Пыльными дорогами. Путница (СИ)

Глава четвертая

Весть благую голубица белая на крыле своем несет, а дурное всегда пером вороньим как ночь черным пишется.

Явился у трайтовских ворот гость незваный. Шапка на нем черная, мехом светлым оторочена, доспех его не нашинский. Я таких сроду не видала. На поясе сабля кривая, за спиной лук да колчан со стрелами.

Лицом-то он и вовсе басурманин. Кожа смуглая, глаза черные будто с прищуром, бороды нет — только усы тонко выстриженные.

Въехал он в город, дружинников княжеских не побоялся. Показал им какую-то грамоту, печатью треугольной скрепленную. Отступили от него стражники, выпустили. Только недобро покосились на мешок, что у седла привязан.

Гость прямиком к княжьим теремам, не левый берег Марвы отправился. За ним четверо конных князя. Нельзя такого голубчика одного пускать в город.

И где проезжал он, всюду разговор умолкал, песни обрывались, гомон утихал. Будто вымирало все там, где копыто коня его ступит. Гость лишь недобро поглядывал вокруг, шепча неизвестные слова да поглаживая костяной свой перстень. Все, кто видел его, дела свои бросали и следом шли. Собралась целая толпа трайтовцев у княжеских теремов.

— Что ж творится это, Варвара? — спросила я у чародейки, когда копыта темного скакуна мимо тканевой лавки процокали.

Женщина оглянулась, мигом все бросила и на улицу вышла. Я за ней.

— Светлые боги, оберегите, — прошептала Варвара. — Беда к нам пришла, Вёлька. Идем следом за ней.

Мы направились следом за иноземным гостем. Лавочник, что минута назад нитки нам продать собирался, даже торговлю свою не успел прикрыть. Со всем людом пошел. Не до того ему стало.

— Кто ж это такой будет? — спросила я, разглядывая, как гость мирно покачивается в седле, как ветерок шевелит меховую оторочку шапки.

— Воин кагана Ихмета, посланник Гарнарского каганата. Уж полсотни лет их не бывало на нашей земле.

Услышала я слова эти и вмиг похолодела. Не забыть белардам той кровавой войны, когда гарнарцы весь юг дотла сожгли. Иные города до сих пор отстроиться не могут. Старики, кто видел все собственными глазами, богов молят, чтоб не повторилось такое. Недобрый то знак, что посланник к самой столице прибыл.

Где же Ладимир теперь?

Я оглядела толпу, привстав на носочки. Вдруг средь люда и увижу его. С утра он в Дом Предсказаний ушел, а я к Варваре, чтоб та узоры обережные вышивать научила. Поворчала на меня чародейка, мол, сидеть бы тебе дома да готовиться к испытанию. Но все ж согласилась и повела в лавку за тканью и нитками.

Народ весь хмурый, смурной. Ни слова, ни улыбки. Все будто затихли.

Старик-нищий, сидевший у стены дома, завидев гарнарца, подхватил свои лохмотья и заковылял прочь, призывая Ларьяна на помощь. Воин с саблей только бросил на него взгляд — злоба и презрение в нем были. Мы ведь с Варварой почти рядом с ним шли — все видели.

— И обвешан чем-то будто девица в зельев день, — кивнула я в сторону гарнарца.

На шее и запястьях воина все какие-то амулеты красовались.

— То не простые цацки, — ответила Варвара. — Обереги его кровавых духов.

Слыхала я про веру их чужеземную. Шаманы гарнарские все темной стороне кланяются. Жертвы приносят, кровью алтари окропляют. В нави ходить могут и с мертвыми говорить, отведав особый напиток. У тьмы силу берут, а та им только помогает.

Дошли мы наконец до княжеского терема, где сам Мстислав сидит на высоком троне. Гарнарец соскочил с коня, огляделся, после мешок свой от седла отвязал и вольно, без доклада и спроса, в княжескую залу направился. Шел так будто знал все, будто каждый день тут бывал.

Люд простой было за ним кинулся да стражники с бердышами путь преградили. Один прямо у нас на пути вырос, когда проскользнуть хотели украдкой в терем.

— Куда прете, бабьё? — сердито прикрикнул. — Назад, шальные!

— Глаза разуй, фетюк, — грубо ответила Варвара, — Иль не видишь, кто пред тобой? Простую бабу с чародейкой не различишь?

Она отодвинула ткань корзно и показала стражнику знак Дома Предсказаний. Тот мигом переменился в лице и отступил назад.

— Прости, уважаемая, ошибся я.

— То-то же. Помощница это моя, — Варвара на меня указала. — Ее тоже пусти.

Стражник снова встал на пути народа, угрожая бердышем. Только людям все равно было. Они зашумели, двинулись вперед, выкрикивая ругательства в князевых дружинников. Те постепенно отступали, видя, что от народа никуда не деться. Люд будто растерял страх, завидев гарнарца.

В широкой зале терема собралось много народу. Княжье вече, знатные горожане, чародеи, зажиточные купцы и воеводы. Мы с Варварой протиснулись вперед и стали по левую сторону среди купеческого люда.

Я высунулась вперед и осмотрелась в надежде увидеть своего Ладимира. Может, ему тоже удалось сюда пройти? Вон Ростих за князем стоит, по правую руку. Рядом с ним воевода Далибор, Всеслав. А по левую руку скельдианский посол сидит. Важный такой, в светлых одеждах и черном плаще, со знаком дракона на груди.

Я невольно шагнула вперед, чтоб лучше рассмотреть его. Волосы — пепел с серебром — на плечах мягкими волнами лежат. Лицо все также спокойно. На миг взгляды наши будто встретились. Почудилось мне, что прямо на меня взглянул и что-то сказал.

«Сольвейг…»

Да нет, показалось, это он советнику своему говорит. А то на гарнарца кивает и горячо о чем-то рассказывает.

Наконец князь Мстислав поднял правую руку и по знаку его гомон в зале утих.

Мстислав был уже немолод. Брови на суровом лице сведены, а на правой щеке глубокий шрам, полученный в битве. Одет князь в красное корзно поверх белых одежд. Поверх седых волос на нем был широкий золотой обруч, покрытый знаками обережными — символ власти княжеской.

— Досточтимое вече, храбрые мои дружинники, уважаемые купцы, мудрые чародеи и весь честный люд, что явились сюда, — громким голосом молвил князь. — Сегодня к нам прибыл особый гость — посланник Гарнарского каганата. Он принес вести от кагана Ихмета, войско которого уж четвертый день стоит у наших южных границ.

По залу протянулся гул.

— Беру вас всех в свидетели каждого его слова, — продолжил князь. — Пусть все вы услышите те вести, которые он принес. И пусть каждый из вас расскажет о них другим.

Гарнарец стоял, скрывая презрительную улыбку. От него так и веяло злостью. Казалось мне, он радуется будто в последний раз.

— Что поведаешь нам, гость? — наконец спросил его князь.

Гарнарец не поклонился, как полагалось. Не встал на колени, не принес даров. Лишь развернул грамоту, сломав печать, и стал читать по-белардски со страшным выговором. Приходилось вслушиваться, чтобы понять его.

— Мой повелитель, великий каган Ихмет Солнцеликий, властелин неба и земли, повелитель Красных степей, правитель Гарнарского каганата и трех земель Дорийской долины, передает князю Беларды Мстиславу Светлояровичу весть о том, что истекает срок, отпущенный ему. Великий каган не станет ждать дольше и, если через седмицу, князь Мстислав Светлоярович не согласится встать на колени и получить ясак — плату, войско моего повелителя войдет на земли Беларды и сожжет все на своем пути до самого стольного града Трайты.

Гарнарец поднял голову и посмотрел на князя, ожидая его реакции. Мстислав был спокоен.

— В доказательство своих намерений великий каган Ихмет шлет князю Мстиславу Светлояровичу дар — голову его родича — воеводы Вышеслава Братиславича.

Гарнарец свернул грамоту, потянул тесемку мешка и перевернул его. В зале кто-то вскрикнул, а после повисла тишина. Отрубленная голова, вывалившаяся из мешка, покатилась по полу и остановилась почти у ног князя Мстислава.

Я впервые видела такое. В искаженном мукой и уже попорченном тлением, лице, трудно было узнать когда-то великого человека, двоюродного брата Мстислава. Человеческая плоть не стоит ничего, как только ее покидает душа.

Невольно сжав кулак, я сдержала возглас. Гарнарец молчал, выжидая слов князя. Скельдианский посол что-то проговорил Мстиславу, а тот даже не повел бровью. Сидел он, вытянувшись стрелой, гордо смотрел на то, что осталось от его родича, и молчал.

— Мои боги велят привечать гостей, — наконец нарушил он тишину. — Если входит человек в твой дом, велено не трогать его, а велено принять, накормить и напоить. Посла же и вовсе следует ласково принять и выслушать. За то, что принес ты мне вести, благодарю. А за то, что принес голову моего брата, — князь на миг прервал речь, — за то, что принес голову моего брата, приговариваю тебя к смерти. Как радушный хозяин, окажу гостю почтение и дарую легкую смерть.

Гарнарец только улыбнулся будто не ему приговор вынесли.

— Мой повелитель просил привезти ему ответ от князя Мстислава.

— Уважим его, — молвил Мстислав. — Письмо сегодня же напишу и отправлю с самым быстрым соколом. Стража!

Дружинники сразу же схватили гарнарца под руки, разоружили его.

— Казнить сейчас же. На площади, — велел князь.

— Ты заплатишь за мою смерть своей кровью, — прошипел гарнарец. — Проклинаю тебя! Духами своего рода проклинаю!

Почудилось мне будто темное облако сгустилось вокруг Мстислава да вмиг и исчезло.

Увели гарнарца, а князь все вслед ему смотрел. Потом обернулся к Ростиху, а тот лишь кивнул легонько.

Народ в зале зашевелился. Кто-то ринулся прочь, чтобы казнь увидеть, а кто-то старался поближе пройти, чтобы слова Мстислава услышать.

Но князь ничего более не сказал. Поднялся и ушел в боковую дверь. Вече, чародеи, воеводы и скельдиане последовали за ним.

Я привстала на цыпочки, чтоб еще разок северянина увидеть да не смогла. Какой-то дюжий купчина все собою загородил.

— Идем, Вёльма, нечего тут, — потянула за руку Варвара.

Люд столпился на площади, где высился темный помост. Темным он был оттого, что злая сила вокруг скопилась. Того и гляди раздавит, к земле прижмет, навалится и головы поднять не даст.

Я оглянулась на Варвару. Та стояла и будто ничего не замечала — не видела и не чуяла.

Как вывели стражники гарнарца, я вовсе глаза зажмурила и невольно уши руками зажала. Отчаянные крики донеслись до меня со всех сторон. Просьбы о спасении, злой смех, вопли боли, проклятия вслед виновным. Смешались они с криками людей.

— Убить его, супостата треклятого!

— Смерть басурманину!

— На кол злыдня!

— Шкуру с него содрать! — завизжала толстая баба в красном сарафане.

— Голову его собакам!

— К ушедшей его! — сотрясал клюкой старик.

Я стояла, чуя, что голова вот-вот расколется на мелкие части. В ушах звенело, глаза слезились будто от едкого дыма, а по телу такая дрожь бежала, что и передать нельзя.

— Вёльма? Вёльма!

Варвара взяла меня за плечи и тряхнула.

— Чего это ты?

— Не могу, Варварушка, — прошептала я, стирая с лица слезы. — Все они будто зовут, все кричат, не могу не слышать…

Чародейка только покачала головой.

— Всем тяжело вначале, когда дар просыпается. После уж привыкнешь, замечать перестанешь.

— Разве можно?

— Можно?

— Научи, Варвара.

Она неодобрительно на меня посмотрела.

— Рано еще. Да и не я должна… Ты, Вёльма, только скажи им, что не станешь слушать, не станешь отвечать. Только к живым прислушивайся, о духах не думай. Они не умолкнут, а тебе мешать перестанут. Сможешь?

Я часто закивала.

Духи… Знала я сказки о них. Говорили старики, что кругом те. Куда ни глянь, в какое место не приди — везде духи. Видят и слышат их лишь те, кому дар особый положен. Остальные лишь верить могут.

Не замечают люди оборотной стороны. А она у всего есть. У монеты золотой, что гербом княжеским отмечена. У платья расшитого — выверни на изнанку, и узоры уж не те. У луны-девицы, что второй свой лик от земли-матери прячет. У терема узорного — войдешь, а внутри пусто. А у яви нашей — навь.

Звучали все еще в моей голове крики их. Кто-то даже по имени звал. Окружили меня, невидимые, того и гляди за руку кто дернет. Да только не смогут.

— Не слушаю я вас. Отойдите. Не слушаю. Не слышу…, - зашептала я. — Помоги мне, Вела-вещунья. Протяни свою длань, не оставь.

Толчея среди люда сделалась невыносимой. Все так и стремились увидеть, как супостата поганого убьют. Князь ему легкую смерть обещал да народ недоволен остался.

В толпе нескольких сбили с ног. Бабы визжали, ругались на мужиков, мол, те за них не заступаются. Нищий в оборванной рубахе вскочил на телегу и, указывая пальцем в небо, стал выкрикивать что-то о гневе богов и близкой беде. Двое молодцов — стражников поспешили снять того и увести, не доводить народ до греха. В такой час лучше промолчать бы юродивому.

— Всех! Всех вас ушедшая обнимет! — кричала нищий, когда его тащили прочь.

— Ох, батюшки, ох, сгубили все… — причитала молодая баба с короткой, кажется, недавно обрезанной косой.

Вдруг стало тихо. Прозвучали краткие слова приговора.

Я подняла глаза, стараясь не слышать духов.

Гарнарец безумно улыбался. Лицо его будто судорогой исказилось. Только в глазах так и плескался бешеный страх. «Как зверь загнанный», — подумалось мне на миг. Показалось, задержись чуть палач и закричит он, завоет, упадет на колени и станет плакать.

Смерти все боятся. Воины, что мечтают в битве сгинуть. Старцы, что по домам сидят. Князья, купцы, чародеи — все страшатся мига, когда врата в навь им откроются. Не знают ведь, что за ними ждет.

Гарнарский воин опустился на колени, последний раз поднял глаза к небу и что-то прошептал. Своим богам видать помолился. А после легла его голова на плаху, сверкнула сталь острой секиры, высоко занесенной палачом, в луче солнца, вынырнувшего из облаков.

Раздался никому не слышный крик. Не духов, те умолки. Гарнарец, чья душа, сейчас металась, неслышно вскрикнул — лишь мы с Варварой и слышали.

В тот миг, как секира опустила, струей брызнула кровь. Алая и густая. У всех людей такая кровь. Тяжелые капли упали на доски помоста, отчего те побагровели больше обычного.

Над толпой пронесся гул. Часть люда сразу же стала расходиться.

— Пошли, Вёльма, — обняла за плечи Варвара. — Будет тебе на сегодня мучиться.

Я послушно зашагала. Лишь на миг оглянулась.

Голову гарнарца подняли, насадили на копье и оставили на площади. Пусть видит народ, что нет пощады нашим врагам.

— Крепко наш Мстислав задумался, — молвил Всеслав, чуть пригубив варвариного травяного отвара. — Теперь уж не миновать войны. Ихмет последний рассудок потерял, выше богов себя возомнил.

— Разве ж может человек такое удумать?

— Может, Вёльма, еще как, — кивнул заклинатель. — Ихмет ведь наследник Ихрима Стоглавого. Того самого, что дворец в Гарнаре отстроил.

— Больше отца своего хочет? — спросила, пробуя тот же напиток. Варвара говорила, что успокоит он и дрожь унять поможет.

Всеслав, снова кивнул.

— Никак и это знаешь, лиса?

— Знаю. Мне калека перехожий рассказал, в Растопше еще. Встретила я его, как из лесу с ягодами шла. Он сидел не пне у дороги, рядом палка его стояла — хромым был. Попросил угостить да до деревни довести. Взамен сказку обещал. Ну я ему лукошко-то и подставила. А как до Растопши дошли, ягод-то и не нашлось. Ох, шибко тогда мать ругалась.

Всеслав улыбнулся.

— За весть расплатилась, Вёльма.

Ихрим Стоглавый первым каганом был. До него ханы лишь Красными степями правили, далече не совались. А Ихрим войско великое собрал и войной пошел. Думал весь свет себе заграбастать. Да только не успел — в навь отправился.

А Ихмет, сынок его, чтоб ему пусто было, возомнил себя выше богов темных и светлых. Единственным он у Ихрима оказался и тот его с младенчества к поклонению приучил. Вырос Ихмет, стал каганом, на место отца сел, и задумал дело его продолжить.

Говорили люди будто что его хранит. В боях был — стрелы мимо летят, мечи не касаются. Хвори какие нападали — ему хоть бы что. Ни человек, ни зверь — никто достать кагана не может. Как панцирем невидимым покрыт и огражден от всех бед и несчастий. Чародеи говорят, темное колдовство Ихмету помогает. Оттого и силен он как никто прежде.

— А ты бывал в Гарнаре, уважаемый? — спросила у наставника.

— Какое? — засмеялся Всеслав, шумно отхлебывая ароматного отвара. — Зачем мне туда? Гарнарцы издавна врагами нашими были. Воевать с ними воевал, а чтоб на поганые их земли идти — не бывать тому. Знаешь, почему Красные степи так назвали?

Я только помотала головой.

— Велики они и бескрайни. Жесткой колючкой и ковылем покрыты. Едешь-едешь, а края нет. Солнце выжгло все — ни травинки зеленой за много дней не увидишь. Лишь кое-где пастбища найти можно. Рядом с ними и строили гарнарцы свои города. Из светлого камня, с широкими куполами и цветными узорами. Земля у них и то не такая, как наша — не черная, а бурая. Не растет на ней ничего.

— Ну вот. А говоришь — не был там, — хитро сощурилась я. Всеслав он вроде простой-простой, а все ж хитрит, правды от него не дождаться.

— Так я и не был, лисица. Мне птахи перелетные рассказали?

— Как рассказали? — от удивления даже рот открыла.

— А вот этому я тебя потом научу. Зверье оно само поговорит с тобой, все скажет, только понимать следует.

— Трудно это?

— Тебе легко будет. Давай-ка ты, Вёльма, иди домой. Поздний час уж. К послезавтра готовиться пора.

Батюшки мои! А я уж и забыла-то!

С гарнарцами треклятыми о собственной участи не думала. Встала, поклонилась Всеславу и ушла.

Кот Василек лениво приоткрыл зеленый глаз, увидел меня и снова уснул. С той поры, как я его не послушала, не подходил больше. Хотела погладить — убегал. Крепко обиделся. Да что ж поделать?

Алым полотном разлился закат над городом. Сегодня птаха в червленой реке искупается. Старожилы в Растопше сказывали будто недобрый то знак — зарево красное.

Ой и куда уж теперь до добрых-то знамений? Орда гарнарская у границ стоит. Ведет ее сын самого Стоглавого.

Стоглавым кагана оттого прозвали, что выстроил он в стольном граде своем — Сарай-Эрге — дворец о ста башнях. На каждой над куполом шпиль возвел острый. Высятся они над всем городом, напоминают людям о гневе кагана Ихрима. Сказал он как-то: «Дворец мой о ста башнях, каждая башня врагу принадлежит. Сто голов я срубил — пусть знает тот, кто встанет на моем пути, что и сто первая появится».

Вспомнила я эту сказку и вздохнула. Много люд врет да тут правду говорит.

По широкой улице, прозванной Аршинной, прошагал десяток дружинников в полном доспехе. Народ, что на улицах был, только расступились и молча вслед поглядели. Страх и уныние будто упали на Трайту.

Отчего-то я Арьяра вспомнила. Не стал он с нами идти в столицу, в Подлесье остался. Ладимир предрекал, мол, все равно в армию возьмут. В младшую дружину либо в войско заберут. По мне так, Арьяр и в лепшую годится. Воин он что надо.

«Люба ты мне, Вёльма, — проговорил Арьяр, глядя мне прямо в глаза. — Сразу приглянулась. Оставайся в Подлесье и моей назовешься.»

Слова его вспомнились. Ох, тяжко мне от одной только мысли. Обидела ведь мужика, да и как обидела, как задела.

Теперь вот друга его люблю. Да так люблю, что на край земли пойти готова. Со своей тропы сверну, на ладимирову стану. Нет силы, способной разлучить нас теперь. Нет такой силы.

За раздумьями своими не заметила, как до дома велимирова дошла. Свет, тускло льющийся из окон, заставил вздрогнуть от радости. Значит, дома все. Значит, все с ними ладно.

Хельга уж почти закончила на стол накрывать, как я вошла.

— Запаздываешь, Вёльма, — невесело проговорил Велимир.

— У Всеслава сидела, — пожала плечами в ответ.

Взглянула на Ладимира. Тот был хмур и лишь глазами мне сделал знак, что все с ним хорошо.

Осьмуша, еще больше осунувшийся, бледный сидел рядом по левую руку от Велимира.

— Ты что ж так долго не объявлялся? — напустилась на него я, стоило только присесть. Даже за руку парня дернула. — Места себе не находила, а от него ни слуху ни духу.

— Гляди-ка, Осьмуша, — проговорил Ладимир. — Вёльма тебе в сыновья принять решила.

Я только хмыкнула. Ну и язва же он, хоть и любимый мне.

Перевертыш виновато опустил голову.

— Прости, Вёльма. Знал, что тебе сказать стоит. Мог зайти к заклинателям, а не стал. Зоран меня совсем загонял.

— Ушедшая бы его обняла, — отозвалась я. — Чтоб ему пусто стало!

— Не ругай его, — вдруг встал на защиту темного жреца Осьмуша.

От неожиданности я квасом поперхнулась.

— Будто уши мне водой залило…Осьмуша, чего это ты?

— А того, — смело продолжил парень. — Все его темным зовут и знаться не хотят. А Зоран — чародей посильней многих станет, хоть и ей служит. Сам я его клял, теперь вижу, правду говорит. О тебе спрашивал, Вёльма. Говорил, давно заклинателей молодых не встречал.

— И я давно темных жрецов не видела. Да и еще бы столько…

— Будет тебе его честить, — встрял Велимир. — Сказано нам не лезть в его дела, вот и не следует. Разве уж сама в ученицы пойдешь?

— Чур меня, — отозвалась я и вернулась к еде.

По глазам Ладимира видела, что дом Ратко совсем неказистым показался. Привыкли ведуны к достатку, чего уж. Оно-то и я привыкла, раз на то пошло.

Осьмуша тихо стоял за моей спиной. Вот плут! Услышал наш с Ладимиром разговор и следом увязался. Мол, возьмите с собой, не то Велимиру все скажу. Пришлось брать, чего ж. Колдовать ведь пока никому из нас не позволено, раз в учениках ходим.

— Что скажешь? — спросил Ратко.

На лице его были страх и ожидание.

Ладимир на миг будто скривился, вокруг себя оглянулся.

— Нехорошо мне у вас. Как от густого дыма задыхаюсь. Права была Вёльма, — кивнул в мою сторону, — заклятие темное на тебе.

Я и сама сразу приметила в доме Ратко что-то нехорошее, только гнала от себя все, как Варвара подсказала. Неопытна еще все подмечать. Думала дым и копоть дышать мешают, оказалось, то заклятие давит.

— Сможешь помочь, добрый человек? — тихо спросила Смиляна, стоя позади мужа.

Одной рукой женщина обнимала дочь, а вторую положила на живот.

Ратко, не мигая, смотрел на Ладимира, ожидая ответа. Тот медлил.

— Поможешь ведь? — не выдержала я.

Ведун оглянулся. Затем еще миг выждал.

— Мой народ всегда умел такие заклятия снимать. Помогу коли просишь.

— Темень-то какая на дворе, — озираясь, проговорил Осьмуша. — Куда идем, Вёльма? Где мы искать эту омелу будем?

— Найдем уж где-нибудь, — отмахнулась я.

Много ли радости в ночных шатаниях по берегу Марвы. От грязной, мутной воды тянуло сыростью. Туман, нависший кругом, только видеть мешал. А уж про холод не говорю. Осень так и дышит лету-красавице в спину. Еще немного и уж придется доставать из сундуков теплые плащи и стеганые куртки.

— И зачем она только понадобилась ему? — ворчал перевертыш, зябко ежась.

— Омела от злых духов бережет или не знал?

— Знал, — отозвался Осьмуша. — Среди ночи-то зачем?

И вправду, зачем?

— А затем, что отослать нас Ладимир хотел, чтоб секреты его колдовские не вызнали.

Сказала и самой будто горечью отозвалось. У каждого чародея тайны есть, тропки, по которым в навь ходят, заговоры, что говорить нельзя вслух и другому передавать. Обидно только, что и рядом постоять не дал. Что я ему, чужая что ли? Или, девка дурная, по соседям болтать пойду?

Трайта светилась сотнями огней. Но, спускаясь к берегам Марвы, город становился все темнее. В домах бедняков рано ложились спать или не зажигали лучин, стараясь сэкономить.

Осьмуша остановился и потянул носом, как настоящий волк.

— Где-то мясо жарят, — проговорил, прислушался и добавил: — Свадьба у кого-то…

— Лучше б ты омелу поискал, — с укоризной молвила в ответ. — Толку от мяса?

— Так с утра ни маковой росинки во рту.

— И не будет, если омелу не найдем. Тебе бы все пожрать!

Перевертыш деловито отвернулся, всмотрелся в туман, повисший над рекой, и принюхался.

— Чуешь что?

Осьмуша помотал головой.

— И не вижу.

— Эка! — хмыкнула ему. — А я-то решила, у волков глаз зорче.

— Туман и волкам глаз застит.

Идти дальше не имело смысла. Хоть всю Марву до крепостной стены пройди — не зги не видать. Ратко наскоро сказал, что омела выросла в роще на правом берегу, и что идти туда недалече. Только вот бредем-бредем, а не видать ее, окаянной.

Не зная, что сделать дальше, я уперла руки в бока, привстала на цыпочки и вгляделась вдаль. Туда, где на другом берегу виднелись маковки боярских теремов, подсвеченные луной-девицей и всполохами огней. Диво как хороши они — днем бы поглядеть.

— Вёльма… — вдруг тревожно оглянулся Осьмуша.

— Чего?

Он прислушался.

— Чую…

— Чего чуешь-то?

— Меня!

Мы вмиг оба подскочили да вскрикнули. Осьмуша спрятался за моей спиной, а я неловко попятилась.

Треснула ветка, зашелестела листва, и вмиг предстал пред нами Тишка.

— Не ждали, звери темные? — хохотнул шут и радостно подпрыгнул.

— Ах ты, поганец! Да чтоб тебя упырь за ногу! Да чтоб век сна спокойного тебе не было! Ух, напугал, окаянный. Фетюк! — в сердцах закричала я.

Шут схватился за живот и громко хохотал. Дурацкой шапки с колокольчиками на нем не было, а наряд в ночи казался темным.

— Да чтоб тебя девки не любили! Так! — из-за моего плеча добавил Осьмуша.

Шут вмиг стал серьезным, выпрямился и погрозил тому пальцем.

— Лишнее городишь, двуликий, — потом снова разулыбался. — Что это вы ночами бродите по рощам прибрежным, а, лисица? Али не знаешь, сколь лихого люда тут промышляет?

— Хуже тебя уж не найдется. Сам-то чего забыл здесь?

Шут потянулся и сладко зевнул.

— А я к Прону в кабак ходил, медовухи сладкой отведать. Засиделся и, думаю, не пойти ли по бережку, хмель согнать? Тут, гляжу, вы.

— Ладно сказываешь, — пропела я, — Да только как же ты князя оставил?

— Иииии, лисица! Не знаешь ли, что не до меня Мстиславу нашему?

Вот дуреха я! Как сразу не додумалась? Разве ж будет добрый князь на проделки дурака любоваться, если чужестранец на пороге встал?

— Твоя воля, иди куда шел, — махнула рукой.

— Ээээ, нет, — шут одним прыжком оказался рядом и обнял нас с Осьмушей. — Вы не спите и мне не след. Чего ж по ночам ошиваетесь? Никак миловаться надумали? А?

— Пчела тебя за язык, охальник! — я ловко освободилась от шутовских объятий. — Не твое то дело, зачем мы здесь ходим.

— И то так. Не твое, — вторил Осьмуша.

— Гляди-ка, — Тишка так широко развел руки, что прогнулся в спине и чуть не упал. — Волки с лисицами неужто заодно?

— На ногах держаться научись, а после спрашивай, — огрызнулся Осьмуша.

Ни дать ни взять настоящим волком становится. «А был ведь щенком слепым», — подумалось мне.

— Ты вот что, Тишка, — вкрадчиво проговорила, — Ступай своей дорогой, а что нас видел, никому.

Шут надулся.

— Темные делишки затеваете, а мне молчать. Ну уж нет! Пойду и все Ростиху скажу! Вот!

Мы с Осьмушей переглянулись.

И откуда только этот дурак цветастый взялся? Да чтоб его… Даже слов подходящих не подберешь.

— Тогда нам помогать будешь, — решительно произнесла я.

— В чем? — с готовностью спросил шут. — Колдовать заставите?

— Какое колдовство! — вспылила я. — Не велено нам колдовать, забыл? Омелу вот найти хотели, другу хорошему помочь, оберег в дом его принести.

— А ночью чего?

— Так ведь ночью собирать ее и велено. Не слышал, что ль?

Тишка внимательно осмотрел нас. Лунные лучи аккурат на лицо падали и я все его хитрющие ухмылки видела.

— Видел давеча я куст на старой березе. Шагах в двадцати тут. Идемте что ль?

Верить дуракам — пропащее дело, а уж идти за дураками и вовсе последнее. Два десятка шагов чуть не в добрую версту превратились. Шли мы, шли, спотыкались, Осьмуша руку оцарапал шиповником.

— Долго нас еще водить станешь, Тишка? — прошипела я, споткнувшись в сотый раз.

Шут невинно пожал плечами.

— Как найду омелу, сразу покажу.

— Ты же говорил, недалеко она.

— Так то я тогда говорил, позабыл уж.

— Злыдень цветастый, — прошептала я и пошла дальше, поминутно вспоминая то Ладимира с его секретами, то Тишку с шутовскими замашками, а то и просто все, что на пути попадется.

Долго ли коротко брели мы вперед, минуя темные фигуры деревьев, лачуги, хлипкие лодчонки, вытащенные на берег, один раз нам под ноги бросилась мелкая собачонка, тотчас отбежавшая, стоило Осьмуше лишь взглянуть на нее.

Наконец Тишка остановился, раскинул руки в стороны и радостно закричал:

— Не верит мне лисица, ох, не верит!

— Чего орешь? — шикнула на него.

Шут замотал головой.

— Голову подыми, — недовольно пробормотал он.

Я последовала его совету.

Белый неровный ствол, местами кора была содрана, а редкие пятнышки светлячков кружились над землей и поднимались все выше и выше. Туда, где среди ветвей с мелкими зелеными листочками, из расколотого надвое грозой древесного тела, росли упругие нежно зеленые побеги с белыми цветами.

— Омела… — невольно прошептала я.

— Омела-омела, — Тишка толкнул меня в плечо. — Могла и поблагодарить, лисица-синица.

— В ножки тебе что ль склониться?

— А склонишься?

— Ты бы и рад. Вот сорвешь мне ветки омелы, склонюсь так и быть.

Тишка тут же отошел назад, замахал руками.

— И не проси, лисица, нельзя мне, боюсь я, ой, как боюсь. Вот как боюсь…

В темноте шут споткнулся и повалился на спину, заболтал ноги и руками.

— Ох, люди добрые, губят душегубы проклятые!

Осьмуша прыснул в кулак.

— И что нам с ним делать? — спросил у меня.

Я только пожала плечами.

— За омелой тебе лезть придется.

— Легко, — улыбнулся перевертыш.

Шут тем временем резво вскочил на ноги, подпрыгнул, дрыгнув ногами.

— Думали Тишку с ног сбить, а не собьете, — весело пропел. Потом вдруг громко и протяжно вздохнул: — Батюшки, да что ж творится? Разве ж волки по деревьям лазать могут?

— Тиша, миленький, помолчи немного, — ласково проговорила шуту.

Тот расплылся в улыбке, а потом так же точно ответил:

— Волку помочь надобно! Осьмуша, я на помощь!

— Боги светлые, помогите мне, — осталось лишь прошептать сокрушенно, глядя как Тишка лезет по березе вслед за перевертышем.

— Несет же тебя нелегкая, — недовольно протянул Осьмуша, сидя на ветке, уже с омелой в руках.

— Дай помогу, волчок, — Тишка протянул руку.

— Не лезь ты под руку!

— Дай омелу!

— Погоди, я сам!

— Да дай же мне ветки…

В темноте я не разглядела, что творится на дереве.

Вспугнутые светлячки разлетелись в стороны сияющим облаком, а после послышалась ругань и омела, белым дождем полетела прямо на меня.

— Тьфу на вас! Одна только морока. Лучше б уж сама пошла, — бормотала я, отчихиваясь от пыльцы и собирая с земли цветы колдовской омелы.

В небе все смеялась девица-луна, готовясь уступить место другому светилу.

Не сомкнуть было глаз в эту ночь.

Лишь смежила веки ненадолго, и такое привиделось, что вспомнить страшно.

Будто стояла я на берегу холодного северного моря. Позади меня белые горы были, снегом и льдом покрытые. Ветер холодный в спину бил, сквозь легкую едва ощутимую ткань рубашки, обжигал тело. Волосы мои трепал, до колтунов спутал — не расчесать теперь.

Глянула на воду — нет там лодей быстрых с драккарами могучими. Нет воинов с булатными мечами. Никого нет. Только волны высокие и небо тяжелое серое на горизонте.

Чудно было, что во сне моем я запахи и звуки все-все слышала. Будто на яву, а не привиделось.

Помню, потом кто-то за плечо меня тронул. Оглянулась…

Стояла женщина. Молодая, вся в черном, лицо закрыто, а глаза…глаза светлые-светлые будто белые, ледяные. Ветер одежды ее треплет, развевает их как туманом.

Ни слова она не сказала мне, не подмигнула, не улыбнулась. Только протянула подарок — ожерелье. Бусины в нем все больше черные, лишь несколько белых. И как руку протянула, чтобы взять подарок, так и рассыпалось оно. Раскатились бусины в разные стороны, потерялись в камешках серых прибрежных.

Хотела я было их поднять да не успела, поздно спохватилась. Споткнулась босыми ступнями, упала на колено, а как подняла голову, женщина уже далеко была. Кивнула мне легонько и исчезла.

Проснулась я в слезах. На лбу была испарина.

Этой ночью — ночью, что перед испытанием в Доме Предсказаний — сама ушедшая ко мне приходила во сне. В нави явилась взглянуть на меня и выбор предложить.

Черное или белое…

Тихие шаги Хельги застали меня врасплох. Вошла северянка и в дверях остановилась.

— Не спишь? — спросила. — Пора собираться, Вёльма. Встань, умойся. Бледна ты слишком. Дурное снилось?

Вспомнила я взгляд ее, ушедшей. Глаза белесые, лицо, скрытое покрывалом легким — вроде и видишь, а разобрать черты не можешь.

— Много что снилось мне, — лишь ответила.

Рассвет только-только за окном занимался. Белыми перьями-облаками ложился на небесную гладь.

Поднялась я и только шаг ступила по прохладному полу, как поняла, нет прежнего, не будет уж…

Пора идти. Меня ждут.

Дом Велимира я покинула тихо, без слов напутственных и прощаний. Даже Ладимир не вышел — сама не велела ему.

Кажется, что не вернусь прежней обратно. А уж если с ним поговорю, так и забудет ту Вёльму, которую в Подлесье повстречал. Лучше уж после, ежели с победой вернусь…

Трайта в предутренний час — место тихое безлюдное. Разве что стражники проезжают да нищие дремлют у стен.

Проходя мимо одного старика, привалившегося к стене в лохмотьях, я остановилась. Монета звякнула, ударившись о деревянную миску. Нищий не проснулся.

Мысленно я повторяла одно и тоже — взывала к духам предков, просила богов дать мне сил. В какой-то миг померещилось будто тень скользнула за спиной.

Быстро оглянувшись, никого не увидела. Только словно легкая черная ткань мелькнула и скрылась за поворотом.

Видно ждет меня ушедшая, желает новую служительницу заиметь.

— Ох, помоги, Ларьян-батюшка, светлый заступник, — прошептала я, ускорив шаг.

Остановившись у врат Дома Предсказаний, я взглянула на обережный узор, вышитый мною же на рукавах. Кривовато вышло оттого, что не умею, не доводилось еще. Говорят, знаки правильные и от огня, и от воды, и от глаза черного хранят. Помогли бы сегодня.

Страшно мне…

Солнце уж несмелыми лучами коснулось земли. Делать нечего, идти пора.

Только шаг сделала, как возник призрачный кот у ног.

— Василёк! — только и воскликнула.

Кот муркнул, взглянул на меня и исчез.

Добрый то знак. Значит, не бросает.

На пороге, у самых дверей терема, Варвара появилась.

— Запаздываешь, Вёльма, — строго проговорила. — Готово уж все, а ты бродишь где-то. Готова ли?

Хотела ей ответить да вдруг голос пропал.

— Все одно — идем.

Взяла меня за руку и повела в Дом.

Лесьяр-Хранитель сидел на прежнем месте своем, над книгой. Не спит он что ли никогда? Не ест? Не уходит? Сколько тут бывала, все его видела.

— Светлого утра, уважаемый Лесьяр.

Он поднял голову и хитро сощурился.

— Огонь, что издали пришел уж здесь, — молвил. — Близко-то как прошла, того и гляди обожжешь.

Я, как обычно, не поняла его слов и только понимающе улыбнулась.

— Новую песнь сегодня начну, — продолжил Лесьяр. — А ты уж смотри сама какой та будет — ласковой иль злой. Иди-иди, чего стоишь? Мое перо быстро ворочается, а ты едва ноги тащишь.

— Напугал девку совсем! Будет! — урезонила Варвара.

— Молчи уж, в пепел твои сны превратились, — грубо оборвал Лесьяр.

Варвара пропустила мимо ушей, но по глазам стало ясно, что не по нраву ей такие речи.

— Куда ведешь меня? — спросила, когда Хранителя миновали.

— В комнату особую, с чарами наведенными. Как войдешь, Вёльма, так и начнется испытание твое.

Я остановилась, крепко вцепившись в ее руку.

— А что ждет меня?

— Не знаю, Вёлька, не знаю, — ответила чародейка. — Сегодня ты первый раз по другой стороне пройдешь. По той, что от обычных людей сокрыта. А что увидишь — только твое. Рассказывать иль нет — тоже твое. Все что увидишь — настоящее да только не совсем. Взаправду все, но не телесное. Да что говорить — сама узнаешь?

— Здесь? — я кивком указала на дверь. Узкую, деревянную с железными скобами.

— Здесь, — ответила Варвара. — Готова?

— Минуту дай…

Сердце колотилось бешено. Едва не выпрыгнет из груди.

Ох, светлые боги, Ларьян-батюшка, Вела-вещунья, Славша-странник, Ладьяра, духи предков моих, ох, страшно мне. Ох, помогите!

— Нельзя медлить, иди.

Я на миг прикрыла глаза.

— Помни, что увидишь — лишь твое, нет его в яви.

— Спасибо тебе, Варвара.

Она не ответила, только толкнула сильной рукой дверь. Та со скрипом медленно отворилась, и я шагнула во мрак. Мягкий будто перина и ласковый словно омут. Поглотил он меня вмиг и исчезло все.

«Что увидишь — лишь твое, нет его в яви…».

Недолго мрак надо мною царил. Прикрыла на миг глаза, а потом гляжу — стою я в лесу березовом. Солнышко ярко светит, пташки радостно поют, травка под ногами мягкая, шелковая.

Прошла я вперед, прислушалась — пусто, нет никого.

Странно это… надо бы разрешение у лесного хозяина спросить. Негоже в чужом дому без разрешения разгуливать.

Вытащила ленту из косы — алую, в тон узорам, на рукавах вышитым, повязала на тонкую березовую ветку. Подарочек будет от меня, больше ведь дать нечего. Дальше прошла, присела на траву, на небо чистое взглянула.

А и не чистое оно уже — тучи грозные ползут, солнышко заслоняют. Вмиг темно стало. Молонья быстрая небо на куски разорвала, и пролился дождь густой пеленой.

Спряталась я под веткой еловой. Промокшая, дрожащая, стою, к стволу теплому прижимаюсь.

«Что увидишь — лишь твое, нет его в яви…» Нет ли?

— Доченька! Помоги, родимая! — позвал кто-то.

Не глядя на дождь, вышла из-под елки. Смотрю — стоит на поляне старушка с вязанкой хвороста.

— Звала меня, бабушка?

— Звала, дочка, звала, — прошамкала та беззубым ртом. — Помоги уж, рыженькая, до хаты моей донести.

— Так а где хата твоя?

— Недалече, за лесом.

Подняла я вязанку. Ох и тяжеленная же та оказалась!

«…нет его в яви», — подумала. Нет, значит, без груза иду.

Подумала и мигом легко стало.

Нет хвороста, и бабки этой нет, и леса нет, и избушки…

А вот и она стоит. Я так и охнула.

— Тут живешь ли, бабушка?

— Тут, красавица, тут.

Старуха-то непростая, с клюкой, в лохмотьях, а глаза так и горят темным огнем. Изба ее вроде как простая да только уж больно высока — будто на ногах стоит. На курьих.

Решили что ль чародеи пошутить? Сказку старую предо мной показать? Это что ж выходит, бабка в печи меня изжарит что ли?

— Ну, помогла тебе и будет, — решительно сказала я. — Бывай, старуха.

Только уйти собралась, как она вслед:

— Стой, бедовая, дай хоть за работу заплачу?

— Не нужно мне платы твоей. Считай за так помогла.

— Нет уж, — строго ответила старуха. — Бери вот. Бери-бери, косу хоть причешешь, а то глядеть страшно!

Вот и новости!

Баба-Яга меня некрасивой назвала!

— Спасибо, бабка, — взяла из ее рук костяной гребень. — Избу-то зерном подкорми, а то вон какая тощая стала.

— Твоя правда, детка, твоя. Да больно переборчивая она нынче — простое зерно не ест, все пшеничное подавай.

Оглянулась я по сторонам. Лес, поле, трава после дождя мокрая.

— Скажи, бабка, куда идти мне дальше?

— А это, дочка, смотря чего ищешь?

— Испытание ищу.

— Испытание? — ее глаза округлились в насмешливом удивлении. — А какое? Легкое иль тяжелое?

Я только руками развела.

— Разве ж легко дается победа?

— И то верно. Иди вон по той тропке, что в чащу петляет. Не ошибешься. И вот что, гребень-то не бросай, пригодится.

Поблагодари я ее и пошла.

Что ж еще чародеи треклятые задумали? С Бабой-Ягой меня свести — свели. Может, дальше змей трехглавый будет? Или застава с богатырями могучими? Неужто Соловья-Разбойника усмирять придется?

Посмеялась тихонько и пошла.

Иду-иду неспеша, косу чешу гребнем новым, все по сторонкам смотрю — вдруг что выскочит страшное.

А как голову подняла — небо темное, вороны летают в нем. Каркают громко да перья черные изредка роняют. Дурные то вести — раз на вороновом крыле несутся.

Лес все темнее становится. Чаща непролазная, тропка узкая, уж все платье изорвала колючками, волосы то и дело за ветки цепляются. Отстригу косу — как есть отстригу!

«…в яви нет его».

И вправду, нет. Где ж там жуть такую найдешь? Только в сказаниях старых и услышишь.

Наконец вышла я на поляну круглую. Буреломом она со всех сторон завалена, от мира как огорожена. Стоишь и кажется будто кто смотрит на тебя, наблюдает.

Простояла немного — тишь кругом. Вороны и те наверху умолкли.

Страшно стало. Сжимая гребень в руке, а сама знай богам молитвы возношу. Чую, неспроста сюда меня завели. Ох, неспроста.

«… в яви нет его».

Треск веток послышался, потом рык раздался. Вороны вспугнутые с веток слетели и в разные стороны.

Одним прыжком из-за бурелома зверь предо мной очутился. Сердечко так и забилось в висках. А душа — та вовсе в пятки ушла. Никогда я зверей не боялась, всегда могла встретить и невредимой уйти. Тут, чую, не выйдет. Не простой зверь этот.

Кто он — назвать не смею. Ростом с крупного волка сойдет. Черный весь. Лапы мощные с когтями стальными. Морда тупая собачья, уши обвислые, шерсть густая длинная. Глаза красные, гнева полны. А зубы — тут уж вовсе сознания лишиться можно — клыки белые длинные. Из паст слюна капает.

— Нет в яви его, нет в яви его, — зашептала я.

Куда уж нет — вон стоит и сожрет меня заживо, не подавится — тварь темная.

Минуту он вглядывался в меня, лапой землю скреб. Приценивается, не иначе.

Я стояла, двинуться боясь. Что ж делать-то? Заклинателю усмирять его положено. Знала бы как, усмирила б давно.

Бежать нужно, подсказало что-то.

Шаг назад сделала.

Зверь рыкнул и на меня.

Светлые боги, как только увернуться успела, в сторону отскочить да гребень в холку ему воткнуть.

Вроде и взвыл зверь, а только гребень тот ему, что волу дробинка. Встряхнулся, откидывая мое единственное оружие, и снова на меня бросился.

Не успела я опомниться, как на земле лежала, могучими лапами придавленная. От боли все кровавым показалось, когда зубы впились в плечо.

Вцепилась в шею зверю, не давая себя укусить сильнее, постаралась оттолкнуть. Только он силен оказался — куда мне.

Из последних сил толкнула, вскрикнула, чуя, что проигрываю. Тут только и заметила тонкую золотую ниточку, что от сердца его тянулась. Вроде была она, а вроде и нет.

Схватилась и потянула.

Зверь вмиг застыл, отпустил меня, назад отошел и поклонился, припадая на передние лапы.

Я, не веря своим глазам, не отпускала волшебной нити. Та в руке моей светилась.

— В моей ты власти теперь, — сказала зверю. — Иди следом и охраняй меня.

Откинула нить в сторону и пошла прочь. Зверь за мной.

Тронула плечо — нет ран, крови на одежде и той нет.

Шли мы долго. Потом на берегу очутились. Точь-в-точь как мне ночью привиделось. Только уж не было там никого.

Остановилась я у самой кромки воды. Разулась. Набежавшая волна вмиг босые ступни холодом обожгла. Зверь протяжно заскулил.

— Стой на месте, — приказала ему.

Сама набрала рукой воды и плеснула в лицо.

Холодно стало. Да так, что закричала я, назад отпрянула и упала…

Потом меня жаром обдало. Таким будто в кипятке купалась.

— Тише, Вёльма, тише, — проговорила Варвара, кладя на лоб что-то холодное. — Слышишь меня?

Я медленно открыла глаза. Всеслав, Тишка и Варвара надо мной склонились.

— Живая! — радостно взвизгнул шут и захлопал в ладоши.

— Почему я…

Не закончила свой вопрос, стала оглядываться по сторонам. Лежу на скамье в комнате, что Всеславу отведена в Доме Предсказаний. Василёк у ног мурлычет.

— Ты прошла испытание, лисица, — негромко, даже ласково проговорил Всеслав. — Лесьяр уж новую песнь пишет. Твою.

— А где же…зверь?

— Не было зверя никакого. Тебе привиделось, — успокоила Варвара.

— Ух, напугали же тебя чародеи, — заплясал вокруг Тишка. Он хватался за голову, подпрыгивал, изображая то самое чудище. — Сама не своя ты была. я прискакал, думал, уж не увижу живой. А ты и не поседела даже.

— Заводил тебя Ростих, это верно, — кивнул Всеслав. — Хотел я его уговорить да не вышло. Сказал детям ушедшей дольше по ту сторону ходить полагается. Так-то.

— Ты отдохни, не вставай, — сказала Варвара, прикладывая ко лбу новую повязку. — Пусть жар сойдет не то заболеешь.

— А Тишка тебе песню споет! — радостно воскликнул шут.

— Сядь ты, окаянный! — рявкнул на него Всеслав. — В глазах от тебя рябит уж. Забегался.

— Ну и ладно, — насупился дурак. Сел прямо на пол, где стоял, сложил руки на груди и голову опустил.

Я, превозмогая слабость во всем теле, улыбнулась:

— Значит, берешь меня в ученицы? — голос казался чужим.

— Куда уж от тебя денешься? — засмеялся Всеслав. — Ты только на ноги встань.

Хельга, привыкшая в доме Велимира чародеев видеть, ничуть не удивилась, когда меня едва живую привели. Помогла лечь и одеялом укрыла.

Я же будто и не чуяла ничего — до того худо было. И озноб бил, и дрожала вся и голова болела. Как только подушки коснулась, так и провалилась в сон сразу же. Не видела ни морей, ни лодей, ни женщин в черном, ни зверей жутких. Ничего не видела.

А как глаза открыла — так легко стало, так мирно, спокойно, будто заново родилась. Не болело ничего, не тревожило.

За окном уж вечер следующего дня был. Хельга, сидевшая все время около меня, сказала, что почти сутки я проспала. А Велимир строго приказал ей рядом быть. Сказала еще, что Ладимир трижды входил, спрашивал обо мне.

Волнуется, переживает, хороший мой.

Осьмуша тоже места себе не находил — все ошивался поблизости. Волчье сердце и то волнуется.

— А сейчас где все они?

Северянка кивнула в сторону окна.

— Велимир ушел на чародейский совет, оборотня, слава богам, унесло куда-то злым ветром, а молодой колдун вон, во дворе.

Она сидела перед яркой лучиной и вышивала свои узоры.

— Небрежно ты о гостях своего хозяина говоришь, — не сдержалась я.

— Как считаю, так и говорю, — не смутилась Хельга. — Про оборотня знаешь, а про колдуна — черноту в нем вижу.

— Сама что ль чародейка? — обидно мне за Ладимира стало. Какая ж в нем чернота-то?

— Не чародейка, куда мне, — в голосе звучала усмешка, а лицо было прежним. — Руны говорят.

Я села на кровати, чтобы лучше видеть северянку. Та поняла мой интерес и продолжила:

— В Скельдиании принято к рунам за помощью обращаться. Они — дар богов наших, язык, на котором с ними говорим. Если сомнение нашло или ответ нужен — руновязь необходимую сделай и боги ответят, дадут свою волю.

— Разве ж просто молиться им нельзя?

— Можно. Отчего ж нет? Только слово — это ветер, а знак начертанный — на годы, если не на века.

Задумалась я.

С детских лет учили, мол, взгляни на небо, попроси богов о помощи, они и услышат. Сказывали, боги везде, кругом, всегда с нами, всегда слушают. А северяне вон особый язык, чтоб с ними говорить, придумали. Чудно!

— И руны тебе про черноту в Ладимире сказали?

Северянка быстро взглянула на меня.

— Вижу, не отстанешь. А руны говорят, что непростой он человек. Как сосуд зеркальный — видишь одно, а отражение чужое. Берегись его, Вёльма.

Ох и глупости же Хельга эта говорит! Сказано, не слушай басурман всяких!

— Вижу, тебя в ученицы к чародею приняли, — неожиданно продолжила северянка. — Если захочешь, потом обучу тебя рунам.

Я удивилась.

— Тебе это зачем?

— В Беларде вашей мало кто знает их, а тебе, раз Севером бредишь, ладно будет. Если спать не хочешь больше, давай помогу вымыться и собраться?

Она поднялась и быстро сложила свое шитье.

— Хельга, — спросила я. — Почему ты в Беларду ушла?

Скельдианка вдруг погруснела — на лице исчезло привычное равнодушие.

— Так норны решили, — ответила она.

Хотела я спросить, кто такие эти норны и почему судьбу ее решили, но промолчала.

Осень совсем близко подошла. Дыхание ее прохладное, с запахами жухлой листвы, дождевых капель, ягод спелых и первого робкого инея на ветках, уже коснулось земли. Вечер уж прежним не будет — тепло не обнимет и не коснется плеч мягкими лапами.

Из-за ворот доносился гомон людей. Трайта не спала никогда. Глухой ночью и то услышишь шаги загулявшегося прохожего или торопливое ворчание торговца, прикрывающего лавку. А уж о песнях и смехе молчу.

Алое марево заката только-только исчезло. Наступило то самое время, когда и не темно, и не светло уж. Глазу приятно, а день на исходе.

Я вышла на крыльцо, кутаясь в свою истертую старую куртку, глубоко вдохнула и улыбнулась. После пережитого благодарна была богам, что жива и невредима стою здесь.

Ладимир на другом конце двора, в рубахе с расстегнутым воротом, склонился к колчану, лежащему у ног. После выпрямился, натянул тугую тетиву лука, миг целился и выпустил стрелу в мишень — мешок, набитый соломой — стоящую у ворот.

— Что это ты на ночь глядя стрелять надумал? — проговорила я, подкрадываясь тихонько. — Никак к встрече с недругом готовишься? Иль потешиться решил?

Подошла к нему, обняла за плечи и крепко прижалась.

— Недруги нынче такие, что со спины подходят и стрела не спасет.

— Неужто и я врагом назовусь? — прошептала ему.

Ладимир отбросил лук, быстро развернулся, подхватил меня и поднял над землей.

— Пусти, бедовый! — вскрикнула я.

— Теперь не пущу, — тихо проговорил он. — Раз уж невредимой ко мне вернулась, никуда не денешься.

Я коснулась его колючей щеки, — не носил Ладимир бороды отчего-то — волос, чуть влажных от тумана вечернего, крепко обняла за шею и лбом ко лбу прижалась.

Люблю, и пусть боги меня судят.

— Лисица ты моя, — прошептал он, прежде чем поцеловать.

— На землю-то опусти, — после сказала.

— А ежели не опущу?

— А не опустишь… — прищурилась и покачала головой. — Неужто шутить с лисицей надумал?

— С таким зверем шутки плохи, — Ладимир поставил меня обратно.

— Так чего ж решил стрелять под вечер?

— Старое вспомнить решил. Чародеи посохами, а не сталью воюют. В Подлесье с ранних лет стрелять научили, на охоту каждую седмицу ходил, а здесь… Только на посылках у чародеев.

— Ничего, — ответила, поправляя ворот его рубахи, — Скоро сам в совет войдешь, других учить станешь.

— Рано еще о том мечтать.

— Рано-рано, а оглянуться не успеешь, — улыбнулась я. — Глядишь и самого Ростиха со временем сменишь.

— Твоими бы молитвами, Вёльма.

— Уж посмотрим.

Я оглянулась на мишень. Стрелы выпущенные аккурат посередине были.

— Метко ты стреляешь, — подмигнула Ладимиру.

Он только руками развел.

— Как обучили. Жаль, арбалет в Подлесье оставил.

Быстро склонившись, я подобрала лук. Внимательно взглянула, провела пальцем по тетиве. Вспомнила, как отец братьев стрелять учил, как об оружии рассказывал. Помню, подглядывала за ними тогда, сидя за поленницей. Слова отцовские внимательно слушала, запоминала. Гляжу теперь на лук и понимаю, что не простой он — составной, из дорогого дерева сделан, такой за медяк не купишь и из ветки сломанной не сделаешь. У мастера умелого загодя заказывать надо. И стрелы добротные — наконечники железные острогами.

— А меня стрелять никто не учил. Говорили, мол, девка, зачем.

Ладимир накрыл ладонь своей.

— Так давай я научу. Чего смеешься? Не велика наука. Лишь бы сила в руках была.

— Какая уж сила, Ладимир? — засмеялась в ответ. — На меня глянь. Если уж колдовская.

— Давай, лисица, бери лук, становись.

— Да ладно тебе!

— Давай-давай.

Он вложил в мои руки лук. Сам стал сзади — будто обнял — показывая, как держать.

— Вот здесь плотнее возьмись, держи крепче. Стрелу держи.

Упругое оперение коснулось моих пальцев. Пестрое будто не наше. Где он только стрелу такую нашел?

Осторожно, стараясь ничего не испортить, я натянула тетиву. Ладимир поддерживал меня за локоть.

— Тише, Вёльма, замри, прицелься да не тяни время…

Я смотрела на мишень.

Мир сузился до натянутой тетивы и легкого поскрипывания дерева. Стук собственного сердца казался громом.

— Еще немного, — прошептал Ладимир, — сильнее.

Я чуть отпустила тетиву, а потом резко натянула. Пальцы разжались, мелко задрожала нить тетивы.

Миг, всего один выдох и два удара сердца…

Стрела бесшумно вонзилась в мешок. Я открыла глаза.

— Не так просты лисицы, — Ладимир даже присвистнул. — Гляди-ка, попала.

Выпущенная мной стрела торчала из края мишени.

— Чур меня, — невольно проговорила. — Неужто попала?

— Своим глазам не веришь, так хоть моим поверь, — усмехнулся любимый.

— Дай, еще попробую.

— Эк тебя разобрало.

Я схватила новую стрелу из колчана и уже сама, пусть и неумело натянула тетиву. Ладимир снова был рядом, каждое движение мое направлял. Теперь мне уж не только свое сердце, еще и его слышалось.

Новый выстрел и я промахнулась. Опустила лук и растерянно взглянула на Ладимира.

— Выходит, ничего не получается у меня.

— А ты думала, сразу валькирией станешь?

— Кем?

— Один скельдиан сказывал мне, что в стране его верят будто павших воинов девы-воительницы в ихнюю навь относят на руках.

— Валь-ки-ри-и, — по складам повторила я. — Ладно звучит. И чего раньше не говорил, что со скельдианами знаешься?

— Разве ж я знаюсь? Так, по пути как-то встретились.

Он обнял меня за плечи и поцеловал.

— Будет тебе болтать, бери еще стрелу.

Я снова схватилась за лук, но тут же остановилась.

— Про скельдиана расскажешь?

— Зачем тебе? — удивился Ладимир.

— Расскажешь? — я только улыбнулась.

— После расскажу, — ответил колдун.

Его рука снова легла на мою, а губы зашептали на ухо. Я прикрыла глаза на миг и натянула тугую тетиву.

И не было в мире больше никого… И не нужно никого было.

Стоило мне только войти, как Тишка, плут эдакий, колесом перевернулся и обнимать кинулся.

— Ай, лисица, рыжая-бесстыжая! И не берет тебя ни волшба, ни хворь!

— Ой, пусти, окаянный! — закричала я.

Откуда только силища такая, меня на руки подхватить-то?

— Цветет ли омела нынче? — вдруг спросил шут, подмигивая озорно.

— Чего ж не цвести? — ответила, будто вопрос без второго дна. — Буйным цветом трава колдовская.

— Тишка, поганец, уйди от нее, — скомандовала Варвара.

— Ой, люди добрые, убивают меня бедного-несчастного.

Дурак схватился за голову, упал на пол и ползком отправился под лавку.

— Злыдня — Варвара! — пропищал оттуда.

— А ну-ка…

— Уууух! — погрозил ей сжатым кулаком.

— Как ты, Вёлька? Жива ли, здорова?

— Жива, вишь, — развела руками только.

— Ну и ладно, — улыбнулась Варвара. — Мы с Всеславом думали, нескоро объявишься.

— Так где ж он сам?

— А где ж ему быть-то?

Я оглянулась. Заклинатель сидел на своем привычном месте, с посохом в руке. А ведь только что, миг назад, не было его там. Видать опять глаза мне отводил.

— Доброго дня, уважаемый, — чуть склонилась я.

Всеслав только кивнул с улыбкой.

— Знать, готова принять знак Дома Предсказаний?

Принять знак — медальон, точь-в-точь такой, как Варвара носит — не значит, посох принять и в совет войти. Значит лишь, что навеки ты себя связываешь с Домом, что не сможешь уже отказаться. Не давая клятвы, путь служения выберешь.

Думала я уж не раз об этом. Пока без знака, всегда вернуться могу, в яви жить, не ходить на Изнанку больше, свободной остаться. Тогда и замуж выйти смогу, и уйти хоть в саму Скельдианию.

Думать-то думала да только коли уйду, не видеть мне Ладимира больше. А разве ж смогу теперь без него? Нет уж. Приму знак, ученицей Всеслава стану. Пусть и не стать мне женой Ладимиру, так хоть рядом буду, до самой смерти.

— Готова, Всеслав, — ответила. — Хоть сейчас приму и носить стану.

Заклинатель улыбнулся.

— Хорошо ли подумала?

— Боги за меня решили. Все равно теперь нет пути другого.

— Варвара!

Женщина подняла и исчезла в чулане.

Тишка, услышав ее шаги, зажмурился, после открыл один глаз и высунулся из-под лавки.

— Ушла? — спросил громким шепотом.

— Вернется, Тиша, вернется.

— Ох, горе мне, — простонал шут и полез обратно.

Вскоре Варвара и впрямь вернулась. На ладони ее лежал медальон на прочной серебряной цепи. Небольшой круг, узорами расписанный, а посреди его вещая птица, чьи перья огнем горят. Бессмертна и незрима. Сказывают, много раз она в пепел рассыпается, жизнь проживая снова и снова, а после вновь вспархивает огненными крылами и дарит людям свет и исцеление. Много было охотников за диковинным созданием, да только мало кто хотя бы увидеть мог. Не знают даже чародеи, есть ли Жар-птица на свете. Верят только и в старых сказках читают, как однажды Вёльма-Огнёвица с чудной птахой встретилась и дар от той получила в награду.

Знак Варвара мне подала.

— Сама надевай, раз решила.

Всеслав выжидающе молчал. Тишка, забыв про обиду на Варвару, высунулся из-под лавки и, открыв рот, затаил дыхание. Василек, огромный полосатый котяра, сидел на лавке и хитро щурился зеленющими глазами.

Я неловкими, ставшими будто не моими, пальцами, отбросила косу, надела медальон и застегнула. Тяжесть его приятно надавила на грудь, а после совсем исчезла. Птица коротко вспыхнула и погасла.

— Добрый знак, — отозвался на это Всеслав, — принимает тебя хозяйкою.

— Лисица — вещая птица, — пропел шут, вылезая и отряхиваясь. — Ох и пыльно же тут! Убиралась бы хоть, Варвара!

Я не могла отвести глаз от дивной птицы на медальоне.

— Теперь ты наша, Вёлька, — шут схватил меня за плечи и обнял.

— Да ты сам не наш, Тишка, — бросила ему Варвара.

— Как не ваш? — изумился тот. — Я сам вещий! Что вижу, то и вещаю. Вот тебе вещаю, что за веник взяться нужно — всю грязь собрал, как к князю теперь идти?

— Больно ты нужен нынче князю-то. У него и без дураков хлопот полон рот.

Я осторожно опустила медальон на ткань платья и присела поближе к Всеславу.

— Правду ли говорят, что война началась? Нищий на улице сегодня на небо показывал и кричал, что боги гневаются на нас. Сюда как шла два отряда старшей дружины видела. Доспехи на них сверкали, что солнце, а знамя красное было. Правда ли, Всеслав?

Старик печально покачал головой.

— Правда то, Вёльма. Гарнарцы на наши земли ступили. Гонец вчера явился, передал, что Осеред и Ломоть-град сожгли.

— Так как же… — вырвалось у меня.

— Князя нашего воевода, Далибор, там уж с войском, басурман бьет. Да только… мало на то надёжи. Мстислав велел по всей Беларде воинов брать. Отвсюду, хоть из лесной деревни. Еще велел людям в крепости уходить.

Я сразу вспомнила дядьку Далибора. Того, что Осьмушину племянницу выручать помогал. Сейчас он с гарнарцами бьется, да помогут ему боги и пусть сам Ларьян своим копьем хранит.

Еще подумала о родне, что в Растопше осталась. Деревня наша у самого тракта, ничем не прикрытая стоит. Может, не допустят боги, чтоб гарнарцы поганые до юго-западных земель дошли. Ох, оберегите их, светлые.

— Ихмет совсем ополоумел нынче, — продолжал Всеслав. — Сказывали мне, завелся у него какой-то не то темный колдун, не то вещун. Будто глядит он в воду и видит все, что сбудется. Предсказал тот человек Ихмету победу его над Белардой. Вот и идет каган, ни света ни тьмы не видит.

— А что вещуны говорят? Что ждет нас?

Заклинатель пожал плечами.

— Молчат пока, не говорят.

— Даже тебе, одному из совета?

— Не все так просто, Вёльма. Вот ты не один день в Доме Предсказаний. Много ли чародеев видела?

Я помотала головой:

— Лесьяра разве да вас.

— То-то и оно. Совет общие дела решает только как соберается. А все прочее каждый сам. Все мы разную волшбу творим, вот и не лезем друг к другу. Ясно тебе?

— Куда уж яснее, Всеслав.

Не согласилась я с ним, хоть и промолчала. Раз уж вместе собрались сильнейшие чародеи со всей Беларды, так пусть и немного их, обязаны сообща быть. А то ведь мало ли кто и что за дверьми тяжелыми творит. Чудно здесь все, что ни говори!

— Варвара, будет тебе с Тишкой собачиться, — проговорил Всеслав. — Дайка мне лучше отвару горячего испить. Зябну я что-то ближе к осени.

Он плотнее укутал ноги одеялом и поправил на плечах теплое корзно, отороченное мехом.

— Стар я, Вёльма, ох, как стар. Успеть бы тебе посох передать.

— Успеешь, Всеслав. Ты еще и с басурманами повоевать успеешь.

Он засмеялся.

— Молода ты еще, лисица. Ушедшая уж который год за моей спиной стоит, все торопит, к себе принять хочет. Иной раз и позовет во сне.

— А какая она, ушедшая? Как в сказке о Зимушке и Властимире?

— Похожа да не совсем. В сказке она с лицом закрытым явилась, а я ее другой видел. А ты чего спрашиваешь-то? — будто угадал заклинатель.

— Сама ее видела перед испытанием. На берегу моря она ко мне пришла, ожерелье рассыпала на части, а после ушла и кивнула чуть. Как спросить что хотела.

Всеслав, кряхтя, повернулся в своем кресле и почесал бороду.

— Выбор она тебе дает. И время, чтоб его сделать. Твоя воля, какую бусину взять. Только вот… коли и белую оставишь, не освободиться тебе до конца. Весь век ушедшая рядом стоять будет, а как состаришься, и вовсе на плечо руку положит. Такая уж участь наша, чародейская. Напроказила твоя прабабка, теперь вот расплачивайся.

Сказано ведь — не выбирают родню. Повезло же от крови темной жрицы родиться! Одно лишь не пойму, отчего ж я? В моем роду столько народу было и есть. Братьев и сестер у меня достаточно. Чего ж ушедшей я понадобилась? Чем приглянулась?

— Не старайся понять волю богов, Вёльма, — снова прочел Всеслав мои помыслы. — Никто не разумеет ее. Раз выбрала она тебя, значит, не зря. Ларьян-батюшка и сам, знать, решил, что выдержишь и отдал. Над долей горевать не след, прими и смиряйся.

— Согласна я да только… — запнулась даже. — Отчего ж мне одной только такое выпало?

— Не печалься, тебя боги любят. Вспомни о родне. Говорила ж про сестру. Сидит она у печи и света белого не видит, а пред тобой весь мир лежит — знай себе не упусти ничего.

Слова его сразу кольнули где-то внутри, вспомнился дед Ждан.

«С даром твоим весь мир пред тобою да только ты прислужница» — говорил. Прав был. Прислужница я.

Вспомнила и медальона с вещей птицей коснулась. Теперь уж навеки прислужница.

— Ладно, будет нам печалиться, — веселее заговорил Всеслав. — Раз наша ты теперь, учиться волшбе будешь. А завтра с утра со мной к просителям пойдешь.

— Как к просителям? — встрепенулась я. — Разве можно меня, неумеху, к народу пускать?

— А чего нет? Думаешь, чародеи всегда по теремам сидят и заклятья против супостатов плетут? Наша служба навроде дружины городской. И врагов бей, и охраняй, и людские дела решать успевай. Так что в седьмом часу чтоб здесь была, Вёльма, привыкай. Как посох в руки возьмешь, так и покоя тебе не видать.

— Приду, куда денусь.

— Вот и ладно. А теперь давай-ка я тебе про нити золотые расскажу.

— Что ж вы меня ей на поругание-то даете? — жаловался Тишка, елозя на стуле, стоящем посреди комнаты. — Она ж из меня жабу сделает.

— Будто ты квакать меньше станешь, — усмехнулась Варвара, расшивая очередной узор.

— Ох, ты злыдня колдовская, — погрозил ей кулаком шут. — Ишь, ведьма какая выискалась.

— А не замолкнешь, так я еще Вёльме помогу тебя жабой сделать, — отозвалась женщина.

— Тише вам! — прикрикнул Всеслав. — Не Дом Предсказаний, а базарный день развели! Ладно этот дурак, а ты-то чего, Варвара? Чай не девка ведь несмышленая!

— Ой ли? — засмеялась та. — Сам говорил, будто до старости далеко мне.

— С бабой спорить — ума не иметь, — отмахнулся заклинатель. — Вёльма, что видишь?

— Да что ж тут увидишь? — всплеснула руками я. — Этот вертится юлой, не посидит мирно.

— И что ж? Встретишь ты бешеного пса на улице — разве тот мирно стоять станет?

Я внимательней присмотрелась к Тишке, бормочущему какие-то ругательства в наш адрес. Сидит он, а вокруг будто чуть синеватое облако. Взмахнет шут рукой — оно в сторону подается, махнет другой — следом.

— Нить хоть видишь?

Я вгляделась внимательней. У самого сердца Тишки начиналась она и едва видна была. Вроде и есть, но не ухватишься да и не разглядишь по-человечески.

— Тонка очень и как ненастоящая.

— Ладно! — воскликнул Всеслав. — Поняла теперь?

— Поняла, — кивнула в ответ, продолжая рассматривать шута.

Всеслав поднялся и, опираясь на посох, подошел.

— Я эту нить такой же вижу. У зверей она яркая да длинная, а у людей едва различима. Над животными мы потому и властны, что можем за нее ухватиться и приказать, что следует. А чтобы человеком управлять, другая волшба нужна. Нить сперва разглядеть надобно, а уж потом хвататься за нее.

— Оттого и играют чародеи людьми, как куклами, за ниточку дергают? — не удержалась я от вопроса.

Помнится, в Растопше, одна девка решила заезжего купца приворожить. Пошла к одном старухе, а та ей древний рецепт дала. Купец после у ног девкиных валялся, каждое слово слушал, все желания исполнял. Узнала видать, как за нитку дергать. После, правда, купец узнал все — соседка разболтала. Взял да и бросил девку. И мало того, что бросил, так еще и стражникам сдал. Те, не будь глупы, забрали и горе-колдунью и старуху, что рецепт дала. Пусть, мол, в темнице посидят, одумаются. А купец к жене вернулся и долго потом волосы выдернутые отращивал.

— Запрещено нашим законом за нитку эту дергать, — ответил Всеслав. — Темную волшбу нельзя над человеком творить. А кто и решается подчинять, так расплатится дорого после. Боги не люди — видят больше нашего.

— Раз уж увидела она, позволь встать? — протянул Тишка тоненьким голоском.

— Неужто Вёльмы боишься?

— А чего ж не бояться? — шут даже пригнулся. — Силы в ней лихой много. Чуть не подумает и раздавит, рукой махнув.

Я невольно заулыбалась от такой похвалы. Дурак вещий, а все ж видит!

— Тут ты прав, Тиша. Ладно уж, ступай.

— Охохохонюшки! — шут вскочил со стула и кувыркнулся. — Омела — дивный цвет, омела дурманит…

Пропел и укатился кубарем прочь.

— А что это он про омелу все твердит? — нахмурился Всеслав.

— Почем мне знать? — лишь развела руками в ответ.

Какая такая омела? Ни слова про омелу не знаю!

Есть в году день, который в Беларде Истоминым зовется. Отмечают его второго дня ревуна-месяца. Сказывают, в день тот вся нечисть, что по земле гуляла, в воду возвращается и нельзя более купаться ни в реках, ни в озерах. А кто и решится, так поплатится — то хворь какую получит, а то и вовсе утопнет.

Повелось с давних пор, что в день этот народ белардский с водой до следующего лета прощается и благодарит за тепло прошедшее. На берегах рек и озер праздники устраивают, через костер прыгают, хороводы водят, пиво хмельное пьют. Весь день и всю ночь гуляют — не велят работать заветы предков.

Вся Трайта многоголосая, казалось, на берега Марвы высыпала. Да и не просто погулять, а помощи и прощения у воды испросить. Знают люди, что война на южных границах идет. Далече пока, да ведь кто поручится, что басурмане до стен стольного града не дойдут? А вода — она всегда заступница. Без нее жизни не будет — ни траве не расти, ни дереву не подняться, ни человеку жажду утолить.

В былые времена вода споры разрешала, выбирала, кто виновен, а кто нет. Нынче обычай этот запрещен князем — пусть, мол, суд решает людской, а не сила природная. Хотя и сказывают, в глухих краях, тех, что у гор притаились, на востоке, до сих пор правого водой иль огнем выбирают.

Не видела я, как раньше Истомин день справляют да сейчас вижу, что нет прежнего веселья в людях. Смеются, пляшут, а в глазах печаль.

Девка одна, моложе меня будет, подошла к самой воде, разулась, подол платья придержала и по колено в Марву вошла. Сняла с косы своей красную ленту, к ней монету серебряную добавила и в реку бросила. Монета та плюхнулась громко и утонула, а лента поплыла прочь из города, по течению быстрой Марвы.

— За что подношение богам отправила, сестрица? — спросила, дождавшись, пока девка на берег выйдет.

— Милый мой с дружиной уехал на юг, — ответила та, быстро обувая озябшие ноги. — Хочу, чтоб невредимым вернулся.

— Вернется, если молиться за него станешь.

— Каждый день на святилище хожу, — ответила она, грустно опуская глаза. Ладная девка — белокурая, голубоглазая, невысокая и стройная. Повезло жениху ее. — Да ты никак чародейка будешь? — спросила, заметив медальон на груди.

— Не чародейка еще, ученица только.

— Может, скажешь, вернется ли мой любимый?

Я только помотала головой.

— К вещунам иди, они расскажут. А мне предсказывать не дано.

— Жалко, — улыбнулась девушка. — Пойду я. Счастливого праздника тебе.

— И тебе, — ответила.

На обеих берегах поставили столы. Костры разожженные все выше и выше вздымались — гудели, пожирая сужие поленья.

Народ толпами высыпал, ожидая князя Мстислава. Уж стемнело совсем, а все не было его никак. Люд не спешил расходиться. Поглядеть на то, как вождь их выйдет и воде подношение сделает, всем хотелось.

Я укуталась плотнее в простую шерстяную шаль. Пока мне и такая сгодится. Дом Предсказаний каждому чародею жалованье платил. Ученикам и тем немного полагалось. Устала уж я нахлебницей в доме Велимира жить — часть монет сразу Хельге отдала, а часть себе припрятала.

— Выйдет ли князь? Может, зря стоим? — спросила я, оглянувшись на Ладимира. Тот за спиной моей стоял.

— Мстислав покажется. Не бросит же свой народ в такой час.

— Князья завсегда народ бросают, — вставил Осьмуша. — В Зарецком вон что ни князь, так все сбежать норовил. Перессорит города меж собой и наутек в Феранию или Ельнию. Кто их найдет там — да никто! А народу сожженные дома отстраивать!

— Сравнил тоже, — хмыкнул Ладимир. — Зарецкие ваши — шелупонь одна. Мстиславу и в подметки не годятся.

— Ну вот и поглядим, каковы ваши белардские князья, — самодовольно заявил перевертыш.

Издали заметила я Всеслава и Варвару. Они на другом берегу Трайты стояли, на деревянной пристани, среди приближенных князя. Тишка-плут там же был. Кувыркался, что-то выкрикивал и смешил бояр. У ног Варвары сидел Василёк — кот. Мирно, не дергаясь, поглядывая кругом умными глазами. Велимир тоже с чародеями своими был, а нас, учеников, не допустили. Вот и стояли мы на другом берегу, с простым людом.

— С кем это ты у воды говорила? — спросил Ладимир, склонившись ко мне.

— С девкой одной. Она любимого с войны ждет.

— Всегда ты найдешь, с кем словом обмолвиться.

— Разве ж плохо, ежели с любым сговорить могу?

— Так я ничего. Ладно это, Вёльма, ладно, — положил мне руки на плечи. — Не замерзла?

— А с тобой мне всегда тепло, — ответила.

Осьмуша покосился на нас, но слова не сказал. Не нравится ему Ладимир, того он зубы и точит.

Вдруг народ притих — на пристани князь показался. Высокий, статный, в золотом обруче и красном плаще поверх черного платья. Не след князю ярко рядиться, когда народ в беде.

Остановился Мстислав, с боярами, дружинниками и чародеями поздоровался, потом дальше прошел, народу слово сказал и поклонился. Люд довольно зашептался и все, как один, склонились князю в ответ.

Мальчик-прислужник поднес князю ковш. Мстислав взял его и поднял на вытянутых руках.

— Прими, мать-река, благодарность за теплоту и заботу. Защити и сбереги детей своих, дай сил одолеть лютого врага, — проговорил.

Опустился на одно колено и вылил в Марву белую жидкость — молоко. После князь снял с пояса кошель и несколько золотых монет бросил. Еще взял нож и кусок алой ткани от плаща отрезал.

Потом поднялся, еще раз поклонился.

— Мир вам, люди добрые.

И ушел.

Больше Мстислава в тот вечер на берегу не видели.

— А это кто такая? — спросила я, увидев, как среди приближенных князя, следующих его примеру, появилась белокурая девушка в темно-синем корзно, с закрытым лицом.

— Княжна Сияна, наверное, младшая дочь Мстислава.

— Не знала, что у него еще и дочь есть, — только пожала плечами я.

— Она редко появляется на людях. Ельнийскому королевичу в жены обещана. Ну что, Вёльма, насмотрелись, пойдем гулять что ли?

— Пойдем, — улыбнулась я и взяла Ладимира под руку.

Плевать мне, что люди скажут.

Колдовской огонь разгорался все сильнее. Манил к себе, чаровал, без оков в плен брал.

Смотрела я на него и будто тонула в сиянии бесконечном. То ли волшба лунная вновь сказалась, то ли хмель в крови бродил, а будто горела сама.

Музыка рекой лилась, переплетаясь в ленту грез, вилась все выше и к самым небесам уносила. Ноги в пляс так и просились — невозможно на месте усидеть. Осьмуша и тот поддался ночной волшбе. Ишь, как лихо выплясывает с какой-то пышной девкой на пару. Совсем осмелел наш перевертыш.

Неподалеку парни костер разводили. Все выше его пламя поднималось, новых и новых пленников завлекая. Искры улетали в черное небо, покрытое зернами звезд. Как бы птаха нынче не испугалась да не опалила крылья, пролетая над здешней землей!

Средь толпы вдруг почудилось, что вижу я Варвару. Не одну, а мужиком каким-то — лица не разглядела. Чародейка будто улыбнулась мне быстро и скрылась опять в бесконечном хороводе людей.

Жалейка и гусли наперебой хвастались своим умением веселить людей. Где-то дальше били в барабаны, слышались песни. Я сразу вспомнила, как однажды побывала на дне Купалы. Было мне тогда пятнадцать лет. Помню, даже венок сделала — как все девки, надеялась, что к счастью приведет он — пошла следом, а он, окаянный, взял да и утонул. С тех пор я и поняла, что трудно будет счастье отыскать. Оно ведь как венок тот — то в руках держить, то хоть под воду нырни не достанешь.

— Идем, с нами! — какая-то девка схватила меня за руку и втянула в хоровод.

— Иди-иди, — засмеялся Ладимир, а сам на месте остался.

Я следом подхватила дюжего парня, что после Пересветом назвался. Он еще кого-то и вскоре хоровод превратился в длинную цепь. Танцевали мы вокруг костра, зажженного прямо на берегу Марвы, на белом песке. Радостные крики, голоса, смех, огни, плеск воды, гул огня — все слилось в одно. И усталости не было, и спать не хотелось.

Хоровод закончился и ручейком стал, а после начали через костер прыгать.

— Нет-нет, не могу я, — уговаривала своих новых приятелей — Пересвета, Мала и Любаву. — Боязно очень!

— Давай, Вёльма! На меня погляди, не боюсь ведь! — уговаривала Любава.

— Огонь огня не боится! На косу-то свою погляди, — смеялся Пересвет.

— Да ну вас в баню, не отверчусь ведь, — махнула рукой я.

— Вот это дело!

— Не бойся, за нами иди!

Никогда я через костер не прыгала. Отец с матерью не пускали, мол, сиди Вёлька, куда тебе неумелой. Так нет тут их да и разве допустят боги, чтоб случилось чего в такой день.

Разулась я, ступила на прохладный песок. Глаза на миг прикрыла, улыбнулся и побежала. Разогнала, прыгнула, и будто крылья выросли. И костер небольшим показался, и не страшно совсем. Только жаром будто обдало.

— Ну вот и не страшно ведь!

— Ты огнёвая, тебя не опалит!

— Молодец, лиса рыжая! — послашались крики вокруг.

Один за другим парни и девки через огонь прыгали. Не боялся никто и никому огонь вреда ни причинял.

Мальчишка один, правда, неловко плюхнулся на песок, но потом поднялся и громко расхохотался. Все тут же подхватили и с ним смеяться стали.

А после, как огонь перегорел, гусляры заиграли, песни зазвучали грустные, напевные.

— «Заклятье» спой! — крикнула немолодая полная баба в яркой кике, бросая три монеты босоногой девчушке, что пела рядом с гусляром, стариком с окладистой бородой.

— Какое тебе «заклятье»? — загоготал хмельной мужик в красной рубахе. — Саван пора подбирать, а все туда же!

— Упырь тебя за ногу, злыдень горластый! Я помоложе тебя стану. А будешь мед бочонками хлебать, так самому саван нужен станет!

На этот раз смех подхватили все вокруг и мужик только развел руками:

— Уела, дурная баба.

— Пой, давай!

— Пой!

На разложенный на земле платок посыпались монетки. Гусляр и девочка переглянулись.

— Давай, внученька, пой, — кивнул старик.

Девчушка оправила на себе сарафан, выпрямилась и тоненьким, по-детски нежным голоском затянула совсем недетскую песню:

Ох, люблю же я песни такие, чтоб за душу брали! И слез сдержать не могу, как услышу!

— Ладно поешь, девонька, — баба, просившая о песне, сидела, вытирая глаза. — Возьми еще монетку.

Не слушала я раньше этой песни, а теперь уж навсегда запомню.

Холодок ночной уж по плечам моим крался и стало зябко. Шаль у Ладимира осталась. Не до нее было в хороводе-то.

— Нельзя тебе, лисица, песен слушать, — я обернулась на знакомый голос. — Чуть что сразу мокроту разводишь.

— Опять смеяться станешь? — чуть не обиделась в ответ.

— Куда уж! Вам, девкам, за песни и слова не скажи, сразу проклянете.

Ладимир набросил мне на плечи шаль.

— За полночь уже, Вёльма. Идем домой?

— Идем. Нагулялась я давно.

— Еще бы. Так отплясывала, что и не уследил. Едва нашел тебя.

— А Осьмуша где? — тут же оглянулась по сторонам.

— Домой твой перевертыш ненаглядный отправился. Напился меда и спать захотел.

Шли мы узкой тропкой через рощицу, что по берегу Марвы росла. Ночная волшба и впрямь каждого коснулась. Меж стволов дерев то и дело тени быстрые проносились да смех девичий слышался. Видать не одна мать завтра дочку ругать станет.

— Как плясать пошла, так и про меня забыла, а Осьмушу вон помнишь.

Я остановилась и, уперши руки в бока, взглянула на Ладимира. Костров вокруг столько было, что и здесь, в роще, видеть можно.

— Ох и язва же ты. Никак ревнуешь?

— А как тебя не ревновать? Чуть что, сразу парней хватаешь и в пляс.

Ладимир обнял меня за талию и привлек к себе.

— За тобой, лисица, глаз да глаз нужен.

— А за тобой ли не нужен? Девицы так и вьются. То в косу вцепится какая, а то и лицо располосовать грозится.

Ладимир громко рассмеялся.

— До сих пор что ли вспоминаешь?

— А как тут забыть? Чернава вон сказывала, что жениться на ней хотел.

Ладимир склонился ко мне. Близко-близко.

— Глупости то все. Забудь, что прежде было, не думай…

И поцеловал — горячо, крепко.

Прав он. Зачем былое вспоминать? Зачем кручиниться? Будто знала тогда, для чего с Чернавой дерусь. Победила ведь, мой он, а не ее.

По-иному будь — мужней женой стала б давно и не узнала, какая любовь на свете есть.

Шаль на землю полетела — найду ли в темноте?

Уж не ведаю, что нашло на меня — будто морок какой. Не слышала и не видела ничего. Обнимала Ладимира крепко, целовала, стук сердца слышала, тепло рук ощущала — и нет всего мира, только мы.

Очнулась лишь только как поняла, что ладонь его по голой ноге скользит, а сама я на траве, влажной от росы ночной лежу.

Не перепугалась, нет. Просто… выходит. Разве ж по-людски это? В лесу ночном, на земле голой. Да что я ему, девка подзаборная?

— Тише, Ладимир, тише…Что ж ты делаешь-то?

Оттолкнула его легонько.

Он как в себя пришел — глаза затуманились, дыхание горячее тяжелое. Держит меня, не отпускает.

— Ты чего, Вёльма? Больно сделал что ли?

Я, не отвечая, освободилась от кольца его рук, встала, одернула на себе платье, отряхнулась, шаль с земли подобрала.

— Идем домой, — и пошла по тропинке.

Ладимир следом бросился, остановил меня.

— Вёльма, стой! Случилось что?

— Не хочу я так, Ладимир. Что ж ты меня с гулящей девкой равняешь? Где встретил, там и твоей стала?

Пошла дальше молча. Ладимир следом.

Люблю я его, чего ж поделаешь теперь. На все готова, чтоб рядом быть, не задумываюсь ни о чем.

Не в том ведь дело, что о чести девичьей пекусь. Да и на кой мне она теперь? Сама путь выбрала. Знаю, что ни женой, ни матерью не буду. Только и могу радоваться тайным встречам, пока не видит никто.

Шли мы дальше молча. Ладимир все за руку держал, не отпускал ни на миг. А я уже успокоилась, думать стала будто повела себя как девка дурная, капризная. Могла бы и по-другому сказать.

Дом Велимира казался пустым. Сам чародей до самого утра прийти не обещался — на княжеский пир позвали. А где пир, там и совет. Хельга спала давно. Вчера говорила, что ни за что не выйдет из дому — боги ее не позволяют чужой праздник гулять. Осьмуша только, бедолага, уснул на лавке в коридоре — напился уж очень.

Я вошла первой, Ладимир дверь закрыл следом. Тихо прошла наверх, к комнате, где живу.

— Вёльма, стой, — за руку меня удержал.

Я обернулась.

— Не держи зла, лисица, — проговорил Ладимир негромко. — Люблю я тебя. Когда рядом, покоя мне нет.

— И я тебя люблю, Ладимир.

— Вёльма, — посмотрел он на меня, и снова исчезло все. — Останешься со мной?

Я улыбнулась и прикрыла глаза.

— Останусь, знаешь ведь, — как выдохнула.

В эту ночь Ладимир мою косу расплетал и платье, узорами расшитое, от его руки на пол упало.

Не думала я ни о чем больше. Имя его шептала только иногда, а пальцы в темных волосах тонули снова и снова. Чудилось будто сердца наши как одно бьются, и сама себе не верила.

Руки его ласковые крепко меня обнимали, не отпускали ни на миг. Губы целовали сладко-сладко. И чувствовала я, что одно мы теперь, не разорвать никому. До смерти помнить буду эту ночь. Целый век, что отпущен богами.

— Лисица ты моя, — прошептал Ладимир после, когда волосы мои с плеч в сторону откидывал. Они падали на постель рыжим водопадом. — Будто огонь…

Я только улыбнулась, обняла его крепче и на груди уснула.

Одни лишь боги мне судьи.

Тихонько, на цыпочках, я вышла в коридор. Час ранний — никто не должен меня заметить.

Светлые боги, как же я обманулась!

Прямо за дверью стояла Хельга. Северянка выглядела так будто и не ложилась с самого вечера — аккуратно убранные волосы, разглаженное платье, на лице — спокойное равнодушие. Не перестаю дивиться, как она только умудряется такой безупречной быть.

— Тихое утро, Вёльма, — лишь сказала Хельга и прошла дальше, по своим делам.

— Тихое утро… — вымолвила я в ответ.

Не пошла, побежала к себе, заперлась. Надобно теперь в порядок себя привести да к Всеславу идти.

Как уходила я, Ладимир еще спал. Тихонько собралась, чтоб его не тревожить.

Вспомнив вчерашний вечер, невольно улыбнулась, и видать краской залилась — так жаром-то и обдало. Ох, натворила ты дел, лисица рыжая! Натворила и рада-радешенька, и не жалеешь ни о чем.

За окошком заря утренняя алым цветком распускалась, а я в зеркальце небольшое смотрела. Выпросила его у Варвары. Зачем ей целых три-то? пусть одно и мне будет.

Хельга… и чего ей не спится, окаянной? Неужто в Скельдиании положено ни свет ни заря подниматься и по домам бродить? Ясно теперь, чего она так на меня смотрела — и думать нечего, почему это девка с утра лохматой-растрепанной, кое-как одетой да со следами поцелуев на шее выходит.

Не такая баба Хельга, чтоб болтать налево-направо, не скажет никому. А Велимир и без того обо всем знает да тоже сор из избы не понесет. Ладимир хвастаться не станет, а я и подавно. Потому так будет — наше это дело, мое и его. Наша любовь, нам и ответ держать. А коли нужно будет за себя сказать, так я и отвечу перед богами.

Расчесалась, а косу собирать не спешила. Как упадут волосы свободными на плечи, так будто и краше стану. Ладимир вон как долго любовался как струятся мои рыжие пряди в его руках. «Будто огонь», — говорил вчера.

Меня-то боги одним огнем наградили, а его другим. Глаза так колдовским пламенем и горят, и мир весь в них отражается. Как взгляну — кажется, оторвусь от земли и взлечу будто птаха небесная, и руки крыльями станут — прямо под ясный небосвод отправлюсь. А все ведь на земле стоять продолжаю.

Вот она любовь — силища какая! Врут люди, что злая, не верьте. То конец ее злым иной раз обернется да не у всех. А любовь, ежели только из сердца самого, та к звездам поднимает и душа с ней летит, а не по земле шагает, на посох опираясь.

Всеслав нынче хмурый был. Не улыбался, не шутил. Сидел только и старую летопись читал. С ним и Варвара с Тишкой притихли. То они все собачатся меж собой, а сегодня примолкли.

— Что смурной такой, Всеслав? — решилась спросить.

— Не всем же сиять медным грошем, как ты, лисица.

— А чего ж не сиять, коли повод найдется? — не смутилась я.

— А то-то и оно, что нет повода ладного.

— Случилось что?

— Давно уж случилось, Вёльма, давно. Гарнарцы треклятые поедом жрут, скельдианы надумали вон в войну ввязаться, нам помочь, а тут еще и ельнийцы, чтоб им пропасть на месте, в гости заявиться решились.

— Ельнийцы? — я едва сдержалась, чтоб свой восторг не выказать. Уж сколько я слышала про этот народ чудной, сколько сказок знаю мне б вот хоть одним глазком на ельнийца настоящего глянуть. Только Всеславу об этом ни намека. — Чего им понадобилось?

— Того ж, что и скельдианам, Беларде помочь.

— Разве ж плохо?

— Плохо-то неплохо, а не время сейчас князю почести гостям воздавать да красные дорожки разворачивать. Ельнийский королевич вознамерился на Сияне Мстиславовне жениться, как только Ихмета разобьем. Вот и решил он и доблестью воинской покрасоваться, и девицу просватать.

— Так вроде ж просватана, — не разобрала я.

— Мстислав наш и ельнийский король, имена у них — сама ушедшая заплутает, еще год назад об том говаривали. Теперь вроде и срок пришел. Да есть еще проблема одна. Сияна как и вся Беларда молодым богам поклоняется, а ельниец требует, чтоб девица его веру приняла.

— И князь согласен?

— Куда денется! Законы такие, а чтоб Беларду отстоять, Мстислав еще не на то решится.

Я только открыла рот и развела руками:

— Разве ж возможно такое? От богов, от веры своей отказаться! Грех ведь страшный, не будет покоя после.

Всеслав поглядел на меня и чуть улыбнулся — одними только глазами.

— Молода ты еще, Вёльма, видишь лишь то, о чем говорят. Боги — они едины для всего света. Это уж люди зовут их разными именами.

— Так если ж едины, чего Сияне в ельнийскую веру не перейти? — спросила, все еще не соглашаясь с Всеславом. Как же так, что едины? Выходит, ельнийцы в тех же богов верят? Нет уж. Наша вера правильная, а их нет.

— Сияна из княжеского рода. Простому-то от заветов предков отступить нельзя, а ей и подавно. К тому ж, представь себя на месте княжны — везут в чужой край, замуж выходить велят, а слова-то и не спросят.

— Жаль ее за это, — согласилась я. На своей шкуре испытала, что такое, когда принуждают за немилого идти. А Сияна та же девка только крови высокой. — Так а чем же тебе это аукнулось, Всеслав?

— Я, Вёльма, не только чародей, но и в советниках князя хожу. Мстислав велел ельнийцам почетный прием готовить и заодно про веру их узнать. А я в Ельнии так давно был, что и не помню толком.

Я придвинулась ближе к старику и заглянула в книгу.

— Так давай вместе готовиться? Не все ж в Ельнии бывали, кому-то и интересно будет.

Война с гарнарцами треклятыми за сотни верст от Трайты шла, а все же весточки печальные то и дело долетали. Воевода Далибор писал, что трудно ему рать вражескую сдерживать. Без волшбы кочевники силой великой владеют, а уж как шаманы их в бубны начнут бить, да кровь свою с зельями в котлах смешивать, так и вовсе тяжко нам против них стоять.

— Станут ли чародеи в войну вступать? — спросила я как-то у Всеслава, когда тот велел его грамоты разобрать. — Чего ж князь наш так медлит?

— Погоди, Вельма, не торопись. Князь не дурак, а Ростих, советчик ему, так тот и подавно. Чародеи наши посильнее гарнарских будут. Особенно те, кто боевому искусству обучен. Сам же Ростих таков. Да и ученик его, — заклинатель подмигнул мне, — Ладимир твой разлюбезный. Сильный он колдун, не чета нам с тобой. И знает много — ведун же.

Я зарделась и опустила глаза.

— Скажешь тоже, — проговорила. — Разве Ладимир тебя сильней?

— Теперь нет, а вот подучится да посох получит, так почитай равными станем. Должна же знать, на что твой полюбовник способен.

— Будет тебе, Всеслав, — совсем смутилась я.

Заклинатель рассмеялся.

— Ладно уж, не буду. И осуждать не стану — не мое право, богов.

— Откуда знаешь только? — лишь заикнулась я осторожно.

— А чего ж тут не знать, Вёлька? Стоит ему рядом встать, цветешь будто омела после грозы. И на Истомин день вас видел вдвоем. Ладно, хватит болтать, лисица! Давай-ка письма от послов на стол, а прошения отложи пока, после прочту.

Ни дня не проходило, чтоб Всеслав не научил меня чему-нибудь. Говорил, мол, стар он, медлить нельзя, того и гляди ушедшая за руку возьмет и к себе поманит. Я меж тем быстро схватывала и каждое слово ловила.

Одна лишь печаль на сердце легла. Уж седмица прошла, как я решилсь письмо в Растопшу отправить. Родным написала, что в Трайте живу и чтоб собирались и уходили они в Ножов-град, за крепостными стенами хорониться. Ответа так и не дождалась — видать обиду на меня затаили. Пусть и злятся, но слово послушают и живы будут.

Вчера после заката к Ладимиру сокол прилетел с письмом. Прочел он его и задумался крепко.

— Что стряслось? — спросила я, коснувшись его плеча рукой.

Ладимир обернулся.

— Арьяр пишет. В Подлесье люди Мстислава пришли. Больше половины мужиков забрали. Его самого в младшую дружину приняли. А как уходили, дед Ждан за ворота вышел и смерть им предрек.

Я невольно всплеснула руками и за сердце схватилась:

— Да как же это? Неужто так и сказал?

Арьяр…

Вспомнила его и страшно стало. Птица почитай несколько дней летела. Поди уж в южный земли он с войском ушел. Быть может, в этот миг с гарнарцами бьется. Оберегите его, светлые боги! Дай ему сил, Ларьян-батюшка, огради копьем своим острым от вражеской руки.

— Боишься за него? — спросил Ладимир.

— За тебя больше боюсь, — сказала и обняла его за плечи.

С Истомина дня уж две седмицы минуло и не было ночи, чтоб с Ладимиром не провела. Кругом все будто договорились — если и осуждали меня, то только изредка, взглядом. А я только того и ждала — не было в то время счастливей никого и не могло быть.

Ладимир день ото дня будто менялся. О том, чему Ростих его учил, не рассказывал да только чувствовала я, что прежнего, того, который из Подлесья выезжал нет больше. Силой новой от него веяло, незнакомой. Прав был Всеслав, время дай и Ладимир посильней самого Ростиха сделается.

Варвара по обыкновению сидела над каким-то узором. Она каждый раз занималась рукоделием, как только выпадала свободная минутка.

— И есть тебе охота каждый раз шить? — спросила я, видя, как чародейка вновь села за привычное бабье дело, лишенное всякой тайны и волшбы. — И так уж все наряды свои расшила — любая мастерица позавидует.

Варвара только улыбнулась. Сегодня ее коса была сплетена по-феранийски. Седые прядки выступали вперед, и оттого лицо казалось еще моложе на их фоне. Ловкие пальцы крепко держали иглу, и та бойко плясала на ткани под их властью.

— Так и пусть завидуют, — уголки рта приподнялись в легкой улыбке. — Мне их зависть с такими знаками не страшна. Ведь если верный узор вышить, судьбу свою изменить можно.

— А ты знаешь, какой он, верный-то?

— Не знаю, вот и ищу свой. Когда-нибудь да и найду.

— Неужто ты судьбой своей недовольна?

Варвара бегло взглянула на меня.

— Отчего же? Довольна. Я, может, не для себя и стараюсь.

— И долго ты узор ищешь нужный?

— А сколько нужно, столько искать и буду. Хоть до смерти.

— Меня научишь этой премудрости? Я толком ни одного узора не знаю.

— Научу, — улыбнулась Варвара. — Как время придет.

Хотела я спросить, когда оно придет, как вдруг Тишка с размаху дверь распахнул и вбежал.

— Едут! Едут! Там… — указывал куда-то в коридор. — Они! Едут! На драконе!

Я вскочила, оторвавшись от бумаги, которую Всеслав велел мне переписать трижды, да так и замерла с пером в руке.

— Кто едет-то? Чего орешь? Скажи уж по-человечьи, шальной! — с укоризной произнесла Варвара.

Тишка только помотал головой, бросился в угол, где на полке стоял кувшин с водой. Схватил его и быстро осушил, громко сглатывая.

Мы с чародейкой переглянулись и стали ждать, пока шут утолит жажду. Тишка, похоже, торопился и половину пролил на свой цветастый костюм. Бубенчики на шапке мелко звенели.

— Фуххх… — наконец выдохнул он, взглянул на нас и засмеялся: — Чего сидите? Там такое, а они сидят!

— Да что «такое» — то? — не выдержала я. — Говори уж, не то жабой сделаю!

Шут всерьез верил, что эта волшба мне по силам и частенько жаловался будто Вёльма-лисица угрожает ему скорой расправой. Врал, конечно, паршивец.

— Говори, окаянный, — приказала Варвара, вставая.

Тишка попятился.

— Варвара — краса, седая коса… Ох, злющая же ты! — потом сложил руки на груди и важно на нас взглянул. — Я вам вести принес, а гонца бить запретно.

— Какие вести? Не томи уж!

Даже Василек, дремавший в корзине с Варвариными нитками, проснулся, потянулся и, подняв пушистый хвост, вопросительно смотрел на шута умными глазами.

— Скельдиане! — наконец разродился вестью Тишка. — Корабль ихний, с драконом на парусе, по Марве к княжеской пристани плывет!

— Скельдиане! — вскрикнула я и, бросив перо на грамоту, бросилась прочь.

— Вёльма! — крикнула вслед Варвара. — Вёльма! А ну стой! Ох, лисица бедовая! А ну подожди!

Куда там!

Сколько помню себя, все грезила драккар скельдианский увидеть. Уж и во сне они мне виделись, и от картин в книгах глаз не могла отвести. А теперь вот — сам приплыл, в Трайту, по Марве…

Разве ж я упущу такое! Да пусть хоть Всеслав меня навечно бумаги переписывать посадит! Увижу корабль! Хоть что, а увижу!

Улицы Трайты заполнились людом. Все шли к реке, чтобы увидет настоящее диво — разве ж каждый день по Марве настоящий драккар плывет?

Я, толкаясь и выслушивая ругательства, рвалась вперед. Бежала, не глядя под ноги. Скорей бы, скорей. Тишка с Варварой бежали следом, костеря меня на все лады. Только Василёк, верный кот, ставший вдруг наполовину призрачным, бежал впереди.

Наконец я достигла берега. Людей было столько, что и не увидеть ничего. Подобрав подол платья, стала спускаться вниз, к самой воде. Там и людей поменьше, и видно лучше — никто не хочет в холодную осеннюю реку вступать.

— А будет ли?

— Будет. Хавронья сказывала, из ее окна парус видно было.

— И где ж они, скельяни энти? — кряхтел древний старик, расталкивая люд клюкой. — Поглядеть бы на старости…

— Говорят, мужики у них на аршин выше наших. А еще косу носят и рога на шлемах, — шептала девка в ярких лентах своей подруге.

— Да где ж они?

— Обманули нас что ль? Окаянные…

Я вышла к самой воде, даже дыхание затаила, тревожно глядя на темную стену, закрывшую собой излучину реки. Боги, да где же они?

Народ вдруг притих, заслышав барабанный бой и плеск воды под веслами. А после все дружно вздохнули, завидев, как в город по грязной Марве-реке вплывает могучий драккар, а путь ему расчищает дракон, сжигающий своим дыханием все преграды.

От восторга я невольно вскрикнула и подпрыгнула на месте.

— Вёльма! Скорее! К пристани бежим! — позвала Варвара.

Я сорвалась следом за ней и Тишкой. Василёк бежал с нами.

У пристани народу собралось немерено. Мы с трудом протискивались сквозь толпу. Вначале люди ругались, грозились расправой, а после, увидев чародейские знаки, пропускали. Стражники, что преграждали простолюдинам дорогу, нас так же пропустили.

— Чего же Всеслав нас с собою не позвал? — спросила я, видя заклинателя среди княжеских советников.

— Скельдиан на три дня позже ждали. Вишь переполох какой в городе — не думали, что раньше прибудут.

Я оглянулась на корабль, неспешно плывущий по глубоким водам Марвы-реки.

— В Горячий залив идет, — добавил Варвара. — В него Марва впадает на северном краю Беларды.

— Почему ж Горячим зовется?

— Не замерзает зимой.

Корабль был все ближе и я, широко раскрыв глаза, глядела, стараясь каждую черточку запомнить. На носу драккара стоял мужчина в черном плаще. Светлые волосы его были сплетены в косы, а на голове красовался серебряный обруч. В руках северянин держал белый щит — знак мира. Двое других, помощников его видать, поспешно убрали драконью голову, чтоб та не обидела добрых духов здешних земель.

Князь Мстислав и скельдианский посланник стояли у самого края пристани, ожидая драккар.

Всеслав, стоящий чуть в стороне от остальных, увидел нас с Варварой и Тишкой и махнул рукой, мол, подойдите.

— Чего пришли? Не сиделось в тереме? — сердито спросил чародей.

— Прости уж нас, Всеслав, — ответила Варвара. — Все этот лиходей цветастый. Вбежал, кричать-звать начал, страху навел.

Всеслав еще больше нахмурил брови.

— Уж не поверю, что ты, Варвара, сама с места сорвалась и сюда побежала. Неужто кораблей никогда не видела?

Тут я не смогла смолчать:

— Это моя вина, Всеслав. Как сказал Тишка о скельдианах, не выдержала. А Варвара меня бросать не стала и следом пошла.

Заклинатель помолчал миг, а после кивнул:

— Ладно, так и быть. Оставайся со мной. А ты, Варвара, обратно иди. Нечего здесь всем нам ошиваться. Тишка, бегом к княжьим людям, чего стоишь?

Шут засмеялся, гикнул, покатился колесом, и след его простыл.

Всеслав опять поглядел на меня.

— Не видела скельдиан раньше?

Я помотала головой.

— Если нас станут посланникам представлять, веди себя тише воды ниже травы, а то знаю я таких лисиц.

— Как скажешь, сделаю, — тут же согласилась. — Скажи только, кто прибыл к нам?

— На драккаре этом Ульвар Трехпалый плывет — скельдианский сэконунг — правитель без земель. Каждый год в Трайту заходит, как с промысла идет.

С промысла… слыхала я о таком промысле. Видать немало Ульвар со своими молодцами награбил — вон как богато одет.

— А Трехпалым его за что зовут?

— Оттого, что на левой руке два пальца отрубили. В битве при Риванхилле. Уж почитай с десяток лет назад.

Риванхилл — крепость на ельнийском острове Ширланд. В летописях Лесьяра сказано, что скельдиане двенадцать лет назад с Ельнией войну развязали. Из-за чего уж не помню, да только окончили миром, договор подписали и разошлись восвояси. С тех пор, правда, ни один ельнийский посол на северную землю не ступал, а лодьи скельдиан и вовсе мимо островов с зелеными холмами проходили. Только и виделись сыны двух народов в Беларде, ежели князь Мстислав послов созывал.

— Зачем же Ульвару в Трайту заходить? — задумалась я, вспомнив карту наших земель. — Круг ведь делает. Мог бы по Влатре прямиком в Скельдианию плыть, к самому Эстхейму.

Всеслав улыбнулся.

— Скоро ты учишься, Вёльма! Ульвар не потому в Трайту плывет, чтоб остановку сделать. Князю Мстиславу поклониться и брата повидать.

— Брата? — я удивленно взглянула на скельдиана, стоящего на пристани.

— Ульвар Трехпалый — старший брат Сигурда, посланца конунга Скельдиании Рагнвальда Могучего.

— Вот оно как, — только и произнесла я, глядя на сероглазого скельдиана. Того самого, что солнцем меня назвал. В мыслях имя повторила, которое лишь сейчас узнала.

Драккар замедлил ход, причаливая к пристани. Среди моряков началась возня, поднялись крики. Незнакомые скельдианские слова резали слух — грубее нежели наши, белардские, протяжные, клокочущие. Их язык, которого я ни словечка не знала, нельзя сравнить с песней или сказанием. Что не скажут чужеземцы — все военной командой звучит.

Чтоб лучше увидеть, я вышла вперед и даже привстала на носочки от волнения. Поежилась, подумав, что зря не захватила шали.

Наконец Ульвар сошел на пристань. Тут я увидела на его груди знак — точь-в-точь как у посланца.

— Символ их рода — волк?

Всеслав кивнул.

— Верно угадала. Ульвар и Сигурд из знатной семьи, с конунгом в родстве.

— А у конунга знак драконий?

Заклинатель кивнул и улыбнулся. Рад был, что за короткое время я столько поняла и усвоила.

Ульвар поклонился князю, что-то проговорил. Слов я не услышала — ветер унес прочь. Мстислав ответил, кивнул и пожал руку чужеземцу. После сэконунг обратился к брату, обнял его, громко поприветствовал. Сделав рукой знак своим людям, велел принести князю дары.

Двое дюжих северян вынесли с драккара сундук. Я чуть ли не подпрыгнула, чтоб увидеть, какое диво привез сэконунг, но Всеслав остановил:

— Ишь, чего удумала — не в людской толпе стоишь.

Я покорно отступила назад, так и не увидев скельдианского подарка.

Князь заглянул в сундук и, видимо, ему дары понравились. Я же сгорала от любопытства, наблюдая за ним.

— Что же скельдиан мог князю подарить? — спросила у Всеслава.

— Мало ли… Что угодно мог из похода привезти.

Ульвар, Сигурд и Мстислав о чем-то негромко переговаривались. Даже сильный ветер не доносил до меня их слов. Князь будто бы помрачнел, слушая скельдиана.

После сделал знак, чтоб охраняли драккар, и пригласил сэконунга со всей командой в свой терем.

— Как же они говорят без толмача? — сообразила я, заметив, что мальчишки, знающего северный язык, рядом нет.

— Ульвар Трехпалый немного знает белардский, а что не поймет, так ему Сигурд передаст.

— Разве Сигурд знает наш язык?

Помнится в нашу встречу скельдиан и слова не сказал на белардском.

— Да Сигурд не хуже нас с тобой на белардском болтает, — усмехнулся Всеслав. — Разве что с северным произношением…

— Вот те раз, — только и проговорила я.

Князь и его спутники поравнялись с нами. Я поспешила склонить голову, несмотря на огромное желание получше разглядеть скельдиан.

Мстислав объявил, что в честь гостей устраивает пир и пригласил всех своих приближенных.

Я осмелилась поднять глаза. Ульвар Трехпалый, чье лицо не разглядела вначале, похож с братом разве что серыми как осеннее небо глазами да той, чуть грубоватой, резко очерченной красотой, присущей лишь скельдианам. Взглянешь на одного из их рода и сразу поймешь — не наш, северянин. Будто на лбу у каждого рунный знак тамошних земель написан.

Годами сэконунг и вовсе едва ли не вдвое старше Сигурда. Волосы его — тот же пепел с серебром — сединой подернулись. По лицу морщинки залегли да и глаза не молоды — будто три сотни лет человек прожил, много горестей и лишений принял.

Сигурд теперь не таким высоким мне показался — на полговы ниже брата. Один он — диво дивное, а уж вместе… Ох, непристало мне, простой девке на гостей князевых так пялиться! А оторваться не могу. Будь моя воля — подошла бы и о Скельдиании расспросила.

Видимо, очень уж упорно я на северян глядела. Сигурд взял да и обернулся на меня. Уголки губ чуть приподнялись в едва заметной улыбке. Вспомнил меня, значит.

Думала хоть словечко скажет да ошиблась. Следом за князем вместе с братом так и ушли.

— Всеслав, возьми меня с собой на пир?

Заклинатель удивился.

— Ты ведь не из князевых людей, куда уж?

— Я ученица твоя, Всеслав, — не собиралась отступать ни за что. — Уж больно охота на скельдиан поглядеть. Возьми, а? Я тихо-тихо посижу, послушаю, что говорить будут. Ни словечка не услышишь. Всеслав!

Старик вначале строго сдвинул брови, а после рассмеялся.

— Будет плакаться, лисица. Идем уж, ладно. Сядешь со мной рядом. Только чтоб ни звука.

— Молчать буду, что рыба подо льдом. Чтоб мне век сна спокойного не было!

— Да тебе и так не будет — вон места себе не найдешь, будто волки серые по следам бегут!

Князь с северянами шли впереди всех, сопровождаемые дружинниками в сверкающих латах. Следом за ними следовали люди Ульвара — скипрейд, как назвал их Всеслав на северном языке. А уж после советники князя, воеводы, бояре да мы, чародеи. Женщин среди них раз-два и обчелся, потому на меня частенько удивленно оборачивались. Правда, знак Дома Предсказаний делал свое дело — с чародейки и спрос другой. Если волшбой владеешь, так и до пола твоего дела нет.

Терем княжеский мне еще снаружи чудом казался, а уж как внутрь вошла. Светлые боги, это ж надо такую красоту возвести! Дом Предсказаний и тот меркнет.

Мстислав во главе зала сидел, на невысоком помосте, за отдельным столом. По правую руку от него Ульвар Трехпалый и Сигурд-посланник. По левую — воевода Всеволод, молодой могучий мужик, черноволосый с коротко стриженной бородкой. С тех пор как война с гарнарцами началась Мстислав Всеволода в советники взял. Сказывали люди, боги этому воеводе благоволят. Едва он, сын знатного боярина, в старшую дружину пришел, как снискал воинскую славу силой и смекалкой своей. Дальше, за Всеволодом, Ростих сидел. Я думала с Ладимиром придет — поискала своего любимого глазами да так и не нашла.

Мы с Всеславом по левую сторону от княжеского стола сидели. Напротив северян, что рядком по правую сели.

Я о большем и мечтать не могла — смотрела, слушала, иногда улыбалась, если кто из них мне подмигивал. Казалось мне, после долгого пути водой северяне должны уставшими, измученными быть. Сколько раз слышала россказни о загадочной хвори, что людей в морях постигает. Только вот скельдиане будто и не плыли несколько месяцев по волнам, не боролись со штормами, не терпели голод и жажду. Как с печи за стол пересели! Веселились, смеялись, что-то напевали на северном языке. Смотрела и только дивилась.

— Лисица — синица! Лисица — девица! По морю гуляла, кого там видала? — подскочил Тишка и дернул меня за косу.

— Ах ты ж… — оглянулась я.

Это плут уже успел нацепить другой цветастый наряд, новую шапку с бубенцами да вдобавок еще и обмотался волчьей шкурой на манер плаща. Видать решил скельдианом прикинуться — те плащи без меха не носили.

— И как тебя князь только гостям показать решился?

— А чего? — развел руками дурак. — Вон тебя Всеслав показал, а я чем хуже? И-и-и! Э-э-эх!

Тишка одним прыжком перемахнул через стол, напугав толстого купца. Тот вздрогнул и перелил кубок вина прямо себе на колени.

Шут тем временем оказался меж двух длинных столов, сделал невообразимый кувырок и в струну вытянулся перед князем. Я глядела на него и все дивилась, откуда в таком худющем парне столько силы.

— Гостям твоим, княже, поклон низкий! — с улыбкой выкрикнул шут, а после согнулся прямо пополам, едва ли собственных ног лбом не коснулся. — Дозволь загадку славным мужам скельдианским задать?

— Ну задай, — кивнул Мстислав.

Ульвар насмешливо глядел на дурака, не выпуская из руки чашу с вином. Ни дать ни взять князь. Сэконунги земель и богатства не имели, морем жили. А так — сиди Трехпалый на троне не было б краше правителя!

Тишка самодовольно надулся, упер руки в бока, на носки приподнялся:

— В дальних странах вы бывали, по морям седым плывали, а ответ на слово дурня и до сей поры не знали! Вот скажите мне, северяне, что живет только миг, ранит острее меча, смеется громче смеха, а бьет что плеть со свистом?

Скельдиане из скипрейда Ульвара не поняли ни слова, но дружно гоготали, глядя на ужимки шута. Сам Трехпалый задумчиво почесал подбородок, Сигурд чуть заметно усмехнулся, сказав что-то своему помощнику, а Мстислав только покачал головой.

— Ответа не знаешь? — спросила я.

— А кто его знает? Тишка каждый раз новую загадку выдумывает, а старую забывает.

— Ну неужто прошедшие сто морей не знают? — сощурился шут. — Что живет только миг, ранит острее меча, смеется громче смеха, а бьет — так плеть со свистом?

Он пронзительно свистнул и трое карликов, взявшихся неизвестно откуда, бросились к нему. Я едва не вскрикнула, увидев их.

— Где ж князь таких раздобыл? Никак с ярмарок?

Вспомнила я, как карлики — люди, которых боги отчего-то такими создали — со скоморохами колесили да люд развлекали.

— Сами они к нему пришли, а Мстислав не прогнал. В его теремах еще не то найдется. Иль не знаешь, что забава такая у всех князей — что ни чудней по свету собирать?

Задорно заиграла жалейка. Тишка бросился в пляс с карликами. Северяне, глядя как он прыгает и кувыркается, покатывались со смеху. Когда музыка прекратилась, шут упал, делая вид, будто устал. Отдышавшись, поднялся и повторил загадку.

— Ветер, — произнес Ульвар с сильным акцентом.

Шут захохотал, повалился на спину и стал дрыгать ногами.

— Не угадал, северный волк! — выкрикнул, резко вскакивая на ноги. — У нас в Беларде вон даже лисицы знают!

Меня будто обожгло.

Вмиг захотелось провалиться сквозь землю да так глубоко, чтоб и не нашел никто!

Вот злыдень! Фетюк! Окаянный! Да чтоб ему сотню упырей в дом! Да чтоб шапку его шутовскую собаки разорвали! Да чтоб ему сто лет…

— А ну-ка, лиса-лисица, рыжая синица, скажи, что живет только миг, ранит острее меча, смеется громче смеха и бьет — так плеть со свистом?

Тишка нахально улыбался, упираясь в край стола напротив.

Я густо-густо покраснесла, понимая, что все глядят на меня.

— Ну, Вёльма, чего молчишь? — тихонько толкнул в бок Всеслав.

— Так что? — сощурился шут.

— С-слово, — голос мой дрогнул.

Тишка расхохотался, отчего бубенцы на шапке дружно зазвенели.

— Наши лисицы северных волков перегнали!

Сказал и укатился прочь колесом.

Ульвар благосклонно кивнул, прислушившись к Мстиславу. Всеволод поднял кубок и подмигнул мне.

Сигурд, не отводя от меня глаз, что-то спросил у своего помощника. Тот быстро ответил и кивнул.

Снова заиграла жалейка и о дурацкой шутке Тишки все позабыли. Вообще не понимаю, что смешного в нем находят. Дурень и проделки его такие же!

Все позабыли да не все. Сам шут подскочил ко мне сзади, опять дернул за косу и на ухо пропел:

— Волчьи ягоды — отрава, а лисьи — и подавно!

Сказал и выхватил у меня из рук яблоко, которое я едва-едва с блюда взяла.

— Да чтоб тебя, шалопая! — вырвалось у меня.

Сказала б еще много чего да только плут этот вмиг в другом конце зала оказался.

Люди добрые, да что за напасть-то такая? Вот привязался ко мне!

Краска снова прилила к лицу, как увидела я, что Тишка подошел к Сигурду и положил перед ним мое яблоко. Положил и сказал что-то, расхохотался и убежал.

Скельдиан взял подношение и долгим взглядом посмотрел на меня. Не холодно, как в прошлый раз, а с улыбкой. Поднял кубок и кивнул. Я, растерявшись, поспешно ответила тем же.

Вот Тишка, вот дурак ушлый! Ох, попадись ты мне, ох, попадись! И косточек не оставлю!

До окончания пира шут, слава богам, обо мне не вспомнил. Скакал перед захмелевшими северянами, их развлекал. Однажды так разошелся, что схватился за меч одного из скельдиан, но тот так грозно на него зарычал, что Тишка ойкнул и попятился, а я ехидно усмехнулась.

— Пора и честь знать, — сказал наконец Всеслав.

Мы с ним поклонились князю и ушли. Мстислав едва удостоил меня взглядом. Оно и верно — кто ж я такая, чтоб сам князь мне что говорил. Всеславу вот и улыбнулся, и доброго пути пожелал.

Как вышли из терема, путь нам двое скельдиан преградили. Третий, в котором я помощника конунгова посланника узнала, вперед вышел. Поклонился мне и протянул маленький кожаный мешочек.

— Ярл Сигурд, сын Олафа Черного Волка, велел передать тебе этот подарок и низкий поклон.

От неожиданности я растерялась, приняла дар и, едва переведя дыхание, спросила:

— Отчего вдруг подарок?

— Ярла Сигурда порадовал твой ответ на загадку княжеского дурака, — проговорил скельдиан. — Примешь его дар?

— Передай своему ярлу мою благодарность и скажи, что я принимаю его с радостью.

Северянин еще раз поклонился и быстро ушел.

Под любопытным взглядом Всеслава я открыла мешочек. На ладони оказался маленький серебряный медальон с незнакомой скельдианской руной.

— Добрый знак, обережный, — одобрительно проговорил Всеслав.

Я сжала в кулаке подарок и улыбнулась.

— Что ж это значит? — спросила я Всеслава, пока обратно шли. — Отчего Ульвар раньше в Трайту зашел? Уж не гарнарцы ли…

Зябко поведя плечами, я внимательно поглядела на старика.

— Замерзла?

Кивнула в ответ.

— Ничего, придем скоро, отогреешься. Да и самому мне не по нраву, что скельдиане так скоро пришли. Северяне не любители свои порядки нарушать. Раз уж пришли, знать, чего случилось. Сдается мне, ельнийцы тут замешаны.

— Ельнийцы? Так они ж со скельдианами вроде…

— То-то и оно, — склонил голову Всеслав. — Боюсь, как бы ельнийцы с Мстиславом не рассорились из-за скельдиан. Ульвар не дурак, знает, что будет ежели его драккар бок о бок с ельнийским пойдет.

— По Марве?

— Ельнийцы по морям в этот раз не пойдут — по рекам — Влатре, Дарине и Марве под конец.

— Какие они, ельнийцы эти?

— Что, на скельдиан насмотрелась, теперь новых подавай? — усмехнулся Всеслав.

— Отчего ж нет?

— Ну, прибудут, вместе встречать пойдем.

Вернулись мы в Дом Предсказаний, а там Варвара — встревоженная, на месте усидеть не может, вышивку свою бросила и одно у окна нас высматривала.

— Стряслось что? — нахмурился Всеслав. — Ты будто птица вспугнутая.

— Гость у нас, — проговорила чародейка. — Издалече пришел. С Лесьяром теперь беседует.

Взглянула только на Всеслава и тот будто понял сразу.

— Ростиха нынче нет, сюда его зови, пусть мне все скажет.

Варвара сразу бросилась повеление исполнять.

— А ты, Вёльма, дай мне отвару горячего испить. И гостя приготовь чем попотчевать. Да и сама укутайся — вон нос красный какой.

Не успела я исполнить работу эту, как дверь распахнулась и на пороге Варвара появилась, а следом…

Так и я ахнула, стоя с кувшином в руках.

Странник… Уж сколько лет их не видала.

Высокий, уже немолодой, лицо суровое обветренное, волосы короткие седые, бороды вовсе нет. Одежда на нем черная, запыленная, кое-где вытерлась да порвалась, а за поясом меч, чьи ножны сплошь чародейскими знаками покрыты.

— Тихого вечера, отец, — поприветствовал странник Всеслава, лишь чуть склонивши голову. — Дозволишь отдохнуть в твоем чертоге?

— Входи, будь как в доме родном, мы странникам всегда рады. Как звать тебя прикажешь?

— Мраком зовите.

— Темное имя, — отозвалась Варвара. — Не сулит добрых вестей.

— С добрыми бы и не явился, — молвил, чуть обернувшись на нее странник.

— Согрейся с дороги, — я поставила вначале перед ним, а после и Всеславу кружку варвариного отвара, который едва ли не любую хворь исцеляет.

— Покрепче бы чего, — ответил странник. — Варевом вашим не согреешься слишком.

— Другого не держим, — процедила я.

Ишь какой! В гости его позвали, угощаем, приютили, а он и носом крутит — все не то да не так. Неужто все странники такие?

Кот Василёк спрыгнул с узкой лежанки и неспешно подошел к гостю. Понюхал полы его одежд, внимательно осмотрел, обошел трижды, а после мяукнул — вроде одобрил — и вернулся на прежнее место.

— Признал тебя зверь наш, Мрак.

— А меня редкий зверь не признает, — сощурился странник. — Зверь не человек, он чует кого своим принимать. Тебе, заклинателю, ли не знать?

Всеслав пропустил мимо ушей и слова, и тон гостя.

— Нечасто у нас странники бывают, — начал он. — Что привело тебя в Дом Предсказаний?

Мрак медленно оглянулся на Варвару, что стояла у окна, сложив руки на груди и поглядывая в вечерние сумерки.

— Вон чародейка твоя верно сказала — не сулит мой приход добрых вестей. С темными и пришел.

Варвара подняла глаза и тут же опустила. Задели странника ее слова да и сам он — палец в рот не клади.

— Издалека я прибыл, — продолжил Мрак, — с юга…

Все мы — я, Всеслав, Варвара молчали, ожидая его следующих слов.

— У Ломоть-града был, когда гарнарец его дотла сжег. Сам бился, видел какую погань каган на нашу землю приволок. Теперь вас предупредить хочу. Шаманы гарнарские — не чародеи наши, едва сил хватит.

— Так кто ж они? — вырвалось у меня.

— Нелюди, — ответил Мрак. — Наполовину в Изнанке ходят. Обряд у них есть — такой, что силу прибавляет немереную. Одним знаком руки такой шаман десяток человек уложить может. Гарнарцы по чародею в отряд берут — оттого и войско их сильное.

— Как же с ними совладать? Разве нет у нас силы, чтоб против шаманов поставить? Светлые боги поди не дремлют, у них своя защита имеется, — холодно проговорила Варвара.

— Тебе-то уж точно не совладать, помощница, — усмехнулся Мрак. — А вот Всеславу да Ростиху можно. Сила большая нужна. Да не надуманная, а природная, с даром обретенная. Вон как у девки, — на меня кивнул. — Встретился мне парнишка один, из Кахрета родом, с предгорья, на его руке пятно черное было. Он сказал, то шаман гарнарский его проклял. Через три дня не стало кахретца, ушедшая забрала.

— Что ж заклятие не снял?

— Не смог, — уверенно заявил Мрак. — Такой волшбы даже мне видеть не случалось. И узор незнакомый, и плетение чужое, а уж нити…

— Что с нитями? — спросила я. Моя волшба ведь на нитях и держится.

— Крепкие они очень. Разорвать трудно. Будто веревки свитые.

— Сильны шаманы Ихмета, — Всеслав задумчиво почесал бороду. — Их-то видел?

— Видел, — кивнул Мрак. — С одним даже побиться успел. Ох и могуч оказался, погань черная. Мы с товарищем только вдвоем его и одолели.

Странник в очередной раз отпил из кружки пряный, терпкий напиток.

— Ладное зелье сварила, чародейка…

— На здоровье, ведун, — нехотя ответила Варвара.

Он едко усмехнулся и тем сразу Ладимира моего напомнил.

— Еще что видел? Рассказывай, — напомнил Всеслав.

— Много видел, очень много, — задумчиво проговорил Мрак. — Видел, как шаман одним взмахом посоха десяток людей убил. Видел, как на Изнанку вмиг прошел. Еще видел, как из этой самой Изнанки теней выпускал.

Я вмиг похолодела да так и застыла с открытым от ужаса ртом.

— Испугалась, рыжая? — тут же спросил странник.

— Да кто угодно испугается. Разве ж можно призраков в явь пускать?

— Еще как можно. Да не просто призраков, а темных, тех, что злым духам служат. На моих глазах шаман пятерых на деревню напустил — вмиг ни души не оставили. Кто от страха помер, кого сожрали, а из кого и жизнь выпили. И людей-то там было — бабы, старики да дети…

Я опустилась на лавку — ноги подкосились. Перед глазами будто воспоминания поплыли — крики о помощи, детский плач, горящие дома, отчаянные мольбы к светлым богам, что не спасли от страшной гибели. И тени — темные, полуживые, что ветер скорые и легкие как облако. Их рев, зловещий смех, рычание над ухом и свист, когда меч проходит сквозь полувидимое тело.

Всеслав сидел, прикрыв лицо ладонью. Я — опустив глаза на пол. Только Варвара непонимающе развела руками.

— Вот что я видел, други, — негромко произнес странник. — Вот, что с юга к вам идет. Шаманы Ихмета властны над явью и над Изнанкой. Не знаем мы точно, где граница их власти лежит.

— Найти ее тяжело будет да и не успеем, — со взходом ответил Всеслав. — Ладно, Мрак, ты устал с дороги, отдохнуть должен. Иди, а после мы потолкуем еще с Ростихом. Варвара, устрой гостя.

— Благодарствую, отец, — странник поднялся на ноги.

— Идем за мной, — проговорила чародейка.

Мрак холодно поглядел ей вслед и вышел.

Стоило двери за ними закрыться, как я к Всеславу бросилась.

— Да как же так… Разъясни, что ж я увидела? Морок он будто навел…

— Не бойся, Вёльма, не морок это. Мрак нам часть своей памяти отдал. Позже и ты научишься. Любой, у кого дар есть, видеть может.

Заклинатель грустно улыбнулся и погладил меня по голове. Добро так, ладно, по-отечески. От родного отца вжизнь бы ласки не дождалась.

— Устали мы все, Вёльма. Ступай домой, вечер уж.

Спорить с Всеславом никогда не решалась. Говорит, значит, прав. Слово его — закон для меня. Да и незачем спорить. Заклинателю мудрости не занимать, попусту не болтает, что делает — знает всегда. Не было обиды, когда не все говорит. Пусть и с Мраком беседу поведут без меня, слова не скажу. Куда мне, необученной?

— Тихой тебе ночи, Всеслав, — поднявшись, проговорила я. — Не думай дурного.

— И тебе тихой ночи, девонька, и тебе…

Дрожащий огонек лучины бросал на стены причудливые тени, танцующие под неслышную человеку музыку. С улицы, через плотно закрытые окна, доносились привычные звуки. Вон процокали копыта одинокого заплутавшего всадника. Прошли, чеканя шаг, караульные. Подгулявшие мужики, шатаясь, прошли по узкому переулку от ближайшей корчмы за углом. Их пьяные голоса далеко разнеслись по спящим улицам. Откуда-то донесся лай встревоженной собаки.

Тоненькая полоска лунного серебра светилась меж темных ставней. Я улыбнулась, приметив ее.

Волосые его — пепел с серебром…

И вправду — ни у кого из белардцев не видела таких волос. Хоть и славился мой народ белокуростью. Косы у наших девок все больше пшеничные, теплые, как солнышко их согрело. А скельдиане — как есть холод. Северные ветры навеки в их облике запечатаны — сталь и морская вода в крови свое берут. Коли увидишь раз истинного скельдиана вжизнь ни с кем не спутаешь.

— Ты чего не спишь? — тихо прошептал Ладимир, приподнимаясь на локте.

Я ласково провела рукой по его лбу, отводя в стороны растрепавшиеся пряди.

— Не спится чего-то…

Он поцеловал меня в плечо, а после сгреб в охапку и прижал к себе.

— Ох, лисица ты, лисица, рассвет ведь скоро.

— Погоди, не скоро еще, — прошептала, удобней устраиваясь на его груди. — Луне-девице еще не все песни пропели.

Ладимир взял в ладонь скельдианский медальон, что с моей шеи упал.

— Не сняла еще? Не боишься чужие знаки носить? — в голосе слышалось недовольство.

— Всеслав сказал, руна силы. Хельга выбор одобрила, мол, знал посланник, что дарить.

— И чего тебе втемяшилось со скельдианами дружбу водить? Не всем посланники северян подарки дарят.

— Да ты никак ревнуешь? — я приподнялась и заглянула ему в глаза. — Отвечай!

Ладимир на миг отвел взгляд.

— Вздумай мне какая королевна заморская подарки дарить, так ты первая б ей косы повыдирала.

— Ладимир… — я даже засмеялась. — Ох, ты ж какой… Это ж и заговорить ни с кем нельзя?

— С Всеславом, Осьмушей и шутом этим говори, сколько влезет, а с другими, чтоб и не думала! — он шутливо погрозил мне пальцем. — Коль увижу с кем, так…

— И что ж? В жабу неужто скельдиана превратишь?

— Превращу и не гляну, что посол чужеземный. Будет северным волкам лисиц наших уводить!

— Да кто ж меня уведет-то? — прошептала тихонько. — Сама не пойду…

Договорила и поцеловала его. Ладимир отстранился на миг и ловко цепочку с шеи моей снял.

— Так-то лучше будет, — и отложил в сторону.

Горестной песней, плачем похоронным звучали над землей белардской черные вести с юга. Орда гарнарская все глубже заходила. Наши, хоть и медленно, да все ж отступали. Мстислав всю армию поднял, всех мужиков по городам и селам собрал. Мальчишки безусые и те в войско шли.

Трайта наша не столицей, а военным лагерем стала. Повсюду без устали работали кузни — ковались новые мечи, точились секиры, копья тесались из стройных дерев. Повсюду дружинники и простые вои встречались. По княжьему приказу у торговцев собирали товар — продовольствие для армии.

В толпе все больше женщин с покрытыми черным головами появилось. Вдовы, матери, дочери — все к капищу шли, вознести молитву Ларьяну, чтоб тот принял их погибших и дал покой и отдых.

Прекратились песни и гуляния, что завсегда на площадях городских разворачивались. Скоморохи поутихли и попрятались. Вместо них на улицах сотни предсказателей лживых и вещунов вышло. Брали они бесстыдно монеты за то, что говорили родственникам воинов. Смело врали в глаза матерям, женам, отцам, дедам и детям. Улещивали сладкими словами и знай деньги тянули. В Доме Предсказаний быстро про то прознали и князю сообщили. Чтоб смуту в народе дальше не сеяли, Мстислав велел каждого, кто начнет в городе лиходействовать и знающим притворяться, ловить и в темницу чтоб не повадно было.

Ростих и вовсе народу объявил, что кроме его самого и его чародеев никто не смеет предсказывать и другую волшбу творить. Жрецам молодых богов и тем лишь малое было позволено — обряды в точности с древними порядками проводить, а волшбы не касаться. Не их то дело.

Я все ждала вестей из родного дома, из Растопши. С каждым днем больше и больше тревожилась, что молчат они. Молчат и не отвечают. Дошли ли гарнарцы треклятые до тех мест — не ведаю, а как представлю, что старый мой дом, что еще прадед Первак строил, спалило поганое пламя шаманов ихметстких, так холод по коже бежит.

Молю богов о том, чтоб успели они за стенами Ножова-Града укрыться да чтоб отвел Ларьян стрелы гарнарцев поганых от родни.

Осьмуша все так же у Зорана учился. Темный жрец поведал ему, как дар ушедшей усмирить и подчинить себе. С той поры перевертыш переменился. Не стало более пугливого паренька, что просил дозволения за нами в Трайту идти, другой явился ему на смену. Посвежел Осьмуша, будто выпрямился, глаза новым огнем заиграли. Сказал мне как — то Всеслав, что это оттого, что природу свою принял. Не сразу научится собой владеть — годы нужны — а все ж легче ему стало.

Ладимир у Ростиха так и учился. В один день радостный пришел, сказал, мол, посох скоро примет. Я только порадовалась за любимого. Уж кому как не ему чародеем быть! Самой-то учиться и учиться еще премудростям заклинательским.

Оказалось ведь не просто животное усмирить, потянув за золотую нить. Не в этом искусство наше заключено. Языки зверей понимать нужно, сквозь них в Изнанку проходить, уметь читать прошлое, заговоры целебные знать еще нужно, в Яви и Нави ходить… Столько всего, что и неупомнишь. Оттого и спешил Всеслав с обучением моим. Лишний раз напоминал, что рука ушедшей не первый день на его плече холодной ношей лежит. Того и гляди явится строптивая баба и уведет чародея в навь, не отпустит. Да кроме волшбы еще многому меня учил — языкам, истории, книги древние читать велел.

«Тебе, Вёльма, тяжкую ношу предстоит на плечи взять. На мое ведь место сядешь, с князем говорить станешь. Должна ты много знать, много уметь.»

Ясно я понимала, что только после смерти его и получу посох.

Улицы Трайты непривычно тихими были — не в пример былым дням приморилась наша столица петь да гулять. Уж не звучали разухабистые песни скоморохов, не звенели гусли, не плакала надрывно жалейка.

Несмотря на утренний час, не было бойкой торговли на площади. Всего три ряда заняли купцы. Покупатели, которых хоть и много было, все ж невесело бродили, только поглядывая на товар.

Я шла, с опаской поглядывая по сторонам. Солнце, скрытое тучами, взошло три часа назад и сулило безопасную дорогу. В последние дни люд побаивался свободно разгуливать по городу. Даже удвоенная охрана и постоянные объезды стражниками улиц, не помогали.

Война принесла в спокойную Трайту страх. А страх породил панику и толкнул многих в ее пучину. То и дело приносили вести о грабежах и нападениях. Вчера вон и вовсе Хельга рассказала об убитой девице — дочери зажиточного купца. Мол, нашли ее в переулке, недалеко от нашего дома, раздетую, всю избитую. Кто совершил такое — концов не найти. Ясное дело, что бедняки, взявшиеся грабить богачей.

— Гнев! Гнев богов сошел на нас! — кричал исхудавший нищий, издали кажущийся стариком. В своих лохмотьях, он выглядел таким жалким и несчастным.

Указывая пальцем на небо, он стремился что-то показать бредущим понурым людям. В Трайте его хорошо знали и звали Прошенькой. Каждый день он садился на одной из торговый площадей и просил милостыню.

— Гнев их спалит нас дотла! Всех сожжет! Всех! Берегитесь, смертные!

Я приостановилась возле нищего и, быстро наклонившись, бросила монету в его деревянную миску. Сколько мне не рассказывали о нищенских бандах, где милостыню отбирают и делят после на всю общину, все равно подавала тем, кого было особенно жаль. Прошеньку не трогал никто. Таких людей как он называли детьми богов и жалели. Говорили, будто он лишился ума и оттого всегда говорил правду, видел грядущее. В тяжелое время к нему прислушивались внимательней — люди искали спасение от высших сил везде, даже в словах обезумевшего нищего.

— Да простят тебе боги, темная дочь, — сипло прошептал Прошенька, жадно схватив мое подаяние. — Да помилуют тебя!

Я отшатнулась, споткнувшись о камень и пошла быстрее.

Свернула в переулок, желая сократить путь и не слышать больше криков безумного. Отчего-то слова его напугали меня.

— Подай мне, девица, подай на хлеб! — вцепилась в руку тощая беззубая старуха с растрепанными редкими волосами. — Подай монетку!

— Нет у меня денег! — я оттолкнула ее. — Уйди с дороги!

Старуха громко закричала и вцепилась в медальон — знак Дома Предсказаний.

— Чародейка! Ведьма! — завопила она во все горло.

Я пыталась освободиться от ее цепких сухих рук, намертво схватившихся за мой медальон.

— Вы! Вы! Живете как князья, а мы голодаем!

— Пусти меня, злыдня! — я отттолкнула ее и старуха ударилась о каменную стену дома.

Собралась было бежать, как вдруг дорогу преградил здоровый мужик, вышедший неизвестно откуда. Толстый живот с трудом прикрывала засаленная рваная рубаха. Разило от него грязью и застарелым потом.

— Дому Предсказаний следует делиться с людьми, — строго проговорил он. — Доставай кошель по-хорошему, а не то…

Я оглянулась и похолодела.

Меня окружили чуть ли не два десятка нищих разных возрастов. Мужики, бабы со злющими горящими глазами, грязные дети, усмехающиеся вместе со взрослыми. Старики и старухи, шепчущие проклятия.

— Отдавай свой кошель, ведьма! — крикнула растрепанная молодая девка в одной только рубахе, босая. — Не то оборву косы твои рыжие!

— А эту цацку мне давай! — прежняя старуха сорвала с шеи знак Дом.

— Верни, старая карга! — хотела кинуться я.

— Обожди, чародейка, — чьи-то руки схватили меня за плечи. — Ребяты, а ну!

Четверо кинулись ко мне. Сорвали с плеч плащ, с пояса кошель с несколькими монетами. Та самая девка примерялась к платью с вышитыми узорами.

— Добрая ткань, — пропела она. — И стоит видать как купеческий дом!

— Уйди, шлёнда! — я изловчилась и ударила паршивку ногой в лицо. Девка с криком упала, а как поднялась, так по лицу ее бежала кровь от разбитого носа.

— А ну-ка держите ее! — крикнула она и, мигом поднявшись, ударила меня в живот.

Я задохнулась от боли и бессильно обвисла в руках толстяка. Миг померк и стал будто красным. Во рту появился привкус крови от прикушенного языка.

— Глядите-ка, чародейка, а будто и смертная! — засмеялась моя противница.

Она схватила меня за косу.

— Как есть ведьма!

— Будет тебе, Льянка, ладная девка, пригодится еще, — хохотнул другой мужик, снимая с меня башмаки.

— Дружина! — прокричал кто-то.

Нищие мигом стали разбегаться кто куда.

Льянка, тварь поганая, ударила меня по лицу. После крепкие руки разжались, и я упала на землю.

Всадники спешились и быстро ринулись ко мне. Пятеро пеших, в доспехах с княжьим знаком, рванулись следом за нищими.

Один поднял меня и бросил на плечи свой плащ.

— Жива ли? — спросил.

— Жива, — прошептала в ответ разитыми губами.

Страх сильнее, чем боль. Сроду меня не бил никто так. Лянка пару раз приложила да толстяк тот еще добавил. Тело так и ноет.

— Что ж тебя в проулок этот понесло, Вёльма?

— Откуда имя знаешь? — сумела удивиться я.

— У князя на пиру видел, — ответил стражник, помогая подняться. — Ученица Всеслава ты. Лица их хоть видела?

— Я быстро кивнула.

— Ну и ладно. Остафий, — обратился он к своему товарищу, — Я девку отведу в Дом Предсказаний да допрошу, и ты после туда приходи.

Тот согласился.

— Как звать-то тебя? — спросила я, чуть придя в себя. — А то мое имя знаешь, а я твоего нет.

— Некрасом зови, — ответил стражник.

Я сидела, закутавшись в теплую варварину шаль. От тряски зуб на зуб не попадал — вот что значит перепугаться до смерти.

Василек теплым комком прижался к боку и громко мурчал, успокаивая меня. Варвара хлопотала, делая мне лекарство. Всеслав, разозленный случившимся, схватил посох и ушел куда-то.

Некрас, что спас меня от разбойников, ушел вместе с товарищем своим, Остафием. Тот пришел позже, сказал, мол, нескольких поймали и бросили в темницу, еще раз расспросил меня.

— В рубашке родилась, — подмигнул Некрас и ушел.

Про случившееся вмиг прознал весь Дом Предсказаний.

Ладимир и Осьмуша примчались стоило мне вернуться. Первый укорил меня за то, что без него пошла, обнял, пообещал теперь ни на шаг не отходить, а второй обещал страшные проклятия всем, кто смел Вёльму тронуть.

Строго-настрого наказав мне без него и шагу не ступать, Ладимир ушел к Ростиху. Осьмуша посидел еще немного и тоже ушел. Остались только я, Варвара да Тишка.

Шут не носился, не шутил, сидел спокойно на полу у моих ног и напевал под нос грустную песенку.

— Вот, испей, дрожь уймется, — подала кружку Варвара. — Давай помогу, не то расплещешь. Ох, светлые боги, вжизнь такого не было, чтоб чародеев били!

Шут широко улыбнулся и положил голову на мои колени.

— Давай я тебе сказку расскажу?

Поднял голову и сел, развернувшись ко мне лицом.

— Уйди, дурень, ей не до твои сказок!

— Злющая ты баба, Варька! — скривился шут. — Я ж как лучше хочу.

— Знаю я, как ты лучше делаешь! Шел бы уж к князю!

— И что ж это? — шут упер руки в бока. — Я уйду, а лисица горевать станет.

— Есть кому ее утешить!

Тишка фыркнул.

— Он ей сказку не расскажет.

Варвара только махнула рукой.

— Говори уж, окаянный!

Тишка важно надулся, напуская на себя умный вид. Я даже усмехнулась, завидев такое. Шут еще больше заважничал:

— Дед мой, старик беспамятный, которому надвое бабка сказала будто проживет он три сотни лет, сказ такой вел. Жила на краю села девка — ладная такая была, пригожая, всякий кто увидит, любовался только. Бедная та девка была — ни гроша за душой, ни платья в сундуке. Босая ходила, зарабатывала тем, что поденную рабоут у купца тамошнего выполняла.

Многие проезжие, кто видел ее, заглядывались на нее, на свидания в сумерках звали. Девка только смеялась, но ни к кому не ходила. Замуж многие звали ее — и кузнец Прон, и пастух Сёмка, и пахарь Неждан, да и сын того ж купца, Стоян. Той бы, дуре, согласиться да пойти. Оно и понятно — живет на отшибе, с матерью старой. Вышла бы замуж и будет ладно. Так нет же, все она отказывалась. Говорила, мол, судьбу свою ждать буду, не объедешь и на коне ее, родимую. Ну а как звали ту девку, дед мой запамятовал.

Здесь шут поерзал, сел удобнее и продолжил:

— В общем, год ждала, другой ждала, женихи уж на других женились, детей завели. В деревне все над девкой смеялись, мол, упустила счастье свое. А она им: «мое счастье посчастливей вашего будет, только на порог еще даже не ступало». Опять смеялись над ней. Прошел еще год, девке уж два десятка лет минуло. Селяне уж и думать о ней забыли — мол, умрет старой одинокой в нищете.

Зимой холодной, пока вьюга пела за окном свою песню, постучался в дверь крайне хаты гость — больной весь, замерзший, с дороги сбившийся. А в хате той как раз девка наша с мамкой своей жила. Приняли они гостя, обогрели. Тот на другой день взял и слег в горячке. И пока хворал он, вьюга ни на день не утихала. И как выдюжал ничуть не утихала, и как на ноги встал. Старики в селе говорили, не было сто лет такой лютой зимы.

Совсем ожил гость, по хозяйству помогать стал, отблагодарил хозяйку за заботу, а как уезжал, пообещал девке-красавице, мол, вернусь за тобой. И уехал.

Ждала она до лета, после до осени, до весны — не было гостя ее. В деревне все больше потешались над ней, а девка, знай смеялась. «Вам моего счастья не понять. Ждать его буду и пока не дождусь, с места не двинусь, не постарею, чтоб красавицей счастье встретить, не захвораю, чтоб здоровой быть, не умру случайной смертью, потому как на роду счастливой быть написано.»

В голос смеяться стали над ней, а меж тем примечали, что не хворала она, годы не властны над красотой были, сколько не случалось бед, ни в одной не страдала. Решили люди, что темным колдовством девка балуется, ведьмой прозвали.

Умолкли только когда через три года вернулся гость ее незваный. «Вернулся я к тебе, — сказал, — уж прости, что долго шел, так ведь князь на службу призвал, в земли далекие». Собралась девка и уехала, мать старую забрала. Люд только дивился, мол, вот как выходит иной раз.

Шут поглядел в потолок и добавил:

— А все оттого, что как веришь в счастье, так оно и приходит. Сильно веришь — большое счастье, слабо — стороной и малое обойдет. Ну как, понравилась сказка?

— Хорошая сказка, — кивнула я.

— Все бы тебе сказки говорить, — пожурила его Варвара. — Лучше б…

Не закончила. Дверь отворилась.

— Вот что, Вёльма, собирайся и домой пошли, натерпелась уж сегодня, — решительно проговорил Ладимир, садясь рядом со мной. — Будет тебе одной по улицам ходить.

Осторожно коснулся моего лица, раглядывая здоровенный синяк.

— Ясну бы сюда, — проговорил. — Она бы вмиг вылечила.

— Я и сама ее вылечу, — резко ответила Варвара. — А домой тебе и впрямь пора, Вёльма. Сейчас только снадобье с собой дам.

Василек открыл зеленый глаз, и с интересом взглянул на Ладимира.

— Сторож твой? — усмехнулся мой любимый.

— Навроде того — не даст в обиду.

Тишка прищурился и быстро поднялся. Поклонился.

— К князю пойду! — громко сообщил нам. Потом склонился к Ладимиру и добавил: — Холод ночной да огонь, смотри, сбереги лисицу!

Сказал и ушел.

— Вот так приятель у тебя, — вслед ему посмотрел ведун.

— Тот еще подлец, — ответила я.

Ладимир обнял меня и к себе прижал.

— Не отпущу тебя больше никуда, ни на минуту не отпущу.

Обняла я его, глаза закрыла, а по лицу слезы. Страшно, как же страшно мне теперь — за себя, за Ладимира, за близких, за друзей своих. Беда вон как близко ходит, как возьмет за плечо, так и не увернешься, не вырвешься из лап ее цепких.

Близился тот день, когда ельнийский королевич прибудет в Трайту, чтоб на Сияне Мстиславовне жениться. Прибыть он должен с малым сопровождением, без шума, а Всеславу прием скромный, но достойный оказать положено.

Верно Мстислав решил — Ельния Беларде хорошей помощницей станет. Гарнарская орда сильна и все сильнее становится. А у ельнийцев и армия крепкая, и чародеи сильные, и друзья-соседи надежные.

Саму Сияну я так и не видела. Всеслав, с детских лет знающий княжну, говорил будто очень она красива. Оттого видать так и назвали. А уж какова та по нраву, молчал. Да и не спрашивала я — мне-то что? Будто дружить собралась!

Наконец пришла весть с быстрым соколом о том, что через два дня прибудут ельнийцы в столицу. Всеслав тут же забегал, засуетился, князю доложил, мне готовиться к встрече велел — мол, чародеям полагается на приеме присутствовать.

«И тебя, Вёльма, возьму, только смотри ж не вычуди чего!».

Надела я лучшее платье, с вышивкой, что сама сделала, заплела косу, новый знак Дома Предсказаний надела. Всеслав на потерю мою рукой махнул и велел новый медальон дать — мол, разбойники своё получат, а ты не горюй. Погляделась в зеркало — та же рыжая девка, что и прежде. А после надела новое синее корзно с тонкой меховой оторочкой — Варвара подсказала купить, мол, будет тебе как деревенская оборванка бегать, чародейка ведь теперь. Хотела обидеться на такие слова да не стала — разве ж на правду обижаются?

Собрались мы в княжьем тереме, в зале, где Мстислав всегда послов встречал. Сам князь сидел на троне, с ним рядом советники, воеводы, чародеи. Ростих, Велимир по левую сторону, а следом Всеслав. Даже Зоран, темный жрец ушедшей пришел. Вернее, позволили. Обычно ведь нигде его не увидишь.

Я мельком переглянулась с Ладимиром — они с Ростихом были ближе всех к князю — и улыбнулась. Красив сегодня мой милый, как никогда в глазах его колдовской огонь горит.

Невольно коснулась я перстня серебряного на руке. Его подарок.

«Будет тебе скельдианские руны на себе носить», — сказал.

На перстне высечен знак Ладьяры, самой младшей дочери Ларьяна-батюшки, той, что всем любящим помогает, хранит от бед и благословляет своей рукой.

Ладимир легонько кивнул мне в ответ.

Двери распахнулись, и в зале появился княжий глашатай.

— Сын Его Величества, короля славной Ельнии, Гарольда Четвертого из дома Уэстландеров, принц Дориан Уэстландер, законный наследник Ельниий, герцой Хамптоншира и Нейтона, верховный владетель острова Ширланд, — громко объявил он.

Я увидела, как вмиг изменились лица скельдиан. Не по нраву было послам Рагнвальда Могучего, что пред ними их давние недруги предстанут. Да делать нечего — раз приехали в Трайту, терпите. Как говорил мой дед, назвались груздями — полезайте в кузов.

Ельнийцы явились скоро.

Впереди шел сам принц — высок, крепкого сложения, в простом, но добротном доспехе, сделанном на западный манер. С мечом за поясом, в темно-зеленом плаще и непокрытой головой. Бороды, как большинство ельнийцев, он не носил. Темные волосы были коротко пострижены. Лицом принц Дориан — не красавец. Грубоватые черты — широкие скулы, прямой подбородок, темные внимательные глаза, сведенные брови. А уж сколько лет ему так и не признаешь вовсе.

Не дойдя до трона Мстислава с десяток шагов, принц остановился, преклонил колено. Его люди последовали своему повелителю.

Я, лишь немного успевшая изучить ельнийский, понимала через слово, но Всеслав шепотом подсказывал.

— Приветствую великого князя, правителя богатой и прекрасной земли, прозванной Белардой, — четко проговорил принц. — Я пришел к вам с миром, чтобы осуществить наш давний уговор и помочь вашей светлости в войне с гарнарским ханом Ихметом.

Ельнийский язык приятней скельдианского. Звучит плавно и бегло, нет в нем клокочущих звуком и рычащих слов. Понравился он мне сразу.

— Поднимитесь, Ваше Высочество, — я едва не охнула, когда князь на чистом ельнийском заговорил. — Не следует сыну короля на коленях стоять.

Дориан поднялся.

— Я рад видеть вас здесь, — продолжил Мстислав. — Путь, что вы проделали, был долог и полон опасностей. В Трайте под моим кровом вы найдете отдых и безопасность.

— Благодарю вас, — ровно, без чувств, проговорил принц Дориан. — Прошу, примите дары с моей родины.

По его сигналу двое слуг в чудных ельнийских одеждах внесли маленький сундучок, поставили перед князем и открыли.

Я ахнула вместе со всеми, увидев драгоценные каменья, чья россыпь искрилась радугой в косых солнечных лучах.

— Земля, на которой я вырос, славится своей щедростью, — не без гордости проговорил Дориан. — Ее долей я делюсь с вами, великий князь.

— Благодарю вас за щедрый дар, Ваше Высочество, — склонил голову Всеслав. — В вашу честь сегодня вечером будет дан пир, а пока вам следует отдохнуть с дороги, а после мы поговорим наедине о наших делах.

— Мне приятна ваша забота, великий князь. Я и мои люди устали после долгого путешествия, и мы будем рады обрести отдых. Но вначале смею просить вас исполнить мою просьбу.

— Я выполню ее, — согласился Мстислав.

— Я бы хотел увидеть мою невесту, княжну Сияну, о красоте которой ходит столько легенд.

— Еще бы! — хмыкнул мне на ухо подошедший незаметно Осьмуша, которого Зоран взял с собой. — Проехал сотни верст из-за бабы, устал как собака, кучу самоцветов привез. Надо ж увидеть, зачем столько мучился?

— А толку-то, — шепнула я в ответ. — Жениться все равно придется — государственно дело как-никак.

— Слава богам, я не королевич, — довольно выдохнул перевертыш.

— Вот именно, слава им за это, — ответила ему.

И куда только тот запуганный парень делся? Видать волчья половина наконец в силу вошла и Осьмуша как есть переменился.

Мстислав велел позвать Сияну. Та вышла через минуту.

Не лгал Всеслав — вряд ли девка краше сыщется. Высокая, с ладно скроенной фигурой — всего в ней в меру. С густой тепло-пшеничной косой на плече. В светло-голубом платье, алом корзно на плечах и золотым обручем на голове. А лицом так и вовсе прекрасна княжна. Все в ней ладно, все красиво.

Сошла Сияна со ступеней, на которых отцовский трон стоит, склонила голову перед принцем ельнийским.

— Привествую вас, Ваше Высочество. Легкой ли была дорога ваша? — спросила.

— Гляди-ка, — снова заговорил Осьмуша. — Эк его разобрало. Видать не видел краше девок.

И то верно. Принц все хмурым был, а увидел Сияну и враз поменялся. Оно и понятно, не зря ехал, будет у него жена-красавица.

Преклонив колено, Дориан поцеловал руку Сияны. Та на миг растерялась, что по глазам видно стало — не было в Беларде такого обычая — да виду не показала, не покраснела даже.

— Много слышал я легенд о вашей красоте, княжна Сияна, — проговорил Дориан, поднявшись. — Но не одна из них не передаст той правды, что открылась моим глазам. Я был во многих землях, но не встречал женщины красивее.

— Благодарю, Ваше Высочество, — опустила глаза Сияна. — Слаще меда ваши слова.

Сказала, поклонилась и тихо ушла.

Принц и Мстислав еще обменялись парой принятых у них вежливых фраз, а после ельниец со своей свитой, ушел.

— Теперь вечером на пиру следует быть, — сказал Всеслав. — Смотри, не запаздывай.

— А ты куда?

— Мне с Ростихом переговорить нужно.

— Домой что ли идем? — спросил Осьмуша.

— Идем. Ладимир только где?

Я поискала любимого глазами — он стоял в сторонке и о чем-то переговаривался с Ростихом. После, когда тот отослал его, подошел к нам.

— Идем домой? — спросила я.

— Тебя провожу, а после вернусь — Ростих велел.

Мы пошли прочь из зала.

— Что о ельнийцах скажешь? — спросил Ладимир. — Или ты по-прежнему скельдиан больше любишь?

— Не скажу ничего пока, — отмахнулась я. — Вот на пиру на них погляжу, каковы, тогда и отвечу. Принц разве что смурной показался, а как Сияну увидел, как будто переменился.

Ладимир легонько улыбнулся.

— Красивая она девка. Ее увидев, любой переменится.

От таких слов мне неспокойно стало. Неужто с княжной сравнил?

На пиру княжеском ельнийцы куда веселее были. Видать договорились с князем обо всем, порешили добром, и не грех нынче отпраздновать.

С собой принц Дориан ельнийского певца привез. Чудным словом «менестрель» назвал. Наши гусляры так все седые да в годах, а этот молодой совсем, видно и бороды не брил еще. И в руках его не гусли, а лютня — не наших земель инструмент. Как проведет пальцем по струнам, так будто мурашки по коже — до того ж красиво и ладно звучит. Пел он на своем языке, так что мало я поняла. После уж передали, что песня о любви была.

Вот и думай — народы разные, а поют про одно.

Сияна сидела подле Мстислава, в роскошном красном платье, в обруче с височными кольцами, украшенными самоцветами и золотом. Изредка улыбалась, отвечала на вопросы, глаза опуская — все, как и положено невесте.

— Что же о свадьбе решили? — спросила я у Всеслава, поглядывая на княжну.

— Состоится она в срок, — ответил заклинатель. — Принц желает, чтоб церемония в Ельнии прошла. А до этого княжна Сияна должна подготовиться ельнийскую веру принять, все обряды нужные пройти да Мстислав войну с гарнарцами закончить.

— И что же, Дориан ждать станет?

— Очень ему Сияна понравилась — хоть сейчас бы женился. Да только что позволено простому мужику, то королевичу запрещено. Княжна все ж королевой станет, потому все чин по чину должно быть. Сказано — принять веру, пройти все обряды и изучить ихние правила, значит, так и будет. Не обойти этого.

Глядела я раньше на Сияну и отчего-то жалела. Не дело если девку замуж не по своей воли выдают. А теперь гляжу и думаю, что повезло ей.

Жила себе столько лет, горя не знала, все на блюде золотом получала. Ну и что коль без любви замуж пойдет? Зато чужую страну увидит, королевой будет, на троне рядом с мужем своим сидеть. И дети ее королевичами да королевнами станут. Как ни крути, а все же лучше, чем простой деревенской девке замуж за соседа идти, ни дня ни ночи в работе не видеть, за оравой детей следить, одной все хозяйство на себе тянуть. А после состариться раньше времени и умереть на пятом десятке да и то, если повезет и боги сил дадут и здоровья.

Да и куда лучше чародейки! Нам-то век долгий положен, а прожить его без мужа, без детей, в одиночестве нужно. Не думала я об этом раньше, а теперь вдруг грустно стало. Не надену ведь лент свадебных, не свяжет мою руку жрец с рукой мужа и не срежет никто косу в знак того, что не девица уж. И детей я своих никогда не увижу, не будет у меня сына, как две капли воды похожего на Ладимира.

Подумала про то и Арьяра вспомнила. Отказалась от той судьбы — нечего теперь плакать. Снявши голову, по волосам не плачут.

Сохраните его, светлые боги, в бою, от лютой смерти, ран тяжелых и боли. Дайте ему сил все пережить и домой вернуться.

Тишка-плут развлекал ельнийских гостей. Кувыркался перед ними, пел частушки, байки травил. Я б и не удивилась, если б не на чистом ельнийском говорил. Шут-шутом, а ведь языки знает. Откуда только?

Как из-под земли передо мной вырос скельдиан — тот самый помощник ярла Сигурда. Склонил голову и молвил:

— Мой ярл желает говорить с тобой.

У меня ноги чуть не подкосились.

— Со мной говорить? — только и вырвалось вслух.

Скельдиан кивнул.

Я вопросительно поглядела на Всеслава. Заклинатель глазами велел соглашаться.

— Идем за мной, — проговорил скельдиан.

Скельдиане сидели поодаль от княжьего стола. Мстислав позволил это, ни слова не сказав. Зная о давней неприязни двух народов.

Увидев меня, северяне с интересом обернулись. Кто-то заулыбался, говоря что-то на своем языке, кто-то недовольно сощурился. Ульвар Трехпалый усмехнулся и головой покачал, а брат его, Сигурд, поднялся и вышел навстречу. Его помощник отошел в сторону.

— Рад видеть, что носишь мой подарок, — взгляд скельдиана упал на медальон, который я все же надела на пир, вопреки запрету Ладимира. — Хотел узнать, по нраву ли пришелся?

Едва на ногах я стояла, впервые с ним говоря, так близко видя. А голос северянина и вовсе чудно звучал, со скельдианским-то выговором.

— Подарок твой всегда носить стану, — ответила. — И благодарю за него.

— И одной благодарности хватит, — едва заметно улыбнулся Сигурд. — Говорили мне, ты о Скельдиании расспрашивала?

Вот Тишка, плут окаянный! Ну, задам же я тебе! Ох, берегись, поганец!

— Правду говорят, расспрашивала. Край ваш далекий, неведомый мне. На севере никогда прежде бывать не случалось, оттого и узнать хотела.

Сигурд внимательно поглядел на меня, будто что-то высмотреть надумал.

— Второй год я в Трайте от имени своего конунга, — проговорил наконец. — И все никак не пойму, отчего вы, беларды, так край свой не любите. Кого не спроси, каждый о чужих странах узнать хочет, а чего доброго и уехать вовсе.

— Всем знать хочется, как другие народы живут, — только и нашлась я.

Сигурд чуть улыбнулся.

— Везде одинаково, только люди и боги другие.

Как подумаю, с кем говорю сейчас, в глазах темнеет. Надо ж ведь — я, девка деревенская, дочь торговца из глухого места — а рядом с ярлом скельдианского конунга стою. Отчего только, никак в толк не возьму.

— Одинаково-то одинаково, да только в селах и городах по-разному. На юге и вовсе война, а Трайта все неприступная стоит.

— Верно говоришь, — согласился Сигурд, — как и полагает ученице достойного человека.

Я на миг опустила глаза, чувствуя, что еще немного и зальюсь краской.

— А в Трайте теперь своя война, — продолжил он. — Сама ведь узнала.

— Ярлу Сигурду многое известно обо мне.

— Равно как и обо всех, сидящих в этом зале, — жестко проговорил скельдиан. — Я запомнил, как ты бросилась под копыта моего коня. Не думал, что увижу в княжеском тереме.

Вмиг все померкло.

Ох, дурища же я! Решила будто он как с равной говорит. А он, великий ярл, всего лишь удивился, простолюдинку на княжеском пиру, увидев. Ни чародейский знак, ни звание ученицы всеславовой, ничего тут не поможет.

— Пути богов неведомы, — только и ответила.

— Моя вера говорит, что люди подчиняются судьбе, а судьбы воле норн.

— Я не знаю веры северян.

— В Беларде мало кто знает, — отвечал Сигурд. — Как и мы о твоих богах.

Он едва заметно кивнул, давая понять, что разговор окончен.

Я поклонилась, как того требовал обычай, и ушла.

Когда обернулась, ощутив будто обожгло, увидела непонимающий взгляд Ладимира. Колдун был по другую сторону. Ярл Сигурд, посланец скельдианского конунга, мирно беседовал с другими северянами. Ему уж не до меня.

Слегка улыбнувшись Ладимиру, я тут же сняла скельдианский медальон. Сигурд оказался прав — мы слишком не любим то, что есть.