Проклят и прощен

Глава 5

Пауль Верденфельс провел уже целую неделю в Фельзенеке и, к своему величайшему изумлению, ни разу не испытал скуки. Его личной свободы никто не ограничивал: экипажи и лошади всегда были к его услугам, и никто никогда не спрашивал его, куда он идет. Кроме того, он был страстным охотником, а горные леса изобиловали дичью.

Все это помогало молодому человеку переносить одиночество, на которое он был осужден, так как своего дяди он почти не видал. На его половину Пауль являлся лишь тогда, когда за ним присылали, чего не случалось по целым дням, и эти посещения всегда были очень непродолжительны, а Раймонд по-прежнему относился к племяннику холодно-равнодушно. Он дал ему полнейшую свободу, предоставил пользоваться всеми удобствами и всеми удовольствиями, какими располагал его замок, но ни разу не выразил по отношению к нему никакого интереса или участия, и не было ни малейшей возможности сойтись с ним хоть немного ближе, чем при первой встрече.

Пауль, впрочем, всегда находил себе занятия, из которых главнейшее состояло в том, что он любовался видом из окна своей комнаты, изо дня в день отыскивая при помощи подзорной трубы все одну и ту же точку. Это приводило в отчаяние Арнольда, который никак не мог понять, чего именно так упорно ищет его молодой господин. Хотя он имел теперь полнейшее основание быть довольным серьезностью Пауля, но все еще не забыл своего подозрения относительно одного предмета «помоложе шестидесяти лет». Несмотря на все ухищрения, ему ничего не удавалось узнать, и это совершенно необычное умалчивание привело его к убеждению, что на сей раз «дело серьезное».

Молодой человек справился с минутным отчаянием, которое было вызвано в нем сообщением адвоката. Он искал и нашел тысячу объяснений и извинений «браку по рассудку». Уговоры старушки, желавшей устроить счастье своего брата, убеждение, а, может быть, и принуждение со стороны родственника-священника, который наверно желал блестящей партии для своей питомицы. В конце концов совершенно естественно, что сирота, тяготившаяся своей зависимостью, уступила убеждениям окружающих, чтобы навсегда освободиться от своего стесненного положения.

Теперь Пауль жалел женщину, которую в первую минуту осудил, и именно вследствие такого странного брака еще более заинтересовался ею. Да и может ли юношеская страсть поколебаться под влиянием подобных доводов? А это действительно была первая серьезная любовь Пауля. Все его прежние увлечения были пустяками, которым он сам не придавал большого значения и которые так же легко проходили, как и завязывались. Теперь в первый раз он чувствовал себя глубоко увлеченным, хотя видел Анну Гертенштейн и разговаривал с ней всего три раза, и, чем меньше придавала она значения его ухаживанию, чем больше ставила преград для свиданий, тем нетерпеливее искал он встречи с ней.

Пауль прекрасно сознавал, что в данном случае ухаживание должно было повести к браку, но твердо решил во что бы то ни стало добиться расположения красивой вдовы. Для этого, разумеется, необходимо было согласие барона Раймонда, от которого он вполне зависел, но Пауль и в этом случае рассчитывал на великодушие дяди, которому при его богатстве ничего не могло быть легче, как обеспечить будущность своего родственника и единственного наследника. Самым трудным было сделать предложение, и молодой человек с нетерпением считал часы и дни до того срока, когда приличия позволят ему нанести визит в Розенберг для возобновления знакомства.

Наконец прошла неделя, и на следующий же день он отправился в Розенберг, находившийся от Фельзенека на таком же расстоянии, как и Верденфельс, приблизительно в двух часах езды. Но судьба, по-видимому, зло смеялась над страстным нетерпением молодого человека: госпожи Гертенштейн не было дома, и ее ждали только к вечеру. Старый садовник, отворивший Паулю ворота и сообщивший ему это известие, подумал, что его привело сюда какое-нибудь важное дело, — такое тот сделал отчаянное лицо; поэтому, желая утешить его, старик прибавил, что госпожа в Верденфельсе, у своего родственника, пастора.

Пауль поблагодарил его и тотчас отправился в Верденфельс. Хотя он и говорил себе, что неприлично отыскивать в чужом доме женщину, с которой едва знаком, но кто мог помешать ему объяснить эту встречу случайностью? Чтобы придать всему делу более правдоподобный вид, стоило лишь заехать на короткое время в замок. Что могло быть естественнее его желания посетить родовое гнездо? Точно так же естественно было и то, что на обратном пути через деревню он вздумал завернуть к приходскому священнику: ведь его дядя, как попечитель и так далее, имел отношение к верденфельскому приходу. Однако племянник попечителя немного побаивался снова встретить строгий вопрошающий взгляд своей прекрасной спутницы, и как ни сильно было в нем желание видеть ее, он ни за что в мире не хотел показаться ей навязчивым.

Через полчаса быстрой езды Пауль был в Верденфельсе, и управляющий, которому он назвал себя, поспешил показать ему замок и сады. Пауль и здесь нашел то же безжизненное великолепие, что и в Фельзенеке, и тут тщательно поддерживаемая роскошь никого не радовала, никому не приносила пользы. Только сам Верденфельс был светлее, приветливее и уютнее Фельзенека. Это чисто княжеское имение могло составить гордость любого владельца, между тем как его хозяин почти никогда не бывал в нем. При других обстоятельствах Пауль наверно проявил бы гораздо больше интереса к тому месту, по которому его род получил свое имя, но сейчас он был рассеян и видимо торопился. Однако он не мог подавить восклицание восторга, когда управляющий провел его на большую террасу.

Замок был расположен на высоком холме, у подошвы которого с одной стороны лежала большая деревня, а с другой простирались сады, окружавшие замок большим цветущим венком, даже теперь, несмотря на позднюю осень, сохранившим часть своего пестрого наряда. Мимо деревни и садов протекал широкий и шумный горный поток, бравший начало в горах над Фельзенеком. Здесь он несся не так бурно и шумно, как в узкой долине, но и тут, видимо, мог иногда быть опасен, и потому весь парк с его стороны был огражден камнями и земляными валами. Эти валы были тщательно засажены кустарником и живыми изгородями, придававшими парку живописный вид.

— Какая прелесть! — воскликнул Пауль, переводя взгляд с роскошного далекого ландшафта на зеленые лужайки и красивые группы деревьев парка. — Таких садов не найдешь и при княжеских замках.

— Да, сады Верденфельса славятся во всей округе, — с гордостью подтвердил управляющий. — Деду нашего барона они стоили огромных денег. Покойный барон не особенно дорожил подобными вещами, но и он очень гордился этим украшением замка и тщательно следил за тем, чтобы сады сохраняли прежний вид. Да их и теперь поддерживают, но... — он внезапно оборвал свою речь и грустно добавил: — Сегодня мы видим первого из наших господ, этого не случалось уже много лет.

Пауль пожал плечами.

— Дядя не любит Верденфельса и предпочитает жить в Фельзенеке. Но на поддержание этих парков, должно быть, ежегодно идут огромные суммы?

— Да, они стоят дорого, — подтвердил управляющий. — Немного у нас помещиков, которые могли бы позволить себе такие траты, но наш господин, конечно, может. Посмотрите-ка, господин барон, — он описал рукой большой полукруг, — все это принадлежит к Верденфельсу, а там, за лесами, лежат еще другие поместья нашего барона; большие горные леса вокруг Фельзенека также составляют его собственность.

Молодой человек взглянул по указанному направлению. Да, это были колоссальные владения, и они находились в руках человека, нисколько не интересовавшегося ими и проводившего год за годом в своем уединении. При этой мысли Пауль невольно вздохнул и спросил, чтобы переменить разговор:

— Что за странные зеленые стены ограждают с той стороны парк? Отсюда кажется, будто он в том месте отделен крепостным валом.

— Это все из-за реки, — ответил управляющий. — Она бывает иногда очень бурной и в былое время аккуратно каждую весну и каждую осень наносила парку большой ущерб. А если бы вода не на шутку выступила из берегов, то это повредило бы не одному только парку. Все верденфельские владения лежат в долине, и все они погибли бы. Поэтому покойный барон приказал построить предохранительные валы; там положены камень на камень, а земля и живая изгородь скрепили их, словно льдом сковали. Такое ограждение не может снести никакой горный поток, как бы он ни бушевал.

— Но ведь деревня лежит с той же самой стороны, а там я не вижу никаких ограждений.

— Для крестьян это было бы слишком дорого, — ответил управляющий, пожимая плечами. — Приход не богат. Людям стоит огромного труда приобрести и самое необходимое, а такая постройка требует многих тысяч. Люди надеются на авось да на Божью милость. Но все эти годы ничего не случалось... Не хотите ли вы пройтись по парку, господин барон?

— Нет, благодарю, — рассеянно ответил Пауль, — у меня сегодня мало времени, а хочется еще побывать в деревне. Как проехать туда самым кратким путем?

Управляющий видимо удивился, что молодой барон собирается в деревню, но с готовностью сообщил требуемые сведения.

Пауль пошел по указанной дороге, которая вела вниз к замковой горе, но извилистая тропинка показалась ему слишком длинной, и он отправился прямо по откосу, покрытому дерном и кустарником, пока не дошел до крутого обрыва, по которому было довольно трудно спускаться.

Внезапно, прямо под его ногами раздались звуки народной песни, которую часто пели в той местности. Пел молодой, свежий голос, звучавший с такой заманчивой прелестью, что Пауль невольно остановился и стал прислушиваться. Чтобы увидеть, кому же принадлежит этот прелестный голос, Пауль перегнулся и заглянул вниз. Сквозь облетевший под дыханием осени кустарник он увидел маленькую розовую руку, энергично обрывавшую орехи с кустов, растущих у подножия замкового холма. Потом показались длинные каштановые косы, отклоняющиеся то вправо, то влево при каждом движении их обладательницы; затем из ветвей выступили очертания хорошенькой головки, но так как пока не было еще возможности ничего больше различить, то Пауль, любопытство которого уже было возбуждено, подошел к самому обрыву, осторожно раздвигая руками ветки, мешавшие ему видеть. В эту минуту земля под его ногами подалась, всякая опора под ним исчезла, и он полетел вниз, ломая кусты и поднимая целые столбы пыли.

Громкий крик ужаса раздался при его падении. Молодая певица быстро отскочила в сторону, со страхом глядя на этого невольного акробата. Ее носовой платок упал на землю, и сложенные в него орехи раскатились во все стороны.

— Боже мой! Что это? — закричала она.

— Поклонник вашего пения, фрейлейн, — ответил

Пауль, делая судорожные, но тщетные попытки выбраться из орешника. — Я не мог противиться желанию... Ах, проклятый орешник! Простите, что я оказался у ваших ног таким необычным путем. Ох, уж этот мне несчастный обрыв!..

Он не без основания проклинал обрыв, пославший ему вслед еще огромный ком земли, снова осыпавший его целым градом песка и мелких камней. У него был до такой степени комичный вид, что молодая девушка разразилась громким смехом.

Пауль не мог дольше выносить такое унизительное положение. Он принялся яростно ломать направо и налево ветки орешника, и тот наконец выпустил его из своих объятий. Тогда Верденфельс вскочил на ноги, отряхнул с себя землю и заговорил, приближаясь к девушке:

— Простите меня, что я выразил свой восторг таким несдержанным образом! Но вы сами в этом виноваты. Ваше пение неудержимо влекло меня, и я... потерял равновесие.

Произнося эти слова, он быстрым взглядом окинул всю фигуру молодой девушки. Ее черты напоминали ему кого-то, но у него не было времени задуматься над этим, так как молодая девушка грустно смотрела на рассыпавшиеся орехи, видимо, решая вопрос — поднимать их или нет.

— Я не в первый раз имею удовольствие встречаться с вами, — сказал Пауль и, наклонившись, стал подбирать орехи. — Несколько дней тому назад в Фельзенеке...

— Да, вы шли из замка, когда мы проходили мимо, — перебила его молодая девушка, также наклоняясь и помогая ему собирать орехи.

— Я там в гостях, — пояснил Пауль и, находя необходимым представиться, прибавил: — Мое имя Пауль фон Верденфельс.

— А меня зовут Лили Вильмут, — проговорила девушка, делая реверанс.

Затем они опять принялись усердно собирать орехи, пока не был поднят последний из них.

— Ну вот, теперь кончено, — с видом величайшего удовлетворения сказала Лили. — Благодарю вас, господин Верденфельс.

— О, пожалуйста, — сказал он, — ведь ваши орехи рассыпались по моей вине. Я сильно напугал вас?

— Да, в первую минуту я очень испугалась, — созналась девушка. — Сперва я подумала, что это хозяин замка спускается с горы в громе и молнии, потому что я осмелилась дотронуться до его орехов, но ведь они растут здесь на воле, а я их так люблю!

— Вы составили себе такое страшное представление о моем дяде? — спросил Пауль и галантно добавил: — Я убежден, что он с удовольствием принес бы сам к вашим ногам орехи со всего Верденфельса... Да, кроме того, ведь он живет в Фельзенеке.

— Мне кажется, что он вездесущ, — вырвалось у Лили. — Скажите, пожалуйста, господин Верденфельс, там, в Фельзенеке, не происходит ничего особенного?

— Что же может там происходить? — спросил изумленный Пауль.

Лили уже начинала стыдиться своего суеверия. По внешности молодого барона нельзя было предположить, что он разделяет манию дяди, заключающуюся, как известно, в том, чтобы свернуть шею всякому встречному. Немного успокоившись, Лили осторожно связала кончики своего носового платка с орехами и объявила, что возвращается в деревню.

— И я иду туда же, — сказал Пауль, — и намерен нанести визит тамошнему священнику.

— Как, моему кузену Грегору?

— Ах, вы — его родственница? Значит, вы живете в пасторате?

— Нет, я живу в Розенберге. Сегодня мы с сестрой только в гостях в Верденфельсе.

Пауль вдруг остановился, и его лицо просияло.

— С вашей сестрой, госпожой фон Гертенштейн?

— Да. Вы знаете ее имя?

— Конечно! Я имел счастье быть ее спутником. Ваша сестра ничего не говорила вам об этом?

— Ни слова, — ответила Лили, которая решительно не могла понять, как можно было умолчать о подобном знакомстве.

На лице Пауля выразилось разочарование. Значит, даже его имя ни разу не было произнесено. Теперь он понял, отчего при первом беглом взгляде на девушку ее черты показались ему знакомыми, только имя Вильмут ничего не сказало ему. Зато Лили получила в его глазах совсем особенное значение с той минуты, как он узнал, что она близка к идеалу его мечтаний. Он рассказал Лили о встрече с ее сестрой в Венеции и высказал удивление, что случай снова свел его здесь с госпожой Гертенштейн.

Лили, не подозревавшая, что он целых полчаса проехал самым быстрым галопом, чтобы использовать этот «случай», также нашла это удивительным и ровно ничего не имела против того, чтобы молодой человек шел с нею. Таким образом они вместе направились к пастору, неся с собой орехи.

Священник сидел с Анной в кабинете, когда Лили ввела туда своего нового знакомого. При других обстоятельствах она побоялась бы сурового выговора от своего строгого кузена, который несомненно счел бы неприличным ее появление в обществе незнакомого молодого человека. Но так как дело касалось знакомого ее сестры, она считала себя вполне правой и спокойно представила пастору «господина барона фон Верденфельса», который намеревался сделать ему визит и которого она встретила у замковой горы. Само собой разумеется, об орехах не было сказано ни слова.

Пауль подошел ближе. Он не заметил ни холодного удивления на лице пастора, ни замешательства на лице госпожи Гертенштейн при его появлении. Он видел — только ту, воспоминание о которой не покидало его ни на минуту, и его глаза заблестели такой неподдельной радостью, что маленькая Лили с удивлением взглянула на него и составила свое собственное мнение об их случайном дорожном знакомстве.

Вильмут встал и сделал несколько шагов навстречу гостю, но не произнес ни слова привета, предоставляя молодому человеку рекомендоваться лично. Пауль повторил все то, что уже рассказала Лили, а именно — что он побывал в замке и не мог отказать себе в удовольствии познакомиться с пастором Верденфельса, которому он, как близкий родственник владельца, не совсем чужд. Вильмут выслушал его, не меняя выражения лица, затем поклонился и проговорил с ледяной холодностью: — «Я вас понимаю, барон! «, — но на его лице ясно выражался вопрос, который губы не решались произнести: «Что значит этот неожиданный визит? «.

Пауль сначала не обратил внимания на столь странный прием, так как его мысли были всецело заняты другим. Он нашел, что священник очень неприветлив и нелюбезен, но отнесся к этому совершенно равнодушно. Обращаясь исключительно к Анне, он выразил свою радость по поводу того, что ему довелось снова увидеть ее. Он, разумеется, и не подозревал, что она здесь, но надеялся, что она позволит ему возобновить их мимолетное знакомство. При этом он пустил в ход всю свойственную ему любезность, не заботясь больше о скучном священнике.

Однако Грегор был не из тех людей, которые позволили бы так легко отстранить себя. Несколько минут он внимательно и молча присматривался к молодому человеку, потом внезапно и довольно бесцеремонно прервал его оживленную речь вопросом:

— Вы, должно быть, недавно приехали в Фельзенек, барон?

— Всего неделю назад, — вскользь ответил Пауль, снова обращаясь к молодой женщине.

Но Вильмут подошел к ее стулу, облокотился на спинку и совершенно завладел разговором.

— Значит, у вас еще не было случая ознакомиться с местными условиями? — продолжал он.

— Нет, я здесь еще совершенно чужой, и потому мне очень хотелось бы хоть немного сориентироваться.

— Это вполне естественно. Но знает ли господин барон, что вы почтили меня своим посещением?

— Нет, он даже не знает, что я поехал в Верденфельс, — с нетерпением ответил молодой человек, сердясь на такой экзамен.

— Я так и знал, — холодно произнес Вильмут.

Это замечание поразило Пауля. В холодной сдержанности пастора он теперь видел что-то преднамеренное и в свою очередь принял холодный вид.

— Мой визит, очевидно, удивляет вас, — сказал он. — Я думал исполнить долг вежливости, посетив вас, так как замок Верденфельс принадлежит к вашему приходу. Но вижу, что ошибся, и очень жалею, что явился непрошенным гостем.

— Пожалуйста, барон! Вы для меня — желанный гость, — прервал его Вильмут, делая ударение на слове «вы». — Я спросил это только ради вас самого, боясь, что вам придется сильно поплатиться в Фельзенеке за этот визит.

Пауль посмотрел сперва на пастора, затем на Анну, как бы ожидая от них объяснения этих слов, но лицо Вильмута было по-прежнему непроницаемо, а Анна смущенно молчала, между тем как ее молоденькая сестра, жившая всего несколько недель в Розенберге, с величайшим любопытством прислушивалась к разговору, явно ничего не понимая.

Напряжение достигло высшей степени, но тут, к общему удовольствию, доложили о приходе почтальона, который должен был передать деловое письмо «в собственные руки пастора».

Вильмут извинился и вышел. Едва затворилась за ним дверь, как Пауль обратился к молодой женщине:

— Убедительно прошу вас объяснить мне, что все это значит.

Бросив взгляд на дверь соседней комнаты, Анна быстро и негромко проговорила:

— Я отвечу вам вопросом на вопрос: что означает ваше появление в этом доме? Как вы сюда попали?

— Я вам только что объяснил: самым простым образом. Но я вижу, что здесь существуют какие-то обстоятельства, из-за которых мое посещение должно казаться странным. Однако даю вам слово, я ничего подобного не подозревал. Ради Бога, скажите, что произошло между моим дядей и вашим родственником?

— Это вы узнаете в Фельзенеке, я в атом деле сторона.

Тот же холодный, почти неприязненный тон, который Пауль уже не в первый раз слышал из этих уст... Но на сей раз он не остановил его; он начал догадываться, что ее холодность относится не к нему, а к тому имени, которое он носит.

— Вы сердитесь на меня? — спросил он тихо, сердечным, умоляющим тоном.

— Я? Нет! За что мне сердиться на вас?

— Но вы не хотите позволить мне даже видеть вас. Вам была известна цель моего путешествия, а между тем вы и словом не обмолвились, что живете в Розенберге, и я совершенно случайно узнал об этом несколько дней тому назад. Или вы действительно хотели соблюсти тайну?

— Нет, я знала, что рано или поздно мое местопребывание откроется, но...

— Значит, вы позволяете мне приехать в Розенберг? — со страстной мольбой в голосе прервал Анну Пауль, не обращая внимания на то, что здесь сидела Лили и слушала его, широко раскрыв глаза; да ему и в голову не приходило скрывать свои чувства.

Молодая женщина, напротив, казалось, была неприятно смущена, но прежде чем она успела ответить, вошел Вильмут. Пауль тотчас же встал. Он чувствовал, что его импровизированный визит не может более длиться ни одной минуты, и, низко поклонившись госпоже Гертенштейн и Лили, вышел из комнаты. Вильмут не сделал ни малейшей попытки удержать его и проводил с той же ледяной холодностью, с какой встретил. Подобно Лили, молодой человек с облегчением вздохнул, перестав чувствовать на себе тяжелый взгляд холодных, строгих глаз пастора.

Между тем Лили дала волю своему удивлению и заявила, что молодой барон смотрел на сестру совсем особенным образом, а также совсем особенным тоном просил разрешения приехать в Розенберг. Одним словом, она нашла все это крайне подозрительным. Но бедной девочке вовсе не посчастливилось с ее остроумными заключениями: ее строго остановили, объяснив, что ей нечего говорить о вещах, которых она не понимает. Лили недоумевала, почему она в шестнадцать лет не может понимать «подобные вещи». Рассердившись, она схватила свои орехи и убежала в соседнюю комнату, тем более, что увидела входившего кузена Грегора.

— Странное посещение, — насмешливо и презрительно проговорил пастор, обращаясь к Анне. — Что ты о нем думаешь?

— Я думаю, что дело происходило именно так, как сказал молодой барон, — ответила Анна. — Он был в замке, и счел долгом вежливости навестить тебя.

Грегор пытливо поглядел прямо в лицо молодой женщине и резко произнес:

— Возможно! Боюсь только, что его вежливость менее всего предназначалась мне. Твои глаза, Анна, снова причинили зло, я с первой минуты увидел это. Но мне нечего предупреждать тебя, что ты должна держаться подальше от молодого человека: ведь он — Верденфельс, и это одно должно помешать вашему сближению.