Пыльными дорогами. Путница (СИ)

Глава вторая

«Не то тяжко, когда тело мучается, а то, как душа страдает», — говорила моя мать, когда я, от горшка два вершка, руку сломала. Знахарь наш тогдашний, из самой Трайты прибывший, грамотный да ученый, здорово мне помог — даже следов не осталось. Только вот сломать что-то и взрослому тяжело, а ребенку малому и подавно.

Так и сидела я, вспоминая материны слова, у корней могучего древнего дуба. Сила, от них исходящая, грела и питала меня. И будто легче на душе становилось, и боль отходила назад, и вина моя не такой ясной становилась.

Как смеркаться стало, я в Подлесье вернулась. Дорогу без труда нашла — лес подсказал. Я хоть заклинательству и не обученная, а все ж к природе привыкшая, знаки ее читать умею, куда идти помню. Такой я человек — если раз по дороге пройду, в жизнь не забуду. Сколько шла не вспомню, а только звездочки — птахины зерна — уж на небе появились, как я у ворот ведуньих оказалась.

Привратники меня сразу же узнали и без вопросов впустили. Мол, о тебе, рыжая лисица, теперь все Подлесье говорит, мы и проверять не станем.

На крыльце дома Арьярова я приостановилась, духу набираясь, чтоб войти.

Ох, как же нехорошо получилось! Ох, как же нехорошо!

Вдохнула поглубже, открыла дверь. В доме было тихо и темно. Лишь одинокая лучина, стоящая на столе, освещала горницу. Заряна сидела на месте главы дома и терпеливо перебирала гречневую крупу.

— Чего так поздно? — спросила, бросив на меня беглый взгляд.

— Заблудилась я, Заряна. Пошла гулять в сторону от святилища и с дороги сбилась.

— Немудрено. У нас места колдовские. Человека простого враз запутают да запугают.

Снова посмотрев на меня, женщина едко усмехнулась:

— Слыхала я про тебя. Соседки сказывали, лихо Чернаву уделала сегодня. Что ж ты, никак к колдуну ее примазаться хотела?

— Не хотела я ни к кому… — вдруг меня будто осенило — не знает Заряна ничего. — Чернава эта, дура и есть, только о мужиках и думает.

— А ты стало быть не думаешь?

— О другом я мечтаю, — ответила тише. — А что же ты одна дома?

Заряна помотала головой, не отрывая глаз от темного пятна крупы на столе.

— Милан и Арьяр спят уже. А я вот кашу завтра сварить решила.

— Может, помогу? — робко спросила я.

Заряна отмахнулась и на ее лице недовольство промелькнуло.

— Иди лучше спать. Я и сама споро управлюсь. А тебе еще завтра в дорогу собираться.

Последнее сказала так, будто выдохнула с облегчением. И то ясно — рада, что я ухожу.

— Тихой ночи, Заряна, — проговорила я и бесшумной тенью скользнула в комнату, где мне место отвели.

Наскоро разделась, не зажигая свечи, смазала ясниным снадобьем щеку и спать легла.

Помогите мне, боги ведуньи, завтрашний день пережить!

Наутро я проснулась измученная дурными снами и постоянными мыслями об Арьяре. Разве ж можно так о мужике переживать? Ни капли сожаления у меня не было. Жаль только, что хорошего человека обидела. Он мне и помог, и приютил, и заботился, а я…

Правду люди говорят, сердцу не прикажешь. Если б я чуяла, что мне он предназначен, да что судьбы другой нет, так и слова сказать не посмела бы против.

«Сердце свое слушай, оно вернее и мудрее», — старые люди говорят. Вот я и верю им, жизнь прожившим.

Поднялась я, быстренько собралась, косу заплела и тихо, чтоб никто не приметил, в горницу прошла.

Солнышко уже вовсю светило за окошком, а, значит, Заряна одна дома должна быть. Крадучись, чуть ли не вставая на носочки, я приблизилась ко входу в горницу и остановилась. Не одна Заряна в доме…

— И на что ж ты только польстился! — сетовала она. — Девку чужую в дом привел, небось, здесь ее и оставить хотел…Ой…

Послышался звук будто тарелка деревянная в сердцах на стол брошена.

— И где ж такое видано, чтоб чужачку в доме своем держать столько времени? Думаешь, люди не видят? Вон молва уже по деревне пошла…

— Хватит, — негромко отвечал ей Арьяр. — Завтра она уходит.

— И правильно! Правильно! — согласилась Заряна. — Нечего ей тут! Загостилась. Иль ты ее за себя взять задумал? Арьяр?

— Хотел бы, так взял.

Послышался скрип скамьи, тяжелые мужские шаги и хлопок входной двери.

— Ох, вразуми его, Ларьян — батюшка, — прошептала Заряна.

Я, помедлив минуту, вышла из-за дверного косяка и поздоровалась с женщиной. Та нехотя кивнула и вернулась к своему котелку с кашей, от которого шел густой пар.

— Давно встала? — спросила, не глядя на меня.

— Только что.

Заряна резко обернулась, забыв про свою работу.

— Слышала разговор?

Я обреченно кивнула.

— Так вот что, девка, мы тебя приютили во время болезни, но пора и честь знать. Вот тебе порог — собирайся и уходи. И чтоб не было моему сыну от тебя тревоги.

— Я не хотела…

— Толку что не хотела. Только я его лучше знаю — все в глазах написано. Не держи зла, Вёльма, но не рады тебе в этом доме.

— Завтра уйду, — лишь проговорила я и вышла из дому.

Не след мне больше находиться там ни минуты.

Ох, катись скорее колесница-солнце, да уступи место птахе небесной, а от ее прихода и до утра недолго.

Вышла я со двора, не зная, что делать. Переждать надо этот день где-то, только бы Арьяру на глаза не попадаться.

— Вижу, с печалью пришла, — с порога сказала мне Ясна.

— Твоя правда.

— Ну, так входи.

Знахарка перебирала травы, внимательно осматривая каждый стебелек, каждый листочек. Если находилось что лишнее, она его отрывала и тут же выбрасывала.

Я села рядом с ней и взяла со стола синенький цветок. Пах он летом, неясной горечью полевых трав и будто бы теплом от него веяло. Много раз я видела такие.

— Что за цветок такой? — спросила.

— Медунка. Против кашля ее пьют, — объяснила Ясна. — Я сегодня до рассвета поднялась и собрала. Пойдут холода, людям этот отвар нужен будет.

Она взглянула на меня проницательным, внимательным взглядом и спросила:

— Так что случилось у тебя? Ты ведь уходить завтра собралась?

— Собралась и уйду. Не могу дольше в доме Арьяра находиться.

— Никак с Заряной не сошлись?

Я только кивнула.

— Пустое. Тебя дорога ждет, не тревожься о другом.

— Вот за тем и пришла к тебе, Ясна. Расскажи мне, где в Трайте чародеев искать, что обучить меня смогут.

Знахарка оторвалась от трав и, будто что-то вспоминая, посмотрела в окно.

— Плохо я помню дорогу, да рассказать попробую. Смотри не спутай после ничего.

Ухватившись за перекладину невысокого забора, я встала на носки и заглянула во двор. Чистым и ухоженным он казался только на первый взгляд. Присмотрись получше и увидишь, что поленница сложена абы как, у забора лежат полусгнившие доски, а сам дом опасно покосился.

Войти в калитку не получилось — видать, она заперта изнутри.

Черный кудлатый пес, дремлющий у своей конуры, открыл глаза и, завидев меня, вскочил и радостно завилял хвостом.

— Ну что, дружок, дома ли твой хозяин? — спросила я.

Пес будто бы понял и хрипло словно древний старик залаял, повернув морду в сторону дома.

Я принялась терпеливо ждать.

Спустя несколько минут послышалось кряхтение. Откуда-то из-за дома показался старик. Ловко для своих преклонных лет, он шел, задумчиво поглаживая окладистую бороду.

— И чего ж ты лаешься, Жук? — проговорил, остановившись перед псом. Да так посмотрел на него, что-то сразу и притих, даже хвост поприжал. Знает, прохвост, что хозяин с ним говорит. — Что тебе опять неймется?

Жук, кажись, понял и мотнул мордой в мою сторону. Хрипло гавкнул и стал дожидаться что же дальше.

— Здрав будь, дед Ждан! — крикнула я, снова поднимаясь на носки. — Пустишь гостью на порог?

Старик сощурился, всматриваясь в нежданную пришелицу, и кивнул после:

— Отчего ж не пустить? Лисицы-то ко мне нечасто приходят, а уж такие…

Терпеливо дождавшись, пока он откроет, я наконец-то очутилась в его дворе.

Ждан повернул засов на двери и обернулся на меня.

— Эк тебя Чернава изукрасила, — по-стариковски усмехнулся он. — Постаралась девка на славу. Да и ты ей, говорят, под глазами круги навела?

— Я защищалась, а она нарочно.

— Ну, будет, — остановил старик. — Передо мной-то не след оправдываться. Я ж и без того все вижу. Зачем пришла-то? Кажись, не шибко я тебе тогда по нраву пришелся.

— Поговорить хочу, — ответила, неловко с ноги на ногу переминаясь.

Ждан снова погладил бороду и, не сводя с меня своих колдовских глаз, кивнул:

— Отчего не поговорить, если человек просит хороший? Идем в дом.

Пес еще раз гавкнул, недовольно на меня поглядывая.

— Спасибо тебе, дружок, — проговорила ему.

Жук вильнул хвостом и, будто бы одобряюще кивнув, полез в конуру.

— Понимает, прохвост, — усмехнулся Ждан. — Да и немудрено. Тебя разве ж только перевертыш не поймет.

— Почему не поймет? — спросила я, поднимаясь вслед за ним на крыльцо.

— Дар твой только на зверей природных действует. Встретишь перевертыша — беги без оглядки, коли серебряной стрелы нет и меча на поясе.

В тесном домишке Ждана было душно и темно. Две комнатки, увешанные пучками трав и кореньями, жидко уставленные мебелью, да нехитрой утварью у печи.

— Живу, как видишь, один, — проговорил хозяин, будто извиняясь за свое жилище. — Только Жук мне товарищ. Гостята моя десятый год как померла, а детей боги не дали. Да ты садись, чего стоишь, лисица! В ногах правды нет, а тебе твои и подавно поберечь нужно.

Помня все, что говорила Ясна про деда Ждана мне не по себе стало. Вдруг как скажет что дурное, как же жить потом? Ох, чую зря пришла.

— Ну, спрашивай, чего хотела? — в глазах Ждана играли озорные огоньки. Видать, потешиться надо мной решил.

— Говорят, ты, дедушка — вещун?

Он только руками развел.

— А много чего болтают! И про тебя, и про меня.

Я на миг растерялась:

— Про меня и говорить нечего — чужачка я. А тебя люди знают, врать не станут.

Ждан хитро сощурился:

— Сказывали вчера бабы на площади, что ты Арьяру полюбовница, а от него к Ладимиру решилась перейти…

— Врут все! — так и вспыхнула я. — Уж если и ты, дед Ждан, веришь…

От возмущения даже вскочила и собралась было уйти.

— Стой, лисица дурная, — рассмеялся Ждан. — Шуток поди не понимаешь?

— А ты чего со мной шутишь? Я ведь за правдой пришла!

— Сядь-сядь. Знаю я твою правду. И что замуж уж дважды идти не схотела, знаю. И зачем пришла тоже знаю.

— Раз знаешь, скажи, что ждет меня?

Ждан не спешил говорить:

— А осмелишься ли правду узнать? Вдруг дорога твоя не так легка окажется?

— Какою бы не была…

Старик снова засмеялся и певуче, будто гусляр заезжий, заговорил:

— От околицы до околицы пыль клубится. То верхом, то пешком по дороженьке путникам покоя нет на семи ветрах. А за стенами каменными ждет воин с мечом булатным. Глаза его неба серого, а в руке его цепь да грамота. И что выберешь, то и сбудется.

Я слушала его и запомнить старалась, каждое слово повторяя про себя. Сидела, а по телу так мурашки и бежали. Страшно мне. Но, раз уже решился, так до конца дослушаю.

— Вьюжный путь труден и жесток. За кем не уследишь, того и потеряешь. А коли трех попутчиков себе возьмешь, так и сама живой останешься. И смотри, чтоб верные были — сталь, кровь и чернила. Далек твой путь, страшно, как далек. Пять земель что день покажутся. Подернутся алым покрывалом заморским и не разорвать его. С даром твоим весь мир пред тобою, да только ты прислужница. Три битвы кровавых, одна дорога и слез река — вот что увидишь. Смотри только бусины белой не теряй, не то и себя утеряешь.

Проговорил и замолчал.

Я как очнулась, на щеке своей слезу ощутила.

— Что, страшно стало? — сощурился Ждан. — Правда — она не каждому сладка.

— Так вот за что тебя люди боятся, — тихо проговорила я, поднимаясь.

— Не держи зла, лисица, — только и ответил старик. — Не моя в том вина. Что вижу, то и скажу. В судьбе лгать не стану.

— Спасибо, дед Ждан. Пусть боги хранят твой дом.

Я поклонилась и быстро вышла.

Пророчество его так с губ и не сходит. Помню. Каждое словечком повторяю. Будто мороз по коже от них. До седых волос не забуду теперь.

Утром, чуть солнышко ветвей коснулось, я с собранным мешком и небольшим узелком вышла на крыльцо арьярова дома.

Прохладный освежающий воздух тут же пополз по коже, норовя проникнуть за шиворот и пробежаться по спине. Немного вздрогнув от такого прикосновения, я плотнее запахнула куртку, подняла ворот и побрела к воротам селения. Туда, где с Ладимиром встретиться уговорились.

Заряна с младшим сыном не вышли меня провожать. Лишь сухое «легкой дороги» мне прощанием стало. И то верно, зачем я им? Чужачка, одно слово. Арьяр — тот и вовсе куда-то исчез. А я и дознаваться не стала.

У ворот уже маячила фигура Ладимира. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, колдун ждал моего приближения. Взгляд у него был такой, что хоть от молний уворачивайся.

— Ох и долго же ты собиралась, Вёльма, — без тени насмешки проговорил он. — Видать, косу спросонья сплести не могла.

Я недовольно скривилась и ответила:

— Для тебя ж старалась. Зря что ли Чернава все лицо исцарапала? Уважить девку надо.

Колдун закатил глаза.

— Чую, натерплюсь я с тобою.

— А уж я как натерплюсь.

Безнадежно оглянувшись назад, я поняла, что Арьяр не придет.

Плохо. Не хотелось с тяжелым сердцем Подлесье покидать.

— Поехали что ль?

— Не спеши уж, — Ладимир повернулся в сторону и кликнул Амельда.

Через минуту привратник вышел к нам из-за караульного домика. Да не один. Под уздцы ведун вел двух коней — черного как ночь и в яблоках.

Увидев их, я опешила, рот открыла, шумно выдохнула да так стоять и осталась.

— В седле-то удержишься? — усмехнулся Ладимир.

— Удержусь… — справляясь с удивлением, проговорила. — Только откуда?

— А ты поди думала, у нас и лошадей нет? — Амельд протянул мне поводье. — Держи крепче. Этот твой будет.

Кобыла, та, что в яблоках, моргнула, смеряя меня взглядом умных сливовых глаз и тряхнула головой. Будто кивнула и что-то одобрила.

— Ее Миркой зовут.

Я сжала в руке повод и посмотрела на Ладимира.

— Ну, чего перепугалась, лисица? — засмеялся он. — Как зверей диких заклинать, так мастерица, а как лошадь увидела, так и дух в пятки? Не трусь, мои это кони.

Я выпрямилась, горделиво подбородок вздернула. Как обычно делала, ежели показать желала, что не задели меня за живое слова.

— Что ж, думаешь, лошади боюсь? — провела рукой по миркиной морде. — Мы с ней сдружимся, да, ласточка?

Кобыла согласно фыркнула и ударила копытом.

— Вишь, понимает, кто рядом.

Ладимир покачал головой.

— Ладно, Амельд, прощай, — обнял товарища, дважды хлопнул по спине. — Мир тебе.

— И тебе не хворать, колдун. Смотри, не озоруй больно, а то, того и гляди, Трайту княжескую спалишь. Помнишь-то, как дом Свана в младенчестве поджег?

Они рассмеялись и крепко пожали друг другу руки.

— И ты прощай, Вёльма — рыжая лисица, — улыбнулся привратник мне. — Жалко, что уходишь.

— Неужто заскучаешь?

— Так кто ж еще на площади подерется? Наши-то вряд ли.

— Прощай, — только и ответила я. Видать, молва людская из меня прямо зверя лютого сделала.

Ладимир ловко взлетел в седло и я, хоть и не так проворно, но все ж не кулем заняла место всадницы. В родной моей Растопше дурным считается, если баба верхом ездит. Помню, крепко я получала от отца и матери за такую вольность. Но как однажды, забавы ради, усадил меня братец в седло, так уж оттуда и вытащить не сумел.

Мирка фыркнула, мотнула головой, отчего пальцы мои погладили шелковые локоны ее гривы. Тут я только заметила, что мастью кобыла всаднице подстать — грива-то чуть рыжевата.

— Едем?

— Едем, — кивнула я и снова назад оглянулась. Нет Арьяра.

— Открывайте, друже, — скомандовал колдун.

— Что ж Арьяр тебя не провожает? — осмелилась спросить, ударив Мирку ногами в бока. — Едем, ласточка.

— Арьяр затемно в лес ушел на охоту. Мы уж вчера попрощались, — оглянулся на меня и добавил: — Тебя просил беречь.

— Вот и береги.

Подлесье, ведунья вотчина, осталось позади. Не увижу я больше дома Ясны, не услышу скрипучего голоса деда Ждана, той флейты, что пастушок вечерами играл одно не услышу. И не бывать мне больше в доме Заряны, не молиться на здешнем святилище. Арьяра больше не поцеловать и глаз его холодных не видеть, да и женой ему не стать.

Не вернуться мне в эти края. Прощай, Подлесье и народ твой славный. Сохрани меня, Ларьян-батюшка. Дай мудрости, Вела-вещунья. Путь мне верный укажи, Славша — странник.

Ехали мы молча. Лишь изредка я на колдуна поглядывала, только все время на спокойный да ровный взгляд натыкалась. Не усмехался, не гневался, не улыбался. Разве ж Ладимир таким бывает? Выходит, бывает.

— Долго нам до Трайты ехать? — спросила наконец.

— Долго.

А и то! Чего ж еще сказать-то? И ответил, и ни слова не понять.

— Сколько ж?

— Верхом за две недели управимся. Если погода не испортится.

Две недели! Хоть я грамоте и не обучена, а знаю, что в неделе семеро дней и каждый от солнца до солнца. Пока птаха не слетела с гнезда — день, как только крылом махнула — ночь и нового дня жди.

Отец мой, торговал всю жизнь с купцами заезжими, лавку свою держал. Он человек, грамоте обученный. Книги какие-то все писал пером острым, считал чего-то. Братьев моих старших, Станимир и Третьяка, обучил читать и писать, а нам, девкам — Ружице, Любомире да мне — учиться ни к чему, решил. Сестрам-то ладно, а вот я. Кто же думал, что в белый свет уйду?

— Не испортилась бы, — пробормотала в ответ.

— Размокнуть боишься?

— Боюсь грудную болезнь схватить. Ты-то не поможешь.

Ладимир будто не заметил укора моего.

— Ну помирать не брошу.

— Ты ж не знахарь.

— Не знахарь, — спокойно согласился он. — Но кое-чего о травах и снадобьях знаю.

И что ж ты только не знаешь? Обо всем, видать, научили.

Опустив глаза я увидела, как шелковая трава стелется под копытами Мирке, а пчелы с цветка на цветок перелетают и собирают мед. Не боюсь их совсем — с роду не кусали.

Лес позади уж остался, а поле только-только объятия свои раскрыло. Исчезла сама память о селении ведуньем. Впереди расстилалась широкая необъятная белардская степь. В наших краях куда ни глянь — то поля, то степи. Вот дальше, к северу, там сплошные леса. Густые, непролазные, темно-зеленым покрывалом на холмах лежат. Сказывали люди, что на тех холмах и Трайта стоит, бескрайним зеленым окруженная.

К востоку тверди каменные, что горами зовутся, а за ними…А что за ними я и не знала. И никто не знал. Бывалые люди говорили, будто там племена дикие живут — кочевники, да лесной народ. О первых все знают и боятся, что их орды в Беларде подойдут. А вот вторые — те вовсе незнакомы нам. Сказывал один гусляр, что живут они в чаще густого леса, своим богам поклоняются, да с духами предков говорят. И носят на себе шкуры диких зверей, ими убитых. И нет у них ни городов, ни государств, ни князя, ни рати — только дома крепкие толстостенные, что от лютых морозов хранят.

А к западу, до самой границы, те же беларды живут. А уж за заставами княжескими лежит диковинная страна, что Ельнией зовется. Сколько раз снилась мне она, сколько раз грезилась. Говорили купцы заезжие, что дома там все каменные. А правителя тамошнего не князем, а королем величают. И сидит он на высоком троне в крепости такой, что никакой армии приступом не взять. Ежели скучно ему станет, так он промеж своих дружинников, что рыцарями зовутся, состязание заводит. Сходятся они на длинных копьях и верхом. Кто другого из седла выбьет, тот и победитель.

Армия там сильная, с чародеями заодно стоит. А витязи королевские каждый свой знак имеет, на щите начертанный. Еще, сказывали, одеваются там не так, как мы. Лаптей и вовсе не носят, а уж чтобы баба в сарафане ходила, так совсем непристало. И боги там другие, и порядки, и обычаи, и люди. Вот бы мне попасть туда, вот бы хоть одним глазком все увидеть.

Велик наш мир. И сколько же в нем всего интересного, сколько я не знаю и не видела. Говорят, что есть земли, где сплошной песок и волны на нем, будто в море, будто живые.

А еще слышала я сказку о заповедном острове, где сохранилось древнее племя змей крылатых. Будто бы драконами их прозывают. Будто бы мудры они и живут вечно, и хранят несметные сокровища. Врут видать люди. А, может, и не врут?

— О чем задумалась, лисица? — вырвал из сладких грез Ладимир.

— Не о тебе уж верно.

Колдун только усмехнулся, что привык делать при каждом моем слове:

— Поговорим что ли? А то уж совсем скучно стало.

Вот те раз! То молчал как сыч, а то «поговорим»! Не зря баба Пронья сказывала, что мужиков в жизнь не понять. А колдунов того и подавно.

— Можно и поговорить. О чем желаешь?

— Смотрю вот на тебя, Вёльма, и думаю, чего ж девка молодая решилась одна в Трайту ехать?

— Арьяр что же, не сказал?

— Что сбежала? — спокойно, не обращая внимания на мои глаза удивленные, спросил Ладимир. — Сказал. А отчего ж сбежала? Не каждый день девки из дома бегают. Иные вон и за ворота выйти боятся.

Я натянула поводья Мирки и сравнялась с Ладимиром.

— Иные и с мужиками чужими в дорогу не идут, — сказала. — А мужики иные девкам головы не морочат, чтоб те морды друг другу били.

— Уела, — довольно протянул Ладимир. Будто ему нравился спор наш. — Чернаве я голову не морочил. Сама за мной увязалась. Думала, раз краше ее в селении нет, так на ней и женюсь.

— И что ж не женился? Не подошла?

— Отчего ж? Подошла бы, если б не сварливой была да я б не колдун. У нас ведь, Вёльма, чародеи не женятся.

— Как? — я даже в седле на миг покачнулась.

— Да ты с лошади-то не падай, — засмеялся мой спутник. — Тот, кто путь служения выбирает, должен что-то взамен отдать. Вот и лишают они себя семьи и детей.

— А как же прабабка моя? Она ведь жрицей была?

— А муж у твоей прабабки был?

Я только плечами пожала. Почем же мне знать?

— Вот видишь. Тот, кто с даром родился, выбрать должен — путем человека идти, или, путем чародея. Негоже богов и людей обманывать. На то, чтобы силой овладеть, годы нужны. А разве с мужем и детьми они у тебя будут?

— Оттого ты Чернаве отворот поворот и дал?

— Не люба мне Чернава — вот и весь ответ. Да и чего таить — девок много, а я один.

— Ох ты ж гусь, — я скривилась и отвернулась.

Мы въехали на холм, откуда открылся вид на широкую, утоптанную повозками и копытами коней дорогу.

— Стало быть нам туда?

— Туда, — кивнул Ладимир. — До самой Трайты доберемся. — подстегнув коня, он снова ко мне обратился: — Ты-то не увиливай от ответа. Зачем из дома ушла?

— От замужества бежала, — сказала и гордо выпрямилась.

— Ой ли? — в который раз засмеялся Ладимир. — И кто ж позарился?

— Уж коли на тебя позарились, так отчего ж на меня не глянуть!

— Не шуми, я шучу. Значит, не хотела ты у печи стоять да детей растить?

— А чего мне печь? Мир вон как велик, а я что ж, весь век на нее смотреть буду? — не выдержала, честно сказала.

Думала, посмеется надо мной, опять какую пакость скажет. А вот и нет, даже согласился:

— Твоя правда. Негоже чародейке в глуши сидеть да дар свой губить. Дар ведь, если внутрь затолкать, вредить станет. Сжигать человека дотла, наружу рваться. Верно ты поступила, Вёльма. Не могу тебя судить. Только вот не боишься, что искать станут?

— Боюсь, Ладимир. Очень боюсь. Отец с братьями, может, уже клич пустили, что пропала их девка.

— На поиски-то выехать могут?

— Не знаю даже. Не шибко они любили меня, не шибко баловали. Разве что за молву людскую побоятся.

Он посмотрел на меня и как-то сочувственно произнес.

— Чудная ты, Вёльма, оттого и не любили. Вороны и те белых не любят, а люди подавно.

Отвернулась я от него. Вспомнила, как отец в сердцах говорил: «Послали же боги мне такое наказание! И что тебя ушедшая не заберет? Ох, сбуду тебя, Вёлька, со двора! За первого встречного отдам и имени не спрошу. Чтоб семью перед соседями не позорила!»

Хоть и родные, а не нужна я им была. На отца лицом не похожа, люди на меня все пальцем тыкали, а родные сестры помехой называли. Нет, верно, что ушла. Им легче станет, а мне… Не была я хорошей, такой, как другие, знать ввек не стану.

— Чего это ты, Вёльма?

— Ничего, — сказала, стирая слезу со щеки грубым рукавом куртки. — От ветра глаза болят.

Ладимир все понял. От него ведь не скроешься. Но виду не подал.

Указал куда-то в сторону от дороги, где темное пятнышко деревьев виднелось.

— Там заночуем.

— Там, так там.

Остановились мы, в том самом месте, которое Ладимир указал. Не ошибся ведун — славно тут. И неприметно, и тихо, и от дороги далеко, да и колодец есть. Видать люди издавна тут стоянки устраивали и соорудили, чтоб путникам легче было.

Поснимали мы с наших лошадок сумки, расседлали их, стреножили и на травку, пастись, отпустили. Благо тут вся земля ею покрыта, мягкой да шелковистой.

Ладимир обошел нашу стоянку, что-то про себя бормоча. Потом вдруг на колено опустился, ножом по земле черту провел и с силой его воткнул.

— Чего это ты делаешь? — спросила я, издали за ним наблюдая.

— Это чтоб лихие люди к нам не приблизились.

— А-а-а… — только и протянула я. Кто ж их, колдунов-то, разберет?

Опустившись на колени перед сложенной кучкой хвороста, наскоро собранного мной же, я отчаянно ударяла кресалом о кремень. Искры вспыхивали и мгновенно гасли, будто издеваясь надо мной.

Ладимир недолго наблюдал за моими мучениями, даже не стараясь помочь. А чего ему-то? Вон как ехидно посмеивается. Думает, нашел себе развлечение.

Наконец, я бросила на траву и кресало, и кремень. Отлепила, налипшие на лоб, пряди волос, и поднялась.

— Вот что, — сказала. — Ты бы сам сел, да огонь развел. Мужицкое это дело!

— Да я бы и развел, — осклабился колдун. — Да только ты так старалась, так пыхтела. Я уже и мешать не хотел. Чего доброго и меня бы с трутом спутала.

— Ух, ты, злыдень! — крикнула я. — Вот сам теперь и разводи огонь.

Отошла поодаль, на одеяло свое села да руки на груди важно сложила. Ничего, пусть сам попробует. А то привык баб стравливать, да над ними же насмехаться. Злыдень! Слава богам, чародеи не женятся — одной несчастной девкой меньше будет. Попадется ж ведь кому такое несчастье — век все на свете проклинать будет. И чего в нем, бесстыжем, Чернава только нашла. Вон какие глазища наглые, так и норовит посмеяться над добрым человеком.

Ладимир тем временем, ничуть моего гнева не замечая, опустился возле костра, что я так и не подожгла. Посмотрел на него внимательно. Будто заговорить с хворостом решил! А после рукой над трутом — сухой листвой, что я поджечь собиралась — провел.

— Как же… — я даже вскочила на ноги, чтоб лучше рассмотреть — трут мигом гореть занялся. Огонь живо поглотил его и перекинулся на хворост. — Да как же ты сделал такое?

Ладимир взглянул на меня будто бы сверху вниз (хоть это я над ним и стояла) и проговорил:

— А ты ж в дар мой не верила — вот смотри.

Видать впрямь он колдун. А я то думала — так, прикидывается, вид важный делает. И ведь понял же, что не верила. Ой и Ладимир! Остер на язык, а как силен! Это ж надо — пламя живое вызвать. Никак сам Ларьян его дланью своей коснулся и даром наградил.

В прошлый раз-то он лишь угасающий огонь поднял, а сейчас — из ничего произвел. Не было огня и вот он! Чудеса!

— Ну чего ж перепугалась, лисица?

Я только головой мотнула.

— И не испугалась я. Не каждый ведь день перед глазами моими огонь вызывают. И мог бы сразу сказать, а то заставил мучиться!

Косу назад отбросила, отвернулась. Пусть знает, что не боюсь его.

— Тебе скажи! Я уж думал, кремень расколется.

— Да ну тебя, — сказала и стала котомку с едой, что Заряна в дорогу дала, разбираться. Чего с ним спорить зазря? Одно не переговорю.

Пока я на ужин собиралась, а Ладимир все в пламя свое колдовское смотрел. Вдруг, откуда не возьмись, я скрип телеги услышала. Да так ясно, что мороз по коже прошелся. Откуда здесь телега — вон уж темно кругом. А после голоса — мужские да женские.

— Ладимир…

— Тихо ты, — отмахнулся он. — Путники это. Точь-в-точь как мы с тобой.

— А, если… — не успела я договорить.

— «А, если», Вёльма, то не заметят нас.

Не зря же он нож тот в землю воткнул.

Обереги нас от худого, Славша-странник…

Видать колесо у той телеги совсем худое было. Через минуту я уж уши заткнуть хотела — до того ж противно скрипит. А ездокам ничего!

Пропело свою невыносимую песню и выкатилось на поляну вместе со всей телегой, двумя худыми клячами, да четырьмя седоками.

— Тпру! — крикнул мужик, что на облучке сидел. — Стойте, заразы тощие!

Лошади, ничуть не обидевшись, мирно встали. Привыкли, видать, уже к такому обращению.

Мы с Ладимиром поднялись и стали наблюдать, как пышная баба в белой рубахе стала с телеги слазить. Ее-то и в темноте любой разглядит.

— Ох, да что ж за напасть-то такая? — причитала она, а жалобный скрип только вторил. — Все ноженьки себе отсидела. Говорила ж тебе — тулуп возьми подстелить! — видать на мужика ругалась, а потом к нам обратилась: — Тихий вечер вам, люди добрые! Не пустите нас у огонька погреться. А то уже темно, а мы-то и заплутали…

— Отчего ж хороших людей не пустить? — ответил Ладимир, а я опасливо за его плечом стояла. — Вы кто такие будете?

— Так мы же… — начал было мужик.

— Мы на свадьбу едем, — опередила пышная баба. — К Родне, в Домину. Может, слыхали, село такое большое близ Трайты? Меня Румяной звать, а это, — словно нехотя в сторону мужика махнула, — муж мой, Стоян. С нами братец младший — Осьмуша, да дочурка наша — Забава.

— Ну что ж, — Ладимир миг подумал, — проходите к огню, всем места хватит.

Соседи наши шумными да сварливыми оказались. Раньше я все на Ладимира глядела, думала, вон несчастье чьё-то будет. Теперь вижу — несчастья они всякие бывают.

Румяна — шустрая бабенка. Глазки у нее маленькие да быстрые. И все-то она увидит, все-то она приметит, ко всему руку норовит приложить. А муж ее, Стоян, потише будет. Знай, себе на уме. Только уж больно много ругается.

— Ох, хорошо возле огонька посидеть, — вольготно раскинулась на старом, потерпевшем от времени, одеяле, Румяна. — А то целый день на кляче этой трястись, — кивнула в сторону телеги. — Никаких сил нет. Мы ведь в пути уж не первый день. Как выехали третьего дня, так и до сих пор…

Стоян, сидел рядом, пожевывая сочную зеленую травинку и молчал.

— А вы откуда будете? — спросила Румяна.

— А мы…

— Из Клапшины, — резко перебил Ладимир. — Родители вот послали нас с сестрой родню проведать. Весть пришла, что Белёна, старшая наша, двойню родила. Так и везем им привет да благословение.

Румяна на миг сощурилась.

— Вот смотрю на вас и диву даюсь — в кого ж такие разные уродились? Сестрица твоя уж совсем на тебя не похожа.

— Так с чего ж ей похожей быть, — продолжал вдохновенно врать колдун. — Мать моя родами померла, а отец на второй женился. У ней и волосы словно огонь и глаза будто трава скошенная. Сестра моя, Вёлька, как есть она.

Для пущей убедительности он почти ласково погладил меня по голове, а я едва сдержалась, чтоб гадливо не отвернуться.

Румяна расплылась в улыбке.

— Ясненько-ясненько. А то я уж решила, что муж и жена вы, да от воли родительской бежите.

Как же! Да пчёл диких в морду твою любопытную! И стало же дело, кто мы такие? Ух, сказала б я этой Румяне. Вот за что баб не люблю, так это за язык их длинный. И хоть сама баба да сболтнуть могу, а шибко не уважаю, коли в дело твое нос суют.

— Вижу, сдружились вы, хоть от матерей разных? — не унималась противная баба.

— А чего ж нам вражду вести? — улыбнулась я. — Мы с братом не разлей вода всегда были. Белена-то замужем давно, а мы, младшие, остались и вместе росли.

— Любо-дорого посмотреть. Забавка, ты чего творишь?

Дочь ее, девчушка лет двенадцати, точь-в-точь как мать — пышная да востроглазая — все норовила чего-то из узла с вещами вытянуть.

— Прекрати! У тебя руки в золе. Чего доброго, сарафан мне измажешь!

— А на что тебе новый сарафан? Ты ведь не девка на выданье.

— И чего это ты говоришь? — взвилась Румяна. — Ох, задам я тебе, паскуде мелкой.

— Чего ей задавать? — лениво отозвался Стоян. — Дите правду говорит. Отвалили мы немерено за тряпки твои, а теперь еще и тронуть их нельзя.

— Ой, молчал бы! — всплеснула руками супружница. — Сам-то небось пропил бы в корчме. Или я не знаю, как ты с дружками своими гуляешь? Порадовался бы, что жена твоя красивой будет!

— К ушедшей твою красоту, зараза едкая, — пробормотал Стоян и принялся укладываться на ночлег.

— Тьфу! — смачно плюнула Румяна. — Людей бы постыдился!

— А чего мне стыдится? Тебя разве что…

— Ах ты, злыдень дремучий. Да чтоб тебе всю ночь упыри снились!

Стоян только фыркнул и отвернулся от сварливой жены.

— Вот, — заключила она. — Видите, какой мне мужик достался! Одна беда с ним, с окаянным.

Мы с Ладимиром молча переглянулись и как-то без слов друг друга поняли.

Странным мне показалось только то, что Осьмуша, братец Румяны, весь вечер молчал. Сидел чуть поодаль да наблюдал за нами. Лишь при знакомстве слабо головой кивнул. Разве ж может парень в пятнадцать лет таким смурным да молчаливым быть? Не может, верно говорю.

Ладимира я спрашивать хоть и не стала, а по глазам поняла, что колдун насквозь его видит. Будто понял все сразу.

Наутро, когда спутники наши еще спали, ведун разбудил меня.

— Чего тебе? Рано ведь, — возмутилась было я, видя серое марево предрассветных сумерек.

— Разговор есть. Идем.

Зная, что пощады не ждать, я встала и, кляня все на свете, поплелась за Ладимиром. Куда вел меня колдун ума не приложу. Только выйдя за границу круга охранного, что он вечером очертил, да отойдя еще на доброе расстояние, остановился.

— И припало тебе будить меня ни свет ни заря? — начала я нападки, руки в бока упирая.

— Будет тебе злиться, Вёльма. Не знаешь ведь, кто с нами ночь ночевал.

— И кто ж поди-скажи? Странники мирные?

Ладимир только усмехнулся.

— Братца Румяниного видела?

— Видела. Тихий парень и чего же? Спать мне не давать теперь?

— Дура ты, Вёльма. Заклинательница, а дальше носа своего не видишь.

— Сам-то на себя глянь. Умник!

— Перевертыш он, — резко проговорил колдун.

Я вмиг остатки сна растеряла и рот раскрыла.

— Как же? Ларьян-батюшка…

— Так и есть. Меня сразу учуял, вот и молчал. За странника видать принял.

— И что ж делать нам теперь? — я беспомощно оглянулась, желая убедиться, что не слушает нас никто.

У перевертышей слух острый, нос чуткий, а быстры и сильны они как ни один из людей. Ладимир потому и отвел меня подальше, чтоб сказать.

— Я враг ему теперь, — ответил. — Как полнолуние найдет, так добычей стану.

Слышала я сказание о том, что как луна-девица в серебряный свой наряд одевается, так и выходят суженые ее, слуги ушедшей, тоску свою рассказать в истинном облике. Слушает она их песни да не отвечает. А те тоскуют, вновь и вновь возвращаются к возлюбленной своей.

— Так я же с тобой! Ко мне ведь не один зверь не приблизится.

Ладимир покачал головой пуще прежнего.

— А что тебе дед Ждан говорил, помнишь? Оборотни силы твоей не признают. Им сама ушедшая покровительствует, а она властью своей делиться ни с кем не хочет. Даже со своими же детьми-заклинателями.

Я даже вздрогнула, будто сбрасывая его слова с себя.

— Никакая я не дочь ушедшей. Ишь чего сказал! Ларьяну-батюшке и Веле-вещунье поклоняюсь.

Ладимир посмотрел на меня будто сверху вниз как на дите неразумное.

— Сила твоя от ушедшей пошла и того ты не изменишь. Хоть и светлая бусина попалась, а все ж из ее ожерелья. Ладно, Вёльма. Не о том речь. Осьмуша на меня злобу таит. Чуть обернется и вслед за нами погонится, а перевертышу и всю Беларду пробежать мало будет.

Сказал, а у меня по спине мурашке побежали.

— Что же делать нам теперь, Ладимир? Знают ведь все, что оборотни ведунов не любят.

— Один лишь выход — не дать ему обернуться.

— Стой! А Румяна и ее семья? Они ж разве не знают, кто с ними?

Колдун пожал плечами.

— Может и не знают. Сказать им как-то надо.

— И как? Подойду я к Румяне и скажу: «братец твой — перевертыш и скоро на четырех лапах ходить станет»? Да после такого она меня саму пришибет!

Говорила и словам своим не верила! Как же сестра родная про брата своего такого секрета знать не будет? Ладимир будто угадал и проговорил:

— Вдруг у Осьмуши дар недавно открылся?

Я пожала плечами, не зная, что сказать.

— Есть один способ помешать ему обратиться.

Ладимир легонько прищурился, а я выжидающе на него посмотрела.

Дорога сегодня не в пример вчерашней была — шумная, людная. Со всех сторон голоса лились, ржание коней слышалось, рев волов, что повозку мельника тянули. Я, привыкшая к такому зрелищу — в Растопше частенько торговцы собирались — ничуть не дивилась. Будто дома оказалась снова.

Румяна все так же кляла своего мужа на чем свет стоит, дочка их, Забава, все смеялась, да с проезжающими парнями переглядывалась. Стоян женку свою сварливую все к ушедшей норовил послать. Та будто и не слышала, знай свое городила.

— Не ладно это, что народу столько, — негромко промолвил Ладимир, поравнявшись со мной.

Я натянула Миркины поводья, чтоб лошадка чуть тише пошла.

— Думаешь, Осьмуша обернется и нападет?

— Не дам я ему напасть, — ответил колдун, — да и обернуться не дам.

С опаской на него покосившись, я плечами пожала. Хоть и видела, как Ладимир пламя призвал, а все в его силу не верила.

— Вишь, как смотрит, — кивнул он в сторону обернувшегося Осьмуши.

Глаз у парня и вправду худой — у меня аж холодок по спине пробежался.

— Врага учуял.

— Ладимир, так если ж обернется, как он тебя найдет? Перевертыши память ведь теряют вместе с обликом.

— Правду говоришь, Вёльма. Только одного ты не примечаешь. Запах.

Я недоверчиво скривилась.

— Что ж он, вынюхивать тебя станет?

— Уже учуял, а после по следу пойдет. Враг я ему кровный.

— С чего ж ведунов они так не любят? — спросила я, наблюдая, как вихрастый крепкий парень, красуясь перед Забавой, гарцует на своем вороном коне. И так зайдет, и эдак. Благо, что Румяна не видит, а то бы так ему задала, что и коня б потерял и сам припустил до самой Трайты.

Ладимир задумчиво глядел оборотню в спину и жевал сочную ярко-зеленую травинку.

— Издавна повелось, что странники наши с детьми ушедшей воевали. Еще до прихода белардов так было.

— И как же вы воевали с ними? — спросила я, уже зная ответ.

— Ясно дело, как, — едва взглянул на меня Ладимир.

«Ясно дело…» — про себя повторила я.

И даже нехорошо как-то стало, будто внутри все захолодело. Я ведь тоже одна из тех, кого ушедшая в мир привела. Хоть и светлая бусина мне, заклинательнице, выпала, а все ж я от нее род веду, ее сила по венам моим течет, ее слова моя прабабка-жрица людям передавала.

— И что ж вы, странники, со всеми подряд так?

Колдун едва заметно повел бровью. Лицо его вдруг таким холодным и жестким сделалось, что страшно. Будто другой человек передо мной предстал — чужой, незнакомый.

— Со всеми, — и добавил: — Заклинателей, правда, редко встречали. Обычно они с нами заодно. Но уж если на ее сторону становятся…

Заметив, как я сжалась и даже в сторону подалась, чуть из седла не выпадая, Ладимир усмехнулся:

— Не трясись, Вёльма. Тебя, необученную, никто не тронет. Не вошла ты в силу еще.

— А если войду?

Он не ответил. Оно и ясно — врагом стану. Как Осьмуша несчастный.

Ох, помогите мне, Ларьян да дочь его, Вела-вещунья.

— Из каких же ты краев, Румяна? — спросила я, по-простецки улыбаясь.

Вот ввек бы с этой вреднющей бабой не говорила, да все Ладимир — иди, мол, разговори ее, попробуй узнать чего про Осьмушу, а я пока отъеду, к заклятию подготовлюсь.

Чего он там готовить собирался, я не знала. А только уже битый час жалобы да стенания Румяны по поводу неудачного замужества выслушивала. Хотя, глянула на мученическое лицо Стояна и подумала, кому из них больше не повезло-то?

— Да с западных земель мы приехали, из княжества Зарецкого. Родители наши уж померли давно — я у них третья была. Сестра моя старшая в Домине с мужем и детьми живет, а остальных наших братьев-сестер ушедшая забрала. Осьмушу вот черная хворь только и пощадила.

Перевертыш злобно зыркнул на меня и видно недоволен остался, что его сестра так разболталась.

Слушала я Румяну, да как-то и не верилось, что правду говорит. Черная хворь в Зарецком княжестве бывала — она там гостья частая. Мы все боялись, что до Беларды дойдет, но боги пощадили — прокатилась мимо.

И то, что люди будто мухи от хвори этой падают, я знала. Странным лишь то мне показалось, что Осьмуша выжил. Черная больше детей забирала, а годков пять назад он как раз малым ребенком был. Вспомнились мне слова Ладимира, мол, не болеют оборотни человечьими недугами.

— Горько это — родных терять, — ответила я. — Ладно ты сделала, что брата к себе забрала.

— А как же по-другому-то? — засмеялась Румяна. — Родная ведь кровь. Осьмуша у нас парень тихий, лишнего слова не скажет.

— Будет уже, — буркнул перевертыш.

— Ишь, засмущался, — ткнула его в бок Румяна.

— У тебя ж язык как помело, — спокойно протянул Стоян, глядя на дорогу. — Ты и упыря до смерти заговоришь.

— Ох, Ларьян-батюшка, обереги, — схватилась за сердце баба. — Все бы тебе средь дня нечисть поминать. Призовешь беду на наши головы.

— А я ее и так призвал, когда на тебе женился. Как есть нечисть!

Ну, а что? Прав ведь мужик!

— Молчи уж, — только махнула рукой Румяна. — Ушедшая тебя забери…

Вечером мы снова остановились в стороне от дороги. Ладимир тревожно поглядывал на небо, где серебряным кругом расцветала луна-девица. Еще немного и запоют ей свои песни безнадежно влюбленные дети ушедшей, взвоют горестно, а после пойдут злобу свою на всех живых вымещать.

Ох, страшно мне, ох, страшно…

— Ладимир, глянь, — я кивнула в сторону Румяны.

Та склонилась над младшим братом. Осьмуша лежал, едва дыша. Мгновенно побледнел, осунулся, мелко задрожал, будто озноб его бил изнутри.

Колдун коротко кивнул и пошел к ним.

— Что случилось, Румяна?

— Да вот братцу моему чегой-то плохо стало. Не пойму, что и такое приключилось.

— Небось хворь какую подцепил. Бродяга, — буркнул Стоян, сидящий позади меня.

Я оглянулась.

— О чем это ты?

Мужик только махнул рукой.

— Родня у моей женки та еще. Сестра злей зверя лесного, а братец так и норовит куда-то уйти. Каждую луну пропадает. Вроде тихий-смирный, а чуть что сразу из дому бежит. Ох, навязался же на мою голову, ушедшая его забери! Не хватало своих забот, так этот еще…

Ладимир коснулся рукой лба Осьмуши. Тот вздрогнул и будто бы оскалился. Лицо его, всполохами костра освещенное, исказилось злобой.

— Уйди, злыдень, — сдавленно проговорил он.

— Ишь ты, норовистый какой! — взвилась на него Румяна. — Человек тебе, может, помочь хочет?

— От колдуна помощи не приму, — отозвался братец.

— Ты что ли колдун?

Ладимир только глянул на нее тем самым взглядом, от которого мурашки бегут. Румяна так назад и отпрянула.

— Вёльма, — позвал меня, — Неси отвар.

— Какой отвар? — прошептала Румяна. — Отравить его хочешь?

— Помочь хочу, — процедил ведун. Видать трудно ему такие слова даются. — Взяла бы ты дочь с мужем да отошла подальше.

Забава, все это время мирно спящая рядом, причмокнула губами и перевернулась на бок. Стоян только сплюнул и вспомнил какое-то ругательство.

— Брата оставить предлагаешь? — вспыхнула баба. — Не бывать тому. Кто тебя, чародея, знает! И как совести только хватило у охальника! Брат он мне, не уйду!

— Перевертыш твой братец, — холодно проговорил Ладимир, — На луну глянь и подумай, отчего захворал.

— Ларьян-батюшка, — всплеснула руками Румяна. — Стоян, ты слышал?

— Слышал, — отозвался муж. — Говорил я тебе, что неправильный парень.

Я подала Ладимиру кружку горячего отвара. Из каких трав и порошков тот был сделан — не понять. Разве ж ведун расскажет! Только смотришь на него — будто светится, а запах так и прошибает, пряно-горьким отдает. Вдохнула, а вроде как и сама напилась вдоволь.

— Пей, — приказал он Осьмуше.

Парень передернулся и отвернул лицо.

— Пей, сказал.

— Что ты ему суешь? — встряла Румяна.

— Зелье. Чтоб не перекинулся.

— А разве поможет? — робко спросила я.

Ладимир едва не спалил меня взглядом.

А что ж тут такого? Слыхала я, что такое зелье есть, да только мало помогает. Сказывали, будто темный дар перевертышей вовсе замедлить можно, усыпить.

— Пей, не то своих же погубишь, — жестко проговорил колдун.

Осьмуша злобно сощурил глаза. Кулаки его сжались так, что костяшки на пальцах побелели.

По спине моей вмиг холодок прошелся. Что-то страшное и неотвратимое будто за спиной стояло, надвигалось и не обойти его.

— Ладимир, — прошептала я, — луна…

Она уж почти в зенит вошла.

— Пей, — сам зарычал ведун.

По лицу Осьмуши пробежала странная рябь. Будто волной по коже. Пересилив себя, он сделал несколько глотков.

— Все пей.

— Да что ж ты его мучаешь? — выкрикнула Румяна и выбила из рук Ладимира кружку.

— Ах, ты, злыдня пропащая! — ругнулся он.

Драгоценный отвар, способный помочь парню, расплескался на землю.

— Вот дура-баба! Что ж ты ручищами своими лезла? — закричал Стоян.

— А чего он брату моему отраву давал?

— Да саму тебя отравить мало!

— Молчать! — закричал Ладимир.

Я стояла, едва дыша. Смотрела, как Осьмуша поднялся на ноги, весь будто передернулся и громко закричал. Не просто закричал, застонал, завыл. От голоса его у меня душа в пятки ушла.

— Все назад… — проговорил Ладимир.

— Забавушка, пойдем, — Стоян потащил ничего не понимающую девочку за собой.

Ладимир выхватил из-за пояса длинный нож, зашептал что-то и воткнул его в землю, как накануне делал.

— Не выпущу его из круга, — проговорил.

— Он перекинется?

— Не должен.

Я невольно назад отступила.

Горящие гневом глаза Осьмуши смотрели прямо на меня. То замер он, то вдруг будто судорога по телу прошлась. Выгнулся, взвыл и упал на колени. Метнулся в сторону и будто его отбросило назад. Круг, очерченный Ладимиром, не выпускал перевертыша наружу.

— Что делать нам? — спросила я, цепенея от страха. Не думала, что в мире такие страшные вещи делаться могут.

— Ждать. Луна зайдет, он вернется.

Луна…ярко она на небе светит, прямо греет своими лучами перевертыша. А тот мечется в круге невидимом, как в клетке и наружу не может вырваться.

— Ладимир, выдержишь? — прошептала я, заметив, как по виску его каплю пота ползет.

— Выдержу.

А сам все шепчет что-то. Уперся рукой в землю, будто силу свою ей отдает. Глаза его совсем другими стали, потемнели, поволокой подернулись. Помогла бы, да не умею.

Взглянув на Осьмушу, я вскрикнула невольно и, на всякий случай, ножичек свой достала из кармана да сжала крепко. Отвар, что дал ему ведун, сделал свое дело да не до конца — все дурная Румяна виновата. Обращаться наш перевертыш стал. Не до конца, лишь наполовину. Клыки да когти появились, зрачки расширились, а лицо будто и не человечье уже.

— Да что ж ты творишь, колдун треклятый? — грозно прокричала Румяна и, вырвавшись из рук Стояна, подскочила к нам. И как только сумела, коровища такая?

Схватил она нож, да и выдернула из земли.

— Отдай мне! — кинулась было я, чтоб выхватить его у дурной бабы. Неловко толкнула ее, а та наземь и повалилась.

По коже моей будто холод прошелся.

Обернулась медленно, а Осьмуша меня так и сверлит взглядом.

— Беги, Вёльма, — только и шепнул Ладимир.

Не чуя ног под собой, рванулась я куда-то вперед, в чащу незнакомого мне редкого леска. Темнотища кругом, ветки так по лицу и хлещут, а следом неперекинувшийся перевертыш бежит.

Ох, Вёльма! Нашла же себе забаву вдали от дома.

Ладимир…где ж ты есть? Где ж сила твоя?

Ох, кабы не сгинуть от когтей зверя. Так и слышу, как нагоняет он меня, по самому следу бежит, чуть ли не дыхание его ощущаю.

Была бы я чародейкой, мигом бы его остановила. Сказано, учение — свет…

И что ж я за дурища такая? За мной перевертыш гонится, а я все о пустяках думаю!

Рык его где-то рядом раздался. Я свернула в сторону, надеясь уйти. Ворох листьев зашуршал под моими ногами. Осьмуша то услышал и в погоню пуще прежнего.

Ох, сохрани меня, Вела-Вещунья! Рано мне еще в чертог ушедшей идти.

Бегу дальше и слышу, будто отстал он. В груди так и жжет, воздуха не хватает — отдышаться бы.

Остановилась я, прижалась к дереву. Может, стороной уйдет, не заметит?

Притаилась. Где-то будто голос Ладимира послышался. Знать, не бросил. Следом идет.

Шаги послышались. Не волчьи, человечьи…

Я только краем глаза из-за дерева посмотрела — Ладимир. Стоит неподалеку.

— Вёльма!

Не успела я отойти, как когти мне в плечо впились. Обернулась — в глаза волчьи заглянула.

Закричала, что было сил, да отбежать хотела. Осьмуша со всех сил на меня бросился, не землю повалил. Клыки его к шее так и потянулись. Только и успела я, что по руке его ножичком своим полоснуть. Не сгинет ведь от такой раны. Рыкнул только.

От страха меня будто сковало — крик где-то в горле застыл, тело не слушалось. Помутился мир от боли и ужаса. Только дыхание звериное над уход раздалось, а после тяжесть на меня навалилась…

— Темное отродье, — ругнулся Стоян, сплюнул брезгливо и камень в сторону отбросил.

Я, мгновенно обретя силы, с криком столкнула с себя Осьмушу. Тот уж и на волка больше не походил — мальчишка прежний.

— Вёльма, жива?

— Д-да…не в-ведаю… — прошептала я.

Руки тряслись так, что опереться на них не могла. Ладимир помог — поднял на ноги.

— Не укусил?

— Н-н-нет. Оц-царапал т-только…

Колдун махнул рукой.

— Не беда. Заклинатели только от укуса обращаются, — посмотрел на Стояна и добавил: — Ловко ты его.

Мужик осклабился.

— Уж не первый день как задумал его огреть.

Ладимир мрачно усмехнулся.

— Вы отойдите с Вёльмой, я заклятье сотворю. После амулет ему надену. Уйми пока женку свою. Шибко она любит в чужие дела соваться.

По правде сказать, я б и сама сейчас вредную бабу чем бы огрела, коли бы руки не дрожали.

— Идем, лисица, — подал руку Стоян. — Не будем колдуну мешать.

Я возблагодарила богов и даже не заметила, что еще один человек меня лисицей назвал. Пусть как хотят кличут, лишь бы живой да невредимой остаться.

«Разве после такого уснешь? — думала я, сидя на скомканном одеяле, закутавшись в куртку так, будто это и не куртка старая-истертая, а огромный отцовский тулуп. — Да тут впору себе зелье из сонных трав варить и переполох выливать».

Помню уж было однажды, что в разогретой железной латке плавили надо мной кусок воска пчелиного да заговоры читали. Жар тот навсегда запомню. По коже так и скользил, дух медовый помню, да шепот знахарки неразборчивый. А после, когда уж оплавился воск полностью, она на него взглянула, а там то, что перепугало меня, точь-в-точь вылилось, будто кто картину нарисовал. Сама не смотрела — боялись родители, что снова перепугаюсь. Мала ведь была еще — и пяти зим не минуло. Сейчас уж не вспомню, чего испугалась так. Верно видать переполох выливали.

Луна на небе уже завершала свою колдовскую пляску, тускнела, прячась за пеленой утреннего марева, да по краю обходила горизонт, уступая. Птаха небесная доклевывала зерна и спешила домой, в гнездо, смежить глаза и уснуть. Уходила ночь, а вместе с ней и сила ушедшей на спад шла.

Осьмуша уже совсем прежним стал. Не стало клыков, когтей, шерсти, что редко пробивалась за оборот неполный. Амулет, сплетенный из каких-то цветных нитей и сухих упругих травяных стеблей, дар его темный плотно закрыл, остатки колдовства в себя впитав.

Стоян все связать его хотел, чтоб вдруг чего не дергался. Ладимир же запретил. Сказал, мол, пусть так лежит, ничего не будет. Забава, кажется, не поняла совсем, что стряслось. Пожала плечами и снова спать завалилась. А вот мать ее, Румяна, только и знала, что стенала да ругалась — на мужа, на Ладимира, на братца своего и на меня заодно. Сказала, мол, девка колдуну помощница, вместе они темные дела творят. Дура-баба, чего скажешь!

— Не спится тебе, Вёльма? — вздохнул Ладимир и рядом со мной сел.

Я взглянула на усталое лицо. Ясные глаза хоть и покраснели от ночи бессонной, а все ж пронзительными были. Не такие, как у Арьяра. Нет в них льдинок застывших, только огонь — холодный и обжигающий.

— Уснешь тут, — усмехнулась в ответ. — Сам небось спать не можешь.

— Мне спать нельзя. Оставь вас тут и всякое может случиться. Духи здешние и так недовольны, что потревожили их. Шуму только зря натворили.

— Так, значит, ты с духами говорить ходил?

Колдун кивнул.

— Лес тут хоть и редкий да маленький, а все по чину. Поклонился я всем местным обитателям, прощения попросил. Лесному хозяину уйти обещал и перевертыша увести. Тихое здесь место, непривычное для таких существ.

Я поерзала на месте, стараясь скрыть удивление и лишнего не сболтнуть. Опять убеждаюсь, что Ладимир силу имеет недюжинную. Это ведь надо — с лесным хозяином да духами говорить. Не каждый может. Я вот сколько лет жила, все думала, что никто не может. А оно вон как — есть, значит, все на этом свете и не сказки это, а быль самая настоящая.

— Что теперь делать будем, Ладимир? Нельзя же Осьмушу так оставлять.

— Нельзя, лисица, нельзя, — нахмурился ведун. — Что делать ума не приложу. Амулет я ему сделать могу, чтоб не оборачивался на полную луну. Так ведь долго темный дар сдерживать нельзя. Любая сила выхода требует. Не будет его и сила человека раздавит.

— Выходит, нет для Осьмуши спасения?

— Отчего ж нет? Надо вначале узнать, как он дар получил, а после думать.

Ладимир взглянул на небо и чуть сощурил глаза.

— Рассвет скоро, Вёльма. Днем нам точно бояться нечего.

Осьмуша очнулся чуть не с первыми лучами солнца. Будто сила светлая его пробудила. Румяна сразу же к брату кинулась, причитать да охать стала. Хотела даже амулет с него снять, да Стоян такой руганью в ее адрес разразился, что та мигом передумала, обозвав мужа упырем, злыднем, тварью поганой и еще кем. Кем я уж не запомнила.

— И как тебя только не сгубил этот колдун треклятый? — продолжала причитать она, глядя братца по голове. — Отравой своей волка из тебя хотел сделать. Да только не допустил Ларьян-батюшка! Взял да и спас несмыслёныша.

Осьмуша опустил глаза долу и лишь изредка вскидывал взор на нас с Ладимиром, стоящими чуть поодаль.

— И что он сделал с тобой такое? — не умолкала Румяна. — Что только сотворил, окаянный? Век ведь такого не было! Сколько жил парнишка, никогда, никогда…Ох! Да откуда ж только колдуны эти проклятые берутся?

— Видно, не скоро она стенать закончит, — шепнула я Ладимиру.

— Да обеда, не меньше, тут простоим, — согласился он. — Стоян, может, уймешь свою супружницу?

Мужик только вздохнул.

— Тяжкая это работа — дурную бабу унимать. Эй, Румяна, кончай причитать! Отойди от него, пусть люди добрые поговорят.

Баба обернулась к нам и зло сощурила глаза.

— Ишь чего удумали! Добить хотите? Так вы уж лучше меня с ним убейте!

— Сама просит! — гоготнул Стоян.

— Хватит сырость разводить, Румяна, — урезонил ее Ладимир спокойным голосом. — Лучше дай мне помочь ему.

— Поможешь ты! Как же! Доведешь совсем парня. А он брат мой единственный.

— Тогда спроси у брата своего, помнит ли он ночь прошедшую.

Румяна покосилась на нас, затем на Осьмушу. А как тот ответил, что не помнит, так сразу подзатыльник ему залепила и ушла плакать в сторону, кляня все на свете.

Осьмуша, вопреки моему страху, стал охотно говорить с Ладимиром. Амулет его снять не пытался и волком больше не смотрел. Ох, да что ж это я? «Волком смотрел…». Чур меня! Чур!

— Помнишь, как стал таким?

— А чего не помнить? — хмуро ответил паренек. — Уже вторую зиму как луне поклоняюсь. Случилось то еще в зарецких землях. Остался я совсем один как брат старший помер. Делать нечего — пешком в Беларду, к Румяне пошел. Заночевал на краю одной деревни в доме разрушенном, а ночью тамошние вышли перевертыша ловить. Поймать-то поймали, да он меня цапнуть успел.

Мы с Ладимиром переглянулись. Совсем молод еще перевертыш-то. Повезло нам, что ведун так справился умело. Сказывали мне, сила в них такая, что не остановишь.

— Ты, ведун, убьешь меня теперь? — без тени сомнения спросил Осьмуша.

Глядя на его серьезное, не по-отрочески взрослое лицо, Ладимир не сдержал усмешки.

— Не странник я, чтоб убивать детей ушедшей. Помочь чем — смогу. Амулет, что на тебе, не снимай. Отвар, который сестрица твоя расплескала, заново варить придется.

— А дальше-то мне как жить? — в голосе Осьмуши послышалась мольба. — Говорили старики, что дар темный остановить можно.

— Можно, — кивнул Ладимир. — Только мне не под силу это. В Дом Предсказаний тебе надо — там чародеи куда сильнее нас с Вёльмой, они и помогут. Я лишь временную защиту тебе дать могу.

Осьмуша опустил глаза.

— Стало быть век мне таким ходить, пока странника не встречу. Румяна разве ж тебя послушает?

— А ты, значит, за сестрину юбку прятаться решил? — не выдержала я. — Сел на шею к ней, любезной, да и думаешь, все?

— Вёльма, — хотел было остановить меня Ладимир.

— Нет уж! — продолжила я. — Ночкой прошлой чуть не сгубил меня, а теперь мне же и смолчать? И что ж вы, мужики, такие до жалоб падкие? Коль хочешь судьбу свою изменить, так сидеть на месте не след. Бери в руки котомку и в Трайту шагай. До следующей луны как раз успеешь, а оберег ладимиров тебя защитит. А то сидит тут, ревет! Сестры боится! Да в твои годы уже своих детей заводят, а не скулят будто щенки новорожденные!

Сказала и гордо подбородок вскинула. А что ж? Век ему что ли утешения слушать? Пусть правду знает!

Осьмуша посмотрел на меня так, будто я его камнем, как вчера Стоян, огрела.

— Ты, братец, с Вёльмой не спорь, — усмехнулся Ладимир. — Лисицы они часто бешеные бывают, а наша-то и подавно.

Перевертыш громко сглотнул и на меня, грозную, опасливо взглянул.

— Что ж ты кричишь на меня? Сказала б лучше, что делать, — так жалобно да несчастно сказал, что я сама не засмеялась. Будто не он вчера волком становился, а я. Только что.

— Спрашиваешь! — хмыкнула в ответ. — Ясно же тебе колдун сказал, в Трайту идти. Темный дар ведь не простуда — сам не пройдет.

— Много ты понимаешь, — насупился Осьмуша. Вроде взрослый парень уже, а как дитя малое прямо.

— А вот и понимаю. Думаешь, сама зачем туда иду?

У перевертыша аж глаза на лоб полезли.

— Так ты тоже что ль…

— Не тоже, — оборвала я, садясь рядом с ним. — Не твоего ума дело. Только сидеть тебе у сестриной юбки незачем.

Осьмуша умоляюще посмотрел сначала на меня, потом на Ладимира.

— Так кто ж меня в Трайту-то проводит? Я ж и знать — не знаю, где она находится?

— А с нами пойдешь?

— Вёльма, — разочарованно протянул Ладимир. — Болтаешь что ни попадя! Ведуна и оборотня в одну упряжь решила взять.

— Потерпишь. Меня же как-то выносишь. Так что, Осьмуша, с нами идем?

Молодой перевертыш тоскливо посмотрел в сторону своей сестры.

— Подумаю.

— Ох и дурень же ты! — только и бросила я.

Скоро сказка сказывает, да не скоро дело делается…

Румяна вон столько всего сказать успела, уж как она нас только не ругала. В жизнь мне видать таких слов о себе не услышать. Болтала-болтала дурная баба и все мешала нам в путь собираться.

Наконец, когда Ладимир не выдержал и гаркнул на нее, пригрозив в гадюку превратить, она чуть примолкла. Ненадолго. Стоило нам только в путь двинуться, как у Румяны снова приступ гнева случился. Теперь уж она по Стояну проходилась — и как проходилась!

Ехали мы и вдруг видим — народ впереди столпился. Шумно весело там у них. Крики, гомон, песни, гусли да свирели поют.

— Ладимир, гляди-ка.

Колдун приложил ко лбу руку, чтоб от солнечных лучей глаза защитить, да разглядеть все получше.

— Ярмарка там, Вёльма.

— Какая ж ярмарка посредь дороги-то?

Скажет тоже! Вроде ведун грамотный, а такое городит!

Подъехали ближе и поняла я что сама дура темная. Отчего уж не знаю, а только развернулась на обочине самая настоящая ярмарочная площадь. И чего тут только нет! Купцы решились по пути заработать и стали свой товар прямо тут предлагать.

В толпе среди прочих я разглядела молодцов в красных одинаковых плащах. Княжеские стражники. Не раз я их видела. Знаю, что крупные купеческие обозы с ценными товарами охраняют.

— И чего ж это они тут стоят? Где же ночевать будут? Где товар спрячут? — совершенно не понимала я ушлых купцов.

— Туда глянь, — указал Ладимир в сторону, где на склоне холма ютилась деревенька. — Думаешь, кто бы поехал прочь с дороги, чтоб калач купить?

— Твоя правда.

Ладимир хотел миновать торговое место и двинуться дальше. Но не тут-то было! Стоян и Румяна накрепко решились заехать, товары посмотреть, а я даже слушать не хотела о том, чтоб свернуть. Разве ж можно такое интересное место пропускать? Это, может, Ладимиру все видевшему скучно, а мне-то в диковинку.

В общем, ринулась я в самую толпу торговцев, пестрых красок, аппетитных запахов выпечки, криков и песен.

— Таирские шелка!

— Горячий хлеб!

— Пенька!

— Мука ржаная!

— Мед! Лучший мед во всей Беларде!

Босоногая девица стояла рядом с гусляром, наигрывающем грустную мелодию, и печальным голосом пела слезливую песню.

Ох и люблю же я певцов слушать! Голоса у них такие, что всю душу выворачивают. А песни… Иные без слез слушать невозможно. Так бы кажется и подпевала им, да только боги голосом не наградили. Запела я как-то при гостях в горнице, так мать велела замолчать и прочь с глаз уйти.

Девица, погодка моя, пела так, будто слова из самого сердца лились. По щекам ее слеза тихой лодьей бежала, а в глазах столько печали было.

— Ох… — только и вырвалось у меня, а по щеке так слезы и побежали.

Вынула я из кармана монетку медную да в шапку гусляру положила.

— Что, Вёльма, завелись у Сеньки деньги? — ехидно усмехнулся Ладимир.

— Не твоего ума дело, — ответила и слезу со щеки стерла.

Колдун присвистнул.

— Эк тебя разобрало-то.

Я развернулась к нему и руки в бока уперла.

— Злой ты да грубый, Ладимир. Ничего красивого вокруг не видишь! Не понимаешь, так и не лезь. Другим не мешай.

Последние мои слова шум толпы заглушил. Пение так понравилось людям, что они тут же щедро стали награждать музыкантов.

Быстренько обойдя все ряды и наслушавшись от спутника своего много всякого, я осталась довольна и согласилась двинуться в путь. Семейку скандальной Румяны мы решили тут и оставить. Нам лишние хлопоты ни к чему. Не хочет Осьмуша в Трайту ехать, так его дело. Сами пусть разбираются.

Только мы отъехали от ярмарки, как вдруг нас нагонять стали. Ладимир остановился, вгляделся в наездника и Стояна в нем узнал.

— Чего тебе еще?

Муж Румяны коня притормозил и, сбивчиво дыша, проговорил:

— Беда у нас, Ладимир. Помощь твоя нужна.

— Какая ж еще беда?

— Дочь наша, Забава, пропала. Увезли ее.

Я так и открыла рот да сказать ничего не смогла.

— А мы с Вёльмой зачем?

— Чародеи вы, вас люди послушают…

Вот те раз! Еще и ворожить не научилась, а уже чародейкой зовут.

Ладимир вздохнул и тихо выругался. Да так выругался, что даже Мирка моя уши прижала.

— Ладно, Стоян, — махнул рукой, оглянувшись на светило, к закату спешащее. — Все равно уж далеко не уедем. Показывай дорогу.

Румяна металась между рядами, составленными из повозок торговцев. Спрашивала каждого, видел ли тот ее дочь Забаву, а после, когда тот отвечал, что не видел, ругала его такими словами, что и сказать страшно.

Завидев нас, идущих следом за Стояном, Румяна громко охнула, схватилась за голову и рванулась навстречу. Она буквально вцепилась в Ладимира, никак не ожидавшего такой напасти, и стала кричать-уговаривать, чтоб тот дочь ее непутевую нашел.

— Помоги, человек добрый! Не дай девке пропасть! Увели ведь глупую, а она и пошла, неблагодарная какая…Уж я ей все, а она! Уж не дай девчонку сгубить! Не к добру ведь увел ее! Ох, не к добру!

Ладимир не без усилия отстранил от себя назойливую бабу и отошел назад. Видать боевая Румяна не одного только Стояна ввергала в бегство. Я же усмехнулась — ишь какой! Так, мол, шустрый-смелый, а как до бабьих склок дело доходит, так любому мужику не сдюжить.

— Тише, Румяна, тише! — постарался урезонить ее. — Ты толком скажи, что случилось?

— Вот! — она схватила за локоть и подтащила ближе поникшего Осьмушу. — Вон его спроси! Видел, поганец, кто племянницу его сманил да молчит. Язык часом ли проглотил?

Парень робко дернулся и несмело поднял на нас глаза.

— Что ж ты? Слова сказать нам не мог что ли? — перекинулась на него Румяна. — Молчишь как пень! А дочь мою — раз и увели! Нууу…Скажи хоть что!

— Будет, — Стоян взял жену на руку и оттянул в сторону. — Пусть сам им скажет.

— Так ты знаешь что? — нахмурилась я, упирая руки в бока.

Чего ж злюсь? А то что задерживают меня! Вон еще сколько времени до Трайты ехать да Ладимира несносного терпеть, а тут еще чужие проблемы решай. А Осьмуша-то хорош гусь! За ним следи, ему помогай, так еще и слова в помощь не скажет! Ох и мужики же пошли в Беларде — как телят за собой на поводке водить надо!

— Видел, кто Забаву увел? — в свою очередь спросил Ладимир.

Перевертыш поднял глаза и кивнул. Все ж мужское слово ему важней моего.

— Кто увел — не знаю. Видел только, как она с князевыми стражниками говорила.

— Повтори, — приказал Ладимир.

Осьмуша покраснел до кончиков ушей и тихо, прямо себе под нос, пробурчал.

— Ткани она пошла смотреть, а я за ней — Румяна приглядеть просила.

— Уж приглядел, братец! — крикнула женщина.

— Цыц! Тебе говорят! — впервые за все время рявкнул на нее Стоян.

Я даже рот раскрыла от удивления. Про иных в жизнь не скажешь, что кричать-то умеют.

— Дальше, — велел ведун.

— Дальше, — Осьмуша неуверенно переступил с ноги на ногу. — Дальше к ней витязи подошли в красных плащах да с мечами. Вот такими! Стали ласковые слова говорить, улыбаться. Забава так и слушала их, так и в рот смотрела.

— А после?

— Увели ее после! — снова вскричала Румяна.

— После она все уходить не хотела, — продолжил перевертыш, — Я еле увел ее, а она все оглядывалась. Мы уж собираться стали, только Забава все упрямилась, просила еще задержаться. Купцы уж собираться стали — суматоха началась. Мы только-только вещи в телеге уложила, глядь, а ее-то и нет…

— Так с чего ж ты взял, что князевы люди ее увели?

— А некому больше! — развел руками Осьмуша. — Девки они ж на воинов падки. Как плащ красный завидят, так и следом бежать готовы.

Я презрительно хмыкнула.

— Под одну гребенку-то не равняй.

— Чего ж не ровнять-то, коли правда. И ты б, рыжая, побежала.

— А ну иди сюда, перевертыш, — я угрожающе шагнула вперед, — Сам сейчас до самой Трайты побежишь.

— Тише, Вёльма, — Ладимир отодвинул меня назад. — Хватит нам одной скандальной бабы.

— Это кто это скандальная баба? — взвилась Румяна.

— Цыц! — Стоян.

— Дело серьезное, — строго проговорил Ладимир, — Здесь умом надо действовать. Ежели это впрямь княжьи люди, то нам им слова поперек сказать нельзя.

— А дочь мою уводить обманом можно?

— Криками тут не поможешь, Румяна. Стоян, ты знаешь, куда отряд двинулся?

— Говорили купцы, что в селе они стоят. Будто бы утром в Трайту отправятся.

— Ладно это — успеем. Вёльма, мы с тобой в село едем. А вы — следом за нами да потихоньку, чтоб не видел никто.

— Отчего ж это? Мою дочь увели, а я потихоньку?

— С воплями твоими мы Забаву так и не вернем.

— Дело говоришь, Стоян. Удержи ее, чтоб чего не испортила.

— Ладимир, а нам-то чего делать? — негромко спросила я.

Он хитро улыбнулся.

— А мы с тобой тоже люди княжьи. Помнишь письмецо от дядьки моего? Нас они точно слушать станут. Ты только наперед не лезь, дай мне сказать, а уж после…

— Что ж я совсем что ль дурная как эта? — легонько кивнула в сторону Румяны.

— Лишнего не ляпни да улыбайся чаще. Девок красивых все любят да слушают.

От слов его я чуть было не зарделась да вмиг себя остановила. Нельзя ладимировы речи слушать. Соврет — недорого возьмет. К тому ж слова его колдовские вовсе за чистую монету принимать нельзя. А там — кто ж его разберет. Вдруг и впрямь красивой кажусь?

Вскочили мы в седла. Мирка недовольно фыркнула. Я ласково потрепала ее гриву.

— Потерпи, ласточка, скоро отдохнем. Еще немножечко послужи мне — в долгу не останусь.

Лошадь, хоть и сердилась за долгий изнурительный переход, но все ж согласилась дать мне немного времени. Знает ведь, плутовка, что я ее не обделю. И овса, и лакомств всяких вдоволь получит. Не могу я зверей обманывать! Людей запросто, а зверя…Он же ведь все нутром чует, будто знает наперед. А люди, они все обдумывают, все чего-то примеряют — забыли, что удачу свою чуять надо, а не призывать упрямо.

— Как думаешь, сдюжим? — робко спросила Ладимира.

Тот плечами пожал.

— Сам не знаю, зачем в это ввязался. Да делать нечего — едем, лисица.

Солнышко уж совсем закатилось за холм, когда мы в село въехали. Отовсюду тут хлебом печеным пахло, разговоры людские да песни слышались, огни костров кругом горели. Стало быть купцы с товарцем своим знатно шуму понавели.

— Тихий вечер вам! — окликнул Ладимир старика, неспешно бредущего по улице. В руке его были поводья старой клячи, едва передвигающей ноги.

— Тихий вечер, — поднял голову прохожий, расправляя сведенные к переносице, кустистые брови. Окинул нас внимательным взглядом.

— Не скажешь ли, добрый человек, где у вас тут княжий отряд стоит? Нам купцы у дороги говорили, здесь они.

— Здесь, верно говорят. Только вот зачем вам они?

— В Трайту мы едем по грамоте государственной. Дороги-то лихие, сам понимаешь. Вот и думали напроситься к ним в попутчики.

— Ну, коли по княжьему зову, так стало быть возьмут. Там они, — старик указал в сторону длинного бревенчатого дома, — У Пересвета Кривого в корчме стали. Их немного-то — столько всего, — он показал раскрытую пятерню.

— Земной поклон тебе, — ответил Ладимир.

— Что ж, — закряхтел старик. — И девка с тобой в стольный град?

— Сестра моя.

— Ну, коль сестра…

Что-то мне в его словах не по нраву пришлось. Будто выведать что хотел, змей старый. И смотрел так будто разбойница я, будто ищут меня, чтоб в темницу бросить.

Ищут…от этой мысли по спине прошелся холодок. Вдруг отец с братьями меня ищут? Я-то, дура деревенская, совсем забыла про то. Езжу тут — налево и направо всем показываюсь…

Ох, беде быть, если ищут.

— Я первым захожу, а ты следом, поняла? Поняла, Вёльма?

— Да, — рассеянно проговорила. — Я следом…

Ладимир верно заметил, что со мной стряслось, только не сказал. После уж поговорим.

Корчма Пересвета Кривого темной и неприветливой была. Зашла я туда вслед за Ладимиром и вмиг меня бражным духом обдало — густым да въедливым. Таким, что обычно в волосах остается, да ткани все напитывает.

Освещенная тусклыми самодельными лучинами, корчма была полна народу. За столами сидели люди всех мастей — купцы, поселяне, скоморохи, проезжие. Стражники в красных плащах сидели в небольшой нише за широким столом, уставленным блюдами. Рядом с ними — девка-певунья и спутник ее гусляр. Девица ела, а парень наигрывал что-то разбитное и пел.

— Тихий вечер, добрые люди, — позвал нас мужик в грубом небеленом фартуке, с закатанными рукавами засаленной рубахи и короткой, ровно выстриженной бородой. — Нету мест у нас, разве что ужином накормим.

— Не нужно нам места, — ответил Ладимир. — Мы только за делом пришли.

— За каким таким делом? — нахмурился мужик.

— Ты Пересвет Кривой будешь? — растянулась в улыбке я. Благо, щека уже зажила от ясниного снадобья.

— Ну, я, — чуть ласковей проговорил он.

Я улыбнулась еще теплее и вышла вперед, загородив собой Ладимира.

— Вижу, у вас княжьи витязи сидят. У нас к ним разговор есть. Ты уж скажи, кто главный среди них, к кому обратиться можем.

Пересвет чуть осклабился.

— И чего ж это девке от княжьих людей надобно?

Я только руками развела:

— А тем, кто общее дело делает, всегда по пути.

Больше вопросов Пересвет не задавал — понял видать, с кем связался.

За столом сидели пятеро, как и говорил прохожий, в красных плащах. Трое молодые вовсе — вроде меня, а двое постарше. Один и совсем седой, с густыми длинными усами в дорогих добротных доспехах. Отчего знаю? Так брат мой у кузнеца в учениках был, ковал иной раз такие, а мне, любопытной, объяснял, чего да как.

— Вот к вам пожаловали, — объявил Пересвет, — подведя нас ближе. — Говорят, дело есть.

Все пятеро уставились на нас. Да так пристально, что аж душа моя в пятки убежала.

— Кто будете? — спросил седой.

— Меня Ладимиром звать, а это сестрица моя — Вёльма, — ответил за обоих колдун. — Мы в Трайту едем по грамоте княжьей. Проезжали мимо — узнали, что вы тут стоите. Решились в попутчики вам напроситься.

Седой смерил нас внимательным взглядом.

— А ну, давай свою грамоту сюда.

Читая бумагу, протянутую Ладимиром, он пожевал губами, отчего усы зашевелились. Я чуть не усмехнулась, сдержавшись вовремя.

— Чародей, значит? Из ведунов? — спросил седой.

— Чародей.

— А девка-то? — перевел глаза на меня. — Точно сестра? Или зазнобу с собой везешь?

— Сестра, — невозмутимо врал Ладимир. — Чародейка тоже. Только не обученная.

Я сразу же выпрямилась и сделала важное лицо. Чародейка же!

Седой только усмехнулся.

— Стало быть, в Доме Предсказаний совсем мужиков не стало, так девок берут? Иль за бабьи юбки прятаться решили?

Сидящие за столом загоготали и колючими, ядовитыми взглядами в меня уперлись.

— Так что ж теперь, что девка? — не выдержала я, перебив Ладимира. — Девка не человек что ли? Все бы вам мужиками над нами, девками, смеяться. Неужто ж чародеек не бывает?

За столом воцарилось молчание. На лицах стражей читалось полное недоумение, а Ладимир метнул в меня такой взгляд, что чуть было не сжег.

Воины переглянулись меж собой, а после еще громче расхохотались.

— Какова! — сквозь глухой смех, проговорил седой. — С такой сестрицей и чары не нужны, да и меч лишний.

Я густо-густо залилась краской и невольно назад отступила.

— Коль живыми нас твоя сестра отпустит, так возьмем с собой, — наконец проговорил он.

— Отпустит — куда денется, — мрачно протянул Ладимир.

— Раз отпустит — садитесь, — седой подождал, пока мы опустимся на край скамьи и спросил.

Я хотела было улыбнуться, но передумала. Покосилась с опаской на бехтерцы да рукояти мечей воинов и решила смолчать. Сколько помню — всегда язык острый мне не на руку был. Пора бы уж за зубами его придержать.

— Меня Далибором зовите. А это витязи мои — Данко, Деян, Мечеслав, Новак.

Воины легонько кивали, слыша свое имя, но говорить вперед старшего своего не смели. Слыхала я, что такой порядок во всей княжеской армии заведен — нельзя без приказа и шагу ступить. Оно и верно — служивым людям порядок нужен.

— Значит, в Трайту вместе пойдем, — проговорил Деян, едва ли моложе Далибора. — С нами верней доберетесь и лихие люди не тронут.

— А их и так не тронут, раз такая девка тут, — засмеялся Далибор, покручивая ус. — И чего ж тебя, красавица, в чародейки понесло? Авось бы замуж вышла.

Хотела я сказать, что от замужества бегу и что неужто другого пути девке нет, да не стала. Ладимир уж очень просил все дело не загубить.

— А чего ж не пойти коли дар есть? — только и ответила. — Не всем замуж идти. Вот теперь с вами до Трайты добраться и осталось.

Ладимир искоса посмотрел на Далибора, потом на меня и легонько тронул за локоть.

— Ехали мы к вам, — мгновенно поняла его, — И видели семью одну. Баба совсем обезумела. Говорит, дочку ее, девчонку молодую, увели. На вас, дурная, грешила. Мы с братом так им и ответили, мол, где ж то видано, чтоб княжьи люди девок крали.

Воины внимательно смотрели на меня. Лица их вдруг напряженными стали. Того и гляди прогонят.

— Говорила еще та баба, будто видела, как вы с ее дочкой у лавки любезничали, — знай, продолжаю, — Да разве ж после такого уводят? Нееет, говорю ей, не о том ты, не о том.

Тут Новак, самый молодой из витязей, оглянулся на соратников и громко спросил:

— Не та ли это девица, которой мы ленту купили?

— Была такая, — согласился Данко, его товарищ. — Так она с нами постояла и к какому-то молодцу, что мукой торговал, пошла.

— Какой молодец? — переспросил Ладимир.

— Ну, дюжий такой, в домотканой рубахе и чуб у него…

— Постой, Данко, — сделал знак рукой Далибор. — Ты зачем спрашиваешь, Ладимир?

Ведун тут же состроил важное лицо и серьезно ответил:

— Найти ее хочу. Помочь добрым людям нужно.

— Просили тебя?

— А хоть бы и не просили. Любой, у кого дар есть, помогать обязан.

Далибор сухо усмехнулся и, положив широкую ладонь на стол, поднялся.

— Тогда мы, княжьи люди, подавно обязаны. Кончай пировать, хлопцы. Идем девку искать.

— С вестями с южных границ мы ехали, обозы никакие не сопровождали, — объяснил Далибор. — Потому не знаем, откуда тот молодец, что девку вашу увел.

Румяна всхлипнула и сдавленно запричитала, но вслух кричать не решилась — княжьи люди ведь не простые попутчики. Их даже эта сварливая баба сторонится.

— Так что же делать мне, батюшка? — взмолилась она, схватив Далибора за руку.

Витязь сдвинул брови и оглянулся.

— Данко!

Кудрявый парень вышел вперед.

— Отвечай, где того мельника видел и каков он.

Данко почесал затылок, припоминая недавние события.

— Здоровый такой, повыше меня на голову будет. Волосы темные да чуб набок зачесан.

— Ну так мы половину деревни схватить можем! — возмутилась Румяна.

— Еще кобыла у него была рыжая, навроде тебя, чародейка.

Ладимир усмехнулся, я откинула за плечо косу и обиженно засопела. Ишь чего удумал — с кобылой меня сравнить!

— Хороша же память у княжьего витязя, — сказала ему. — Кобылу так запомнил, а девицу и не приметил.

Послышались смешки витязей. Я довольно выпрямилась и уперла руки в бока.

— Торговцев тут тьма-тьмущая. Особое что приметил?

Данко задумался.

— Грамота у него гачийская была, — встрял Новак. — Один покупатель спросил, откуда мука, а он ему грамотку под нос.

— Гачийская, говоришь? — нахмурился Далибор. — С чего так решил?

— Такие только у гачийцев и ходят. С желтой лентой на печати.

— Молодец, Новак. Купцы из Гачины всегда вместе на постой идут, стало быть, найдем быстро, — Далибор развернулся к витязям. — Хлопцы, всем по деревне разойтись. Ищите, где купцы остановились. А после — сразу к нам, сами ничего не делайте.

— Так как же не делать? — взвизгнула Румяна. — А вдруг они Забаву мою уж увели? А вдруг уведут коли княжьих людей увидят?

— Тихо тебе, — отмахнулся воевода. — Чай не первый день на службе. Знаю, что делать.

— Так ведь…

— Спугнуть можем, — кратко проговорил Стоян.

Румяна уткнулась ему в плечо и тихо заплакала.

Я тихонько подошла к стоящему в стороне Осьмуше. Тот оглянулся, едва я шаг сделала.

— Слышишь стало быть?

Парень кивнул.

— А что ж племянницу свою не искал, раз чуткий такой? — тихо, чтоб никто не слышал, прошипела я.

— Да как-то… — замялся Осьмуша.

— Толку с тебя! «Как-то», — гнусаво передразнила я. — Взял бы и помог. Нюх-то небось звериный!

Взглянув на растерянное грустное лицо Осьмуши, подсвеченное вечерним костром, только рукой махнула и отошла обратно к Ладимиру.

— Что думаешь? — негромко спросил он.

Осталось только пожать плечами и кивнуть в сторону Осьмуши:

— Думаю, он бы нам помог Забаву найти.

— Толку с него, — усмехнулся ведун. — Скорей уж, ребята Далибора помогут.

— Хлопцы?

— Они самые.

— Чудное слово.

— Гачийское. Видать воевода наш сам из тех краев.

О Гачине я слышала всего-то пару раз. Как-то к нам в Растопшу заезжали двое — отец и сын — назвались тамошними. Сказывали, что государство это с Белардой на Юго-Западе границы сводит, а живут там кровные братья белардов. Больше ничего и не знаю.

Под тихое подвывание Румяны, вздохи Стояна и нетерпеливое покручивание уса Далибора мы простояли совсем недолго. Хоть и томительно. Вскоре показался Мечеслав — плечистый русоволосый парень со шрамом на подбородке — видать в бою получил.

— Дядька, гачийцы на соседней улице остановились, у гончарных дел мастера Яра.

— Веди, — приказал Далибор и вся наша компания двинулась за Мечеславом.

Дом у Яра оказался не большим, но ладным. Во дворе горело сразу три костра, у которых собрались купцы со своими семьями.

Румяна хотела было кинуться искать дочь, но Далибор и ее, и Стояна удержал. Мол, ждите своего часа.

Я внимательно рассматривала незнакомый мне доселе народ. Гачийцы почти ничем от белардов не отличались. Одеты только были иначе. Бабы вместо свободных рубашек, поясками подвязанных и верхних сарафанов, носили свободные юбки формой колокола, а поверх кофточки с расшитыми рукавами да лентами яркими по краям. В волосах у них, сложными косами сплетенными, такие же шелковые ленты были.

Мужики все в домотканых рубахах с косым воротом, расшитым узорами красного и синего цветов. А вместо штанов простых — широкие шаровары, заправленные в невысокие сапожки. Самое диковинное для меня — так это пояса их. Широкие, с длинными концами узлов и кисточками на концах. Да яркие какие! Наши мужики бы ни за что такие не надели.

— Тихий вечер, люди добрые, — громко проговорил Далибор.

Гачийцы вежливо, но с недоверием закивали ему.

— Который из них? — спросил воевода у только что подоспевшего Данко.

Витязь быстро обежал глазами всех.

— Нету его. А вон те, — указал в сторону, — рядом были.

— Подойдите-ка ко мне, хлопцы, — жестом подозвал указанных Далибор.

Парни переглянулись и нехотя встали.

— На воре небось и шапка-то горит, — шепнула я.

— Злющая ты, Вёльма, — отозвался Ладимир.

— Ой, а сам-то? Насквозь их видишь разве?

— Не вижу, — серьезно ответил ведун. — А их вины в том нет.

Я недоверчиво хмыкнула, складывая руки на груди.

— А говоришь — «не вижу».

— Не вижу, — повторил он. — Чую. Виновные пахнут по-особому.

— Чего? — протянула я.

Пес его знает, колдуна этого. Как скажет что-нибудь, так хоть с места не сходи. Не разберешь его, Ладимира этого!

— Ваш дружок девицу Забаву увел? — без лишних церемоний спросил Далибор. — Отвечайте правду.

Парни еще раз нерешительно переглянулись и не решались заговорить.

— Ну? — Далибор нахмурился да так, что мне самой не по себе стало.

— А ну-ка говорите, злыдни! — не выдержала Румяна.

— Не мы ее уводили, — начал один, рыжий, весь в конопушках. — Друг наш, Микола.

— И где ж он сейчас?

— Уехал с девицей к озеру.

— К озеру? — вскричала Румяна. — К озеру дочь мою повез? К какому озеру?

— Так это… — помялся рыжий. — Недалече здесь, за холмом…

— Как же их найти теперь, дядько? В темноте-то, — с сомнением произнес Деян.

— Я знаю, как найти!

Все обернулись на меня.

— Да, знаю, — повторила уверенно. — Вот он, — указала на Осьмушу. — Он поможет.

Парень испуганно повел глазами да хотел было кинуться бежать, но Ладимир удержал его за плечи.

— Погодь улепетывать, — строго проговорил. — Лучше племянницу свою отыскать помоги.

— И как же он нам поможет, лисица? — чуть сощурился Далибор, разглядывая меня с высоты роста.

— Увидите, — хитро улыбнулась я. — Ну так что, едем?

Озеро, про которое гачиец говорил и впрямь недалече оказалось. Деревенька в ложбинке лежала будто на дне чаши, из холмов сложенной. А озерцо аккурат за одним из них притаилось.

Гладкое зеркало, лишь едва ветерком ночным тронутое, мы сразу увидели. Луна-девица в нем сияющим блюдом отражалась. А по бережкам ивняк порос, густой, нежно шепчущийся с чужаками, покой нарушающими.

— Ну, давай, показывай свои чудеса, девица, — без тени усмешки проговорил Далибор.

Я, ощущая в теле волнительную дрожь — а, вдруг, не выйдет — всмотрелась в ночь. Хоть глаз выколи — не видно и не слышно полюбовников этих.

— Осьмуша?

Перевертыш, неловко ерзая в седле, подъехал ко мне. Лошадь его едва выносила. Не зря видно говорят, что кони оборотней не терпят. Я ее добрых четверть часа уговаривала да гладила, чтоб та позволила парню в седло сесть.

— Помнишь, как сестра твоя пахнет?

Он кивнул.

— Учуешь?

— Постараюсь, — ответил Осьмуша и, прикрыв глаза, потянул носом воздух.

— С ушедшей играть надумала, Вёльма? — шепнул Ладимир.

Я резко оглянулась и только смерила колдуна взглядом.

— Не лезла я в твои заклятия и ты в мои не лезь.

Ладимир присвистнул.

— Никак в силу входишь? — в каждом слове усмешка слышалась. — Смотри не заиграйся.

— Сила силой, а хитрость хитростью, — сощурилась в улыбке я и отвернулась.

За Осьмушей тем временем пристально наблюдали витязи. Далибор решительно нахмурил брови, а его широкая ладонь легла на рукоять меча. Надумай перевертыш чего дурное, воевода ему спуску не даст.

Румяну и Стояна Далибор решил не брать. Оно и правильно. Одна шум поднимет — только испортит все. А кроме мужа ее никто на месте не удержит.

Пока к озеру ехали, мне удалось кое-как объяснить воеводе, что к чему. Думала я, он сразу откажется, как про Осьмушу проведает. Далибор же не сказал ничего против, мол, чародейке виднее.

Осьмуша будто окаменел. Лицо его, бледным светом освещенное, застыло. Ноздри чуть вздымались, а веки подергивались как бывает, если сон дурной увидишь.

На миг страшно стало. Что, если сила луны-девицы переборет? Вдруг оберега ладимирова не хватит и Осьмуша превращаться начнет? Тогда убьют его княжьи люди. Не пощадят мальчишку с темным даром. Ох, не довела бы до беды затея твоя, Вёльма!

Осьмуша открыл глаза, и я едва-едва стон сдержала. По-звериному желтоглазый с черными, будто тьма, расширенными зрачками. После сморгнул и снова человеком стал.

— Ветер слабый, — пожаловался парень. — Дух едва-едва доносит.

— Ну ты же учуял ее?

Он кивнул и указал рукой вправо.

— Оттуда слышится.

Я вопросительно взглянула на Далибора. Воевода натянул поводья лошади и ответил:

— Едем тихонько. Ты, Вёльма с товарищем своим впереди, а мы чуть поодаль.

— Постарайся яснее их учуять, — попросила Осьмушу и добавила, взглянув, как судорожно он вцепился в поводье своей лошади. — И с коня не упади. Давай, Мирка, ласточка, потерпи еще немного.

Кобыла шумно втянула воздух, пошевелила ушами, прислушиваясь к громкому пению цикад и, подчиняясь мне, зашагала по шелковой траве.

— Помоги мне, Вела-вещунья, — прошептала себе под нос.

Ладимир ехал рядом. Я изредка поглядывала на него. Так, чтоб не видел, а то еще смеяться надумает.

Да я бы и сама над собой смеялась. Ишь чего удумала — на колдуна смотреть. А только как вспомню лицо его, когда заклятье читал, как усмехался надо мной, да как в глазах огоньки от пламени играют — так и бегут мурашки по телу. Вот и теперь, в свете луны, ночью — глаз от него не оторвать.

Уймись, Вёльма! Сказано, не думай!

Это ведь Арьяра друг, чьей женой стать могла.

Да и разве ж я кому признаюсь, что на Ладимира смотрю? Себе вон и то сказать боюсь, а ему и подавно… Уж как злилась на него, как ругалась, а все смотрю и зачем не знаю.

— Чую, — с робкой улыбкой проговорил Осьмуша, все мысли мои нарушая. — Чую их, Вёльма! Там. Оттуда запах.

Он указал на густые заросли, над которыми могучая ива возвышалась.

Я сделала Ладимиру знак и остановилась дожидаться Далибора. Не дело это — наперед старших лезть.

— Осьмуша говорит, там они, воевода.

Далибор спешиться велел.

— Что ж мы без коней хлопца одного не схватим.

По его знаку витязи обошли указанное место, и пошли вперед с разных сторон. Нам велено было ждать на месте, чтоб под ногами у воинов не путались.

— Несправедливо это, — сложила руки на груди я. — Мы же вели их.

— А тебе, Вёльма, чародейской, значит, славы мало? — над самым ухом проговорил Ладимир. — Воинскую еще решила приобрести.

— Верно она говорит, — вдруг осмелел Осьмуша, — Забава — племянница моя, а я тут стою.

— Вот и шли бы — храбрец и лисица.

— Знаешь, что, — я развернулась и прямо в лицо ему посмотрела.

В свете луны различила перемену на его лице. Брови взметнулись, губы чуть тронула улыбка. Так бы и залепила ему, как тогда Чернаве.

— Чего? — спокойно проговорил он.

На миг растерявшись, я мотнула головой.

— Тебе бы все над другими потешаться да на больные места указывать. Раз такой сильный да храбрый шел бы в дружину, а не с чародеями посохом махать.

Сказала и отвернулась. Не видела его лица, не слышала его слов. Да и не сказал он ничего.

Через миг послышался девичий визг, потом ругань — белардская вперемешку с гачийской. Заросли пошевелились и перед нами предстал Далибор, а следом Забава и ее полюбовник.

Девку Деян вел за локоть, а второго Данко и Новак вели с заломленными руками.

— Ишь ты, охальник, — гремел Далибор. — Девицу решил соблазнить!

— Да и не успел, — расхохотались его витязи. — Думал, не найдем.

Гачиец, за которым ушла Забава, оказался впрямь красавцем. Черные как смоль волосы, косая сажень в плечах, росту богатырского. А уж если еще и слов каких ей наговорил, так не диво, что пошла за ним.

— Вяжи его, хлопцы, — скомандовал Далибор.

— Что ж, не дал ты ему дело свое сделать? — засмеялся Ладимир.

— Дал бы да служба не велит, — развел руками воевода.

Осьмуша кинулся к Забаве. Та, прикрыв лицо, навзрыд плакала и ничего не могла сказать.

— Едем обратно, — скомандовал Далибор.

— Удалась твоя затея, лисица, — кто же еще это мог сказать?

— Не все ж тебе побеждать, Ладимир.

Ночь мы провели в корчме. Княжьи люди нам одну комнату уступили.

Как только легла, мне уж не до неприязни к Ладимиру было. Пусть его — лежит по соседству.

Мягкие объятия сна мигом обволокли и убаюкали. И снились мне до утра воды темные да крики птиц невиданных — чаек. Снилось, что восхожу по настилу деревянному на лодью, на носу которой змей огнедышащий. Тучи сгустились на небе, и ветер крепчает, треплет мою косу распущенную.

А я уж и не я вроде. Одета как-то не по-нашему, на плечах плащ серым мехом подбитый. На руке перстень с камнем, словно огонь горящим.

Хлещут волны во всю, бьются о высокие борта. Брызги соленые в лицо мне так и летят. И качает лодью так, что едва я вниз, в темную пучину не падаю.

Чьи-то руки сильные на пояс мне ложатся, удерживают. Обнимает он меня крепко-крепко. И так хорошо, так легко, так радостно.

Только я оглянуться решила, лицо его увидеть, да проснулась…

Ладимир уж сапоги натягивал.

— Ясного утра, Вёльма, — чародейски улыбнулся. — Заспалась ты совсем. Далибор с витязями уже внизу.

Я села на кровати, все еще находясь во власти странного сна, и рассеянно на него посмотрела.

— Ты иди к ним, я чуть позже…

— Смотри, не задерживайся, лисица.

Наскоро умывшись, переодевшись в чистую рубаху, что в мешке дорожном припасена была, я сплела по-новой косу и спустилась в корчму.

— Ясного утра, — поздоровалась с витязями.

Те дружно кивнули и продолжили завтрак.

— Ну что, девица, в путь готова? — спросил Деян.

— Готова, — улыбнулась в ответ.

Взгляд его что-то мне не понравился. Какой-то пытливый и будто ищущий.

— Не так что-то? — решилась спросить.

— Да вот думаю о разговоре, что давеча услышал.

— А что за разговор? — спросил Далибор.

— А помнишь, воевода, мы с тобой село Растопшу проезжали?

У меня внутри так все и сжалось как тисками.

Растопша… стало быть…

Обратившись в слух, я внимала каждому слову Деяна.

— Подошел там ко мне мужик один. Говорил, дочь у него из дома сбежала, — говорил он. — Рыжая девица таких же лет. Просил помочь найти.

— Да что им, девкам этим, медом что ль намазано? — встрял Новак. — Куда ни глянь отовсюду бегут!

— И то верно. Чего им не сидится? — поддакнул Данко. — То вчерашняя, то эта растопшинская.

— И что ж та девка? — не обратил на них внимания Далибор.

— Да чего ж? Отец с братьями ее искали-искали, да так и не нашли. Думали поехать далее, а поедут ли.

Деян обернулся на меня и добавил:

— Вот Вёльму увидел и вспомнил. Только про ту девку сказали, мол, некрасивая была, а твоя сестра, — Ладимиру, — твоя сестра красавица как есть. Как только не боишься, что уведет кто?

Ведун взглянул на меня и мотнул головой:

— Да кто ж с ней совладает? Я и то управы не нахожу. А так и впрямь красивая.

Я чуть улыбнулась, справляясь с предательской дрожью в теле. Слава тебе, Ларьян-батюшка! Уберег ты меня, не вернусь теперь в Растопшу.

Разве ж отец мой за некрасивой поедет? От слов его жестоких будто по сердцу оцарапало. Некрасивая, ненужная, нелюбимая.

И верно, что ушла. И жалеть не стоит.

Крепко привязав к седлу мешок, я только-только ногу в стремя поставила, как вдруг услышала голос знакомый.

— Вёльма! Вёльма, стой!

Оглянулась — Осьмуша бежит.

— Вёльма, Ладимир… — едва дыша после быстрого бега говорил парень: — И ты, воевода Далибор…и люди княжьи… Не прогоните меня! Возьмите с собой в Трайту!

— Решил все ж помощи искать?

— Решил, Вёльма, решил, — улыбнулся Осьмуша.

— И как тебя сестра от своей юбки отпустит? — не смолчал Ладимир.

И что ж за человек только такой? Ни мига без насмешки не живет.

Осьмуша даже поник, голову опустил.

— Румяне не до меня — она Забавой занята. Отпустила и слова не сказала. Возьмёте с собой?

И жалобно так, тоскливо на нас посмотрел.

— Дядька Далибор, — вступилась за перевертыша я. — Не прогони парня. Пусть с нами едет?

Воевода строго свел брови.

— А коль он чудить начнет?

— Оберег на мне, — Осьмуша тут же показал ему подарок Ладимира. — Не стану я чудить.

— Не станет, — подтвердила я. — Мы с Ладимиром уследим за ним. Правда, Ладимир?

Прямо в глаза ему заглянула, ища поддержки. Он миг помедлил, потом чуть улыбнулся.

— Не дадим парню глупостей наделать. Да и луна на ущербе теперь.

— Не гони его, дядька Далибор! — снова взмолилась я.

Воевода усмехнулся и махнул рукой.

— Пусть идет, — сказал. — Твоя взяла, лисица.

Сказал, вскочил в седло и двинулся вместе с витязями своими.

Осьмуша схватил меня за руку и, густо краснея, затараторил:

— Спасибо тебе, Вёльма! Век богов за тебя молить буду. Должник я твой.

— Будет, — засмеялась я, высвобождая руку. — Лошадь-то есть у тебя?

Осьмуша с радостной улыбкой замотал головой.

— Ну так ко мне садись, Мирка и двоих унесет.

Ладимир только головой покачал.

— Чего это ты? — спросила.

— Не разберу я тебя, Вёльма, — ответил. — То ли дурная ты, то ли богами одаренная. Никто против тебя выстоять не может.

Я натянула поводья, ожидая пока Осьмуша позади меня в седле устроится:

— Разве ты только.

Причмокнула губами и легонько толкнула Мирку в бок.

— Идем, ласточка, путь нам долгий впереди…