Райский уголок

Глава 17

Он был далеко не глуп, этот Джейк Холлистер.

Джейн наклонилась к нему. Ей не пришлось совершать длинное передвижение. Не больше чем дюйм или два отделяли их головы на матрасе в гамаке.

Она была во власти мужских запахов — аромата хорошего мыла и едкого мужского пота. Здесь было и нечто сродни запаху натуральной кожи, хотя она никогда не видела, чтобы Джейк носил кожаные вещи — еще бы, в таком теплом климате, — и что-то соленое, несомненно, из морского воздуха, пропитавшего все вокруг, и что-то неописуемое и необъяснимое, принадлежащее только Джейку.

Джейн прикоснулась нежным поцелуем к его подбородку.

— Неудивительно, что он даром, — пробормотал он.

— Это только начало, — последовала многообещающая фраза.

Следующий поцелуй был легким, прохладным прикосновением ее губ к месту, которое находилось чуть сзади и ниже его левого уха. От этой ласки он невольно втянул в себя воздух.

Третий поцелуй продолжался ровно столько, чтобы досчитать до трех или четырех, и запечатлела она его в уголке его рта, где давно уже вполне могла появиться скорбная складка. Однако в его тридцать семь не было и следа этой предательской морщины. В ответ чуть дрогнула нижняя губа Джейка.

Последовавшие затем поцелуи были более чем разнообразны: то быстрые прикосновения ко лбу, то к небритой щеке или ласкающий шепот у адамова яблока. Последний поцелуй вызвал у него столь сильную дрожь, что она прокатилась будоражащей волной и по телу самой Джейн.

— Ты любишь дразнить, — заявил Джейк.

— Я не дразню тебя, — отозвалась Джейн в ответ, не чувствуя ни капли раскаяния. А причиной всему была ее твердая убежденность в том, что при данных обстоятельствах он совершенно не заслуживал прощения или снисхождения с ее стороны. — Я просто коротко знакомлю тебя с тем, что последует позже, — почти прошептала она.

— Название этому — мучение.

— Название этому — ожидание.

— Если уж говорить точно, так название этому, — Джейк помедлил, — прелюдия.

Именно в этот момент она решила, что пришло самое время прекратить его разглагольствования, накрыв его губы настоящим поцелуем. Он начался словно нежная, будоражащая ласка: ее губы едва касались его губ. Она как будто знакомилась с ним.

Насколько большим был его рот?

Насколько жесткими или мягкими были его губы?

Каким он был на вкус сегодня вечером? Нравился ли ей его вкус?

Были ли его поцелуи слишком сухими или слишком влажными — или нечто среднее, как раз то, что надо?

Собирался ли он оказать на нее давление, пытаясь склонить к большей интимности, чем она желала в данный момент? А может, он попытается разомкнуть ее губы, чтобы нагло просунуть свой язык в ее рот?

И вообще, кто руководил этим экспериментом с поцелуем? Ведь название тому, что происходило, было именно эксперимент. Джейк задал вопрос, а ей предстояло ответить.

Джейк Холлистер был опытным мужчиной, решила Джейн. По крайней мере когда дело касалось женщин. По крайней мере когда дело касалось ее. Каким-то образом он сумел понять, чего она хотела, понять ее желание самой вести игру. И поэтому он позволил ей играть по ее правилам.

В ее глазах этот мужчина поднялся еще на одну ступеньку по шкале ценностей.

Он ждал, пока она сама не захочет большего. Пока она не будет готова дать больше. Пока она не будет готова получить больше.

Время пришло.

Джейн неожиданно осознала, что на Джейке были только джинсы. Не было даже легкой рубашки. Или футболки. Не было ботинок. Носков. Трусов.

Неужели эти потертые джинсы были всем его достоянием?

Она прекрасно помнила и о том, что, собственно, было надето на ней самой: прозрачная ночная рубашка из тончайшего хлопка — хлопка, ласкающего кожу.

Грудь Джейка все еще была немного влажной от пота. Весь его торс от талии представлял собой упругую твердь мускулов, дорожку темных волос, рассекающую их.

Теперь, когда они лежали рядом в гамаке, ее грудь была плотно прижата к его телу. Ночная рубашка ее промокла, и ткань стала совсем прозрачной. И даже в том неверном свете, что проливали луна и звезды, отчетливо были видны ее соски. Он должен был быть совершенно слепым, чтобы не видеть ее наготы.

А Джейк уж был кем угодно, но только не слепым.

В какое место она собиралась поцеловать его в следующий раз? Как собиралась она поцеловать его? Что последует за ее поцелуем? Джейн должна была задать себе эти вопросы, подумать об этом…

Но она не хотела думать.

Она хотела только чувствовать.

Она решилась.

Чуть приподнявшись и опершись на локоть, Джейн наклонилась и поцеловала Джейка Холлистера в место как раз над его сердцем. Она чувствовала его мощные и ровные удары. Его сердце билось уверенно и гулко.

Лишь небольшое расстояние разделяло то место, где находилось его сердце, и маленький, похожий на орех, такой твердый мужской сосок, выделявшийся на его теле. Сначала она дотронулась до него ртом, затем нежно потянула губами и наконец легонько ударила по его поверхности кончиком языка.

В награду она получила дрожь чувственного возбуждения, от которого Джейк совсем потерял голову. Джейн могла быть абсолютно довольна собой.

Ее волосы разметались по плечам. Она нетерпеливо отбросила непослушную гриву, но все же несколько непокорных прядей выбились и упали на обнаженную грудь Джейка, когда Джейн скользнула по ней губами.

Она наслаждалась вкусом его плоти так, словно это был ее самый любимый вкус. Она легонько схватила кусочек его плоти острыми краями своих зубов, представляя, какое удовольствие, граничащее с болью — или боль, граничащую с удовольствием, — он испытывал в это мгновение.

Джейн покусывала и наслаждалась, жадно поглощая его, словно умирала от голода, и только он мог удовлетворить этот нестерпимый, проснувшийся внутри ее голод.

Она услышала сдавленный стон. Он снова и снова отдавался гулким эхом внутри самой Джейн.

Она чуть высунула язык, провела им, едва прикасаясь, по полоске мягких, темных волос, которая начиналась вокруг его соска, проходила посреди упругой груди и исчезала под поясом его джинсов, и, нарисовав мокрое кольцо вокруг отверстия его пупка, почувствовала, как мышцы его сжались.

— Рай — за просьбу, — пробормотала Джейн, снова возвращаясь к его рту.

— Райская награда, — пробормотал Джейк, накрывая ее тело своим. Гамак неистово раскачивался от импульсивных перемещений их тел…

Затем он накрыл ее рот таким поцелуем, который, казалось, не имел ни начала, ни конца.

Джейк взял почти все, что только мог взять.

Он обнаружил, что Джейн была неподражаемо сладка и невинна. Он ни на минуту не сомневался, что она имела весьма смутное представление о том, как действовали на него ее ласки: мучительное томление, желание ощущать ее всей кожей затмили для него все на свете.

«Всему свое время, Джейк, — сдерживал он себя. — Некоторые вещи со временем становятся только лучше».

— Попроси меня, — потребовал он, поднимая свою голову лишь настолько, чтобы произнести эти слова.

— Попросить тебя? — Джейн пришла в полное замешательство. Она выглядела изумленной. — Попросить тебя о чем?

— О том же, о чем я попросил тебя, — настаивал Джейк, прижимая ее к себе.

Он увидел, как боролись в ней два чувства — нежелание и необходимость дать ответ.

— Рай?

Он улыбнулся, несмотря на то что состояние его вызывало у него скорее судорогу боли, чем улыбку.

— Мы, конечно, можем закончить раем, но я попросил у тебя лишь поцелуя.

Однако получил больше того, о чем просил. Джейн посмотрела на него и недоверчиво хмыкнула:

— Ты хочешь, чтобы я попросила у тебя поцелуя?

Это было просто. И так сложно.

— Да, — заявил он.

— Почему? — Ее глаза были огромными и круглыми, словно блюдца. — По-моему, совершенно очевидно, что я хочу твоего поцелуя.

— Скажи это.

Неожиданно все стало настолько ясным и понятным для нее.

— Конечно. Мне самой нужно было услышать эти слова. Тебе тоже необходимо услышать их.

Непостижимо!

— Таким образом, мы оба узнаем, на чем мы стоим, — заявил он.

Джейн засмеялась грудным смехом.

— Стоим? А мне-то казалось, что мы оба лежим.

Джейк засмеялся вместе с ней. У этой женщины чувство юмора — или чувство абсурдного — проявлялось в самые неожиданные моменты.

Неожиданно Джейн перестала смеяться и, протянув руку, взъерошила лохматую прядь у него на макушке. Она нежно схватила ее в кулачок и приблизила его лицо к своему на расстояние одного лишь вздоха, изгибая при этом спину и крепко обнимая его за шею свободной рукой.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня, Джейк Холлистер. — Их глаза, впившиеся друг в друга, рождали огонь. — Я прошу у тебя поцелуя. Ты поцелуешь меня?

— Да, — ответил Джейк, проводя своим ртом по ее губам, вдыхая ее запах, прикасаясь к ее зубам и языку своим языком для того, чтобы хоть немного узнать, каким был ее вкус.

— Мне нравится твой вкус, — прошептала она.

— Мне нравится твой вкус, — откликнулся эхом он.

Джейку казалось, что всех слов, которые он знал, было недостаточно для того, чтобы описать, каков именно был ее вкус: что-то немного сладкое, но не слишком сладкое, определенно не приторно-сахарное; что-то загадочное, опьяняющее, хотя сегодня вечером в ее дыхании не было и намека на алкоголь; все вместе взятое действовало на него, черт побери, как самый сильнейший наркотик.

Никогда не пробовал он женщины, подобной ей.

Джейк спрятал свое лицо в гуще ее волос и пробормотал изменившимся голосом:

— Господи всемогущий, как мне нравится твой запах!

— И мне нравится твой запах, — призналась она.

Он сделал глубокий вдох и задержал ее запах в ноздрях, в горле, в легких, наслаждаясь им, не желая отпускать его до тех пор, пока хватало воздуха.

Никогда прежде не приходилось ему ни у единой женщины вдыхать запах, подобный этому.

Запах ее волос. Ее кожи. Ее запах. В нем чувствовался едва уловимый намек на сандаловое дерево, ее собственный, никому больше не свойственный аромат, который он почувствовал еще в тот первый день на пароме. Присутствовали и какие-то другие, естественные ароматы, но были они гораздо более тонкими, сложными и, черт побери, неуловимыми.

Он мог с уверенностью сказать, что Джейн Беннет пахла, как Джейн Беннет, и никто другой.

Джейк не мог остановиться:

— Мне нравится звук твоего голоса, твоего смеха.

— Мне тоже нравится звук твоего голоса и твоего смеха, — отозвалась она.

Джейку было почти стыдно признаться ей в этом. Но в конце концов он сделал это:

— Особенно мне нравится то, как ты произносишь мое имя.

Джейн мягко засмеялась, это был тихий, ласкающий звук:

— Джейк.

— Да, именно так.

Затем он снова поцеловал ее — звучно, соблазнительно, провокационно, поцелуем, затронувшим каждую ее клеточку, надеясь и молясь, чтобы она снова произнесла его имя.

И она произнесла его:

— Джейк…

Больше всего ему нравилось, когда его имя произносили именно так.

— Я готов смотреть на тебя всю ночь, — признался он, устремив свой взгляд на ее лицо.

— Мне нравится, когда ты на меня смотришь, — призналась она, и глаза ее при этом сияли.

— Однако я видел больше тебя, — сказал он ей.

От внимания Джейка не ускользнуло, как по щекам Джейн разлился легкий румянец. Он даже почувствовал слабый жар смущения, появившийся следом.

— Это случилось в мою первую ночь в Раю, не так ли? Я пила шампанское, поднимала тосты и купалась обнаженной. И ты следил за мной, — проворчала она, но в ее тоне не было и намека на настоящую обиду.

Он тогда не стал извиняться. Не собирался он извиняться и теперь.

— Мне понравилось то, что я увидел.

— Ну что ж, я видела тебя достаточно, чтобы иметь полное право сказать то же самое, — сообщила она ему недвусмысленно. — Если ты еще не осознал этого, Джейк Холлистер, твои голубые джинсы и отсутствие всяких признаков белья оставляют мало пространства для воображения.

— Что видишь, то и получаешь, — сказал он ей с дьявольским мужским блеском в глазах.

— Уж вне всяких сомнений, я именно на это и надеюсь. — Она глубоко вздохнула и добавила: — Можно сказать, рассчитываю.

Кончиками пальцев Джейк бережно провел по линиям лица Джейн, обрисовывая одну черточку за другой. Он начал с изящной формы уха, провел по классически высокой скуле, двинулся дальше к немного вздернутому носу, затем вверх и через арку элегантной брови вниз по овалу ее прелестного лица к противоположному уху.

А дальше?

Дальше — не слишком высокий, не слишком низкий лоб. Едва заметная складка между глазами цвета топазов, когда она хмурилась. Губы совершенной формы. Ее изысканный подбородок.

Но это было еще не все.

Ее длинная, стройная, белая шея, подобная лебединой. Ее лопатки — вовсе не костлявые и выступающие, как у многих худых женщин. Шелковые пряди ее темно-русых волос, по-особенному обрамлявшие ее затылок.

А прелестные налитые груди! Соски, совершенные во всех отношениях: не слишком большие, не слишком маленькие, безупречные по форме, совершенно особенного цвета — их оттенок находился где-то между цветами спелой красной клубники и ароматной малины, которые, кстати, были его любимыми ягодами, — и для него не было ничего более соблазнительного. Ее соски уже напряглись, сжались и были хорошо различимы под тонкой тканью ее ночной рубашки.

Джейк накрыл ладонью ее грудь, и затвердевший от страсти сосок уперся в ее центр, заставляя его пальцы заныть от желания прикоснуться к ней, подразнить ее, поласкать, захватить сосок большим и указательным пальцами и сжимать до тех пор, пока у нее от возбуждения не прервется дыхание…

Насколько он помнил, первое, что вызвало его восхищение этой женщиной, были ее длинные, прелестные ноги. Теперь он ласкал их от бедра до колена, до щиколотки и обратно.

Затем он остановился на впадинке между ее прекрасными ногами и поместил свою руку там, где горело ее тело неподражаемым женским огнем.

Джейн громко застонала.

— Мне нравится, какая ты на ощупь под моими руками, кончиками моих пальцев, моим ртом, моими губами, — пробормотал Джейк.

Джейн дотронулась до его плеч, ощущая притягательную силу его рук, мускулистой груди, напряженных мышц живота, еще более напряженных мышц бедер и, издав чисто женский крик восторга — Джейк обнаружил, что ему очень понравился этот звук, — положила руку на его джинсы, туда, где его мужское естество стремилось ей навстречу.

Джейн прикоснулась к нему — нежной и мягкой кожей к нежной и мягкой коже. Тонкие пальцы внимательно исследовали его.

Она пробормотала низким хриплым контральто, странно непохожим на ее обычный голос:

— Мне нравится, какой ты на ощупь.

Он просунул руку под ее ночную рубашку, прошелся вверх по длинной прелестной ноге и нашел шелковое гнездо. Затем он погрузил свои пальцы во влажные волосы.

Ее спина изогнулась, груди напряглись, а бедра поднялись еще выше. Именно в этот момент он стал погружаться все глубже и глубже, а затем за одним пальцем последовал и другой.

На лбу Джейка и над его верхней губой появились маленькие бусинки пота.

Значительно позже Джейк обнаружил, что может говорить.

— Мне нравится, какая ты на ощупь внутри и снаружи, — с трудом выговорил он.

— А мне нравится чувствовать тебя, твои руки на мне, внутри меня, — призналась ему Джейн шепотом. — Давай продолжим, Джейк.

— Хорошо, — пообещал он. Бог свидетель, всем своим существом стремился он именно к этому. — Но сейчас я не могу войти в тебя так, как мне того хотелось бы, дорогая. Я пока не готов к этому.

Джейн испытывала сильнейшее искушение сказать, что это ничего не значило. И мысль ее мгновенно передалась ему.

Но это все же имело значение.

Они были слишком зрелыми, чтобы отдаться на волю случая, любого случая, какого бы то ни было случая.

— Тогда что же нам делать?

— Мы можем целовать и ласкать друг друга и окунемся в огромное удовольствие и наслаждение.

Джейк целовал и ласкал ее. Своими руками, пальцами, ртом он доводил ее до вершин экстаза, заставляя Джейн стонать, в мольбе выкрикивать его имя, умолять о пощаде, о продолжении.

В свою очередь, Джейн своими прикосновениями и поцелуями не раз принесла ему облегчение.

Они были счастливы, измождены, насыщены. Никогда не знали они ночи, подобной той, что провели вместе в гамаке под тропическими небесами, в гуще тропических деревьев.

Бледно-розовый рассвет пробирался на Карибское небо, когда Джейк обнял Джейн в последний раз, положил ее голову под свой подбородок и заснул так безмятежно, как никогда прежде.

В силу давней привычки да еще из-за случавшегося порой приступа бессонницы Рэйчел всегда просыпалась первой, первой вставала, первой покидала свою постель из числа всех обитателей имения Мейфэр. Она обычно уже успевала умыться, одеться, причесаться и возилась с чайником на кухне к тому моменту, когда еще только первый искристый лучик рассвета едва показывался на карибском небе.

Это утро не было исключением.

Рэйчел заполнила свой любимый медный чайник водой из-под крана, поставила его на плиту, зажгла спичку и протянула ее к конфорке. Она могла делать это не глядя, ибо один и тот же ритуал неизменно совершала вот уже много лет.

Затем по утренней привычке Рэйчел направилась к кухонным окнам и окинула взглядом покрытую густой яркой зеленью лужайку, белый песчаный пляж, раскинувшийся далеко внизу, и голубые, как небо, воды Карибского моря.

Ее взору открывался и вид на два сдаваемые в аренду коттеджа — «Самсона» и «Далилу», — а также небольшую рощицу между домиками-близнецами, в тени которой мерно покачивался старый гамак.

В это утро она заметила, что в гамаке кто-то был. Вне всяких сомнений, Джейк Холлистер. Уже не в первый раз он засыпал там или даже на самом берегу.

Она, конечно же, никогда не спрашивала его.

Она никогда и не помышляла о том, чтобы совать нос в чужие дела.

Но она подозревала, что Джейк иногда страдал от кошмаров и бессонницы, которая часто становилась их продолжением.

Вот что обычно было причиной ее бессонницы: ночные кошмары.

Теперь уже, конечно, не так часто. В конце концов прошло двадцать лет, и, конечно же, бог Авраам умел прощать.

Со временем боль утихла. Некоторые образы стерлись. Хотя и сейчас случалось, правда, не так часто, что Рэйчел просыпалась среди ночи. Сердце громко билось в ее груди, и она никак не могла отдышаться, не в силах избавиться от ужасающего чувства, будто ее отравили. Она была вся в липком поту, а перед глазами ее вновь и вновь возникало лицо ее дорогой сестры, прелестной Марии Магдалины, милой Марии Магдалины, невинной Марии Магдалины, лежащей на земле в ожидании смерти, с широко открытыми невидящими глазами, устремленными в ее глаза.

Прижав руки к груди, Рэйчел зажмурилась от этого мучительного воспоминания. Когда она открыла глаза снова — Боже милосердный, как долго они были закрыты? — солнце уже поднялось, а вместе с ним и Джейк Холлистер поднялся со своей импровизированной постели.

Он был не один.

В гамаке был кто-то еще.

Рэйчел наблюдала за тем, как Джейк наклонился и поднял кого-то на руки. Это была молодая женщина.

Это была Джейн Беннет.

Он убаюкивал ее с величайшей осторожностью и нежностью, направляясь с ней на руках к бунгало «Далила»; спустя всего несколько минут он появился вновь и не спеша направился к «Самсону».

— Не судите да не судимы будете, — пробормотала Рэйчел еле слышно.

Возможно, сей мир был бы лучшим местом, если бы больше его обитателей, включая самых благочестивых, помнили эти слова. Не только помнили их, но жили с ними.

Конечно, удача была бы более благосклонна к семье Мейфэр, если бы она не только зачитывала эти слова в Великой Книге, заучивая их наизусть и мгновенно забывая, но и проживала в соответствии с ними каждый день.

Джейк Холлистер и Джейн Беннет — были ли они любовниками? Искали ли они силы, утешения и несколько минут забвения в объятиях друг друга?

Так тому и быть.

Она не станет осуждать их. Она не станет называть это грехом. Итак, слишком часто и много уже вспоминали о грехе в этом доме, слишком много было боли и так мало любви.

Мама.

Папа.

Чарли Беннет.

Бедная, милая, обманутая Мария Магдалина.

Стихотворение, которое еще в далеком детстве читала ей ее нянюшка, эхом откликнулось в памяти Рэйчел Мейфэр, когда она взяла в руки ковш с водой, чтобы полить нежно любимые ее сестрой Эстер комнатные цветы.

О милая Мэри, как ты непослушна!

Помедли мгновенье и нам расскажи,

Как садик твой яркий, подружки-кокетки?

Серебряный счастья бубенчик?..