаю подумать о способах ускорить трансформацию, — сказал он, — но давайте поговорим об этом в другой раз.

Эйлиду снедало любопытство, но обед был уже подан, и они пошли в столовую.

За обедом говорили о многом, но Доран так и не рассказал, зачем он вернулся в Лондон.

Поднимаясь к себе в спальню, Эйлида сердилась на него за умолчание.

— Он не доверяет мне в своих делах, — проговорила она, — зато обо мне знает очень много, потому что читает мои мысли.

Лежа в постели, она некоторое время размышляла, как это странно — думать о собственном муже.

Наутро Эйлида узнала, что Доран уже уехал куда-то и не вернется ко второму завтраку. Ей захотелось чем-нибудь занять себя, и она решила пойти за покупками.

Она была уверена, что, несмотря на обилие платьев, купленных для нее Дораном, есть еще немало вещей, которые ей стоило бы приобрести.

Собственно говоря, почему бы и нет?

Эйлида совсем уж было собралась выйти из дома, но зачиталась интересной книгой в библиотеке и отменила приказание подать карету.

Она так давно не покупала себе одежду, что вдруг засомневалась, стоит ли идти в магазин. Вдруг она купит себе — чисто по незнанию — что-то совсем неподходящее и тогда будет выглядеть в глазах Дорана полной дурочкой.

Он, разумеется, не преминет заявить, как уже сделал однажды в одном из их споров, что совершенно правильно выбрал для нее все вещи.

Эйлида читала еще некоторое время, потом решила, что не мешало бы хоть выйти на свежий воздух и погреться на солнышке. Она попросила одного из лакеев перевести ее через дорогу.

Лакей отпер калитку в садик, расположенный в центре площади. Им пользовались только те наниматели квартир, у кого были ключи от калитки. Когда Эйлида вошла туда, в садике никого не было, кроме двух детей с няней.

Эйлида пересекла лужайку, радуясь солнцу, которое, впрочем, здесь сияло куда слабее, чем в Лестершире, да и пейзаж был лишь слабым подобием того, каким она любовалась из окон охотничьего домика.

Она дважды обошла садик и решила, что пора возвращаться. Дошла до калитки и увидела лакея, дожидавшегося ее с ключом на ступеньках крыльца по ту сторону улицы.

Лакей не сразу перешел улицу — дорогу преградил чей-то изящный фаэтон. Проехал какой-то мальчуган верхом на пони; несколько прохожих оглянулись на Эйлиду. Среди прохожих оказалась парочка иностранцев, и, поскольку они оба посмотрели на нее, Эйлида невольно обратила на них внимание.

Вскоре она уже входила в дом; ей хотелось вернуться в библиотеку к оставленной книге.

Доран возвратился часам к пяти. Едва заслышав его шаги в холле, Эйлида вскочила и стоя ждала, когда он войдет в библиотеку.

— Вы вернулись! — весело воскликнула она.

— Прощу прощения, что так надолго оставил вас одну, — извинился он.

— Я была вполне счастлива, — заявила Эйлида. — Читала интересную книгу, ходила гулять в садик на площади.

— Настоящий вихрь развлечений! — улыбнулся Доран.

— И что бы вы думали? — добавила Эйлида. — Когда я собиралась перейти дорогу, то увидела двоих китайцев. У одного из них даже была коса. В жизни не видала ничего подобного.

Она полагала, что Дорана ее слова позабавят, но, к ее удивлению, он нахмурился.

— Китайцы? — спросил он. — Вы уверены?

— Я не слышала, чтобы люди какой-нибудь другой нации носили косы.

— А что они делали?

— Просто шли по улице.

Она собиралась сказать что-то еще, но вошел дворецкий, а за ним лакей с подносом, на котором стоял чайник. Были там также кексы и сандвичи в огромном количестве; Эйлида взглянула на Дорана и усмехнулась.

— Подозреваю, что это ваш способ заставить меня растолстеть, — сказала она. — Вы бы поосторожней, не то я сделаюсь чересчур тяжелой для ваших лошадей.

— Рискну! — со смехом ответил он.

Эйлида надеялась, что за чаем Доран расскажет ей, где он был, но, поскольку он этого не сделал, она воздержалась от вопросов.

— Чтобы загладить свою вину, — сказал он, — я пригласил сегодня на обед гостя. Надеюсь, вам приятно будет повидаться с ним еще раз.

Нетрудно было догадаться, что речь идет о Джимми Хэррингтоне, шафере Дорана на свадьбе, и Эйлида обнаружила, что гость он симпатичный и занимательный собеседник: благодаря ему за столом царило непринужденное веселье.

Они проговорили до одиннадцати часов, и тут Доран сказал:

— У нас с Эйлидой был нелегкий день, Джимми, и поэтому я намерен выпроводить тебя домой.

— Намекаешь на то, что гость чересчур засиделся?

— Раз так, сиди сколько хочешь, но мы с Эйлидой привыкли к деревенскому распорядку.

— Смотрите, как бы вам окончательно не превратиться в деревенщину! — со смехом пригрозил Джимми и тотчас, словно Доран дал ему команду, встал и начал прощаться.

Эйлида услышала, как Джимми, проходя вместе с Дораном, через холл к выходу, проговорил:

— Собираюсь перед сном заехать в «Уайтс». Там пока еще не стоит объявлять о твоей женитьбе?

— Поскольку мне пришлось вернуться в Лондон, — с некоторым оттенком сожаления в голосе отвечал Доран, — я бы предпочел сначала поместить сообщение в «Газетт».

— Не можешь же ты вечно прятать от глаз людских такую прелесть, как Эйлида, — продолжал Джимми. — Ты просто счастливчик! Думаю, все твои друзья, познакомившись с ней, согласятся с моим мнением.

От его слов у Эйлиды потеплело на сердце.

Тем временем мужчины, очевидно, вышли на крыльцо, потому что ответа Дорана Эйлида уже не услышала.

Хорошо бы спросить его, что он о ней думает, но, пожалуй, попадешь в неловкое положение, если он отделается какими-нибудь лестными словами, чтобы ублаготворить ее.

Легкое чувство неудовлетворенности осталось у нее после этого, казалось бы, блестящего вечера; с этим чувством она и направилась к лестнице наверх.

Она почти дошла до площадки, когда с улицы вошел Доран. Он взглянул на Эйлиду, вроде бы собираясь пожелать ей спокойной ночи, но, видимо, вспомнил, что при слугах этого делать не следует: ведь он и Эйлида — чета новобрачных.

Эйлида только улыбнулась ему, но не заметила, улыбнулся ли он в ответ, стоя внизу и гладя на нее. Она поспешила к себе в спальню, где ее уже дожидалась горничная.

Эйлида разделась, горничная ушла, а Эйлида медлила ложиться. Она устала, но была неспокойна, сама не зная почему. Повинуясь необъяснимому импульсу, подошла к окну, раздвинула занавески и стала смотреть, на деревья.

Звезды высыпали в небе, и полумесяц сеял свой свет сквозь листву на землю. Неровные пятна этого света лежали там и сям на траве под деревьями. Светились и окна в домах вокруг площади, и все было так красиво.

Эйлида смотрела на звезды, смотрела на сад при лунном свете и думала, что даже здесь, в городе, всегда найдется такое, что оживит в сердце память о милой деревне.

И вдруг она заметила на улице перед домом двоих мужчин, которых мельком уже видела сегодня днем.

Да ведь это же китайцы! Она была права. Одеты они по-европейски, но у одного из них коса и у обоих узкие глаза.

Надо бы сообщить об этом Дорану. Сбегать за ним в его комнату и привести сюда, чтобы он сам посмотрел.

Но едва она собралась сделать это, как мужчины повернулись, быстро зашагали по площади и скоро скрылись из глаз. Теперь она уже не сможет доказать Дорану, что была права.

Эйлида еще разок взглянула на звезды, задернула занавески и легла спать.