Проклят и прощен

Глава 21

На следующий день ранним утром Вильмут уже открывал калитку в ограде розенбергского сада. Быстро направившись к дому, он увидел, как старый Игнатий с непривычной для него поспешностью выводит из конюшни лошадей. Пастор, остановившись, спросил:

— Разве госпожа собирается выехать?

— Да, ваше преподобие, она сейчас уезжает.

— Так рано? Куда же?

— Этого я не знаю, но мне приказано поспешить.

Вильмут, ничего не говоря больше, ускорил шаги и через минуту был уже в комнате, выходившей на балкон. Он застал там одну Анну, которая в величайшей тревоге ходила взад и вперед по комнате, держа в руках распечатанное письмо. На щеках молодой женщины выступил лихорадочный румянец, глаза сверкали неестественным блеском; она с мучительным страхом читала и перечитывала записку, содержащую всего несколько строк.

При появлении Грегора она остановилась и молча, почти враждебно глядя на него, ждала, чтобы он заговорил. Увидев в руках Анны письмо, Грегор сразу догадался о причине такого приема.

— Я нарочно пришел пораньше, чтобы помешать слухам из Верденфельса дойти до тебя в извращенном или преувеличенном виде, — начал он. — Но ты, кажется, уже все знаешь?

— Я только что получила известие об этом. Пауль Верденфельс прислал всего несколько строк своей невесте, а Лили передала записку мне.

Своей невесте! Значит, помолвка уже состоялась, несмотря на возражения опекуна. При других обстоятельствах Грегор строго взыскал бы за такое неуважение к его авторитету, но теперь он почти не обратил на это внимание. Что ему было за дело в эту минуту до Лили, До сопротивления его воле! Его мрачный, тревожный взор не отрывался от молодой женщины, словно хотел допытаться, какое впечатление произвело на нее полученное известие.

— Так ты, вероятно, знаешь, что рана барона не смертельна, — сказал он. — Доктор считает ее опасной, но питает надежду. Я говорил с ним самим, желая получить точные сведения о последствиях падения.

— Ты хочешь сказать — нападения! Ведь лошадь закололи, и этим вызвали падение всадника.

— Кто велел барону напрашиваться на это? Я настойчиво предупреждал его; было безумной смелостью ехать через деревню совершенно одному да еще отказывать возбужденной толпе в малейшей уступке. Его племянник, всегда сопровождающий его, находился, вероятно, в Розенберге, так как появился лишь после катастрофы.

— А где был ты сам, Грегор? — спросила Анна почти угрожающе.

— Я? А что, я обязан охранять барона фон Верденфельса?

— Ты всегда гордился тем, что охраняешь свое село. При всяком самом незначительном споре ты являлся мирить ссорящихся и решать их спор, а теперь спокойно оставался в пасторате, между тем как дело шло о жизни и смерти. Ну, да впрочем ведь вопрос касался Раймонда, единственного человека, к которому ты опоздал со своей помощью. Может быть, и я опоздаю, как бы ни спешила.

— Куда ты едешь? — крикнул Грегор.

— В Верденфельс, к Раймонду!

— Ну разумеется! Я предчувствовал нечто подобное. Конечно, он поспешил воспользоваться случившимся с ним несчастьем, чтобы вызвать тебя к себе.

— Нет! Если бы Раймонд стоял лицом к лицу со смертью, то и тогда не позвал бы меня после того, как я оттолкнула его. Но этого и не нужно, я еду по собственному желанию.

— Я боялся такого решения и собственно и пришел для того, чтобы помешать его осуществлению, — сказал Вильмут прежним твердым, решительным тоном. — Ты становишься совершенно невменяемой, как только дело, идет об опасности, угрожающей этому человеку. Тебя необходимо образумить. Я не допущу...

— Не трать даром слов! — перебила его Анна. — Неужели ты думаешь, что я позволю удержать себя, зная, что Раймонд болен, может быть, умирает? Угрожающая его жизни опасность указала мне, где должно быть мое место, где оно должно быть уже давно. Теперь мне нет дела ни до чего другого.

— Даже до твоего доброго имени? В глазах света барон — чужой тебе. На каких правах останешься ты возле него?

— На правах его невесты и будущей жены! Я была невестой Раймонда и до сих пор осталась ею.

— Какая нелепость! Ты сама уничтожила помолвку, вышла замуж за другого, и Верденфельс много лет прожил вдали от тебя.

— Неужели ты думаешь, что за эти годы мы забыли друг друга? Да, я разрушила наш союз по твоему принуждению, под твоим давлением. Мне тогда было всего восемнадцать лет, я выросла в твоей школе, была воспитана по твоей системе, не знающей снисхождения к поступку, а допускающей только осуждение и наказание. Когда Раймонд просил, чтобы я выслушала его, я должна была его выслушать, его одного, без свидетелей. Он был прав — пока между нами стоял ты со своим враждебным взглядом, всякое объяснение было невозможно. Я не имела права отказать ему в возможности защищаться.

— Отчего он не защищался в ответ на твой вопрос? — медленно произнес Грегор. — Отчего не обличил меня во лжи, когда я предъявил ему обвинение? А между тем он знал, что от его ответа зависело обладание тобою. Ты услышала бы лишь признание вины, больше ничего!

— Ну, что же?! Я все-таки должна была простить его вместо того, чтобы осуждать, и разделить с ним то, что послала бы нам его судьба. То, что тогда ты изображал мне, как долг, как твердость характера, было просто слабостью и трусостью по отношению к человеку, которого я любила. Я дрожала за свое счастье, за свое благополучие возле него, тогда как мне следовало заботиться только о его счастье. Это заблуждение мы оба искупили долгими годами разлуки и отчаяния. Но теперь в моей душе настало наконец просветление. Я больше не спрашиваю, что сделал Раймонд, и не отступаю в ужасе. Пусть весь мир оттолкнет его и предаст проклятию, пусть и на меня падет тень, омрачающая его жизнь, я разделю с ним его вину и погибну вместе с ним!

В словах Анны слышалось страстное торжество человека, который сбросил долго отягощавшие его цепи и не позволит больше связывать себя. Вильмут уже понял это, но, несмотря на все, сделал еще одну, последнюю, бессильную попытку.

— Ты не исполнишь своего безрассудного намерения, — сказал он, задыхаясь от страшного волнения. — Я этого не потерплю. Слышишь, Анна? Я запрещаю тебе это, и ты не пойдешь, если бы даже мне пришлось удержать тебя силой!

Анна ответила ему только улыбкой, полусострадательной, полупрезрительной, а сверкавший в ее глазах огонь поразил его в самое сердце.

— Берегись, Грегор! Твоя ненависть доказывает слишком многое. В последнее время я присматривалась к тебе пристальнее, чем ты этого желал бы. Сколько хочешь отрицай, но я все-таки скажу, что ты всегда ненавидел Раймонда и будешь ненавидеть его до гробовой доски... потому что я люблю его!

Лицо Вильмута покрылось страшной бледностью, как в памятное свидание с бароном, только на этот раз он не ответил на обвинение гордым негодованием. Не двигаясь с места, он молча смотрел на молодую женщину, уже не решаясь препятствовать ей, когда она, надев пальто, приготовилась уйти.

— Я еду к Раймонду. Прощай, Грегор, между нами все кончено!

Анна вышла из комнаты, а через несколько минут до слуха Вильмута донесся стук отъезжавшего экипажа, увозившего ее в Верденфельс. Тотчас исчезло сковавшее его оцепенение, а вместе с ним исчезла и железная воля этого человека. С глухим стоном он закрыл лицо руками, и по этой вспышке отчаяния можно было судить, насколько ему было тяжело.

Теперь перед ним с неотразимой ясностью встал тот факт, который он не хотел признавать, против которого боролся со всей присущей ему энергией, но которому должен был покориться. Это были ужасные для священника минуты беспощадного самопознания, лишившего его той почвы, на которой он до сих пор прочно стоял — веры, в себя, в чистоту своих помыслов и поступков. Он считал себя строгим, но справедливым судьей, стоящим выше греха и искушения; теперь он пришел к сознанию, что все его поступки были внушены ему только дикой, страстной ненавистью, какую может чувствовать мужчина к мужчине, если оба они любят одну женщину.

Вильмут воображал, что одержал над искушением победу, когда принудил Анну к браку с человеком, в объятия которого ее бросило отчаяние, когда заставил себя благословить ее брак в церкви. В глубине же его души жило тогда радостное сознание, что теперь она навеки оторвана от того, кого он сам ненавидел, потому, что Анна любила его.

Когда смерть мужа возвратила ей свободу, а старая, не умершая любовь снова стала прясть невидимые нити между нею и Раймондом, и их снова с неодолимой силой потянуло друг к другу, тогда в сердце Грегора вместе с ревностью проснулась и прежняя страсть. Она тоже не умерла, не была погребена, как он воображал, и вспыхнула из пепла ярким пламенем.

Однако никто не должен был наслаждаться тем счастьем, которое для него было навеки потеряно! Он безжалостно пустил в дело оружие, которое судьба дала ему в руки вместе со злополучной тайной, он до фанатизма раздул ненависть к барону. А теперь, когда Раймонд пал жертвой этой ненависти, его преследователь отдал бы все на свете, чтобы самому быть на месте человека, отверженного людьми, отлученного от церкви, чтобы лежать, подобно ему, исходя кровью, может быть, при смерти... но ради какой награды!

Час спустя Пауль Верденфельс, выслушав доклад дворецкого, быстро вышел на террасу замка и поспешил к только что подъехавшему экипажу. Высадив сперва невесту, он помог выйти ее сестре.

— Я знал, что вы приедете, — сказал он. — Успокойтесь, доктор считает, что Раймонд будет жить.

Анна перевела дух.

— Слава Богу! Я боялась самого худшего Раймонд знает?

— Нет, он не подозревает, что я вам писал. Войдите, я сейчас спрошу доктора.

Войдя вместе с дамами в замок, Пауль отправился к дяде и, вернувшись через несколько минут, проводил молодую женщину в спальню барона. Она вошла туда одна и неслышными шагами прошла через слабо освещенную комнату к постели, где лежал Раймонд, бледный, истощенный сильной потерей крови, но встретивший ее в полном сознании.

— Пауль, вероятно, напугал тебя дурными известиями? — спокойно сказал он. — Доктор считает, что опасности нет, а ты вряд ли решилась бы приехать, если бы не думала, что я умираю.

К нему склонилось прекрасное лицо, по которому градом катились горячие слезы, и он снова услышал нежные, сладкие слова, звучавшие для него в первое время любви и счастья.

— Прости, Раймонд, что я так долго колебалась. Теперь я все победила — все, кроме любви к тебе! Суждено ли мне умереть вместе с тобой твоей невестой, или жить с тобой, как жене, но и в жизни, и после смерти я всегда буду твоей!