Речная нимфа

Глава 15

Рано на рассвете она оделась и тихо покинула каюту. Было бы невыносимо находиться там в момент пробуждения Пирса, когда он осознает, что Ласточка была всего лишь сном.

Вот Пирс открывает глаза и понимает, что один в постели. Он озадачен и обводит взглядом каюту, но нигде нет никаких следов Ласточки. А вскоре, когда он наконец приходит к выводу, что спьяну придумал себе ночь любви, недоумение на его лице сменяется разрывающей сердце болью.

Итак, Жоржетта убралась подальше, зная, что, возможно, ей придется снова прибегнуть к лжесвидетельству. Когда она вышла на палубу трехмачтового парусника, глаза ее горели от невыплаканных слез, но на сердце была решимость выбросить Пирса из головы хотя бы на время.

Над головой вздымалась громада парусов, наполненных теплым тропическим ветром, туго натянутые канаты издавали слабое мелодичное гудение, словно втихомолку напевали что-то. Движение судна отдавалось в досках палубы мерной вибрацией. До сих пор девушке не приходилось плавать на данном конкретном типе судов, и ей показалось, что оно не плывет, а летит, едва касаясь гребней волн килем. Скорость была выше, чем у «Вестерли», так что приходилось придерживать шапочку рукой, чтобы не унесло.

Жоржетта заторопилась на нос. Покрепче взявшись за поручни, она проследила глазами линию бушприта, потом позволила взгляду унестись дальше, к горизонту, и снова вернулась к парусам над головой, белая громада которых представляла собой на редкость величественное зрелище. Нос калифорнийского клипера был сильно вытянут вперед, так что Жоржетта будто неслась высоко над волнами. В этом было ни с чем не сравнимое очарование.

— Попались, молодой человек! — послышался рядом женский голос. — Хочу заметить, что это мое любимое место на судне.

Жоржетта повернулась и оказалась лицом к лицу с высокой, элегантно одетой пожилой дамой. Лицо ее все состояло из резких линий, а пронзительные голубые глаза, казалось, заглядывали прямо в душу, однако, словно нарочно для того, чтобы сгладить первое впечатление, нос был усыпан симпатичными веснушками, а волосы легкомысленно вились.

— Я миссис Гейбл, — сказала дама и по-мужски протянула руку.

Поскольку Жоржетта и помыслить не могла поцеловать эту руку, она ее пожала и, судя по всему, поступила правильно.

— Рад познакомиться. Жорж Пакуин к вашим услугам. Мы с… с другом поднялись на борт в Гонолулу.

— Знаю. До этого каюта была свободна. Переборки, знаете ли, очень тонкие.

Каким-то чудом Жоржетте удалось не покраснеть.

— Прошу прощения за то, что пришлось стучать, — невозмутимо продолжала миссис Гейбл. — Надеюсь, теперь, когда вам известна эта маленькая деталь, вы не станете так громко разговаривать по ночам.

Девушка испытала громадное облегчение, сообразив, что соседка по каюте имела в виду ее вечерний монолог, а вовсе не то, что случилось позже.

— Превосходное судно, не правда ли? — спросила она, меняя тему.

— О да, — согласилась миссис Гейбл, заправляя выбившуюся прядь в узел рыжих с проседью волос на затылке. — Потому-то мы с мужем и путешествуем на «Великой герцогине», а не на любом другом корабле. Не так часто встретишь, чтобы и капитан, и матросы были вполне достойными людьми.

— Вы правы.

Жоржетта не могла нарадоваться новому знакомству. Миссис Гейбл, судя по всему, была из тех несгибаемых стареющих леди, на которых можно положиться в трудную минуту. В ее присутствии даже самый разнузданный член команды не решился бы преступить приличия.

— Интересно, когда здесь подают завтрак?

Эта мысль была высказана вслух в надежде получить приглашение составить Гейблам компанию. «Даже если эти люди далеко не так милы, как я себе вообразила, — думала Жоржетта, — завтрак в их обществе будет хорошим предлогом, чтобы оттянуть неизбежный разговор с Пирсом».

Однако все вышло совсем не так, как ожидалось. Пирс не явился к завтраку в кают-компанию, где за столом собрались Жоржетта, супруги Гейбл, еще три пассажира мужского пола и капитан с помощником. Потом время тянулось невыносимо медленно. По мере того как оно двигалось к полудню, Жоржетта все сильнее нервничала и потому держалась своей новой знакомой и ее мужа, полного седовласого мужчины с тем же хладнокровным достоинством в манере говорить и держаться. За несколько часов они успели побеседовать о самом разном и даже научить Жоржетту древнеиндийской игре «пахиси», с которой не расставались. Все это время ей приходилось изображать интерес, на деле же она изнывала в тревожном ожидании. Хорошо еще, что не требовалось живо участвовать в разговоре. Супруги наперебой делились впечатлениями о странах Востока, из которых посетили почти все, а Жоржетте оставалось только бросать кубики и передвигать красивые разноцветные фигурки.

В конце концов инициативу разговора полностью перехватил мистер Гейбл. Откинувшись на спинку дивана так, что жилет натянулся на внушительном животе, он углубился в подробности того, как надеется в самом скором времени разбогатеть. Оказывается, супруги накупили немало диковинок, за которые, как он полагал, должны были прямо-таки ухватиться богатые выскочки в Сан-Франциско. Жоржетта слушала все это с полным равнодушием, время от времени поддакивая, как она надеялась, к месту.

Наступило обеденное время, но Пирс так и не покинул каюту. Девушка прилагала все усилия к тому, чтобы тарелка пустела, но едва ощущала вкус отлично приготовленных блюд. Поскольку плавание только началось, к столу подали свежее мясо и фрукты.

— После обеда мы обычно совершаем моцион, — сказала миссис Гейбл, и супруги разом поднялись из-за стола. — Я вижу, ваш спутник не торопится сегодня подниматься на палубу. Раз так, не хотите ли составить нам компанию?

— Конечно, — сказала Жоржетта, мило улыбаясь, хотя понятия не имела, что такое «моцион». — С удовольствием!

К счастью, загадочное слово означало всего-навсего прогулку по палубе. В одной ее части проход сильно сужался из-за груза: нескольких хорошо принайтованных бочек и бухт каната. Девушка вынуждена была отстать и едва не налетела на супругов, идущих впереди под руку, когда те внезапно резко остановились.

— Не это ли джентльмен, с которым вы путешествуете? — спросила миссис Гейбл с нескрываемым неодобрением.

Разрываясь между любопытством и страхом, Жоржетта робко посмотрела на лестницу.

Там стоял Пирс и озирался по сторонам. Его рубашка оставалась полурасстегнутой, нечесаные волосы были в полном беспорядке, но что самое ужасное, он был бос. Жоржетта едва совладала с порывом броситься к нему, прижать его измученную похмельем голову к груди и признаться, что Ласточка здесь и никогда больше не исчезнет. Но что бы это дало? Разве что все усложнило бы. Однако нужно было что-то делать, как-то спасать репутацию Пирса в глазах супругов Гейбл.

— Боже мой, у него снова приступ лихорадки! — воскликнула Жоржетта. — Мне нужно было сразу догадаться, почему он не вышел ни к завтраку, ни к обеду! Ему нужно срочно лечь!

Она сорвалась с места, пронеслась мимо отшатнувшейся пары, схватила Пирса за руку и потащила с глаз подальше.

— Что? Куда? — слабо запротестовал он, но умолк и со стоном схватился за голову.

— Послушайте, вам надо хотя бы обуться, — произнесла Жоржетта заискивающим тоном, каким говорят с тяжелобольными.

— Обуться? — удивился Пирс, оглядел свои босые ноги и кивнул: — Ну да, конечно, обуться.

Он перевел взгляд на Жоржетту и какое-то время жадно ее разглядывал, потом плечи его ссутулились.

— Ласточка… — прошептал он со вздохом.

Девушка затаила дыхание в ожидании, но он ничего больше не сказал.

— Что? Что насчет Ласточки? — поощрила она.

— Ничего, — ответил Пирс, медленно качая головой, и начал спускаться вниз, к каютам.

Вскоре там хлопнула дверь.

В висках стучало так, словно он находился внутри гигантского барабана, по которому лупили изо всех сил. Пирс не потрудился снять с себя то немногое, что на нем было. Казалось, он состоит из одной только головы, и голова эта раскалывалась от боли. Он кое-как заполз в постель, зная, что от жестокого похмелья нет другого средства, кроме долгого сна. Он забился поглубже на койку, отвернулся к стене и закрыл глаза, в которые словно набросали песку.

Под веками мелькали цветные пятна, но даже похмелье не помешало Ласточке снова явиться перед его мысленным взором. Она была восхитительна, прекрасна, она была само очарование в платье, отделанном кремовыми розочками. Пирс вспомнил ее милое кокетство, ее смех — то мелодичный, как колокольчик, то воркующий и зовущий. «Слишком совершенное существо, чтобы быть реальным, — подумал он с болью. — Слишком эфемерное, чтобы явиться во плоти такому, как я».

Внезапно глаза его открылись и уставились на дощатое дно верхней койки. А что, если вдова Ланж не оставила его в покое, если выследила его и в Орегоне? Что, если ей мало было просто сломать ему одну жизнь, а надо было убедиться, что он никогда не построит другой? Что такое тысяча миль для исчадия ада?

Когда отец Пирса умер, его вдова со вниманием пересмотрела все оставшиеся после него бумаги и наткнулась на ту, в которой упоминалось о внебрачном ребенке от любовницы-квартеронки. Поскольку Симона Ланж была бездетна, из-за чего не переставала роптать на судьбу, она лютой ненавистью возненавидела любовницу мужа, к которой никогда не чувствовала ни малейшей жалости. С этой минуты единственной целью ее жизни стало превратить жизнь Шинейд Кингстон в ад. Для начала она написала в колледж, а когда Пирса исключили и он вернулся в Новый Орлеан, то оказалось, что его мать пострадала и того больше: она лишилась всего и вынуждена была поступить в дорогой публичный дом, чтобы прокормиться.

Миссис Ланж — или, как ее чаще называли, Симона Моро-Ланж — происходила из весьма богатого и влиятельного семейства Моро, и за ее спиной стояла сила обеих финансовых империй. Для нее раздавить человека было проще, чем букашку, потому-то Пирс и его мать ощутили на себе последствия ее ненависти.

Жизнь Пирса до этого момента шла довольно безмятежно, хотя он и находил странным, что в возрасте шести лет был отдан в закрытую школу для мальчиков без права отъезда домой на каникулы. Он относил это на счет суровости отца. Десять лет спустя выяснилось, что Уилтон Ланж таким образом надеялся уберечь сына от мести законной супруги, случись той узнать правду. И без того ему пришлось отослать подальше любовницу, к которой он был очень привязан. Человек он был добрый, но слабохарактерный и во всем уступал жене.

Когда травля только началась, Шинейд Кингстон обратилась за помощью к знакомому, давнему другу Ланжа. Симона без труда узнала имя ее покровителя, и она не замедлила поставить в известность его жену. Дело кончилось борделем для богатых плантаторов — известным в Новом Орлеане «Охотничьим домиком» мадам Ларю. Прекрасная, изящная мать Пирса стала дорогой проституткой, то есть пала еще ниже, чем до его рождения…

Стоило углубиться в воспоминания, как боль вгрызлась в виски с удвоенной силой. Пирсу хотелось забыться сном, но прошлое настойчиво стучалось в память. Вернувшись из колледжа, униженный и озлобленный, он надеялся найти у матери поддержку. Однако Шинейд Кингстон успела сильно перемениться. Все еще поразительно красивая, она потеряла волю к борьбе и смирилась со своей судьбой. Даже когда он сумел выбиться из бедности, она отказалась принять помощь, отказалась покинуть штат, в котором столько страдала. Для нее уже не существовало иной участи.

Они встретились в комнатах, где она и жила и принимала своих «гостей». Это было элегантно обставленное жилище, по-своему уютное, но на деле гнездо дорогого разврата. Мать Пирса сидела перед трельяжем, накладывая на щеки румяна в ожидании очередного богатого джентльмена.

— Нет, ни за что, — ровно ответила она на предложение сына. — Где бы мы с тобой ни поселились, мой мальчик, рано или поздно в тех местах объявится тот, кто бывал в «Охотничьем домике», и узнает меня. Однажды я уже пережила крах всех своих надежд, вторично мне этого не вынести. Если хочешь совета, никогда не выдавай себя за другого, потому что эта женщина никогда не позволит тебе начать все сначала.

Пирс тогда не послушал совета матери. Выгодная операция с хлопком принесла ему солидную прибыль. С этими деньгами он надумал обосноваться в Сент-Луисе, за сотни миль к северу от плантации Симоны Ланж, за пределами ее досягаемости — во всяком случае, так ему казалось. В одно чудесное летнее утро он явился с визитом в особняк семейства Вингейт, чтобы сговориться о дне свадьбы. Накануне вечером, под луной, Салли Вингейт ответила согласием на его предложение. Она не была такой живой и остроумной, как другие богатые наследницы, зато была кроткой и милой. Утро сияло каплями росы, словно бриллиантами, и сердце Пирса было полно радужных надежд, когда он постучал в двери. Он уже воображал себе одобрительную улыбку отца и добрые напутствия на будущее.

Однако ему так и не довелось переступить порог. Дворецкий едва приоткрыл дверь и через щель передал отказ хозяина дома видеть того, «кто обманом прополз в сердце дочери, скрыв постыдные обстоятельства своего рождения». «Если гость немедленно не откланяется, — добавил дворецкий, — мне приказано послать за представителями закона…»

Ему следовало помнить об этом день и ночь, а он предпочел забыть, и, возможно, пожинал теперь плоды своей забывчивости. Казалось странным, что у кого-то могут быть настолько длинные руки, но все же Симона Ланж могла дотянуться и до Орегона. Что, если встреча с Ласточкой была всего лишь ловушкой, а сама она — подставным лицом? Что, если все представление с красоткой южанкой оплатила вдова отца?

«Допустим, — думал Пирс, — актриса забылась — так увлеклась игрой, что отдалась своей жертве». Нет, невозможно! Это просто похмелье играет с ним шутки, он не в состоянии мыслить здраво! Но и Ласточка, и ее вороватый отец казались отличными персонажами в маленьком подлом спектакле, вздумай Симона Ланж его инсценировать.

— Очнись, Пирс, — посоветовал он себе вслух хриплым шепотом. — Будь это дело рук Симоны Ланж, твои дела были бы куда хуже.

Возможен был еще один вариант: он просто повредился в уме. Иначе откуда вчерашний сон о возвращении Ласточки? Ее нет и быть не может. Один Бог… и, может быть, Жорж знают, где она.

Даже такой быстроходный клипер, как «Великая герцогиня», и при попутном ветре потратил три недели на обратный путь, а берега все еще не было видно.

Пирсом владело странное чувство, что с каждым днем Ласточка все дальше ускользает от него. Он проводил целые дни на носу парусника, ни с кем не общаясь и не сводя взгляда с горизонта. Мысленно он подталкивал судно вперед, а ночами валялся на койке, хандря и частенько оглаживая соломенную шляпу с ленточками в честь Четвертого июля.

Он едва знал имена других пассажиров, а между тем, судя по взглядам, все они, в особенности Гейблы, только о нем и говорили. «Ну и пусть себе болтают», — угрюмо думал Пирс. Ему не привыкать быть объектом пересудов.

После первого дня, когда Жорж увел его в каюту, парнишка избегал его. Тогда вечером Пирс начал было расспросы о Ласточке, но он только скорчил гримасу, как делал обычно, когда хотел уклониться от ответа. По его словам, он знать не знал никаких друзей, к которым сестра могла обратиться за помощью, а единственное толковое предположение было то, что она отправилась к братьям на Миссисипи. Пирс отказался рассматривать подобную возможность. Даже ради Ласточки он не возвратится в Луизиану.

Он знал, что Жорж о чем-то умалчивает, это было совершенно ясно хотя бы из того, что парень избегал его всеми способами и буквально не отходил от Гейблов. Пирс не мешал ему: он отложил серьезный разговор до прибытия в порт.

Дня за два до этого он проснулся рано поутру от качки. Жорж все еще был в каюте, и Пирс, полежав и поразмыслив, решил поговорить с ним немедленно.

— Эй, парень, ты спишь?

Наверху завозились, донесся стон.

— Надо поговорить, — продолжал Пирс.

— Не сейчас… ой, мама!

Одним прыжком парнишка слетел с койки и бросился к двери.

— Что за…

Пирс еще не договорил, а его уже и след простыл, за дверью мелькнула только красная пижама.

Неужели решил, что за него возьмутся не хуже, чем во времена инквизиции? Что будут пытать, если откажется отвечать на вопросы?

Пирс пожал плечами и взялся за брюки. Времени оставалось не так уж много, и разговор был неизбежен. Небрежно одевшись, он снова поднялся на палубу в поисках Жоржа. Ему без труда удалось высмотреть парнишку: тот как раз свесился через поручни, чтобы расстаться с содержимым своего желудка, съеденным, должно быть, за ужином. Пирс злорадно усмехнулся, отчасти примиренный с жизнью при виде приступа морской болезни, наконец-то сразившего отпрыска капитана Пакуина.

— Я бы перекусил яичницей с беконом, — вкрадчиво произнес он, бесшумно приближаясь.

Жорж повернулся с искаженным лицом… и его вывернуло наизнанку прямо Пирсу на ботинки.

— Черт тебя подери!

Гнев и брезгливость заставили Пирса забыть о разговоре. Он бросился к бочке с морской водой для мытья палубы и начал пригоршнями плескать себе на ноги. Не обращая больше внимания на Жоржа, продолжавшего опустошать свой желудок в море, он направился в каюту привести себя в порядок. Он хотел как можно скорее вытрясти из парня правду, но понимал, что тому некуда скрыться с корабля, так что это могло подождать. К тому же его посетило запоздалое сочувствие. Он сам как-то раз пережил морскую болезнь и хорошо помнил, что это не сахар.

Зная, что рано или поздно Жорж укроется в каюте, он поспешил одеться и направился в кают-компанию. Волнение на море разыгралось совсем недавно, но пассажиры сидели по каютам, и помещение с длинным столом было пустым. Пирс съел совсем легкий завтрак, не желая искушать судьбу, и попутно перебрал несколько вариантов дальнейших действий. Каким образом мог он вернуть Ласточку и Пегаса? Что касается лошади, он примерно знал, как поступить: даже один-единственный забег наверняка сделал жеребца знаменитым в Сан-Франциско, так что разыскать его не составит труда. А вот как заставить Жоржа разговориться?

Допив кофе, он поднялся из-за стола, полный решимости. «Если придется подержать парня за бортом за шиворот, — думал он, — почему бы и нет?»

Однако когда он снова оказался в каюте, то вдруг вспомнил, что купчая на лошадь уже довольно давно не попадалась ему на глаза. Полный предчувствий, он начал рыться в баснословно дорогом кофре, купленном в Сан-Франциско взамен прежнего. На самом верху лежала соломенная шляпа, все еще украшенная ленточками в честь Четвертого июля, которые у него не поднималась рука снять. Порывшись под вещами на самом дне, Пирс нащупал конверт и вздохнул было с облегчением, но, когда вытащил его, это оказался конверт с деньгами. Странное дело, он ощущался более легким и выглядел более плоским, чем прежде. Судно сильно качало, и пришлось гоняться за золотыми монетами по всей каюте. В конверте оказалось чуть больше полутора тысяч долларов.

Пирс расслабился. Примерно столько и должно было находиться в конверте с учетом четырех сотен, потраченных на проезд, жилье и одежду. Погоня за Луи Пакуином обходилась ему в копеечку.

Пирс сунул конверт назад, на самое дно кофра, и продолжал поиски бумаг, которых, однако, нигде не было. Не желая сдаваться, он перебрал вещи по одной и, благодарение Богу, обнаружил документы между двух рубашек. Они были сложены в конверт побольше, из плотного пергамента. Пирс жадно выхватил их и начал просматривать по очереди. В основном это были контракты на маклерские услуги, квитанции и расписки от различных фирм — скорее старый хлам, наследие прошлого, чем ценные бумаги. Но самое главное — среди них не было ни родословной Пегаса, ни купчей на него. По спине Пирса прошел холодок, и он еще пару раз просмотрел бумаги. Все было тщетно — самые важные исчезли.

Пирс сунул бумаги в конверт и бросил его на столик. «Каков негодяй! — подумал он о Жорже. — Такой же вороватый, как и его отец! Надо совсем лишиться рассудка, чтобы доверять этой породе!»

С минуту Пирс стоял в нерешительности, потом, движимый неожиданной мыслью, заглянул под матрац верхней койки. Там было пусто. Взгляд его упал на холщовую сумку, валявшуюся в ногах постели. Не колеблясь ни секунды, он ослабил тесемку и вытряхнул содержимое на нижнюю койку. Пожитков было немного: туалетные принадлежности, немного одежды, которую он тщательно осмотрел в поисках припрятанных документов, и матерчатый мешочек. Тот был туго набит и завязан на несколько узлов. Пирс взвесил мешочек на руке, потом помял, прислушиваясь, не зашуршит ли плотная бумага купчей. Ничего такого он не услышал, а на ощупь в мешочке был моток толстой веревки. Зачем парню веревка, было совершенно непонятно.

Однако бумаги надо было вернуть во что бы то ни стало. Пирс запихнул пожитки Жоржа назад и вышел из каюты, намереваясь на сей раз любой ценой добиться от парня правды.