Проклят и прощен

Глава 23

Старая роковая поговорка снова оправдалась! Теплое дыхание весны оказалось пагубным, и огромные массы снега и льда, внезапно обрушившиеся с горных высей, понесли с собой гибель долине. Горный поток все прибывал, его рев становился все оглушительнее, с каждым часом его волны угрожали все сильнее.

Со всех сторон надвигались мрачные тучи, хляби небесные разверзлись, и дождь днем и ночью лил потоками, словно готовился новый всемирный потоп. Над долинами, как дым, тянулись облака, в горах раздавался грохот низвергающихся лавин, в лесах стоял треск ветвей, ломающихся под тяжестью падающих снежных глыб; наконец и буря присоединила свою шумную песню к реву стихий. А над всем этим хаосом возвышалась окутанная облаками вершина Гейстершпица, посылая с ледников в долину все новые ревущие потоки, а с ними — гибель и разрушение!

Горные дороги стали непроходимы, даже прекрасная дорога в Фельзенек оказалась испорченной, и карета барона с трудом проехала по ней, когда он возвращался из своего горного замка с Анной Гертенштейн и ее сестрой.

Анна настояла на своем отъезде. Раймонд был совсем здоров, и она хотела провести в Розенберге шесть недель, оставшихся до их свадьбы. Поэтому барон также решил немедленно вернуться в Верденфельс, откуда мог ежедневно навещать невесту. Он намеревался проводить обеих дам в Розенберг, но, достигнув долины, они узнали, что мосту через реку грозило разрушение. Он уже дрожал под напором бешеных волн, и переправляться через него было очень рискованно. Таким образом, сообщение с другим берегом оказалось уже отрезанным и ничего больше не оставалось, как вернуться пока в Верденфельс, лежавший по эту сторону реки.

На следующий день по возвращении Раймонд с обеими дамами и Паулем, только что приехавшим из Будхорфа, сидели в гостиной. В вершинах деревьев парка шумела буря, и в окна стучали крупные капли дождя, но все звуки покрывал рев потока, слышавшийся совсем близко.

— В деревне просто жутко, — рассказывал Пауль, только что проехавший через Верденфельс. — Вода с каждой минутой поднимается, а вместе с тем растет тревога крестьян. Они с энергией отчаяния борются с наступающим на них потоком, но, боюсь, что их усилия ни к чему не приведут.

— Кажется, они слишком поздно поняли угрожающую опасность, — сказала Анна. — Еще вчера, когда мы ехали из Фельзенека, говорили, что деревне ничего не грозит, что это обыкновенный весенний паводок, не причиняющий серьезных повреждений. Вероятно, ночь принесла с собой несчастье. Как ты думаешь, Раймонд?

Стоявший у окна Раймонд повернулся к ней и ответил:

— Я думаю, что мы должны быть ко всему готовы. Я всегда проводил весну в горах, но ни разу не видел такого быстрого таяния снегов и такого бурного вскрытия горных рек. И ко всему еще этот бесконечный дождь. Если река действительно выступит из берегов, Верденфельс неминуемо погибнет.

Точно в подтверждение этих слов, из деревни донеслись глухие звуки медного колокола. На верденфельской колокольне били в набат, посылая во все стороны тревожную весть.

— Какой жуткий звон! — в страхе проговорила Лили.

Пауль вдруг встал и подошел к дяде:

— Раймонд, верденфельсцы не заслужили, чтобы мы заботились о них, и если ты не показываешься в деревне после того, что произошло, это вполне понятно. Но я все-таки не могу спокойно сидеть здесь, когда опасность там все растет. Позволь мне туда пойти! По крайней мере я увижу, в чем дело, и пришлю тебе сказать.

— Хорошо, иди! — серьезно ответил Раймонд.

— Боже мой! Пауль, неужели ты хочешь пойти на такой риск?! — с испугом воскликнула Лили.

— Мне лично не грозит никакая опасность, — успокоил ее Пауль. — Да один человек ничего и не может здесь сделать. Слава Богу, мой Бухдорф в безопасности — поблизости нет таких диких потоков.

Девушка больше не противоречила, но взяла его под руку и проводила до самых ворот, оставив барона с невестой наедине.

Анна не тронулась со своего места, но ее глаза не отрывались от Раймонда, который подошел к окну. Вполне понятно, что он остался дома: на его лбу еще багровел глубокий шрам, как воспоминание о кровавой встрече, уготованной ему жителями деревни, когда он осмелился оказаться среди них. Если бы он опять сделал то же самое, сказали бы, что «фельзенекский барон» из чувства мщения призвал на деревню несчастье. Было только справедливо предоставить теперь слепцов их собственной судьбе, но в глазах молодой женщины все-таки светился упрек.

— Дай Бог, чтобы опасность миновала село! — сказала она с безнадежным видом. — Если случится катастрофа, что будет с несчастной деревней и... с Грегором?

— С пастором? Ну, тот прикроется непогрешимостью своего сана и потребует, чтобы приход покорился воле Божьей. Без его вмешательства Верденфельс был бы теперь в безопасности, это он знает также хорошо, как и все, но ловко умеет выходить сухим из воды.

— Нет, нет, ты не знаешь Грегора! Что бы он ни делал, как бы ни заблуждался, им всегда руководит сознание собственной правоты. Если село действительно погибнет по его вине, то для него это будет хуже смерти.

— Я думаю, ты приписываешь ему больше сердца, чем у него есть на самом деле. Он сумел беспощадно судить меня, пусть теперь попробует судить самого себя.

— Знал ли Грегор о том, что сделал твой отец? — тихо спросила Анна.

— Нет, — ответил Раймонд, — по крайней мере, никогда не знал ничего в точности, но при своем знании людей лучше всех умел читать в прошедшем. Ты помнишь тот день, когда он пришел со своим обвинением? Я не отвечал даже на твой полный муки вопрос, потому что сознавать себя совсем невиновным я не мог, а признаться в своей вине перед этим судьей не хотел, и притом мне было отказано в просьбе видеться с тобой наедине. В тот же вечер Вильмут явился в замок и объявил мне, что поступил так в качестве опекуна, обязанного заботиться о будущности опекаемой им девушки, потом он пришел в качестве священника требовать, чтобы я облегчил свою совесть исповедью, открыв ему то, что выслушает от меня только священник.

— И ты отказался от этой исповеди?

— Конечно. Перед человеком, который только что разрушил мое счастье, я не мог смиренно повергнуться во прах, чтобы выслушать от него приговор себе; не мог обвинить перед ним и моего покойного отца, потому что горел к нему ненавистью и враждой. Я ответил Грегору, что предам себя суду одного лишь Высшего Судьи. Он посмотрел на меня ледяным взором и сказал: «Значит, священнику нечего у вас делать, господин Верденфельс, пока вы не образумитесь. Вспомните, что я указываю вам дорогу к прощению, но что вы сами закрыли себе этот путь, так как ваше молчание заставляет меня увериться в том, что я до сих пор лишь подозревал. Я подожду, пока вы сами добровольно придете ко мне, чтобы исполнить то, в чем сегодня мне отказываете». Он не дождался меня, и я подвергся отлучению.

Анна не возражала Раймонду. Она лучше всех знала, как вел себя Грегор, когда узнал, что находившаяся под его опекой девушка была невестой нынешнего владельца Верденфельса и что помолвка сохранялась втайне из уважения к недавней скоропостижной смерти его отца.

А звук набата между тем все не умолкал. Колокола взывали о помощи, но ей неоткуда было взяться. Тяжелые, глухие удары, словно прося и умоляя, неслись по горе наверх, к владельцу замка, мрачно смотревшему на потоки дождя и не желающему понять язык набата.

Вдруг послышался треск такой страшный и яростный, что заглушил даже рев реки. Можно было подумать, что по крайней мере половина села провалилась.

— Боже мой, это мост! — воскликнула Анна, вскакивая с места. — Он уже вчера был непрочен, и теперь его наверно снесло волнами!

Раймонд энергично позвонил.

— Пошлите кого-нибудь в Шлоссберг, — приказал он вошедшему слуге. — Пусть посмотрят, стоит ли еще мост! Я хочу немедленно знать это.

— Поднимемся на верхний балкон, — попросила молодая женщина, когда слуга поспешно удалился. — Оттуда видно и деревню, и все течение реки.

— Нет, нет, я не в состоянии видеть разрушение, которому не могу помешать!

— Вернее — ты не хочешь видеть его, потому что его вид станет властно взывать к тебе о помощи.

— О помощи этим людям? Нет, Анна! Ты не сознаешь, что они со мной сделали! Они даже своих детей научили ненавидеть меня, даже малюток заставляли от меня отворачиваться. Когда я в последний раз оказался среди верденфельсцев и подлый удар поразил моего Эмира, я убедился, что между нами все должно быть кончено. Теперь они только несут наказание за свою собственную слепоту. Зачем оттолкнули они ту помощь, которую я им предлагал? Пусть теперь покорятся своей судьбе!

Жестокость была вполне простительна человеку, доведенному до крайности, однако эти слова в устах барона звучали не сурово: в них слышалось тревожное желание оправдаться, тайная внутренняя борьба с самим собою, и это выражалось даже в поспешности, с какой Раймонд принялся шагать взад и вперед по комнате, словно хотел заглушить собственные мысли.

Вошел дворецкий и с бледным от ужаса лицом приблизился к барону.

— Мост только что сорвало, ваша милость. Мы видели это с чердака, а полчаса назад разрушило водяную мельницу.

— А люди? — со страхом спросила Анна.

— Мельник с семьей заблаговременно перешел в деревню, но и там можно ожидать худшего. Надежда уже потеряна, потому что все спасательные работы ни к чему не ведут.

Барон ничего не возразил, а только еще быстрее зашагал по комнате.

— Я пришел за приказаниями вашей милости на случай крайности. Почти все бегут оттуда и пытаются спасти все, что только могут захватить из своего добра. Шлоссберг — их единственное прибежище, но женщины и маленькие дети... под проливным дождем...

— Отворите все помещения фермы и подвалы замка, — приказал Раймонд, видимо пересиливая себя. — Чего требует долг человеколюбия, в том я никогда не откажу.

Дворецкий ушел, и в комнате воцарилось молчание. Раймонд избегал встречаться с глазами Анны, зная, чего они от него потребуют, хотя она не проронила ни слова.

Набатный колокол умолк, и дождь на время перестал, слышен был лишь все усиливавшийся шум реки. Может быть, крестьяне действительно отказались от спасательных работ и думали только о бегстве?

Через несколько минут дверь снова отворилась, и вошедший слуга подал барону сложенный лист бумаги.

— От молодого господина барона! От него только что пришел посланный.

Это был листок, вырванный Паулем из записной книжки и содержащий всего несколько строк, набросанных карандашом:

«Мост снесен, вода в реке все поднимается, через полчаса дойдет до деревни. Я велел беглецам спасаться на Шлоссберг, я знаю, что ты не откажешь этим несчастным в убежище. Они спасают только свою жизнь, потому что Верденфельс погиб!».

Раймонд прочел записку и передал молодой женщине. Та быстро пробежала ее и повторила:

— Верденфельс погиб! Раймонд...

Он взглянул на нее, их взоры встретились... Барон провел рукой по лбу, словно хотел отогнать какие-то мысли, и вдруг выпрямился, внезапно решившись.

— Подайте мне плащ! — крикнул он слуге. — Живо! Я иду в деревню!

— Слава Богу! Я знала! — воскликнула Анна, протягивая к нему руки.

Он прижал ее руки к своим губам, но голос его звучал сурово, когда он спросил:

— На что же ты надеешься? Разве могу я один отвратить опасность?

— Не знаю, — со вздохом проговорила Анна, — но у меня такое чувство, точно ты можешь сделать это. Во всяком случае я иду с тобой.

— В такую непогоду? Останься дома, Анна, прошу тебя!

— Нет! Ты понял, где сейчас твое место, а мое — возле тебя. Я пойду с тобой!

— Хорошо, идем! — решительно сказал Раймонд, обняв ее. — Мы не покинем их в страшную минуту!

Верденфельс лежал при выходе из долины, через которую протекала горная речка; это было первое населенное место на ее пути, и, следовательно, ему грозила самая большая опасность. Наверху, в горах, освобожденная от оков река могла нападать только на скалы и лесные чащи, и исполинские камни и вырванные с корнем деревья, которые она увлекала за собой, показывали, с какой страшной силой она там свирепствовала. Здесь она принялась за разрушение создания человеческих рук...

Первой жертвой потока стал массивный мост. Из его могучих каменных столбов уцелели только два, но и они были наполовину разрушены и каждую минуту тоже грозили падением. На них лежала изломанная в щепки часть настила моста, все остальное было унесено водой.

Горная дорога была полностью разрушена; небольшая роща, хоть как-то защищавшая ее, вся лежала на земле, залитая водой. Как тонкие хворостинки, были срезаны и унесены зеленые ели, и над всем нагромождением древесных стволов, ила и камней бурно неслись воды разбушевавшейся реки. Мельница исчезла, и на ее месте пенился поток, в обычное время представлявший собой маленький ручеек, который с тихим журчанием огибал Шлоссберг, теперь это был бурный поток, сливающийся с горной рекой.

Но ужаснее всего была сама река. Подобно гигантской мутно-желтой змее, шумя и пенясь, она извивалась по долине, неся с собою гибель и разрушение! Высоко вверх взлетали клочья темных, бешеных волн. Обломки скал, деревья, доски то показывались на поверхности крутящегося водоворота, то снова исчезали в пучине или с яростью ударялись о берег. Оторванные от него глыбы земли предоставляли еще больше свободы разыгравшейся стихии, тогда как на дне реки унесенные ею камни катились с таким грохотом, словно там стреляли из сотни орудий. Ничего не могло противостоять этому потоку: куда только он достигал, там все было обречено на гибель...

В деревне царило страшное волнение. Привыкнув к тому, что весеннее половодье обычно проходило благополучно, крестьяне сначала довольно спокойно смотрели на прибывающую в реке воду. Лишь последняя ночь показала этим беспечным людям, как близка и велика опасность. Теперь все бросились работать. Каждый, кто только мог стоять на ногах, начиная от самого богатого крестьянина, которому грозило полное разорение, и кончая беднейшим поденщиком, защищавшим свое жалкое имущество, изо всех, сил боролись с наступавшей стихией. С самого рассвета обезумевшие от отчаяния люди трудились, не покладая рук, и около полудня явилась было надежда спасти село. Но эта надежда стала слабеть по мере того, как день клонился к вечеру. И все эти сотни людей, изнемогавших в бесплодной борьбе с неумолимой стихией, преследовала одна неотступная мысль, выражавшаяся то в громкой жалобе, то в глухом ропоте:

— Если бы у нас были плотины! Спасительные плотины, от которых они с ненавистью и насмешкой отказались потому, что их предлагал «фельзенекский барон», теперь защищали только владения барона... Замок всегда был в безопасности на своей возвышенности, но парк, обширные сады и все принадлежавшие замку земли в долине без этих плотин неминуемо тоже погибли бы. Они лежали выше села и должны были бы стать первой добычей волн, но старый барон Верденфельс обнес парк на всем его протяжении каменными стенами. Покрытые зеленым дерном и заросшие кустарником, они казались созданными исключительно для украшения садов, а между тем служили отличной защитой от неистовства реки. С шумом, бешено пенясь, ударяли в них волны, бессильные разрушить то, что лежало за их оградой.

Если бы вокруг деревни были хоть те высокие земляные валы, которыми владелец Верденфельса хотел тогда защитить ее от ближайшей опасности! Не составило бы труда укрепить и поддержать уже готовые плотины, но создать их за несколько часов было совершенно невозможно, и тем не менее и это попытались сделать. Были срублены все деревья, оказавшиеся поблизости, прикатили массу камней, натаскали земли, чтобы укрепить хотя бы те части берега, которым угрожала наибольшая опасность. Все было напрасно. Река поглотила то, что должно было защитить от нее, и с ревом требовала новой добычи.

Более двенадцати часов крестьяне мужественно продолжали спасательные работы, но вместе с надеждой исчезали и мужество, и силы, и стало ясно, что гибель деревни неотвратима. Только один человек не мог и не хотел верить в это — пастор Вильмут.

С наступлением опасности он первый появился на месте и не уходил с наиболее уязвимых участков берега. Когда самые сильные мужчины уставали и вынуждены были меняться с товарищами, он один, казалось, не чувствовал усталости, не нуждался в отдыхе. Своим авторитетом он водворил порядок между потерявшими голову людьми и заставил их вести работы по известному плану. Он ободрял, приказывал, если требовалось, и ему повиновались.

Но прежнее благоговейное почтение и послушание исчезли. Крестьяне не понимали своего священника. Он торжественно объявил им, что больше никакого несчастья с ними не случится, если они будут верить в это, а несчастье пришло к ним! «Фельзенекский барон», значит, был прав, когда хотел помочь им, а пастор, не позволивший им принять помощь, стал виновником их гибели...

Вильмут чувствовал этот приговор, хотя громко еще не было произнесено ни слова упрека. Он читал его в мрачных взорах, в грозном молчании мужчин, в громких жалобах крестьян на собственное ослепление, помешавшее получить предохранительные плотины, а пастор лучше всех знал, что весь приход был лишь безвольным орудием в его руках.

«Если рука человека может предотвратить опасность, то тот, кто отталкивает эту руку, бросает вызов Господу Богу, и ты это сделал! «. Эти слова, сказанные когда-то Анной, теперь раздавались в ушах Грегора. Он говорил и действовал с обычным самообладанием, но мертвенная бледность лица и угасший, беззвучный голос выдавали то, что происходило в его душе. Он сеял ветер, а пожинал бурю, и сотни людей, благосостояние которых он сознательно взял на свою ответственность из-за ненависти к одному только человеку, вправе были требовать от него своего спасения.

Священник уже не решался указывать им на небесную защиту, как того требовал его сан, он и сам не смел больше надеяться на эту защиту и чувствовал приближение кары.

В общем смятении появление молодого барона Верденфельса прошло почти незамеченным, и сам он не нашел нужным вмешиваться в дело. Он лишь поговорил со старостой, который с вполне понятной робостью спросил, найдут ли в случае необходимости убежище в замке люди, лишившиеся крова. Пауль от имени дяди ответил утвердительно и тотчас отправил записку в замок к Раймонду, а сам остался, со сжимающимся от боли сердцем следя за бесплодными усилиями верденфельсцев, борющихся со смертельной опасностью.

— Больше ничего нельзя сделать! Нам не справиться с рекой. Пойдем спасать скот да то, что можно унести из имущества, пока наши дома еще стоят. Пойдемте! — сказал Райнер, и, бросив лопату, повернулся, чтобы уйти.

Однако Вильмут загородил ему дорогу.

— Останьтесь! — прерывающимся голосом сказал он, не то приказывая, не то прося. — Мы не должны уступать, не должны жертвовать деревней! Не теряйте мужества, тогда спасение еще может, да и должно свершиться.

Райнер горько усмехнулся.

— Тогда должно свершиться чудо, а пока мы станем ждать чуда, мы совсем пропадем. Смотрите, вот разваливается насыпь, которую мы возвели с таким трудом! Ничто больше не выдерживает!

Он был прав: только что обрушился один из наиболее опасных участков берега, увлекая за собой с неимоверными усилиями воздвигнутую защиту. С грохотом полетели вниз древесные стволы, а тяжелые обломки скал река катила и вертела так, словно это были маленькие камешки.

Вильмут схватил отброшенную Райнером лопату и принялся работать, пытаясь заразить всех своим примером.

— Заделывайте пробоину! — крикнул он вне себя. — Ради Бога, держитесь! Если вода ворвется сюда, деревня погибнет!

— Ну, ваше преподобие, вы-то при этом ничего не потеряете! — с упреком сказал Райнер. — Или правительство, или «фельзенекский барон» выстроят вам новый дом, потому что Вёрденфельс не может остаться без священника. А вот нам они ничего не построят, нам придется самим о себе заботиться. Надо было нам о себе думать, когда он предлагал построить плотину, но тогда мы поверили вам, и теперь приходится раскаиваться!

Это был первый упрек, высказанный вслух по адресу священника, но его было достаточно, чтобы накопившееся в последние часы недовольство вырвалось наружу. Послышались жалобы, упреки, даже угрозы — всеобщее бедствие вмиг уничтожило прежнее послушание и годами сложившееся уважение. Перед лицом смертельной опасности люди произносили приговор, в первый раз призывая к ответу священника, к которому до сих пор питали слепое доверие.

Вильмут сделал последнее усилие, чтобы заставить людей остаться на месте. С проблеском прежней энергии он загородил дорогу колеблющимся, то заклиная, то приказывая, однако напрасно — никто не слушал его слов, к которым прежде относились как к словам оракула. Спеша последовать примеру Райнера, все бросали орудия и уходили, чтобы спасти хоть что-нибудь из своего имущества.

Грегор остался один. Он видел приближающуюся гибель деревни, слышал крики удалявшейся толпы, называвшей его виновником несчастья! У самых его ног шумел поток, набегавший все дальше на полуразрушенный берег и отрывавший от него глыбу за глыбой. А в селе все еще били в набат, на который с ужасом отзывались окрестные деревни.

Тогда наконец сломилась железная сила Грегора. Упав на колени, он простер к небу судорожно сжатые руки, и из его груди вырвался крик:

— Великий Боже! Не допусти несчастных искупить мою вину! Возьми мою жизнь, предай меня на жертву этому потоку, но спаси деревню, спаси людей! Я не могу перенести, чтобы они погибли у меня на глазах. Сделай чудо, пошли нам спасителя, помощника в нашей беде!

Однако с затянутого тучами неба лились только потоки дождя, и в ответ на эту отчаянную мольбу слышался лишь рев потока, сквозь который доносились вопли беглецов, уже бегущих к деревне.

Внезапно они умолкли, и обезумевшая толпа остановилась, словно приросшая к месту: при входе в село показался Вёрденфельс рядом с Анной Гертенштейн. Появление барона именно в ту минуту, когда всякий порядок был разрушен и люди окончательно потеряли голову, произвело поразительное действие. Перед ними стоял сам «фельзенекский барон», получивший за желание помочь им награду, след которой еще ясно виднелся у него на лбу. Пришел ли он, чтобы насладиться их несчастьем? Может быть, он из мести накликал на них беду? Или он пришел спасти их? На миг все онемели, затаив дыхание.

— Назад! — крикнул барон громким, властным голосом, который все уже хорошо знали со времени последней с ним встречи. — Что вам нужно в деревне? Опасность там, на берегу, — там и ваше место!

— Но берег обваливается! — раздалось со всех сторон. — Вода совсем близко и поднимается все выше!

— Так надо дать ей выход! Не убегайте, как сумасшедшие, а следуйте за мной! Есть средство спастись, я покажу его!

Спасение! Подобно электрической искре, пробежало это слово по толпе. Неужели у этого человека действительно была сверхъестественная сила, если он мог обещать спасение, когда все уже было потеряно? Все равно, он был тут и хотел помочь, так уж верно знал, что надо делать.

Никому другому не удалось бы остановить и образумить потерявших голову людей, но суеверие, часто грозно выступавшее против барона Раймонда, теперь оказалось его могучим союзником. Ему верили и потому слушались, и, когда он вместе с Анной направился к берегу, все без исключения последовали за ним.

Пауль немедленно присоединился к дяде, так же как и появившийся тут же управляющий Фельдберг. Они подошли к тому месту, где за несколько минут перед этим шла лихорадочная работа, и Верденфелы внезапно очутился лицом к лицу с Грегором Вильмутом. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Суровый упрек замер на губах Раймонда, когда он прочел в глазах противника смертельную муку. Этот день отомстил за него его неумолимому судье. Не произнеся ни слова обвинения, барон отвернулся и подошел к самому берегу.

Анна, не видевшаяся со своим двоюродным братом с того дня, когда поспешила уехать в Верденфельс к раненому Раймонду, подошла к нему и тихо сказала:

— Мужайся, Грегор! Раймонд поможет!

Не глядя на нее и не отрывая застывшего взора от прибывающей воды, Вильмут произнес глухим, надорванным голосом:

— Разве он может сотворить чудо?

— Бывают чудеса, которые могут сделать люди, если они получат указания свыше! — серьезно сказала молодая женщина. — Посмотри на крестьян — они в него верят!

Вильмут устремил долгий мрачный взор на окружавших барона людей. Все молчали, не сводя глаз, с тревогой ожидая, что он предпримет. Проклятый, презираемый, он теперь был единственным защитником, которому они жаждали верить, а еще недавно, всесильный пастор стоял одиноко, всеми покинутый. Его самого постигла участь, которую он издавна готовил своему противнику...

Проведя долгие годы среди высоких гор, Раймонд был хорошо знаком с весенними паводками и знал им цену. Взвесив опасность, он нахмурился: опыт подсказал ему, что не позже, чем через полчаса, река достигнет деревни. Бросив еще один взгляд на высокие вершины деревьев своих собственных садов, он решительно выпрямился и указал рукой по направлению парка:

— Ломайте стену!

Никто ничего не ответил и не тронулся с места. В первую минуту люди даже не поняли приказания. Один Вильмут сообразил, в чем дело, и на его лице выразилась смесь недоверия и вспыхнувшей надежды.

— Господин Верденфельс, что вы хотите делать? — закричал он.

— Создать для воды выход, чтобы отвести ее от деревни. Другого средства нет.

— Раймонд, подумай, ради Бога, о последствиях! — воскликнул стоявший рядом с ним Пауль. — Дело тут не только в одних садах: все твои владения там, в долине, погибнут!

— Погибнут? Я это знаю! Ломайте стену!

Приказание звучало очень энергично, и крестьяне начали наконец понимать, какую жертву собираются им принести, теперь и они увидели, в чем спасение. В одну минуту похватав брошенные инструменты, они готовы были немедленно устремиться к указанной стене, но их снова удержал голос барона:

— Постойте! Сперва разделитесь так, чтобы не мешать друг другу. Райнер, отправляйтесь с половиной людей в парк и начинайте ломать стену изнутри, как раз посредине, где стоит высокая ель; остальные будут работать снаружи, я сам все покажу им! Фельдберг, предупредите садовника, пусть он вместе с семьей перебирается в замок, его дом — единственное строение внизу. Пауль, ступай поскорее в замок и пришли сюда весь запас охотничьего пороха! Боюсь, что нам придется взрывать стену... А теперь все за работу! — Время не терпит!

В поощрении не было необходимости. Коротко и ясно выраженное приказание, в котором все было предусмотрено и ничто не забыто, произвело сильное впечатление на людей, и они немедленно повиновались. Даже неукротимый Райнер беспрекословно подчинился авторитету человека, которого чуть не убил. Он быстро исчез со своим отрядом за воротами парка, Пауль и Фельдберг поспешили в замок, а Верденфельс стал отдавать приказания оставшимся.

Подойти к воротам снаружи оказалось невозможным, так как к ним уже подступала вода. Пришлось с двух концов добираться до них по стенам, а вслед за тем и на высоких и широких насыпях началась работа лопатами, заступами, кирками, всем, что было под рукой. Удар за ударом обрушивался на каменные стены, над разрушением которых трудились сотни рук. Но стены, сложенные для противодействия разбушевавшейся горной реке, не поддавались усилиям человеческих рук. Громадные плиты, в двадцать лет успевшие обрасти дерном, в который многочисленные деревья пустили корни, оказались спаянными между собой. Каждый камень приходилось отрывать отдельно, поэтому работа продвигалась очень медленно, а вода прибывала слишком быстро...

Грегор Вильмут стоял все на том же месте, хотя вода подступала все ближе. Всего ужаснее для энергичного человека было остаться без дела, когда весь его приход боролся за свое спасение. Его помощь здесь не требовалась: рабочих рук и без него было достаточно, а руководил всем Раймонд Верденфельс, стоявший на стене, у самого грозного потока, и отдававший приказания на все стороны. Его голос ясно слышался, преодолевая шум и грохот, его глаза следили за всем, и люди повиновались ему со страстным усердием, словно их спасение зависело только от этого голоса и этого взгляда.

Вильмут видел все это, так же как видел лицо молодой женщины, стоявшей в нескольких шагах от него. Анна осталась здесь по настоянию Раймонда, и ее глаза были устремлены только на него одного. Любимый ею человек, презирая опасность, с несокрушимой энергией взял на себя управление, чтобы спасти корабль от крушения, и лицо Анны светилось счастьем и гордостью. Это ее голос пробудил мечтателя, и в часы грозного бедствия он показал себя настоящим мужчиной, он искупил свою вину не словами, а действием, как и подобает мужчине!

Наконец из замка вернулись Пауль и Фельдберг с запасом пороха. Барон приказал приступить к последнему средству, так как была сделана лишь треть работы, а опасность уже достигла высшей точки. По его указанию были сделаны необходимые приготовления, после чего все отошли от стены по направлению деревни. Когда последний из крестьян был вне опасности, барон подал условный знак.

Была подожжена и с грохотом взорвалась подведенная мина, почва кругом задрожала, в воздух полетели камни, глыбы земли и куски дерна, часть стены рухнула, и в побежденной наконец насыпи образовалась широкая брешь.

Крестьяне в тревожном ожидании окружили барона. Он стоял возле Анны, поспешившей к нему, как только он сошел со стены. Оба сквозь частую сетку дождя смотрели на принесенную в жертву долину.

— Теперь дорога открыта! — тихо сказал Раймонд. — Мы успели сделать это как раз вовремя — вода подходит!

Вода действительно приближалась, не желая упустить брошенную ей добычу. Волны уже катились по разрытой почве, уже жадно лизали открытую брешь. И вот поток нашел себе дорогу — вода с шумом всей своей массой обрушилась на парк... Уцелевшая после взрыва часть стены у бреши не устояла против этого натиска: ее сорвало и унесло. Высокие деревья зашатались, как в сильную бурю, некоторые из них уже повалились, увлекая с собой соседние деревья, слышался только треск падающих стволов. В несколько минут роскошные насаждения, с огромными затратами создававшиеся в течение жизни трех поколений, превратились в бурное озеро, в волнах которого были погребены прелестные места для прогулок, фонтаны, статуи. Ничто не избегло уничтожения! Воды струились в низину, где лежала самая богатая часть владений барона, не защищенная больше никакой оградой. От все прибывающих новых масс воды бушующее озеро расширялось, пока не достигло ряда возвышенностей, лежавших позади Бухдорфа. Поля и луга безвозвратно погибли под грудами ила и камней в темной пучине, на много лет превратившей их в бесплодные равнины.

Жертва была принесена в полном объеме. Но она не была напрасной. Вся вода, низвергшаяся с высоких гор, стремительно мчалась теперь через парк в низменность, а в нижнем течении реки начала спадать. Сила потока разделилась, а потому ослабела, вода медленно ушла от села, которому только что грозила, и деревня Верденфельс была спасена.

В лихорадочном возбуждении толпа застыла в ожидании; когда спасение родной деревни стало очевидным, взоры всех обратились к барону. Бледный от внутреннего волнения, он стоял спокойно, глядя как по его владениям широкой волной пронеслось разрушение, вызванное им самим. И когда сначала отдельные голоса, а потом и все остальные радостно возвестили, что вода пошла на убыль, что для села опасность миновала, в темных глазах Раймонда блеснул светлый луч, и из его груди вырвался глубокий вздох. Вместе с ним с плеч барона как будто упал тяжелый груз, долгие годы заставлявший его мучительно страдать.

Можно было подумать, что злой дух, пославший крестьянам бедствие, умиротворился принесенной жертвой. Еще работы не были окончены, как дождь уже перестал, а теперь внезапно переменился и ветер, в продолжение трех суток неустанно нагонявший тяжелые дождевые тучи. За горами на темном небе появился первый проблеск света.

Крестьяне начали переглядываться и перешептываться. Им хотелось открыто поблагодарить барона и в то же время было стыдно перед человеком, к которому они так долго относились, как к злейшему врагу. Все выталкивали вперед старшину и подбадривали его произнести маленькую речь. Но еще раньше к барону приблизился Вильмут, видимо, желая заговорить. Но в это время со стороны деревни подошел старик. Седые, мокрые от дождя волосы спутанными прядями свешивались ему на лоб, лицо выражало полное отчаяние. Это был Экфрид. В последние дни он лежал больной и, когда соседи сказали ему, что надо уходить, что вода грозит затопить деревню, он с трудом выбрался из дома и потащился вслед за женщинами и детьми, искавшими убежища в Шлоссберге. Вдруг разнеслась весть, что «фельзенекский барон» находится в самом опасном месте и обещает спасти деревню. Как это будет, никто не знал, но потом все услышали, что решено сломать защитную стену, и видели, как она взлетела на воздух. Тотчас вслед за тем явился Фельдберг и крикнул беглецам, что они могут возвращаться в свои дома, что барон отвел воду в свои сады, что в низине все пропало, а деревня спасена.

При этом известии у Экфрида вырвался душераздирающий крик, и он, не позволяя удержать себя, бросился прочь. Казалось, он на каждом шагу готов упасть, но смертельный страх гнал его вперед, пока он не добрался до того места, где собрались крестьяне. Здесь силы оставили его, и он упал у самых ног пастора.

— Мой Тони! — закричал он. — Рыбаки на Грундзее! Они утонут и Тони вместе с ними!

Вильмут вздрогнул, барон и все окружающие стояли, как громом пораженные. В лихорадочной тревоге никто не вспомнил, что на берегу уединенного озера стояла единственная во всей низине рыбачья хижина, которой должна была грозить неминуемая гибель.

— Мой бедный мальчик, мой бедный мальчик! — повторял Экфрид, все помыслы которого сосредоточились на одном этом пункте. — Вы взяли его от меня, ваше преподобие, вы отдали его туда, а теперь он должен погибнуть в водовороте! Отдайте мне моего Тони!

Лицо Вильмута покрылось смертельной бледностью; он прижал руки ко лбу, на котором выступил холодный пот. Молча, не в силах вымолвить ни слова, смотрел он на старика, требовавшего от него жизнь своего внука; ужасным испытанием этого дня еще не суждено было кончиться!

— Не надо так отчаиваться, Экфрид! — сказал барон Раймонд, раньше других пришедший в себя. — Без сомнения, можно будет помочь им, если вообще помощь окажется необходимой. В худшем случае у рыбака ведь есть лодка, в которой он может спастись со своей семьей.

— Если успеет, — заметил Пауль. — Вода вихрем понеслась в долину, а люди ведь совсем не ждали и не подозревали опасности.

Теперь и Грегор оправился, к нему вернулась прежняя энергия. Беззвучным, но твердым голосом обратился он к барону:

— Надо убедиться: со Шлоссберга видна вся низина, а лодка направится или сюда, или к бухдорфской возвышенности.

— Совершенно верно! — согласился Раймонд. — У нас не было выбора: для спасения деревни необходимо было разрушить стены, но три человеческие жизни — слишком дорогая за это цена! Останьтесь здесь, Экфрид, и отдохните! Будет сделано все, что только можно!

Он поспешно удалился вместе с Вильмутом и Паулем, за ними последовала большая часть крестьян.

Анна осталась с Экфридом, тщетно пытаясь успокоить его. Старик не выдержал, он хотел видеть и слышать все, что делалось, и, поддерживаемый сострадательными руками, тоже добрался до Шлоссберга.

Открывавшийся оттуда вид не внушал надежды. Уже почти вся низменность была под водой, ежеминутно поднимавшейся, так как через парк все еще катились бурные волны, хотя и не с первоначальной яростью, и направлялись прямо к маленькому озеру Грундзее.

На берегу его можно было различить рыбачью хижину, уже со всех сторон окруженную водой, которая, вероятно, уже давно начала проникать в дом через двери и низкие окна. О судьбе обитателей хижины в эту минуту невозможно было догадаться, так как на пустынной поверхности воды не было видно лодки. Не больше третьей части всех жителей осталось у деревни на случай нового подъема воды, остальные, так же, как и прислуга из замка, собрались здесь. Все были в страшном волнении и обменивались тревожными замечаниями. Пауль стоял с Анной и пришедшей Лили, стараясь убедить их, что рыбаки могли своевременно укрыться в безопасном месте. Лили верила ему безусловно, но Анна, ни слова не возражая на его утешения, не сводила взора с лица Раймонда, стоявшего на выступе холма рядом с Вильмутом.

— Боюсь, что наводнение застало их врасплох, — сказал барон, пристально глядя в принесенную из замка подзорную трубу. — Похоже, они не успели отвязать лодку и спаслись на крыше. Там что-то виднеется, но трудно что-нибудь различить сквозь туман.

Он передал трубу пастору, и тот направил ее в ту же сторону. Эти двое мужчин, до последней минуты остававшиеся врагами, теперь стояли рядом, обмениваясь замечаниями, словно это само собой разумелось.

— Люди на крыше, — решительно сказал Вильмут после короткой паузы. — Они подают сигналы об опасности... лодку угнало... им до нее не добраться.

И он указал на темный предмет вдали, который можно было принять за плывущее бревно. В трубу он разглядел, что на самом деле это была маленькая рыбачья лодка. Видимо, в первую минуту ее оторвало от привязи, а поток отнес ее в противоположную сторону. А ведь только в ней одной было спасение, больше негде было достать лодку в горной деревне: для диких горных речек не годились даже самые легкие челноки.

— Остается только быстро сколотить плот, — сказал Райнер. — Если мы все примемся за работу, он живо поспеет, и на рассвете можно уже будет отправиться туда. До тех пор они, может быть, выдержат.

— До тех пор они не выдержат, — объявил Вильмут. — Я знаю этот домишко: в несколько часов течение разрушит его ветхие стены, и дом погибнет еще до наступления ночи. Необходимо помочь им немедленно. Мы должны туда добраться, все равно каким образом!

— Постойте! — крикнул Верденфельс, осененный счастливой мыслью. — На пруде замка есть маленькая лодка, которую на зиму убирают. Фельдберг, где она?

— Не знаю... вероятно, где-нибудь на ферме, — нерешительно произнес управляющий.

— Так посмотрите сейчас же и прикажите немедленно принести ее сюда. Торопитесь!

Фельдберг поспешил к ферме, до которой вода не дошла, так как она стояла на возвышенности.

— Это делу не поможет, пока течение будет так стремительно, — е сомнением проговорил Райнер. — Посмотрите только, как крутится вода! Хотел бы я посмотреть на смельчака, который решится отправиться туда! Назад он уже не вернется!

Раймонд Верденфельс не возразил ни слова, но его взгляд невольно встретился со взглядом священника. На немой вопрос последовал немой ответ, но мужчины поняли друг друга. Барон отвернулся и спокойно произнес:

— Люди найдутся, была бы лодка!

Анна также заметила и поняла этот обмен взглядами. Как только Раймонд подошел к ней, она судорожно схватила его за руку и, отведя в сторону, спросила, едва переводя дыхание:

— Что ты хочешь делать? Подвергнуться смертельной опасности, оставив меня в неописуемом страхе? Разве ты не принес уже достаточно жертв? Вот стоят сотни спасенных тобой людей, пусть они и помогут рыбакам!

— Из них ни один не отважится, кроме, может быть...

— Грегора! Я знаю, я видела это по его глазам. Так пусть он попытается спасти их один, он должен искупить свою вину, и он это сделает!

— А мне разве не надо ничего искупить? — спросил Раймонд так тихо, что его слышала одна Анна. — Вспомни тот час в Фельзенеке, когда я открыл тебе свое прошлое. Первой жертвой огня сделался дом Экфрида, а его единственного сына вытащили мертвым из-под развалин. Теперь там, у рыбаков, его внук, единственное, что осталось у старика, чем он дорожит. Я в долгу у него за человеческую жизнь. Дай мне прогнать последнюю тень, которая еще грозит мне из далекого прошлого!

Ты ведь знаешь, как часто в Венеции я один отправлялся на Лидо при сильном волнении и как хорошо умею справляться с волнами.

— Море не так опасно, как этот стремительный водоворот и те обломки, которые он несет с собой! Неужели мне суждено увидеть, как ты погибнешь в нем? Останься, Раймонд! Ты не можешь ехать, если я тебя прошу, умоляю остаться!

— Если ты потребуешь — я останусь, но, я знаю, ты не потребуешь этого от меня.

— А я все-таки требую! — сказала молодая женщина с энергией отчаяния. — Я имею право на твою жизнь, теперь она принадлежит мне, и я не хочу потерять ее!

Их разговор был прерван приходом Фельдберга, сообщившего, что лодка оказалась в сарае на ферме; тут же вслед за ним принесли маленькую, хорошенькую лодочку, предназначавшуюся для плавания по тихому, спокойному пруду и совершенно не приспособленную для крайне опасной поездки.

— Это не годится! — сказал Пауль. — Такая хрупкая вещь не выдержит напора волн: первое же бревно, на которое она натолкнется, пустит ее ко дну. Брось эту мысль, Раймонд! Было бы просто безумием отправиться на таком утлом суденышке, а уже назад на нем вернуться совсем невозможно!

Теснившиеся вокруг лодки крестьяне вполне разделяли мнение молодого барона. Оставалось только делать плот и дожидаться утра. Может быть, рыбачья хижина еще и устоит до тех пор, может быть, Господь смилостивится над ними.

В это время Экфрид, едва удерживаясь на ногах, протеснился сквозь толпу и с трудом проговорил:

— Если никто не решается — поеду я! Пустите меня, я хочу попробовать!

— С ума ты сошел, старик? — со своей обычной грубостью крикнул Райнер, отталкивая его. — Ты еле на ногах стоишь, где же тебе поднять весло и править лодкой? На это нужны не такие силы!

Экфрид сам сознавал свою слабость, и сила, которую ему придало отчаяние, так же скоро погасла, как и вспыхнула. Ломая руки, он обводил глазами присутствующих, ища помощи и нигде не видя утешения.

Вильмут подошел к лодочке и стал внимательно осматривать ее, затем поднялся и прежним повелительным тоном произнес:

— Кто из вас умеет обращаться с рулем? Грести берусь я.

— Вы, ваше преподобие? — воскликнул Райнер, в изумлении отступая от него. — Вы хотите сами? Нет, это невозможно!

— Так будет! — последовал холодный, решительный ответ. — Когда я был еще мальчиком, мне иногда приходилось грести, и уменья у меня, вероятно, хватит. Но теперь дело за рулевым. Нет ли между вами кого-нибудь, кто может и хочет взяться за это?

Общее молчание было ответом на его вопрос. Жители горных стран умели хорошо обращаться с ружьем, но править лодкой их не учили. Они с ужасом глядели на своего пастора, отважившегося довериться коварной стихии, только что грозившей им гибелью, и никто не выражал желания последовать его примеру.

— Ты видишь, Анна, никто не решается! — вполголоса сказал Раймонд. — Ты и теперь хочешь удержать меня?

— Ради Бога, что ты вздумал? — вмешался Пауль, услышав эти слова. — Неужели ты хочешь отправиться в лодке? Не позволяйте этого, дорогая Анна, удержите его! Он ведь только что выздоровел!

Анна не отвечала. Еще недавно она сама побуждала Раймонда идти спасать крестьян, а теперь обеими руками держала его за руку и не хотела отпускать от себя. Она тогда не думала, что дело будет идти о жизни и смерти.

— Я этого не допущу, — продолжал Пауль. — Лучше я сяду в лодку и попытаюсь...

Он не мог продолжать, так как Лили с криком ужаса бросилась ему на шею, громко уверяя, что умрет от страха, если он покинет ее.

— Ты должен остаться, Пауль, — сказал Раймонд с присущей ему спокойной решимостью. — Посмотри на свою невесту! Прежде всего ты должен думать о ней.

— А ты? Разве ты не в таком же положении?

— Я? — В глазах Раймонда опять, как молния, сверкнул ясный луч. — Этой поездкой я должен заслужить невесту и счастье. Анна, ты по-прежнему требуешь, чтобы я остался?

Взоры молодой женщины устремились к тому месту, где трое людей в смертельном страхе ожидали спа-сения. Медленно выпустила она руку Раймонда и проговорила дрожащими губами:

— Ступай! Господь сжалится над нами!

— Спасибо! — тихо, но искренне и Горячо произнес Раймонд и быстро подойдя к крестьянам, приказал: — Спускайте лодку! Я буду править.

Со всех сторон послышались бурные возражения. Люди не хотели отпускать в опасный путь ни своего помещика, ни пастора, все стали громко просить и отговаривать, но Вильмут сразу положил этому конец:

— Нельзя терять ни минуты. Спускайте лодку! Вы готовы, господин Верденфельс? Я готов!

Крестьяне поняли, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Дюжина здоровых рук схватила лодку, и через минуту она уже качалась на воде. Вильмут уже собирался занять свое место, как вдруг в последнюю минуту к нему подошел Райнер.

— Возьмите меня с собой, ваше преподобие! — решительно сказал он. — У меня пара здоровых рук, которые могут пригодиться вам. Вы с бароном одни не справитесь.

— Садись! — также коротко ответил Вильмут.

Раймонд протянул руку провожавшему его племяннику.

— Прощай, Пауль! Если я не вернусь — позаботься об Анне. Теперь она найдет брата в муже своей сестры.

В ответ молодой человек крепко пожал ему руку. У него достало бы мужества пуститься навстречу опасности, но он не в силах был перенести отчаянные рыдания маленькой Лили. Ему было непонятно, как мог Раймонд ставить на карту свое с таким трудом завоеванное счастье ради спасения чужих ему людей, не понимал он и его невесты, которая могла отпустить его.

Раймонд занял место у руля. Первые удары весел далеко вынесли лодку, и вскоре она достигла подхватившей ее быстрины. Утлое суденышко качалось и вертелось в водовороте, выбраться из которого было в высшей степени трудно и опасно. Но оба гребца прилагали все свои силы, а руль был в надежных руках Раймонда. Эти белые, почти прозрачные, с виду слабые руки умели подчинять себе дикого Эмира, заставляя его делать безумно смелые прыжки через пропасти, они и здесь доказали свое умение и силу. После минутной борьбы с волнами лодка выбралась на настоящий путь и быстро понеслась вперед, лавируя среди плавающих стволов и обломков плотин, которые при первом столкновении могли раздавить ее.

Воздух между тем стал заметно чище. Горы начали выступать из тумана, но зато последний стал спускаться в долину, сгущаясь над поверхностью воды. Рыбачья хижина совершенно скрылась из глаз, даже лодку можно было видеть лишь очень недолгое время, затем и она исчезла в тяжелом, мутном тумане.

Из деревни стали поступать хорошие известия. Выше сделанной в стене бреши вода больше не поднималась, достигнув, по-видимому, высшей точки; она уже не так бешено, как сначала, врывалась в приготовленное для нее отверстие. Волнение стало утихать, и теперь можно было вернуться в лодке, если бы удалось избегнуть главного течения, хотя опасность все еще не миновала.

Прошло почтя два часа, уже спускались сумерки. Вся низменность была окутана сероватым паром, из которого доносились шум и плеск почти невидимой воды. Быть может, за этой туманной завесой те, кому грозила опасность, вместе со своими спасителями боролись за свою жизнь, и никто не мог прийти им на помощь, никакой призыв не мог достичь до них!

Анна стояла на том же самом месте, где ее оставил Раймонд. Она не слышала утешений Пауля и Лили, не видела ничего вокруг себя. Бледная, безмолвная, она вглядывалась в туман, в котором исчез Раймонд, в волны, уже сомкнувшиеся, может быть, над его трупом. Возле нее стоял на коленях Экфрид и молился, прочие молча стояли вокруг них, бессильные чем-нибудь помочь.

Вдруг молодая женщина вздрогнула. Она заметила то, чего еще никто не видел. В тумане что-то двигалось и по мере приближения становилось все яснее. Уже можно было различить очертания лодки и наконец — фигуры сидевших в ней людей.

Медленно, с невыразимым трудом подвигалось вперед маленькое суденышко. Как ни старались плывшие в нем удаляться от середины, им все же приходилось бороться с сильным течением. На дне лодки, между двумя напряженно работавшими гребцами, сидели скорчившись двое людей, окоченевшие от холода и сырости, обезумевшие от перенесенного смертельного страха; а у ног барона, обеими руками державшего руль, сидел ребенок, в страхе обнимавший его колени и прятавший в них свое личико, чтобы не видеть пенящейся воды.

Все бросились навстречу прибывшим. Мужчины прыгали в воду, со всех сторон на помощь протягивались руки, громкие голоса радостно приветствовали лодку.

— Мы привезли всех троих! — закричал Райнер, первый выпрыгивая на берег. — Мы приехали как раз вовремя — дом уже шатался, когда мы приставали, и рухнул вслед за нами. Ну, и пришлось же поработать на обратном пути! Я думал, что не справимся с течением, но господин барон и наш пастор выдержали, точно они из железа!

Вильмут поддерживал рыбака и его жену, с трудом державшихся на ногах, а Раймонд Верденфельс, вышедший из лодки последним, держал на руках маленького Тони. Мальчик уже не боялся «фельзенекского барона», рука которого вытащила его из погибавшего дома и провела лодку сквозь туман, через страшные волны. Ребенок обеими руками обнимал барона за шею и не хотел расставаться с ним.

Взглядом и улыбкой послав привет Анне, встретившей его на берегу, Раймонд повернулся к стоявшему рядом с ней Экфриду и сказал:

— Экфрид, вот ваш Тони! Передаю его в ваши руки здоровым и невредимым. Получайте его!

Это был ответ на те самые слова, которые Экфрид, издеваясь, бросил ему в порыве бешенства, когда его поймали на поджоге. Лицо старика странно передернулось, он молча, пристально посмотрел на барона, потом протянул руки к внуку. Когда белокурая кудрявая головка ребенка прижалась к его груди и с заплаканного личика на него глянули голубые глазки, лишь тогда старик полностью осознал, что ребенок спасен. Лишь тогда к нему вернулись жизнь и способность двигаться. Он прижал к себе мальчика и с криком, в котором слышалось рыдание, упал на колени перед человеком, которого так долго и так страстно ненавидел.

Не стесняясь присутствием многочисленных свидетелей, Анна бросилась на шею к Раймонду, а он не выпускал ее из объятий, словно они были одни в целом свете. К ним подошел Грегор Вильмут, и во взгляде, которым он окинул их, не было больше ненависти. Теперь, когда он сам помог спасти людей, у гордого священника нашлись наконец слова, которые раньше он не мог выговорить, и он произнес их так громко, что все присутствовавшие слышали:

— Благодарю вас, господин Верденфельс, от имени деревни, которую вы спасли. Без вашей великодушной жертвы она погибла бы, а ее жители стали бы нищими.

— Вы также, ваше преподобие, спасали то, чем я должен был пожертвовать под давлением опасности, — с глубокой серьезностью ответил Раймонд. — Два часа мы рядом боролись за три человеческие жизни и спаслись только чудом. Я думаю, мы можем не возвращаться к прежней вражде.

Он протянул руку, но, когда Вильмут положил в нее свою, Анна испуганно воскликнула:

— Что это, Грегор? Твои руки в крови!

— От работы, — спокойно ответил Грегор.

Его ладони действительно были покрыты кровью от непривычного труда, и этими израненными руками он продолжал грести точно так же, как греб Райнер своими привычными к работе здоровыми кулаками.

— Раймонд, из деревни только что пришли сказать, что и в верхней части течения вода пошла на убыль, — сказал подошедший Пауль. — Больше нечего опасаться, ветер окончательно переменил направление.

Он указал на горы, все более очищавшиеся от тумана. Только что вынырнул из облаков увенчанный снегом Гейстершпиц и бросил взгляд вниз на все причиненное им зло. Давно-давно он послал ту бурю, которая разносила огонь от одного дома к другому, и обратила Верденфельс в груду пепла; на этот раз он согнал вниз горные потоки из глетчеров, грозившие гибелью. Но сейчас деревня осталась целой и невредимой; вода скрыла под собой лишь богатые владения барона Верденфельса, и в этих волнах погас последний отблеск того пожара, погасла последняя искра вместе с прежним отлучением и проклятием.

Из деревни донесся вечерний благовест. Колокола с самого рассвета грозно призывавшие на помощь, теперь снова вернулись к своему прежнему звону, призывая к благодарственной молитве.

И все верденфельсцы увидели, как их помещик, которого они так боялись, отлученный от церкви, проклятый «фельзенекский барон», первый опустился на колени и преклонил голову, как его примеру последовала его невеста, а затем и Пауль с Лили. Тогда и все крестьяне опустились на колени. Полными, могучими звуками разносился в воздухе колокольный звон, присоединяясь к притихшему шуму укрощенной стихии. Больше ничего не было слышно. Даже священник, стоявший посреди коленопреклоненной толпы, не проронил ни слова, когда, поднимая окровавленные руки, призывал благословение Божие на склонившихся перед ним прихожан.