Проклятое число

Глава четвертая, в которой Пуэлла узнает историю Боны.

Картинка дрожала, мелькала и искажалась перед ее глазами — теперь, когда Пуэлла знала, что Корвусу доставляет страшные мучения даже отправленный в ее разум мыслеобраз, вглядываться в нее становилось сложнее из-за переполнявшей сердце боли. Девушка была почти уверена, что плачет сейчас, лежа в своей постели; тяжелое ощущение одиночества и множащихся загадок сильно давило на плечи, и все, что Пуэлла хотела бы сейчас — это проснуться дома, почувствовать аромат булочек дайры Венио и заварить травяной чай, дожидаясь Амику на кухне.

«Интересно, как она там… я ведь так и не спросила о парнишке из кафе. Пошел ли у них тогда разговор? Приглянулись ли они друг другу?»

Девушка попыталась сконцентрироваться на дергающемся изображении, что заставляло голову разрываться от боли, и направила все свое внимание на мелькающие краски. Кажется, это была какая-то надпись, вышитая золотистыми буквами над полукруглым окном. У окна стоял стол, а за ним сидела фигура — вроде бы, женская, очень худая и хрупкая, как тростинка. Рядом со столом расположился высокий стеллаж, заполненный не то статуэтками, не то шкатулками — из-за ужасной нечеткости изображения было не рассмотреть. Пуэлла попыталась приблизиться к стеллажу, но ничего не вышло. Все задергалось, замелькало и исчезло в дымке надвигающегося утра.

«Как же неприятно! Я будто высыпала себе в глаза несколько порций песка».

Она села на постели и несколько секунд просто сидела, обхватив голову руками. Затем посмотрела на своих соседей: фамильяр-лис спал на верхней полке, девушка с черным каре — на нижней. Пока их общая ванная комната была незанята, Пуэлла решила воспользоваться уникальной возможностью и переодеться в новенький комплект университетской формы без лишней спешки и неловкости. От голода у нее сводило желудок, призрачное чувство стыда усилилось, когда девушка освежила в памяти вчерашние события: судя по всему, она была единственной среди первокурсников, у кого не было фамильяра. Одиночка в мире, где у каждого есть гармоничная пара.

«Впрочем, нет — фамильяр-то у меня есть. Проблема в том, что он находится в тюрьме где-то в библиотеке, и вытащить его оттуда будет проблематично».

Девушка заперлась в ванной изнутри и с наслаждением включила кран. Прикосновение теплой воды к коже было восхитительно нежным, и Пуэлла, устроившись поудобнее, облокотилась о стену, наслаждаясь минутами тишины и комфорта. Иллюзорный рассвет еще только вступал в свои права, сгоняя с небес крошки золотистых звезд, и у Пуэллы наконец-то появилась возможность побыть наедине со своими мыслями, собраться с силами. Подумать о том, что делать дальше.

«Хотя, о чем тут думать? Учебный год еще не начался, я здесь всего один день, а происходящее уже напоминает мне какой-то кошмарный сон. Без посторонней помощи и надлежащих знаний я ни в чем не разберусь. Будь я даже дурацкой Тринадцатой, этим делу не поможешь!»

Пуэлла взяла с маленькой полочки цветную бомбочку для ванны и с наслаждением вдохнула ее пряный аромат. Вода к тому моменту стала доходить девушке до груди, и та, закрыв кран, бросила маленький шарик в трепещущую гладь; едва бомбочка коснулась воды, как всю ванную залил ослепительный свет, и уже через мгновение по воде, как ни в чем не бывало, неспеша плавали огромные розовые цветки, шевеля мыльными лепестками и излучая аромат еще более терпкий и восхитительный.

Пуэлла закрыла глаза, отдаваясь во власть ощущениям. Под веками расплылись золотистые флюиды света. Никаких видений не было, Корвус молчал. Последний свободный день перед учебным годом начинался действительно хорошо.

— Пр-р-росыпайтесь немедленно! — раздался, как в тумане, голос черепа с прикроватной тумбочки, и Пуэлла недовольно нахмурилась, выдернутая из кратковременного покоя. — Время завтракать, время завтракать! Живо спускайтесь в столовую, ребятишки, пока ваша каша не остыла!

Форма латерна-манта — бордовая плиссированная юбка, бордовое болеро с зачарованной фибулой, изображавшей горящий костер, бордовые колготы в черную полоску и медного цвета блуза с белыми разводами — необычайно шла Пуэлле, и у той даже поднялось настроение, когда она увидела себя мельком в оконном стекле. Свои непослушные золотые кудряшки она, как обычно, заколола у висков привезенными из дома невидимками, но те все равно так и норовили проникнуть в кашу или по крайней мере перепачкаться в ней.

Они с Авророй и ее новым фамильяром выбрали столик в самом углу громадной столовой. Серебристая и искрящаяся, она выходила своими огромными витражными окнами на атриум и другие корпуса Университета, хрустальные и ажурные, будто детские сны. Видны были и пульсирующие в воздухе башенки; подперев подбородок кулаком, Аврора задумчиво наблюдала за одной из них, наверняка думая, не заболит ли голова у того, кто задержится там больше чем на несколько минут кряду — в конце концов, это же так ужасно: дергаться вверх-вниз не прекращая.

— Эй, Ангуис, так ты и впрямь ничего не помнишь? — не унималась Пуэлла. — То есть, прямо совсем-совсем ничего? Вот ни капельки?

Юноша с тяжелыми медными волосами устало прикрыл глаза, окаймленные золотыми ресницами. Шел его первый день в человеческом обличье, однако тот, казалось, уже успел устать от своей новой жизни. Незнание тяготило его, как и общество кого-либо, кроме Авроры. С флегматичным унынием он взглянул на свою хозяйку, которая лениво ковырялась в каше, даже не глядя на тарелку — и вздохнул.

— Да, Эл, все так. Ты спрашиваешь меня об этом уже седьмой раз. Я считал.

Университетская форма фамильяра разительно отличалась от формы чародея; Ангуису с его желтоватой блестящей кожей и неземными глазами необычайно шла бордовая котта, расшитая золотыми бусинами и снабженная высоким накладным воротником. Он выглядел будто мифический феникс, восстающий из догорающего пламени.

— Но, раз ты уже умеешь говорить и мыслить, то определенно не начинаешь жизнь с чистого листа, — решительно заявила Пуэлла, не желая оставлять несчастного в покое. — Ты знаешь, что такое стена, стол, стул… кровать там… Ведь знаешь же, да?

Ангуис недовольно кивнул; ему явно не нравились расспросы.

— В таком случае, кто-то должен был вложить в твою голову понятия об этом мире.

— Это очевидно, Эл. — Ангуис глядел на нее, как на навязчивого ребенка, требующего в тысячный раз объяснить, почему есть и пить необходимо для организма. — Но все сказанное не отменяет простой истины: я позабыл, при каких условиях получил эти знания. Да, свое восприятие мира я нахожу весьма адекватным, особенно в сравнении… — он смерил Пуэллу многозначительным саркастичным взглядом, и Аврора ткнула его локтем в бок. — …однако моя память чиста. Кто-то словно поставил некий магический блок, сильный достаточно, чтобы отгородить меня от прошлого и всего, что я видел и слышал, пребывая в…

— Лесу Духов, — напомнила Аврора.

— Точно. Я знаю лишь то, что я фамильяр, принадлежу своей хозяйке и должен ей служить. Не более того.

— Еще одна загадка, требующая внимания, — устало вздохнула Пуэлла. — Все хуже и хуже — с каждой минутой.

— Что у вас тут хуже и хуже?

Вся троица разом задрала головы; у их столика, улыбаясь, стояли двое: кьярта-ваддский юноша в форме латерна-манта и его фамильяр, прелестная полноватая девушка с очаровательными черными кудряшками — также кьярта-ваддской внешности, с бледной кожей и узкими горящими глазами. Юноша улыбнулся и кивнул головою на свободное место рядом с Пуэллой.

— Мне кажется, мы вполне уместимся на лавочке втроем. Не против?

Аврора и Ангуис открыли было рты, чтобы отказать, но Пуэлла закивала:

— Да-да, садитесь, конечно же! Было бы просто отлично познакомиться со своими однокурсниками перед началом занятий!

Кьярта-ваддский юноша облегченно вздохнул и опустился рядом, кивком приглашая свою помощницу опуститься рядом. Та скромно послушалась и уселась на краешек скамьи, подперев кулачками подбородок.

— Рин-Тадд с детства очень стеснительная, вы уж простите ее, — растерянно произнес юноша. — Меня зовут Вин-Сунн, приятно познакомиться!

— Вин-Сунн? — изумленно переспросила Аврора, замечая татуировку в форме капли на его шее. — Ты из Клана Сунн, правильно? Еще один парень с кровью Демиурга, текущей по венам?

Тот скромно кивнул.

— Да, я происхожу от богини Сунн, седьмого Демиурга Двенадцати Держав и создательницы водной глади. Вообще-то, я очень горжусь этим, но не сильно кичусь. В обществе этих надутых идиотов, считающих себя лучше остальных, мне достаточно некомфортно.

— Недурственно! — оживилась Аврора, обращая к нему заинтересованный взгляд. — А ты мне даже нравиться начал. Мне импонирует то, с какой смелостью ты говоришь все, что думаешь, едва знакомым людям.

Вин-Сунн слабо рассмеялся и повел плечами.

— Просто такой уж я безрассудный идиот. Но все равно спасибо.

— Меня зовут Аврора, к слову. Я из Пельма. А златоволосое создание рядом — Ангуис, мой новообретенный фамильяр.

Ангуис смерил Вин-Сунна своим пристальным золотистым взглядом и вернулся к каше, даже не кивнув. Все-таки, дурной у него оказался характер.

— А я вот — Эл. Из Шикка. — Пуэлла улыбнулась. — В этом году среди поступивших как-то уж очень много наследников Демиургов, правда? И ты, и Долус… Я видела еще нескольих ребят в студенческом городке, когда искала ингридиенты для отбора.

— Кланы множатся и плодятся без остановки. Так было и будет всегда, — повел плечами Вин-Сунн. — Кровь богов не должна сгинуть, всем наследникам Демиургов об этом говорят. Из нас делают какой-то нездоровый культ — особенно у меня на родине, в Кьярта-Вадде. Я же сын эрусы, правительницы Седьмой Державы, у нас с этим особенно строго.

— Сын эрусы? — удивленно воскликнула Пуэлла. — Твоя мать действительно правит целой Державой?

— Ну… ну да, я же так и сказал. Разумеется, она, как и остальные правители, вынуждена согласовывать свои решения с Советом — в современном мире все эрусы повязаны, зависят друг от друга — однако власть на ее плечах действительно большая.

— Классно.

— Смотря с какой стороны поглядеть.

— Послушай-ка, Вин-Сунн…

— Можно просто Вин. Эта родовая прибавка с именем богини-Демиурга меня нервирует.

— Хорошо, — обрадованно закивала Пуэлла, — Вин! Ты, наверное, обучался в какой-нибудь отличной школе и знаешь гораздо больше меня…

— Я обучался дома.

— В любом случае… — девушка замялась. — Я просто очень любопытная и обожаю задавать вопросы. Скажи, ты многое знаешь о фамильярах? Почему, например, Ангуис в своей человеческой ипостаси выглядит как светловолосый юноша с большими золотистыми глазами, а Рин-Тадд — как кьярта-ваддская девушка?

Вин-Сунн расхохотался.

— Ты спроси что попроще! Эл, да этого даже ученые не знают! То есть, предполагают, разумеется, что внешность фамильяра зависит от подсознательных желаний его хозяина на момент первой встречи в Лесу Духов, однако… — он развел руками. — …об этом по-прежнему строятся теории и ведутся многочисленные дебаты. Сами фамильяры ничегошеньки не помнят, а исследования ученых пока что выглядят как долбежка головой о каменную стену.

— Эх, все-таки, науке есть куда расти, скажи?

— Угу.

Они прикончили завтрак и встали, собираясь расходиться.

— Мы с Рин-Тадд идем в студенческий городок. Потратим хоть немного денег, данных нам отцом в дорогу, — улыбнулся Вин-Сунн. — Говорят, там есть отличная игровая зона и бар, где за хорошенькую сумму нелегально продают веселящие зелья. Рин-Тадд у нас, конечно, правильная донельзя, но я вот все хотел попробовать, да и вообще узнать — что же это за местечко такое, где всю студенческую жизнь зависал мой старший брат? Хотите с нами, ребята?

Аврора и Ангуис синхронно покачали головами.

— Встретимся завтра на занятиях, — сказала за троих Пуэлла, вежливо протянув юноше руку. Они обменялись рукопожатием. — Нам было правда очень приятно с тобой познакомиться! Надеюсь, мы и дальше продолжим хорошо общаться!

— И я! — Вин-Сунн, подмигнув, цокнул языком. — Бывайте!

И они с Рин-Тадд почти мгновенно скрылись в толпе направляющихся к выходу студентов.

— Полдень еще нескоро, — сказала Аврора встревоженно. — Идем, найдем общую карту корпусов Университета и попытаемся понять, как добраться до Музея Ботаники и где именно он расположен.

— Уверена, что пойдешь одна? — спросил Ангуис. — Не смею лезть не в свое дело, но разговоры с призраками наедине — не самое безопасное занятие.

— Бона Фидес — не зло, — уверенно ответила Пуэлла.

Аврора закатила глаза.

— Твоя тотальная доверчивость однажды может выйти боком, — сказала она. — Сначала ты считаешь Бону своей новой подругой и доверяешь ей как родной бабушке, а потом тебя находят травовары во время одной из лабораторных работ. Закопанную в каком-нибудь горшочке в качестве удобрения.

— Не нужно говорить мне, что делать, а что нет, — огрызнулась Пуэлла. — Я обещала ей прийти. Она говорила, что хочет поведать правду о своей смерти; мне кажется, это станет первым шагом на пути к разгадке происходящего.

— Да-да, все карты просто так возьмут и лягут тебе в руки, — флегматично поддразнила подругу Аврора. Она облокотилась о стену рядом с резными дверьми, выходившими в крошечный внутренний дворик, и многозначительно посмотрела на Ангуиса. Тот молчаливо кивнул. — Иди-иди, сердобольная моя. Мы будем ждать снаружи. Если не будешь появляться слишком долго, сами войдем. Благо, студентам позволяется здесь шляться в любое время дня и ночи. Идет?

Пуэлла благодарно кивнула.

— Огромное вам спасибо, ребята! Я попытаюсь не задерживаться.

И девушка, приоткрыв дверь, юркнула в легкий полумрак Музея Ботаники.

— ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ! — завопила старуха, что сидела в кресле-качалке за высоким дубовым столом и читала книгу, название которой так и пестрило непонятными терминами — должно быть, как-то связанными с фауной. — ПРИЯТНОГО ПРОСМОТРА! НАПОМИНАЮ, ЧТО В ЦЕЛЯХ БЕЗОПАСНОСТИ ЭКСПОНАТОВ НА ВСЕХ ПРЕДСТАВЛЕННЫХ РАСТЕНИЯХ НАХОДИТСЯ ЗАКЛЯТИЕ! НЕ ТРОГАЙ ИХ РУКАМИ, ЕСЛИ НЕ ХОЧЕШЬ ПОЛУЧИТЬ ОЖОГ!

— А Вы, должно быть, дайра Грамен? — улыбнулась Пуэлла. — Хорошо, я ничего не буду трогать! Хорошего дня!

— ЧЕГО-ЧЕГО?! — закричала старуха еще громче. — ТЫ ЧТО ТАМ ПРОШЕПТАЛА? НУЖНА ПОМОЩЬ?!

Пуэлла покачала головой и быстро промчалась мимо, морщась от боли в барабанных перепонках. Вторая дверь, ведущая непосредственно в музей из самого ресепшена, легко распахнулась перед нею, в ноздри ударил терпкий запах сушеных трав и свежей зелени. Девушка невольно вспомнила домашний травяной чай — знакомый, любимый, самые ароматный и вкусный на свете.

Бона Фидес уже поджидала ее, сидя на одной из невысоких стеклянных коробок, внутри которой странные ярко-рыжие цветки пульсировали среди собственной золотой пыльцы.

— Приветик-приветик, золотце! — воскликнула она, едва завидев Пуэллу, и легко соскользнула вниз, легкая, будто перышко. Ее розовые кудряшки были, как обычно, идеально уложены, университетская форма — отглажена, фибула горела оранжевым огоньком. Обыкновенная живая девушка, одна из многих, ступавших когда-либо за порог Университета. — Я так рада, что ты пришла! Что ж, настало время поговорить, да?

— Да, время настало, — улыбнулась Пуэлла. — Мне очень хотелось бы выслушать твою историю. Знаешь, я даже подумала… что она сможет заполнить дыры и в моей. Хотя бы самую малость.

— Была бы рада помочь, золотце, — вздохнула Бона. — Только можно я сразу поставлю условие?

Пуэлла напряглась.

— Какое же?

— Когда я все тебе расскажу… не бросай меня, как использованную игрушку. Мне очень сильно нужна помощь, я хочу выбраться отсюда и перестать влачить жалкое существование в шкуре призрака! — она заломила руки; из радостного ее лицо мигом сделалось угрюмым. — Давай работать вместе. Как партнеры. Ты говорила, у тебя есть странные пробелы в биографии? Что ж, я никуда не уйду, пока не заполню их, но ты, в свою очередь, обещай приложить все усилия к моему спасению.

— Это не обсуждается. Я и не поступила бы иначе.

— П…правда? — Бона склонила набок розовую кудрявую головку. — Всегда считала, что я одна такая идиотка. Благо, бытие мертвой научило меня хотя бы минимальному эгоизму. Ну что же, начнем?

Пуэлла ободряюще кивнула.

— Поделись со мною всем, Бона, и я буду знать, в какую сторону копать, чтобы вытащить тебя из этого нескончаемого кошмара. Я верю, ты была хорошей девушкой при жизни и являешься таковой сейчас. Некое внутреннее чутье… говорит мне об этом. — Пуэлла вздохнула. — Я чувствую между нами странную, глубокую связь, и не отступлюсь от своего решения вытащить тебя из кошмара.

Бона удовлетворенно кивнула, свела руки за спиною, сцепила их в замок и зашагала по Музею — беззвучно, едва касаясь мысками кожаных мокасин мраморного пола. Пуэлла медленно двинулась за ней, посматривая на удивительные экспонаты, скрытые за волшебным стеклом или стоящие в больших бурых горшках; таких странных растений ей не доводилось видеть никогда в жизни. Розовые и алые, серебристые и фиолетовые, листья кустарников шевелились в стоячем воздухе; огромные цветки самых разных форм качали головками и будто переглядывались, обсуждая последние сплетни.

Дойдя до огромного гобелена с изображением Двенадцати Демиургов, Бона остановилась. Как и прочие экспонаты, гобелен находился за стеклом; каждый из богов-миросоздателей, вышитых на нем, держал в протянутых к смотрящему руках Святую Первозданную Землю, из которой тянулись вверх разноцветные бутоны. Образцы растений, изображенных на гобелене, находились внизу: под каждым из Демиургов за стеклом находился соответствующий ему тотемный цветок.

Приглядевшись повнимательнее, Пуэлла заметила, что гобелен был порван с правого краю: кто-то будто взял и отрезал целый кусок экспозиции.

— Этот гобелен — оригинал, — гордо сказала Бона Фидес, привстав на цыпочки и разглядывая лица Двенадцати Демиургов. В самом центре, держа в руках бутон чайной розы, стояла Первая из создателей, Конкордия; ее золотые волосы тяжелыми локонами лежали на плечах, огромные голубые глаза жутковато таращились в пустоту. — Кем и когда было создано, точно неизвестно, но ученые предпочитают сходиться на тринадцатом веке до Державного Воссоединения. То было время хаоса и войн…

— Любишь историю, да? — поинтересовалась Пуэлла.

— Ага! — Бона радостно затрясла кудрявой головкой. — Была отличницей по этому предмету сколько себя помню. К слову, я не просто так тебе об этом рассказываю: именно этот гобелен, такой милый и безобидный на вид, в свое время породил ужасающие легенды. Времена тогда были страшные, магия бродила по свету, незащищенная и доступная почти каждому, а любое оскорбление религии страшно каралось. Впрочем, не сказала бы, что сейчас к еретичеству относятся лучше, однако тогда был совсем уж мрак. Шаг вправо, шаг влево, что говорится…

— То есть, какой-то человек из далекого прошлого оскорбился существованием этого безобидного предмета и отрезал неугодный ему кусок?

— Угу-м. Правда, если верить байке, это была целая шайка, желавшая очистить гобелен от греха. Они убрали Тринадцатую, а пострадали от их решения невинные люди, ведь отвергнутая богиня показала себя необычайно обидчивой персоной.

— Мне уже страшно, — напряженно рассмеялась Пуэлла и вздрогнула, опомнившись: ее подозрительный монолог не должны были услышать посторонние уши. — Ну так… — продолжила она уже шепотом. — Рассказывай давай. Жуть как интересно.

— Рассказываю: первое упоминание о данном гобелене восходит как раз к концу тринадцатого века до Державного Воссоединения. Некая купчиха из Инаниса купила его с рук вместе с потрясающей историей от продавца-пирата, который утверждал, что с десяток лет назад край гобелена, где Тринадцатая из Демиургов держала в руках стебель белого воронца, покрытый плодами, был оторван и сожжен некими религиозными фанатиками из неведомых краев. — Бона восхищенно хохотнула: она определенно скучала по историям, которые все это время не могла никому рассказать. — Тогда о Золотой Стене, ровно как и о Дыме, мало кто знал, а потому мир был неизведанным и полным тайн. Сложно даже предположить, о какой державе шла речь.

— И что же случилось потом?

— Если верить этой невесть откуда взявшейся байке, купчиха вскоре умерла, причем довольно странным образом: глаза ей выкололи и вынули, а вместо них вставили кукольные, огромные и стеклянные. Это произошло спустя тринадцать дней после покупки гобелена, которое она повесила у себя над кроватью.

— Какой кошмар!

— Говорят, Тринадцатая мстит каждому, кто приобретет этот гобелен, признавая тем самым всех изображенных на нем Демиургов, кроме нее. Все по накатанной: человек ложится спать, она приходит, вынимает у него глаза и вставляет вместо них кукольные, после чего исчезает, забирая с собою и душу несчастного.

Пуэлла вздрогнула: от этой истории у нее были мурашки по коже.

— Знаешь, почему так?

— Н-не знаю, Бона. И не уверена, что хочу знать.

— Второе название белого воронца — «кукольные глазки». Его плоды выглядят как нанизанные на стебель человеческие глаза.

— Фу, какой кошмар, Бона!

Девушка расхохоталась.

— Да-да-да, с такими вот ужасами мы, любители истории, обычно имеем дело. К тому же, за последний год эта байка стала для меня особенно родной. Во-первых, число тринадцать — так называемое проклятое число, презираемое религией — преследует меня, словно рок: например, я встретила тебя на тринадцатый месяц после своей смерти на первом курсе, а это что-нибудь да значит. И — ах да, как можно забыть! — сама умерла на тринадцатый день после одного кошмарного спора. — Бона загнула указательный палец. — Во-вторых, сама легенда: в последний раз, когда я видела свое тело, его глазницы были пусты, а где-то из черной бездны на меня таращились блестящие кукольные глазки. — Она загнула средний. — Ну, а в-третьих, тот пират, даже если он и существовал, нагло соврал своей покупательнице: оторванная часть гобелена в полном порядке, и ее хранит в своем кабинете дайра Кунктия.

Пуэлла удивленно заморгала. Сердце застучало быстрее, перед глазами потемнело.

— Получается, тебя убила Тринадцатая? Но ведь… гобелен находится здесь, а не у тебя в комнате! На что могла обидеться богиня?

— Мне и самой сложно соединить все ниточки в единый узелок, — вздохнула Бона, — но моя история имеет слишком много общего с историей этого гобелена, чтобы считаться самостоятельной.

Она откашлялась, присела на очередной стеклянный куб и, закинув ногу на ногу, начала свой рассказ.

— Это случилось за несколько дней до начала осени. Новый учебный год, новая жизнь — я летала на крыльях счастья, не веря собственному успеху. Чтобы простая девчонка из Шикка, и вдруг попала в Университет имени Конкордии… Мой отец заливался слезами восторга, провожая до портала, а мама стерла колени в кровь, благодаря всех Демиургов за ниспосланный ими шанс.

Тогда я была еще большей милашкой, чем сейчас: обнимала все, что движется, говорила со всеми на задушевные темы, вешалась на каждого встречного. Девиз моей семьи — «что посеешь, то и пожнешь» — на тот момент был единственным справедливым для меня высказыванием, и я думала, что, ведя себя по-доброму со всяким, кто встречается на пути, завоюю авторитет и сердца одногруппников. Какая жалость, что все оказалось сложнее! Уже в первый день учебы на меня глядели, как на идиотку, и брезговали даже сесть рядом. Я стала тем, кем всегда боялась стать: единственным изгоем в коллективе, на которого даже непопулярные ребята смотрели косо.

Отсутствие у меня фамильяра делало ситуацию еще более плачевной: дело в том, что в Лесу Духов на мой зов не откликнулся ровным счетом никто, а дайра Шиа-Мир, проводившая весь этот кипиш, объяснила ситуацию наличием у меня фамильяра из прошлого. Якобы родимое пятно, с самого рождения находившееся у меня на животе — не что иное, как следствие неудачно разорванной связи с прошлым фамильяром, которого у меня, естественно, не было. Она предложила мне поговорить на этот счет с ректором, но я отказалась. Видишь ли, никогда не доверяла старушке Кунктии и этому ее прихвостню-попугаю. С самой первой встречи они мне какими-то, знаешь вот, мутными показались. Ну, из числа тех людей, к которым лучше никогда не поворачиваться спиной.

К тому же, незадолго до окончания школы мои сны… странные сны о белом вороне, что бьется крыльями о решетку и молит меня освободить его, сделались чаще. Начались даже видения в реальности, о которых я, естественно, никому не рассказывала. Даже родителям. Боялась, что меня отправят на какое-нибудь лечение, и я забуду, как выглядит родной дом. Не в курсе, как объяснить тебе это смутное и таинственное чувство, но отчего-то я знала, что ворон приложит все усилия, дабы остаться в глазах окружающих признаком надвигающегося сумасшествия, а не магическим видением.

Я чувствовала в нем страшную, необъяснимую силу, и осознавала, что никто не поможет мне от него избавиться.

В ту ночь тринадцать месяцев назад я не спала и плакала в подушку, думая о вороне. С каждой секундой мысль о том, что он мой фамильяр, становилась все невыносимей. Хоть я никогда и не видела его, мой страх перед этим созданием все возрастал, и я совершенно не хотела освобождать это существо из библиотеки. Внутреннее чутье говорило мне, что с его возвращением в мире начнется хаос, и, хоть я никогда не отличалась способностями к предвидению, это предчувствие было слишком уж сильным, чтобы ему противостоять.

Когда я наконец уснула, ворон снова приснился мне. Он потребовал меня поклясться, что я освобожу его — или хотя бы приложу к этому все свои силы — взамен на счастливую жизнь и внимание окружающих. Он говорил, что, если я поклянусь жизнью и на полном серьезе возьмусь спасать его из библиотеки, то мир вокруг сразу изменится: люди подобреют и признают во мне несомненного лидера, таланты возрастут в разы, а спустя некоторое время появится еще и преданный фамильяр, способности которого попросту несравнимы с жалкими потугами чужих магических помощников, только вылупившихся из гнезда.

Я хотела отказать ему, потому что боялась, но в том отвратительном голосе было столько угрозы и ярости, что я… наконец поклялась. Я решила, что обладать могущественным фамильяром и кучей друзей объективно лучше, чем не иметь ни первого, ни второго — и поплатилась за это решение. Поплатилась жизнью.

На следующее утро я пришла на лекцию с заплаканными глазами, бледная, будто сама Дайра Смерть, и в ту же минуту ко мне за парту подсел Слуммус, местный красавец, после первых дней обучения уже считавшийся неофициальным эрусом факультета. Он и его фамильяр были примерами для подражания, на которые все вокруг молились, будто на иконы Демиургов. Естественно, я оторопела, да так, что уставилась на Слуммуса как на какую-нибудь экзотическую диковинку.

Тогда-то и начался кошмар, который я по ошибке спутала с билетом в заоблачно счастливую жизнь.

— А ты у нас, получается, сама Бона Фидес, правильно? — спросил у меня Слуммус. — Такая загадочная и непостижимая, вечно сидишь одна.

Сейчас я чувствую, сколько яда было в его бархатистом теноре, но тогда мой разум словно отказал, и я принялась нести какую-то уничижительную чепуху, от которой фамильяр Слуммуса чуть в открытую не расхохоталась. Она, кстати, очень была красивая, эта фамильяр. Невысокая, плоская, как мальчик, но крупноглазая и хрупкая, будто куколка. По-моему, она превращалась в бабочку, точно не скажу. Пытаюсь их избегать и никогда не гляжу в их сторону, если сейчас встречаю в коридоре.

Так вот, тем самым утром он предложил мне вступить в ряды так называемых оптиматусов — его самопровозглашенной свиты, состоявшей из наследников аристократов, которые так кичились своим высоким происхождением, что держали носы высоко задранными даже во время похода в сортир. Естественно, я была вне себя от радости, ведь вхожесть в ряды местной элиты автоматически избавила бы меня от клейма провинциальной неудачницы, однако… оказалось, что всякий, кто сочтен достойным для вступления в ряды оптиматусов, сначала должен пройти посвящение.

То есть, выполнить один приказ своего предводителя, которым и являлся Слуммус.

Поверь, ты будешь слишком высокого обо мне мнения, если подумаешь, что я не согласилась.

Суть приказа заключалась в том, чтобы тайком пробраться в кабинет ректора и украсть оттуда любой предмет, что подвернется под руку, на целые тринадцать дней — так, чтобы Кунктия не обнаружила пропажи, разумеется. Предмет нужно было демонстрировать Слуммусу в обязательном порядке на протяжении каждого из дней посвящения, а затем, когда наступит четырнадцатый день, вернуть на свое место, как, по словам юноши, уже поступил каждый из членов его маленькой общины.

Разумеется, он просто лгал, потешался надо мною, но я, наивная сельская дурочка, решила честно последовать его приказу, пробраться в кабинет ректора и выполнить роковое условие. Знаешь, Пуэлла, сейчас, рассказывая тебе все это, я начинаю думать, что даже сама Кунктия была каким-то образом замешана в этой жесточайшей шутке: когда я пробралась в главный корпус и поднялась на пятый этаж, двери ректората были открыты настежь, а вокруг не было ни души. Меня словно звали, словно приглашали заглянуть.

Когда я вошла, внутри не было никого. Вся анфилада из пяти комнат стояла пустой и совершенно доступной. Ни магических защитных блоков, ни-че-го. Кабинет дайры Кунктии, первая из комнат ректората, был полон самых разных вещиц, но все они были слишком яркие и крупные, чтобы их пропажа осталась незаметна. Этажерка с деревянными сундучками, какие-то артефакты, двигающиеся по полкам маленького шкафчика, огромная надпись на давно забытом языке, растянутая над полукруглым окном, картины, наваленные на полу, и среди всего прочего — тот самый пропавший кусок гобелена с изображением Тринадцатой. Она была… тучной, черноволосой и кудрявой, но вместе с тем какой-то жутко отталкивающей. Ее взгляд казался мне живым. Когда я впервые увидела ее глаз, таранящий меня из-за боковины шкафчика, наполненного всякими необъяснимыми штуками, поначалу испугалась до того сильно, что сердце ушло в пятки.

Разумеется, я не стала брать ее в качестве трофея — кусок гобелена был слишком заметным — а потому продолжила изучать кабинеты ректората один за другим, чувствуя всю неправильность происходящего, но не смея повернуть назад. Оказавшись в кабинете Пситтакуса, я обрадовалась: там было так много всего навалено, что глаза разбегались! Цветные коробки, какие-то чучела мелких животных на каждом углу, бессчетное количество книг по таксидермии и магии, кучи хлама, наваленные по углам… покопавшись во всем этом пыльном хаосе, который наверняка никто давно не разгребал, я нашла крошечый костяной кулон в форме декоративного ножика на цепочке. Он был пыльным и наверняка ненужным Пситтакусу, вот я и взяла его. Решила, что заместитель ничего даже и не заметит.

На следующее утро я действительно показала кулон-ножик Слуммусу, как на послеследующий и после-послеследующий день. Я спросила у него тогда, почему именно тринадцать дней — но тот сказал, что это нововведенная студенческая традиция, и он не хочет уменьшать срок посвящения только из-за моего нытья. Пситтакус, судя по всему, действительно не обращал на пропажу внимания, я была в полной безопасности и радовалась, видя вокруг себя богатых и крутых ребят, что раньше казались недосягаемыми и далекими…

А потом, на ту самую тринадцатую ночь, я умерла. Не знаю, как именно — мне снова снился сон о вороне, в котором он говорил какие-то странные слова на нечеловеческом языке, а когда я проснулась, то было уже слишком поздно. Мой призрак витал над телом, глаза у которого были выколоты, а внутри пустых глазниц располагались сияющие кукольные глаза.

Все как в той истории про гобелен. Будто сама Тринадцатая пришла и наказала меня. Объяснить такую смерть моим родителям было бы проблематично, а потому дайра Кунктия, стоя над моей постелью, сказала своему фамильяру передать причину моей смерти как «неожиданный инсульт во время сна». Вернули ли мое тело родителям, я так и не узнала. Улетела оттуда куда подальше, чтобы ничего не видеть и не слышать: слишком уж была напугана.

Но даже если папа с мамой и получили мой труп, эти лживые сволочи точно наколдовали мне закрытые глаза. Треклятые иллюзионисты! Только я и ты знаем всю правду.

Несколько секунд Пуэлла молча глядела на Бону, переваривая информацию. Ее трясло мелкой дрожью, румянец прилил к щекам.

— П-погоди-ка… — прошептала она наконец. — Если ты призрак, то выходит, что в Университете от тебя осталось одно лишь астральное тело? Проекция, так?

Бона Фидес неуверенно кивнула.

— Но почему тогда тебя не замечают преподаватели? Та же Шиа-Мир, например. Она же мастерица астральных путешествий!

— Да я часами крутилась перед ее носом и вопила что есть мочи! Они все то ли действительно не видят, то ли… не хотят видеть меня. Тут есть какая-то тайна, какая-то загадка, с которой я не могу справиться в одиночку.

Пуэлла ободряюще улыбнулась своей новой подруге.

— Как бы то ни было, ты и я находимся в одной лодке, — сказала она, коснувшись пальцами призрачного запястья. — Потому что связь между нами куда сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Бона, я… я тоже вижу сны об этом вороне. Тоже имею родимое пятно на животе, которое Шиа-Мир назвала Пятном Отречения. И, кажется, первая загвоздка у меня уже имеется: по крайней мере, я точно знаю, какое отношение наша птичка имеет к Тринадцатой из Демиургов.